"Живые Будды"

Помимо избираемых чиновников, представляющих в монастыре власть предержащих и управляющих его доходами, тибетское духовенство имеет свою монашескую аристократию. Представителей ее тибетцы именуют "ламами-тюльку", а иностранцы очень неудачно называют "живыми Буддами". В этих "тюльку" заключается самая примечательная черта ламаизма, резко отличающая его от всех других буддистских сект. Кроме того, существование в тибетском обществе монашеской знати, противостоящей знати светской и довлеющей над ней, тоже явление совсем особенное. Западные писатели никогда не могли дать правильного определения "тюльку", и можно сказать с уверенностью, что они не имеют ни малейшего представления об их действительной сущности.

Хотя реальность воплощений божеств или других могущественных личностей признается в Тибете с незапамятных времен, аристократическое сословие тюльку в нынешней своей форме получило развитие после 1650 года. В ту пору один монгольский князь только что провозгласил пятого Великого Ламу секты Гелуг-па по имени Лобзанг Гиатсо владыкой Тибета. Новый монарх получил признание китайского императора. Однако оказываемые ему почести не удовлетворяли честолюбивого ламу, и он присвоил себе более высокое звание, выдав себя за эманацию Ченрезигса, высокого представителя махаянистского пантеона. В то же время он назначил своего заменившего ему отца учителя великим ламой монастыря Трашилхумпо, объявив его тюльку Евпамеда, мистического Будды, духовного наставника Ченрезигса. Пример владетельного ламы в большой степени способствовал созданию множества тюльку. Вскоре все имеющие вес монастыри уже считали делом чести иметь во главе гомпа какую-нибудь перевоплотившуюся знаменитость. Всего сказанного о происхождении двух самых именитых линий тюльку достаточно, чтобы понять, как часто ошибаются иностранцы, считая их воплощениями исторического Будды.

Теперь посмотрим, как понимают сущность тюльку сами ламаисты. Согласно народным верованиям, тюльку – это перевоплощение какого-нибудь святого или умершего ученого; или перевоплощение существа нечеловеческой природы – божества, демона и т.д. Первая категория тюльку самая многочисленная. Вторая насчитывает несколько редких воплощений мифических персонажей, например, Далай-ламы, Траши-ламы, женщины-ламы Дорджи Пхагмо и воплощений низшего ранга, тюльку некоторых туземных божеств, например, Пекара. Тюльку последнего выполняют функции официальных оракулов. Тюльку божеств, демонов и колдуний появляются главным образом в качестве персонажей легенд. Тем не менее, и в наши дни некоторые мужчины и женщины слывут за тюльку в своей округе. Большую их часть составляют "нгаг-па" – маги или колдуны, не входящие в состав официального духовенства. Женщины – воплощения колдуний "Кандхома" могут быть и монахинями и замужними женщинами. Кое-где встречаются светские тюльку, как например, король Линга, считающийся перевоплощением приемного сына знаменитого героя Гезара из Линга.

Последнему классу светских тюльку, в противоположность двум первым, нет места в среде монашеской аристократии. Можно предположить, что он зародился вне ламаизма в лоне древней религии Тибета.

Хотя буддизм не признает бессмертной перевоплощающейся души и считает эту теорию самым гибельным из заблуждений, преобладающее большинство буддистов вернулось к древнему верованию индусов в "жива" ("я"), периодически меняющего изношенное тело на новое, подобно тому, как мы сбрасывает старое платье, чтобы надеть новое ("Багхават гита"). Когда тюльку считают перевоплощением божества или сосуществующего с ним мифического существа, теория меняющей свою телесную оболочку личности ("я") уже не может объяснить сущность этого явления. Но тибетцы в своей массе в такие тонкости не углубляются, и в быту все тюльку, даже тюльку существ сверхчеловеческой природы, считаются перевоплощением своих предшественников.

Предка родовой ветви тюльку именуют "Ку конг ма". Он обычно принадлежит к монашескому сословию, но это не обязательно. Среди исключений можно привести отца и мать реформатора Тсонг Кхапа. Оба обитали в монастыре Кум-Бум. Ламу, почитаемого за воплощение отца Тсонг Кхапы, зовут Агхиа Тсанг. Он является главой и номинальным владыкой монастыря. Когда я жила в Кум-Бум, ламе Агхиа Тсангу было десять лет. Мать реформатора перевоплотилась в ребенка мужского пола, получающего сан ламы Чангса-Тсанг. В подобных случаях, за немногими исключениями, тюльку мирян принимают в среду духовенства.

Существуют монахини-тюльку святых или богинь. Если они не ведут жизни отшельниц, обычно бывают настоятельницами не женских, а мужских монастырей. Впрочем, этот сак обязывает их только восседать на настоятельском троне во время священнодействия в торжественные дни. Они живут со своими служанками – монахинями и мирянками, – в частных дворцах. Действительное управление монастырем, кто бы ни был его номинальный повелитель, доверяют избираемым монахами чиновникам.

Часто бывает очень забавно наблюдать, как умственное развитие или святость в процессе последовательных перевоплощений странным образом улетучивается. Совсем не редкость встретить совершенного идиота, воплощающего выдающегося мыслителя, или же видеть, как законченного материалиста с эпикурейскими наклонностями почитают за воплощение прославленного своим аскетизмом мистика.

В перевоплощении тюльку нет ничего странного для тех, кто верит в периодическое перевоплощение "это". Согласно этому верованию, все мы тюльку. Личность ("я"), воплощенная в настоящей нашей оболочке, существовала в прошлом в других формах. Единственная особенность тюльку состоит в том, что их считают перевоплощением замечательных людей, которые иногда помнят свои прошлые жизни и в некоторых случаях могут выбирать и заранее указывать своих будущих родителей и место своего будущего рождения.

Некоторые ламы видят большое различие между перевоплощением обычного смертного и перевоплощением людей духовно просвещенных. Они говорят: тех, кто не занимается духовным развитием, кто живет подобно животным, бессознательно подчиняясь своим инстинктам, можно уподобить человеку, бредущему наугад, не придерживаясь никакого определенного направления. Например, он замечает на востоке озеро, и жажда направляет его шаги к нему. Приблизившись к озеру, он ощущает запах дыма, вызывающего у него представление о доме или стойбище.* (*Лама, рассказывавший эту притчу, сказал "запах огня". Тибетцы, путешествующие по горам или пустыням трав севера, обладают способностью на большом расстоянии ощущать запах горящего костра, даже если он горит без дыма. Прим.авт.) Было бы приятно, – думает странник, – выпить вместо воды чаю и получить приют на ночь. Даже не дойдя до берега озера, он поворачивает на север, откуда доносится запах дыма. Еще не видно никакого жилья ни дома, ни палатки, – как вдруг перед ним возникают угрожающие призраки. Перепуганный странник со всех ног бежит в противоположную сторону, на юг. Наконец, ему кажется, что чудовища далеко, бояться нечего, и он останавливается. Мимо проходят другие подобные ему скитальцы. Они восхваляют красоты какого-то благословенного края, земли изобилия и радости, куда они направляются. Наш путешественник приходит в восторг, присоединяется к ним и идет на запад. Но по дороге из-за новых приключений снова изменяет направление, так и не побывав в земле обетованной. Всю свою жизнь бросаясь из стороны в сторону, этот безумец никогда ни к чему не приходит. Смерть настигает его в пути во время бессмысленных скитаний. Антагонистические силы, порожденные его беспорядочной деятельностью, рассеиваются. Поскольку сосредоточенной энергии, необходимой для продолжения того же потока, не было создано, то о формировании тюльку не может быть и речи.* (*Эта энергия, часто встречающаяся у тибетских писателей, именуется ими "Шуге" или "Тсал". – Прим.авт.)

Наоборот, человека, получившего озарение, можно сравнить с путешественником, твердо знающим, куда и зачем он идет. Ему хорошо известно географическое положение места его назначения и ведущие туда дороги. Поглощенный стоящей перед ним задачей, он слеп и глух к возникающим на пути миражам и соблазнам. Ничего не может отклонить его от поставленной цели. Этот человек направляет силы, порожденные концентрацией его мыслей и его физической деятельностью, в одно русло. По дороге смерть может уничтожить его тело, но духовная энергия, для которой это тело было одновременно и создателем и орудием, останется сосредоточенной. Упорно стремясь все в том же направлении, она обеспечит себе новое материальное орудие, новую форму, т.е. тюльку.

Здесь мы встречаем различные точки зрения. Некоторые ламы верят, что проникающая энергия, остающаяся после смерти создавшего или питавшего ее, если он был уже тюльку ряда последовательных перевоплощений, притягивает и группирует созвучные ей элементы, превращаясь, таким образом, в ядро нового существа. Другие придерживаются мнения, что пучок освобожденных бесплотных сил сливается с каким-нибудь живым существом, чьи физические и духовные наклонности, приобретенные в ряде предыдущих жизней, обеспечивают гармоническое соединение.

Само собой разумеется, против этих теорий можно выдвинуть различные возражения, но цель моей книги не обсуждение, а изложение взглядов и верований, встречающихся среди мистиков Тибета. Могу добавить: любая из приведенных теорий подкрепляется множеством старинных тибетских сказаний. Герои этих легенд волевым усилием предопределяют характер своего возрождения и карьеру своего следующего воплощения.

Невзирая на все сказанное о роли сознательной и настойчивой целенаправленности для продолжения линии перевоплощений тюльку, не следует делать опрометчивого вывода, будто формирование новой личности происходит непроизвольно. Вера в предопределение (детерминизм) слишком глубоко укоренилась в сознании тибетцев, включая самых примитивных степных пастухов, чтобы они могли допустить подобную возможность. Буквально термин "тюльку" означает: "форма, созданная магией". По мнению тибетских ученых и мистиков, мы должны считать тюльку только призраками, оккультными эманациями, марионетками, изготовляемыми магом в собственных целях. Для уточнения последней точки зрения я привожу здесь объяснение, полученное от Далай-ламы.

В первой главе этой книги я уже рассказывала, как в 1912 году во время пребывания Далай-ламы в Гималаях, я задавала ему различные вопросы об учениях ламаистов. Он отвечал сперва устно, затем, во избежание неточностей, попросил меня составить список вопросов, мне еще не ясных. Ответы я получила на этот раз в письменном виде. Привожу цитату из рукописи Далай-ламы.

"Один бодхисатва* (*Существа, степень духовного развития которых следует непосредственно после степени духовного совершенства Будды. – Прим.авт.) представляет собой основу, дающую начало бесчисленным магическим формам. Сила, рождаемая совершенной концентрацией его мысли, позволит ему в миллиардах миров одновременно делать видимым подобный себе призрак. Он может создавать не только человеческие формы, но и любые другие, даже неодушевленные предметы, например, дома, изгороди, леса, дороги, мосты и проч. Он умеет повелевать атмосферными явлениями и даже изготовлять напиток бессмертия, утоляющий любую жажду". – Это выражение, – объяснил Далай-лама, – следует понимать как в буквальном, так и в переносном смысле. Практически его способность создавать магические формы неистощима, – заключил Далай-лама.

Теория, поддерживаемая самым высоким авторитетом официального ламаизма, совпадает с учением, изложенным в трудах махаянистских философов. В них перечислены десять видов магических созданий, осуществляемых бодхисатвами. Способом создания магических форм каким-нибудь бодхисатвой может воспользоваться любое другое существо человеческой, божественной или демонической природы. Единственное различие заключается в степени могущества, зависящего исключительно от силы концентрации духа и от "качества" самого духа.

Тюльку какой-либо легендарной личности обычно сосуществует со своим мифическим создателем, причем очень часто каждому из них поклоняются раздельно, как существующим независимо друг от друга. Это доказывает еще раз, что тибетцы не верят в полное воплощение божественной или какой-нибудь другой личности в своем тюльку. Так, Далай-лама – тюльку Ченрезигса – живет в Лхасе, а предполагаемая резиденция самого Ченрезигса находится в Нанкай Потала – на острове вблизи китайского побережья. Евпамед, чьим тюльку является Трашилама, пребывает в райских кущах запада – Нуб Деватшене. Люди светские тоже могут сосуществовать со своими магическими предками. Примеры этого приводятся в тибетских легендах о короле Сронг-Бстан Гампо, военачальнике Гезаре из Линга и других персонажах.

Когда Траши-лама бежал из Жигатзе, он, как говорят, оставил вместо себя призрачного двойника, похожего на него как две капли воды решительно во всем – и поведением, и манерой себя держать, вводя в заблуждение всех. Когда лама перешел границу и оказался в безопасности, призрак исчез.

Упоминаемые выше лица сами по себе тоже тюльку, но ламаисты считают, что это обстоятельство не служит помехой в создании ими магических форм, возникающих одна от другой. Существует специальная система наименований для обозначения эманации второй и третьей степеней. Кроме того, ничто не препятствует дальнейшему развитию этой цепи.

Случается, дух умершего переходит на несколько тюльку, существующих параллельно и официально признаваемых. С другой стороны, некоторые ламы слывут за тюльку нескольких личностей одновременно. Так,Траши-лама не только тюльку Евпамеда, но и Субхути, ученика исторического Будды. Таким же образом, Далай-лама воплощает и мифического Ченрезигса, и Гедюндупа, ученика и преемника реформатора Тсонг Кхапы. Прежде чем перейти к другой теме, интересно будет вспомнить, что древнехристианская секта доцетов считала Иисуса тюльку. Члены этой секты утверждали, что распятый Иисус был не материальным человеком, а призраком, созданным для этой цели высшим духовным существом. Некоторые буддисты придерживаются той же точки зрения в отношении Будды. Они верят, что обитатель рая Тушита не покидал своего жилища в небесах, но создал фантом, явившийся в Индии и ставший Гаутамой, историческим Буддой.

Вопреки разнообразным, более или менее хитроумным теориям, имеющим хождение в среде ученых-философов, тюльку вообще принято считать за подлинное перевоплощение их предшественников, и формальности, сопровождающие официальное признание какого-нибудь тюльку, соблюдаются соответственно. Довольно часто случается, что лама-тюльку предсказывает на смертном одре место своего следующего рождения. Иногда он сообщает подробности о будущих родителях, их жилище и т.д. Обыкновенно только два года спустя после смерти ламы-тюльку его главный управляющий и другие слуги принимаются за розыски своего перевоплотившегося господина. Если покойный лама предсказал место своего возрождения, или же оставил распоряжения относительно предстоящих поисков, то следопыты черпают вдохновение именно в этих указаниях. Если же наводящих сведений нет, они совещаются с ламой-звездочетом и прорицателем, указывающим обычно, в весьма туманных выражениях, место, где следует искать ребенка, и признаки, по которым его можно будет узнать. Когда речь идет о высокопоставленном тюльку, испрашивают совета одного из государственных оракулов, а при розысках перевоплотившихся Далай-ламы и Траши-ламы эта консультация является обязательной. Иногда ребенка очень быстро удается найти по приметам, соответствующим описанию прорицателя. Но, случается, проходят годы, а поиски остаются безуспешными. Для благочестивых прихожан ламы это большое горе. Еще более удручены монахи. Лишенный своего высокочтимого главы, монастырь больше не привлекает толп набожных благотворителей, и угощения и дары становятся редким удовольствием. Но пока безутешные прихожане и трапа горюют, жуликоватый управляющий покойного ламы втайне ликует, так как благодаря отсутствию законного хозяина он бесконтрольно распоряжается его имуществом и быстро богатеет.

Напав на след более или менее подходящего мальчика, снова совещаются с ламой-прорицателем. Если тот одобряет предполагаемого кандидата, то последнего подвергают следующему испытанию: несколько личных вещей покойного ламы перемешивают с подобными предметами, и ребенок должен отобрать вещи ламы, как бы узнавая предметы, принадлежавшие ему в прошлой жизни. Иногда на освобожденный со смертью тюльку престол претендуют сразу несколько мальчиков. У всех детей одинаково убедительные приметы, все они узнают без единой ошибки вещи покойного ламы. Бывает также, что ламы-звездочеты и прорицатели расходятся во мнениях и указывают на разных наследников. Такие недоразумения чаще всего имеют место, когда речь идет о преемнике одного из великих тюльку, владык знаменитых монастырей и обширных поместий. Кроме главы монастыря, большие гомпа иногда насчитывают среди своих монахов свыше сотни тюльку. Последние помимо роскошного жилища в монастыре – их официальной резиденции – часто имеют жилища и в других монастырях, а, кроме того, владения во многих местах Тибета или Монголии.

Множество семей мечтают посадить одного из своих сыновей на трон усопшего ламы. Родителям юного тюльку часто разрешают жить в монастыре, пока он еще нуждается в материнском уходе и заботах. Со временем им предоставляют комфортабельные жилища на монастырских угодьях, но за пределами монастыря, и снабжают в изобилии всем необходимым для беззаботного и приятного существования. Если в монастыре нет жилища, специально предназначенного для родителей великого тюльку или же дело касается тюльку, не являющегося главой гомпа, отец и мать ребенка-избранника остаются на родине и получают богатое содержание до конца своих дней. Близкое родство даже с самым незначительным из тюльку всегда достаточно выгодно, чтобы возбудить алчность в сердце какого угодно тибетца. Поэтому вокруг права наследования тюльку плетутся многочисленные интриги, а среди воинственного населения Кхама и северной границы разгоревшиеся страсти часто бывают причиной кровопролитных столкновений. Из конца в конец по всему Тибету разносятся бесчисленные легенды о маленьких тюльку, доказывающих подлинность своего происхождения рассказами о прежней жизни. В этих рассказах мы находим обычную для Тибета смесь комического, суеверия, хитрости с действительно ошеломляющими фактами. Я могла бы сообщить десятки подобных историй, но предпочитаю ограничиться двумя событиями, так как мне довелось принимать в них некоторое участие лично.

Рядом с дворцом ламы-тюльку Пегиай, у которого я жила в Кум-Буме, находилось жилище другого тюльку по имени Агнай-Тсанг (не следует его путать с великим Агхиа Тсангом, главой Кум-Бума, о котором говорилось выше). После смерти последнего Агнай-Тсанга прошло уже семь лет, а его воплощения все еще не удавалось найти. Не думаю, что это обстоятельство слишком удручало его домоправителя. Он бесконтрольно распоряжался всем имуществом покойного ламы, причем его собственное состояние, по-видимому, переживало период приятного процветания. Во время очередной коммерческой поездки интендант ламы завернул отдохнуть и утолить жажду на одну из ферм. Пока хозяйка готовила чай, он достал из-за пазухи табакерку из нефрита и уже собирался угоститься понюшкой, как вдруг игравший до этого в углу кухни мальчуган помешал ему, положив ручонку на табакерку и спросив с укором:

– Почему у тебя моя табакерка?

Управляющий остолбенел. Драгоценная табакерка действительно ему не принадлежала. Это была табакерка покойного Агнай-Тсанга. Может быть, он и не собирался совсем ее присвоить, но все-таки она была у него в кармане и он постоянно ею пользовался. Он стоял в смущении, дрожа перед устремленным на него суровым угрожающим взглядом мальчика: лицо малыша вдруг изменилось, утратив все ребяческие черты.

– Сейчас же отдай, – приказал он, – это моя табакерка. Преисполненный раскаяния, перепуганный монах рухнул к ногам

своего перевоплощенного повелителя. Через несколько дней я наблюдала, как мальчика с чрезвычайной пышностью препровождали в принадлежавшее ему жилище. На нем было одеяние из золотой парчи, а ехал он на великолепном пони черной масти, которого управляющий вел под уздцы. Когда шествие вошло за дворцовую ограду, мальчик сделал следующее замечание:

– Почему, – спросил он, – мы поворачиваем налево? Во второй двор нужно ехать через ворота направо.

И действительно, после смерти ламы по какой-то причине ворота справа заложили и проделали взамен другие слева. Это новое доказательство подлинности избранника повергло монахов в восхищение. Юного ламу провели в его личные покои, где был сервирован чай. Мальчик, сидя на большой груде подушек, посмотрел на стоявшую перед ним нефритовую чашку с блюдцем из позолоченного серебра и украшенную бирюзой крышку.

– Дайте мне большую фарфоровую чашку, – приказал он и подробно описал чашку из китайского фарфора, не забыв и украшавший ее рисунок. Никто такой чашки не видел. Управляющий и монахи старались почтительно убедить молодого ламу, что в доме подобной чашки нет. Как раз в этот момент, пользуясь дружескими отношениями с управляющим, я вошла в зал. Я уже слышала о приключении с табакеркой и мне хотелось поближе посмотреть на моего необыкновенного маленького соседа. По тибетскому обычаю я поднесла новому ламе шелковый шарф и несколько других подарков. Он принял их, мило улыбаясь, но с озабоченным видом, продолжая думать о своей чашке.

– Ищите лучше и найдете, – уверял он.

И вдруг словно мгновенная вспышка озарила его память, и он добавил несколько подробностей о сундуке, выкрашенном в такой-то цвет, который находится на таком-то месте, в такой-то комнате, где хранятся вещи, употребляемые только изредка. Монахи вкратце объяснили мне, о чем шла речь, и желая посмотреть, что же будет дальше, я осталась в комнате тюльку. Не прошло и получаса, как чашку вместе с блюдечком и крышкой обнаружили в коробке на дне описанного мальчиком сундука.

– Я и не подозревал о существовании такой чашки, – уверял меня потом управляющий. – Должно быть, сам лама или мой предшественник положили ее в этот сундук. В нем больше ничего ценного не было, и туда уже несколько лет никто не заглядывал.

Другой тюльку объявился при еще более фантастических обстоятельствах. Это событие произошло на бедном постоялом дворе в маленькой деревушке недалеко от Анси (в Гоби). Тропы, ведущие из Монголии в Тибет, пересекают здесь очень длинный путь из Пекина в Россию. Поэтому меня не удивило, но раздосадовало, когда, прибыв на закате солнца на постоялый двор, мы обнаружили, что он занят монгольским караваном. Путники, очевидно, были взволнованы каким-то чрезвычайным происшествием, однако при виде монашеских одеяний на мне и Ионгдене, вообще свойственная монголам учтивость стала особенно подчеркнутой. Они потеснились, освободив для нас и наших слуг одну комнату и нашли место для лошадей в конюшне. Пока мы с сыном медлили, рассматривая лежащих во дворе верблюдов, дверь одной из комнат отворилась и показался высокий молодой человек приятной наружности, одетый в бедное тибетское платье. Он остановился на пороге и спросил, не тибетцы ли мы. Мы ответили утвердительно. Тогда за молодым человеком показался пожилой лама. По богатому одеянию мы узнали в нем начальника каравана. Он тоже заговорил с нами по-тибетски. Как всегда бывает при подобных встречах, произошел обмен вопросами и ответами откуда и куда мы держим путь. Лама сообщил, что они предполагали идти в Лхасу через Сутшу зимним путем, но теперь, поскольку путешествие стало бесполезным, он возвращается в Монголию. Занятые во дворе слуги выразили одобрение словам ламы глубокомысленным покачиванием головы. Я недоумевала, что заставило этих людей изменить планы? Но так как лама вернулся к себе, было бы невежливым следовать за ним и просить разъяснений. Позже вечером монголы, уже получившие исчерпывающие сведения о нашем караване от слуг, пригласили нас выпить с ними чаю, и я узнала все.

Красивый молодой человек был родом из отдаленной провинции Нгари на юго-западе Тибета. Он казался немного одержимым. По крайней мере, такое впечатление он произвел бы на европейца, но… мы были в Азии. С самого раннего детства Мигьюра – так его звали – преследовала странная уверенность, что он находится не там, где ему следует быть. Он чувствовал себя чужестранцем в своей деревне, чужим в своей семье… Во сне он видел пейзажи, каких в Нгари не существовало: песчаные пустыни, круглый войлочный шатер, небольшой монастырь на холме. Даже в состоянии бодрствования ему являлись все те же заветные образы, заслоняя окружавшие его реальные предметы, постоянно создавая вокруг него миражи. Мальчику еще не было и четырнадцати лет, когда, повинуясь непреодолимому желанию увидеть свои сны наяву, он убежал из дома. С тех пор он вел жизнь бродяги, нанимаясь время от времени по дороге в батраки, чтобы заработать на кусок хлеба, но чаще всего нищенствовал, не в силах справиться с возбуждением и осесть где-нибудь в определенном месте. Сейчас он возвращался из Арика, расположенного на севере пустыни трав. Он брел все вперед, как всегда без определенной цели, и опередив нас на несколько часов, дошел до постоялого двора, где расположился на отдых караван. Юноша заметил во дворе верблюдов. Сам не зная зачем, он переступил порог и очутился перед старым ламой, и тогда – словно молния прорезала тьму – воспоминание осветило в его памяти давно минувшие события. Он увидел этого самого ламу молодым человеком – своим учеником, а себя в образе престарелого ламы. Оба ехали по этой же дороге, возвращаясь из длительного паломничества по святым местам Тибета домой, в свой монастырь на холме. Все это он напомнил начальнику каравана, приводя мельчайшие подробности их жизни в далеком монастыре и множество других деталей.

Целью путешествия было намерение просить Далай-ламу указать им способ разыскать тюльку, главу их монастыря. Престол его пустовал уже свыше двадцати лет, несмотря на все старания найти перевоплотившегося ламу. Эти наивные люди готовы были верить, что всеведущий Далай-лама, зная об их намерении и по великой своей благости, устроил им встречу с возрожденным ламой. Бродягу из Нгари немедленно подвергли обычному испытанию. Он выдержал его с честью, сразу, точно и уверенно вынув из мешка с перемешанными в нем предметами принадлежавшие покойнику-ламе вещи. Монголы не испытывали ни малейшего сомнения в подлинности их вновь обретенного тюльку.

На следующий день мы видели, как большие верблюды возвращавшегося вспять каравана медленно важной поступью дошли до горизонта и растворились в пустыне Гоби. Новый тюльку уходил вместе с караваном навстречу своей удивительной судьбе.