ЖИЗНЕОПИСАНИЯ ФИЛОСОФОВ И СОФИСТОВ

После них ¹ самым именитым аал Ямвлих, который происходил из знатного рода и от людей, утопающих в роскоши и преуспевающих. Отечеством его была Халкида; этот город находится в области, именуемой Кела. Вступив в общение с Анатолием ², почитавшимся вторым после Порфирия, он весьма преуспел и достиг вершин в занятиях философией. Затем¹, после Анатолия, он вверил себя Порфирию, и не было такого предмета, в котором он не превзошел бы и Порфирия, за исключением разве что связности и силы речи. Ибо произносимое им тяготеет скорее к прелести и очарованию и не обладает некоей белизной и не приукрашается чистотой, хотя, впрочем, и не оказывается совершенно неясным, но, как говорил о Ксенократе Платон, и не приносится в жертву Гермесовым Харитам³. Конечно, его речь не захватывает слушающего ее и не

околдовывает при чтении вслух, а скорее отталкивает и удручает слух.

Снискав в трудах праведность, он удостоился от богов столь огромного влияния на слушателей, что у него было множество учеников и отовсюду сходились к нему люди, жаждущие образования; и возникло среди них некое прекраснейшее недоумение. Ведь вот они: Сопатр из Сирии, муж наиискуснейший в речи и письме, и Эдесий и Евстафий из Каппадокии, и Феодор и Евфразий из Эллады⁴-люди, обладавшие наивысшей добродетелью, и множество других, не слишком отстававших от этих по силе речей, так что удивительно было, что всем им он был полезен; ибо был он еще и щедр со всеми. Так вот, весьма малое время он проводил наедине с самим собой, без товарищей и учеников, поклоняясь божеству; по большей же части он пребывал в кругу товарищей, и в отношении пищи придерживался древней невзыскательности, и на пирах наслаждался скорее общением с присутствующими и переполнялся им, словно нектаром. Они же, постоянно и ненасытно желая внимать ему, все время докучали ему и, выискав достойный внимания предлог, однажды сказали: «Что же это ты, о наибожественнейший учитель, делаешь что-то в уединении и не уделяешь нам более совершенной мудрости? А ведь донесся до нас слух от твоих рабов, что при совершении молитвы богам ты кажешься вознесшимся над землей более чем на десять локтей; а тело твое и одежда начинают сиять златовидной красой. Когда же ты заканчиваешь молитву, тело твое становится подобным тому, что было прежде, и ты сходишь на землю, к общению с нами». Обычно не слишком смешливый, рассмеялся на эти слова Ямвлих. Но при этом ответил он им: «Недурен был тот, кто вас таким

образом обманул, но это не так; впредь же я ничего не буду делать без вас»,- и слово свое сдержал. Автору настоящих строк об этом случае рассказал учитель Хрисанфий из Сард. Последний был учеником Эдесия, а Эдесий был в числе первых учеников Ямвлиха, и этот рассказ-из тех, что он поведал Хрисанфию.

Так вот, он говорил, что величайшими подтверждениями божественности Ямвлиха были следующие. Солнце двигалось к границам знака Льва, когда оно восходит вместе с так называемой Собакой ⁵, и было время жертвоприношения. Последнее было подготовлено в одном из его загородных имений. Когда же все прошло прекрасно, они направились в город, передвигаясь неторопливо и медленно; ведь между ними происходила беседа о богах, подобающая совершению жертвоприношений. Вдруг Ямвлих в середине беседы оставил рассуждения, словно у него прервался голос, и, вперив глаза в землю, некоторое время молчал, а затем, вновь взглянув на товарищей, воскликнул: «Пойдем другой дорогой, ибо здесь недавно провезли мертвеца». Сказав это, он пошел по другой дороге, которая ему показалась более чистой, и вместе с ним свернули все те, которые сочли позорным оставить учителя. Большинство же товарищей-все те, которые были более склонны к пререканиям и в числе которых и находился Эдесий,- остались на том же пути, сочтя происшедшее нелепицей, и, словно взявшие след собаки, пытались найти опровержение словам учителя. И через короткое время им встретились люди, хоронившие покойника. Но и тут они не отступились, а спросили, не по этой ли дороге те пришли сюда. В ответ же те сказали: «Конечно», поскольку, как они сообщили, другого пути у них попросту не было.

Еще об одном деянии, и того более божественном, согласно свидетельствуют ученики. Ведь они часто докучали ему, говоря, что явленного им мало, и что это, пожалуй, могло быть достигнуто благодаря некоей особой остроте обоняния, и что они хотели бы получить некое наглядное доказательство в виде чего-то другого, более важного. Он же отвечал им: «Но это зависит не от меня, а случится, когда придет подходящая пора». Спустя некоторое время они решили отправиться в Гадары; а это теплые источники в Сирии, вторые после римских в Байях, и сравнить еще какие-либо с теми и другими попросту невозможно. В подходящий сезон они и отправились в Гадары. Однажды он совершал омовение, а они снова собрались и стали досаждать ему теми же самыми просьбами. Ямвлих, улыбнувшись, сказал: «Хоть и не слишком благочестиво показывать подобные вещи, но ради вас это будет сделано». Он приказал ученикам выяснить у местных жителей, как издревле называются два теплых источника- весьма небольших, но более приятных, чем остальные. Выполнив предписанное, они сообщили: «Хоть этому и нет объяснения, но вот этот называется Эрос, а соседнему имя Антэрос». Он тотчас прикоснулся к воде (а сидел он в этот момент на покрытии источника) и, обратив к ней какие-то краткие слова, вызвал снизу, из источника, дитя. Дитя же это было белым и соразмерным по пропорциям своего тела, и его златые кудри сияли, опускаясь на спину и на грудь, и вообще оно выглядело умывающимся и умытым. В то время как его товарищи стояли, пораженные, он сказал: «Пойдем к соседнему источнику», и повел их прочь; и был он погружен в раздумья. И там, совершив те же самые действия, он вызвал другого Эрота, во всем подобного первому, за исключением

того, что его волосы, спускающиеся вниз, были более темными и сияющими в лучах Солнца. И обняли его оба ребенка и, словно признав в нем родного отца, схватились за него. Он же вернул детей их собственным вотчинам и, в то время как товарищи в священном страхе отступили, сам отправился купаться.

После этого толпа учеников уже не требовала от него ничего, но из-за явленных им чудес притягивалась к нему, словно силой неизреченного бича, и он внушал доверие всем. Рассказывают про него и еще более парадоксальные и диковинные истории, но я не записал ни одной из них, сочтя рискованным и нелюбезным богам делом сводить в виде постоянной и достоверной записи подверженные искажению и переменчивые слухи. Даже и вышеприведенное я пишу с опаской, как являющееся слухом, несмотря на то что я следую мужам, которые, в остальном будучи недоверчивыми, доверяют лишь собственному покоренному восприятию явленного. И из его товарищей никто не записал ничего из того, что мы знаем. И это я говорю правильно, потому что Эдесий сказал, что и сам он ничего не написал и никто другой на это не отважился.

Во времена Ямвлиха жил еще наидиалектичнейший Алипий, который имел тело весьма малых размеров и который превзошел это карликовое, весьма малое тело, так что казалось, будто такое видимое тело является лишь душой и умом, и недостающее у него в отношении тела не перешло в большее, но израсходовалось ради более божественного облика. Итак, подобно тому как великий Платон говорил, что божественные тела, наоборот, пребывают заложенными в души⁶, и в этом случае кто-нибудь мог бы, пожалуй, сказать; что и его тело погрузилось

в душу и сдерживается ею и подчиняется ей, как у лучших. Так вот, этот Алипий имел множество почитателей, но воспитание у него сводилось лишь к совместной жизни, к книгам же ни один из них не прикасался. Поэтому весьма охотно они переходили к Ямвлиху, поскольку у того утоляли жажду из источника, превыше всех бьющего ключом и не замыкающегося в самом себе. Когда слава обоих была уже чрезвычайно велика, они как-то встретились друг с другом, или же сблизились, словно звезды, и эта встреча состоялась в театре, словно являвшем великое святилище муз⁷. Поскольку Ямвлих скорее предпочитал отвечать на вопросы, нежели задавать их, Алипий, против всякого ожидания отказавшись от какого бы то ни было философского вопрошания и поддавшись влиянию театра, спросил его: «Скажи мне, философ, не правда ли, богач-или сам преступник, или наследник преступника, да или нет? Ведь ничего иного не дано». Тот же, оскорбившись на эти обидные слова, ответил: «Но ведь, пожалуй, способ нашей беседы, наиудивительнейший из всех людей, не таков, чтобы выяснять, какой у кого излишек есть во внешнем, но чтобы узнать, кто каким преимуществом обладает в свойственной и подобающей философу добродетели». Сказав это, он удалился, и, после того как он уклонился от ответа, разошлось и собрание. Уйдя же и оставшись наедине с собой, он поразился остроте мысли того и после этого часто встречался с ним частным образом и столь возлюбил этого мужа за аккуратность и сметливость, что когда тот умер, составил его жизнеописание.

И пишущий эти строки познакомился с этими записями; и написанное, словно по уговору, делается неясным, и глубокая тьма окутывает это сочинение, причем

не вследствие неизвестности имевших место событий, но поскольку оно содержит, например, некую длинную воспитательную речь Алипия, но упоминания о многих его рассуждениях, имевших глубокий смысл, в нем не приводятся. Говорит Ямвлих в этой книге про путешествия; в Рим, для которых не только причины не указывается, но и какие бы то ни было проявления величия души во время них не свидетельствуются. Напротив, то, что говорили многие, пораженные этим мужем, упоминается лишь мимоходом; то же, что он сказал или сделал достойного внимания, вообще не находит здесь места. Похоже, удивительный Ямвлих испытал то же самое, что художники, которые рисуют живших в их время людей: когда они желают привнести в рисунок что-то привлекательное от себя, они тем самым разрушают весь соответствующий оригиналу образ, так что не только правильно не изображают свою модель, но и не достигают красоты. Так и он, предполагая восхвалять Алипия, как это, поистине, было бы справедливо, показывает грандиозный размах совершавшихся при нем в судах наказаний и преступлений, но не излагает ни их причин, ни поводов, как это свойственно по природе политическому рассуждению, а, намереваясь сделать это, тем не менее не показывает всего характера жизни того, едва оставив для выяснения людям, обладающим острым зрением, малейшие намеки на все то, что удивляло современников в этом муже, и прежде всего он не оказывает должного почтения его стойкости и неустрашимости перед лицом ужасных опасностей и остроте и проницательности его слов. Происходил же Алипий из Александрии. И это все, что касается его. И умер Алипий уже старым в Александрии, а вслед за ним скончался и Ямвлих⁸, и осталось после него

множество корней и источников философии. И в это движение имел счастье внести свой вклад и пишущий эти строки. Ибо перечисленные ученики разошлись по различным частям всей Римской империи; Эдесий же поселился в Пергаме в Мисии.