ЛЕГЕНДА О МЕРТВОМ ГРАДЕ, ИЛИ В БОЙ ИДУТ ОДНИ УДАГАНКИ

Такая заметная, общественно значимая и могущественная личность как шаман, естественно, не могла не отразиться в легендах и мифах северных народов, о которых мы в основном и ведем речь. Сюжеты подобных повествований очень различны, но, как и полагается по канонам мифического жанра, они гиперболизированы и насыщены подчас совершенно фантастическими деталями и обстоятельствами, хотя нередко за всем этим где-то в глубине стоят вполне конкретные личности и их деяния.

Так, шаман и без того страшный и окруженный многими табу после смерти, в легендах иногда становится абсолютным персонажем для современных "ужастиков". Вот как, например, выглядит он в легенде лопарей, записанной в конце XIX века Н.Харузиным:

"Нойды страшны лопарям не только при жизни, но и после своей смерти. Жил в Нотзаре нойд по имени Риз. Он много портил людей, многим и пособлял. Наконец, под старость он и сам занемог. Через несколько времени он умер, и его стали бояться все еще больше, чем живого. Гроб ему таки сделали и туда положили, но везти хоронить никто не соглашался, потому что как колдун он мог дорогой встать и другого съесть. Не смогли его везти хоронить даже сыновья. Наконец один подобный ему, также нойд, нашелся и за назначенную плату повез хоронить. Выехал он с ним вечером, чтобы утром или днем похоронить. Сперва ехал он на оленях хорошо, но около полуночи вдруг ни с того ни с сего олени испугались. Он посмотрел вперед, на стороны, но нигде и никого не было ни видно, ни слышно. Оглянулся назад и увидел, что мертвец сидит. Ему сделалось страшно, но как колдун сейчас же закричал ему: "Когда умер — ложись!" Мертвец его послушался и лег. Через несколько времени олени опять испугались. Он посмотрел назад — мертвец опять сидит. Он выскочил из саней, выхватил из-за пояса нож и сказал: "Ложись, а не то я тебя зарежу!" У покойника при виде ножа зубы сделались железными, и возница пожалел, что показал ему нож. Нужно было показать палку, тогда зубы сделались бы деревянными. Мертвец, однако, и на этот раз лег. Возница поехал, но он знал, что если покойник встанет в третий раз, то он его съест, поэтому подъехал к большой ели, соскочил с саней, привязал оленей в стороне, а сам неслышно пополз на верх дерева. Нойд в это время встал с саней, подошел к дереву, зубы его железные чернели и скрипели, а руки были сложены на груди крест на крест. Сперва он стал грызть сучья и сделал это очень скоро, наконец, стал грызть и ствол. Грыз он, как росомаха, и от острых зубов летели крупные щепки. Наконец, ель стала почти шевелиться, и возница увидел, что дело плохо, стал ломать сучья и бросать их вниз..."

Дабы не томить читателя подробностями, коротко перескажем дальнейшее: возница, имитируя наступление рассвета (с первым лучом солнца мертвый нойд должен был сам лечь в гроб), то кричал петухом, то трубил рожком пастуха, всякий раз прерывая на какое-то время "работу" покойника. И в конце концов дотянул-таки до зари. Увидев свет, нойд сам лег в гроб и позволил довести себя до нужного места. Хороня его, возница поставил гроб в могиле на бок, поскольку любое другое положение якобы позволяло мертвому шаману восставать из-под земли по ночам и творить свои злые дела. Но после завершения смертельно опасного ритуала "в первые 6—7 лет после его смерти народ боялся ходить мимо его могилы, и те, которые ходили мимо, слышали, будто там в могиле кто-то плачет или воет".

Однако любые меры предосторожности при похоронах, видимо, не гарантировали лопарям полной безопасности от умерших шаманов. Это можно судить по другой легенде. В ней повествуется о том, как несколько парней, проходя мимо могилы нойда, произнесли вслух его имя. И этого оказалось достаточно, чтобы он тут же вылез из-под земли и бросился за ними в погоню. Только сила молодости и находчивость спасли парней.

А вот некоторые якутские шаманы вели себя после смерти намного лояльней и даже предусмотрительней по отношению к оставшимся в живых родственникам. Таким был, согласно легенде, записанной Ксенофонтовым в 1925 году в бывшем Мархинском улусе, один известный шаман, хотя имя его и звучало как Абаасы — "злой дух". По утверждению информатора, "его кости до сих пор лежат в урочище Томтор".

Когда будущий ойун появился на свет, то одно его око оказалось расположенным ровно в середине лба. Сейчас бы все при виде подобного восторженно закричали о феномене "третьего глаза", но тогда родители устрашились подобного уродства. Они завернули малыша в свежесодранную коровью шкуру, бросили в кормушку пустого зимнего хлева, а сами спешно откочевали на летник. Так ойун сразу после рождения оказался в яслях, почти как Иисус Христос, но только отнюдь не в атмосфере общей любви и внимания. Родители надеялись, что нежеланное дитя там просто умрет от голода, но, проезжая мимо через какое-то время, мать вдруг услышала плач ребенка. Заглянув в хлев, она увидела мальчика живым и хотела его забрать, но муж воспротивился пуще прежнего: "Это точно злой дух! Человек просто не смог бы выжить!" Через какое-то время мать снова зашла в хлев и обнаружила, что мальчик уже сидит. Тут уж она пошла наперекор мужу и принесла сына в дом. Он рано стал проявлять особые способности, а когда подрос — стал большим шаманом. При этом Абаасы-Ойуну не требовались многочасовые камлания, для достижения нужного результата он "трижды воспевал и трижды бил в бубен". И все. Когда его просили совершить ритуал по отношению к духу телятницы, причиняющей болезни и смерть телятам, он всякий раз отвечал, что не может столь неуважительно относиться в своей "матери-воспитательнице", вскормившей его в яслях. Он просто шел в хлев и смиренно обращался к ней. В ответ телятница или тут же отводила все напасти, или "бранила" "сына" и прямо говорила ему, что мор послан в наказание, и он не прекратится.

Так вот, под старость этот совершенно незлой "злой ойун" переехал в соседний Хочинский улус. На прощание он сказал своему сыну: "Если случится со мной предсмертная болезнь, я пришлю к тебе человека оповестить об этом. Тогда в местности Томтор ты приготовишь для меня могильную яму. Но напрасно не утруждай себя поездкой за моим телом, я прибуду сам".

По словам М.И.Борисова и В.Е.Борисова, "когда он умер в Хоринцах, люди видели по дороге в наш наслег в двух местах, как тот шаман, сидя верхом на выдолбленной колоде-гробу, летел по воздуху. При этом глухо и отрывисто колотил по бубну. Прилетев, упал в приготовленную яму, а сын только засыпал ее. Это шаман перед смертью сказал сыну: "От твоего сына родится хороший шаман. Но, однако, большого шамана в наших краях не было..."

Шаманские легенды связаны не только с отдельными личностями, но и, например, с целым городом на Индигирке Зашиверском, заложенном в 1639 году и исчезнувшем с лица земли в XIX веке. При Сарычеве он был "процветающим", при Маюшкине, оставившем рисунки этой "заполярной Мангазеи", — еще "пленительного архитектурного вида". А затем одна за другой несколько эпидемий оспы полностью лишили город его жителей. Постепенно все строения разрушились, и только самая северная в России деревянная шатровая Спасо-Зашиверская церковь редкой красоты, срубленная в 1700 году, одиноко стояла на берегу реки. В 1970-е годы ее перевезли в музей Академгородка под Новосибирском, а в якутском историко-архитектурном музее "Дружба" возвели точную копию.

Одна из легенд (со слов А.П.Деревянко) обрисовывает трагедию Зашиверска приблизительно так Когда-то у стен Зашиверска устраивались многолюдные ярмарки, на которые со всех концов тундры и тайги собирались люди, привозившие драгоценную пушнину, поделки из кости, мясо, рыбу и многое другое. Из ворот крепости, увенчанных высокой башней-колокольней, навстречу им выходили купцы. Прежде чем начинался торг, священник и шаман обходили ряды и каждый по-своему благословляли разложенные товары.

И вот однажды во время ярмарки, увидев богато окованный сундук, шаман приказал немедленно вырубить в Индигирке прорубь и бросить его туда. Но священник воспротивился, заявив, что скорее бросит в прорубь самого шамана, чем такую ценность. Сундук открыли, все бросились к нему и мгновенно расхватали украшения, драгоценности и яркие ткани. Через несколько дней в городе появилась страшная гостья — черная оспа. От нее вымерли все жители, в том числе и сам священник, а немногие оставшиеся разбежались с ярмарки, разнося заразу и смерть по всей округе. Уцелела только одна маленькая девочка, которая дожила до 105 лет и умерла в 1913 году.

По другой легенде, живший в городе большой шаман еще до начала эпидемии увидел, что в одной посылке прислали огненно-красную лисицу и вместе с ней — "большую беду". Он стал уговаривать людей уйти побыстрее в горы, но, увы, только сорок человек послушались ойуна и покинули Зашиверск. Через несколько дней шаман послал жену посмотреть, как дела в городе. Возвратившись, она сказала, что "дым выходит из трубы только одного дома". И шаман тут же заметил, что "оспа пришла и к ним, притаившись в шапке жены". Он тут же заставил всех беглецов зайти в юрту, запереть двери и не смотреть в окна, а сам вышел на сражение со страшной гостьей. На улице поднялся страшный шум. Несколько человек не вытерпели и приблизились к окнам: во дворе бодались два страшных быка с огненными глазами — пестрый и черный. Испугавшись, люди отпрянули назад и затаились в страхе. Лишь поздно вечером в юрту вошел изможденный и мокрый от пота шаман и с трудом промолвил: "Я победил оспу. Она ушла обратно". Эти сорок человек вернулись в город, но их было слишком мало, чтобы оживить его...

При всей "легендарности" эти предания довольно реалистичны и в смысле историческом, и как картина заражения оспой от каких-то инфицированных предметов, и как способ борьбы с болезнью путем уничтожения таких предметов и удаления людей с места эпидемии. Кто знает, может, в реальности существовали и зашиверские шаманы-провидцы, предрекшие беду, но не услышанные другими. Особняком стоит легенда об ойуне Куоласыне, которая говорит о том, что и на зарвавшегося шамана может быть своя управа. Ойун этот жил в Дюпсюнском улусе и каждый год наезжал к одному из местных хозяев Илье Нелеку, забирая у него якобы в качестве податей по четыре кобылицы да еще и какое-то количество коров. Понятно, что такие поборы стали в конце концов просто разорительными, и в очередной приезд Куоласына Илья взбунтовался и отказал шаману. Тот в ответ пригрозил "съесть" всех его близких и скот и демонстративно остался ночевать. Пока шаман спал, Илья перевез своих домочадцев в другое место, а сам вышел на один из мысов огромного поля рядом со своей усадьбой и обратился к его духу с мольбой о помощи.

Поднявшись поутру, шаман изверг самые страшные проклятия, сел на лошадь и направился восвояси. Но когда он подъехал к окраине местности, сверху вдруг раздался сильный шум и так навалилось что-то очень тяжелое, что даже конь ойуна упал на колени и мгновенно умер, не говоря уже о седоке. Так дух-хозяин родины Ильи защитил его от жадного шамана.

Если верить одной из легенд, записанной И.Г.Березкиным, то и Василии Манчары — знаменитый якутский "Робин Гуд" начала XIX века своей бунтарской биографией обязан шаману. А дело было так. Живший в старину возле нынешнего села Павловское наслежный князец Чоочо Баай возмечтал стать "царем над всеми якутами" и прямо подчиняться только "солнечному русскому царю". Для реализации этого плана он решил использовать своего младшего брата Тэппээка. Ему шел только 18 год, то есть он еще не успел потерять свою природную чистоту и невинность, но в то же время уже несколько лет считался большим шаманом. Вот Чоочо и надеялся обменять "воздушную душу" брата на благосклонность божественной Кыыс Тангара. Тэппээк должен был со своими многочисленными ассистентами-ойуна-ми устроить грандиозный ритуал — семь ночей камлать поочередно на семи разных полянах-аласах, а затем семь ночей подряд на самом большом аласе Дааган. В конце последнего камлания Тэппээк должен был умереть, его душа-жертва — вознестись в верхний мир к Кыыс Тангара, ублажить ее этим даром и склонить к решению в пользу Чоочо. Поначалу все шло, как говорится, по сценарию. Но перед последней ночью Тэппээк всерьез загоревал и задумался: а стоит ли ради амбициозных побуждений престарелого брата расставаться с жизнью? И решил, что нет. Но поскольку пути к отступлению у него уже не было, и на краю аласа ждали своего часа готовые могила и гроб, то шаман решил быстренько потерять свою невинность и по этой причине стать отвергнутым богиней. Что он с успехом и реализовал в канун решающего камлания с помощью одной из жен Чоочо.

Грандиозный проект рухнул, и когда младший брат признался в этом старшему, тот в гневе изгнал его из родных мест, лишив доли в наследстве. Так и появились на свете два непримиримых врага — большой богач Чоочо и большой шаман Тэппээк. Чтобы поквитаться с обидчиком, Тэппээк и вселил в доброго молодца Василия Манчары злого духа, круто изменив его нрав и поведение и сделав грозой для добра и скота Чоочо. Василия не раз судили и садили в тюрьму, отправляя далеко на юг, но он каждый раз умудрялся бежать и снова месяцами держал в страхе Чоочо и других окрестных богачей.

Но в конце концов такая жизнь надоела Манчары, и он явился к своему уже постаревшему "крестному отцу" с угрозой как следует выпороть его за подобное "зомбирование", а может, и прикончить вообще. Тэппээк упросил Василия отменить экзекуцию, усыпил разбойника и принялся над ним "усердно-громко камлать три дня и три ночи". В результате злой дух был исторжен, и Манчары тут же сложил оружие и добровольно поехал в тюрьму.

Сегодня невозможно сказать, стояло ли на самом деле за всей историей какое-либо шаманство, но достоверно известно, что в определенный момент с Василием Манчары действительно произошло какое-то неожиданное перерождение. Он не только полностью отказался от своих экспроприаторских замашек и действий, но и, отсидев положенное в тюрьме, завел семью, сделался добропорядочным и крепким хозяином и даже стал разбирать дела других в роли авторитетного мирового судьи.

Знаменитую жиганскую Аграфену, сожженную в целях борьбы с шаманизмом в середине XVIII века мы уже упоминали и будем упоминать еще не раз. А что касается связанных с ее именем легенд, то она в этом смысле является, наверное, рекордсменкой. Причем народная молва часто приписывает ей диаметрально противоположные качества и совершенно непохожие, но по-своему интересные биографии. Поэтому придется сделать их небольшой обзор.

Худяков в своем "Верхоянском округе" писал: "Рассказывают, что лет восемьдесят том назад сослана была в прежний город Жиганск татарка Аграфена, ведьма. Сказывала она, что было их ведьм семь сестер и всех разослали в одно время. Жиганское начальство не решилось держать дьявола в городе и поселило ее за 90 верст от Жиганска вверх по Лене на о. Остолбо (Столб); да и остров-то небольшой, всего 50 или 100 сажен в длину, зато очень крутой. На этом острове и стала колдовать Аграфена и навела такой страх на всю окрестность, что даже и теперь боятся этой колдуньи, хотя она давным-давно померла. И до сих пор, если вселится она в шамана, шаманку или сумасшедшего, дают ей большую медвежатину с белым ошейником на постель (Аграфена невидимо садится на нее), лучшую красную лисицу вместо плетки, табака на трубку, ладана и пр. Даже по настоящее время некоторые приезжающие из Якутска для благополучного проезда по Лене приносят Аграфене жертвы, делают маленькие берестяные лодочки, кладут в них бусы, бисер, пищу и спускают на реку; они уверены, что эти жертвы всегда доплывают до ее острова, хотя бы было и против течения. Русский купец Ш, плававший по Лене, постоянно посылал дань Аграфене, но однажды в припадке храбрости отказался, и что же? — Аграфена-де подняла на реке такую бурю, что он едва спасся смирением и двойным подарком..." В конце своих записок сам же Худяков приводит другую версию, уже "по рассказам якутов". Согласно ей, Аграфена-Чуонах и Настасья-Манчикай были дочерьми Киктэй-шамана из Эгинцев, что в окрестностях Верхоянска. Когда девушки подросли, к их отцу не раз приходили тунгусы и буквально требовали выдать за них дочерей. В конце концов они убили Киктэя, при этом "его голова пошла, ступая вместо ног двумя длинными прядями волос и перебежала через озеро Аяна". Девушки смирились с долей и вышли замуж за двух "самых лучших" тунгусов. Но смерть отца им не простили. И когда новые родственники попросили Чуонах покамлать, она сделала так, что "все они перемерли". Сестры вернулись на родину, но ненадолго: теперь уже царские власти затребовали "лучших людей между мужчинами и женщинами", и Чуонах на правах старшей поехала в Россию. Там ее якобы и окрестили Аграфеной и выдали замуж за некого Антипина. Уже вместе они вернулись в Якутск, а потом Аграфену опять потянуло на родину. На обратном пути в результате козней нечистой силы и конфликта между супругами корабль перевернулся и утонул, немного не доплыв до острова Столб "И стала Аграфена с тех пор привиденьем". А люди в тот день, "жившие на родине Чуонах, вдруг с ума сошли, взбирались на высокие лесины и говорили: "Я в белку превратилась, а я — в соболя".

Младшая сестра обосновалась на Алдане, "неизвестно кем, но была крещена Настасьей". По смерти своей, хотя она и была похоронена возле часовни, "являлась шаманам великим злым духом. И ее, как и Аграфену, якуты уважали и делали ей жертвоприношение". Интересно, что "якуты избегали при крещении называть своих дочерей именами Аграфены и Настасьи, и если же священники нарицали все-таки этими именами, то якуты всегда называли Аграфену Акулиной, а Настасью Натальей, вследствии чего священники должны были прекратить подобное крещение..."

Еще по одной легенде Аграфена была средней из трех сестер, которые жили на одном гористом мысу на реке Лене, но, поссорившись, решили "разъехаться" каждая на своей части полуострова. Младшая первой уплыла по течению куда-то в неизвестность. Средняя было направилась за ней, но одумалась, послушалась старшую и "повернула переднюю часть горы в южную сторону. С тех пор она нашла свое место и прославилась, люди стали спрашивать: "Не это ли гора Аграфены?".

Во всяком случае, гора-остров Аграфены на реке Лене выше Жиганска существует и по сей день, и доныне о ней ходят самые разные слухи и легенды. Мы вернемся к ним, когда будем говорить шаманской музе в литературе.

А коли уж речь зашла о женщинах с бубном, вспомним еще раз Анну Павлову—Алысардах Удаган, точнее, те бытующие в народе сюжеты о ней, которые собрал Н.Баишев. Как-то раз Анна, еще молодая и не слишком известная, решила объехать свой улус. Дорога был трудной, она устала, проголодалась, а тут как раз на пути встретилась чья-то усадьба. На беду, хозяева оказались людьми жадными и с порога заявили, что у них нечем угостить, кроме остатков старой лепешки да чашки спитого чая. Анна поблагодарила и на этом, а потом попросила нож, и вдруг... срезала солидный пласт мяса с собственной ноги. Положив его на стол, она пригласила потрясенных хозяев присоединиться к трапезе. Конечно же, они не пожелали есть человечины. Дождавшись, когда гостья уедет, хозяева решили наконец-то поужинать и отправили слугу в амбар за висевшим там окороком. Вернувшись, он принес... почти голые кости, с которых вся мякоть была аккуратно срезана ножом. Переглянувшись, скряги без слов все поняли и стали испуганно креститься.

В другой раз Анна наоборот помогла одному якуту, у которого куда-то пропала пешня — то ли украли, то ли просто затерялась. Железные вещи стоили в ту пору дорого, лишних денег, чтобы заказать пешню, у бедняка не было, а без нее он не смог бы больше ни рыбачить, ни поддерживать открытой прорубь для водопоя скота. В отчаянье бедняк и пришел к удаганке. Та ничего не ответила на его мольбу, но буквально через миг крикнула: "А ну, осторонись, пешня летит!" И тут же в воздухе просвистела пропажа и воткнулась в снег прямо у ног потрясенного просителя.

Другой сюжет рассказывает о том, как во время сильного пожара земляки буквально заставили улусного голову поехать к Анне и попросить ее вызвать дождь. Сам голова не верил в ее силы и в разговоре с удаганкой все ходил вокруг да около. Наконец Анна не выдержала и строго сказала: "Не юли, старик. Я знаю, зачем ты приехал, ты хочешь дождя. Ладно, завтра в полдень он будет".

Наутро небо вновь было безоблачным, и голова начал посмеиваться над самим собой и наивностью мужиков, заставивших его заниматься глупостью. В то же время было уже не до смеха: если пожар не пошел бы на убыль, он мог погубить не только все угодья, но и само селение. Противопоставить же ему горстка мужчин ничего не могла И вот перед самым полуднем с запада вдруг поднялась и поползла к зениту одинокая темная туча, быстро увеличиваясь в размерах Прошло буквально несколько минут, и с неба хлынул сильнейший ливень, который полностью загасил пожар.

Последняя история скорее напоминает анекдот, чем легенду. Произошла она уже в тридцатые годы, когда сотрудники НКВД ездили по селам и насильно отбирали у шаманов их костюмы и бубны. Многие оиуны тогда лишились своих ритуальных принадлежностей, лишь у Алысардах Удаган и Спиридона Герасимова никак не удавалось реквизировать их костюмы.

Приехав к Анне Павловой, милиционеры, представители улусной власти и понятые обратились к ней с иронией

— Говорят, ты великая удаганка Покажи нам какое-нибудь чудо, может, и мы поверим.

— Это, детки, сделать не трудно, — миролюбиво ответила Анна, — разве вы не заметили, что юрта наполняется водой.

И впрямь из-под пола стала быстро подниматься вода. Представители власти явно испугались.

— Не бойтесь, детки, — усмехнулась Анна. — она поднимется лишь до колен. Видите, ней плавают щучки, ловите их, но только по одной, а то плохо будет. В воде действительно показались рыбины, и милиционеры с чиновниками ухватили по щуке. И тут они услышали старческий смех удаганки и едкие слова.

— Говорят, новая власть, новая власть, а она вон какая бесстыжая! Я хоть и старуха, но все-таки женщина. Разве можно стоять мужчинам перед женщиной в таком непристойном виде!

И тут представители власти вдруг увидели, что в юрте нет ни воды, ни щук, а сами они стоят, спустив штаны, и сжимают в руках свои детородные органы. После подобной сцены им было не до конфискации костюма, который, говорят, так и похоронили вместе с удаганкои.

Продолжая речь о легендах, где в роли властительниц духов выступают "особы женску полу", нельзя в конце концов не погрузиться в доисторические "преданья старины глубокой" и не вспомнить знаменитый якутский эпос олонхо. Как мы уже говорили, в мифическое время удаганки в количественном отношении явно превалировали над ойунами, да и в смысле волшебной силы и магической "квалификации" женщины с бубном стояли выше мужчин и в переносном, и в прямом смысле — они жили и властвовали в верх- нем мире, а ойуны туда только летали. Поэтому именно небесные удаганки чаще всего были покровительницами главных эпических героев.

Более того, как бы не были отважны и всесильны эти герои-богатыри, очень часто в критические минуты сражений и испытаний вопрос их жизни и смерти находился в руках у далеких, но спешащих по первому зову на помощь "сестер", "матерей" или "бабушек".

Так, например, в самом известном якутском олонхо поединок главного защитника среднего мира Нюргуна Боотура с подземным демоном-абаасы (адьараем) Эсэх Харбыыром в завершающем эпизоде по сути превращается в поединок шаманок. Оказавшись на скользком ледяном острове посреди огненного моря и пытаясь скинуть туда друг друга, и светлый, и черный ратоборцы обращаются каждый за помощью к своей "родственнице". Естественно, на зов исчадия ада появляется соответствующая удаганка нижнего мира.

Не успел он заклятье произнести,

Не успел дыханье перевести,

Как на северной стороне

Распахнулся темный провал,

Словно зияющее жерло

Чудовищной дымоходной трубы...

Оттуда вылетела, свистя,

Трехголовая,

С раздвоенным хвостом,

Которым играл безумный илбис, Взвилась на крыльях железных своих,

Перьями коваными звеня —

Острыми, как лезвия

Копий отточенных боевых,

С хищно изогнутыми когтями

На медных лапах кривых,

Взмыла птица огромная

Эксекю.

Медленно опустилась она

На вершину ближней горы,

Простерлась,

Как черный костер,

Устремила огненные глаза —

Молнией бьющий взгляд

В спину могучего богатыря,

Сына небесных айыы,

Чтобы смертоносным лучом

Дюжее тело его пронзить,

Душу его поразить.

Но едва начинает победно злорадствовать демон, как Нюргун Боотур "горячую посылает мольбу к старшей сестре своей, прославленной удаганке небес, прекрасной Айыы Ум-сур". И в тот же миг:

В разрыве туч,

С высоты небес

Брызнул ослепительный свет;

Словно падающая звезда,

Рассыпая искристый след,

Рассекая воздух острым крылом,

Опустился небесный орел

С серебряным

Восьмиветвистым хвостом

Белые звенящие перья орла

Блестели, как боевые мечи .

Не серебряный небесный орел,

А звенящая серебром

Колдовских подвесок своих.

Сверкающая драгоценным шитьем,

В одежде с шелковой бахромой,

С мерцающим на груди

Золотым эмэгэтом своим,

Солнцем железным блестя,

Бубенчиками звеня,

Заклинательница восьми небес,

Врачевательница девяти небес,

Удаганка Айыы Умсур,

Голосом звенящим своим

Запела заветную песнь,

Заклятье говорить начала...

Произнеся свое заклинание, Айыы Умсур бросила богатырю прямо в рот "будто утки-гоголя яйцо, желтый небесный сок, сгусток силы, солнечную благодать". И тут же десятикратно возросла сила Нюргун Боотура, "увеличился ростом он, расширился грозно в плечах". Но и подземная удаганка не растерялась, она тоже "метнула сгусток крови, черный зловонный ком. Адьарай разинул широкую пасть, брошенное поймал, проглотил, силу новую ощутил". И опять схватились богатыри не на жизнь, а на смерть.

Скорее всего, поединок мог бы закончиться плачевно для защитника рода человеческого: демон поднял его в воздух и бросил в пылающее море. Но именно в этот миг Айыы Умсур подставила свой бубен и поймала в него Нюргун Боотура. Когда же очередь лететь с холма наступила для адьарая, то черная шаманка, конечно же, тоже попыталась спасти его аналогичным способом, но:

Не тут-то было! Айыы Умсур

Дохнула жарким дыханьем своим,

Продула дыханьем огневым,

Прожгла она в бубне дыру.

Порожденный в воинственный век,

Богатырь подземной страны

Сквозь прожженный бубен сестры

Пролетел и рухнул в водоворот,

В кипящую глубину,

Сомкнувшуюся над его головой...

Великий воин средней земли,

Увидев гибель врага, Воскликнул:

— Уруй! Уруй! Слава и торжество!

Кому слава? Прежде всего, наверное, небесной удаганке. А она, безо всякой претензии на славу фактической победительницы, тут же превратилась

В стерха, белого журавля,

С красными ножками,

С клювом граненым,

С темными дужками на глазах.

Звонким голосом прокричав,

Шумно птица-стерх поднялась,

В высоту стрелой понеслась

И растаяла облачком снеговым

В блистающей синеве.

Судя по собственным словам Айыы Умсур, колдовская сила ее были огромной, ей ничего не стоило исполнить то самое чудо с оживлением мертвого, о котором мы говорили в предыдущих главах.

На колени словом одним

Поднимала, бывало, я

Мертвецов, пролежавших

По девять лет,

Чьи в могиле сверху тела

На три пальца плесенью обросли,

Чьи на шесть пальцев снизу тела

Промокли, гнилью пошли...

На ноги поднимала я

Пролежавших семь лет под землей.

На призыв мой убитые богатыри,

По три года лежавшие в земле,

С кликом поднимались на бой...

И в следующем эпизоде Айыы Умсур демонстрирует эти возможности, сначала оживляя, а потом поднимая на волшебном золотом волосе из преисподней сраженного богатыря Юрюнг Уолана.

Дымом пусть отлетит от тебя

Дыханье подземных бездн,

Пусть отхлынет, отринется от тебя

Наважденье адьарайских чар.

Плесень белая, выросшая на тебе,

Пусть осыплется без следа!

Плесень желтая, выросшая под тобой,

Пусть отвалится от тебя!

Доом-эрэ-доом!

Громче, песня моя, звучи,

Звонче, бубен, греми!

Так, все звучней и звучней

Колотушкой прозрачной своей

В бубен тугой

"Дор-дор" стуча,

"Дом-дом" крича,

Все быстрей и быстрей кружась,

Бубенцами бряцая,

Кистями мелькая,

Изгибаясь станом своим,

Из волоса золотого она

Сверкающий длинный аркан свила;

Золотую

Звонко звенящую нить

В провал опускать начала...

Звонкая нить золотая,

Ярко сверкая, мелькая,

Молнией ниспадая,

Пала на глубокое дно,

Прямо на широкую грудь

Всадника-удальца,

Юрюнг Уолана-богатыря.

Ожило сердце застывшее в нем...

К услышанному надо добавить и то, что многие мифические богатыри разных эпосов, обладающие особыми волшебными силами и свойствами, получали их, как правило, с помощью великих шаманок. В качестве яркого тому примера Е.С.Сидоров называет сюжет олонхо "Непобедимый Мюль-джю-Силач", записанное от сказителя Д.М.Говорова.

Этот богатырь родился калекой и, подобно Илье Муромцу, тридцать лет лежал без движения. Но когда возникла смертельная угроза его родине, поднялся и стал чудо-богатырем. Однако обрел он свою неземную силу не просто так, а через посвящение. Сначала "девяти великих небес священный кузнец" положил Мюльджю "на пылающую наковальню, горячим пламенем горна богатырское тело закалял, молотом величиной с медведя-самца крепкие кости отбивал — трижды он смерть познал". А потом за дело принялась шаманка — "дочь безжалостно бедовых небес, имеющая девяносто обличий, прошедшая семьдесят смертных наук". Она трижды бросила богатыря "в огненное море семикратного жара", где он снова трижды испытал смерть и где до него бесследно сгорели девяносто девять витязей. После такого испытания шаманка изрекла:

Науке превращений

Я тебя научила,

Хитростей мудреных

Мастером сделала:

Быстрейшим из пернатых

Сможешь парить,

Мощнейшим из четвероногих

Будешь рыскать,

Дьяволом восьминогим,

Когда нужно, явишься...

"Подобные испытания прошли и соперники Мюльджю, — пишет Е.С.Сидоров, — тунгусский богатырь Арджамаан-Джарджамаан, три души которого хранится в разных местах: душа-земля в преисподней гнездится, душу-мать бог рока оставил у себя, душу-воздух хозяин с собой носит... и главный противник — богатырь нижнего мира страшный Бюгюстян Хара, что также при помощи шаманов родился железным мальчиком внутри четырехугольной глыбы камня".

Самое примечательное в этом эпосе то, что души богатырей после их появления на свет какое-то время "вскармливались" в гнездах на особом волшебном дереве, "растущем на мрачном кургане у восточной окраины огненного моря", то есть они прошли тот же путь, что обычно проходят шаманские души... И уж поскольку мы невольно возвратились к процессу воспитания шаманов, логично будет завершить главу пересказом легенды на эту тему, записанной А.С.Порядиным в 1945 году в селе Тулагино. Тем более что она заканчивается весьма символическим финалом и включает некоторые интересные детали.

Жил когда-то на свете большой шаман Тулуурдаах (Терпеливый), но прежде чем стать великим ойуном, он (а точнее — известная часть его души-кут) воспитывался в нижнем мире у Старухи, которая была "матерью всех знаменитых шаманов земли". В подземную "семью", кроме шаманской кут и Старухи, входили ее молодая дочь и огромный бык-пороз. Из шерсти этого быка и было сооружено нечто вроде гнезда в железной колыбели, где нянчился будущий ойун. Он был еще "маленьким", но уже все слышал и понимал. Однажды Старуха как-то заметила дочке, что, мол, давненько уже не пробовала ничего "сладкого" и не пора ли наведаться в средний мир и принести оттуда позабытое лакомство. Дочка тут же согласилась, поскольку и сама тоже была не прочь отведать "вкусного". Возвратилась она довольно быстро и явно в хорошем настроении, поскольку, по ее словам, "попала в знатную человеческую семью", где "имели дочь, необыкновенную женщину". Посланница тут же напугала ее и "поймала одной рукой" отлетевшую от страха душу-кут женщины. С ней она и вернулась восвояси, не тронув добычу по пути и предоставив матери право первой ее попробовать. Старуха похвалила дочку и стала на глазах шамана-младенца лизать "что-то круглое, похожее на дивный, совершенно прозрачный кусок хрусталя". Причем те места, которых касался язык старухи, тут же чернели. Затем наступил черед дочки получить свое удовольствие. Передавая добычу друг другу, они благодарили судьбу за то, что теперь смогут довольно долго лакомится сладким. Но не тут-то было... "Вдруг затряслись восемь столбов их балагана, чуть не рассыпался в разные стороны их потолок, зашатались стены их жилища. Затем послышались три рыка великого шамана".

Спасая похищенное, девушка быстро засунула наполовину почерневшую душу в ноздрю быка. "Тем временем все ближе и ближе слышался бубен великого шамана, звон подвесок на его костюме. Он открыл дверь и, стоя за нею, стал различными заклинаниями умолять старуху отдать кут женщины". В ответ та произнесла, что ничего об этом не знает. Тогда шаман сначала опустился в мольбе на колени, а затем и вовсе "стал просить-заклинать лежа", называя Старуху "милой матушкой" и увещевая в том, что он очень редко просит ее о подобном, что она не должна позорить его перед людьми и делать посмешищем как слепца и глупца.

Но старуха стояла на своем и даже попыталась указать посланнику на дверь. И вот тогда он сменил покорность на гнев, разразился угрозами, "накрутил на свои руки жесткие, как кустарник, железные волосы старухи и начал сильно сечь нагайкой из железного прута. А старухино тело, оказывается, все же чувствовало боль, она учинила отчаянный вопль и крик. Но все же пытатась отпереться. Шаман сек ее еще сильнее". А потом прошелся плетью и по девушке. Не вытерпев боли, она прокричала: "Может, это знает тот парень, что лежит в колыбели!" Шаман ринулся к младенцу, но он мгновенно превратился в булыжник и таким образом ушел от ответа. Девушке снова пришлось подставлять свою спину, и она в конце концов указала на быка. Шаман сунул в его ноздрю свою нагайку, бык чихнул, и кут вылетела в руку шамана. Возмущенный шаман, обличив в пространной речи обманщиц, пригрозил им в случае повторения чего-либо подобного расправиться так, что они "потеряют разум, разрушатся дотла, развеются туманом". Гул его бубна растаял вдали.

Побитая Старуха принялась причитать, пеняя на черную неблагодарность взращенных ею шаманов: "Ведь это, привязывая к колыбели волшебной веревкой, сплетенной из волос с голов семидесяти диких приведений, раскачивая, вскармливая и растирая слюной быка-дракона смерти, сотворяла из них самых могучих кудлатых шаманов, обладающих бессмертной сутью, железным телом, нерушимым скелетом, владеющих семьюдесятью уловками, восьмьюдесятью чарами, девятью десятками оборотничества. И хоть бы один из них подумал, что вот, наверное, наша бедная матушка изголодалась совсем, отощала от голодовки и поднес бы мне хоть какого-нибудь старика или старуху, утолил бы страдания. Где уж там! Вместо этого старший мой сын разодрал мою толстую кожу, пролил мою черную кровь... Раз так, то пусть навсегда прервется мой долг воспитывать великих шаманов!"

Она тут же поклялась огнем своего очага, развязала веревку, спутывавшую шамана-младенца, и "выдула его кут в средний мир", так сказать, навсегда закрыв подземную школу ойунов.

Поэтому Тулуурдаах утверждал, что он был "последним по-настоящему великим шаманом, воспитанным в изначальном месте рождения". И теперь в среднем мире "станут появляться только слабые шаманы, изгоняющие мелких бесов, а также ложные шаманы, камлающие из желания найти пропитание..." Насколько эти заявления соответствовали действительности, мы увидим из дальнейшего повествования.