10

Не потребовалось никакого давления на губернатора штата Западная Виргиния Л. Паттерсона, чтобы он признал значимость работы Суда Последней Надежды.

Роберт Баллард Бейли был приговорен к смерти и находился в тюрьме штата в Мондсвилле. Ему была предоставлена сомнительная честь первым опробовать новый электрический стул, который был водружен в тюрьме, когда Западная Виргиния отказалась от смертной казни на виселице.

У начальника тюрьмы Орела Дж. Скина были серьезные сомнения относительно виновности Роберта Бейли.

По тюрьме постоянно шли разговоры на эту тему и не только из-за некоторых достаточно странных особенностей системы доказательств по делу. Тюремный телеграф решительно и непоколебимо утверждал, что Бейли невиновен.

У Бейли было алиби, которое может быть названо, пожалуй, самым убедительным алиби в мире. Оно было предоставлено ему полицией Чарлстона, городка в Западной Виргинии.

В тот самый момент, когда, по словам свидетеля, Бейли совершил убийство, городская полиция гналась за ним, поскольку он управлял машиной в нетрезвом состоянии.

Свидетель отметил время убийства, которое произошло через несколько минут после половины четвертого дня. Полиция столь же точно отметила и время погони за пьяным водителем: половина четвертого. Полиция настаивала, что Бейли был совершенно пьян. Свидетельница же утверждала, что человек, убивший женщину, которого она опознала как Роберта Бейли, был трезв и спокоен. Не было никаких сомнений, что полиция гналась именно за Робертом Бейли. Она не только опознала его, но и продырявила ему багажник машины выстрелом из пистолета, и когда, наконец, его машина была задержана, в ней была обнаружена дырка от пули, выпущенной полицейским.

Бейли уже приходилось иметь дело с полицией, поскольку он и ранее откалывал на дороге дикие номера. Он действовал с мужеством отчаяния, подхлестнутого количеством выпитого алкоголя, надеясь, что ему удастся как-то выкрутиться.

Достаточное количество свидетелей опознало в пьяном водителе Бейли. Все они знали его. Свидетелей же, которые опознали Бейли в убийце, было значительно меньше, и к тому же они его не знали. Вполне можно было предположить, что произошла ошибка при опознании.

Роберт Бейли представлял собой достаточно любопытную личность. Казалось, он и родился для того, чтобы вечно попадать в какие-то переделки. В трезвом виде он был совершенно нормальным человеком, но выпив, делал странные вещи, совершая преступления, в которых не было ни смысла, ни цели. Ни он и никто другой не мог объяснить, почему он так поступал. Он мог, влив в себя десять или двенадцать порций виски, украсть со стройки тачку на глазах возмущенных наблюдателей.

Как правило, его тут же хватали за руку. Преступления его были примитивными и безыскусными. Протрезвлялся он обычно в тюрьме, и выдвигавшееся против него обвинение было столь смешным, столь несообразным, что и судья и прокурор, теряя терпение, решали его проучить.

Он уже отбыл два незначительных срока в исправительном заведении Западной Виргинии за преступления столь дурацкого характера, что создавалось впечатление, будто Бейли отлично чувствует себя за решеткой и, выйдя на свободу, старается сократить срок пребывания на ней.

В деле об убийстве, за которое он был осужден, он не был похож на себя. Какой-то знакомый некоей домохозяйки из Западной Виргинии подсадил ее на дороге, решив подбросить до дома. Был яркий солнечный день, половина четвертого.

Ровно в это время свидетельница, знавшая эту женщину, увидела ее в машине с другим мужчиной. Мужчину она видела только мельком, но опознала в нем Роберта Бейли. Она была совершенно уверена, что пробило половину четвертого дня, ибо, посмотрев вслед паре, она глянула на часы на городской башне, отличавшиеся исключительной точностью хода, и стрелки показывали ровно половину четвертого.

Несколько позже едущий по дороге автомобилист увидел, что из машины высовываются ноги женщины. Она была вытолкнута или выпала из медленно двигавшейся машины, автомобиль продолжал свое движение. Водитель — свидетель этого происшествия

— остановился, чтобы оказать помощь женщине, рядом оказался прохожий, который тоже подбежал помочь.

Примерно в это время на дороге показалась с другой стороны машина, ехавшая в город; она остановилась и из нее вылез человек. Прохожий спросил у него, не может ли тот подвезти женщину в больницу или же к ней домой; водитель сказал, что, конечно же, сделает это, потому что он знает эту женщину и будет рад ей помочь.

Водитель, следовавший за машиной, был уверен, что это тот же самый автомобиль, из которого была выкинута женщина. Когда машина двинулась с места, он посмотрел ей вслед и окончательно убедился, что не ошибся.

В водителе этой машины он опознал Роберта Бейли.

При этом он утверждал, что Бейли был совершенно трезв, что речь его была нормальна и алкоголем от него не пахло, что координация движений, когда он помогал усадить женщину в машину, была не нарушена, хотя им с трудом удалось поднять с дороги грузное тело женщины и осторожно усадить ее в машину.

Муниципальная же полиция настаивала, что именно в этот момент Роберт Бейли был совершенно пьян, и Бейли сам признавал это. Собутыльники его подтверждали, что пили вместе с ним, и другие солидные свидетели видели его спотыкающимся на улице, не говоря уж о том, что он был в нескольких милях от места совершения преступления.

Водитель, опознавший в убийце Роберта Бейли, так же совершенно точно знал время происшествия, потому что он, как всегда, ехал с работы домой, и знал, во сколько уходит из офиса — сразу же после половины четвертого.

И с какой бы стороны ни подходить к этой истории, она представлялась чертовски запутанной.

Роберт Бейли, который отличался тем, что делал не то, что надо, и не там, где надо, дома пришел в себя после пьяного забытья. Он смутно припоминал, что за ним гналась полиция и в него, кажется, даже стреляли. Выйдя на воздух, он взглянул на свой автомобиль — и в самом деле, он был прострелен. Он понял, что попался. Подгоняемый страхом, сделал худшее из всего, что могло прийти ему в голову. Схватив жену и ребенка, он снялся с места, надеясь, что все как-то само собой наладится. Позже он настаивал, что ничего не знал ни о каком убийстве, а только помнил, что был пьян, удирал от полиции, а так как он уже дважды сидел, то понимал, что, если его поймают, дела его будут плохи.

С другой стороны, чарлстонские газеты увидели в этой истории прекрасную возможность для редакционных комментариев. В них предстал беспардонный преступник, который дважды сидел за решеткой и продолжал издеваться над законом, проявившим к нему снисходительность, в ответ на которую он доказал, что совершенно не способен жить в обществе. В довершение ко всему его уголовная карьера завершилась убийством.

Газеты разошлись по городу.

Бейли, уехавший в какой-то отдаленный район Флориды, позже настаивал, что понятия не имел обо всей этой суматохе. По его словам, он всего лишь ждал, когда все уляжется.

Но ничего не успокаивалось. Ветер общественного негодования превращался в жаркое пламя предубежденности.

Наконец Бейли был найден. Его арестовали, и лишь тогда он, как явствует из его слов, узнал об убийстве. Никто ему, конечно, не верил. Он был доставлен обратно, отдан под суд, обвинен в убийстве первой степени и приговорен к смерти судьей, который потом, сев за стол, написал прошение губернатору штата с просьбой отсрочить исполнение приговора.

Такова была суть этого дела.

Бейли подал апелляцию, но вышестоящий суд отверг ее.

Начальник тюрьмы Орел Дж. Скин, который имел смелость обладать собственным мнением, будучи настоящим южным джентльменом, который ровно относился ко всем заключенным, вверенным его попечению, не верил в виновность Бейли.

Он уже успел достаточно хорошо познакомиться с Бейли, когда тот отбывал у него предыдущие сроки. Он считал, что Бейли не принадлежит к тому типу преступников, которые способны совершить такое преступление, и «тюремный телеграф» подтверждал его точку зрения, считая, что Бейли невиновен. Начальнику тюрьмы решительно не хотелось препровождать Бейли на электрический стул и включать рубильник, но выбора у него не было.

И тогда Скин вспомнил о Томе Смите.

Необходимо напомнить, что Том Смит был начальником тюрьмы штата Вашингтон в Валла-Валла и, как это обычно бывает, был хорошо знаком с большинством своих коллег. Все они были членами Тюремной ассоциации и встречались на своих съездах раз в год.

Когда Том Смит оставил свой пост ради работы в составе Суда Последней Надежды, среди тюремной администрации ходило много разговоров по этому поводу, и Скин, который хорошо знал лично Тома Смита и любил его, снимая телефонную трубку, решил найти его, в какой бы части Соединенных Штатов он ни был.

В это время Том Смит, доктор Лемойн Снайдер, Алекс Грегори были в Лансинге, занимаясь делом Вэнса Харди.

Скин дозвонился до Тома Смита в четверг днем и после краткого разговора условился о встрече на следующий день. В первой половине будущей недели Роберт Бейли должен был умереть на электрическом стуле.

Смит, Грегори и я ехали всю ночь, рано утром прибыв в Мондсвилл, где находилась тюрьма.

Гарри Стигер на ночном самолете из Нью-Йорка уже успел прибыть на место и встречал нас.

Поговорив с начальником тюрьмы Скином, мы отправились на встречу с Робертом Бейли.

Бейли был тощ и изнурен, но понятлив и сообразителен. Мысли о грядущей встрече с электрическим стулом не покидали его. Он не мог есть — желудок отказывался принимать пищу. Он не мог спать. Он был на грани нервного срыва.

Грегори считал, что в таком положении Бейли может пройти тест на полиграфе, и его ответы дадут ценные показания. Бейли охотно согласился на испытания. Он был согласен на все, что представлялось ему последним шансом, последней соломинкой, за которую он мог бы ухватиться.

Я сидел в комнате, где Грегори готовил Бейли к испытанию на полиграфе.

Может, из-за нервного состояния, в котором находился Бейли, или, может, из-за серьезности ситуации, Грегори хотел быть совершенно уверен в своих выводах. Он попросил меня оставить помещение, и все утро вплоть до полудня провел с Бейли, задавая ему вопрос за вопросом.

В конце концов Грегори заявил, что, по его мнению, Роберт Бейли не имеет отношения к этому убийству.

Перед нами встал целый ряд вопросов.

До столицы штата добираться было непросто, но встав в субботу рано утром, мы двинулись в дорогу, чтобы поговорить с судьей, который рассматривал дело Бейли.

Судья оказался в достаточно сложном положении. Он не хотел говорить «для прессы», но, «читая между строк» его повествования, мы получили исчерпывающую картину дела и отношения судьи к нему. Он так же дал нам копию письма, отправленного им губернатору Паттерсону.

Было около полудня в субботу. Воздух постепенно раскалялся, и мы понимали, что все, у кого есть такая возможность, постараются удрать из душного города на природу. До утра понедельника было невозможно предпринимать какие-то официальные шаги. Но смерть Роберта Бейли была назначена на первую половину будущей недели. В понедельник утром Стигер уже должен был быть в Нью-Йорке. Ситуация в Мичигане была раскалена буквально до точки плавления, и мы должны были хотя бы в понедельник вернуться в Лансинг.

Скин позвонил секретарше губернатора Розалин Функ и объяснил ей ситуацию. Она прекрасно разбиралась в том, что важно, а что — не очень, и знала отношение губернатора к этому предмету.

Пока Скин говорил с миссис Функ, я прикинул, что наши шансы увидеться сегодня с губернатором Паттерсоном равняются одному к тысяче, а в понедельник утром мы должны были хотя бы вернуться в Лансинг.

Начальник тюрьмы повесил трубку.

— Что она сказала? — спросил я.

— Она сказала, что дело достаточно серьезно, и она попытается лично связаться с губернатором. Через десять минут мы будем ей снова звонить.

Через десять минут миссис Функ передала нам слова губернатора. Я был несказанно поражен.

Губернатор Паттерсон планировал уехать из города на уик-энд, но миссис Функ передала нам его слова:

— Эти джентльмены — достаточно известные люди. Они дорожат своим временем. Но они жертвуют им в интересах справедливости. Я лично думаю, что Роберт Бейли виновен. Я просматривал протокол судебного заседания и не вижу оснований для возражений. Я считаю, что закон тут применен правильно. Но если эти джентльмены готовы пожертвовать своим уикэндом, я должен сделать то же самое. Я встречусь с ними в моем офисе в Капитолии штата в половине второго дня.

Губернатор Паттерсон относился к тем чиновникам, которые с полной ответственностью несли груз своих обязанностей, он старался быть совершенно честным по отношению ко всем, независимо от личных или политических соображений. Он встретил нас с радушием и вежливостью и говорил с нами с предельной откровенностью. Он был горд своим постом, и его штат так радушно отнесся к нам, что я до сих пор считаю Западную Виргинию самым гостеприимным из всех штатов, где мне приходилось бывать.

Ровно в половине второго мы были в кабинете губернатора. Электрическое освещение во всем здании было отключено, и кондиционеры не работали. В кабинете было жарко и душно, но он уже сидел здесь, готовый выслушать то, что мы должны были ему сказать. Он стал задавать вопросы. Мы не выходили из его кабинета с половины второго до пяти часов; затем губернатор Паттерсон созвал прессу и объявил, что в силу определенных обстоятельств он принял решение отложить казнь Бейли, он поддерживает наше желание провести дальнейшее расследование и собирается отдать распоряжение полиции штата Западная Виргиния оказывать нам всяческое содействие и помощь. Бейли не будет казнен, пока остаются хоть какие-то сомнения в его виновности, и нам будут предоставлены все возможности для расследования.

Мы всецело погрузились в расследование дела Бейли, и во многих смыслах оно оказалось одной из самых удивительных историй. Факты никак не согласовывались один с другим и никак не удавалось подогнать их друг к другу. Например, свидетельница, которая вскоре после ареста Бейли опознала в нем человека, что вел машину, откуда была выкинута жертва, столь же уверенно утверждала, что машина, которой в тот день, вне всяких сомнений, управлял Бейли, решительно отличается от той, за рулем которой сидел убийца.

Женщину, ставшую жертвой преступления, подсадил в свою машину человек, опознанный как Бейли, примерно в 3.45, пообещав, что отвезет ее или в больницу, или же к ней домой, но на самом деле ни там, ни там ее не оказалось. Незадолго до полуночи она была найдена лежащей на обочине улицы в Чарлстоне, на том месте, где ей просто невозможно было оставаться незамеченной хотя бы полчаса. Шейные позвонки у нее были переломаны, но она еще была жива. Ее спешно отправили в больницу, где она и скончалась.

Как передали членам ее семьи, она сказала, что человек, виновный в ее смерти — это «Боб-стекольщик». Роберт Бейли и был стекольщиком.

Существовало множество противоречивых свидетельств.

Одна туфля женщины была найдена на том месте, где она выпала или была выкинута из машины. И хотя ее нашли поздней ночью совершенно в другом месте, водитель санитарной машины «скорой помощи» был совершенно уверен, что на ногах у нее были обе туфли.

Почти каждое доказательство по делу опровергалось другими показаниями.

В конце концов мы пришли к выводу, что все свидетельства по делу представляют собой невообразимую путаницу. И в силу совершенно естественных сомнений вина Бейли не могла считаться доказанной. Встретившись с обвинителем по делу, мы отправились к губернатору Паттерсону сообщить ему, что нам удалось выяснить.

Выслушав наш рассказ, губернатор тут же изменил приговор Бейли на пожизненное заключение, сказав, что при сегодняшнем состоянии доказательной базы он совершенно не удовлетворен вердиктом суда присяжных, что имеются серьезные сомнения вообще в вине Бейли, и что он даст указание полиции штата провести новое расследование дела об этом убийстве с самого начала.

В деле Бейли был еще один достаточно интересный аспект. Необходимо напомнить, что при первой нашей встрече с губернатором Паттерсоном он был совершенно уверен, что закон должен сказать свое слово. Начальник тюрьмы Скин, излагая причины, по которым он обратился к нам за помощью, среди прочего упомянул, что вся тюрьма уверена в невиновности Бейли. Губернатор отнесся к этому мнению достаточно скептически.

— Не надо недооценивать слухи, разносящиеся по тюрьме, губернатор, — сказал Скин. — Я понятия не имею, откуда эта публика получает информацию. Я даже не знаю, как они приходят к тем или иным выводам. Конечно, времени для размышлений у них более чем достаточно, и они обсуждают и обсасывают каждый клочок информации, попадающей к ним.

В улыбке губернатора, с которой он посмотрел на него, ясно читалась ирония.

— Ну что ж, — сказал Скин. — Могу привести вам достаточно убедительный пример. Помните, когда вы звонили мне и спрашивали, приму ли я пост начальника тюрьмы?

Губернатор кивнул.

— Если вы в самом деле об этом думали, — продолжал Скин, — за сколько времени перед тем, как подняли телефонную трубку, вы приняли это решение?

— Примерно за два часа до звонка, — сказал губернатор.

Скин кивнул. (Надо уточнить, что в силу политической ситуации каждая из партий старалась выдвинуть на этот пост своего человека, и Скин был не только темной лошадкой, но и мысль о нем пришла в голову губернатора в самом деле в последний момент.)

— Лишь после того, как я согласился занять эту должность, — сказал Скин, — я выяснил, что в тюрьме существовал тотализатор относительно нового начальника, и уже за десять дней до вашего звонка ставки на меня были два к одному.

— Но ведь в то время ваша фамилия даже не приходила мне в голову, — сказал губернатор Паттерсон.

Скин улыбнулся.

— Вот об этом я и хочу вам сказать.

Губернатор задумался, и выражение здорового скепсиса сползло с его лица.

Опытные работники тюрем никогда не относятся с пренебрежением к «тюремному телеграфу». И дело в том, что его информация очень важна для администрации, и как только кто-то из ее состава оказывается в стенах тюрьмы, он сразу же ощущает напряжение или его отсутствие.

Порой все идет как по маслу. Напряжение в тюрьме начисто исчезает. Просто невозможно определить, откуда возникает такое ощущение. То ли оттого, как двигаются люди. Как они ходят, размахивают руками, как держат головы. Никто не знает. Никому пока еще не удавалось разобраться в этом.

Но иной раз напряжение ощутимо почти физически. Опытный надзиратель, едва только открыв двери, уже чувствует — что-то не так. Вокруг него идет обычная тюремная жизнь, но уже исходит дьявольское дыхание беды. Его можно ощущать. И совершенно определенно.

Конечно, тут присутствует и некая сила телепатического восприятия, которая становится свойственной всем, кто много времени провел в этих стенах. Как только в тюрьме или в мире происходит что-то действительно важное, это мгновенно становится известно, и для этого не нужно передавать из уст в уста.

Человек, сидящий в заключении, подвержен сильным эмоциональным стрессам, и когда они долго не находят выхода, никогда не знаешь, чем может обернуться ситуация.

Я подумал об этом, когда, оказавшись в тюрьме, рядом с одним из офицеров смотрел на заключенных в огороженном дворе, которые увлеченно играли в бейсбол. Хотя площадка была велика, время от времени мяч долетал даже до стенки тюрьмы.

— Здорово играют, — сказал я.

— Площадка влетела нам в копеечку, — признался надзиратель. — Но это было одно из лучших вложений денег, которые мы могли себе позволить в тюрьме. С тех пор как наши подопечные обливаются под солнцем потом в игре, они вместе с потом, так сказать, выпаривают свои инстинкты, и остальные проблемы доставляют нам куда меньше хлопот. Чем больше они проводят времени вне всяких камер, чем больше они занимаются спортом и своим здоровьем, тем нам лучше.

В противоположность этому заведению существуют тюрьмы так называемого «особо строгого режима», заключенные в которых находятся под постоянным наблюдением, где не позволены никакие вольности, а время прогулок регламентируется столь же строго, как и остальные правила заключения. И никто не знает, что в каждую секунду может выкинуть взбунтовавшееся сообщество заключенных в такой тюрьме, которые в долю секунды могут превратиться из тупых автоматов в дикое кровожадное стадо — и первые же попавшиеся им надзиратели становятся заложниками, в щепки крушится все на их пути, и стихию разрушения с трудом удается взять под контроль.

Тюремные бунты — страшная вещь. Тем служителям, которым довелось пережить их, никогда уже не восстановить свое душевное здоровье.

Бунт в тюрьме — это, прежде всего, массовая истерия. Так же как женщина может впасть в истерику, толпа заключенных превращается в дико вопящую группу эмоциональных маньяков. Они сами не знают, что творят, и куда их ведут страсти. Да и никто не знает. Они превращаются в диких животных, пока сжигающие их страсти не улягутся сами собой.

Человек, который был арестован, судим, отправлен в камеру, подвергался наказаниям, испытывает постоянное эмоциональное напряжение. И мудрые служители тюрем стараются приоткрывать спасительные клапаны, давая естественный выход эмоциям, чтобы напряжение никогда не достигало точки взрыва.

Этим и объясняется существование в тюрьмах различных кружков, дискуссионных клубов, спортивных секций и тюремных газет.

Чем жестче тюремные порядки, чем детальнее правила жизни в ней, чем строже дисциплина — тем больше возможности для бунта при первой же представившейся для этого случайности.

Для этого достаточно малейшего толчка, скажем, дикого крика — и в долю секунды, словно к этому давно и тщательно готовились, напряженные нервы дают сбой и тюрьма превращается в подобие ада на земле.

Но снятие напряжения можно планировать и готовить.

Как-то во время посещения одной из тюрем особо строгого режима я узнал, что начальник тюрьмы с головой углубился в изучение истории трех бунтов, потрясших в свое время эту тюрьму. Все они происходили в третью пятницу месяца.

Почему?

Никто не знает.