— Ну и чем тебе цивилизация не угодила? Сам ведь пользуешься её плодами!

Брат скривил тонкие губы.

— Мне она напоминает лежачего больного, который гадит под себя и заливает испражнения духами — что б не воняло.

— Не согласен с тобой — цивилизаций сменилось много, но составляющая их — люди почти не изменились. Значит, на смену этой придёт другая и всё.

— Пойми, люди себя изжили как вид — чем скорее они вымрут, тем лучше для нас. Набраться терпения и ждать, наше время обязательно придёт. О чём ты говоришь! Вот ты жалеешь зерно или курицу? Вот именно! Даже и не задумывался. Так вот — большинство — животные, быдло. С той только разницей что пользы от них ещё меньше — ни шерсти, ни мяса, ни кожи. Даже как топливо и то не используешь. Разве что как навоз.

— Да ты садист, — сказал младший со страхом.

— Я? Разуй глаза — они всю планету засрали. Грязь ещё отстирать можно, а вот кровь… Точно говорю — человечество агонизирует. Смотри — рождаемость падает, сплошные мутации: психов развелось, маньяков. И будет ещё больше. Сами себя изничтожат. Нам только надо подождать и подтолкнуть в нужном направлении. Ну, так как?

— Знаешь, я конечно не лекарь, но и не идиот. Извини.

— Ну что ж — главное в человеке — свобода воли, уговаривать не буду. До свиданья, братец.

— До свиданья… — он хотел сказать: «Женя» и осекся — настолько далёк был его собеседник, далёк и страшен — пропасть, и странное, непонятное на дне её — человеческое ли?

Короткий смешок потонул в щелчке замка. Он быстро спустился вниз и сел за руль. Мотор завёлся с полуоборота. «Ford» взвизгнул шинами и вынес его в поток железных коней. Рычание, свист ветра, истеричные вопли клаксонов немного отвлекли, а дома его ждало лекарство. Он вдавил педаль акселератора и, разрезая пространство и время рванулся вперёд, расстёгивая молнию шоссе.

Прошло как по маслу. Менты накрыли меня как раз в момент передачи капусты. Видимо, общественность достала бравых парней в мышиной форме. Мы с Баксом в «воронке» ехали не одни. Жлобоватого вида мужик, тщедушный юнец и пара девушек составили нам компанию.

— Чо будет?

— А ни хуя не будет, — мужик ухмыльнулся. — Мозги попарят, и катись на все четыре стороны.

Девчонки молчали. Одна, с вышитыми на майке словами "Love NoviJ Svet" повернулась к юнцу.

— Стремаешься?[42]

Юнец замотал хайером.

— Хуйня война, — сказал Бакс. — Будут наезжать, скажи — нашёл.

— Хотел отдать, не смогли догнать! — вставил жлоб.

Все заржали.

— Ничего — скоро придёт элениум.

— Миллениум!

— Всё смехуёчки да пиздахаханьки…

Машина остановилась.

— Вылазь!

— Давай, шевели поршнями.

Я, прищурившись, вылез наружу. Сержант показал на Бакса и меня.

— Так. Ты и ты за мной.

— Требую адвоката! — заорал Бакс.

— Утухни. Помочь?

— Руки за спину не надо? — спросил я.

— Пока нет.

Нас повели по коридору.

— Налево.

Когда я вошёл в кабинет, то сразу увидел Гену. И он меня, конечно. Подмигнул — мол, как оно?

Следак крутил нас долго. Капитально отмурыжев меня отпустили. Гена вышел следом.

— Как впечатления?

— Хватает.

— Это ещё что… Меня один раз отмудохали.[43] Для достоверности, сказали. Хрена там! Толчки им лапы греют: зарплаты небольшие, а жить то надо.

— А отдел по борьбе с наркотиками?

— За всеми не уследишь. Это тебе не кино. Та сейчас куда?

— Пока в редакцию.

— Счастливо. Леночке лю-лю[44] с кисточкой!

— Обязательно.

Деньги не жаль. Был бы толк. Я сел на поезд и радостно покатил в Юрмалу. Кому курорт, кому пахота.

Праздник как праздник — сидели, выпивали, базарили.

За столом, покрытым газетами, на которых среди засаленных депутатских лиц лежала закуска, сидело несколько мужиков. Их лица и особенно носы красноречиво свидетельствовали о нелёгкой борьбе с зелёным змием и его родичами. Богатырь в перестиранном комбезе осушил стакан и уронил голову на руки.

— Так. Янка, кажись, готов, — сказал крепыш в тельняшке. И зачем-то провёл тому пробкой по усам.

— Kas? — Янка приоткрыл осоловевшие глаза.

— Ne kas. Gulit.

— Labi.[45]

Чернявый, вертлявый как жук, мужичок наклонился к соседу.

— Толян, та я ж тебе только добра хочу. Ты, вот, думаешь раз жёна то и всё? Хочешь я тебе глазы открою? А?

— Как откроешь, я тебе моргалы и закрою, понял?

Похожий бородкой на шкипера, а рожей на шимпанзе, коренастый, с увесистыми кулаками Толян стал подниматься.

— Мужики, давай ещё по одной, чо вы в самом деле!

— Жизнь надо прожить так, что б за спиной осталась куча пустых бутылок и оттраханных баб.

— Кому — что, а наш сексгигант о любимом!

Посмеялись.

— Я вот так думаю — жизнь надо так прожить, что б потомкам пищу дать, ну и, конечно, средства к существованию. Возьми, к примеру, Пушкина Александра Сергеевича — музеи, пушкиноведы и пушкинисты рассматривают каждое слово, статьи пишут, критики над фразами головы ломают, бьются на семинарах — обсуждают, что он именно имел в виду в той или иной строчке. Опять же фильмы, юбилеи, массовые гулянья, — сказали мы с алкоголем.

— Да, любит наш народ Пушкина.

Янка приподнял голову.

— Кур Пушканс?[46]

— Спи, спи, оставим.

Янка, довольно хрюкнув, засопел.

— Как сказал один мой знакомый критик — Я съел столько поэтов, что теперь свободно могу писать стихи.

— Среди говна мы все поэты, среди поэтов мы говно, — процитировал Толян.

— Ну, нет — Пушкин — уникальный, недаром его называли "Солнце русской поэзии".

— Мужики! За это надо выпить. За Пушкина!

— За Александра Сергеича!

— Выпьем, няня, где же кружка!

— Кому закусить — вот, пожалуйста — сальце, лучок, шпротики, помидорка, огурчики, кушайте мужики. С огорода. Никакой химии.

— Запивка есть?

— Вода не водка — много не выпьешь!

— Я вон позавчера новую водку пил — чёрную.

— Ну и как?

— Всё равно похмель.

Окна задёрнули сумерки.

— Я б этой суке!

Кулак впечатался в столешницу.

— Ты, понимаешь — приходит, а у неё слёзы на глазах. Малышей своих ищет. А они в прицепе лежат рядком, аккуратно так…

Бабах по столу.

— Ну, хоть бы закопал! Падла! Будешь?

Я мотнул головой. Вася кивнул. Забулькало. Вася выпил, скривился. Схватил черняшку с куском селёдки. Медленно разжевал.

— А через пару дней и её… Видимо, нашла.

Мужик опрокинул стопку и занюхал рукавом, которым только что утирал слёзы.

— Я на Даманском много чего навиделся… Как шарахнули наши, только брызги во все стороны от друзей-китайцев. Вот, блядь, тебе и дружба навек! А в Праге! Идёшь, палец на крючке. Тень, шорох — дал очередь — нехай на небе разбираются: виноват не виноват. Война, понимаешь. До чего ж паскуднейшее дело. У меня все руки в крови… А эта сука!

Мужик грохнул кулаком.

— Они ж невинные были, у них только глаза открылись! Падла, как таких ещё земля носит. Эх…

— Ничего. Найдём. Бог не фраер…

— Да где он был этот бог, ты мне скажи?

— Давай выпьем, а?

— Давай.

И мы добили литр.

Я взял хохлацкий сникерс. Срез отливал перламутром. Откусил сколько смог. Пока жевал, вспомнил одну историйку.

— Точно говорю — Бог не фраер, правду видит. Один фирмач договорился на поставку нескольких тонн бумаги церкви. Оплата, разумеется, наличкой. Получил денежку и свалил по английски. Денег до черта — гуляй не хочу. Так он до пьяных слёз нагрузился. Звонит ментам — Хочу сдаться: передо мной в дипломате несколько тысяч, сам я в розыске, а сейчас там то.

— Слушай, перебрал, так ложись спи, — дежурный ему. Рассказал остальным. Те тоже посмеялись. Тут опять звонок и про то же самое.

Решили глянуть бумаги — точно, есть такой: выманил у попов деньги и был таков. Быстренько наряд на указанный адрес. Ментам слава, ему шестерик.

— Хм…

— Где смеяться?

Я пожал плечами.

— А вот ты кто?

— Ну, человек.

— Да я говорю, в смысле по жизни.

— Журналист.

— Серьёзно?

— Корочки показать?

— Да ладно. Ну и как оно?

— Журналист это диагноз.

— За это стоит выпить! Слушай, журналист, а как тебя?

— Ну, ты даёшь! Своего тёзку забыл.

— Во бля! Точно! Слушай тёза, а вот ты можешь нашего «батьку» продёрнуть? "Аллё гараж" назови. Блядь, зарплата как заплата. Отпускные отменил! Самое святое!

— Мы человеки, а жизнь наша собачья.

— Нерегулярно выплачивает?

— Да нет — регулярно не выплачивает.

— Он у нас экономный — съест вишни, а когда посрёт — посмотрит — нельзя ли компот сварить.

— Саня, у него не тот профиль.

— Эх! Нет правды на земле!

Ладонь с силой припечатала невидимую муху, стол пошатнулся и скрипнул.

— Вот за это обязательно надо выпить.

И мы добили второй.

— Я ударил тёщу мешком по голове, думая, что в нём пыль. А в нём оказался кирпич.

Долго смеялись.

— Ну и налила в пивную бутылку, двухлитровую. Взял её, а она как презерватив. Капает снизу. Всё в тумане, блин. Я за газовый ключ — еле пробку свинтил и в ванну. Воду включил и на карачках оттуда. В голове колокольца звенят, думаю: счас завалюсь и хана. Короче, проветрили квартиру. Заходит она. Глянула на ванну. Посмотрела и говорит — Мог бы и всю помыть. Башка потом болела как хуй с переёба!

— Вот такие, они стервы и есть — хоть сдохни, а…

— Наливай!

— И это правильно. Будем!

— Короче, подваливает энтот каратист — Ну что, Святой, счас я тебе врежу ногой по сусалам и где твой бог? Занёс ногу, и тута будто его заклинило. Выругался и пошкандыбал на шконку. Жека ему вслед посмотрел и…

— Хорош пиздеть, давай наливай — водка выдыхается.

— Чо перебиваешь, еретик?

— А по ёбалу?

— Чо ты его дёргаешь, придурок?

— Припух? Счас щелкану табуретом, аж до жопы сморщишься!

— Вы чо, мужики!

— Ишь, как ему про богоугодные дела слушать не нравится. Бес в ём.

— Да, блядь. — Толян со слезами ударил себя кулаком в загудевшую грудь, — Я, могет и пью всё, что горит и ебу всё, что шевелится, но своим свиным рылом не лезу в калашный ряд, ангелком себя не выставляю. Сижу и в душу никому не лезу! А ты, паскуда, Галку в углу зажал и под юбкой шуровал! А у самого жена и семеро по лавкам.

— Во как. И всё то мы видим, всё мы знаем!

— Это твой бог всё видит и знает, а мы так — бельма залил и хорошо.

— Ну, мужики, давайте за хорошее — ангелов среди нас нету, выпьем…

— Птичка божия не знает ни заботы, ни труда — знай себе поёт, летает и ебётся иногда.

— Матвею больше компоту не наливать!

— Хорош ему — скоро проповедовать начнёт.

— Не, не. Ещё одну — и всё. Вот за то я горькую люблю, так это за аффект. Ну, до того всё красивым становится…

— Красота спасёт мир!

— За красоту!

— Поехали, тут ещё курочка, помидорики остались, закусывайте.

— Мужики, сальцо ешьте! Чо его назад переть?

Двое сцепили пальцы.

— Что слабо? Давай на бутылку!

— Саня, разбивай!

Толян и хозяин огорода, по имени Семён, вылезли из-за стола и стали тужиться.

— Что, совсем охуели? — рявкнул тёзка.

— Эй, мужики! Тут немцев нет! Отойди в угол и газуй!

Толян и Семён послушались.

Потом Семён крикнул:

— Мужики, что б по справедливости. Гляньте, у кого факел сильнее.

Поднёс зажигалку к заднице и пёрнул. Полыхнуло голубое пламя.

Толян бабахнул так, что всем стало ясно — Семён проиграл.

— Один хуй вместе пить будут, — сказал рыжий бугай, по имени Айвар.

— Во как интересно — заметил Матвей — Говоришь по латвийски, а ругаешься по криевиски!

Возвратились спорщики.

— Ну, Сеня, беги на точку, — сказал довольный Толян — Пока Металлист не спит.

Веселье продолжилось — подошли автобусники и водители маршруток. Спирт лился рекой, закусь мешками. Кто-то кричал, кто-то смеялся. Айвар обнял Янку и тихо ему что-то говорил, не слыша храпа своего собеседника. Адам разбил стакан. На счастье гокнули ещё парочку. Я пытался остановить кружащиеся лица. Не удалось. Решил последовать примеру Яниса. Последнее что я помню — голос Толяна:

— Сломался твой корешок.

Банкет, посвящённый 100-летию гранёного стакана кончился с приходом ядерной бабы. Я не оговорился (описался) — именно ядерной. Все признаки атомной бомбы — вспышка, гром, ударная волна, проникающая радиация. Толяна волной смело вниз и поволокло домой. Мужики посыпались в «дежурку». Тёзка и Матвей утащили Янку. Мы с Васей, сделав приборку, выползли последние. Темно как у негра в жопе. Посреди двора Василий покачнулся и, икнув, пробормотал: здесь или не здесь?.

— Чего стал?

— Да вот мозгую — Харис пса выпустил или нет?

Покачнулся, пошарил вокруг глазами, вытянул кирпич из оградки клумбы.

— Не ссы! Отобьёмся!

Мы успели сделать несколько шагов.

Храп. Горячее дыхание. Из-за автобуса вымахнула громадная тень. Глаза горят, от злобы аж хрипит — ну чисто собака Баскервилей. Я в кабину, а Вася в три хода (такого я и в цирке не видел!) оказался на кабине. Стучит.

— Ну?

— Водить умеешь? Давай заводи!

Я ему — Слезь, массу включи.

А пёс склонил голову набок — давай, сладкий, спускайся.

Мы давай кричать. Чуть не охрипли, пока механик не пришёл. Ругается.

— Блядь! — бросает бычок и хватает пса за ошейник, — Вижу, в курилке сидит бомж и жрёт курицу.

"Питаешься?" — говорю.

Ага, — говорит — и снова за лытку.

На улице моросит, а он в женском халате и сандалетах рваных. Жалко мне стало.

Ладно, ешь. И на улицу, — сказал.

Бомж кивает. Тут смотрю — газета. По названию и дате газета моя, и, значит, то, что было в неё завёрнуто — то есть курица, обгладываемая чучелом в халате тоже моя. Хотел отпиздить.

— Ну и?

Махнул рукой.

— Сказал — Пиздуй отсюда.

Дог понимающе смотрел на хозяина. Механик потащил давковолка в темноту, а мы свои тела к проходной.

— Вот же! — я с тоской подумал, как мало я погрузился в безбрежный великий океан, что зовётся русской устной речью.

— Это ещё что! Заяц полез под «Газель», а шапку — пыжиковую, новую на подножке оставил. Пёс — он ещё щенок был — прибегает — цап её и тикать. Заяц вылетел, орёт — Лови его! Агрис с Серым решили ему помочь. Загнали пса в угол. Подходят. Джек эту шапку хвать — в клочья разодрал, блядь! Так что нам ещё повезло.

Пришли в Васькину хабуню и в момент завалились спать. Бесплатный совет потомку — никогда не ложись спать с водярой внутри. Лучше подождать. Такого похмелья у меня ещё не было. Хорошо, Вася от соседа принёс «томатовки», "паточная" кончилась. Ну и пойло, «табуретовка», говорит, ещё хлеще. Но и эта — во рту, будто помидорные стебли жевал.

Зашёл сосед, без стука. Начал доказывать, что самогонка лучше крутки — я не понял — шиза у него что ли? Или свой продукт рекламировал?

Хлобыстнул стопку за компанию, посмотрел на пластмассовую лягушку:

— Во время войны я немчуре их загонял. Точно помню: ведро лягушек — восемь плиток шоколада или пара буханок хлеба. Возьмёт фриц лягву за ножки, — р-раз — пополам, голову финкой вжик, кишки в сторону, а тушку в котелок. Перчику туда, соли, укропа. Сидят, облизываются. "Гут. Зер гут". - лопочут.

В дверь поскреблись.

— Наверное, мой.

Сосед чуть приоткрыл дверь.

— Мне долго ждать?

Кот всунул мурлатую голову, жадно принюхался и стрельнул огромными, как у совы глазами. Усы встопорщились.

— Вот же падла — зельц учуял! Колбасу, даже сервелат не жрёт, а за "собачью радость" душу продаст, гад.

Кот сделал круг почёта, потеревшись о ноги — мне показалось, что он просто чистился и противно мяукнул.

— Что «мао»? А? Что "мао"?! Будто дома жрать не дают, у, паскуда!

Вася кинул сосиску. Кот нюхнул, отвернулся и тут же мгновенно съёжился, затем порскнул в сторону и забился под кровать.

— Чего он?

— Воспитание — не проси того, чего жрать не собираешься! Я его котёнком так приучил — отказался — пиздык меж ушей и порядок.

Сосед открыл дверь и кот, ловко избежав пинка, "качая маятник", вылетел в коридор.

В дверь снова поскреблись.

— А теперь кто? Кошка-бубошка? — спросил я.

Вася вздохнул и крикнул — Открыто!

Вошла женщина. На вид под сорок. И пошла чесать как помело. Говорит, выгнали из Булдурской больницы. Откачивали там её. Вот и отметила тридцатник.

Глазёнки так и бегали — с пола на стол, со стола на Васю, с Васи на соседа и меня и снова на пол.

— Как с работой? — Вася скрестил ноги.

— Оставь пару тяг, — дама протянула давно не мытые пальцы.

— Возьми. — Вася кивнул на мою пачку.

— Спасибо.

— За яд не благодарят, — сказал сосед.

— Официанткой пахала, не пошло.

— Петух тот официант, который не может из одной курицы сделать три.

Сосед прикурил и, помахав спичкой, бросил её к печке.

— Ну, Васёк, плесни на вторую. Да я пойду.

Поднял стакашек.

— Что б у тебя хуй стоял до ста лет!

Дверь захлопнулась. Донеслось гнусавое:

Приходи Маруся с гусем поебёмся и закусим.[47]

Дама впилась опухшими глазами в заветную жидкость.

— А мне? Так хуёво. А у меня эпилепсия. Вон, сердце заходится.

Схватила Васькину кисть и прижала к ещё довольно высокой груди.

— Вот, Саня, знакомься — Лика. Пиздопроёбище, охуевающая в своей злоебучести.

Гостья кокетливо рассмеялась.

— Ребят, хотите, — я вам станцую?

Мы накатили по третьей, молчим.

— Не хотите, тогда я для себя.

Исполнила пародию на танец у шеста.

— Слушай, пусть лучше выпьет — сердце не шутка.

— Ладно.

Вася плеснул ей до краёв.

— На.

Та ловко опрокинула самогонку в рот. Попросила только запить.

— Запивать — здоровью вредить, лучше закуси.

— Не хочу.

— Чо в Каугурях не сидится? Точек нет?

— Чего? Вон у меня — пара точек, бордель, цыганка гадалка — всё в доме.

— А чо в треугольнике забыла?

Дом, где жил Вася, находился рядом с перекрёстком — в соседних домах тоже имелись точки. Поэтому местные называли этот район Вермутским треугольником.

— Может, по тебе соскучилась, по ласке.

Я смотрел на неё и думал:

— Здоровая кобыла. Как может быть здорова тридцатилетняя женщина любящая поддавать. В этот раз успели откачать, а в следующий? Ну не хочет она жить, страшно ей, тоскливо. Вокруг пусто — одни серые стены. Когда-то она любовно выкрасила их в розовые тона, окошечки нарисовала — за ними луг, козочки беленькие пасутся. Но, увы, в жизни оказалось иначе. И она с этим не примирилась. Когда-то была очень даже ничего. Ротик маленький, губки сочные, значит "манилка".

Парочка о чём-то пошепталась и вышла в коридор.

Спустя минут десять Вася вернулся.

— А где подруга?

— Ушла.

— Чего не трахнул?

— Пусть её чёрт ебёт — руки видел? Так, дал на клюв вместо закуски.

— Ясно, — протянул я и, понизив голос, добавил — Ну, и сосед у тебя — ни капли совести нет или растерял!

— Да ему она и не нужна особо была — всё равно не носил. Ну, ещё по одной?

— По одной и разбегаемся.

Мы выпили. Посидели. Вася пошёл ставить остатки в холодильник. Нечаянно задел локтевой косточкой дверцу. От «разряда» согнулся, ударился головой, упал на колени, но батлу не выпустил. Молодец, Вася. Я тобой горжусь.

Прогулялся по морю. Подышал йодом и со стайкой барбеток втиснулся в вагон.

Дамы шушукались, подмигивая накрашенными глазками. Одна наклонилась, открыв моему взору розовые соски и упругие грудки. Становилось жарко. Я заглянул в вагон. Судьба! А.А. сидел у самого входа. Я обогнул бюст шестого размера и поздоровался.

Встала старушка и засеменила на выход. Я придержал створку и хотел уступить место владелице роскошной груди, но не успел. Дама села, заняв своими не менее роскошными бёдрами почти всё сиденье.

— Такая жара, что даже сиденья усыхают, — сказал я.

— Если стоишь у подножия горы, не стоит швырять в неё камешком.

Дама глянула на меня, затем на Агасфера и ослабила натиск.

В Засулауксе вылезла ещё часть народу, стало попросторнее. В такую погоду спокойно ехать — «волков» нет. "Прошвырнусь до Риги, — подумал я, — Обратно билет возьму.

В Риге меня вынесло в двери в один момент. Хорошо ещё не с дверями. Я подождал его на перроне.

— Куда сейчас?

— На базар и домой.

Возле контейнеров виднелось около десятка разнообразно одетых персонажей. А.А. подошёл к одному и о чём-то заговорил. Через минут двадцать вернулся.

— Теперь можно и назад.

Мы пошли на вокзал.

— Новую заповедь даю тебе.

— Я весь внимание!

— Не плюй в урну — подумай о ближнем.

— Да, учитель.

В сквере сидел розовый упитанный мальчик. Светлоликий, пряди вились красивыми золотыми колечками. Осталось пришить крылышки — и вылитый херувимчик.

До ближайшей электрички оставалось минут двадцать. Мы сели напротив.

Из кустов возник нечёсанный вонючий дядька. Кивнул Агасферу и свернул к херувимчику.

— Слышь, парень — одолжи копеек, три дня не жравши.

Малый перестал жевать, кинул сытый взгляд.

— Пошёл нахуй.

Опешивший мужик заковылял к переходу. Мальчик продолжил поедать беляш.

— Вот она — наша молодёжь, — сказал я — Надежда наша и оплот.

Агасфер только посмеялся.

— Мне пора.

Мы встали и пошли на поезд.

— Вам куда?

— До Слоки — ночлежка там. Супчик дают, переночевать можно…

— Неплохо.

— Не совсем хорошо. Ну, так о чём поговорим?

— О боге.

— О Боге, так о Боге.

— Где кончается Человек и начинается Бог?

— Там где кончается Ребёнок и начинается Взрослый.

— Если творение Бога — мир, то, стало быть, творение рук человеческих наша жизнь? Коллективное сознательное ставшее в оппозицию божьему промыслу?

— Не совсем так. Свобода выбора заключается в творении своей жизни и жизни окружающих тебя. Бог и человек — так более умелый мастер подсказывает, как слепить вазу ученику или другому мастеру. Взаимный обмен сознанием — как из сосуда в сосуд.

— А как быть с эволюцией?

— Отсутствие борьбы за существование и есть полнокровная, гармоничная жизнь.

— А в чём разница между философией и религией?

— Философия — как пинг-понг — вопрос и на него же — контрвопрос.

— А религия?

— Река несёт, озеро сохраняет, море собирает, дождь возвращает воды земле. Так и Церковь.

— Всё равно к попам не пойду.

— Вольному воля. В какой то мере правильно — Чем больше знаешь, тем больше начинаешь понимать, что ничего не знаешь и не хочешь знать. Семижды семь прав Соломон, когда сказал "Во многой мудрости много и печали"

"Золитуде. Накошас станцияс "Иманта", — объявил дребезжащий голос.

— Ой. Мне пора. Спасибо за беседу. Счастливо добраться.

Я прошёл пару сотен метров, и духота разразилась ливнем. Пока бежал промок до нитки. Открыл дверь, чайник на плиту, водку из холодильника, из шкафчика мёд и лимон. Смешал, запил чаем. Одежду в ванну — будет день, будет и стирка. И на боковую.

— Падение с такой высоты чревато прямой дорогой на тот свет.

Шныга хмыкнул.

— Ну, на крайняк — долетел и в лепёшку. Только брызги посыпятся.

Шныга рассмеялся.

— Чего ржёшь? — спросил Вася недовольно.

— Понимаешь — мы уже на том свете… — я оборвал фразу и впился глазами в сумерки. — Это всего лишь туман.

— Это не всего лишь туман! Это — мара.

Домовой явно забеспокоился.

— Шмара?

Шныга уничтожающе глянул на Василия.

— Для особо умных — мара есть субстанция, как…

— Вода? — предположил я

— Точно! И вот как в воде есть рыбы, так и в маре есть твари. Им сумерки — как воздух, а в маре по кайфу.

— Понял? — строго спросил я.

— А очень страшные? — ухмыльнулся напарник.

— Да нет. Страшное дело — вырвать зуб. — Шныга поднял руки вверх ладонями наружу и прислушался.

— Дорога немного влево. Двигаем. Только тихо.

Домовой бесшумно скользнул мимо мары, следом я; Вася шёл замыкающим. Клочков становилось всё больше и больше. Один коснулся моей руки, и я вздрогнул — действительно как вода. Сзади пыхтел как паровоз господин сантехник.

— Куда он нас ведёт? — шепнул он, постукивая зубами.

— Куда надо, — отрезал я — И прекрати болтать, а то нарвёмся на неприятности.

Впереди забрезжил слабый свет. Все вздохнули с облегчением.

— Почти на месте. — Шныга обернулся — Вот только Дорог то много, до утрянки не успеем все прокнайсать.[48]

— Мы пойдём другим путём, — сурово отчеканил я — Помнишь?

Вася кивнул.

— Пробуем?

— Пробуем.

Скоро показалась Дорога. Выглядела она как обычная грунтовая дорога в июньскую полночь. Я даже ощутил разочарование. Василий, тот вообще несколько раз подпрыгнул, подняв облачко пыли.

— Ух, ты! Как настоящая, ебать-копать!

И провалился почти по колено.

— А чёрт!

И осел по бедро.

— Говорил я — тяжелы души, — вздохнул Шныга.

— Шныга, миленький, что же делать — ведь совсем провалится, — воскликнул я жалобно.

— Пускай успокоится, и тяжёлые мысли перестанет призывать.

— Легко сказать! — буркнул Вася — Я уже с пелёнок ругаюсь!

— Не ври. Лучше вспомни что-нибудь хорошее.

Вася умолк и сосредоточился. Я заметил, что мал помалу он снова оказывается на Дороге.

— Теперь то понял что это — Дорога?

— Ага.

— Выходит: злоречивые и болтливые здесь идти не могут?

— Почему не могут. — Шныга показал на нас — Как видишь — могут.

— А нечестивые? — спросил Василий.

— А нечестивые и злобой поражённые туда, — я показал под ноги. Шныга утвердительно кивнул.

— Но ты то не провалился, вот и радуйся.

Вася опять что-то буркнул и осел по щиколотку.

— Вот в этом ты весь. Идём, — я уверенно зашагал впереди.

Сколько мы отмахали не считал. Пару раз делали привалы. Наконец мы вышли к перекрёстку.

— Ну а теперь куда? — Вася сел прямо на дорогу.

— Теперь сделаем то, что хотели. — Я тоже сел в красный песок. — Помнишь?

— Такое не забывается.

— Тогда приступим.

Мы закрыли глаза и сосредоточились.

— Интересно — во сне увидеть сон, в котором ты видишь себя во сне…

Больше я ни о чём не успел подумать, так как вместо прохладного песка почувствовал под собою нечто колючее. Терпкий аромат хлынул в ноздри. Такого сна у меня ещё не было!

Я медленно открыл глаза. Напротив сидел на корточках Василий, Шныги нигде не было. Я легонько толкнул напарника. Он осмотрелся, и глаза полезли на лоб.

— Слушай, где мы?

— По-моему на Дороге. Его дороге.

— Получилось, значит. — Вася почесал нос. — Как пахнет то — башку так и ведёт.

— Хорошо пахнет.

Я встал и окинул взглядом тёмное полотно Дороги. Возле нас оно было почти чёрным, а к горизонту светлело, становясь алым. Я переступил с ноги на ногу, и Дорога отозвалась приглушенным треском. Я нагнулся и поднял красивую розу. Цветок был сух, но выглядел как живой.

— Что это?

— Вся дорога усыпана розами, — ответил я.

— Вся дорога? — недоверчиво переспросил Вася.

— Думаю, что да. Пройдём — увидим.

Нам повезло. Не могу точно сказать, сколько времени мы шли, но явно немало — свечение усилилось и впереди сначала я, а потом и Вася увидели фигуру в белом. Фигура медленно двигалась, бережно держа что-то на руках. Вася хотел уже было заорать, но я накрыл его рот ладонью и прошипел в самое ухо — Ты что! Это тебе не город!

Ступая как можно тише мы нагнали фигуру. И всё-таки шагах в пяти от неё Василий запнулся и полетел лицом вниз, в последний момент выставив руки. Короткий вскрик сообщил о том, что они коснулись земли. Фигура обернулась. Я замер как вкопанный. Это был Юрис, и в то же время…

Вася со стоном поднялся. Из глубоких царапин на руках капала кровь. Юрис приложил палец к губам и Вася, тихо вздохнув, промолчал.

— Вижу, Юрис, не рад ты нам… — сказал я.

— Рад до… промолчу.

Отвечал Юрис странно — очень тихо и растягивая слова.

— Ну, как ты тут? — также тихо спросил Вася.

— Вот иду.

— Мы тоже идём по жизни…

— Когда знаешь куда идёшь, гораздо легче идти, чем просто брести неведомо куда. — Юрис печально смотрел на нас, и я понимал, что все те вопросы, которые я зубрил наизусть в надежде получить ответы будут здесь просто неуместны.

— А у нас CD твой выпустили. Ты теперь знаменитость…

— Знаменитость… вся слава закончилась с первым ударом по крышке гроба…

— Ты не прав — поэты остаются жить в своих стихах. Жаль, что в дневнике их нет.

— Разве он не сгорел?

— Сгорел, но не весь.

Юрис вздохнул и прижал ношу к груди. И только после его движения я обратил внимание на то, что он держал на руках.

— Извини, это она?

Юрис так же печально кивнул.

— Она устала и я устал…

— Не понимаю, как во сне можно устать, а… — Вася смущённо умолк.

— Можно. Посмотри на свои ноги.

Я тоже глянул вниз. Мои утопали в Дороге по щиколотки, Васины — на полголени. Я перевёл взгляд на юрисовы и тихо охнул — ступни почти не касались Дороги. И это ещё притом, что у него была на руках И.! Но охнул я не из-за этого — они были окровавлены и босы. Вася увидел лишь первое и восторженно произнёс. — Обалдеть, — и добавил с сожалением — А простые люди, как я, увязают в грехах и, таким образом, спускаются помаленьку в Ад…

— Глаза страшат — руки делают, — сказал я.

— Ноги идут, — заключил Юрис и повернулся.

Мы тяжело потопали вдогонку.

— Для вас идти дальше небезопасно.

— Подскажи, что нам делать? — умоляюще прошептал я.

— Боритесь за справедливость.

— Какая может быть борьба за справедливость, когда вокруг сплошная несправедливость! — прошипел Вася — Скажи, кто виновен, что ты здесь? Я клянусь — он или они жестоко поплатятся за это!

— Прощайте врагам вашим…

— Врагов не прощают — их наказывают! в этом и есть высшая справедливость!

Юрис остановился. Казалось, он борется с желанием обернуться — глаза быстро стрельнули над плечом, а одна нога отошла в сторону. Но он не обернулся, а сказал глухим голосом.

— Может же быть такое, что мы все просто один из бесконечных снов Бога, и, когда он проснётся, нашу вселенную постигнет участь всех сновидений?

— Ты о чём? — напарник казалось сейчас расплачется.

— Я понял, — быстро сказал я.

— Юрис остался там, — он покрепче прижал ношу к груди. — Помните — путь человека пролегает по очень тонкому мосту — тоньше лезвия бритвы.

Светлая фигурка почти потерялась на белой ленте и тогда до меня дошло — ведь путь впереди устлан розами. Белыми розами. И тогда я сделал нечто, совсем на меня не похожее — протянул руки ладонями вперёд и тихо сказал — Светлой дороги. И с радостью услышал Васин голос, произнесший те же слова и голос Юриса — И вам — Светлой Дороги.

Вернуться оказалось гораздо проще. Я представил перекрёсток и Шныгу. С перекрёстком вышло просто отлично, а вот домовой почему-то яростно чесал ухо. И когда мы возникли на месте я был капитально обложен хорошим русским матом.

— А как же дорога? — съязвил Вася.

Лучше бы он этого не делал. Домовой припомнил ему все проступки, меня даже досада взяла — выходит он не у меня одного пасся. И в завершение бурной своей речи сказал что перекрёсток, пока мы ходили, крутнулся.

— Подумаешь проблема — свечение оттуда, значит, мы пришли вон по той дороге.

— Ты уверен? — спросил я.

— Не совсем… — замялся Вася — но мне так кажется…

— Когда кажется — креститься надо! — ехидно заметил домовой.

— Я пионер!

— Вот и плохо. Крещеным сам Отец помогает.

— Я тоже не крещеный. Так что? Будем стоять до самого утра?

Вася хихикнул.

— Я кое-что придумал. Нам надо закрыть глаза и просто напросто… — он сделал длинную паузу — проснуться и всё!

— Точно!

Мы закрыли глаза, и я представил, что лежу в своей кровати, на тумбочке мерно тикает будильник, урчит холодильник, светит красным глазком мобильник и так хочется рвануть рубильник, что бы этот чёртов напильник… Я открыл глаза — я лежал на Дороге. Рядом пошевелился Вася, устраиваясь поудобнее. Шныга беззвучно давился от смеха.

— Ему снится, что он дома.

— Как так может быть?

— Я тебя предупреждал — здесь Дорога.

— А как же грешники?

— Ты хотел сказать нечистые духи? Все по-разному устраиваются…

— Смотри, просыпается. Сейчас я его разыграю.

Я скорчил как можно более страшную рожу и наклонился. Если бы я был провидцем или просто чуточку посообразительней! Если бы. Вася медленно открыл глаза и уставился на меня. Потом вскочил и с диким криком рванулся вдоль по первой попавшейся дороге.

— Василий, стойте! — отчаянно закричал я. — Это я — Саша!

— Больше на понт не возьмёшь, бесовское отродье!

— Васа стой, заблудишься! — запищал Шныга.

Голос домового подействовал как ракетный ускоритель — напарник исчез за поворотом быстрее звука. Донёсся громкий хлопок.

— Бежим за ним! — скомандовал я.

— У меня ноги короткие; я лучше вас здесь подожду.

Я оттянул курточку.

— Прыгай!

Домовой стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Кому сказано?!

Шныга ловко запрыгнул и завозился, устраиваясь поудобнее.

— Главное — не ссы в карман и всё будет оки-доки.

С этими словами я припустил, что есть духу.

Васю я нагнал очень скоро — видимо он во время пробежки основательно ругался.

— Ну ладно, поприкалывались и будет. Извини, — я положил руку ему на плечо.

Она провалилась в пустоту. Я сделал ещё одну попытку остановить напарника и снова вместо мягкого предплечья пальцы сжали воздух. Вася спокойно шёл вперед, и я уловил ещё одну особенность — выражение лица не менялось.

— Что это?!

— Не знаю, — испуганно сказал домовой и ойкнул.

Навстречу промчался всклокоченный человек. Он что-то бормотал на бегу, а из оттопыренного кармана торчал… Шныга!

— Ну-ка за ним.

Когда я догнал его он уже шёл быстрым шагом.

— Эй! — крикнул я ему.

Как и первый он и не подумал остановиться, а когда я схватил его за руку мои пальцы поймали пустоту.

— Ничего не понимаю — ведь он только что разговаривал. Странно, очень странно.

— Ага. И ишо на тебя дико похож… — донеслось из кармана.

Тут мы обогнали молодую красивую женщину. Я специально забежал вперёд и стал. Она прошла сквозь меня, и я ощутил лишь лёгкую щекотку. Но вместе с ней в душу прокрался и страх. Я не ощущал опасности как возле мары, но мне стало не по себе когда я подумал что будет, если мы не найдём той Дороги.

Впереди опять появился Вася. В этот раз он сидел. И снова моя рука прошла сквозь его тело. Я дошёл до перекрёстка и задумался — что-то в нём мне показалось не так. Шныга подтвердил мои опасения.

— Дороги одинаковы.

— Точно. И куда он мог пойти?

— Не знаю.

Тут я увидел, как медленно прошёл Вася в одну из дорог.

— Видимо нам туда!

— Почему? — спросил домовой.

Я молча показал на уходящего по дороге напарника и направился следом.

— Вместе весело шагать по просторам, по просторам…

— И о чём-то напевать. Лучше хором, лучше хором! — подхватил Шныга.

— Раз словечко, два словечко — будет лесенка, раз сердечко, два сердечко будет песенка!

Я так увлекся, что даже не обратил внимания на то, что у нас давно появились попутчики и кое-кому из них моё пение явно проехало по ушам. Он замедлил шаг и с любопытством посмотрел на меня. Взгляд его мне очень не понравился — глаза какие то змеиные, ледяные — даже у киллеров более тёплый взгляд.

— Не надо премии "Овация"! — я шутливо раскланялся.

Незнакомец остановился. Я спокойно пошёл себе дальше. Как вдруг услышал шелест крыльев и от удара в спину покатился кубарем. Цепкие пальцы сомкнулись на шее. Я захрипел.

— Всё как в жизни… — мелькнуло в угасающем сознании.

Тварь победно зарычала. Я отчаянно сопротивлялся — но где там… И вдобавок ко всему я почувствовал, что отрываюсь от земли.

Неожиданно тварь взвизгнула и ослабила хватку. Это дало мне возможность глотнуть воздуха и использовать кое-что из приёмов уличной драки. Тварь с протяжным стоном схватилась за глаза. Я шлёпнулся на дорогу. Сразу вскочил и схватил тварь за ноги.

— Хозяин! — мелькнули горящие глаза домового.

Тварь яростно заверещала, когда я ударил её кулаком в грудь. Грудь оказалась неожиданно твёрдая и гулкая. Тварь отлетела к краю дороги, и теперь била широкими перепончатыми крыльями, стараясь встать на ноги. Я сделал безумно опасный прыжок и с маху пнул в шерстистый бок. Противно хрустнуло и на дороге никого не стало. Я подошёл к самому краю и глянул вниз. Лучше бы я этого не делал. Ноги подкосились, и я упал на колени. Даже на коленях дрожал и мне пришлось лечь — внизу мерцали звёзды.

— Мой хозяин победил зурга! — серенькая ножка радостно топнула. — Мой хозяин победил тёмного!

— Твой хозяин боится высоты… — я еле еле смог выговорить — сказывалась схватка.

— Мой хозяин боится высоты! — не менее радостно продолжил Шныга.

Ну что ещё оставалось делать, как не встать и идти. Что я, маленько передохнув, и предпринял. Теперь мы шли молча. Я то и дело посматривал вверх — вовсе не улыбалось стать добычей этих тварей. Вот впереди за поворотом мелькнула ещё одна фигура. Я сразу насторожился — все кто нам встретился шли туда же куда и мы, а эта — навстречу. Я остановился и толкнул специалиста по иным сущностям.

— Этот не опасен — он верхний.

— Чего?

— Выше третьего неба.

— Ну и?

— У всех просветлённых большие уши.

— Не понял?

— Это от того, что душа отделена от плотного и что бы совсем не отлететь она и держится за уши. Вот.

Я не нашелся, что возразить против такого аргумента, и мы не торопясь направились к человеку в сером плаще.

— Мир дому сему.

— Мир дому вашему, — тихо прошептал домовой и я повторил.

— Мир дому вашему.

— Мир душе, заблудившейся в лабиринтах отражений.

И всё встало на свои места. Значит, наши попутчики были отражения…

— Не все. Были и духи, и не забудь о слуге тьмы.

— Вы читаете мысли?

— Нет. Я вижу.

— Говорю тебе ещё раз — это верхний и не простой — посмотри на оружие.

Я окинул взглядом ладную фигуру незнакомца и смущённо прошептал — У него нет никакого оружия.

— Ну, ты даёшь! — Шныга прикрыл рот ладошкой — Я магию меча уже когда почувствовал.

— Какого меча?

— О чём вы там шепчетесь? А хотя о чём же ещё они могут шептаться как не о тебе, Бард! — незнакомец коснулся пояса и мгновенно полыхнула молния. Я отпрянул.

— Не бойся. Он не причинит тебе вреда. Ты ищешь своего друга. Я знаю, где его найти. Иди за мной.

— Но вы, ты идёте в противоположную сторону — недавно здесь прошёл призрак нашего друга.

— Отражение. Ваш друг там! — незнакомец показал мечом. — Поверь мне!

— Хозяин, поверь ему — он Верхний. Он пил из Океана. Он из Семигорья!

— Такой маленький и речистый, — незнакомец протянул руку и почесал домовому ухо. — Как тебя зовут, хотя погоди, в этом мире не принято интересоваться происхождением; просто я чувствую, что ты неспроста упомянул Семигорье.

— Зовите меня Сереньким, — сказал домовой.

— Прекрасно! В этом мире меня зовут Странник.

— Я — Саша. То есть Александр. Приятно было познакомиться.

Странник свернул меч и снова приладил его на талии. Если бы я только что не видел сверкающего клинка, я решил бы, что это красивый пояс из серебра.

По дороге нам попалось несколько Василиев — и сидящих, и медленно бредущих. Потом на дорогу стали выползать клочки тумана. Странник явно забеспокоился.

— Он что…? — спросил я.

Странник кивнул.

— Как цветок тянется к Солнцу, так и сердце человеческое тянется к Свету, — произнёс он нараспев — Твой друг, впрочем, не он один, поддался чарам зеркал.

— Но ведь ты тоже встретился нам среди отражений! — обиделся я.

— Я пришёл сюда, потому что… — он замялся.

— Сплошные тайны! — съязвил я — Не хочешь — не говори.

— Это вы там, в Мелот можете бросаться словами, да и то осторожно — не от всего сердца, а здесь…

— Хозяин, вспомни про Дорогу, — пискнул из кармана Шныга.

— Понял. Был не прав, — расшаркался я — Как скоро мы его нагоним?

Вместо ответа Странник махнул рукой. Вдалеке на мерцающем полотне дороги брела одинокая фигурка.

— Да уж — тут пилить и пилить… — я ускорил шаг. И тут домовой довольно сильно меня ущипнул.

— Ты чего?!

— Хозяин, в маре движение!

Странник остановился и вгляделся в наползающие жёлтые клочки. Потом он достал блестящий золотой предмет, очень похожий на арбалетную стрелу, украшенную тончайшим орнаментом, и сжал его в правой руке. Закружился вихрь — меж его спиралями просачивались золотистые лучи — я прикрыл глаза ладонью. Когда я её убрал Странника рядом не было. Затем впереди сверкнуло несколько раз, донёсся протяжный вой и снова возник вихрь. Спирали опали.

— Всё-таки тебя нашли, пропащая душа! — я крепко обнял его, всё во мне ликовало — Извини за глупую шутку…

— Это ты меня извини… — неловко произнёс Вася — Понимаешь, Лиго всё же… Но ты не думай, я чуть-чуть…

Он умолк.

— Ты лучше расскажи своему другу, что ты такого увидел, что встал как вкопанный! Странник подмигнул.

— А чего? Ну… Короче побежал я, куда глаза глядели. Ну и, конечно, дороги то незнамые — заблудился. Потом думаю — куда большинство идёт там верный путь… Ну и пошёл.

Вася поёжился.

— Долго шёл. Отдыхал, потом снова шёл. Попутчики все какие то больно неразговорчивые. Все такие… уверенные. Спросил выйду ли я к свету, так они на меня как на идиота посмотрели и ни слова не говоря, пошли себе. Потом смотрю — туман всё гуще и гуще, хотел в другую сторону — так муторно стало. А потом… — Вася снова поёжился. — Смотрю, туман потемнел, и это тёмное аккурат к Дороге движется. Бежать хочу, а ноги не слушаются! И тут выкатываются сзади и спереди от меня щупальца — присоски с зубами, и ещё глаза — ледяные, брр. Такая злоба!

— Я смотрю — кошмар его полностью парализовал. — Странник погладил меч — Вот Бард и спел порождению Тьмы песню смерти.

— А как же… — я не договорил

— А так — душа более тонкая сущность, чем тело. И всё же материальна, её тварь могла поранить.

— И что?

— Твой друг мог тяжело заболеть или вообще… Впрочем, это долгая песня… Вам пора возвращаться — нить очень слаба. Возьмите меня за левую руку.

— Оба? — недоверчиво спросил я.

— Оба, — повторил Странник.

Нас окутало золотое облако. Так трудно было сделать первый вдох, так странно было дышать искрящейся пылью…

Мы шагнули вперед, и я провалился в тёмную полосу беспамятства. Единственное, что запомнилось это фраза, которую Странник сказал Васе на прощание: лучше идти к страху маленькими шагами, чем убегать от него.

Примечания:

4

Пушер, толкач — торговец наркотическими веществами.

42

Стрематься — бояться.

43

Отмудохали — сильно избили.

44

Лю-лю — люблю; узнать у Гены что означает "кисточка".

45

— Что?

— Ничего. Спи.

— Хорошо. (латышский).

46

Где Пушкин? (латышский).

47

Из сборника "Русский эротический фольклор".

48

Прокнайсать — просмотреть.