5

К тому времени дела шли к нам густым потоком. Суд Последней Надежды начал привлекать внимание в масштабах всей страны.

Я уже говорил, что журнал предполагал создать для себя группы профессионалов, которые не нуждались в личной популярности. Из этого не вытекает, что работа, которую мы делали, тоже не нуждалась в популярности, что мы не стремились к ней и не хотели ее обрести.

В сущности, идея, на которой строился Суд Последней Надежды, заключалась в том, что никто из выборных лиц, начиная от губернатора и до самого низа, не может оставаться равнодушным к силе общественного мнения и что единственное влияние, которое журнал может пускать в ход, — это обоснованное общественное мнение, и стараниями журнала оно превращается в действенную силу. Ее и представлял Суд Последней Надежды.

Теоретически он, конечно, должен был стать спасением для всех неправильно осужденных, но для человека без средств, попавшего под жернова власти, спасение это носило, главным образом, теоретический характер.

Кто может взять на себя заботу определить, действительно ли человек неправильно осужден?

Конечно же, не лично губернатор.

Губернаторы в наши дни — предельно занятые чиновники. Каждая минута их времени посвящена разрешению тысячи и одной проблемы. Они не могут утруждать себя изысканиями, в самом ли деле этот безденежный бедняга, сидящий в тюрьме, невиновен.

Так что этими делами занимаются, главным образом, его советники.

В некоторых штатах отделы, занимающиеся вопросами помилования, автоматически отбрасывают прошения о нем, давая губернатору соответствующие «рекомендации». В других штатах те же самые чиновники, которые составляют отдел судебных дел и помилований, входят в состав советников губернатора, который, конечно же, прислушивается к их точке зрения.

В силу неизменности человеческой натуры многие чиновники с раздражением воспринимают факты, когда заключенный обращается с просьбой о помиловании непосредственно к губернатору, ибо им кажется, что он хочет «прыгнуть через голову».

Такое отношение не носит всеобщего характера, но тем не менее оно существует. Довольно часто работники отдела по делам помилования, которые также входят в состав советников губернатора, придерживаются такой точки зрения: «Если бы мы считали, что этот человек невиновен, мы бы его освободили уже давным-давно. Если бы мы решили, что он не представляет опасности для общества, мы бы условно освободили его. Но ему было отказано в прошении об условном освобождении. А теперь он пытается получить помилование. Он хочет перепрыгнуть через наши головы».

Есть стойкая тенденция отвергать все прошения, давая людям понять, что им надлежит «быть там, где им надлежит быть».

Но даже там, где такой тенденции не придерживаются, отдел по условно-досрочному освобождению предельно перегружен работой. У его работников нет возможности снова открывать дело и заслушивать все свидетельства, да они к этому и не стремятся. Они чувствуют, и возможно не без оснований, что как только они допустят возможность переоценки фактов, то будут завалены заявлениями.

Необходимо учитывать, что человеку, отбываютему свой срок, нечего терять, а приобрести он может многое, если будет продолжать свои усилия, непрестанно обращаясь в самые разные инстанции с просьбой сократить срок заключения. Это вполне понятно.

Так что работы таким отделам более чем хватает. Тюрьмы набиты так, что трещат по всем швам. Стоимость работ по обеспечению надежной системы безопасности все растет. С точки зрения экономики просто невозможно достаточно быстро строить новые тюрьмы, чтобы принять возрастающий поток заключенных.

Давайте возьмем самый обыкновенный случай — после пяти дней заседания жюри присяжных осудило человека. Протокол судебного заседания составляет семьсот страниц. Кому под силу осилить такой труд? Тем, кто занимается вопросами условного освобождения?

Не будем наивными.

Если даже кто-то одолеет протокол и выяснит, что в ходе суда была допущена ошибка, что с ней делать?

Так что отделы по условному освобождению в основном умывают руки, говоря: «Человек считается невиновным, пока не доказана его вина. Когда он признан виновным, он считается таковым, пока не докажет обратного».

Но как человек может доказать свою невиновность?

Порой этому способствуют случайные обстоятельства. Бывает, что кто-то другой признается в совершенном преступлении. Может быть, основной свидетель обвинения на смертном ложе признается, что обманул суд, стремясь посадить в тюрьму такого-то и такого-то. Такие случаи в самом деле бывают.

И что дальше?

Во многих случаях прокурор просто постарается не обратить внимания на такое признание. Поверить в его истинность означает тем самым признать, что он, обвинитель, отправил за решетку невиновного человека.

Конечно, он может обосновать свою позицию словами, что «нельзя подрывать доверие общества к суду», он на самом деле может считать, что признание это носит ложный характер. Ему платят за то, чтобы он так думал. И многим прокурорам не составляет большого труда убедить себя в собственной правоте.

Конечно, не все таковы. Как вы сами сможете убедиться, многие прокуроры искренне стремятся установить истину, не считаясь с тем, как это скажется на их послужном списке.

Но когда указание на ошибку сопровождается обилием деталей, вполне поддающихся проверке (как было в наших случаях), когда человек, осужденный за свое преступление, признается невиновным, эта его невиновность более чем убедительно доказана. Это буквально выводит из себя прокурора, который по-прежнему убежден, что отправил за решетку преступника и что его оправдание ошибочно.

Так что в общем и целом человек, не обладающий большими средствами, когда за ним с лязгом захлопывается стальная дверь, теряет последнюю надежду, что закон еще обратит на него свое внимание. Он в тюрьме, он отбывает наказание — и это все, что ему осталось.

Существует широко распространенное убеждение, что осужденный может обратиться в вышестоящую судебную инстанцию. Можно считать, что это самое ошибочное из всех заблуждений общества относительно закона.

Осужденный может апеллировать к вышестоящей судебной инстанции лишь с просьбой пересмотреть вопрос о применении закона. И лишь в редчайших случаях он может просить пересмотреть вопрос оценки фактов.

Когда судья или жюри присяжных, пусть даже имея дело с сомнительными доказательствами, выносят решение, оно носит окончательный характер. Это в полной мере учитывает Апелляционный суд. Если произошла ошибка в применении закона, у осужденного есть еще какая-то надежда. Если же неправильно были оценены факты, надежд у него не остается никаких. Он связан по рукам и ногам решением судьи или присяжных.

Без сомнения, есть и вполне достойные судьи и внимательные присяжные. В большинстве случаев они выносят безукоризненные решения. Можно считать, что они правы в девяноста случаях из ста, — пусть даже в девяноста пяти — но на большее и они не способны.

Два человека, выходя на свидетельское место, рассказывают одну и ту же историю с диаметрально противоположных точек зрения. Один из них лжесвидетельствует. Это преступление, но судья, как правило, не обращает на него внимания. Явление слишком обычное. Оно имеет место почти при каждом слушании. Конечно, если лжесвидетельство может исказить всю фактическую картину, это другое дело. Но в целом обвинение за лжесвидетельство занимает не более одной десятой процента, максимум процент от всех дел.

Судья или жюри присяжных пытаются понять, кто же все-таки лжет. Порой решение выносится в пользу честного человека. Но порой и артистичный убедительный лжец удостаивается благосклонного кивка. Судье тоже свойственно ошибаться.

Так что наш Суд Последней Надежды представил обществу новую неожиданную возможность проявлять подлинный интерес к делам людей, которые были неправильно осуждены. Общество редко интересуется законом, как таковым, но оно кровно заинтересовано в справедливости.

Наши рассказы о ходе дел, которыми мы делились с читателями журнала, к тому времени стали захватывать внимание всей страны. Читатели проявляли неподдельный интерес к нашей деятельности. Журнал, как правило, читает несколько человек, даже если его покупает одинокий холостяк; по прочтении их дают друзьям или передают в какие-нибудь благотворительные организации. Журналы не сжигают и не выкидывают сразу же по прочтении. У них есть свой срок жизни, а если журнал куплен членом семьи, все остальные родственники хотя бы пролистают журнал.

Растущее число читателей «Аргоси» скоро стало заявлять о себе многими довольно приятными путями.

Членов расследовательской группы Суда Последней Надежды стали приглашать на телевидение, к ним стали обращаться собрания и сообщества людей, озабоченных установлением справедливости. Нашей деятельностью интересовались всюду — от стрелковых ассоциаций до литературных клубов. Со всей страны к нам шли приглашения приехать и рассказать о смысле того, чем мы занимаемся.

Но работа в Суде сама по себе требовала много времени, не говоря уж о необходимости зарабатывать на жизнь и уделять время своим собственным делам, так что у нас практически не оставалось времени для выступлений с рассказами. Большинство моих товарищей вежливо отказывались от таких приглашений, принимая только те, которые, как они считали, могут пойти на пользу дела. Но и таких было довольно много, и мы достаточно часто выступали на радио или появлялись на экранах телевизоров, а также перед большими аудиториями в клубах, которые, внимательно следя за нашей работой, оказывали нам материальную поддержку.

Наша известность, в свою очередь, вызывала все возрастающий приток просьб о помощи.

Как раз в это время наше внимание было привлечено к делу братьев Брайт.

Кок Брайт и его брат Джон отбывали пожизненное заключение в калифорнийской тюрьме Фолсом. И похоже, что у них не было абсолютно никаких шансов на сокращение срока. Они были осуждены за непростительное преступление — убийство двух полицейских, которые явились арестовать их, и за убийство одного из свидетелей.

Тем не менее, в этом отдаленном горном графстве высказывались столь противоречивые суждения в связи с этим делом, что некоторые из газет штатов стали задаваться вопросом, правильно ли были осуждены братья Брайт. Одна из таких газет, сакраментская «Пчела», наняла молодого адвоката Артура Дебо Kappa для проведения дополнительного расследования. Карр пришел к выводу, что братья Брайт были, скорее всего, невиновны, что они, вне всякого сомнения, действовали лишь в состоянии необходимой самообороны и их действия были совершенно оправданны.

Тем не менее на первых порах его точка зрения не получила никакого отклика. Братья Брайт были обвинены в убийстве первой степени и приговорены к смертной казни.

И действительно, они провели более двух лет в камере смертников, ожидая, когда за ними придут, чтобы «повесить их за шею и оставить висеть, пока они не будут сочтены мертвыми» (это было еще до изменения закона штата Калифорния, который в конце «последней мили» поместил газовую камеру).

Тем временем продолжалось давление со стороны тех, кто считал, что братья невиновны в убийствах. Расследование сакраментской газеты в конечном итоге принесло свои плоды, ибо кампания из-за этого дела совпала с предвыборной кампанией губернатора.

Губерт Л. Олсон публично объявил, что если он будет избран, то заменит смертный приговор братьям Брайт пожизненным заключением и полуофициально заверил, что прикажет предпринять дальнейшее расследование с целью выяснить, могут ли или нет братья Брайт получить полное помилование.

Олсон был избран и действительно сменил приговор на пожизненное заключение. Но кроме этого ничего больше не было сделано.

В графстве Сискийу (Калифорния), где произошли эти кровавые события, были и те, кто откровенно предупреждал, что если разгневанные граждане доберутся до братьев Брайт, те будут линчеваны.

Графство Сискийу представляло собой гористое плоскогорье, населенное людьми, привыкшими проводить практически все время на открытом воздухе и знакомыми с вольной жизнью. Любой обитатель графства мог не без оснований считать себя достаточно опытным следопытом. Они неплохо разбирались в закладке шурфов, и дай любому из них ружье калибра 30-30, с которым он уйдет в горы, то еще до захода солнца он вернется, таща косулю на плечах.

За некоторое время до истории с братьями Брайт в графстве состоялась еще одна перестрелка. Разыскивали двоих человек по обвинению в убийстве полицейского при исполнении им служебных обязанностей. Один подозреваемый был задержан. Скорее всего, он был виновен. Но ни у кого не было ни времени, ни желания разобраться в этом. Горожане просто вздернули его. Так был создан прецедент.

Джон Брайт и его младший брат Кок были ковбоями в Аризоне. Перебравшись в Орегон, они двинулись в графство Сискийу. Им нравилось жить на приволье. Их не очень заботил заработок. Им нравились простирающиеся перед ними просторы и «жизнь на лоне природы». До этого у них были «неприятности» в Аризоне, в силу которых им пришлось отсидеть год в тюрьме штата. Они были обвинены в краже нескольких одеял из магазина. Братья Брайт утверждали, что тут просто недоразумение, ибо они решили, что им дали разрешение взять эти одеяла. Я никогда не вникал в это первое дело. Вполне возможно, что излагаемые ими факты соответствовали истине и судья мог дать им условное наказание, но жюри сочло их виновными. Так или иначе, они были обвинены в краже и отбыли свой срок, после чего получили репутацию «уголовников».

Чувствуя лежащее на них клеймо, они решили сняться с места и искать себе новые возможности для существования.

То были времена депрессии, когда работу было найти не легче, чем зубы у курицы, а деньги и того труднее. Тем не менее братья Брайт быстро освоили нехитрое плотничье ремесло, а в искусстве поисков золота достигли такого совершенства, что им удалось обнаружить драгоценный металл в местах, которые уже вдоль и поперек были исхожены другими старателями.

В сущности, братья Брайт обеспечивали себя и своих родителей, уходя в горы с грузом жизненно необходимых вещей на плечах и возвращаясь с золотым песком, которого хватало на покупку еды.

Все продукты они оставляли своим «старикам».

У Б. Ф. Деккера было ранчо у подножия большой горы, где брала свое начало тропа, которая вела наверх к маленькому участку, что братья снимали для своих родителей. Он рассказывал мне, что во времена депрессии, когда люди с трудом раздобывали себе на пропитание, братья Брайт с точностью часового механизма появлялись у начала тропы в сопровождении лошадей, груженных провиантом, и, поднимаясь наверх, набивали кладовые своих родителей.

Затем братья снова уходили в горы, не беря с собой ничего из продуктов, так как верили в свою способность прокормиться на месте, и опять намывали достаточно золота, которое давало им возможность покупать продукты.

Конечно, какие-то необходимые припасы они несли с собой — немного муки, соли, сахара, кофе и чая. Но большей частью они жили тем, что предоставляла им природа.

Такая жизнь во времена экономической депрессии, когда люди, которые хотели и могли работать, ходили кругами, не зная, удастся ли им завтра поесть, приводила к разочарованию в «благах цивилизации». Человеку хотелось вырваться на свободу, когда он мог бы полагаться только на самого себя, и он становился нетерпим к любым формам контроля над собой.

Неподалеку от Б. Ф. Деккера и чуть ниже его жил некий Бейкер, совершенно неграмотная личность, преисполненный предрассудков, которые появляются при таком одиноком существовании в горах.

Бейкер пользовался небольшим горным участком, который обошелся ему в сущие гроши или вообще ничего не стоил, потому что владелец был не в состоянии следить за арендаторами. Когда Брайты явились из Орегона, они заинтересовались возможностями приобретения участка для своих родителей. Расспросы, естественно, привели их к Бейкеру, который тут же сообщил им, что арендует этот участок и не собирается отказываться от него.

Тем не менее, Брайты выяснили, что Бейкер ни о чем не договаривался с хозяином участка, вошли с последним в контакт, договорились об аренде и перевезли своих отца и мать в небольшую горную хижину.

Так началась междоусобица с Бейкером, которая продолжалась до дня его смерти.

Брайты настаивали, что они старались быть «хорошими соседями», и есть свидетельства в пользу этого факта. Но как бы там ни было, трения между соседями неизбежно должны были возрастать. Бейкер, например, свидетельствовал, что один из Брайтов стал непристойно выражаться в присутствии его жены, после чего Бейкер взял дубинку и ударил его по коленке. Брайты же, например, утверждали, что нападение Бейкера было неспровоцированным и все же ему не было оказано никакого сопротивления, а Кок Брайт, которого удар заставил опуститься на землю, встал и сказал:

— Бейкер, ты старый человек, а я.со стариками не дерусь, — повернулся и ушел.

Этот рассказ подтверждался незаинтересованным свидетелем, который видел эту стычку.

Если уж Брайтов ждали стычки с соседом, они бы с большей охотой предпочли иметь дело с более молодым человеком. Чтобы можно было, как они мне говорили, «в субботу утром подраться на кулаках, а в понедельник встретиться, пожать друг другу руки и не испытывать никаких злых чувств».

У Бейкера был приятель по фамилии Сиборн, который служил то ли в военном, то ли в торговом флоте, и время от времени он наезжал к Бейкеру, чтобы поохотиться на оленей. Бейкер, естественно, почтительно относился к другу, стараясь предстать перед ним в лучшем свете.

29 августа 1936 года братья Брайт собирались в очередной поход в горы. Добравшись до конца тропы, они остановились передохнуть во владениях Деккера. У них был карабин модели 30-30 и автоматический пистолет 32-го калибра. С собой у них были и самодельные спальные мешки, состоящие из легкого одеяла и куска брезента, в которые они заворачивались и которые предохраняли их и от сырости земли и от дождевой влаги сверху. Ночь была теплая, а братья были люди неприхотливые. О надувных матрацах они не имели представления. Они просто разложили на земле спальные мешки, скинули сапоги, свернулись под одеялами и стали засыпать. Они оставались в синих рубашках и комбинезонах и мысль о том, что, отходя ко сну, можно снять еще что-то, кроме обуви, показалась бы им просто смешной.

Все же свое возвращение к цивилизации они отпраздновали, взяв кувшин и бутылку вина вместительностью в кварту. Раскинув свой незамысловатый лагерь, они расслабились, выпив вина, а затем, завернувшись в одеяла, отошли ко сну.

Чтобы разобраться, что же все-таки тогда произошло, надо представить себе окружающую обстановку. Б. Ф. Деккер владел участком на Хорс-крике. Дорога, поднимавшаяся вдоль ручья, кончалась на северном его конце.

В четверти мили ниже по течению располагалось владение Бейкера, и ответвление дороги вело к его ранчо.

К западу располагался склон горы, по которому, поднявшись по тропе, можно было выйти на ровный участок, где стояла горная хижина Брайтов.

В ту ночь, о которой идет речь, Брайты одновременно забрались в свои спальные мешки. Спустились сумерки, но темнота еще не наступила.

Бейкер и Сиборн в это время направились к лагерю Брайтов. Возникает существенный вопрос, что заставило их двинуться туда. Бейкер объяснял, что он искал пропавшую лошадь, а Сиборн решил составить ему компанию. Но среди свидетелей были и те, которые утверждали, что Бейкер просто старательно искал повод уговорить Сиборна составить ему компанию, чувствуя, что его могут ждать неприятности, а Сиборн, учитывая его влияние и положение, уж позаботится о том, чтобы братья Брайт были соответствующим образом наказаны.

Брайты рассказывали, что они проснулись, услышав чей-то чужой голос, спрашивающий, кто здесь разбил лагерь, и ответ Бейкера: «Те два сукиных сына, о которых я тебе рассказывал, парни, что живут на горе».

Бейкер же клятвенно утверждал, что не говорил ничего подобного.

Обе стороны сходятся на том, что братья Брайты вылезли из своих спальников, торопливо натянули сапоги и сказали этой паре, чтобы убирались к чертям с их стоянки, и поскорее. Завязалась драка. Кто кого ударил и чем — это зависит от того, чью версию вы решите принять.

Во всяком случае, Бейкер признался, что он стал искать палку, но кто-то из Брайтов нашел палку первым и ударил его по голове.

Бейкер в компании Сиборна явился в полицейский участок и подал жалобу, что Брайты напали на него и чуть не убили, угрожая смертельно опасным оружием. Бейкер настаивал, чтобы тут же был выдан ордер на их арест.

Ирека, центр графства, была довольно далеко, и полиции было довольно трудно разыскать офицера, который мог бы выписать такой ордер. Полиция решила заняться этим попозже, но Бейкер настаивал, что ордер должен быть выписан немедленно. Он говорил, что перепуган до смерти. Конечно, можно предположить, что он старался представить братьев Брайт страшными смутьянами и источником беспокойства. Нельзя скидывать со счетов, что он и в самом деле был напуган.

Тем временем Брайты забыли об этом стычке. Она была всего лишь еще одним инцидентом в их полной приключений жизни — и они опять залезли под одеяла. На этот раз они решили не снимать обувь — деталь, которая позже привлекла к себе пристальное внимание.

Вскоре после полуночи в участок явились двое офицеров: Мартин Ланг и Джозеф Кларк; участок был расположен в нескольких милях от того места, где остановились Брайты. Выслушав рассказы Бейкера и Сиборна, они оформили ордер и направились арестовывать братьев Брайтов.

Тому, что последовало дальше, трудно найти логическое объяснение.

Так, непонятно, почему офицерам нужно было брать с собой обоих жалобщиков. Оба они были опытными полицейскими. Они хорошо знали окружающую местность. Они знали, где разбили свой лагерь Брайты. Им надо было всего лишь подъехать к лагерю Брайтов, осветить его фарами и сказать: «Вставайте, ребята. Вы арестованы», после чего забрать их с собой в участок.

Но их действия просто поражают воображение. Должно быть, существовали какие-то факторы, которых никогда не удастся выяснить, но которые заставили их отступить от логического порядка действий стандартной процедуры.

Не будем забывать, что оба полицейских были опытными профессионалами. Мартин Ланг был констеблем, а Джозеф Кларк — опытным помощником шерифа. Должно быть, кто-то сказал им нечто, заставившее их отступить от предписанного порядка действий.

Выяснилось, что офицеры в своем автомобиле добрались по дороге вдоль Хорс-крик до ранчо Бейкера. Бейкер и Сиборн, расположившись в машине Бейкера, показывали путь. Прибыв на ранчо, офицеры подождали, пока Бейкер и Сиборн поставят машину, а затем в сопровождении Бейкера и Сиборна — свидетелей обвинения — направились к тому месту, где расположились Брайты. Трудно было представить себе более неуместную ситуацию, чреватую неприятностями.

Бейкер признает, что он представил офицерам Брайтов как сущих убийц, что подтвердил и Сиборн, и поэтому полицейские должны были быть настороже, не оставляя противникам никаких шансов.

В то время никто не знал, успели ли Бейкер и Сиборн вооружиться.

Бейкер сказал, что Сиборн сменил свою светлую рубашку на темную. Свидетельство это имеет большое значение. Бейкер сказал, что у Сиборна на светлой рубашке было несколько капель крови и он не хотел являться в ней в лагерь.

Это внезапное внимание к своей внешности одного из участников похода очень интересно, потому что его совершенно не смутило, когда он появился перед полицией в рубашке, испятнанной кровью, но для него оказалось важным, по рассказу Бейкера, именно сейчас сменить рубашку на более темную.

Во всяком случае, в лагере братьев Брайтов завязалась жестокая схватка.

Первые два свидетеля, которые появились на месте действия после того, как стихли выстрелы, свидетельствуют, что у Сиборна был пистолет.

Обзавелся ли оружием Бейкер?

Бейкер клянется, что такие мысли и в голову не приходили. Он клятвенно утверждал, что и не собирался брать с собой револьвер. Но в другой раз Бейкер, тоже под присягой, сказал, что просил у офицера разрешения взять оружие.

Сомнений по поводу этого противоречия быть не может, потому что оба его признания были записаны официальным полицейским стенографом.

Перед большим жюри Бейкер сказал, что сообщил офицеру о своем желании прихватить ружье, но офицер сказал ему, что в оружии нет необходимости, ибо они вооружены законом. Тем не менее, в первый раз излагая эту историю на коронерском расследовании, Бейкер клялся, что и не заходил в дом за оружием и не просил у офицера разрешения взять его, да и вообще эта мысль даже не приходила ему в голову.

Словом, вместо того чтобы подъехать в полицейской машине к лагерю Брайтов и сообщить его обитателям, что они арестованы, оба офицера в компании Бейкера и Сиборна тихонько поднялись по дороге, подкравшись вплотную к стоянке, где спали братья Брайты.

Брайты утверждали, что первым делом они услышали голос Бейкера, который раздался у них над головами: «А, вот и они! Берите этих сукиных детей!», а затем они почувствовали, как на них кинулись нападавшие, осыпая их ударами.

Бейкер же клянется, что полицейские сказали: «Просыпайтесь, ребята. Мы представляем закон. Вы арестованы». Или что-то в этом роде, а затем, подскочив к спящим, стащили с них одеяла так, чтобы были видны их лица и стали бить братьев Брайтов дубинками.

Через несколько лет Бейкер, разговаривая с Артуром Дебо Карром, все же признал, как рассказывает Карр, что он крикнул: «Вот они! Берите этих сукиных сынов!».

Тем не менее все, что произошло потом, никак не может быть объяснено с точки зрения здравого смысла.

Когда Бейкер впервые рассказывал эту историю окружному прокурору, он клялся, что офицеры сначала представились, объявив кто они такие, и заявили Брайтам, что те арестованы, а затем подскочили и стали бить их дубинками. Позже, повторяя и пересказывая эту историю, он уже добавил, что прежде чем офицеры пустили в ход дубинки, один из Брайтов крикнул: «Ни одному из паршивых полицейских не удастся нас арестовать!»

К тому времени, когда Бейкеру пришло время излагать эту историю перед большим жюри, он уже утверждал, что один из Брайтов, стоя на четвереньках, что-то искал под одеялом (намекая, что он, конечно, искал оружие).

С каждым новым повествованием Бейкер меня его детали. И каждый раз многословно извинялся, что в предыдущем рассказе упустил какие-то важные подробности.

Какую бы версию событий ни принимать, ясно было, что двое полицейских подскочили к людям в спальных мешках, стали бить Брайтов по головам дубинками, пока те пытались встать на ноги, после чего в тишине ночи раздались выстрелы, а когда они смолкли, двое полицейских и Сиборн были мертвы или умирали, а Бейкер со всех ног удирал к дому Деккера за помощью.

Деккер, который жил в нескольких сотнях ярдов от места перестрелки, услышав ее, подошел к окну. В лунном свете он увидел, как к его дому подбегает возбужденный Бейкер, который был в предельно взвинченном состоянии и клялся, что братья Брайты хотели убить его.

Деккер, который хорошо знал Брайтов, оделся и направился вместе с ним к месту их стоянки. Оружия у него не было. Он крикнул:

— Ребята, это Деккер. Я иду к вам, — после чего подошел к ним вплотную.

Он увидел, что Джон Брайт, держа в руках ружье калибра 30-30 со сломанным прикладом, стоял в полном ошеломлении. Кок Брайт несколько яснее представлял себе, что случилось. Деккеру показалось, что Джон готов выстрелить в него. Казалось, что Джон не узнавал Деккера, и оба брата стали уверять Деккера, что Бейкер вернулся к ним с какой-то бандой и пытался убить их.

Деккер вернулся к себе, сел в машину и вместе с соседом поехал в контору шерифа, где и рассказал, что произошло.

Брайты же направились к своему дому. По следам, по которым преследователи пошли примерно час спустя, было видно, что Джон шел с трудом и у него буквально заплетались ноги. Он то и дело сбивался с пути, и не будь рядом Кока, он бы так и не понял, куда они идут.

После прибытия Деккера по телефону была немедленно поднята тревога, а шериф с несколькими своими заместителями тут же отправились на место убийства. Они оказались там незадолго до рассвета, примерно через три часа после происшествия.

Они выяснили, что Сиборн был убит одной пулей крупного калибра, примерно такой же, как у 30-30. Кларк тоже был поражен одной пулей, выпущенной из ружья. Она раздробила ему позвоночник, так что он умер мгновенно, не успев пошевелиться.

Трудно было объяснить положение его тела. Когда в него выстрелили, он, скорее всего, стоял на коленях, плащ у него был наброшен на голову, револьвер с полной обоймой остался в наплечной кобуре, а в момент гибели он держал в правой руке дубинку, внутренность которой была залита свинцом.

Дырки от пули в плаще не было. Пуля вошла в основание позвоночника и, двигаясь снизу вверх, вышла через правое плечо.

В Мартина Ланга стреляли трижды. Во лбу у него были два пулевых отверстия, расположенных совершенно параллельно. Входные отверстия были размерами с пятидесятицентовую монету, а выходное — с серебряный доллар. Еще одна рана была у него в ноге.

Бейкер утверждал, что, когда он бросился бежать к дому Деккера, кто-то из братьев Брайт крикнул: «Еще один сукин сын удирает! Сними его!», и сразу же над его головой свистнула пуля, которая врезалась в бревно, служившее мостиком через Хорс-крик, отчего полетели щепки и он увидел белевшую в лунном свете древесину, когда, перебравшись через ручей, кинулся к дому Деккера.

Необходимо отмстить две-три детали, которые никак не соответствуют его истории. Первым делом, если Бейкер, как он утверждает, пересек ручей, воды в котором было выше колена, а затем, вскарабкавшись на берег, одолел изгородь из колючей проволоки, то, учитывая возбуждение, в котором он находился, это должно было сказаться на его одежде. Ведь и при дневном свете одолеть эту изгородь нелегко. Деккер же настаивал, что, когда Бейкер появился у него в доме, одежда его была совершенно сухой и на том месте, где стоял Бейкер, не было следов ни воды, ни грязи. Во-вторых, как бы тщательно потом не исследовалось бревно, перекинутое через ручей — а осматривали его очень внимательно — так и не был обнаружен след вонзившейся в него пули, от которой полетели щепки и обнажилась белизна древесины. Так и не удалось выяснить, куда же попала эта пуля.

К тому времени во всем этом деле выявился еще один интересный аспект. Братья Брайт, избитые почти до бесчувствия, бредущие пешком и невооруженные, имели не более трех часов преимущества перед погоней, которая тут же была организована, а скорее всего, в их распоряжении было куда меньше времени.

Как только рассвело, шериф тут же организовал погоню по следам братьев Брайт.

Нашлись свидетели, которые слышали, как шериф давал совершенно недвусмысленные инструкции: «Как только увидите их, стреляйте — и чтобы наповал уложить их».

Деккер утверждал, что как только он услышал это указание, то отказался участвовать в погоне и сказал, что и шага не сделает, пока эти инструкции не будут отменены.

Шериф клятвенно заверил, что не говорил ничего подобного.

Участники же ополчения, стоявшие тогда поодаль, все же подтвердили, что слышали эти его слова.

Позже стало известно, что шериф говорил окружному прокурору: «Этих типов никогда не удастся взять живьем, если же мы возьмем их живыми, то не довезем до Иреки, если же все-таки доберемся до Иреки, толпа там их линчует».

Эти слова шерифа взяты из письма, написанного окружным прокурором.

Шериф созвал на помощь всех, кого только мог, и преследователи принялись обшаривать всю окружающую местность.

Графство Сискийу лежит к северу от Орегона. Шериф позвонил коллегам в Орегон, сообщил им, что случилось, и попросил организовать облаву, которая должна была загнать Брайтов в ловушку. В составе преследователей были и индейские следопыты, которые обследовали буквально каждый дюйм земли в надежде напасть на след братьев Брайт. В помощь погоне был даже выделен самолет, а по следам Брайтов уже шли волкодавы.

В истории северной Калифорнии такая охота на человека была беспрецедентной.

Но братьям Брайт удалось ускользнуть от нее. Так и не пойманные, они скрылись в горах и обосновались там. Им понадобилось все умение, чтобы скрыться от поисков.

Как станет ясно, они сделали даже больше того.

К тому времени к окружному прокурору Джеймсу Дэвису стекались все данные об этом деле, и его картина решительно не нравилась прокурору.

Показания Бейкера, которые он дал практически сразу же после стрельбы, убедили его в том, что если даже Бейкер рассказывал чистую правду, братья Брайт вели себя точно так, как и должны были бы вести в подобных обстоятельствах. К тому же он далеко не был уверен, что все, рассказанное Бейкером, соответствует истине, и его очень обеспокоило возбуждение, охватившее округ и настойчивые разговоры о суде Линча.

Окружной прокурор попытался предупредить шерифа о недопустимости такого исхода, и вот именно тогда шериф и произнес упомянутые выше слова, что Брайтов никогда не возьмут живьем.

Окружной прокурор, вернувшись к себе, принялся тщательно обдумывать ситуацию, чем он и занимался примерно две недели. Наконец он направился к родителям Брайтов и сказал: «Я знаю, что ваши ребята не решаются показаться, потому что боятся, что их могут линчевать. Если они смогут выйти в какой-то определенный день к концу дороги, я там буду с машиной. Я сам отвезу их в заключение и доставлю в такое место вне пределов графства, где они будут в безопасности и суд Линча им не будет угрожать. Ими займется суд».

Полицейские, конечно, тщательно наблюдали за домом Брайтов, чтобы братья не смогли получить какой-то помощи от родителей, так что шансов, что родителям удастся связаться с братьями и передать им слова прокурора, почти не имелось, но то был единственный способ, которым окружной прокурор мог передать им свое послание.

В назначенный день в жаркий полдень окружной прокурор в сопровождении своего друга доктора Харриса, которому он полностью доверял и который был предан справедливости, подъехал к тупику дороги (месту, откуда расходились в стороны все преследователи и куда они возвращались запастись припасами, вооружением и т. д.).

Окружной прокурор остановил тут свою машину. Из кустов вышли двое.

— Вы окружной прокурор? — спросил один из них.

— Да.

— Я Джон Брайт. А это Кок.

Окружной прокурор распахнул дверцу машины.

— Садитесь, — сказал он.

Двое мужчин оказались внутри машины.

— Ложитесь на пол, — сказал прокурор и накинул на них одеяло.

Обойдя вокруг машины, Дэвис сразу же сел за руль, включил двигатель и направился в Фолсомскую тюрьму недалеко от Сакраменто, гоня машину на предельной скорости. К вечеру Дэвис и Харрис доставили двух заключенных на место.

Это было торжеством сил защиты закона.

Братьям Брайт все же удалось получить послание от прокурора. Восемнадцать дней они прожили в горах, ускользая от облав, которые шли по их следам, скрываясь от волкодавов, самолетов, индейцев-следопытов, и тем не менее продолжали существовать.

Узнав, что окружной прокурор хочет встретиться с ними, они вернулись, хладнокровно проложив путь сквозь цепь облавы (не надо забывать, что в ней участвовали не любители, а лучшие охотники и следопыты, которых удалось привлечь шерифу) и при свете дня эти два человека, жизни которых висели на волоске, вылезли из кустов, зная, что тут сборный пункт всех участников облавы, и сдались окружному прокурору и доктору Харрису.

Окружной прокурор понимал, на какой он идет риск, действуя подобным образом. Как потом станет ясно, он на самом деле был отважным человеком, готовым пожертвовать своей политической карьерой, если этого требовали его обязанности.

Доктор Харрис был одним из тех людей, которые составляют становой хребет любого общества. Он отправился с Дэвисом в качестве простого гражданина, чтобы оказать ему моральную поддержку и убедиться, что договоренность будет честно соблюдаться.

Возбуждение народа было столь велико, что если бы машина прокурора была бы остановлена где-нибудь в пределах графства Сискийу, Брайтов, вне всякого сомнения, линчевали бы, а если Дэвиса и доктора Харриса не постигла бы та же судьба, им бы все равно крепко досталось.

Но поговорив с этими людьми, я понял, что толпа могла добраться до братьев Брайт только через трупы их сопровождающих — двух граждан, которые твердо решили, что братья Брайт должны быть преданы объективному суду.

К моменту начала нашего расследования Дэвис уже скончался, и доктор Харрис, который продолжал стоматологическую практику в Иреке, тоже недавно умер.

Можно себе представить, что почувствовал шериф, когда узнал, что братья Брайт в безопасности и находятся в тюрьме штата. Они убили двух полицейских, они сделали посмешищем участников облавы, водя их за нос восемнадцать дней, а затем, нанеся ко всем этим оскорблениям еще одно, невозмутимо прошли сквозь все кордоны и сдались окружному прокурору.

Изложение точки зрения окружного прокурора не заставило себя ждать.

Он отказался выдвигать обвинение. Он сказал, что братья Брайт, если даже они и делали все, что рассказывал Бейкер, действовали в пределах необходимой самообороны. Такое заявление, конечно, было предзнаменованием политической смерти окружного прокурора. В графстве взметнулась волна эмоций.

Тем не менее, окружной прокурор Дэвис считал, что предыдущий суд Линча в графстве был пятном на его честном имени и вопиющим нарушением закона. Он чувствовал, что с этим надо как-то бороться.

Такая его точка зрения не пользовалась популярностью.

5 сентбяря 1936 года в ирекском «Журнале» появилась редакционная статья, в которой, в частности, утверждалось:

«Как долго будет продолжаться эта комедия в офисе окружного прокурора? Неужели эти разговоры о линчевании, которые носятся в воздухе, помогут прокурору предотвратить чьи-то действия? Его заявление после линчевания Клива Джонсона, что он привлечет к ответственности виновных, могут, в конце концов, сыграть роль ведра с бензином, которым он старается затушить ревущее пламя общественного негодования!»

Когда Брайты, наконец представ перед судом, попросили перенести слушание дела в другой судебный округ из-за неприязненной общественной атмосферы, они встретились с враждебностью людей, которые заявили, что нет причин на земле, которые могут помешать беспристрастности суда над Брайтами здесь, в графстве Сискийу. Да, в свое время существовало общественное негодование, но «теперь все успокоилось» и люди хотят всего лишь беспристрастного суда. Они хотят, чтобы закон вступил в свои права.

Итак, окружной прокурор отказался выдвигать обвинение. Большое жюри вынесло ему порицание, и был назначен специальный прокурор, который принялся составлять обвинение.

Помощник прокурора, человек по имени Корейа, без особой охоты взял на себя эти обязанности, но тем не менее он должен был получить информацию о том, как представлял суть дела Бейкер и что, по его мнению, говорили Брайты.

30 декабря 1937 года, когда Брайтам уже был вынесен приговор по обвинению в убийстве первой степени, Корейа, в частности, сообщил расследовательскому комитету при губернаторе:

«Я не думаю, что они лично достойны осуждения, ибо осуждения достойно общество в целом. В свое время нам уже пришлось иметь дело с типом, который вел себя подобным же образом, когда напивался. Грубость и жестокость никогда не покидали их. Конечно, когда такие люди попадают в переделку, то идут уже до конца. Жестокость — их естественное свойство. Услышав голос Бейкера, они решили, что с ними пришли покончить».

Окружной прокурор сделал заявление, которое передал в местную прессу. Оно привлекло всеобщее внимание. Я думаю, каждому прокурору было бы полезно прочитать и почаще перечитывать его, для чего текст заявления необходимо повесить в рамке на стену своего служебного кабинета.

Джеймс Дэвис сказал:

«В своем стремлении найти правду, отбрасывая нагромождения лжи, окружной прокурор должен руководствоваться только доказательствами, которые имеются в его распоряжении. Его дело — выявлять правду, и даже учитывая склонность человека к ошибкам, он должен стремиться только к истине. Прокурор, выдвинутый народом на этот пост, должен защищать конституционные права граждан старательно и самоотверженно. Любую ситуацию он должен оценивать только с точки зрения закона, и кто бы ни был убит, каково бы ни было возбуждение толпы, прокурор не должен уступать, когда его толкают на очередное нарушение закона, — пусть даже он будет одинок в своем убеждении, пусть даже его сочтут непригодным для этого поста. Он дал клятву соблюдать конституцию этой страны, этого штата, что требует от него неуклонного следования закону, и любая другая позиция приведет к предательству истины и справедливости».

Окружной прокурор утверждал, что и первая история, рассказанная ему Бейкером, и дальнейшие детали, когда позднее он подробно расспрашивал его, доказывали, что Брайты действовали в состоянии необходимой самообороны, но к тому времени, когда Бейкер излагал свою историю перед большим жюри, он изменил некоторые факты и добавил новые, чтобы внести в повествование элементы убийства первой степени.

Тем не менее в деле были данные, говорящие то ли о том, что при сборе доказательств оказывалось определенное давление, то ли, что деятельность шерифа по их сбору оставляла желать лучшего. Те факты, которые не отвечали точке зрения обвинения, просто не фигурировали в деле.

Обвинение было убеждено в том, что все пули из ружья Брайтов 30-30, включая и те две, что попали в голову Мартина Ланга, были выпущены с целью хладнокровного убийства, потому что, например, когда Ланг уже лежал на земле, ему прострелили ногу.

Но некоторые факты никак не согласовывались с этой концепцией.

Во-первых, если пуля калибра 30-30 входит человеку в лоб, она вдребезги разносит затылочную кость. Во-вторых, совершенно абсурдно предположение, что следы двух пуль, пробивших голову, могут быть совершенно параллельны и к тому же оставить в целости затылочную кость.

К тому же, если пули из ружья калибра 30-30 были выпущены стоящим над жертвой человеком, т. е. когда Ланг лежал на земле, вспышка из дульного обреза должна была оставить совершенно ясные следы на коже.

И конечно, если пули в самом деле попали бы в лежащего на земле человека, как утверждало следствие, они, пройдя сквозь череп, ушли бы в землю под ним и причем неглубоко.

Почему не удалось их обнаружить?

Этот вопрос не давал нам покоя, когда мы начали расследование.

Несколько месяцев проработав над делом, мы выяснили, что следствие даже наняло старателей, которые должны были тщательно промыть на этом месте землю и найти пули.

Они их так и не обнаружили.

Почему?

Потому что их там не было.

Хороший старатель с лотком может найти булавочную головку в квадратном ярде земли. Здесь же предстояло искать две свинцовые пули, о которых было известно, где они вошли в землю, но, несмотря на все промывки, их так и не удалось обнаружить. И могло быть только одно объяснение этой неудаче.

Можно только пожалеть, что судебное следствие не было ознакомлено с этим фактом. Чувствовалось, что и защита не очень задавалась этим вопросом. Этот жизненно важный факт был известен следствию. Тем не менее информация эта осталась неизвестной суду, жюри присяжных и участникам защиты. А ведь этот факт мог бы стать решающим.

Братья помнят, как их разбудили. Они помнят, что услышали голос Бейкера, говорившего скрытым в темноте нападавшим: «Дайте этим сукиным сынам», а затем на них навалились и стали бить. Удары дубинок едва не вышибли из них дух, а когда они стали приходить в себя, увидели, что стоят на месте разгромленной стоянки, а вокруг валяются мертвые тела.

Можно ли верить этой истории?

Что касается Джона Брайта, она, скорее всего, отвечает истине. В случае же с Коком Брайтом она может быть правдой, а может и не быть. Имеются убедительные свидетельства, что оборонявшиеся использовали ружье 30-30 как дубинку, не только сломав приклад, но и оставив заметные следы ударов на лице одного из нападавших.

Использование ружья в качестве дубинки поразило Верховный Суд, который был вынужден пересмотреть это дело, но, я думаю, суду не удалось понять важность этого доказательства.

Почему люди пустили ружье в ход таким образом, если они могли использовать его как смертельное оружие?

Это может быть объяснено только одной причиной: ружье было незаряженным.

В самом ли деле в нем не было патронов?

Если все заряды в самом деле были выпущены из ружья 30-30 и если Бейкер говорил правду, должно было быть шесть выстрелов, но когда полицейские ползали по земле, собирая гильзы, им удалось найти и представить в суд только две гильзы, имевшие отношение к ружью Брайтов, то есть две пустые гильзы.

Более того, когда при свете дня сцена перестрелки была исследована более тщательно, выяснилось, что по крайней мере одна пуля была выпущена с другой стороны и направлена в сторону лагеря братьев Брайт.

Она проделала отверстие в небольшом деревце, растущем неподалеку от того места, где Брайты раскинули свои спальники, и шрам на коре был достаточно глубок, чтобы четко можно было определить направление, откуда была выпущена пуля.

Это стреляли из кустов с противоположной стороны стоянки, целясь точно в Брайтов, и пуля отклонилась от цели всего лишь на несколько дюймов.

К тому же, если Бейкер рассказывал правду, вся эта история, когда мы принялись распутывать ее, убедительно свидетельствовала, что братья Брайт, по сути, даже не могли бы толком выбраться из своих спальных мешков. Более того, сама мысль, что двое человек, на которых было одно ружье, лежавшее между ними, могут застрелить двух опытных полицейских и их помощника, не дав возможности никому из полицейских произвести хотя бы один выстрел, — сама эта мысль кажется совершенно невероятной.

Конечно, все эти факты были нам совершенно не известны, когда дело Брайтов, образно говоря, свалилось нам на головы.

Артур Дебо Карр, о котором уже упоминалось, чувствовал, что в деле Брайтов не сходятся концы с концами. Он пришел к этому заключению главным образом в силу убедительности, с которой окружной прокурор отказался выдвигать обвинение, и потому, что заявления Бейкера сильно противоречили друг другу.

Бейкер по-прежнему не утруждал себя объяснениями, почему в его показаниях то и дело появляются все новые факты, которые все отчетливее превращали это дело в задуманное хладнокровное убийство.

Например, мы выяснили, что в декабре во время суда Бейкер утверждал, что теперь значительно лучше помнит все происшедшее, чем второго сентября. Как он сам объяснял: «Теперь я успокоился. Тогда я был перепуган прямо до смерти. И теперь я все помню куда лучше, чем тогда».

Во время суда Бейкера снова спросили:

В.: — Теперь вы лучше помните события тридцатого августа, чем в ту ночь, когда вы давали показания?

О.: — Да, сэр, моя память значительно улучшилась.

В.: — Когда именно?

О.: — Ну, теперь-то она уж лучше, чем в ту ночь. Тогда я три ночи не спал.

В.: — В таком случае, отвечая тогда на вопросы, не могли ли вы, по вашему мнению, допустить какие-то ошибки и неточности?

О.: — Ну, в то время я вообще плохо соображал. Так что не знаю, допускал я их или нет.

Как бы там ни было, Артур Дебо Карр отправился к Лону Д. Моргану и Альфу И. Перри, издателям «Сакраменто шоппинг ньюс», и они решили выделить Карру средства на выпуск небольшой «газетки», в которой он мог бы рассказать о замеченных им неувязках в деле Брайтов и поделиться определенными выводами.

Публикация эта вышла в свет и получила широкое распространение. После того как другие наши статьи в «Аргоси» начали привлекать всеобщее внимание, Артур Дебо Карр выслал нам копию своей статьи и попросил заняться делом Брайтов. Начав расследование, мы скоро пришли к заключению о необходимости познакомиться с доказательствами.

При чтении протокола наше внимание привлекли некоторые детали, которые не были должным образом оценены в зале суда.

У Брайтов был пес по кличке Смоки, и оба брата, а также Деккер, утверждали, что собака была с ними. Деккер совершенно определенно заявил, что незадолго до выстрелов он слышал лай и рычание, свойственное псу, когда он одолевает раненую косулю или с кем-то сцепился в схватке.

Теперь представляется очень любопытным, что во всех заявлениях и показаниях Бейкер нигде и словом не упоминает о собаке. В сущности, он давал понять, что никакой собаки во время этой сумятицы не было. Он даже решился упомянуть, что по пятам за ним следовала лишь его маленькая собачка, которая взлаивала от возбуждения. (В таком случае непонятно, почему собачка не последовала за ним к Деккеру, ибо если она сопровождала его в лагерь Брайтов, она не должна была бы от него отставать.)

Мы наткнулись на одно очень важное заявление, которое Бейкер впервые сделал во время суда. Он сказал, что Кок Брайт выскочил из своего мешка и бросился на Ланга, который упал на спину и в завязавшейся схватке закричал: «Уберите это животное!»

Какое животное?

Совершенно очевидно, что любой полицейский в графстве Сискийу, подвергавшийся нападению, если обратится к стоящему рядом помощнику с откровенной просьбой «убрать это животное», отныне и навсегда станет объектом насмешек. Полицейский Ланг не мог сказать этих слов ни о Коке Брайте и ни о каком другом человеке. Кроме того, из всего, что нам удалось узнать о полицейском Ланге, явствовало, что ему отнюдь не была нужна посторонняя помощь, чтобы справиться с Коком. Ланг был мускулистым, широкоплечим человеком, который отлично работал кулаками и прекрасно знал, как постоять за себя в любой стычке.

Да и к тому же, как братья Брайт могли успеть выбраться из спальных мешков, когда на них всем весом навалились двое полицейских, лупивших их дубинками по головам, полностью вооруженных и готовых к любым неожиданностям?

Ответ мог быть только один.

Собака должна была участвовать в свалке.

Теперь мы должны вернуться к тому странному положению, в котором было найдено тело полицейского Кларка. Явно было видно, что во время стрельбы он стоял на коленях. Задняя часть тела оказалась поднятой выше головы, которая была закрыта вскинутым плащом. В правой руке он держал дубинку. Чувствовалось, что он не сделал ни малейшей попытки вытащить револьвер. В таком положении стоя на коленях и опираясь локтями о землю, он и был убит.

Реконструируя ход событий, можно прийти только к единственному ответу.

Собака, вцепившись в плащ Кларка, заставила его опуститься на колени, а затем прыгнула ему на спину, по-прежнему держа плащ в зубах.

Увидев кинувшуюся на него собаку, кто-то выстрелил из ружья 30-30, пытаясь убить пса, но пуля вошла в основание позвоночника Кларка, от чего тот мгновенно скончался.

Кто мог стрелять в собаку?

Не Брайты.

В конце концов Бейкер изложил историю, исходя из которой Брайты были виновны в убийстве первой степени. Он заверял, что они заявили: никакому, мол, паршивому полицейскому не удастся нас арестовать, а затем один из них стал шарить под одеялом явно в поисках оружия; полицейские же, навалившись на них, всего лишь старались «успокоить» братьев Брайт, «пошлепывая» их и прося утихомириться.

Когда Бейкер в первый раз излагал свою историю окружному прокурору, она была несколько более выразительной и красочной. В то время он рассказал, как полицейский «врезал ему (Коку) между глаз». Во время же суда он уже утверждал, что Кок «как пуля» выскочил из спальника и «насел» на Мартина Ланга, прижав его к бамперу машины, а Сиборн обхватил его сзади и оттащил в сторону, к изголовью постели. Кок «даже не пошатнулся». Согнувшись, он вытащил из под одеяла ружье, и Бейкер успел даже трижды вскрикнуть: «Осторожно, ребята, у него винтовка!»

После того, как Бейкер закричал во второй или в третий раз, раздался выстрел и одновременно с ним на них «налетел» Джон.

Такой ход событий, конечно же, делал обоих братьев виновными в убийстве первой степени, но он включал в себя деталь, которая трудно поддавалась объяснению. Что делали полицейские в то время, пока Бейкер дважды, а может и трижды (у него нашлось время на три предупреждения), кричал им: «Осторожно, ребята, у него винтовка!»?

Как было установлено в суде, ни Ланг, ни Кларк не успели выстрелить даже по одному разу. Револьвер Кларка так и остался в кобуре; оружие Ланга было найдено на земле рядом с телом Сиборна.

Другие свидетели утверждали, что пистолет был и у Сиборна, но шериф отрицал этот факт.

Собственный пистолет Сиборна был найден среди багажа в его машине и был опознан сыном.

Так что же на самом деле там произошло?

Полицейские тщательно обыскали все вокруг и нашли всего лишь две пустые гильзы — следы двух выстрелов из ружья Брайтов. Ничего больше найти им не удалось — в противном случае они представили бы эти доказательства суду.

Кто же выпустил остальные пули? И в кого они были направлены?

Как можно было объяснить положение, в котором было найдено тело полицейского Кларка?

Джеймс М. Аллен, который был назначен специальным прокурором по этому делу, ныне занимал пост старшего судьи в графстве Сискийу. После того как «Аргоси» начал публикации по этому делу, Джеймс Аллен предпринял попытку объяснить странное положение тела Кларка тем, что в момент смерти он… молился.

Фактически же, пытаясь объяснить положение тела, Джеймсу Аллену пришлось бы признать, что в схватке принимала участие собака и кто-то, пытаясь убить ее, по ошибке попал в Кларка, или же ему надо было создавать какую-то другую теорию, которая могла бы дать объяснение столь странному положению тела. Оно находилось на небольшом отдалении от того места, где спали братья Брайт, и, судя по тому, как вошла пуля, было видно, что человек стоял на четвереньках и нижняя часть тела была выше головы.

Что заставило его принять такое положение?

Он молился?

Нельзя не признать такое поведение более чем странным для полицейского, когда, приступив к задержанию и начав избивать двух человек дубинками, он внезапно решает отбежать на несколько шагов, встать на колени перед лицом тех, кого он только что пытался арестовать, опустить локти на землю, накинуть полы плаща на голову, приподнять заднюю часть тела и, заняв столь странное положение в столь неподходящее время, просить божественного руководства.

Если отказаться верить рассказу Бейкера, что он, мол, видел, как пуля расщепила бревно, тогда мы ставим себя в положение, при котором должны подвергнуть сомнению все, что рассказывал Бейкер, ибо он очень красочно описывал летящие щепки и обнажившуюся из-под них древесину. Говорил ли он правду или же лгал, но, во всяком случае, он настолько путался в своих показаниях, что полагаться на них было нельзя и ценности они не имели.

Но если даже Бейкер что-то и напутал с этим бревном, а во всем остальном говорил правду, очевидно, что было произведено как минимум семь выстрелов — одним был убит Кларк, другим — Сиборн, одна пуля попала Лангу в ногу, а две ему в голову, еще один выстрел был направлен в Бейкера и еще один был сделан тем, кто стрелял в Брайтов из мощного ружья того же типа, что и 30-30.

В винтовку Брайтов 30-30 была вставлена обойма. В ней было шесть патронов.

Любой, кто разбирается в огнестрельном оружии, понимает, что два выстрела в голову Ланга не могли быть сделаны из ружья 30-30.

Необходимо вспомнить, что у братьев Брайт было и автоматическое оружие 32-го калибра.

Могли ли пули, попавшие в голову Ланга, быть выпущенными из него?

У автоматического оружия есть одна характерная особенность. После выстрела оно тут же выкидывает пустую гильзу.

Если бы из автоматического оружия Брайтов 32-го калибра были сделаны эти выстрелы, то в руки полиции обязательно попали бы две пустые гильзы с такими характерными особенностями, что не было бы сомнений, из какого оружия они были выкинуты.

Но ничего подобного найти не удалось.

На коронерском расследовании Бейкер утверждал, что Сиборн схватил Кока и отшвырнул его в сторону от полицейского Ланга, что Кок схватил свою винтовку и «Мартин Ланг лежал на земле, когда я пробежал мимо него вверх по ручью, но начал приподниматься; я уже окончательно миновал его, когда он встал на четвереньки, и я орал ему, чтобы он вытащил свой револьвер, и кричал, что, мол, осторожнее, ребята, и примерно в это время я услышал выстрел».

Подтекст этой истории совершенно ясен. Увидев, что один из Брайтов дотянулся до ружья, Бейкер кинулся в паническое бегство. Он понесся по течению ручья с предельной скоростью; Мартин Ланг стоял на четвереньках, и в этот момент Бейкер заорал: «Осторожнее, ребята, у него ружье!».

В этом случае Бейкер не имеет представления, кто на самом деле стрелял, и его показание, в котором он утверждал, что видел, как Кок Брайт поднял ружье и выстрелил из него, а потом передал его Джону, чтобы тот тоже мог пострелять, обеспечив себе право стать кандидатом на виселицу, — такое показание не имеет никакой ценности, потому что Бейкер оказался спиной ко всему происходившему, улепетывая со всех ног еще до того, как раздался выстрел.

В другой же раз, описывая перестрелку, Бейкер показал, что, обежав вокруг автомобиля, он в последний раз увидел полицейского Кларка, стоящего над головой Джона, который не успел подняться и лишь корчился в таком положении (очевидно, в этот момент Джон получил оглушающий удар от Кларка, стоявшего над его головой), и что больше он не видел Кларка вплоть до следующего утра, когда он оказался тут вместе с шерифом и увидел его уже мертвым.

До этого Бейкер клялся, что, когда раздались первые выстрелы, он видел и Джона и Кока, но на глаза ему не попался никто из полицейских; что пока Кок не выстрелил в первый раз и не передал ружье Джону, он, Бейкер, не сдвинулся с места.

Возникает еще одно не менее удивительное противоречие.

Свидетель утверждает: «Я подошел к мистеру Лангу как раз, когда раздался первый выстрел, и в это время мистер Ланг находился между машиной и небольшой канавкой».

Обратите внимание на любопытный подтекст этого заявления. Свидетель шел, и когда раздался первый выстрел, он подошел к тому месту, где стоял полицейский Ланг. Кларк же к тому времени ударами дубинки привел Джона почти в бесчувственное состояние.

Получается любопытная подборка противоречивых фактов.

Бейкер утверждал также, что Кок схватил полицейскую дубинку, которой его били, и разломал ее надвое.

Показание это было дано после того, как была найдена дубинка, переломанная посредине.

Необходимо к тому же учитывать, что все эти события имели место ночью. И если открытые пространства были освещены лунным светом, то под деревьями, где спали парни, была полная темнота. Тем не менее Бейкер несколько раз в своих показаниях приводил мельчайшие детали того, что происходило.

Нет смысла обсуждать все эти противоречия без того, чтобы не указать, что во всей этой истории о перестрелке остался без внимания один решающий фактор.

Этим фактором можно назвать присутствие собаки. Или, говоря иными словами, без ее присутствия просто не поддается логическому объяснению, каким образом братья Брайт могли выбраться из спальных мешков, схватить оружие и перестрелять трех человек, из которых как минимум двое были вооружены. В таком случае непонятно даже, как братья вообще могли подняться на ноги.

Бейкер никогда не менял своих показаний в той части, когда он говорил, что братья Брайт лежали, с головой укрывшись одеялами, и полицейские, подбежав к ним, сдернули одеяла с голов спящих.

Они стали избивать их дубинками. Когда Бейкер впервые излагал ход событий, применение дубинок в его рассказе ничем не было вызвано. Во второй раз он уже привел выкрики братьев, что, мол, ни одному паршивому полицейскому не удастся их арестовать, а когда, наконец, он давал показания перед судом, в его рассказе появился один из братьев, который шарил в постели, пытаясь схватиться за оружие.

Но во всяком случае, когда полицейские оказались около спящих, на головах их были одеяла.

Полицейские встали прямо на спальные мешки. Каким образом двое человек могут выбраться из них, когда их придавили к земле два мускулистых полицейских? Это просто невозможно.

К тому же рассказ Бейкера вряд ли украшает память двух опытных полицейских, которые отлично знали, как им надо вести себя в таких обстоятельствах.

Совершенно ясно, что если принимать все эти показания за чистую монету, в них выявляются зияющие провалы. Факты не получают удовлетворительного объяснения. Никак нельзя объяснить положения тела Кларка.

Совершенно невозможно понять, каким образом два человека, пользуясь одним ружьем, которое они то и дело передавали из рук в руки, смогли убить трех человек, у двоих из которых было оружие, не дав никому из них возможности хотя бы раз выстрелить, особенно учитывая, что у Бейкера было время трижды предупредить их об опасности, до того как раздался первый выстрел: «Осторожнее, ребята, у него ружье!».

Нельзя забывать и о тех семи выстрелах, которые якобы были сделаны из ружья, в обойме которого было всего шесть патронов, после которых на земле остались всего лишь… две пустые гильзы.

Если же учесть, что старатели тщательно промыли всю землю вокруг в поисках пуль и не нашли ни одной, то возникает совершенно другая картина событий, чем та, что представило следствие.

И суд и обе стороны, кажется, недооценили чертовски важное показание Бейкера, что после первого выстрела он подошел туда, где стоял Ланг.

Показание это было дано Бейкером под присягой во время суда. Ему было уделено определенное внимание во время жаркого перекрестного допроса, когда обе стороны старались уточнить некоторые другие детали дела, но были, очевидно, причины, по которым на это важное заявление не обратили внимания.

Если оно соответствовало истине, то эти слова становились исключительно важны. В противном случае Бейкер или врал, или ошибался.

Следствие, естественно, хотело обнаружить те две пули, которые, в соответствии с его теорией, были выпущены в голову Ланга, когда тот лежал на земле. Старатели со своими лотками доказали, что пуль там не было. Другими словами, эта версия опровергалась.

После этого следствие не обмолвилось об одном жизненно важном доказательстве, которое было известно только ему.

Если бы защита знала о нем, вполне возможно, что приговор братьям Брайт был бы отменен Верховным Судом штата Калифорния.

Брайты об этом не знали.

Никто из тех, кто участвовал в защите, не был осведомлен об этом обстоятельстве, пока независимые расследователи «Аргоси», спустя шестнадцать лет после перестрелки, не начали раскапывать свидетельства по этому делу.

Дело было очень интересным.

Когда все факты были представлены вниманию губернатора Эрла Уоррена и высших судебных властей штата, все свидетельства подверглись тщательному изучению.

Впервые после приговора братьям Брайт Верховный Суд Калифорнии дал определение ситуации, оценив ее как «преднамеренность», в оценке происшествия как убийстве первой степени, и в свете нового определения стало ясно, что братья Брайт вряд ли могли быть обвинены в столь тяжком преступлении, если даже принять во внимание самые убедительные доказательства следствия.

Верховный Суд решил даровать Брайтам условно-досрочное освобождение.

Когда я пишу эти строки, они, выйдя из тюрьмы, прилагают все усилия, стараясь снова приспособиться к жизни в этом странном, так изменившемся мире.

Эти люди выросли на свежем воздухе, в горах и на просторах, перемещаясь от одного родника к другому, и все их скитания были окрашены цветом золота, которое они промывали.

Теперь им приходится привыкать к «цивилизации», к порядку и дисциплине, которых требуют от них условия их освобождения, но, по крайней мере, они вышли из этих унылых стен и зарешеченных камер, избавились от духа тюрьмы.

И я надеюсь, что в один прекрасный день они снова вернутся к той простой полудикой жизни, с которой так хорошо знакомы.

После всех этих лет их по-прежнему мучают кошмары о тех двух годах, что они провели в камере смертников, каждый день ожидая встречи с петлей, которая захлестнет им горло. Этот горький опыт оставляет на душе неизгладимый след.