Шныга пришёл не один. С ним был пушистый, круглый как пончик, большеротый, сонноглазый баклуш по имени Бормотун. Но, что интересно, сей Бормотун молчал как рыба, лишь иногда выдавая перлы подобные этому: Мудрые учатся на чужих, умные и гордые на своих ошибках, дураки вообще не учатся, но зато учат других. При всём при том ехидно посмотрел на нас.

— Слышь, кореш, — сурово сказал Вася. — Гагарин долетался, а Троцкий допизделся.

— Зачем наезжать, Васа?

— Это не наезд — это так юмор в коротких штанишках, — влез я, — Ну мы идём или болтологией заниматься будем?

Шныга что-то сказал Бормотуну на баклушьем языке, больше напоминающим свист. Тот осклабился и, показав лапкой вверх, свистнул в ответ.

— Ну? — нетерпеливо воскликнул я.

— Он говорит: место, что вас интересует очень далеко. Два мыслеперелёта.

— Да хоть три!

Шныга издал тихое шипение. Баклуш, как мне показалось, пожал плечами и коротко цвиркнул в ответ.

— Он говорит: там довольно опасно. Э э — надо быть хорошим магом, чтобы спокойно разгуливать по Хляби.

— Фигня какая — мы вон на Дорогах были и ничего, выбрались. Пусть ведёт.

И мы отправились в путь. Порядком подустав всё же добрались до места.

— Ну что, ты готов?

Вася кивнул.

— Тогда идём.

Мы двинулись по фиолетовому коридору. В авангарде шёл Бормотун, как местный. Следом ваш покорный слуга, за мной Вася, замыкал колонну Шныга.

Бормотун коротко хрюкнул.

— Сюда, — пискнул домовой.

Мы, как люди прошли через двери. Домовой с баклушем через стену.

Я наклонился над спящим.

— Привет, Гарик, не узнаёшь.

Из тела Гарика приподнялось светящееся облако. Задрожав, оно приняло форму человеческого тела.

— А? Что?

Призрачное лицо повернулось ко мне.

— Инга?! Юрис?!

Вася твёрдо взял светящегося Бакса за глотку.

— Здравствуй, дорогой. Пойдём к нам в гости, глодать кости, свежатинки захотелось. Как ты на это смотришь, Ингуся?

— Положительно, — как можно плотояднее улыбнувшись, ответил я.

— Не на…

— Нена? — передразнил его Вася. — Знал я одну герлу. Мисс пивная бочка!

— Нее…

— Что "нее"?

— Не надо в гости.

— Нет, дорогой, без этого никак — нам неспокойно. Отмщения аз воздам.

— Это Виктор всё, я ни-ни причём. У него б-брат-близнец колдун, он колол куклу, а я ни причём…

— А и врать ты, Егорка. Даже и не краснеет.

— Ей, Богу — не вру я! Я лишь ногти и волосы доставал, а химичили они.

Мы переглянулись.

— Ну, так и быть. Живи пока. — Вася потрепал толкача по щеке. — Счастливо оставаться.

Мы развернулись и гордо прошествовали на выход. Когда я уже был на улице позади раздался изумлённый вскрик. Я обернулся — словно бархатный занавес колыхалась стена.

— Шныга, получилось! — заорал я.

— Нашёл где орать, — прошипел домовой, — Тут баклуший район, котлет только так нахватать можем.

Баклуш негромко взвизгнул.

— Ваш знакомый не сказал всей правды.

— Ну, ну?

— Фуфло толкал, вот что — разбавлял дурь всякой дрянью, а чек загонял за чистяк.[49]

Бормотун снова взвизгнул.

— Он и сейчас это делает…

— Мы не полиция нравов! Шныга, идём. Скажи Бормотуну огромное спасибо.

Шныга коротко взвизгнул. Баклуш негромко взмяукнул в ответ.

— Спрашивает, можно ли ему у вас пожить какое-то время.

Я посмотрел Васе в глаза.

— Пускай живёт, всё веселее.

Домовой цвиркнул, Бормотун разразился чуть ли не соловьиными коленцами, сделал нечто вроде реверанса и растворился в дымке.

— Он что передумал? — удивлённо спросил Вася.

— Где ты видел баклуша, который думает? Пошёл подкрепиться перед дорожкой.

— Так что? Ждём?

— Вася, ты, по-моему, тоже недалеко от баклуша ушёл — это же дух лени! А там и черномордины с бесами припрутся.

— А чо ты сразу то не сказал?! Пошли быстрее!

Мы стремительно миновали фиолетовый коридор и свернули в тёмно-сиреневый, за ним должен был быть салатный. Пара колеров и мы дома.

Брат встретил его с толстой книгой в тиснёном переплёте.

— Привет! Что читаем?

Показал на том.

— Хорошая книга, Витюш. "Эволюция человека" называется.

— Как классик говаривал — Человек это звучит гордо.

— Витюш, существо, доселе именуемое человеком — никчемно и является рабом и паразитом. Рабом — бездумно исполнять приказы более сильного существа и оправдываться тем, что всё в его руках, а паразитом — жить за счёт любви и энергии Бога, в тоже время кусаю руку всё это дающую, понимаешь?

— Понимаю.

— Будущее за новым человеком. Человеком шестой расы.

Виктор сглотнул комок и тоскливо подумал — Ну, опять понеслось…

Но брат неожиданно улыбнулся и сказал, — Опять кого-то перелечил?

— Слава Богу, всё хорошо.

— И всё же ты здесь.

— Да вот, понимаешь проходил мимо. Дай, думаю, зайду.

Гость угрюмо уставился на блестящие носки штиблет.

— Что, братец — пацаны на пятки наступают?

Виктор вздрогнул.

— Никак не привыкну к твоим штучкам!

— И это правильно. Время — деньги. Ты уж как специалист должен бы знать.

— Шустрик газетный на Гарика вышел. Эта сука рваная перессала. Может и гонит. Кинул мыло на мобилу[50] — отдохнуть хочет — устал от суеты, наглец.

— Раз просит надо дать.

— Десять штук?!

Худощавый рассмеялся.

— Витюш, что для тебя эти несчастные десять тысяч. Капля.

— Аппетит приходит во время еды.

— А рыба на червячка, — весело подмигнул.

— Так что мне…

— Согласись. Пусть прикатывает. Что-то ещё?

— Всё нормально.

— Ну, бывай. Счастливо.

— Счастливо.

— Интересно, все верхние такие душеспасители?

Странник сдвинул брови и сказал:

— Неужели тебе не интересен мир?

— Не знаю, — честно ответил я.

Странник вздохнул, значит, лекция продолжится.

— Игра света и тьмы порождает тайну. И эта тайна есть мир.

Я скривился — есть чёрная полоса, есть белая, а есть философская.

— Тебе не интересно?

— Да нет. Продолжай.

— Полёт света не имеет финала. Жизнь бесконечна — поле ждёт сеятелей и работников Божиих.

— Ты хотел сказать: рабов?

— Что хотел, то и сказал.

— Ты состоишь из света и тени. Если человек идёт от света, то тень преобладает. Она растёт и крепнет, и мало того, что растёт, она ещё и впереди. Посмотри — люди иногда совершают безумные поступки — это тень ведёт тело в исходное состояние — прах.

— А что делать?

— Если от самого себя не убежать надо шагнуть к свету — тень съёжится и потеряет силу.

— Вообще забавно — бежать от самого себя, куда только? — подумал я.

— К себе, к светлому, к ребёнку.

— Зачем?

— Потому что ты был светом. Ты ощущаешь пульс мира, и никуда, да и некуда деться от биения сердца мира. Если ты не замыкаешься на себе, то твоё сердце сострадает с миром. Не бойся потратиться, бойся привыкнуть и очерстветь. Не бойся быть искренним — это твоё оружие. Не надо примерять маски. Просто будь и оставайся таким, каким ты и являешься.

— Ты меня заморочил! Как я могу оставаться, если я не знаю какой я!

Странник вытянул руку. На ладони засветился маленький ослепительный шарик.

— Нет обратной дороги увидевшему свет, как не может зрелое дерево снова стать ростком — оно должно принести плоды, и так продолжиться в этих плодах, — произнёс он, глядя на пульсирующий огонёк. — Загляни в себя.

"Ага, почти как из юности — оглянись вокруг себя — не ебёт ли кто тебя. Достал".

— Вот вот и изнутри тоже. — Странник рассмеялся — Видимо, у тебя были трудные дни. Спасибо, что выслушал.

Запахнул плащ. Бард, казалось, дремал.

— Светлой дороги, Александр.

— Светлой дороги, — машинально откликнулся я и направился в свой угол. Когда ощущаешь, что во сне ты также живёшь, как наяву или наяву, как во сне, (сам чёрт ногу сломит!), один шаг до шизофрении. Сон есть сон. Жизнь есть жизнь. Скоро открою глазки и окажусь в тёплой, мягкой постельке, под одеялом из верблюжьей шерсти (семь лат у цыган на рынке).

— Во класс!

Он даже захохотал от восторга.

Всё складывалось просто чудесно — Черных, побрюзжав для приличия, согласился. А куда ему деться — как говорил актёр Папанов: Сядем усе.

Нога утопила педаль газа. Мощный двигатель послушно отозвался. «Бэмик» прянул вперёд и помчался, ловко перестраиваясь из ряда в ряд.

Он включил магнитолу и, слившись с музыкой и скоростью в упоительном экстазе врубил четвёртую. Приспустил стекло. Прохладные струйки заплелись в пряди волос. Он придержал руль коленкой и с треском свернув пробку, отхлебнул минералки.

Неожиданно музыка споткнулась. В динамиках засвистело, завизжало. Он протянул палец — переключиться на другую волну и тут из колонок раздался голос.

— Баксик, привет.

Он удивился — надо же.

— Спасибо.

— Не стоит.

Казалось невидимый собеседник наслаждается его замешательством.

— Ну, дают! Хотел бы я знать, кто это?

— Это мы — твои лучшие друзья — косячки. Инга и Юрис.

— Не смешно. Музыку давай!

В колонках раздались звуки похожие на кудахтанье.

— Будет тебе и музыка. Ноктюрн Шопена.

Лобовое стекло затянула слоистая мгла. В салоне стало темно. Гарик почувствовал как по лицу и спине стекают ледяные струйки. Мгла исчезла так же стремительно, как и появилась. Возникла серая колонна. Она грозно нависла, перечеркнула лазурное небо.

— Как больно… мама…

Яростно завизжали тормоза. Мужчина в вишнёвой AUDI лихорадочно затюкал по кнопкам. Диск, гонимый ветром, пересёк шоссе и упал на обочине. Взметнулся вихрь — поднял пыль, окурки, клочки обёрток.

Возле AUDI остановилась ещё одна — новенький Ford Mustang.

— Чем могу помочь?

— Ничем, — водитель показал рукой. — Откатал своё. Столб чисто бритвой срезало.

Машина медленно проехала мимо груды железа и бетона, — зловещей скульптуры сюрреалиста. И вдруг тоскливый вой пронёсся в начавшем золотеть воздухе. Ford взвизгнул шинами и плавно исчез за поворотом.

Чёрт подрал бы этих вирусов! Так не вовремя! Отчихался. Ну, вроде прошло. Надо идти в голову.

Иду по вагонам и вижу знакомое лицо.

— Здравствуйте, Агасфер Алоизович. — просипел я.

— Что, нездоровится?

— Есть немного. Надо вот клюквы купить. У хануриков уже появилась.

— Не советую — она только на вид красна, а так — ни витаминов, ни сахара. Метод прост, как всё гениальное — на пару суток в мочу и порядок — вид товарный, хе-хе.

— А вы куда?

— К хорошим знакомым…

— В гости?

— В гости.

— Вы извините, я сегодня без диктофона…

Посмеялись.

— Так вы видели воскресение?

— Нет. Я жил своею жизнью — следил за доходами, пил, ел, жена… Счастливое время…

— Но что-то вы же слышали?

— Слухи какие то ходили. Мол, какой-то безумец швырялся серебром, кричал непотребные слова, то дико хохотал, то горестно стенал. Потом его нашли болтающимся на старой смоковнице. Поговаривали про странную улыбку, застывшую на губах мертвеца. От взгляда на неё дрожь пробегала по телу… Поговаривали, что это сделали ученики распятого, хотя больше смахивало на методы ревнителей веры. Синедрион позаботился, что б слухи прекратились.

— А ещё?

— После казни ходили люди, утверждавшие, что некто сияющий беседовал с ними. Синедрион и прокуратор позаботились и об этом… Тогда и я считал, что всё это пустая болтовня.

— А теперь?

— Не считаю. И довольно об этом.

— А насчёт покаяния избранного народа?

— Столп мудрости удерживается тремя растяжками — Верой, Надеждой, Любовью… Полагаю, мой народ вину искупил.

Я внимательно слушал.

— Главное войти в гармонию с совестью — без этого покаяние просто куча экзальтированных словес.

— Совесть и мораль от общества.

— Насчёт второго согласен. А вот с совестью…

Агасфер пожевал губами.

— Человек разумный разнится с человеком обычным обдумыванием и просчётом последствий. Человек, созидающий от человека разумного отличается ясным голосом сердца. Голос сердца и есть совесть. Общество в основном разумно. Борьба разумов…за существование.

— Даже не за жизнь, а за существование, — я скрестил ноги — Вот что меня бесит!

— Ум сам строит из мыслей скорлупу своего личного кокона.

Увидев мои глаза по пять копеек (монета времён СССР), добавил. — И в дереве и в человеке самое важное корни — без корней дерево засыхает и, значит, срубается и сжигается.

Я отвернулся и чихнул.

— Балтика, одно слово! Интересно… А вы не задумывались, откуда информация? Может от этого?

Я показал "козу".

Агасфер усмехнулся. Снял пенсне, потёр переносицу.

— Ты не поверишь, но я не знаю, почему я знаю. Смею предположить, что судьба Земли не только в руках божьих, но и человеческих. Тех, кто не мира сего…

— Всё может быть.

Я вспомнил записки Юриса.

— У меня знакомый — поэт…был, тоже не от мира сего.

— Неотмирасеговость. Это, как сейчас модно, говорить — диагноз.

— Извините, но так выражались в шестидесятых!

— Да? Хм, бывает, бывает.

Я описал в общих чертах. Он задумался.

— Что бы умирать, улыбаясь надо очень тяжело жить, тогда смерть станет избавлением… — коснулся переносицы и добавил — Возможно.

— Трудная жизнь есть наказание за грех.

— Грех — это сознательное искушение самого себя или другого.

— Вот как! А если харакири?

— Самоубийство страшный грех!

— А не грех — убивать себя спиртом? А не грех — убивать в других веру в себя? А не грех — топить в грехах ещё не родившихся? А не грех — забивать нефтью глотки птицам? А не грех — во имя благого стрелять неблагих? Выходит жизнь и есть грех?!

— Кто ты по гороскопу?

Я ответил.

— Действительно у баранов рога всегда идут впереди головы. — буркнул Агасфер. — Камо грядеши, человече? Что сеешь на своём пути? Какие плоды вырастут от семян твоих? Молчишь? Так я скажу — сеющий свет пожнёт свет, сеющий тьму пожнёт тьму.

— Ну и что — сеешь свет, да пока созреет урожай столько труда и хлопот!

— А ты как думал! В этой жизни живи, пока живёшь, пиши, пока пишется, дыши, пока дышится — в другой всё будет по-другому. Главное будь самим собой — в миру простым членом мира, а в себе собой.

— Личностью?

— Самим собой. Всякий человек зеркало. Зеркало отражает мир и отражает его, изменяя сообразно своей чистоте…

— А таланты?

— Каждый человек не только многогранен, но и многомерен. Я думаю — Бог, независимо от происхождения даёт всем людям великолепный талант — талант быть просто человеком. Достойно быть человеком в нечеловеческих условиях. И жизнь для этого — стать Человеком и воспитать человеков.

Загрохотало.

Я глянул в окно.

Солнце щедро обливало своими лучами правый берег Даугавы. Город — игрушка. Нарисованное небо. Посверкивают петушки на шпилях…

Я опустил взгляд. Внизу бежали серые воды. И сказал, повернувшись к А. А. — Почти приехали.

Когда встал, услышал насмешливое:

— Так кем бы ты всё-таки хотел быть — последним среди первых или первым среди последних?

— Отвечу в другой раз. Всего хорошего, Агасфер Алоизович. Совет ваш учту.

Сколько он блуждал в тумане? Он не знал — может век, может вечность. Стоило остановиться — в сердце забиралась холодная скользкая змея. Он устал — от бестолкового кружения, от бессилия донести что-либо Александру, так вроде звали этого любопытного. Между ними зияла пропасть. Нижний привык к грязному, но своему миру. Слова, которыми он пытался поведать нижнему о Мире были просты и красивы, как цветы, сорванные цветы. Мёртвые. И теперь он бродил в этом проклятом тумане и задыхался. Он поднял голову к небу без звёзд и глухо застонал. Стон вырвался слабым вскриком:

— Ты свят и смотришь далеко, где тебе увидеть маленькую фигурку у ног твоих?! Я ненавижу тебя, Учитель. Ненавижу, потому что не могу любить этот мир таким, какой он есть, и не привык видеть прекрасное в рваных чертах. Я чувствую — ты не хочешь мне помочь, ждешь, когда я начну лизать пятки. Этого не будет никогда. Лучше смерть.

Словно опомнившись, провёл ладонью по глазам, стряхивая наваждение.

— Как ты там, Учитель? Скоро ли навестишь этот грешный, грязный мир?

Меч тихонько зазвенел.

— Бард?

Звон становился всё сильнее и сильнее.

Странник коснулся рукояти, и меч сам прыгнул ему в ладонь. Лезвие налилось ослепительным светом и мелко задрожало. Туман отпрянул в стороны от клинка, и, казалось, замер. Странник на всякий случай крепко сжал стрелу. Совсем близко раздалось злобное шипение. Он шагнул вперёд и, обернувшись, увидел огненный вихрь на том месте, где он только что стоял. Туман сгустился в черную гигантскую тучу. В ней сверкали беззвучные молнии, и ощущалась неимоверная мощь. Он почувствовал давящий взгляд. Глаза широко раскрылись, подбородок приподнялся — теперь чужая воля ледяной струйкой вливалась в него, размывая сознание. Голова дёрнулась влево, он почувствовал на языке вкус крови, ледяная струйка исчезла, оставив раскалывающую виски боль. Меч потянул его вперёд.

— Долго не поуклоняешься — его сила неисчерпаема, — подумал Странник, делая третий шаг и, коснувшись хляби, сделал четвёртый, оказавшись рядом с лоснящимся боком, обвитому сеткой разрядов.

Бард яростно вскрикнул — луч погрузился во мглу. Раздался яростный рёв — туча крутнулась в попытке достать обидчика. Со стороны дракона это было грубейшей ошибкой — клинок остался на месте, зацепляя ярко-голубые ячеи, и, когда они сплелись в толстый жгут, рассёк его. Снова раздался рёв — теперь в нём присутствовала смертельная тоска.

Странника отшвырнуло в сторону. Земля задрожала. Туча нависла над ним, пала кромешная тьма. Во тьме ворочалась гигантская туша, в чешуе сполохов; глаза горели всё сжигающим пламенем, раскрылись крылья — ветвистые молнии с треском слетали в окружающий мрак. Дракон злобно зарычал. В миг, когда пал огонь, Странник выбросил обе руки вперёд, успев подумать, перед тем как шагнуть — Наверное, ещё никто не проходил сквозь дракона…

Клинок налился силой — она была везде — только успевай пить, и тогда он услышал Песнь смерти. Все смерти, что существуют на свете впитала она. Меч пел, и последнее, что Странник ощутил, было недоумение могучего существа, так и не понявшего, что именно происходит.

Этот шаг оказался долгим. Он уже было решил, что покинул Хлябь, но тут ступни погрузились по щиколотки в песок. Холодный и сухой. И очень мелкий. Когда облако осело и он отчихался, Бард произнёс — Извини за удар.

— Перестань, спасибо за песню.

— Лучшая песня — неспетая… — серебром рассыпался меч.

Странник вытер клинок об рукав и, свернув, опоясался. Протерев запорошенные серым прахом глаза он окинул взглядом местность и замер — на горизонте ясно пламенели развалины храма. Сердце бешено заколотилось. Проваливаясь в сыпучий грунт, он побрёл к ним, даже не заметив радужной стены. Просто шёл и всё. Позади упала чёрная тень и, взвыв дурным голосом, вспыхнула. Странник настороженно обернулся — никого, во все стороны простирается ржавая равнина, гладкая как стол. И тогда он зашагал ещё быстрее.

Примечания:

4

Пушер, толкач — торговец наркотическими веществами.

5

Марка, промокашка — ЛСД.

49

Дурь — наркотик.

Чек — доза.

Чистяк — качественный наркотик.

50

Кинул мыло на мобилу — сообщение, отправленное на телефон через Интернет.