Всё шло как обычно. Дым из курильницы стелился седыми космами. Тускло мерцали свечи. Свет их упирался во тьму будто в стену. Помешав бронзовой лопаточкой благовония он произнёс первое слово заклинания. Дым сгустился. Сильным, уверенным голосом он продолжил.

Теперь дым не расстилался по комнате, а, медленно вращаясь, свивался в переливающийся конус. Вот конус переместился к потемневшей чаше; вращение ускорилось. Отдельные пряди стелились следом, всё напоминало шпулю, верхние слои ниток которой, подгнили.

Вот оборванные кончики втянулись и «шпуля» замерла.

— Именем — торжественно начал маг.

— Можешь не продолжать. Я слушаю тебя.

— Демон, имя твоё?

— Асмодей.

Конус налился мраком. Мрак покрылся паутиной разрядов, запахло свежестью. Конус стёк на пол и бешено крутясь, касаясь защитного круга, обежал замершего мага.

— Какие мы крутые, — ехидно произнес дух, увидев, что маг поднял жезл, — Я так и дрожу от страха.

Из жезла вылетела зелёная молния.

— Ой, как больно! — притворно заплакал конус.

Зелёные разряды смешались с огненными — посыпались искры, запахло серой.

— Асмодей, приказываю тебе… — маг стиснул жезл.

— Нет, это я приказываю тебе!

Светящаяся линия вогнулась. Молния из жезла впилась в невидимое плечо.

Демон захохотал.

— Вот тут ты и попался.

Стены комнаты исчезли. Он стоял посреди красноватой пустыни. Подняв руку, он коснулся кончиками пальцев пламенеющей защитной стены и тут же отдёрнул. Клацнули челюсти.

— Добро пожаловать в Хлябь, дорогой Евгений Павлович, — демон ухмыльнулся — Как толковать будем: по-хорошему или?

— Мне с тобой говорить не о чем, пошёл прочь, нечистый!

— Айяяй, Евгений Павлович, Евгений Павлович, — нехорошо. Так порядочные люди деловых разговоров не ведут.

Маг снова поднял жезл.

Из-под ног демона вырвался столб огня.

— Катись на свою историческую родину, урод.

Асмодей взвыл. Песок тихо журчал, стекая по оплавленным стенам в бездну.

— Пора и мне.

Маг начал читать заклинание возвращения.

Вдруг земля задрожала. Он судорожно сжал жезл и пристально оглядел пустыню.

— Никого…

Песок разлетелся в стороны. Внутри круга стало темно. Нечто, чернее самой ночи метнулось к нему. Ледяной вихрь вырвал жезл и отшвырнул в сторону. Маг почувствовал, как его горло сжали стальные пальцы и беспомощно задрыгал ногами. Из мрака полыхнуло красным. Асмодей бросил полузадушенную жертву оземь и подплыл к защитной стене. Что-то пробормотав, он ударил обеими руками. Зазмеились трещины. После второго пламя разделилось. От концов дуги оно побежало к центру и там, свернулось клубком.

— Неплохо сработано.

Асмодей взял шипящий клубок и положил на ладонь, — Никогда не видел такой преданности. Вы, Евгений Павлович счастливчик. Вас любят. Вы знали об этом?

Маг выплюнул песок. И нарочито медленно сел. Жезл торчал всего руку протянуть.

— Нет.

— Эй, протянешь руку — протянешь ноги!

Демон отбросил саламандру и взвился в небо. Ловко уклоняясь от зелёных вспышек прошёл на бреющем прямо над головой.

— Как же ты мне надоел!

Из указательного пальца метнулась угольно-чёрная змейка. Смешавшись с зелёной вспышкой она распалась на множество змей. Грозно шипя, они поползли к магу.

Зелёные вспышки разрывали гадин на клочки, но остальные упрямо двигались вперёд. Пришлось отступать. Мал помалу он оказался возле пробоины. И тут камнем упал демон.

— Не хотите ли взглянуть на место вашего будущего пребывания?

Рука демона вытянулась, так что маг оказался висящим над дырой. Он только взглянул вниз и выронил жезл.

— Аккуратнее, — недовольно проворчал демон, подхватывая отшлифованную палочку, — Всю преисподнюю взбаламутишь.

Ловко воткнул жезл в песок. Следом пала чёрная змейка и принялась пожирать остальных.

Демон поставил трясущегося мага. Сдул невидимые пылинки.

— Чито, чтто вы от меня хотите?

— Дорогой мой Евгений Павлович, вот с этого и надо было начинать.

Из пролома поднялась раскалённая глыба. Капли, оставляя синие дорожки, сыпались в спекающийся песок. Асмодей сосредоточился. Глыба зависла. Лицевая сторона её стала плоской. Демон повёл рукой и произнёс несколько слов. Грань налилась светом.

По серебристой дороге шёл человек в сером плаще. Из глаз демона выплеснулась ненависть. От зеркала отпал кусок и растёкся в лужицу.

— Ваш друг?

Асмодей осклабился.

— Давний знакомый.

— В гости?

— Как там у вас говорят — незваный гость хуже татарина? Так вот — этот гость хуже незваного!

— У нас любых гостей встречают хлебом-солью.

— Конечно! Вы правы, Евгений Павлович. Вот и окажите ему достойный приём. И учтите — не препятствуйте ему.

— Почему?!

— Почему? — Асмодей скрипнул зубами, — Это Верхний!

— Верхний? С визитом?

Демон не ответил. Он злобно смотрел, как человек в сером плаще дошёл до перекрёстка, некоторое время постоял на нём и двинулся по одной из дорог.

— Дорога в лабиринт отражений. Что-то не похоже, что он рвётся вниз. Ага, удаляется.

— Господин демон…

— Господин Асмодей.

— Господин Асмодей, в чем будет заключаться моя помощь?

— Я знал что вы, Евгений Павлович, деловой человек. Надеюсьчто и умный. Поговорим в следующий раз. Оставляю зеркало в вашем распоряжении. До свидания.

Демон подмигнул — на крыльях с вороньим отливом заиграли багровые отблески, и бросился в дрожащее над пробоиной марево.

— Благодарствую за ворота.

Из бездны поднялся хохот и растворился в недвижном небе.

— Пора возвращаться, — подумал маг.

Он подобрал жезл и направил его в сторону. Ставший привычным туман салатного цвета окутал его и несколько мгновений спустя он был в комнате. О происшедшем напоминал лишь оплавленный край курильницы. Прочитав защитную мантру Евгений Павлович лёг спать. Ему приснился хороший сон — как и обещал Князь в их первую встречу.

Мне открыло существо с причёской "взрыв на макаронной фабрике" и вращающимися в разные стороны глазами.

— Ты чего на стрелку не приехал?

— Да, понимаешь — пошло наперекосяк! День тянулся как гондон — вроде бы и что-то делал, но всё — так себе. Припёр четыре литра крутки. Выпил с мужиками в честь примирения с самим собой. После обеда перетаскивание грузов на короткие и длинные дистанции. Помылся и нах хауз.[8] Заебись.

Часов в семь стучат — Дед. Попросил разобраться с «Запором». Скачет как козёл и всё тут. Ну, я сел, завёл. Вроде ничего. Поехали — точно, — дёргается. Ничего не понять. Покатались. Вылезли, ну я с досады бац по колесу, а оно так: дзиииинь. Думаю — что-то не то. Взял манометр у Эдика — зашкаливает. Попросил другой. Шесть атмосфер! В чём дело?

— В чём?

— Оказалось, Деду самому тяжело было качать, так он поставил спирту ханурям. Ну, те ему и накачали.

— Ну, дают!

— Я ему стравил. Дед и мне пузырь. Сижу, пробую. Слышу за стеной треск, мат-перемат и… тишина. Подождал немного и решил глянуть — что случилось — сосед как никак! Дверь не заперта. Смотрю, — Паточник стоит, держится за лестницу. Ведро сверху. Обтекает. Хорошо, масляная была. Лил ему масло подсолнечное на башку, отмывали. Пять перекладин сломал!

— А почему Паточник? Патоку любит?

— Да нет, — самогонку из неё гонит…

— Ааа — протянул я — Всё это, конечно, прикольно, но спать то ты лёг или как?

— Каком кверху! Около девяти притопала Чумовозка, она же Мальвина — как всегда умирающая, с охуенным ковром. Соседка снизу налила ей стакан вина, и мы пошли домой, к ней. С ковром. Ничего смешного. Вернулся — ну, хоть топор вешай. От бедолаги навоняло так, что никакой насморк не спас.

— А как с палочкой чая?

Вася мотнул головой.

— В полночь какой то мудак скатился по лестнице — я выглянул, думал — шею себе сломал, а он дверь головой распахнул и выпал в улицу.

— От соседа с отмытой головой?

— Ага.

— Так ещё ночь впереди!

— Потом она ещё раз пришла — просила купить у неё уксус.

— Ну и купил?

— Нет, не купил! А, ну вот. Часа в три приполз ещё один ханурик и попросил шамурлы на десять сантиков.

— И как?

Я начал тихо давиться смешинками.

— Паточник покрыл его в несколько слоёв матом, а я опять не мог заснуть.

— В общем, заснул ты через час, так?

— В том то и дело что нет — в пол пятого вернулся твердолобый и стал колотиться в двери. Почему-то в мои! Потом они ещё выясняли, куда делось пять латов!

— Сочувствую…

— А потом я заснул. И ни хрена не слышал!

Я уже не смог удержаться.

— Ты чего?

Отсмеявшись, я сделал таинственное лицо.

— Ничего. Всё нормально. Я тут решил погулять, раз сорвалось. Вот на барахолке книжку прикупил — дёшево. Глянь, может и тебя заинтересует.

— "Тайны сновидения" — и чо? — на его лице ярко отпечаталось недоумение.

— Как что! Нам нужна информация, и неважно как её достать.

— Ты думаешь — он показал на брошюру — это поможет?

— Не знаю.

— Попытка — не пытка, как говаривал товарищ Берия?

— Вот-вот.

— Когда приступим?

— Разумеется, когда хорошенько её изучим. Там ещё про открытие третьего глаза была.

— Тебе, Шура, этот третий глаз нужен как собаке пятая нога.

— В жизни может всё пригодится — и третий глаз, и пятая нога и искусство сновидения. На книжку и чао.

Сквозь сон мне послышались голоса.

— Гляди, гляди — вставать собирается!

— Спорим, не встанет?

— Это почему же?

— Побоится.

Кто-то хихикнул.

Я резко открыл глаза — никого. Наверное, соседи любятся. Мой тоже был на взводе, но по другой причине. Я спустил ноги, сунул их в тапочки и направился в туалет. Как ни странно отправление естественной надобности не состоялось, по причине неожиданного облегчения. Сон есть сон. Я подтянул трусы и потопал обратно в кровать. И тут то меня поджидал сюрприз.

Сначала я подумал, — негр. Потом, разглядев его пристальнее понял, что ошибся. У сидящего за столом не было ни глаз, ни рта — только силуэт. Силуэт человека. Сам для себя я назвал его Черномордин или покороче — Чёрным.

Он чавкал и давился. "Кто сам в душе свинья, тому и со свиньёй приятно!" — подумал я, а вслух сказал, — Уважаемый, не могли бы вы кушать потише — всё-таки в гостях.

Чёрный не ответил. Потянувшись за очередным куском, задел и опрокинул кружку с чаем. Следом полетели тарелки, ложки и прочее.

— Ну, это уж слишком!

Я сгрёб Чёрного за шкварник, тот при этом странным образом извернулся и попытался тяпнуть меня за палец.

— Но, но. Не балуй!

Я распахнул дверь, придал должное направление непрошеному гостю и для закрепления установки влепил хороший пендель.

Задница намного обогнала голову, сам Черномордин пролетел по коридору быстрее метеора. Я брезгливо отряхнул руки и закрыл дверь.

Вернувшись в комнату, окинул взглядом стол и подумал — Вот тебе и законы гостеприимства!

Мал помалу я устранил бардак и присел на краешек стула — передохнуть и поразмыслить. Во первых — это был не негр. Во вторых — квартира была закрыта, но когда я вернулся из санузла он уже вовсю насыщался.

Не ищи негра в тёмной комнате, тем более, если его там нет — мне просто показалось. Тем более это сон, а во сне чего только не происходит. И…

Слабый шорох прервал мои размышления. Я насторожился. Шорох повторился. Я осторожно подкрался к месту, откуда он доносился. Нечто темно-серое, похожее на большую мышь, возилось в углу. Долго не раздумывая, я ухватил это серое за выступ похожий на ухо. Раздался громкий писк. Она или он скакнул сквозь стену, но выступ остался зажат моими пальцами. Прошло совсем немного времени и темно-серый появился снова.

— Слышь, дядька, пусти — больно же.

После Чёрного меня удивить было трудно, и я подтащил визитёра поближе.

— Что ты тут забыл? А?

— Понямать хотел…

— Что?

Существо дёрнулось, но я держал крепко.

— А ну-ка пойдём!

Я потащил упирающегося темно-серого за собой.

— Говори сколько вас ещё и что вы затеваете. Быстро.

— Да один я. Хотел понямать — существо сложило пальцы в ложку и несколько раз поднесло их ко рту.

— Поесть, значит?

Темно-серый закивал головой.

— Ну что ж — бери, угощайся, — я показал на стол, ухо, разумеется, отпустил.

Существо опасливо покосилось и буркнуло

— Это стервы от вас питаются, а мне и простых манаций хватит.

Окончив фразу он метнулся в угол, потом, громко топая, вернулся.

— А — сделав якобы равнодушный вид сказал он — Бьют — беги, дают — бери.

Запрыгнул на стол, уселся с краю и пошёл жевать.

Теперь я хорошо рассмотрел гостя. Можно было сказать про него, что он одет — серо-серебристый мех классно смотрелся. Большие тёмно-жёлтые глаза так и стреляли по сторонам, одно ухо, — за которое его я попридержал, алело, другое — было светло-серым, почти белым. На ручках по три пальца, на ногах по четыре. В отличие от Чёрного манеры его были безукоризненными. Не светские, но всё же.

Вот он изящно стряхнул с усов крошки и неожиданно икнул.

— Кто-то вспоминает… — и продолжил — Ну, ещё марафету[9] втыкнуть — и полный кайф.

— Чего, чего?!

— Я говорю — покемарить нехило бы.

— Это точно. Поспать не мешало бы.

— Если можно, я там, в уголочке подрыхну — совсем дошёл…

— А чего так?

— А толку скулить? Жил я в старом доме. Еды вволю — рубай, не хочу, спокойно. Потом хозяин возьми и уйди. Пока наследство делили, никто хату не хранил. Нашла хевра — бомжи, пацанва. Иной раз живот болел от ихних манаций. И баклуши вились, и тёмные, что ты Чёрным назвал, и лярвы. Потом ещё хлеще — такие поналезли — глюки звать — только держись. Хорошо я когти вовремя рванул. Саламандра[10] поселилась и, как окрепла, так весь дом и попалила. Кто оборваться[11] не успел, все сгорели.

— Да, печальная история — половины сказанного я не понял, но сам меланхоличный тон рассказа говорил о сермяжной правде. — Ну и куда ты?

— Ну, сегодня ещё тут перекантуюсь[12] — а завтра видно будет.

— А почему сюда пошёл?

— А у тебя почти никого не висело — баклуша я отметелил и вышиб, а тёмному хватало — видел какой амбал стал, всё грабки распускал, а сам по мордасам получил! Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал!

— Э друг, да мы так до утра не заснём. Давай на покой. Да, как тебя зовут?

— Всё шняга. Достало, — тихо бормотал мой гость.

— Спокойной ночи, Шныга.

— Спокойной ночи, Хозяин.

Вечер был какой то вялый, меланхоличный — словно сдутый шарик. Голубые сполохи выхватывали серебристые от инея деревья и кустарник; электричка ползла как черепаха, под сиденьем также неторопливо раскалялся тэн. Тепло приятно расслабляло. Пахнуло бомжами. Мужчина с жестянкой из-под рахат-лукума молча подходил и стоял рядом с редкими пассажирами. Женщина в дублёнке, перепоясанной ремешком, тщательно осматривала углы.

Промелькнула перед глазами круглая небритая физиономия и застыла. Я молча развёл руками — жест был понят и пара тихо исчезла — расположилась на сиденьях у входа и ехали, тяжело думая о чём-то своём.

Раздвинулись дверцы, и вошёл третий. Крупный лоб мыслителя и манеры лорда. Среднего роста, потёртое старомодное пенсне, несказанно помятый, и в то же время чистенький и добродушный. Он перебросился несколькими фразами с парочкой и почему-то направился в моё купе.

— Будет просить деньги — скажу — иди, накуй! Забодали, — и я демонстративно уставился в окно.

Сиденье напротив скрипнуло. В зеркале окна появился мой сосед. Он молча провожал взглядом улетающие разноцветные огни и чему-то улыбался.

— Тётенька Зима упрямится, уходить не хочет. Ничего, скоро Солнышко припечёт, станет ей в шубе жарко — никуда не денется — улетит на Север в свои ледяные чертоги, — сказал я. Если честно — чёртова фраза вырвалась неожиданно для меня — сам с собой вслух я ещё не разговаривал.

— Вы писатель, молодой человек? — бомж продолжал смотреть в окно.

— Да нет — журналист. Веду рубрику в газете… — я искоса взглянул на любопытного старичка.

Название на него не произвело ни малейшего впечатления. Я даже немного оскорбился за свою альма матер.

— "Ё-моё зверьё" называется…

— О старших братьях наших?

— Старших?

Мы повернулись одновременно.

— Есть такая гипотеза: животные — падшие люди. Покорившиеся страстям…

— А люди, выходит, просветлённые звери?

Молчит.

— Мне лично нравится "наши младшие братья". Вот про них самых… По письмам читателей. Лучшие — призы получают от спонсоров — у нас крутые спонсоры! Если у вас есть история, можете рассказать — я её опубликую. Может утюг какой выиграете…

— К сожалению, молодой человек, нет у меня истории про кошку или собаку. Есть про одного человека, который долго стучался в поисках истины… И вот когда лишь отблеск её пал на объятую тьмой землю под ногами и всего то надо было взять возгоревшийся фонарь и нести, понял, что он слаб и немощен, и совсем не готов к упорному труду, тягостям и открытому непониманию — так разрываешься между беспечным ребёнком, наивным и доверчивым и каким то чужим самому себе прежнему… — старик умолк.

— Извините, вы — писатель?

— Нет, молодой человек, я не писатель. Я Свидетель. Только не подумайте…

Я, якобы смущённо — именно это я и подумал, пробормотал — «Башню» сносит и заносит…

— Вы далеко не глупец, молодой человек. Другое дело — что толку вести борьбу с самим собою, если гордыня борется с комплексом неполноценности.

— Вот чёртов старикан! — я мысленно уронил его вставную челюсть.

— Нет журналиста, который не хотел бы стать писателем — вы это имели в виду?

— Не совсем. Впрочем, вы прекрасно поняли, о чём я сказал, верно?

Я кивнул.

— Извините, но я уже собираю материал. Работы по горло. И почему бы вам…

— Не написать всё самому? — улыбнулся старик. — Видите ли — я скоро опять умру.

— Как это? — я отодвинулся.

— А так — приходит срок и я засыпаю.

— Так все засыпают.

— Но не все просыпаются помолодевшими. Мне опять станет, как и тогда, в тот роковой день… Самое печальное, что я забываю почти всё — остаются жалкие крохи. Поверьте, молодой человек — за две тысячи лет я много повидал, многое узнал…

"Если у больного навязчивый бред — дайте ему выговориться, не перебивая…" — всплыла строчка из брошюры "Уход за душевнобольными в домашних условиях". Загрохотало. Электричка пролетела мост и остановилась.

— Эх, молодой человек, мой вам совет — присматривайтесь к прохожим… и никогда не делайте поспешных выводов. А всё было так… Я сидел дома. Снаружи донёсся сильный шум.

— Что случилось? — спросил я у привратника. Он и рассказал мне, что, дескать, арестовали человека, выдающего себя за сына Бога! Жар любопытства снедал меня. Я накинул плащ и вышел.

Было жарко. Душно. Я увидел толпу, заполнившую улицу — в те времена зрелища были нечасты, поэтому казни всегда привлекали множество народа. Воняло чесноком, дешёвым вином и потом. Я поморщился. Сегодня собралось много гоев… Как никогда. Пока я стоял, воришка срезал у меня кошель… Это мне испортило настроение. Да… Зеваки в толпе оживлённо переговаривались. Кто-то сказал, что смутьяны перебили всю стражу, посланную за их учителем. Толпа одобрительно зашумела. Пока показалась сама процессия, я узнал ещё много чего — что новый пророк исцелял немощных, даже слепых, что в любимцах у него был смазливый юноша, что якобы даже стихии и мёртвые повиновались ему. И вот показался тот, на чей последний вздох пришли полюбоваться те, которых он, если рабы не врут, целил. Окружённый солдатами, пошатываясь под брусом, брёл худощавый молодой мужчина. Он подложил рубаху, сложенную в несколько слоёв… На спине вспухли рубцы, струйки пота оставляли серые разводы. «Царя» украшал терновый венец. Волосы облепили лицо.

Солдатам тоже было нелегко в тяжёлых шлемах. Пот заливал глаза. Они бранились и поторапливали преступника, который еле тащился, тяжело дыша. Из-под колючек, впившихся в кожу сочилась кровь… Он споткнулся и чуть не упал. Солдаты загоготали. Остановился в тени дома — перевести дух.

— Богохульник! — крикнул я, — не оскверняй моей стены.

Он повернул осунувшееся лицо — полыхнули глаза, и прохрипел, — Просящему не отказывай… Жди меня в его Царстве, что дороже тебе Божьего…

— Всё ясно — секту посещал и перегрузил свой старенький умишко… — я наклонился, изображая жгучий интерес.

— … рассмеялся. Сотник цепко взглянул на меня и рявкнул — Дорогу! Потом ткнул пальцем в грудь моего соседа и показал на лестая,[13] изнемогающего под тяжестью. Симон никогда не отличался доблестью… Солдаты подбодрили его парой ударов. Симон поволок… Я же… прожил долгую жизнь и вот однажды я заснул, и воссияло Солнце, и…

— Солнце?

Старик поправил пенсне.

— Я стоял посреди равнины. Ни травинки, ни былинки… Небо падало. Словно ворон. Он протянул когтистую лапу… И воссияло Солнце. И Голос сказал, — Быть тебе отныне Свидетелем пришествия Сына моего. Меня окутал светящийся золотом вихрь. Потом я услышал — Спи, и вдруг ощутил тепло постели, колючий ворс одеяла. И пал во тьму.

Сначала я обрадовался — сколько я прожил в кутежах столетий, не помню. Всё приелось. Тогда я стал искать смерти — в сражениях и дуэлях. Я чувствовал боль, страшную боль. Проваливался в небытие и снова просыпался помолодевшим и исцелённым… И тогда я стал наблюдать. Сейчас я ношу в себе итог всей последней жизни. Скоро придёт срок, и я всё забуду.

Старик расплакался.

— Так вы запишите и положите в банк, а ключ и шифр в карман.

— У вас есть перо?

— Не те времена!

Я щёлкнул «Parker» ом.

— Вот смотрите…

— Меня зовут Александр.

— Разрешите представиться — Агасфер Алозиевич Бессмертных. Меня на Центральном каждая собака знает. Ндаа… так вот — смотрите, Александер.

Старик что-то набросал мелким изящным почерком и вернул блокнот мне.

— Это идиш. Но не в этом суть — смотрите. Внимательно смотрите.

Колёса постукивали на стыках.

— Скоро моя остановка, — сказал я и недоумённо уставился на бумагу.

Текста не было!

— Ничего себе! — я достал авторучку и нарисовал человечка.

— Не удивляйтесь, Александер — меня как бы нет. Иначе за прошедшие века я только добавил беспорядка в мире. Человеку надлежит приходить и уходить, и каждому в своё время, а я — Свидетельствующий.

Поезд начал замедлять ход. Пассажиры зашевелились.

— Золитуде. Накоша станцияс — Депо, — сказал металлический голос.

— Извините, мне пора.

Я увидел умоляющие глаза полные слёз и неожиданно для себя сказал, — Я всегда еду с работы в это время, кроме субботы и воскресенья.

— Спасибо, буду иметь в виду. Счастливо дойти.

— Не за что. До свиданья.

Вагон остановился. С шипением раздвинулись заиндевевшие створки. Пассажиры, поёживаясь, стали спускаться на покрытый хрустящим покрывалом перрон.

Я успел перескочить рельсы до свистка. Небо чистое — фонари вырубили, а светло. Тишина. Флюиды благости витали среди ветвей. Шёл по аллее — хорошо, и лайф[14] в кайф.

— Увы. Увы…

Хозяин томно развёл руками.

— Может ли сочувствующий проснувшемуся латышскому народу надеяться?

— Надеждой живы мы… Всё в руках Господа нашего.

Отпили кофе. Помолчали.

— Как с помещением, разрешилось благополучно?

— Оно оказалось весьма кстати.

— Всегда рад помочь. По второму?

— С удовольствием!

— А как же заповеди, падре?

Пастор кротко улыбнулся.

— Господь наш, Иисус Христос не запрещал вина… Главное — умеренность.

— Так то вино!

— Игорь!

— Всякое растение, которое не Отец наш Небесный насадил, искоренится. Матфея,15\13. Паровозиком?

— Я индивидуалист. Спасибо.

Хозяин смежил веки. Целитель показал кулак. Бакс пожал плечами и выпустил дымные струйки из ушей — что говорило о великолепном настроении.

— Простите, Виктор — у вас есть какие то необычные решения?

Целитель сделал долгий глоток. Причмокнул.

— Вы, разумеется, понимаете — обязательства перед избирателями, их нужды — вот что определяет облик депутата.

— Конечно, конечно.

Поставил чашечку.

— Господа. То, что я сейчас скажу, может показаться вам шокирующим… — обвёл чуть прищуренными глазами — но вполне укладывается в концепцию настоящего правового государства. К сожалению, не все окажутся готовы разделить мои взгляды.

Широко улыбнулся.

— Господа! Kungi!

Встал, прочистил горло, сунул руку за отворот пиджака и закружил по комнате печатая в такт шагам свой монолог.

Бакс закашлялся.

— Уже появились вопросы?

— Значит, по твоим указам менты меня ещё и охранять станут?

— Как любого гражданина. Игорь, ты же понимаешь — нам нужна культура потребления наркотиков. Будет культура — не будет проблем. Но об этом и другом попозже. Дай закончить.

Виктор снова зашагал по комнате.

Пастырь и пушер успели выпить ещё по одной чашечке. Оратор грузно сел в кресло и плеснул вина в бокал. Красиво отпил.

— Вы были великолепны! — не скрывая восхищения произнёс пастырь.

— Да уж.

Бакс добавил бальзама и снова сказал, глядя на облачко пара — Да уж…

— Если я правильно понял — алкоголь и наркотики прерогатива государства?

— Совершенно верно! Никаких откупов. Только госточки. И… — сделал интригующую паузу — Народный контроль.

— Чево? Наркотный?

— Народный, Игорёша. От слова «народ». Пипл, таутас.

— Ну, хорошо. А работать кто будет, если все обдолбанные будут ходить?

— Как будто сейчас мало. Тебе ли не знать, а? Во первых — не все — кому не нравится, кто к водке привык, у кого денег нет. А во вторых — они же и будут. В трудлагах лес валить, землю рыть. Зато никаких тебе бунтов — чуть что — кайфа лишили и полный привет. Законы ещё никто не отменял, как и Заповеди. Верно?

Целитель подмигнул.

— Вы совершенно правы. Грех не в наркотике — в самом человеке. Есть такая русская поговорка: "Свинья грязи всегда найдёт". Посему не стоит метать перед ними бисер. Господь заповедовал нам — Не убий, говоря о человеках, а не выродках. Да смилуется Всевышний над ними.

— И всё же… Виктор, а как же общественность, школа. Демократия, наконец?

— Ты же слышал глас общественности? Я так скажу — демократия это байка для дураков! Какая на хрен может быть демократия, если овцы выбирают волков, что б те охраняли их интересы? Разные у них интересы, так? А тут действительно Всенародный орган. Не банкир, не бандит будет избран в Н.К., а твой сосед, например.

— Да ну на фиг — он меня сразу к стенке поставит!

— Нет. Он только проследит, что бы ты чеки чистые продавал, что б шприцы не просроченные были, что б только по Закону — с 18 лет и не дай Бог малолетке. Сразу — на первый раз офигимонный штраф, а на второй — лишаешься лицензии, и лет так пять пашешь на заводе.

— А если я по старинке?

— Вот и тебя тоже по старинке: сначала в трудлаг, на встречу со своими невыдержанными клиентами, а выводов не сделаешь — вот тогда и к стенке, по старинке. Кстати, может нюхнём?

— Нюхтовать после ганджи? Крышу не снесёт? А, святой отец?

— Всё в руках Божиих… — смиренно произнёс пастырь.

— Игорь! Дели.

Пушер высыпал на стол порошок. Лезвие запорхало в воздухе. Через пару минут шести лучевая звёздочка посверкивала на казавшейся бездонной столешнице из морёного дуба.

— Прошу к столу.

Целитель раздал каждому по серебряной трубочке.

— Насморка ни у кого нет? Тогда приступим. Итак — закрываем левую ноздрю пальчиком, в правую аккуратно вставляем трубочку. Медленно, с наслаждением втягиваем воздух…

— О.

— Теперь на вторую ножку.

— О!

— Святой отец?

— Премудрый Господь дал каждой твари своей свой кайф. Я предпочитаю русскую белую.

— Смирновъ?

— Её самую.

Хозяин подошёл к бару. Извлёк запотевшую бутылку, три хрустальных рюмки. Подумав, оставил одну.

— Господу нашему, помолясь, приступим…

Пастырь деловито вставил конец трубочки в ноздрю, другой погрузил в рюмку, изящно прикрыл мизинцем носопырку и, томно вздохнув, втянул жидкость.

Бакс и Виктор зааплодировали.

— Да ну! Я лучше ещё прокачусь!

Пастор пожал плечами. Оставив сие приятное занятие, произнёс вибрирующим голосом:

— И выгнал Бог их из Рая: Адама за то, что пить не умел, а Еву — за измену со змием.

И налив вторую, сунул трубочку в другую ноздрю.

"Неплохо, неплохо…" — подумал Бакс — Интересно…

На этом течение его мыслей прервалось звуком открывающейся двери. В комнату вошли три девушки в полупрозрачных одеяниях. Они стали кружиться, словно осенние листья, грациозно ускользая из горячих пальцев распалённых мужчин. Духовный отец заулыбался. Ещё один порыв и…

— Листья жёлтые над городом кружатся… — пропел почти депутат, увидев как девушки становятся на четвереньки и скрываются под столом.

— Что это они? Низкий брейк? — хохотнул Бакс.

От духовного отца осталась одна улыбка.

Золотистая головка скрылась между полами рясы, а тонкие ручки охватили колени.

— Я люблю, когда его слегка покусывают, — сказал целитель в широко раскрытые синие глаза.

Что же касается самого молодого, то он с хищным рычанием выволок танцовщицу на божий свет, развернул к себе спиной и, дрожащими пальцами расстегнув молнию, вставил ей куда следует. Та сладостно застонала. А потом вставил, куда не следовало бы, и девица застонала ещё сладостнее.

После всех дел духовный отец со словами: Спасибо, сестры! С Господом! поцеловал каждую в лобик и девушки, потупив глаза, удалились.

— Чёрт возьми, святой отец! Я совсем забыл о гондоне!

— Девушки чисты и непорочны, — кротко ответствовал пастырь.

— Э э. Я не то хотел сказать… В общем… Короче — кончил я туда не меряно…

— Девушки стерилизованы, — столь же кротко сказал пастырь — Не стоит заводить детей в мире поражённом злом — хватит и наших мук.

— Да. Но ведь Бог заповедовал плодиться и размножаться!

Целитель рассмеялся.

— Сын Божий дал новый завет и наша церковь, Церковь Безмежной Любви, следует этому завету — Будьте совершенны, как совершенен ваш Отец Небесный.

— А кайф?

— Если он способствует совершенству.

— Ну, что ты Игорёк прицепился к человеку!

— А может я хочу стать овцой в стаде этого доброго пастыря!

Все расхохотались и смеялись так долго, что заболели животы. Когда настала пора расходиться пастырь, затрепетав кончиком языка, сказал дилеру — А вы, Штирлиц, останьтесь!

Целитель понимающе пожал плечами и спустился к своему «Ford-Mustang». Через минут пятнадцать спустился довольный донельзя Бакс.

— Ну, воистину Иоанн Златоуст!

Сев в «Mersedes», высунулся из неприкрытой двери:

— По хатам?

Целитель коротко кивнул.

Машины, возбуждённо рыча, выползли из посёлка и покатили в Ригу. Бакс играючи обошёл депутата-целителя — «канарейка» уныло плелась в пыльном шлейфе.

— Молодость, молодость, — пробурчал целитель и вдавил педаль акселератора.

Нажал кнопку магнитолы.

"Мой приятель беспечный ездок…"

Примечания:

1

Блеватин — тошнота.

8

Псевдонемецкое — домой.

9

Не знаю, что имел Шныга ввиду: марафет — это вообще-то кокаин.

10

Саламандра — дух огня.

11

Оборваться — убежать.

12

Перекантоваться — переночевать.

13

Lestai — бунтовщик (латынь).

14

Лайф — английское "life" — жизнь.