Путь мудреца — почитать Небо и подражать древности. Древность и современность проникают друг в друга, поэтому прежние мудрецы передают образцы своего поведения последующим поколениям.

(Дун Чжуншу, китайский философ (II в. до н. э.))

Определить, что такое ушу, довольно сложно. Если на Западе ушу воспринимается либо как боевое искусство, либо как спорт или оздоровительная гимнастика, то для Китая это нечто большее. В разные периоды истории относили к ушу методы боя, способы оздоровления и врачевания, медитативная и духовная практика, народные праздничные ритуалы, цирковое представление и танцы в подражание животным, даже дыхательная гимнастика. Но самое главное, во все времена ушу воспринималось как «чудесное и утонченное», как «сокровенное искусство» (мяо и, сюань шу). Оно реализовывалось в «одухотворенном ударе» (шэнь цюань), оно даровало «истинное мастерство» (чжэнь гунфу), «благую мощь» (дэ). Несложно заметить, что все это как бы намекает нам на некий священный, «от Неба данный характер» ушу. Не случайно сегодня в традиционных школах о занятиях боевыми искусствами говорят: «упражняться в достижении мастерства» (лянь гун), в противоположность спортивным секциям, где просто «тренируются». Все это лишь подтверждает связь традиции ушу с духовными и религиозными системами.

Ушу послужило истоком и одновременно матрицей для всех боевых искусств Восточной Азии. Именно в Китае находятся корни каратэ и дзюдо, айкидо и корейского хварандо, японского сумо и вьетнамского вьетводао. Следовательно, изучая китайские боевые искусства, мы можем видеть как бы «праформу» японских, корейских, вьетнамских и даже некоторых индонезийских боевых систем. Правда, не все сегодня громко заявляют об этом. Но факт остается фактом — даже в таком «чисто японском» виде боевых искусств, как каратэ, в первое время многие названия приемов и комплексов были китайскими.

Если японские боевые искусства распространялись в мире по «официальной» линии, и росту их популярности до сих пор способствует продуманная государственная политика, то китайское ушу прорастало за пределами Китая прежде всего через общины китайцев — эмигрантов-хуацяо. Именно от них Запад узнал о китайском ушу. Поскольку зарубежные китайцы происходили, в основном, с Юга Китая, а многие были к тому же членами тайных обществ, то для обозначения боевых искусств стал применяться термин, распространенный в этой среде и являющийся синонимом ушу, — гунфу. Вследствие особенностей транскрипции его звучание несколько исказилось, и мир узнал о боевом искусстве кунфу. Сначала на Западе кунфу преподавали в основном китайцы, чуть позже к ним присоединились и европейцы. Долгое время такое преподавание носило довольно бессистемный характер, а под кунфу подразумевались не столько собственно китайские боевые искусства, сколько все те способы боя и оздоровления, которые не подпадали под достаточно четкую систему каратэ. Естественно, не обошлось без создания новых «стилей» и «школ». Большинство из них представляло собой откровенные подделки под восточную экзотику, но некоторые оказались весьма удачными изобретениями, хотя и мало соприкасающимися с китайской традицией. Например, система рукопашного боя, созданная Брюсом Ли, считается кунфу.

О китайских боевых искусствах начали говорить еще в 60-х годах ХХ в., но настоящий бум наступил приблизительно с начала 70-х годов, когда стало стремительно расти число залов для занятия кунфу — квонов (искаженное от китайского гуань). Сначала кунфу воспринималось лишь как антитеза или дополнение к каратэ — «еще лучше», как писали о нем западные журналы типа «Inside Kungfu» и «Karate». Интересно, что долгое время Запад вообще не знал, как называются китайские боевые искусства, поэтому появилось название «китайский бокс», а известный популяризатор боевых искусств Эд Паркер вообще писал о «китайском каратэ».

«Маленький дракон» Брюс Ли стал символом китайских боевых искусств во всем мире. Создав собственный эффективный стиль джит-кун-до («путь пресекающего кулака») на стыке китайского ушу, каратэ, европейского бокса, борьбы и даже фехтования, он далеко отошел от китайских канонов, чем пробудил массовый интерес к китайскому кунфу за пределами Китая

Ситуация заметным образом изменилась в конце 70-х годов. Именно тогда выходят первые, пускай недостаточно профессиональные, но познавательные работы по истории и духовной традиции ушу, потеснившие бульварную литературу о «смертельных касаниях» и «энергетических ударах». Так, постепенно, становилось ясно, что ушу — явление более высокого порядка, нежели просто боевая практика.

Параллельно с этим власти КНР активизировали начатую еще в 50-х годах пропаганду чисто спортивного, гимнастического направления ушу, созданного за счет упрощения традиционной практики. С одной стороны, это переводило ушу в область спорта, с другой — должно было противостоять тем международным организациям, которые проповедовали традиционные ценности ушу. Оно оказалось разделено на «традиционное» и «современное» (о причинах и критериях этого разделения мы скажем позже). В ряде стран возникло даже лобби, толкующее ушу исключительно как вид физкультуры и пропагандирующее современные гимнастические комплексы. Пик этого движения пришелся на начало 90-х годов, однако затем начался резкий спад. Большого успеха это направление не приобрело, поскольку, с одной стороны, ориентировано в основном на молодых и хорошо подготовленных спортсменов, а с другой — игнорирует духовные аспекты ушу.

Обаятельный Джэкки Чан (Чан Лун) в своих фильмах в основном использует технику, характерную для пекинской драмы и некоторых направлений южных стилей

В начале 80-х годов популярность кунфу докатилась и до СССР. Первоначально это выразилось в создании нескольких «стилей», не имеющих ни аналогов в Китае, ни непосредственного отношения к ушу. В частности, тогда родились стили чой, шоудао и ряд других. С 1986–1988 гг. началась пропаганда спортивно-физкультурного направления ушу. Большое количество поклонников завоевал чанцюань— «Длинный кулак» — молодой гимнастической стиль, созданный в 50-х годах нашего века. Во многом это объяснялось тем, что первые энтузиасты боевых искусств ушу из-за недостатка информации не очень точно представляли себе, что же такое ушу. Вскоре пришло понимание того, что «гимнастика ушу» связана скорее не с боевым искусством, а со спортивной гимнастикой и не дает ответов на многие вопросы, волнующие энтузиастов ушу. Наиболее привлекательными становятся те стили, история которых насчитывает столетия: шаолиньцюань, синъицюань, багуачжан, тайцзицюань, чоцзяо, тунбэйцюань и многие другие. Заметим, что наша страна довольно быстро перешагнула через эпоху создания подделок «под ушу» (в США она продолжается уже три десятилетия).

И чем больше мы стараемся проникнуть в сущность ушу, тем больше возникает загадок. Парадоксальным образом версии о происхождении ушу, его содержании, о стилях столь явно противоречат друг другу, что могут сбить с толку кого угодно. И естественно возникает вопрос — как мы можем узнать об истинном ушу, его истории и духовных традициях?

Когда, возникает желание узнать историю боевых искусств, первое, что приходит на ум — это обратиться к специальной литературе.

О боевых искусствах написано много. Литература, посвящённая их истории, столь обширна, что вполне может составить целую библиотеку. Причём встречаются как фундаментальные работы, так и откровенное фантазирование, чисто коммерческие спекуляции.

Как ни странно, первые упоминания в европейской литературе о китайских боевых искусствах были связаны с Японией. В начале века большую популярность приобретает джиу-джитсу, точнее, некие «приемчики», которые европейцы считали японским искусством рукопашного боя. Статья известного китаеведа Герберта Джайлса, опубликованная в начале 10-х годов ХХ в., так и называлась — «Дом джиу-джитсу». Но посвящена она ушу в Китае. Это была первая попытка разобраться в истоках культуры боевых искусств Дальнего Востока. Примечательно, что Джайлс, прекрасный знаток китайских народных верований, ни разу не упомянул слова «ушу». Цитируя древние хроники, он так и оставил китайские боевые искусства безымянными, иногда называя их «китайской формой джиу-джитсу»[419].

С подобным же явлением мы сталкиваемся, читая работы основателя советского китаеведения академика В.М. Алексеева[7]. Посетив в начале ХХ в. Шаолиньский монастырь, он обратил внимание на фрески, изображающие сражающихся монахов. Но все это для В. М. Алексеева было лишь историей — ни слова об ушу в современном ему Китае он не написал. Думается, по той же причине, по которой Джайлс счел ушу «китайским джиу-джитсу»: ум европейца просто отказывался воспринимать то, аналогов чему не знал.

Обычно человек, интересующийся боевыми искусствами, получает информацию не из серьезных научных работ, читает популярные издания, которые в подавляющем большинстве основываются на легендах и спекуляциях. В реальности же западными и китайскими историками проделан немалый путь в осмыслении ушу как культурной традиции.

Пионерами в этой области стали Р. Хаберзетцер (Франция), Д. Дрэгер, Р. Смит, Э. Паркер (США). Именно эта литература пробудила на Западе живой интерес не только к технике ушу, но и к его истории и духовной традиции. Книги Р. Хаберзетцера были переведены даже на русский язык. Но у популярности всегда есть оборотная сторона. Труды этих авторов, основанные на легендах, содержали столько фактических ошибок, что сами оказались источником многих ошибочных мнений. Можно назвать и объективную причину такой ситуации: до начала 80-х годов КНР была закрыта — сказывались последствия «Культурной революции». Поэтому непосредственным источником сведений об ушу в то время были лишь китайцы, проживавшие на Западе, а также небольшие школы ушу на Тайване и в Гонконге. Правда, вскоре появились первые переводы китайских трактатов (в основном по тайцзицюань), были опубликованы работы Д. Вайла [461] и других. Хотя эти книги создали совсем иной стереотип восприятия ушу, они все же не смогли стать заслоном для чисто спекулятивных работ.

Необходимость в обобщающей книге по истории боевых искусств Дальнего Востока возникла давно. Первую такую попытку предприняли Д. Дрэгер и Р. Смит, издав в 1969 г. книгу «Азиатские боевые искусства». Чуть позже в в более подробном варианте она была переиздана как трехтомник «Боевые искусства и пути Японии» (1973 г.). В нашей стране подобные издания носили скорее курьезный характер.

Что касается книг по китайским боевым искусствам, то они по преимуществу либо переписывались с западных изданий не самого лучшего качества, либо представляли собой попытки «придумать» ушу самостоятельно. Не касаясь технических сторон боевых искусств, описываемых в этих книгах (большинство из них — просто учебники по рукопашному бою, скрытому под названиями «ушу» и «кунфу»), лишь заметим, что их авторы, кажется, стремились максимальным образом отдалится от исторических реалий ушу. [16, 22, 42, 91].

Новый этап в изучении боевых искусств начался тогда, когда к этой теме обратились профессиональные востоковеды. И если первоначально с проблематикой ушу некоторые из них были знакомы поверхностно, то это компенсировалось отличным знанием культуры страны.

По-настоящему серьезных трудов по истории и практике боевых искусств до сихпор издано немного, что объясняется в основном недостаточной изученностью китайских источников. Японским боевым искусствам «повезло» больше. В частности, английский японовед С. Тернбол на основе кропотливых исследований древних хроник воссоздал реальный образ жизни и боевой практики ниндзя, показав, что, в основном, они представляли собой не «тайных убийц», а специальные подразделения лазутчиков, использовавшихся при осаде и штурме крепостей. В нашей стране изданы оригинальные исследования японистов А.В. Спеваковского и Л.Д. Гришелевой по истории, методам воинской подготовки и культуре самурайства [19, 80].

Показательно, что, написанные живым языком, эти работы не получили массового распространения среди поклонников боевых искусств. Вероятно, из-за того, что развенчивают многие расхожие мифы о «благородных самураях» и «смертоносных ниндзя». Стоит заметить, что миф имеет и коммерческую ценность, повышая спрос на каратэ, ушу или айкидо.

Специализированное изучение ушу в нашей стране началось довольно поздно, лишь в начале 80-х годов. На протяжении сравнительно долгого времени такие исследования носили эпизодический характер, хотя постепенно были выработаны ясно очерченные, в основном, культурологические подходы к ушу. В разной степени вклад в разработку этой проблемы внесли Н.В. Абаев, А.А. Долин, В.В. Малявин, А.Г. Юркевич, Е.А. Торчинов, труды которых позволили привлечь именно научный интерес к теории ушу и цигун.

Первые исследования такого рода принадлежат Н.В. Абаеву. Они в свое время имели новаторский характер и, безусловно, открыли новую тему в отечественной науке [1,3,4]. Однако многие работы изобиловали общими рассуждениями, на ушу переносились философские стереотипы каратэ, приводилась весьма спорная и неаргументированная классификация стилей и школ. Ряд трудов основывался на неподтверженных сведениях, факты подменялись апокрифами, легендами и даже слухами.

Так, в работах Н.В. Абаева, А.А. Долина, Г.В. Попова использованы лишь западные публикации, не имеющие научного характера, при этом китайские источники остались в стороне. Версии развития ушу брались целиком из работ Р. Хаберзетцера. [22,23]. История ушу излагалась, с одной стороны, крайне отрывочно, без упоминания ряда действительно ключевых фигур китайских боевых искусств, с другой — изложение изобиловало большим количеством фактических ошибок.

И всё же живой язык таких работ, искренняя попытка авторов разобраться в истории ушу, привлекла немалое внимание публики, и эти книги стали настоящими бестселлерами.

Постепенно в литературе возник и другой «полюс» подхода к этой проблеме — появились сложные концептуальные работы, в большинстве своем основанные на изучении китайских первоисточников.

Наиболее интересными оказались исследования тех авторов, которые использовали для разработки темы китайскую современную литературу, а также источники (в основном — ХХ вв.). В них отмечалась тесная связь ушу с этноспецификой китайского общества и особым типом китайского сознания. Эти темы были подняты в работах В.В. Малявина и А.Г. Юркевича. В частности, А.Г. Юркевич, одним из первых в отечественной литературе, дал анализ форм и методов воздействия цигун, указал этапы его формирования, раскрыл связь цигун с оккультными даосскими течениями [97]. С изучением методов психопрактики, характерных для ушу, тесно смыкаются работы известного китаеведа Е.А. Торчинова, посвященные средневековому даосизму [86,87,92].

Стоит отметить известного востоковеда В.В. Малявина, в которых осмысляется суть традиции внутренних стилей ушу [45,46]. По существу, именно его публикации положили начало серьезному изучению истоков «внутреннего направления» ушу, под которым обычно подразумеваются тайцзицюань, синъицюань, багуачжан. Но при всех несомненных достоинствах мировоззренческие установки этих работ заслоняются общими построениями, уводя реальные идеалы ушу в область философско-метафизических формул. Между тем философская теория всегда была вторичной по отношению к миропереживанию, присущему народной культуре, и именно народная культура по-настоящему породила ушу как социально-культурное явление.

Как видим, несмотря на обилие трудов по боевым искусствам, их историческое изучение только начинается, формируются подходы и концепции. «Наука определяется не количеством фактов, но методом», — наставлял своих учеников академик В.М. Алексеев, рассказывая о методах изучения Китая. Сегодня мы даже не всегда располагаем достаточным количеством фактов, чтобы связать воедино всю разнообразную картину боевых искусств Восточной Азии, а поэтому настоящее изучение этого явления, далекое от спекуляций и выдумок, только начинается.

Почему-то принято считать, что достоверных сведений о ре альной истории китайского ушу почти не сохранилось. Именно эта мысль и порождает немало смелых спекуляций в литературе. Однако исторических свидельств о традиционной боевой практике в Китае осталось немало. Во-первых, устное предание, в частности многочисленные рассказы о реальных мастерах и полумифических персонажах, о необычайных подвигах бойцов. Сюда же относится и большинство версий о происхождении тех или иных стилей. Следует учитывать, что в сугубо историческом плане устная традиция — источник крайне ненадежный, чаще всего факты и даты, упоминающиеся в таких историях, не находят подтверждения. По своей сути устная традиция мифологична, а не исторична. И именно с этой стороны она особенно интересна, так как отражает не факт, а отношение к нему, показывает внутреннее осмысление традиции боевых искусств ее носителями. Скажем, если создание шаолиньского ушу приписывается полулегендарному основателю учения чань-буддизма Бодхидхарме, то на ушу переходит и святость этой личности. Если японские самураи связывали происхождение воинского мастерства с солнечной богиней Аматерасу или полулегендарным основателем японской нации Ямато-но такэру, то за этим стоят представления об исключительно божественном истоке воинской практики вообще. Таким образом, устные предания школ боевых искусств не столько рассказывают нам о реальных событиях, сколько позволяют выделить комплекс верований и отношений, связанных с тем или иным направлением.

Что касается исторических фактов, то тут нам на помощь приходит литературное наследие ушу. Оно поистине огромно и отличается многообразием жанров и стилей. Это и рассказы о мастерах боевых искусств, короткие речитативы, пришедшие из устной традиции; мистико-философские произведения, наставления для воинов и аристократии в упражнениях с оружием.

Значительный материал, посвященный воинской тренировке в армии и придворным боевым культам, мы встречаем в официальных династийных историях. Именно из них, в частности, можно узнать, что практически до XVII в. именно имперская служилая знать была носителем наиболее разработанных систем боевого искусства, и лишь затем центр боевых тренировок и ритуалов переместился в народные местные школы, связанные чаще всего с деятельностью тайных религиозных сект.

В другую группу входят источники, которые непосредственно соприкасаются со становлением теории ушу на «высших этажах» китайского общества, среди армейских стратегов, собирателей народных школ ушу из среды аристократии и т. д.

Большинство ранних трудов по боевым искусствам до нас не дошло, мы встречаем лишь упоминания о них в более поздних хрониках. Самым ранним специальным трудом по кулачному искусству был «Шоу бо» (дословно «Бой руками» — название одного из древних видов борьбы), входивший составной частью в «Историю династии Хань» («Хань шу», I в.), в раздел «Хроники искусства и литературы» («И вэнь чжи»). Предположительно, в целостном виде он оказался утрачен уже к VII в.

А один из самых первых трудов, обобщающих опыт развития ушу, составлен Тан Шуньчжи в середине XIV в. Это «Военные главы» («У пянь»), целиком утраченные. Упоминания о книге сохранились в «Истории династии Мин» («Мин ши», XVII в.), в разделе «Хроники искусства и литературы» («Ивэньчжи»).

XVII в. наступила пора создания настоящих учебников по боевым искусствам. Родоначальником традиции принято считать знаменитого воина и стратега Ци Цзигуана, который в 1560 г. завершил «Новую книгу о достижениях в воинском деле» («Цзи люй синь шу»), а в 1568 г. выпустил «Записи о практической тренировке воинов» («Лянь бин шу цзи»). Обе книги быстро превратились в настольные пособия многих мастеров ушу, активно использовались японскими самураями и стали настоящей «библией» боевых искусств. В своих трудах Ци Цзигуан собрал, как он сам писал, «лучшие из лучших боевые методы», причем за основу он взял не только способы тренировки воинов в армии, но и методы некоторых чисто народных школ. Фактически эти книги — единственный источник, из которого мы можем почерпнуть сведения о кулачном искусстве той эпохи. В 1621 г. вышел трактат известного стратега и мастера боевых искусств Чэнь Цзунъюэ, составленный из четырех небольших книг: «Истинное описание шаолиньских методов боя с шестом» («Шаолинь гунфа чаньцзун»), «Истинные методы стрельбы из арбалета» («Цзюэ чжан синьфа»), «Избранные методы боя с копьем» («Чань цян фасюань») и «Избранные методы боя с мечом» («Даньдао фасюань»).

К тому же периоду относятся книги У Шу — «Шоуби лу» («Записи об искусстве боя», дословно «Записки о [работе] руками») Хе Лянчена, Чжан Кунчжао — «Цюаньцзин цюаньфа бэйяо» («Требования к подготовке в кулачном искусстве и методам боя»).

Самым популярным трактатом по боевым искусствам стал труд Мао Юаньи «У бэй чжи» («Энциклопедия боевой подготовки»), который вышел в 1621 г., а уже в 1664 г. его копия появилась в Японии. В конце ХVII — начале ХVIII в., когда в Китае воцарится маньчжурская династия Цин, этот трактат попадет в список запрещенных книг. Книга в основном посвящена искусству боя с мечом, копьем-трезубцем, «волчьей метлой» (палка с рядом больших металлических «листьев»), использованию лука. Небольшая глава отведена кулачному искусству. Трактат не имел самостоятельного значения, по сути он представлял собой компендиум, собранный из более древних и авторитетных работ, в частности, военачальников Чэн Цзунъюэ (ХV–XVII вв.) — об искусстве боя с шестом и Ци Цзигуана (ХVI в.) — о кулачном искусстве.

Описание работы с оружием являлось основным содержанием особых воинских трактатов ХIV-ХVII вв. Они составлялись аристократами и военачальниками и включали в себя многочисленные иллюстрации. Методы боя с длинным мечом из «Новой книги о достижениях в воинском деле» Ци Цзигуана», 1560 г.

Существует еще одна категория источников, которую обычно исследователи боевых искусств оставляют без внимания. Это различного рода местные хроники («сяньчжи»), записи о наиболее интересных событиях и выдающихся людях того или иного уезда. Поскольку такие источники имеют лишь косвенное отношение к традиции ушу, их в этом смысле можно считать «независимыми», — в них обычно отсутствуют преувеличения, характерные для трудов, посвященных исключительно ушу. Например, реальную историю Шаолиньского монастыря оказалось возможным восстановить не столько по монастырским архивам, которые значительно преувеличивают древность местного стиля и подвиги монахов, сколько по «Хроникам уезда Дэнфэн» (окончательный вариант — XVI в.), историю Южного Шаолиньсы — по «Хроникам области Цюаньчжоу» (XVIII в.), подлинную историю стиля юнчунь, известного в искаженной транскрипции (винчунь) — по «Хроникам провинции Фуцзянь» и т. д.

Существуют также «хроники ушу», посвященные боевым искусствам конкретной местности. Среди них самые знаменитые — «Хроники монахов-бойцов Шаолиньского монастыря», известны сегодня лишь в рукописном виде, хотя частично они опубликованы. Их начали составлять по указу настоятеля Фуюя в XIV в., а записи в них продолжаются и по сей день. Если «шаолиньские хроники» по сути представляют собой «семейную книгу» отдельной школы, то, например, «Хроники ушу Цаньчжоу» посвящены всем стилям и мастерам из этой знаменитой своими боевыми искусствами местности [286].

Параллельно с созданием официальных и широко издаваемых трудов, принадлежащих военачальникам и армейским инструкторам, в ушу начинает развиваться и аналогичная народная традиция. Ее представляют трактаты, созданные, в основном, на местах и являющиеся «внутренними книгами» школ ушу. Многие из них первоначально переходили из уст в уста (поговорки и речитативы) и лишь позже были записаны. Часть из них была уже опубликована, например, «Тайцзицюань лунь» («Речения о тайцзицюань»), «Синъицюань лунь» («Речения о синъицюань»), однако подавляющее большинство таких трудов хранится как святая святых в деревенских школах ушу.

Ряд источников, упоминаемых автором, использованных здесь, существует лишь в рукописном виде — в частности, большинство материалов и хроник взяты из архивов Шаолиньсы в уезде Дэнфэн: «Общераспространенные речения о мече Кунъу» («Кунъу цзянь пугэ»), «Речения о кулаке Белого журавля» («Байхэцюань гэ», уезд Путянь, пров. Фуцзянь), «Речения о девяти началах» («Цзю гэ», из канона синъицюань, провинция Шаньси) и т. д. Многие трактаты не имеют названия и именуются их хранителями просто «канонами кулачного искусства» («цюань цзин»).

К этой группе источников принадлежат речитативы, или песни («гэ», «цзюэ»), которые в народе заменяли трактаты по ушу. К важнейшим из них относятся: «Речения о кулачном искусстве даосов с гор Эмэй» («Эмэй даожэнь цюань гэ») — они приводятся в «Канчуань сяньшэн вэньцзи» («Собрание сочинений господина Кан Чуаня»), цзюань 3, начало ХIХ в.), «Обобщающие речения кулачного канона» («Цюань цзин цзун гэ»), «Речение о тринадцати позициях» («Шисань ши гэ») Ван Цзунъюэ (1795 —?), «Речения о Кулаке Великого предела клана Ян» («Ян—ши тайцзицюань гэ») Ян Цзяньхоу, «Речения о бое с копьем наставника Яна» («Ян цзяоши цяогэ»), «Речения о бое с копьем» («Цюань гэ», ХIХ в.) и т. д. Частично данные материалы были опубликованы в сборниках, но в основном существуют в рукописных вариантах. Они представляют собой главным образом высказывания народных мастеров, зафиксированные в письменном виде в ХVII-ХIХ вв., изобилуют архаическими оборотами, незакавыченными цитатами из «И цзина», «Дао дэ цзина», работами философов-неоконфуцианцев — XI–XII вв. Чжоу Дунъи и Чжу Си, что позволяет сделать вывод о достаточной образованности их авторов (точнее «записывателей»).

Наиболее характерную группу источников представляют труды известных мастеров ушу ХIХ — начала ХХ вв: Хуан Боняня (нэйцзяцюань), Хуан Байцзя (багуачжан), Сунь Лутана (тайцзицюань, синъицюань, багуачжан), Го Юньшэня (синъицюань), Ли Лонэна (синъицюань) и других. Они дают представление об осмыслении ушу самими носителями этой традиции и позволяют проанализировать понятийный аппарат, свойственный этому пласту культуры.

Наконец, весьма интересные сведения можно почерпнуть из особых «генеалогических хроник», или «семейных книг» («цзя пу»), которые имели многие китайские семьи. Поскольку школа ушу считалась «семьей», то традиция составления таких книг перекочевала и в боевые искусства. В них обычно описываются несколько поколений учителей и учеников, линия передачи знаний боевых искусств. Большинство семейных хроник считаются закрытыми и редко обнародуются. Однако изучение «Хроник клана Чэнь» позволило исследователям восстановить истинную историю тайцзицюань, а изучение «Хроник клана Юэ» — развитие ушу в провинции Хэбэй и т. д.

Первые китайские книги, касающиеся теории и практики ушу, начали публиковаться в конце 10-х — начале 20-х годов. В основном они касались технического аспекта ушу. Это работы Ван Цзыпина о кулачном искусстве [115], Чэнь Яньлиня о тайцзицюань, в том числе о технике упражнений с оружием [359]; Фань Вэйвэя об оздоровительных методиках [261]; Ян Чэнфу о тайцзицюань [394].

Одной из крупнейших организаций, выпускающих такие книги, стала Ассоциация утонченных боевых искусств («Цзинъу тиюй хуэй»), действовавшая в Шанхае с 1909 г. при прямой поддержке властей. Но в связи с тем, что многие книги выходили в свет без указания имени автора, даты и места выпуска, подписи под иллюстрациями не соответствовали самим иллюстрациям и т. д., их точные выходные данные установить очень сложно.

Тогда же начался выпуск книг непосредственно по истории ушу (до этого в основном издавались лишь воинские трактаты и сборники преданий о мастерах). Первые несколько книг сочетали как фольклорные мотивы, так и описание истории ушу. Вероятно, прежде других работ вышел сборник преданий о мастерах ушу, принадлежащий кисти Бу Сяошена — «Кулачное искусство». Он был написан в 1912 г., а издан чуть позже [101].

С конца 20-х годов начали предприниматься первые попытки серьезного осмысления общей теории и истории ушу. Большинство таких книг конца 20-х — 30-х годов выходило на волне борьбы с «метафизикой» в ушу. Осуждалась практически вся старая теория, теперь оказавшаяся «лишь смутными и пустыми рассуждениями» [313]. В частности, предлагалось отказаться от старых понятий типа «восемь триграмм», «пять первостихий», «пневма—ци», однако ничего конкретного в противовес этому предложено не было. Тем не менее сама кампания стимулировала рост числа работ по истории и теории ушу.

Одной из первых книг, которую можно с некоторым основанием назвать «книгой по истории ушу», стал труд известного учителя ушу У Тунаня «Общая теория национального искусства» [245]. Книга состояла из трех разделов: «техника», «теория» и «история» и описывала всего несколько стилей — шаолиньцюань, тайцзицюань, багуачжан, синъицюань, тунбицюань, а также историю развития разных типов оружия. Фактически она представляла собой запись наиболее известных народных версий истории этих стилей и отражала мифологический подход к ушу. В частности, в качестве основателя шаолиньцюань рассматривается чань-буддийский патриарх Бодхидхарма; а основателями тайцзицюань — сразу несколько полулегендарных даосских магов и т. д. Обращает на себя внимание неравномерность в проработке различных разделов книги. Ряд разделов, например, «История шаолиньцюань», вообще мало соответствует действительному положению вещей и ограничивается пересказом общераспространенных преданий, в то время как история тайцзицюань описывается достаточно полно (У Тунань являлся специалистом именно по тайцзицюань).

По своей структуре книга У Тунаня повторяла некоторые работы, выпущенные в начале 30-х годов и претендовавшие на описание всего процесса развития ушу. Первой из таких книг была работа Ли Инцзе «История национального искусства» [152]. Однако собственно история ушу сведена в ней к истории отдельных стилей (тайцзицюань, синъицюань, таньтуй, чацюань) и оружия. Такой же описательностью страдала и книга Чжу Миньи «Исследование истоков национального искусства» [323]. Правда, здесь уже наметился более прогрессивный подход: история ушу описывалась по периодам правления династий, причем за основу изложения был взят материал династийных историй.

Впервые реальная попытка целостного осмысления ушу была предпринята в работе Тан Хао «Собрание материалов и иллюстраций по китайским боевым искусствам» [237], причем выходу этой работы в свет предшествовало несколько публикаций в журнале «Шовэнь юэкань». Тан Хао, яркий и талантливый исследователь, автор фундаментальных трудов, внес самый значительный вклад в изучение истории ушу. Работа вызвала немалый отклик в кругу историков и знатоков ушу, ибо впервые не было просто перечисления стилей, а развитие ушу связывалось с традиционными ритуалами и народными празднествами. Тан Хао затрагивал в том числе и такие ритуальные древнейшие типы борьбы, как шоубо и цзюэли. Книга выполняла функцию своеобразной энциклопедии, так как давала описание важнейших исторических трудов и трактатов по ушу. Тан Хао уже отходил от чисто мифологических версий возникновения ушу, сопоставлял династийные хроники, монастырские описания. В частности, он пришел к выводу, что Шаолиньский монастырь в реальности не был связан с личностью Бодхидхармы.

Эта работа Тан Хао, признанная самым полным сборником документов и материалов по ушу, фактически стала последней крупной работой по истории ушу до образования КНР. После 1949 г. в осмыслении теоретического и исторического наследия ушу был сделан заметный шаг назад, а исследования истории ушу оказались заморожены до середины 80-х годов.

В конце 20-х — 30-х годов пробудился заметный интерес к изучению истоков стилевого направления тайцзицюань. С одной стороны, представители семейства Чэнь, где и зародился самый первый стиль тайцзицюань, настаивали на появлении своей школы в XIV в., ведя отсчет от родоначальника семьи Чэнь Бу [351,355]. В своих утверждениях они в основном опирались на устное предание, на семейные легенды, подчеркивающие особую древность их стиля. С другой стороны, крупные историки и знатоки ушу, такие, как Тан Хао, Сюй Чжидун, Гу Люйсин, приступили к исследованию старых трактатов, изучению семейных хроник, доказывая, что тайцзицюань никак не мог возникнуть раньше конца XVII в. [237,227,123].

В эту группу исследователей входили либо профессиональные историки, либо каноноведы — специалисты по конфуцианской классике, причем они сами активно занимались ушу, были прекрасно знакомы с его внутренней традицией. Тем не менее и внутри группы возникли дискуссии, нередко из-за приоритета в открытии тех или иных фактов и старых текстов по ушу. Сюй Чжидун, в частности, указывал, что Тан Хао напрасно доверяет столь ненадежному источнику, как устные речитативы школ тайцзицюань, в частности школы клана Ян, поскольку со времени своего возникновения они могли заметно измениться. Оспорил он и версии об истоках ряда стилей, развиваемые Тан Хао.

И все же такие дискуссии сыграли безусловную положительную роль, показав несовпадение устного предания и реальной истории ушу. Вместе с тем само предание — мифы, легенды, исторические анекдоты — стало пониматься как неотъемлемая часть мира ушу, передающая некую внутреннюю духовную традицию, выражающую ее целостность.

Эти дискуссии показали, что в реальности практически все основные стили ушу сформировались в XVII–XVIII вв. Именно в тот период сложились такие знаменитые стили, как тайцзицюань, синъицюань, багуачжан, обрел свой окончательный вид шаолиньцюань. Другие же школы — чоцзяо, бацзицюань и прочие, — будучи долгое время достоянием тайных обществ, оформились еще позже — в XIX–XX вв.

Только после «культурной революции», в конце 70-х — начале 80-х годов, стали выпускаться новые книги, посвященные истории ушу. Первое время они отличались тщательной проработкой исторических деталей наряду с весьма поверхностным культурно-историческим и социальным анализом, попытками «углубить» историю ушу, например, провести единую линию от первобытных способов охоты к современным боевым искусствам. Причем все философские и мистические аспекты практики ушу старательно обходились. В этом смысле самым показательным примером является солидная монография Си Юньтая «История китайского ушу» [Си Юньтань, 1985 г. ], которая отразила почти весь спектр современных китайских подходов к развитию боевых искусств. Фактически она определила официальный «норматив» таких подходов, а в предисловии была названа «первой книгой по истории ушу в нашей стране».

Следует учитывать время создания этого труда. Именно тогда разрабатывался важнейший тезис государственной политики о том, что современное спортивное ушу является непосредственным наследником древних традиций. Важно было показать поступательное развитие ушу от примитивных форм боя до современного спорта как логического завершения и высшей стадии эволюции боевого искусства. Примечательно, что для книг и У Тунаня, и Си Юньтая, сколь бы различны по строю изложения они ни были, характерна общая черта: история развития ушу в большей мере понимается как история развития различных типов оружия, а не кулачного боя. Лишь в книге У Тунаня мы можем встретить описание связи духовно-философских систем с культурой ушу, в то время как у Си Юньтая эта тема вовсе отсутствует.

Несмотря на большое количество книг по истории ушу, выпускаемых в Китае, из работы в работу кочуют одни и те же факты и цитаты. Хотя в середине 90-х годов стали просматриваться попытки критического анализа структуры ушу, его культурных и философских аспектов. Так, бывший шаолиньский воспитанник Ли Чэн предложил свою концепцию стилевой структуры китайских боевых искусств и воссоздал историю крупнейших организаций ушу в Китае (Ли Чэн, 1991 г.).

Значительно дальше пошел один из самых публикуемых авторов работ по ушу в Китае, названный «императором книг», шаолиньский наставник Дэцянь, опубликовавший более сотни трудов. Ему принадлежит заслуга первого достоверного и полноценного изложения учения и истории шаолиньской школы ушу, критического разбора многих мифов и преданий.

Вообще следует различать официальную историографию ушу, лежащую в русле официальной пропаганды и в этом смысле — весьма однообразную, и труды сравнительно независимых специалистов, чьи работы отличаются большей оригинальностью и широтой.

Официальными историками была предложена концепция ушу, которая по сути сводит его исключительно к физической культуре и спорту. Вот одно из характерных определений: «Ушу — это вид спорта, основанный на использовании наступательной и оборонительной техники ударов руками, ногами, захватах, бросках, колющих и рубящих движениях, используемых в комплексах—таолу и поединках, проводимых голыми руками и с оружием… Ушу в Китае носит широкий массовый характер и является традиционным видом физического воспитания с характерными национальными особенностями» [329].

Официальную доктрину подкрепляют многочисленные словари по ушу, которые выпускались едва ли не всеми региональными издательствами и которые практически дублировали друг друга. Следовательно, повторялись и многие ошибки, которыми изобиловали эти словари. А составлялись они зачастую без досконального изучения истории и понятийного аппарата того или иного стиля, без консультаций с его носителями, поэтому вызывают много нареканий со стороны как профессиональных историков, так и носителей традиции.

Кардинальное значение для обобщения материалов по боевым искусствам Китая имел «Большой словарь китайского ушу» [336]. Он свел воедино исследования научных групп, изучавших ушу с 1979 г. на местах и собравших более тысячи «тайных» трактатов. Главным редактором выступил известный народный мастер Ма Сянда, в редколлегию вошел единственный профессиональный историк в мире ушу, профессор университета Ланьчжоу Ма Минда, а также известные специалисты Кан Гэу, Си Юньтай и Ли Дэюань. Работа выполнялась на базе Ланьчжоуского университета.

К сожалению, статьи словаря оказались неравноценными, что характерно и для других работ такого рода. В том случае, если составители хорошо знали внутреннюю традицию стиля или школы, словарные статьи представляли их фундаментальное осмысление (глоссы «тунбэйцюань», «тайцзицюань», «наньцюань» и т. д.). Если же по каким-либо причинам внутренняя традиция оказывалась недоступной, то статьи отличались поверхностностью, либо грешили большим количеством неточностей (например, глоссы «шаолиньцюань», «Шаолиньский монастырь»). Большим достоинством словаря следует считать специальный, весьма обширный раздел, посвященный понятийному аппарату ушу, чего мы не встречаем ни в одном другом издании.

Однако словарная форма не позволяет продемонстрировать не только взаимосвязь ушу с общей культурной традицией, но и связь разных частей и аспектов ушу между собой. В частности оказалось трудно показать многозначность самого понятия «ушу»: например, ушу как танцевальная традиция, как народный ритуал, как метод социализации и т. д. Поэтому статьи этого словаря были неоднократно повторены и развернуты во многих книгах с использованием дополнительного материала. Так появилась фундаментальная энциклопедическая работа Кан Гэу — одного из ведущих специалистов по ушу в Китае, генерального секретаря Общества по изучению культуры китайского ушу. [149].

Преодоление формального подхода к ушу началось в 90-е годы. Свидетельство тому — коллективный труд «Общая теория культуры китайского ушу» под редакцией Чжан Куанъу [306]. Уже своей структурой он отличается от предшествующих изданий. Достаточно обратить внимание лишь на названия разделов: «Ушу и философия», «Ушу и музыка», «Ушу и театр», «Ушу и народные ритуалы» и т. д. В настоящее время это единственный действительно научный труд об ушу как части китайской культуры. Намеренно отходя от описания ушу по эпохам или династиям, составители показывают его интеграцию во все сферы социальной, культурной и духовной жизни Китая. Примечательно также то, что все разделы писали профессиональные историки, искусствоведы, театроведы и т. д. В книге представлен значительный новый материал, составители отходят от стереотипа осмысления ушу с позиций официальных хроник, привлекают большое количество народных трактатов.

«Общая теория культуры китайского ушу» фактически проложила новый, культуроведческий подход к ушу. В продолжение этой темы был выпущен ряд книг, посвященных, в частности, истокам формирования особого «воинского» сознания в Китае, методам традиционного воинского воспитания, соотношению воинского сословия («ся» — «рыцарей») с другими слоями населения [288].

Итак, китайскими историками проделан немалый путь в изучении традиции боевых искусств. Их труды нередко носят специальный характер, поэтому, к сожалению, далеко не всегда доходят до основной массы последователей ушу, а большей популярностью пользуются простенькие иллюстрированные брошюры или книжки в виде «ответов на вопросы». Тем не менее к 90-м годам ХХ в. создан неплохой фундамент для осмысления традиции китайских боевых искусств.

Привычный нам термин «ушу» на Западе у многих людей ассоциируется только с современным спортивным направлением, созданным в КНР в 50-е годы. Традиционные боевые искусства Китая там обозначают словом «кунфу». Его синонимом считается термин «гошу» (букв. «государственное искусство» или «национальное искусство»), возникший в ХХ в. Хотя в реальности никаких различий между понятиями «гошу», «ушу», «кунфу» не существует, все же стереотип укоренился и многие организации, проповедующие чисто традиционные виды китайских боевых искусств на Западе, действуют по принципу: «Мы преподаем кунфу (или гошу), но выступаем против вредного спорта ушу».

Первоначально «ушу» и «гунфу» означали совсем разные понятия. Дело в том, что на протяжении многих сотен лет для китайских боевых искусств использовали разные названия. Знаменитое сегодня слово «ушу» стало употребляться лишь в III в., но уже в те времена означало для китайцев не просто способы боя. Иероглиф «шу» («искусство») в древности имел священный оттенок. Так, например, назывались ритуальные действия императора, когда он общался с духами и поклонялся Небу, а также тайные приемы древних магов—даосов, выплавлявших чудесную пилюлю, дарующую долголетие и даже бессмертие. Поэтому с самого начала слово «ушу» понималось как священное — «небесное» боевое искусство.

Кунфу в китайском нормативном произношении произносится как «гунфу» и означает «высшее мастерство», «чудесное умение», «упорную работу», «мастерский труд». Это слово к боевым искусствам стало применяться, видимо, не ранее середины 2-го тысячелетия н. э.

Другой широкоупотребительный термин — «цюань» («кулак»). Чаще всего под ним подразумевается именно кулачное искусство, бой без оружия, хотя существуют и исключения. Так, в частности, под названием «шаолиньцюань» фигурируют не только методы кулачного боя, но и бой с оружием шаолиньской школы. А «цюань» превратилось в обиходное название для сотен безымянных стилей ушу, особенно начиная с XV в., когда наблюдался наиболее бурный рост школ. С XVII–XVIII в. хроники пестреют сообщениями о том, что тот или иной мастер «создал кулачное искусство» — «цзао цюань». [360]

Если термин «цюань» представлял собой фактически универсальное понятие для боя без оружия практически на всем протяжении истории Китая, то в разные эпохи встречались как бы «уточнения» этого термина. В XVII–XVIII вв. начал активно использоваться термин «цюаньшоу» — дословно «кулак—рука». Слово цюань также обозначало конкретную школу ушу, позже появился термин «цюаньпай» или просто «пай» («направление»), который используется до сих пор параллельно с первым.

В нашей литературе мы можем встретить немало обозначений комплекса ушу. Например, «воинские искусства» [22,23], «военно—прикладные искусства» [3,4]. Существует ли разница между «воинскими» и «боевыми» искусствами? Дело здесь, конечно, не столько в словесной казуистике, сколько в абсолютно различном содержании воинских и боевых искусств. По-китайски для воинских искусств существует особое обозначение — «цзюньши сюньлянь» («воинская тренировка»). Есть также древний термин «бинфа» («воинское искусство», букв. «воинские методы»), в английском переводе — «art of war». Это понятие подразумевало прежде всего способы ведения крупномасштабных сражений, управления войсками, фортификацию, тренировку и закалку воинов. А вот народные методики самосовершенствования, боевые искусства как особый вид высокоэстетизированного искусства, способы психопрактики — одним словом, все, что в конечном счете сформировало культуру ушу, осталось далеко за рамками «воинских искусств», сколь изощренными они бы ни были.

Серьезные возражения вызывает и термин «военно-прикладные искусства». Во-первых, многие стили ушу могли никогда и не являться «военными», а выполняли скорее ритуальную роль. Во-вторых, они могли быть вообще не «приложимы» к какой-либо конкретной утилитарной цели. Здесь достаточно вспомнить тайцзицюань, который мыслился прежде всего системой духовного воспитания личности, а вовсе не подготовки «воинов».

Пути боевых искусств сходятся к срединному пути—Дао. И в этом Дао — истинность. От всераскинутого идет к простоте и неприукрашенности. Не отклоняется и не виляет, достигает гармонии и не растекается, но объемлет в себе образы мириад явлений. И смысл ушу — в постижении этого Дао.

(Мастер синъицюань Чэ Ижун (ХIХ в.))

Наверное, одна из самых примечательных черт китайского ушу заключается в том, что оно стало воплощеным символом всей китайской культуры.

Сейчас, как и много веков назад, через каналы ушу осуществляется преемственность основных культурных ценностей прошлого. Через боевые искусства китайцы не просто узнают, но и осознают реальность многих философских понятий, приобщаются к образам героев древности. Сеть школ ушу дает ощущение приобщения к единому «родовому древу» традиции — китаец никогда не воспринимал ушу как совокупность приемов, методов тренировки или, скажем, как какой-то отдельный стиль.

В Китае сложилась определенная культура боевых искусств со своими законами и правилами, со своей литературой и театром, с поэзией и рисунками, учебными заведениями, школами, своей элитой и ритуалами. И в то же время весь этот комплекс был столь плотно интегрирован в повседневную жизнь Китая, во всю китайскую культуру, что, рассуждая об ушу, приходится касаться практически всех ее сторон, начиная от философии и вплоть до обычаев повседневной жизни.

На Западе принято говорить о некоей философии боевых искусств. Однако самостоятельной «философии ушу» никогда не было — боевые искусства используют постулаты, пришедшие из различных духовно-религиозных систем, например, из буддизма, даосизма, конфуцианства, даже китайского мусульманства. Например, стиль тайцзицюань практически целиком вобрал в себя неоконфуцианское мировоззрение, шаолиньцюань стал «прикладным» осмыслением буддизма. Однако большинство стилей формировалось при решающем влиянии сектантского синкретизма.

А как сами носители культуры ушу осмысляли духовные грани своего искусства?

Известный мастер стиля синъицюань Чэ Ижун (Х1Х в.) отмечал: «Пути боевых искусств сходятся к срединному Дао… И смысл ушу — в постижении этого Дао» [216]. Фраза весьма примечательна и характерна для «внутренней» традиции осмысления ушу: смысл практики боевых искусств заключен не в доведении своего мастерства до совершенства, но в постижении универсального пути всех вещей и источника мироздания — Дао. Внутренняя суть ушу преломлялась именно в терминах мистической космогонии, а сами боевые искусства превращались в особый метод духовной практики.

Дао дает рождение всем вещам и явлениям мира. Оставаясь невидимым, оно обладает абсолютным могуществом и необоримой мощью. Путем сложной духовной практики человек способен достичь гармонии с Дао, слиться с ним.

«До того как появились Небо и Земля, в середине великой пустоты и безграничности существовала в хаосе пневма-ци, и зовется это состояние Беспредельным: Беспредельное и Великий предел. Великий предел — это корень Неба и Земли, исток и начало мириад явлений»[123]. Этот текст, на первый взгляд, кажущийся отрывком из философского произведения, является фрагментом трактата по тайцзицюань. И в самом начале — обратим на это особое внимание — повествуется не о технике боя, а именно о философских понятиях. Одно из них, ставшее ключевым не только для ушу, но и для всей культуры Китая — ци. Существуют несколько трактовок этого термина — «пар», «воздух», «энергия», «пневма». Мы намеренно оставим его без перевода, поскольку он не имеет прямого аналога ни в одном западном языке, и скорее соотносится с восточным «энергетическим» видением мира, нежели с каким-то конкретным известным нам явлением.

Схема единого ци, возвращающегося в небытие и пустоту

Ци понималось как универсальная квазисубстанция, энергетическая первоткань космоса. Ци наполняет внешний мир («внешнее ци») и самого человека («внутреннее ци»), более того — сам человек рождается от «сгущения ци отца и матери». Смерть человека понимается как «рассеивание ци», поэтому многие системы восточной психопрактики преследуют цель «концентрации ци», «доведения циркуляции ци до совершенства», что не только продлевает физическую жизнь, но и опосредует связь с Космосом. «И небо и человек — все пронизано Единым ци», говорится в канонах стиля тайцзицюань. Так устанавливается небесно-земное единство внутри Человека.

Изначально «хаотическое» состояние ци называют также Прежденебесным («сяньтянь»), то есть существовавшим еще до возникновения Небес. Фактически это абсолютная пустота, определяющая иное состояние мира — Посленебесное («хоутянь»), мир вещей и явлений. Причем переход Прежденебесного в Посленебесное обратим, и человек может вернуться к началу мира, к абсолютной Пустоте («кун»).

В китайской мистике и эстетике Пустота является величайшей созидательной силой. С одной стороны, она не содержит никаких форм и предметов и даже не определяет, какими они должны быть, но с другой стороны, дает возможность возникнуть любой форме.

«Истинный удар исходит из пустоты», — гласит поговорка, родившаяся в школах стиля синъицюань. Такой удар обладает высшей поражающей силой, хотя он может отсутствовать как физическое действие. В традиции ушу существует понятие «внутреннего удара», «удара сердцем», «сокровенного удара». Речь идет не о тайных «энергетических ударах», или о «выбросе энергии на расстояние». Дело в другом — в особом действии Дао, «которое ничего не делает, но нет того, что оставалось бы не сделанным». Здесь и кроется тайна парадоксального утверждения, родившегося в мире китайского ушу: «Боевое искусство создано для того, чтобы им никогда не пользоваться» [63].

Всякому действию, жесту и даже помыслу предшествует «воля /идея» («и»). Это отнюдь не то, что мы имеем в виду, говоря о «силе воли». Воля выступает здесь как высшая творческая сила, как суть и форма действия Неба, реализующаяся в человеке.

В китайской теории изобразительного искусства существовало прекрасное выражение: «писать волю», или «писать идею» («сеи»). На художественный свиток изливается не душевное состояние самого человека, но эхо Дао. Сам пейзаж, прекрасные горы, бурные водные потоки, темнеющий лес, — все эти размывы туши и наплывы красок обнажают вселенскую Пустоту, которая стоит за всякой формой.

По сути, тот же принцип существует и в ушу. Истинный мастер должен осмыслять всякий прием не на уровне формы, а на уровне ее преддверия, или предчувствия — «едва ты задумал сделать комплекс и даже еще не начал первого движения, ты уже должен знать как будет выглядеть последнее движение».

Отсюда и принцип «трех внутренних соответствий»: три начала формируют каждое действие человека — «воля / идея» («и»), ци и физическая сила («ли»). Дабы достичь взаимосоответствия этих трех начал, боец должен прийти в состояние абсолютного душевного покоя, когда он становится способен воспринимать импульсы природной естественности. Еще нет действия, даже замысла действия. Боец просто находится в полной гармонии с ритмами природы, а это значит, что всякое его действие будет «сверх-действием Дао».

Тогда небесный импульс устанавливает в человеке должную циркуляцию ци, а ци в свою очередь стимулирует физическую силу, направленную на выполнение «действия Дао». Так рождается «истинное движение», исток которого находится вне человека.

В таком состоянии боец не совершает каких-то заученных движений — он лишь следует ритмам Неба. Поэтому любой комплекс ушу («таолу») считался выполненным правильно не тогда, когда человек абсолютно корректно делал все удары и передвижения, но когда он каждым своим движением откликался на невидимое «движение Неба», на переход двух взаимодополняющих и взаимопротивоположных начал инь (темного, пассивного, женского) и ян (светлого, активного, мужского).

Это проявляется как параллельное наличие противоположностей — «Будь спокоен, как горный пик и подвижен, как водный поток. В дуге обнаруживай прямую, а всякую прямую немного изгибай».

Теперь нам нетрудно понять, почему, как учили китайские мастера ушу, «истинный удар исходит от сердца». Так приходит воистину целостное движение, когда движется не столько рука или нога, когда в удар вкладывается не просто мощь всего тела или «сила духа», но в нем присутствует Небесная мощь. Древний трактат раскрывает секрет такого истинного приема: «Сначала движение рождается в сердце, затем — проявляется в теле. Живот не напряжен, и ци входит в кости, дух умиротворяется, а организм обретает покой. Ежемгновенно сохраняй это состояние в своей душе. Помни: если что-то начало двигаться, то нет того, что бы не пришло в движение. Если что-то обрело покой, нет того, что бы не успокоилось». Обратим внимание, что перед нами не просто чисто движенческий принцип, но прежде всего сочетание двух начал инь и ян. Движение — функция ян, покой — функция инь. Следуя даосской теории, на основе которой возникли такие известные стили, как тайцзицюань и синъицюань, когда инь и ян движутся, они разделяются, когда приходят в покой, вновь соединяются и обретают изначальную нерасчлененность, фактически приходят в состояние Великого предела.

Таким образом, за внешним движением в ушу стоит вселенская трансформация, космическая жизнь, данная в бесчисленных переливах и модуляциях. Человек не просто выполняет приемы — он переживает жизнь Космоса. Например, когда он поднимает руки (первое движение во многих комплексах ушу), это равносильно разделению инь и ян, когда руки опускаются, он возвращается к «Беспредельному».

А в стиле синъицюань основная стойка называется «саньтиши» — «позиция трех начал», т. е. Неба, Земли и Человека. Принимая ее, человек как бы объемлет собой эту вселенскую триаду, приводя все вещи к единому знаменателю — к собственной личности, равной Вселенной.

Теория ушу рассматривает «срединность» человека как — посредника между Небом и Землей, между внутренней и внешней реальностью. Символика «срединности» проявляется, например, в осознании всякой позиции ушу как «укоренения в земле и подвешивания к Небу». Такова стойка в стиле синъицюань. Примечательно, что трактовка ее смысла считалась внутренним секретом школы, в то время как ее внешняя форма изучалась с первых же дней тренировок. Ее общий вид достаточно прост — левая нога выставлена вперед и немного согнута, центр тяжести — на правой ноге.

Число «три» в китайской традиции имеет немало соответствий с космическими силами, при этом все большое сводимо к бесконечно малому. Например, «три начала» на Небе — это луна, солнце и звезды, на Земле — реки, долины и горы, в Человеке — «ци», «семя»—«цзин» и «дух»—«шэнь». Малое обнаруживается в большом, а большое бесконечно прозревается в малом.

Должно прийти внутреннее осознание собственной вплетенности в ткань мира, «запутанность в сетях Дао», понимание взаимной искренности мира и человека. Не случайно знаменитый мастер тайцзицюань Дун Иньцзе так объяснял путь ушу: «Лишь тот, кто искренен в своих помыслах, сможет прочувствовать Небо и Землю» [86].

Другим космогоническим принципом, пришедшим в ушу, стало так называемое «принятие Земли». Если от Неба человек напитывается энергией ян-ци, то в Землю следует «врастать», «укореняться», дабы напитать тело инь-ци. Земля вообще рассматривается как начало инь, она образовалась именно от сгущения «темного» ци — инь-ци. Дабы реализовать свою «срединность» боец должен искренне довериться земле, «принять ее в себя».

«Принятие Земли», хотя и является психологическим феноменом, воплощается во вполне конкретных приемах. С этим, в частности, связан принцип правильной и устойчивой позиции.

Так, во время тренировок в школах тайцзицюань и синъицюань ученики представляют, как из центральной точки стопы юнцюань («Бьющий родник») в землю прорастают «корни», уходящие на глубину до метра. Они впитывают «соки земли», омывая и наполняя тело человека. И вот в тот момент, когда человек сумел полностью отдаться земле, и она в свою очередь начала предоставлять ему свою мощь, истинный боец «взошел на земной престол». До того, как свершилось это «восхождение», в некоторых школах вообще не начинают учить никаким другим приемам, ибо считается, что человеку еще неоткуда черпать силы.

Многие медитативно-дыхательные упражнения, выполняемые в высоких стойках без движения (так называемое столбовое стояние — «чжаньчжуан»), служат реализацией этого принципа «укоренения». Человек, поставив ноги на ширину плеч и подняв руки на уровень груди, будто захватив шар, находится в такой позиции до часа. В синъицюань, где нахождение в базовой позиции «трех начал» может продолжаться до сорока минут, также требуется прежде всего ощутить состояние «врастания», или «вкручивания в землю».

«Принятие земли» служит видимой реализацией более общего принципа «ясного различения пустого и наполненного». Такое «опустошение-наполнение» энергией также отрабатывалось через особые передвижения, где огромную роль играют «шаг тайцзи» — плавный накат с пятки на носок или «шаг багуа» — накат с носка на пятку. В любом случае движения «должны быть подобны шагу кошки», «будто идешь по хрупкому льду», «словно боишься наступить на иглу». Это принцип «пустотной осторожности», за которым следует принцип «наполненной твердости»: лишь только стопа всей поверхностью коснулась земли, она моментально «врастает» в нее, причем это «врастание» обусловлено не волевым приказом человека, но спонтанным «притягиванием», происходящим благодаря внутренней «открытости земле».

Особым взаимоотношениям человека с Землей в мире ушу было посвящено немало рассказов. Например, великих мастеров синъицюань Го Юньшэна и Ли Лонэна, мастера тайцзицюань Ян Баньхоу не могли оторвать от земли, причем вшестером, даже привязав к ним веревки, так плотно они «укоренялись в земле». Дун Хайчуань — патриарх багуачжан расставлял по окружностям хрупкие фарфоровые чашечки и, переходя по ним, выполнял полный комплекс своей школы, не расколов ни одной. Существовало и искусство «отталкивания от земли», или «облегчения тела». Ян Баньхоу, например, отличался тем, что даже в самый дождливый день, когда дороги превращались в глиняное месиво, приходил в гости без малейших следов грязи на подошвах. Как объяснял сам Ян Баньхоу, он просто «передвигается на несколько цуней над землей, так как очень не любит грязь».

«Принятие земли» определяет не только особую форму постановки стопы, но положение всего тела. Мастер ушу Сунь Лутан так толковал «влечение к Земле»: «Когда рука выставлена вперед, ее локоть неизменно должен быть обращен вниз, будто Земля притягивает его». Похожий принцип мы встречаем и в тайцзицюань: необходимо, чтобы плечи были опущены, а локти обращены вниз.

Китайская традиция всегда осмысляла мир как природно-телесное единство. В позиции саньтиши каждой части тела соответствует свое космическое начало: ноги — Земле, живот — Человеку, голова — Небу. Подобным же образом осмыслялись и все другие части тела: например, стопа соответствовала Земле, коленный сустав — Человеку, а бедро — Небу.

Такие символические соответствия не случайны. Как и тело Вселенной, человеческое тело мыслилось реально объединяющим в себе космические начала. Тело («шэнь») в китайской культуре стало синонимом западного понятия «личность», «персона». Тело—личность, как и вообще все во Вселенной, состоит из «энергетической первоткани» ци, объемлет свойства духовного, идеального и материального. Именно ци в разных состояниях и ипостасях образует все многообразие мира.

Философская традиция ушу связана с определенным пониманием «телесности». В качестве примера приведем центральное понятие ушу — «усилие» («цзинь»), которое в равной степени исходит как «от костей и плоти», так и от волевого импульса («и»), зависит как от особого состояния сознания, так и от физической тренированности. Оно не противопоставляется физической силе («ли») как грубому началу, а наоборот активно использует силу мышц («и сухожилий», добавили бы китайцы), но при этом связано с циркуляцией ци в организме: усилие цзинь реализуется в трансформациях движений ци. Распространенной ошибкой стало утверждение, что будто бы в ушу, особенно во «внутренних» стилях, не следует или почти не следует использовать физическую силу. Даже великие мастера тайцзицюань были удивительно физически сильны, а шаолиньские монахи не гнушаются работой со штангой, чему автор этих строк сам был свидетелем.

Древнее написание иероглифа «цзинь», говорит само за себя: он состоит из графем «сила», «работа» и «водный поток». Вода в китайской культуре является обычной метафорой ци и Дао. Обратим внимание, что иероглиф «ци» также сочетает в себе графему «рис» как символ субстанциональной жизни, произрастающей от земли, идущей от женского начала (инь), и графему «пар» как символ чувственно неразличимого начала, расположенного над «рисом» и осмысляющегося как начало ян. Любое движение представляет собой движение ци, и потому в нем обязательно участвуют и психо-физические, и духовные компоненты. Но целью практики ушу является только такое действие, в котором с абсолютной полнотой выражает себя Дао. Подразумевается именно это, когда в текстах об ушу говорится о «чудесном», «священном» ударе, «равном Небу».

Хотя Дао не имеет постоянной формы, не объяснимо в знаковых системах, его все же возможно постичь — увидеть его «сокровенно-утонченную» (мяо) сущность. Эта «внутренность» пуста и небытийна, точнее — сверхбытийна, ибо сама определяет бытие и небытие.

Говоря о смысле ушу как возвращении к изначальной пустоте, китайские мастера имели в виду постоянное преодоление внешних форм (например, приемов) и прозрения за ними «сокровенно-утонченной» сущности ушу, его истока — Дао.

Поскольку Дао «самоналично и неизменяемо» (еще один его синоним — «постоянство»), оно само определяет суть и смысл любого действия. От идущего по пути постижения Дао требуется лишь следовать постоянным изменениям духа, происходящим в соответствии с Дао.

Многие понятия китайской натурфилософии находили свое отражение в ушу. Например, считалось, что Великий предел рождает «пять стихий» — «металл», «огонь», «вода», «дерево», «земля». В «чистом виде» они не существуют, но вечно находятся в состоянии взаимоперехода, «взаимопорождения». По такому же принципу строится структура одного из самых сложных стилей ушу — синъицюань. В нем существует пять базовых приемов, названных по именам «пяти стихий». Так, рубящий удар ребром ладони соответствует стихии «металл» и соотносится с образом металлического топора, срубающего дерево. Каждую «стихию» натурфилософия связывает с определенным набором природных реалий — запахом, вкусом, цветом, стороной света, временем года и т. д., в том числе с внутренними органами. «Металлу» соответствует внутренний орган — легкие и их «внешний представитель» — нос. При таком ударе следует «стимулировать ци легких», а также сконцентрироваться на прохождении ци внутри организма по особым «каналам». Таким образом, всего лишь один удар мог «запустить» в человеке сложнейший комплекс «небесно-человеческих» соответствий, вводя его в единый ритм с космосом.

Похожим образом строится тренировка и в стиле багуачжан, где каждому базовому движению соответствует одна из 64 гексаграмм — графических схем, состоящих из сочетания шести целых и прерывистых линий. Гексаграмма символизирует душевное состояние человека, природную стихию, например, тайфун, дождь, другие процессы и явления, характер развития ситуации (прогресс, успех, крах и т. д.). Посредством взаиморасположения гексаграмм могут быть описаны самые разнообразные процессы и действия. Каждой части тела человека также соответствует гексаграмма или составляющие ее элементы. Выполняя движения, боец тем самым порождает в себе взаимопереход гексаграмм — процесс космических изменений. При этом весь комплекс выполняется по кругу (точнее по нескольким взаимопереходящим кругам), что символизирует целостность и бесконечность Небесного круга — жизненного цикла Вселенной. Так ушу превращается во «внутреннее» искусство переживания Дао, становится дорогой к слиянию человека с ним.

Мастер Сунь Лутан объяснял: «Практика кулачного искусства не заключена в каких-то формах, но лишь в целостности и полноте одухотворенного ци. Когда одухотворенное ци целостно, то и формы становятся завершенными, к тому же обретаешь подвижность и устраняешь закупорки ци». Это значит, что внутренняя циркуляция ци (т. е. внутренняя форма) определяет правильность и завершенность всякого внешнего движения как в ушу, так и вообще в жизни человека. В момент занятий ушу он переживает полноту собственной природы.

Путь Дао — это бесформенное и безымянное начало конца всех вещей. Начинаться и заканчиваться, не зная почему — вот величайшая тайна из тайн.

(Ван Би (III в), даосский мистик)

До сих пор из уст многих носителей ушу, в основном в центральных провинциях Хэнань, Хунань и Хубэй, можно встретить рассуждения об ушу как об «искусстве Дао» (дао шу) или «технике Дао» (дао цзи). Именно так называли ушу внутри сектантских школ еще два-три века назад, причем именовать его таким образом в разговоре между собой могли только члены школ (т. е. члены «внутренней линии» — «нэйсянь»). Напомним, что «искусством Дао» в древности именовали магические действия шаманов, даосскую практику изготовления «пилюли бессмертия». Позже к «искусству Дао» были причислены каллиграфия, архитектура, живопись, разбивка миниатюрных садов, стихосложение, все чаньские искусства. В этом же ряду стояло и ушу.

Именно с «работой Дао», которое «ничего не делает, а все вершится само собой» (Лао—цзы) и связано понятие «гунфу».

Термин «гунфу», больше известный нам в его западном искаженном чтении как «кунфу», или «кунг-фу», долгое время во всем мире был значительно более популярен, чем «ушу». Как уже говорилось, в современном Китае понятия «ушу» и «гунфу» выступают как синонимы.

Понятие «гунфу» многозначно, и его следует понимать контекстуально. Это «высшее мастерство», «великая работа», «упорный труд», «подвижничество», «время» (точнее — «наличие времени для выполнения какой—то работы»).

Слово «гунфу» употреблялось с глубокой древности в значениях «время» и «долгая работа, выполняемая с особым мастерством». С VII в. оно стало пониматься и как грандиозный успех правителя, мудреца или другого великого человека, труды которого пошли на благо людям.

Гунфу становится универсальным понятием. Приобретенное в одном деле, скажем, в ушу, оно распространяется и на все другие области жизни человека. Отсюда многочисленные рассказы о мастерах ушу, которые были известными философами, поэтами, астрономами и т. д.

Обратим внимание на то, что гунфу в смысле «великое делание» и «драгоценное, с умением проведенное время» уже в древности стали синонимичны. У даосского мистика Гэ Хуна (III–IV вв.) мы, вероятно, впервые встречаем параллельное использование двух вариантов написания иероглифа «гун» из слова «гунфу». Первый вариант означает «деяние», «достижение», «действие», «мастерство», второй — «работа», «ремесло», «мастерство». Поскольку оба варианта в устной речи звучат абсолютно одинаково, то эти иероглифы при написании слова «гунфу» стали абсолютно взаимозаменяемыми.

В историческом сочинении V в. «Нань Ци шу» («История династии Южная Ци») гунфу уже явно означает «достижение», «учение». В философии неоконфуцианства, сложившейся в XI–XII вв. «гунфу» осмыслялось как «нравственное усилие», ведущее к духовной самореализации, самораскрытию и внутреннему озарению.

Особую популярность понятие «гунфу» приобрело в сектантских народных школах медитативного «внутреннего искусства» (нэйгун), где занимались сложной психопрактикой, упорядочиванием циркуляции ци в организме в целях «просветления изначального лика» человека. Именно в этой среде гунфу постепенно стало обозначением особого мастерства в боевых искусствах.

В ушу понятие «гунфу» использовалось в двух смыслах: во-первых, как высшее откровение на пути самопостижения, обретение мастерства, как способность принимать красоты мира и доверять (синь) ему, во-вторых, как совокупность времени и усилий, затраченных на достижение такого мастерства. Гунфу — это и цель, и путь к ней, высшее достижение и ведущая к нему кропотливая работа.

С ХVII в. термин «гунфу» стал всеобщим для боевых искусств, даже потеснив слово «ушу». Особенно широко он использовался в тайных обществах и религиозных сектах типа знаменитого «Белого лотоса» (Байляньцзяо), где под гунфу понималось боевое искусство, совмещенное с медитативной практикой. Показательно, что в ряде школ «внутренней семьи» (нэйцзя) понятие «гунфу» соотносится с «Тяньгун» — «Небесным мастерством», причем эти термины в трудах теоретиков ушу использовались как взаимозаменяемые. Тем самым подчеркивался смысл гунфу как высшего мастерства, имеющего космическое («небесное») звучание и происхождение: оно спонтанно воплощается на земле через ряд «пресветлых учителей» (мин ши) «внутреннего искусства». Такое толкование гунфу связано с представлением о мистической «работе Дао», а также с даосской концепцией «праздности» и «отдохновения» как высшей «работы духа» в противоположность «внешнему», механическому выполнению движений.

Считается, что для достижения гунфу необходимы три начала — терпеливые занятия, правильное окружение и опытный учитель. Замечательный пассаж по этому поводу мы встречаем у известного мастера тайцзицюань Чэнь Синя (ХIХ в.): «Современные ученики, не прилагая усердия (гун), сразу же стремятся достичь успехов, прикладывают минимум усилий и стремятся к большим достижениям. Разве это похоже на то, о чем говорил Конфуций: „Сначала — трудности, лишь затем — успехи“? Итак, необходимо следовать тому, о чем говорил Мэн-цзы (философ-конфуцианец IV в. до н. э — А. М.): занимаясь делами, не будь прямолинеен, освободи сердце от пренебрежения, не пытайся превозмочь обстоятельства и лишь тогда сумеешь (обрести успех). Когда не ясны принципы, то идут к пресветлому учителю; когда не ясна дорога, посещают добрых друзей. Когда становятся известны принципы и ясна дорога, а цели все ещё не можешь достичь, то в течение долгого времени посвяти себя неутомимому гунфу, и ты придешь к цели» [350].

«Гунфу»

Предание ушу хранит немало историй, когда мастер не столько обучал последователя технике ушу, сколько каким-либо необычным образом приобщал его к самому «гунфу». Иногда учителя шли от самых обычных вещей, например, заставляли неофита годами вращать мельничный жернов, чтобы он привык использовать не силу рук, а «силу земли», которая через ноги и поясницу поднимается в руки, или носить доверху наполненные водой ведра через овраги из самого дальнего колодца, не пролив ни капли, тем самым овладевая искусством мягкого, незаметного передвижения. После такого обучения гунфу реализуется естественно и незаметно, а самим приемам ушу в этом случае можно уже обучить за считанные месяцев. Вместо того, чтобы начинать с утомительных технических экзерсисов, ученика ведут к истоку, «семени» любого возможного движения.

Гунфу может прийти и при готовке пищи, и при занятиях каллиграфией, и при тренировке в ушу. Нужно лишь «знать, что делаешь», т. е. обрести «семя движения», которое заключено в мире «доформенном», в пространстве вселенского хаоса, в Дао: «О, смутно-туманное, но в нем заключено семя» («Дао дэ цзин»). Обучаясь чему-то одному и поняв его корень, произрастающий из Дао, овладеть всем. Именно об этом говорит чань-буддийская поговорка: «Все вещи возвращаются к Одному, а Одно восходит к своему истоку — пустоте Дао». Мудрец-мастер не обязан «знать все», а должен обладать лишь таким состоянием сознания, которое приобщает его к Дао. «Умеет» на самом деле, конечно же, Дао; человек лишь воспроизводит его посылы в конкретных действиях.

Мастер может управляться с мечом не только рукой, но и ногой. Герои «Речных заводей»: Ван Чжилю наставляет Ли Цзюня

Известный мастер боевых искусств и ученый ХVI в. У Шу описывает забавную историю, демонстрирующую связь «обучения по аналогии» и гунфу. Эта история касается возникновения стиля «Эмэйского копья», характеризующегося крайне запутанными передвижениями. Два монаха пришли к известному учителю, про которого ходили слухи, что он обладает тайными методами боя с копьем, и стали упрашивать старика открыть им хотя бы часть секретов. Сначала мастер лишь рассмеялся, не ответив ничего, но после долгих уговоров согласился взять их в ученики. Но обучение оказалось неожиданным — учитель послал их в лес рубить дрова, чем они и занимались в течение двух лет, даже не приступая к тренировкам. А через два года учитель с улыбкой (это вообще характерная черта описания мастеров — улыбка, смех, показывающие игровой характер, символическую суть их обучения) сказал им: «Вы вдвоем упорно и настойчиво трудились и теперь уже можете идти дальше. Я владею 18 способами прямых уколов копья, 12 способами ударов руками, взаимного использования защиты и нападения (т. е. блокировки удара противника и одновременной контратаки — А. М.) — сокрушительным боевым искусством. Если, в течение долгого времени рубя дрова, вы научились управлять своими руками через сердце, то даже не зная способов движения руками и передвижений, вы уже содержите это в себе в скрытом виде». [254]. По сути, в этом и заключается смысл ушу — содержать в себе в скрытом виде (юй) знание не только о всевозможных приемах, но и о мировых трансформациях вообще.

Китайские народные легенды постоянно подчеркивают запредельность всякого мастерства, достигаемого в занятиях ушу. Оно даже может помочь одолеть нечистую силу. Так, в китайской легенде из старого сборника, посвященного демонологии, рассказывается о некоем Сун Дасяне — Суне Великом мудреце.

Как-то он расположился на ночь в заброшенном павильоне и с помощью приема «на удержание», победил напавшего на него призрака: к утру тот превратился в лисицу—оборотня. С тех пор никто не тревожил посетителей в том павильоне [421].

Интересно, что в западной демонологии призрака можно уничтожить только особыми способами — заклинаниями, заговоренным оружием, серебряными пулями, но никак не голыми руками. В Китае борьба с призраками велась теми же методами, заговорами и даосскими магическими приемами. Но и ушу ничем не отличалось от магического искусства.

Достижение гунфу отнюдь не заключается в напряженной, утомительно-изматывающей работе сознания. Современные наставники в монастыре Шаолиньсы учат заниматься ушу в состоянии «не—думания», или «вне мыслия» (у нянь). Канон тайцзицюань подчеркивает: «Чтобы овладеть чем-то, вы должны как можно меньше использовать свое сознание». [460]. Когда субъективное отражение мира уже не довлеет над человеком, «и Небо и человек — все пронизано единым ци», то «нет ни меня, ни другого — все сливается в круговорот единого Ци».

Не случайно многие стили включают в себя лишь два-три комплекса, и на их основе ученики постигают все многообразие оттенков ушу — сначала технических, а затем и духовных. В результате человек как бы перешагивает через ограниченность внешних форм, и, овладев внешним движением, начинает видеть его внутреннюю сущность, понимаемую как гунфу. Именно эту способность имел в виду учитель тайцзицюань Чэнь Синь, когда писал: «Изучающий ушу движется от того, что имеет форму, к тому, что не имеет и следа, постигая в этом Небесном искусстве (тяньгун) сокровенно—утонченное начало» [350].

Попытаемся вникнуть в рассуждения Сунь Лутана об истоке «знания вне знания»: «Простота ушу заключена в том, что формы кулачного искусства достигают простоты и непритязательности, но тем не менее не приходят в хаос. Начало и конец такого кулачного искусства, а также применение приемов, являются тем, над чем люди никогда не задумываются, но то, что знают… Изучение ушу позволяет человеку познавать вне размышлений и свершать, не обучаясь» [216].

Значит, для ушу существует знание, которое предшествует обучению, что никогда не приходит из внешнего мира, но изначально присутствует в душе человека.

В то же время лишь обучение у учителя позволяет выявить знание, суть которого — не-знание, точнее — то, что противоположно обыденному знанию. Обучение превращается не в изучение, но в некое воспоминание, возвращение к собственным духовным истокам.

Уважай искусство и поклоняйся учителю —

И ты естественным образом получишь истинную передачу.

Но коль ты равнодушен к искусству и пренебрегаешь учителем —

То ты лишь свое потратишь время.

(«Секреты обучения ушу» (ХIХ в.))

В старых китайских текстах, посвященных ушу, философии, искусству, в качестве синонима слова «обучение» (цзяо) можно нередко встретить понятие «чуань». Оно переводится как «передача», но может также трактоваться и как «традиция». В нем присутствует смысл «преемствования—передачи», некоего извечного потока сохранения Учения. И здесь перед нами встает вопрос, пожалуй, самый важный для осознания сути ушу — что конкретно передается и принимается в традиции китайских боевых искусств?

Смысл выражения «традиция ушу» уловить весьма сложно, даже китайские мастера не всегда способны объяснить его, хотя и явственно ощущают свою принадлежность к внутреннему потоку боевых искусств, пришедшему из глубокой древности. На уровне обыденного сознания, как в Китае, таки на Западе, «обучение ушу» понимается прежде всего как передача технических навыков, обучение приемам и методам закалки тела.

Реальный процесс постижения ушу тоньше и сложнее. В ходе обучения прежде всего передается духовный импульс от мастера к ученику. В этом смысле ушу для китайцев самоценно само по себе безотносительно к его прикладному значению, а поэтому обучение ушу скорее соотносится с осознанием себя частью единого ритуального пространства, а не носителем технических секретов. Не случайно китайские мастера древности и современности столь много внимания уделяют рассуждениям о ритуале (ли) в ушу.

Процесс этой передачи бесконечен, он начинается в далекой древности и проходит через века, через поколения наставников-последователей. Такой духовный поток есть явление исключительно внутреннее, невидимое, по своим свойствам подобное Дао (для него существует даже выражение «преемствование Дао», т. е. Учения), а методы обучения, приемы, комплексы, трактаты являются лишь внешним выражением.

Учитель от своего учителя принимает на себя небесно-космическую «благодать», или «благую мощь» (дэ), в которой проявляет себя Дао, и передает ее ученикам. Эта передача, сокрытая за внешними формами обучения, и является собственно «истинной передачей».

Следует заметить, что передача «благой мощи» отнюдь не является характерной чертой только ушу. Точно также воспринималось обучение, скажем, в даосских школах, школах каллиграфии, живописи, одним словом, у любого учителя, который в глазах общества имел статус «наставника-отца» (шифу).

Передача такой «благодати» в процессе учения понималась как абсолютно бескорыстный дар и знак признания ученика приобщенным к школе. Этот ритуал пришел из древних обрядов посвящения и являлся символом приобщения к единому родовому древу, члены которого связаны между собой узами взаимной благодарности, т. е. морального долга.

В ушу ответный дар со стороны ученика выражался в искренней преданности и негласном обязательстве нести учение дальше, следующим поколениям.

Сами носители традиции явственно ощущали ту сущность, которая передается за внешними формами, словами и поступкам: это сама истина (чжэнь), знание о доподлинном лике человека и мира. Поэтому и система обучения ближайших последователей в традиционных китайских школах называлась чжэньчуань — «истинной традицией», «истинной передачей», или «передачей истины». С ХV—ХVI вв. «чжэньчуань» стало ключевым понятием ушу.

«Истинная традиция» — понятие емкое и не имеющее чисто формальных критериев. Именно ради получения чжэньчуань ученики годами, а иногда и десятилетиями разыскивали «истинного учителя».

У него может быть не один десяток учеников, но лишь один-два из них сумеют принять «традицию истины», остальные же последователи воспримут в основном техническую сторону предмета. «Истинная традиция» — прежде всего преемствование школы, ощущение себя членом бесконечно длинного ряда учеников-учителей, как в прошлом, так и в будущем, причем речь идет о совокупной духовно-телесной передаче. Вместе с техническим арсеналом передается и духовное откровение.

Носителей истинной традиции всегда было немного. Этот слой мастеров чжэньчуань, как правило, элитарный, полузакрытый, сохраняющий предельную духовную концентрацию внутри себя. Осознание «истинной передачи» служит специфическим методом внутренней гигиены боевых искусств.

Наличие или отсутствие «истинной передачи» в ушу стоит значительно выше технического мастерства. По сути к чжэньчуань сведено понятие действительного мастерства в ушу. Дун Иньцзе (начало ХХ в.): «Новички испытывают немалые трудности в стремлении определить какие-то относительные ценности в ушу. Я могу заявить, что мое искусство — лучше всех, но в конце концов, кто может судить об этом? В идеале, человек должен свободно ориентироваться в различных приемах. Одни говорят, что они используют свою силу, другие — мастерство. Но в любом случае — это не более, чем набор каких-то принципов. Без истинной передачи невозможно понять смысл всего этого»[128].

Характерно, что Дун Иньцзе проводит водораздел между различными школами ушу именно по линии обладания «истинной традицией», а не по арсеналу приемов, подчеркивая, что спор о том, какая школа ушу лучше, в реальности сводится не к сравнению технических методик, а к спору об обладании истиной. Это обнажает ритуально-символический, скорее религиозно-духовный, нежели оздоровительно-боевой смысл занятий ушу в Китае. Не важно, кто конкретно передает ушу, более существенно — обладает ли данный человек «истинной традицией».

В связи с этим становится понятен и мифологический антураж всей истории ушу, которая предстает перед нами не столько в виде реальных фактов, сколько в виде исторических анекдотов и побасенок о том, кто у кого и как обучался. Причем каждая школа ушу возводит свою историю к первопатриархам древности, к мудрецам традиции и известным мистикам, типа Лао-цзы, Хуанди, Гуан-юя, Чжан Саньфэна, Бодхидхармы. Миф, не неся объективного знания, представляет собой попытку осмыслить процесс развития ушу как священную историю передачи духа.

Лишь для начинающего или дилетанта имеет значение вопрос о том, какая школа и какой стиль «лучше». Наставник тайцзицюань Ян Чэнфу так описывает путаницу понятий в головах учеников: «Люди, которые хотят обучаться боевым искусствам, спрашивают, что лучше — внешние или внутренние школы. На это я отвечаю, что все системы, созданные древними мастерами, хороши, и вопрос заключается лишь в том, получают ли они истинную традицию или нет» [393].

В результате такого обучения ушу, равного «обучению истине», последователь растворяется в потоке «истинной традиции» преемствования Дао… Именно эта «истинная традиция» и составляет суть традиции всего ушу.

Умение воспринять традицию во многом зависит от способностей самого ученика, и иногда у талантливого Учителя могли быть бездарные последователи. Впрочем, это случается редко — истинный мастер просто не имеет возможности тратить время на тех, кто не в состоянии передавать традицию дальше. Великий мастер тайцзицюань Ян Баньхоу годами искал себе учеников и при этом прогонял многих поклонников со своего двора.

Подношение ритуальной пищи наставнику боевых искусств

Сколько лет понадобится для принятия «истинной традиции»? Вот как отвечает на вопрос мастер тайцзицюань Ян Чэнфу: «Я изучаю это искусство уже в течение пятидесяти лет, но часто ощущаю потребность обратиться к учителю» [393].

Китайский учитель считает себя вечным учеником, его обучение никогда не прекращается. Но одновременно с этим от тех же китайских учителей можно услышать утверждения, на первый взгляд, противоречащие мысли Ян Чэнфу о бесконечном обучении: «Шаолиньцюань можно изучить за полгода». «Для овладения багуачжан достаточно и двух месяцев». Действительно, всякий стиль можно выучить за несколько месяцев, точнее — его технический арсенал. Но вот истинную передачу можно не получить и за всю жизнь. Мастер Дунь Иньцзе отводил на разучивание комплексов тайцзицюань около трех месяцев и свыше десяти лет — на постижение его внутреннего смысла. Наставник синъицюань Го Юньшэн считал, что базовую технику его стиля можно постичь меньше, чем за год, но для понимания сути синъицюань необходимо по крайней мере пятнадцать лет.

Китайская традиция неизменно подчеркивает чисто личностный характер передачи традиции, и в частности традиции ушу. Лишь непосредственное обучение у учителя может в какой-то мере гарантировать целостность и истинность учения.

В связи с тем, что «истинная традиция» передавалась неприлюдно, в акте духовного общения двух людей, она нередко именуется «тайной передачей» (мичуань). К мичуань в различных школах ушу относят вполне конкретные вещи, например, приемы, комплексы, принципы, медитативные упражнения, философские тексты. Канон шаолиньцюань, начиная от элементарных учебных таолу вплоть до сложнейших методов боя, также традиционно носит название «тайной шаолиньской передачи». При этом простейшие шаолиньские комплексы — «Большой красный кулак», «Малый красный кулак» и т. п., известны любому ученику с первых месяцев занятия шаолиньцюань, к тому же они еще в ХIX в. были опубликованы и ни от кого не скрывались.

Здесь нам приходится столкнуться с особым характером «тайны» в ушу. «Тайная передача» — это не то, о чем нельзя говорить прилюдно, а то, о чем вообще невозможно сказать. Понятие «тайны» связано с «сокрытостью» Дао, которое ни от кого специально не прячется, но постичь его дано не каждому. Во многом «тайность» обучения связана не столько с необходимостью что-то действительно прятать, сколько с восприятием обучения как приобщения к «чудесному». Не случайно во многих трактатах по ушу понятия «передача тайны», «передача истины» и «передача чудесности» фигурируют как синонимы.

Комплексы — таолу «тайной передачи» символизируют то, что на этапе изучения данного таолу последователь приобщается к каким-то потаенным аспектам ушу. Фактически, это некие знаки, говорящие, что ученик получил «допуск» или посвящение в число наиболее доверенных последователей школы.

То же самое относится и к тайным трактатам. Существуют «Канон тайной передачи тайцзицюань», «Канон тайной передачи шаолиньцюань», открыто опубликованные в разных вариантах. Но тайна заключена не в самом тексте, а в том, что стоит за ним, в том отклике сознания, который может вызвать мистический текст у ученика.

Конечно, существуют и действительно «тайные разделы» в различных стилях ушу, касающиеся, в частности, особенностей ударов по точкам, использования подручных средств для боя («тайное оружие»), управление психикой противника и т. д. В ушу Шаолиньского монастыря многие разделы, связанные с медицинской практикой и рецептурой бальзамов, также считаются тайными, равно как закрыты и методы боевой подготовки монахов, которые в полном объеме запрещено публиковать. Даже в «безобидном» стиле тайцзицюань существуют «тайные» надавливания на точки, приводящие к частичному обездвижению соперника, потере сознания или даже смерти.

В современном Китае понятие «истинная традиция» несколько изменило свой смысл. Оно служит своеобразным критерием, призванным отделить традиционный способ обучения от его современных модификаций — спортивных, гимнастических, клубных и т. д. Иногда речь идет о границах традиции. Например, шаолиньская школа, которую изучают непосредственно в Шаолиньсы или у монахов этого монастыря, именуется «чжэньцзундэ» — школа «истинного истока», или «истинного предка», в то время как тысячи школ шаолиньцюань, разбросанные по всему Китаю, таковыми не считаются. Понимание «истинной традиции» как исключительно духовной передачи постепенно исчезает.

Определенный урон передаче «истинной традиции» нанесли реформы ушу, начавшиеся в Китае еще в 50-е годы и продолжающиеся по сей день. В основном они сводятся к разрушению линии «истинной передачи» в клановых школах, тайных обществах и других, главным образом, деревенских объединениях, к переходу на клубно-секционный способ преподавания, более подконтрольный государству. И все же не стоит считать, что такой могучий канал трансляции учения ушу, как чжэньчуань, мог быть разрушен одними лишь государственными актами. Его размывание обусловлено и самой логикой исторического развития ушу: ростом количества учеников в школах, переходом преподавания на коммерческую основу, и как результат — не самое высокое его качество.

Примечательно, что традиционно считается более правильным отказаться от обучения вообще и, следовательно, от «передачи истины», нежели обучать недостойных. Трактат по искусству меча одной из старых школ ушу «Наставления по мечу Куньу» объяснял: «Иметь возможность передать и не передать — это значит потерять человека. Не уметь передавать, но передавать — это значит потерять искусство меча. Но если предполагать, что человек — не истинен, то лучше потерять и человека, и искусство меча» [306].

Мудрец, становясь позади всех, оказывается впереди всех.

Пренебрегает собой и поэтому сберегает себя.

(«Дао дэ цзин»)

Духовным центром всей традиции китайского ушу является прежде всего личность мастера, наставника и учителя.

У нас, представителей западной культуры, нередко создается впечатление, что мастер ушу — человек, который может одним ударом свалить нескольких нападающих, способен кулаком крушить черепицу и сбивать в прыжке всадника с коня. Тем поразительнее покажется тот факт, что истинные мастера обычно избегали поединка, и более того — некоторые из них могли никогда не вступать в бой. Истинное мастерство определяется не количеством побежденных противников, ибо его исток — духовный, внебытийный. Этим «шифу» отличается от обычных кулачных бойцов — «гаошоу» («высокие руки»), которые показывали свое умение на ярмарках, бросали вызов другим бойцам, демонстрировали удивительную физическую силу, поднимая мельничные жернова. Их уважали, боялись, ими восхищались, но мастерство шифу другого свойства — ему поклоняются.

В метафизическом плане не важно чему и как конкретно обучал такой мастер. В конечном счете мастер всегда передает Дао, он сводит свою жизнь к многозвучию абсолютной творческой пустоты, он рассыпается в переливах жизни и при этом отсутствует в какой-то конкретике. Этот акт самоутраты в многоликости форм обозначался в традиции как «сань» — «рассеивание», «рассыпание». Величайший мастер тот, кто сумел уйти от личностности передачи, от собственного субстанционального «Я» в мир «утонченного» (мяо), «сокровенного» (сюань) и «бесформенного» (усин). Поэтому мастер, как данность, отсутствует (что, кстати, не исключает, а лишь подтверждает существование вполне реальной личности наставника), существует лишь его Мастерство.

Жизнеописания мастеров ушу стереотипны и явно собирательны. Мы без труда насчитаем не больше десятка возможных сюжетов, по сути дела — мифологем, из которых складывались биографии великих учителей ушу. Практически все они повторяют жития «истинных людей» — даосов, нередко им приписываются подвиги буддийских святых. Часто они совершали одни и те же поступки, например, могли передвигаться, не касаясь ногами земли, оставались неуязвимыми для ударов мечей и копий.

Образ учителя, традиционный для Китая, европейцу может показаться парадоксальным. Это — не прекрасно сложенный атлет, не мыслитель, говорящий четкими и меткими афоризмами, что предусматривается канонами греко-римской красоты и мудрости. Это и не силач, внушающий ужас и поклонение своими подвигами. Внешний облик легендарных мастеров — Бодхидхармы, Чжан Саньфэна зачастую просто безобразен. У одного огромные уши, нечесаные волосы до земли, другой — хром и отвратителен на вид, третий — груб и невыдержан.

Разумеется, не стоит считать, что каждый учитель ушу именно таков. Речь идет об образе, о метафоре, о собирательном персонаже легенд. И этот образ учителя — уродливого и насмешливого — несомненно, создание народной культуры, реакция на вычурность и подчеркнутое благородство чиновников—конфуцианцев, на их самовозвеличивание. Народная культура отреагировала на элитарную культуру созданием некого «антисоциального» образа учителя, поклоняясь ему не меньше, чем богам и духам. В деревенских школах ушу до сих пор рядом с изображениями духов очага устанавливается посвященный мастеру школы алтарь, на котором регулярно возжигаются благовония перед табличкой с именем мастера. Поклоняются даже не столько ему, сколько тому, что он воплощает, равно как культ предков в Китае есть символ служения всей «высокой древности» и миру духов.

Мастер-учитель в китайской традиции противоположен обыденному порядку вещей, он «не таков», он обратен привычности. Что и выражается в подчеркнутом юродстве легендарных мастеров. Они должны быть противоположны не только канону красоты, но и обучения. Предания рассказывают, как учит наставник ушу — не по писаным наставлениям и не объяснениями, но парадоксами (такую парадоксальность мы встречаем в чань-буддизме), даже странными выходками: то непоколебимым молчанием, то пронзительным криком. Он заставляет ученика то рубить дрова вместо изучения ударов, то часами наблюдать за падающими каплями воды. Поведение мастера ушу сближалось с природной естественностью, спонтанностью действия «вне мысли».

Такая типизация — отнюдь не насильственное обезличивание. Она лишь подтверждает то, что наставник действительно принадлежит традиции.

Для китайской традиции учитель-шифу выступает в двух ипостасях. Его явленная сущность — смертный человек с конкретным именем и обликом, обучающий тому, чему научил его учитель. В то же время, по преданию, одни учились у бессмертных небожителей-сяней (Дун Хайчуань), другие обрели свои знания во сне, когда им явилось божество (Чжан Саньфэн), третьи обучались у животных, наблюдая за их повадками (создатель стиля богомола Ван Лан). Так или иначе свою мудрость они черпали от «естественности Дао», а соответственно, и сами уходили корнями в Прежденебесное начало. Поэтому в своей второй ипостаси он — вечный Абсолютный Учитель, который ниоткуда не берется и никуда не уходит.

Благодаря единству этих двух ипостасей учитель может целостно передать то, что идет искони, от первоучителей. Таким образом, шифу становится ретранслятором истины древнего Учения.

Наставник ушу ценится не столько за боевое мастерство, сколько за умение передать традицию в целостном виде. Шаолиньский наставник Дэцянь ведет занятия в Военном училище Шаолиньского ушу в г. Дэнфэн, продолжая традицию связи армейского и монашеского ушу, заложенную еще в ХIII в.

Одной из характерных черт учителей ушу является их ненавязчивость, шифу никогда не проповедует среди непосвященных, не «зазывает» к себе в школу. «Дао дэ цзин» очень точно сравнивает осторожность мастера по отношению к жизни с «человеком, переходящим реку по льду зимой». Большинство современных учителей Китая ведут скромный образ жизни, их школы невелики — не больше десятка человек, хотя наставления могут получать от них сотни последователей. Для многих подчеркивание своей скромности, непритязательности уже превратилось в особый стиль жизни. Разумеется, современный мир меняет и сознание традиционных учителей: даже в отдаленных деревнях открываются коммерческие группы, выдаются «дипломы», хотя доход от такого преподавания невелик, средства в основном уходят на поддержание жилища мастера. Авторитет учителя по-прежнему велик. Чтобы просто пообщаться с некоторыми шифу, люди приезжают из других провинций, приводят детей, дабы те, как и в древности, могли бы «дотронуться до рукава халата мастера». Как видно, идеальный образ шифу в сознании современных китайцев сохраняется, хотя нравы и характеры современных наставников заметно трансформировались.

Сами наставники в разговорах нередко ассоциируют себя с «образчиками» древности, например, с благородным конфуцианским мужем (цзюньцзы), с махасатвами (буддийским учителями, кит. фаши). При этом учителей могут уважительно именовать «даши» — «великий учитель», что, вероятно, пришло из буддийского лексикона.

А что должен знать сам учитель? Кажется он должен обучаться многому и в общем-то быть универсален во всех областях жизни. Но вот Конфуций дает совсем иное направление нашим мыслям: «Благородный муж говорит: „Великий человек не обязан быть умелым в каком-то деле. Великий характер не должен быть искушен в какой-то службе. Великая честь не обязательно заставляет людей хранить свое слово. Великое уважение ко времени не делает человека пунктуальным“. Знать эти четыре вещи — это значит знать истинный смысл вещей в жизни» [174].

Оказывается, по сути дела мудрец не должен знать ничего — точнее, ничего конкретного, никакого дела. Это понять несложно — он не обязан вообще что-либо делать, проявлять активность, «обучать» в западном понимании этого слова. Он присутствует в этом мире и уже тем самым учит людей. Его Знание выше обыденного знания, эти два понятия просто несопоставимы. Тот, кому открыты глубины Космоса, может не знать, как делать, ибо ему известен секрет «великого делания», то есть он со-ритмичен с Дао, которое также «ничего не делает, но нет того, что оставалось бы несвершенным» [63].

Наставник ушу осуществить свою миссию способен потому, что является живым воплощением первооснователей школы. Она обеспечивает передачу того эзотерического знания, в которое посвящен шифу. По-китайски ученик называется «туди», что дословно означает «тот, кто идет следом», или «тот, кто вступает в след», что по смыслу близко западному понятию «последователь». Вдумаемся в изначальный смысл слова — речь идет о самообнаружении человека в следе великого Учителя. Ведь то, что воспринимает ученик — жесты, слова, мысли — все это следы того наставника, который когда-то существовал в реальном мире. В чем и заключена мистическая сущность школы: она не столько «учит ушу», сколько обеспечивает бессмертие Абсолютного Наставника.

Шаолиньский наставник Минцы, которому перевалило за 70 лет, считается одним из последних носителей тайн боя с металлическим костылем

Возвращение Абсолютного учителя в каждом последующем поколении учеников — стержень и нравственный идеал китайской традиции вообще. Возвращается не просто абстрактный Учитель, возвращается его Личность. Мастер тайцзицюань Ян Чэнфу говорил, что когда он начинал выполнять таолу, рядом появлялся даос Чжан Саньфэн, который обучал и поправлял его. Создатель стиля багуачжан Дун Хайчуань учился у даосских «небожителей», которые являлись лишь в момент тренировки, причем он ясно видел их облик, одежды, мог описать даже голос — «низкий и медленный, очень глубокий».

И еще одна история из анналов ушу. Однажды великий мастер синъицюань Го Юньшэшь собрал своих учеников и сообщил: «Сегодня я решил, что мой путь на земле завершен и я покину вас». Ученики были потрясены решением мастера умереть при полном здравии и принялись уговаривать Го Юньшэна не покидать их. Го, усмехнувшись, заметил: «Напрасно печалитесь. Пока вы занимаетесь этим искусством — я буду жив».

Наставник — не просто тот, кто лучше всех знает ушу. Он и есть манифестация самого ушу. Подавляющее большинство его последователей вряд ли понимали ту глубину, которую он открывал перед ними, но все оказывались под воздействием непреодолимо-притягательного обаяния его облика — по сути под влиянием его трансцендентного образа. Этот образ, растянутый во времени, и сохранял традицию школы в непрерывности, так что даже со смертью учителя она продолжала жить в учениках.

Изучать ушу легко — заниматься им трудно.

Заниматься ушу легко — сохранять его трудно.

Сохранять ушу легко — постичь его трудно.

(Мастер стиля мэйхуачжуан Хань Цзяньчжун)

Школа и стиль являются тем стержнем, вокруг которого веками строилась вся система китайского ушу. Сегодня это — ключевые структуры и для боевых искусств других стран Восточной Азии, куда «школьно-стилевая» система пришла из Китая. Вместе с тем «школа» и «стиль» — явления исторические, возникновение которых характеризует определенный этап в развитии и осмыслении ушу.

Важнейшим каналом передачи внутренней традиции ушу была и остается школа. Самые ранние из них формировались в XIV–XVI вв. вокруг армейских инструкторов в профессиональных войсках и имели исключительно «технический» характер, т. е. в них преподавались лишь приемы и методы ведения поединков. Позже появились, в основном в деревнях, школы, которые осознавали себя носителями «истинной традиции», т. е. были духовными институтами. Параллельно существовали школы ушу для аристократии, танцевально-ритуальные, мистико-оккультные и т. д., причем нередко провести разграничительную линию между ними было чрезвычайно сложно.

Стиль же в Китае служит объединительным названием для целого ряда школ.

Школа обычно называется «мэнь» («врата») или «цзя» («семья»). Школы, выросшие из тайных религиозных сект, могут также именоваться «цзяо» («учение») или «дао» («путь»). Стиль именуется «пай», «люпай» («направление», «группа»), «цюань» («кулак») либо «чжан» («ладонь»), или «цюаньпай» («направление кулачного искусства»). Существует также понятие «ши» («форма»). Первый смысл этого термина — «прием», или «способ». С XVII в. термин «ши» начинает употребляться как обобщающее название для определенной формы того или иного стилевого направления, преподаваемого в конкретной школе. Сегодня этот термин используется для тайцзицюань, в частности, Янши тайцзицюань — «форма тайцзицюань [семьи] Ян», и т. п.

Существуют как формальные, так и чисто психологические отличия стиля от школы, наблюдаемые и по сей день. Хотя следует заметить, что в обиходе эти понятия могут смешиваться, а названия школы и стиля — совпадать, например: хуцюань — «школа Тигра» и «стиль Тигра», Чэньши тайцзицюнь — «форма (либо школа, стиль) тайцзицюань [семьи] Чэнь».

Стиль (цюань, цюаньпай, люпай) является понятием более широким, нежели школа. Стиль сам реализуется через сеть школ, нередко связанных исключительно мифологическим предком.

Стиль единится вокруг определенной мифологемы происхождения, например, ведет свой исток от какой-то полулегендарной личности и общего корпуса мифов и преданий, связанных с этой личностью. Так, тайцзицюань «начинается» от даоса Чжан Саньфэна (XIII в.), а шаолиньский стиль — от буддийского патриарха Бодхидхармы (V–VI вв.), хотя в реальности эти направления возникли гораздо позже. Персона основателя стиля всегда мифологична и символична как воплощение духовной мощи, идущей от века.

Единая мифологема происхождения может быть связана также с тотемным или священным животным. Например, существуют предания о том, как из наблюдения за дерущимися богомолами родился «стиль Богомола», а «стиль Обезьяны» — из подражания движениям этого животного. Здесь учителем выступает само животное, точнее, то природное начало, которое воплощается в нем. В реальности не существует ничего общего между шаолиньской «школой Богомола» и «школой Богомола» из провинции Хэбэй. И тем не менее их последователи считают себя принадлежащими к единому стилю и возводят его к бывшему монаху Шаолиня Ван Лану, что в свою очередь является лишь легендой.

Символом единства происхождения может стать и какое-либо священное место. В частности, добрая треть всех стилей в Китае приписывают свой исток Шаолиньскому монастырю.

Точно таким же символом единства происхождения стали известные своими даосскими обителями горы Уданшань в провинции Сычуань, откуда, по легендам, берут свой исток стили тайцзицюань, синъицюань, багуачжан, нэйцзяцюань, хотя сегодня доподлинно известно, что эти стили появились в разных провинциях и в разное время.

В отличие от стиля, центром притяжения школы является конкретный наставник. В этом смысле ученику все равно, как называется стиль, которому он обучается, для него актуальна лишь личность учителя, которого он воспринимает как воплощение многовековой традиции. По сути ученик учится не ушу, но «учится учителю». Скажем, сегодня в ответ на вопрос: «Чем вы занимаетесь?» (каким стилем ушу), в традиционных школах ушу принято называть имя учителя («Я получаю наставления у учителя Дэцяня»). Зачастую вопрос формулируется более конкретно: «У кого вы учитесь?» На самом деле смысл таких вопросов заключается в выяснении того, чью духовную традицию несет в себе ученик, а не какой арсенал приемов он знает. Не случайно в биографиях известных мастеров ушу мы встречаем зачастую не название стиля, а фразу: «Он поклонился господину такому-то как своему наставнику».

Примечательно, что в современных клубах ушу спортивно-физкультурного направления чаще всего спрашивают не об учителе, а о стиле или о технике, которую изучает человек.

Формируясь вокруг мифологемы происхождения, легенды о едином предке и истоке, стиль повторяет в своей структуре классическое древо рода. В противоположность этому школа, во главе которой стоит не мифологический предок, а конкретная персона учителя, копирует классическую структуру клана (фратрии). Как в старом, так и в современном Китае школы строятся именно по такому кланово-семейному принципу. Встречаются и квазиклановые объединения, например, школы ушу, выросшие из тайных обществ, где все именуют друг друга «братьями», а учитель считается «отцом».

Все это приводит к формированию квазисемейной иерархии внутри школ: место каждого их члена определяется в терминах родства, ведутся генеалогические книги, куда заносятся лишь преемники «истинной традиции».

Другим базовым отличием стиля от школы является то, что школа строится на преподавании конкретной техники и учения, тогда как стиль может предусматривать лишь чисто мифологическое их единство. Например, стиль хуцюань построен на подражании повадкам тигра, но в каждой школе это реализуется по-своему.

Стиль же весьма аморфен — в нем, в частности, не существует единых методик тренировки или комплексов формальных упражнений. Например, под общим понятием шаолиньского стиля мы можем встретить сотни абсолютно разных между собой мелких школ с различным техническим арсеналом. Точно также в провинции Фуцзянь и Гуандун на юге Китая существует несколько несхожих школ «Кулака тигра» (хуцюань), которые все считают себя членами единой традиции «стиля тигра». Фактически, мы можем вести речь лишь о мистическом, психологическом единстве внутри стиля самых разных, непохожих друг на друга школ. Таким образом, стиль в отличие от школы — это чисто психологическое отнесение себя к той или иной ветви ушу.

Итак, классическую школу ушу отличают следующие характерные черты: ориентация на конкретную личность мастера («ученики — дети мастера в духе»), наличие развитой мифологии и легендарной истории, священных трактатов и генеалогических книг, четко выстроенная иерархия с харизматическим лидером (шифу) на вершине, единство технических и теоретических постулатов, единство комплексов формальных упражнений (таолу) и методов тренировки. Лишь при наличии всех этих признаков можно говорить о реальном существовании школы, а трансформация хотя бы одного из них способна привести к рождению новой школы.

Важной характеристикой школы является также ощущение монопольного обладания истиной — «истинной традицией». Характерно, что до сих пор, когда представитель одной школы говорит о последователе другой школы, в которой изучается тот же стиль, он обязательно подчеркнет, что тот не «получил традицию», не в полной мере «принял учение». Обсуждение последователя другой школы идет не по линии «хороший боец — плохой боец, а с точки зрения обладания — не обладания истинной традицией». Именно здесь сегодня пролегает линия раскола между многими школами стиля Чэнь тайцзицюань, синъицюань, багуачжан и десятка других стилей. В качестве доказательства «обладания традицией» приводится обычно родословная ученика ушу — у кого он учился и у кого принимал учение его учитель. Тщательные изыскания истоков того или иного стиля через исследования семейных хроник, уездных анналов и других исторических документов, которые ведутся в последнее время, во многом объясняются желанием установить, «кто был первым» в линии передачи традиции и, соответственно, кто на сегодняшний момент обладает ее полнотой.

Все это обнажает крайне важную черту китайского ушу: обучение боевым искусствам в школах традиционного типа осознается до сих пор как преемствование—передача «истины», что в свою очередь характерно для религиозной традиции во всем мире.

Осознание единства стиля возникает в Китае значительно позже, чем сформировались школы ушу, ориентированные на конкретного учителя и представляющие реально-контактную группу людей (в отличие от условно-контактной группы, представляющей стиль). В частности, в хрониках XVI–XVII вв. мы встречаем упоминания лишь о школах, возглавляемых конкретными мастерами, но не о стилях, которые формируются по крайней мере через полтора-два столетия.

Следует обратить внимание на два варианта становления стилевой структуры ушу. Классическим примером первого варианта можно считать шаолиньцюань. Главное в нем — ощущение единства разных школ, которые генетически никак не связаны между собой, в лоне единого предка или источника возникновения.

Второй вариант предусматривает реальную генетическую связь разных школ на ранних этапах. Последователи одного наставника могли покидать лоно родной школы, переезжали с места на место. Многих чиновников, среди которых было также немало знатоков ушу, посылали на службу за сотни ли от родных мест, дабы не потакать коррупции, неформальным связям и тайным обществам. Так ученики одной школы могли открывать преподавание в разных районах Китая. Представители доселе исключительно семейной школы на новом месте были вынуждены брать в обучение членов других фамилий, и клановость школы ушу нарушалась. Она быстро трансформировалась, так как уже невозможно было вести единые «семейные книги», а техника претерпевала серьезные изменения. Учтем к тому же неодинаковые педагогические способности последователей ушу из одной и той же школы, разные степени их посвящения в учение и тайны изначальной школы. Через несколько поколений «разлет» отпочковавшихся от одного ствола школ становится все заметнее, пока, в конце концов, они окончательно не утрачивают реальную связь друг с другом.

Но все эти разъехавшиеся в разные стороны люди сохраняют ощущение принадлежности к общему центру. Для них стиль — одна огромная школа, к тому же они почитают в качестве своего основателя одного и того же реального наставника. Таков, в частности, стиль багуачжан («Ладонь Восьми триграмм»), который насчитывает несколько сот школ по всему Китаю, в настоящий момент весьма слабо связанных между собой. Причем в них изучается весьма близкая техника и теория, а мастер Дун Хайчуань всеми почитается как основатель.

Практически до середины XVIII в. школы и стили не имели самоназваний, именуясь просто «цюань» (кулак), «чанцюань» (длинный кулак). Но постепенно стали появляться «индивидуальные» названия школ, а затем и стилей. Иногда за основу брались названия известных комплексов. Так возникли стили хунцюань — «Красный кулак» и лоханьцюань — «Кулак архатов», выросшие из арсенала шаолиньских таолу.

Система школ ушу формировалась в тот период, когда в китайской культуре боевые искусства начали осознаваться как духовно полноценная система, ничем не уступающая другим китайским «искусствам». Этот процесс начался в ХIII в., однако становление школ как устойчивых институтов завершается лишь к ХVII в. На формирование школ ушу и на их структуру повлияли, с одной стороны, форма и взаимоотношения в традиционной китайской семье, с другой — организация и система обучения в религиозных сектах.

Школам предшествовали многочисленные народные общества ушу («шэ», или «цюаньшэ») X–XII вв. Они, как правило, носили массовый характер, в них состояло иногда свыше нескольких сот человек. Утверждение народного религиозного синкретизма в тот период, когда ушу стало самым массовым народным занятием, поставило точку в формировании школ как института не только обучения ушу, но и передачи духовной «истинной традиции».

Особенно бурно развивалось ушу в ХVII—ХIХ вв… В этот период школа ушу и тайное общество зачастую полностью растворялись друг в друге, а школа перерастала в огромное сообщество. Поэтому наряду с абсолютно закрытыми школами ушу, в которых обычно объединялись не более десятка человек, стали развиваться массовые «общества» (шэ), или «дворы боевых искусств» (гуань). Обычно тренировки ушу в деревнях проходили в закрытых дворах при доме учителя. Отсюда и пошло название «ушу гуань», которое обозначает либо школу ушу, либо, что характерно для нашего времени, учебное заведение или институт ушу, которых в Китае несколько тысяч лишь официально зарегистрированных. В XIX — начале XX вв. во «дворах боевых искусств» нередко состояло до сотни человек, их члены тренировались абсолютно открыто, не таясь ни местных чиновников, ни проверяющих. Хотя бывало и так, что такие «дворы» разгоняли за «еретическую практику», фактически за отправление неофициальных ритуалов, поклонение «не тем» богам и духам. Современные «дворы» также многочисленны. Например, в каждом ушу гуане, которых немало вокруг Шаолиньского монастыря и вообще в провинции Хэнань, состоит приблизительно более сотни человек, а иногда число учеников доходит до двух-трех сотен. Некоторые такие гуани функционируют как общеобразовательные школы, в них ученики получают среднее образование, основное время уделяя ушу. Гуань, равно как и традиционная школа ушу, ориентирован прежде всего на личность учителя — руководителя гуаня, но естественно, что при таком количестве учеников приходится содержать нескольких инструкторов. В гуань можно прийти обучаться за определенную плату. Обычно она невелика, но есть гуани, которые ориентированы только на обучение иностранцев: здесь цены по понятным причинам в десятки раз выше, а обучение не отличается тщательностью.

Сегодня гуани существуют параллельно с узкими школами мэнь, отражая тем самым сосуществование эзотерической и экзотерической (закрытой и открытой) традиции ушу.

Огромное духовное напряжение, возникающее в небольшом круге учеников школы-мэнь, позволяло передавать ушу как истинно сакральное знание. В больших же гуанях, которые чаще всего были частью тайных обществ, утрачивалась возможность передачи «от сердца к сердцу». Оставалась своеобразная имитация формы, которой приписывался мистический смысл, может быть, давно утерянный.

В 90-х годах ХХ в. именно гуани являются основной ячейкой массового обучения ушу и занимают промежуточное положение между школами мэнь, в которые практически невозможно попасть большинству желающих, и современными спортивно-оздоровительными клубами и учебными группами, которые у многих вызывают неприятие.

Существуют и «материальные» отличия школ мэнь от гуань: школы мэнь имеют свои генеалогические хроники, сакральные тексты, их ученики углубленно занимаются медитацией, применяют сложные методики «внутренней тренировки». В массовых объединениях эти направления либо отсутствуют, либо существуют в редуцированном виде.

Современные спортивные школы, институты физкультуры и другие учебные заведения, хотя и резко противоположны традиционным школам в формах обучения, тем не менее являются частью современного мира ушу. Их возникновению предшествовала официализация некоторых прежде закрытых школ ушу, которая активно шла в 10-е — 20-е годы ХХ века. Первыми таким организациями стали Физкультурная Ассоциация Цзинъу (утонченных боевых искусств) в Шанхае (1909 г.) и Китайское Общество бойцов в Тяньцзине (1911 г.). В 1928 г. была создана Центральная академия гошу (национального искусства) в Нанкине (1928), всего же в то время в Китае существовало свыше сотни подобных учебных и методических заведений. В 20-е — 40-е годы по форме внутренних взаимоотношений и по методам преподавания они повторяли традиционные школы ушу, по сути ничем не отличаясь от гуаней. К тому же для преподавания в них приглашались учителя из небольших деревенских школ, что воссоздавало климат традиционной школы ушу.

В конце 50-х годов ХХ в. в КНР начали создаваться учебные заведения с преподаванием ушу, среди них Исследовательский институт китайского ушу (Чжунго ушу яньцзюсо, 1986 г.), Общество изучения китайского ушу (Чжунго ушу сюэхуэй, 1987 г.). Поскольку они находятся под патронажем Госкомспорта, невольно и ушу в них воспринимается как вид спорта, физкультура. Следует отметить, что на Тайване, в Сингапуре, в среде многочисленной китайской диаспоры в Малайзии преподавание ушу по-прежнему ведется через систему «дворов» — гуань.

Как человек попадает в школу ушу? Чаще всего по семейной линии. Например, в провинции Хэнань среди учеников семнадцати традиционных школ, обследованных автором (в основном школы стиля шаолиньцюань), более 60 % составляют люди, связанные между собой родственными узами, правда, нередко достаточно далекими. Иногда школу ушу составляет только семья самого наставника (четыре случая из семнадцати), при этом практически во всех школах существует принцип «не передавать вовне» (бу вай чуань), т. е. не посвящать в секреты стиля чужаков. Этот принцип соблюдается далеко не всегда, в школах существуют и «пришлые» ученики, но в любом случае они обязательно были лично представлены мастеру близкими ему людьми. До сих пор в школы ушу попадают исключительно по рекомендации.

Устная традиция, наоборот, обыгрывает тему «общедоступности» ушу для тех, кто искренен, сметлив, точен в выражении своих мыслей. Вот одна из таких историй, относящаяся к ХV в. Однажды на улице Лояна шаолиньский наставник Хайу повстречал мальчишку-оборванца и дал ему несколько медяков. И вдруг нищий ответил ему стихами:

Лишь отчаяние погнало жалкого Цзю медяки просить.
Но нищий этот готов за милость отблагодарить!

Наставник Хайу пристально посмотрел на мальчишку и ответил: «Тот, кто с молодости выражается стихами — не нищий. Если просящий милостыню преисполнен решимости — он уже не нищенствует. Придет день — и ты пожелаешь стать благородным мужем и героем». Старый монах и мальчишка вместе возвратились в монастырь. Хайу не ошибся — нищему оборванцу было суждено в 28 лет стать одним из самых молодых настоятелей Шаолиньского монастыря и получить прозвище «Будда—воин» [136].

Поскольку школа ушу строится по матрице клана, то внутри нее могут возникать отдельные подразделения — «семьи» со своими учителями.

Многие школы ушу матрицировали традиционные тайные общества и синкретические религиозные секты. Именно из сектантской традиции в школы ушу приходил сложный ритуал вступления, или инициации (посвящения). Единого ритуала инициации никогда не существовало — все зависело от религиозной традиции секты. Но в любом случае этот ритуал символизировал переход обычного человека в иной статус — статус посвященного в тайны. Поскольку школы ушу, связанные с сектантской традицией, часто именовались «мэнь» («врата») или «дао» («путь»), то прием в такую школу именовался «войти во врата» (жу мэнь), или «встать на путь» (жу дао). Подразумевается, что за мистическим порогом (за «вратами») ученик должен «выбросить себя старого и породить нового». Наставники ушу требовали «выбросить старую одежду, выбросить старые привычки, выбросить старое Я» (формула из стиля люхэцюань). В некоторых школах при ритуале вступления символически сжигалась одежда ученика, а также табличка или клочок бумаги с именем неофита. Пепел растворяли в воде, и такой напиток назывался «чай небожителей». Затем ученик выпивал этот чай, как бы поглощая сам себя. Человек символически умирал, уничтожал себя, чтобы возродиться вновь, но уже в истинном виде — в качестве адепта ушу. Иногда новичок сначала отвечал на ритуальные вопросы, произносил магические заклинания.

Все эти действия обычны для религиозных сектантских ритуалов, нередко составлявших костяк священнодействий в школах ушу. Часть этих ритуалов, правда, в сильно редуцированном виде, сохраняется до сих пор. Вот как выглядит ритуал посвящения в школе шаолиньцюань в уезде Дэнфэн провинции Хэнань, которая находится под патронажем одного из монахов Шаолиньсы и фактически представляет собой буддийскую секту.

В течение нескольких дней, предшествующих посвящению, один из старших учеников наставника-монаха объясняет вступающему суть ритуала посвящения, учит сакральным формулам и действиям, которые необходимо совершать во время инициации. При этом настойчиво проводится мысль о том, что ушу — это духовное, священное учение, единственным истинным носителем которого и является наставник данной школы.

Посвящение может происходить либо в местном буддийском храме, либо в одной из комнат дома наставника, оборудованной под молельный зал с большим алтарем. На алтаре стоят изображение Будды, курильница со свечками, лежат фрукты («дары Будде»), вокруг висят и стоят таблички с именами наставников шаолиньского ушу, которые руководили школой до того, как нынешний наставник возглавил ее. Поскольку, по китайским поверьям, в такие таблички переселяется часть души человека, то поклон алтарю означает одновременно поклон всем предыдущим поколениям мастеров.

Посвящающий учитель сидит в полном монашеском облачении справа от алтаря, читая священные формулы. Помощник (старший ученик) становится слева от алтаря, чтобы ассистировать во время ритуала посвящения. Учитель задает ряд вопросов: желает ли посвящаемый действительно принять на себя истинную шаолиньскую традицию; готов ли он хранить тайну и передавать знания лишь наиболее преданным и проверенным последователям; готов ли помогать своим братьям по школе и т. д. — всего около десятка вопросов. На все вопросы следует дать утвердительный ответ, после чего посвящаемый зачитывает клятву в верности учителю, учению и школе. По сути, такая клятва повторяет буддийскую клятву веры в «три драгоценности буддизма»: Будду, Учение (дхарму) и общину (сангху).

После произнесения клятвы посвящаемый опускается на колени перед алтарем и делает три поклона, при этом проползая немного вперед. Особое перебирание пальцами по полу во время поклона — один из тайных знаков, по которому представители школы могут узнать друг друга. Затем посвящаемый совершает поклоны перед учителем. Тот отвечает ему наклоном головы, сложив руки перед грудью, затем кладет на голову неофита ладонь и читает посвятительную формулу, ассистент в это время читает другую молитву вполголоса. Посвящаемый встает и берет у старшего ученика два конверта — один побольше, второй поменьше, которые свернуты им собственноручно из красной освященной бумаги и переданы ассистенту перед началом ритуала. В конвертах лежат пожертвования школе. Величина пожертвований особо не оговаривается и зависит от состоятельности посвящаемого, она может колебаться от нескольких юаней до пары сотен юаней (около 23 долларов).

Большой конверт передается с поклоном учителю, малый — ассистирующему ученику. Сам учитель может вручить посвящаемому небольшой подарок как символ передачи истины — обычно это буддийские четки. В конце ритуала учитель дает ученику новое, буддийское имя (фахао). Под этим именем он будет занесен в генеалогические книги и станет известен братьям по школе. Вручение ритуального имени символизирует момент нового рождения человека в «истинном» виде. Учитель еще несколько раз произносит ряд молитвенных формул, благодаря Будду и всех предшествующих учителей за то, что приняли нового последователя, и объявляет неофита посвященным учеником, сообщая ему, к какому поколению он причислен. На этом ритуал посвящения считается завершенным.

В течение последующих нескольких дней посвященному вновь передают «тайные знания» — ритуальные знаки, формы приветствия, священные формулы, некоторые правила поведения, по которым ученики школы узнают друг друга. Чуть позже происходит обучение «тайной» технике медитации и визуализации мастеров прошлого с целью получения от них наставлений.

«Тайные» ритуалы, знание которых получает ученик при инициации, могут лишь в тонкостях отличаться от общепринятых, например, буддийских, тем не менее они составляют один из символических секретов школы, ибо как бы отделяют ее от остального мира. В ряде школ провинции Сычуань и в районе Шанхая смысл таких ритуалов заключается в том, что неофит объявляется «ребенком», или «младенцем» — человеком, который стоит лишь на пороге своей настоящей жизни. Только после этого учитель и «рождает» ученика. Смысл такого действа хорошо виден в известной поговорке, распространенной в школах ушу и даже вошедшей во многие уставы школ: «Мать и отец дали мне кости и плоть, учитель дал мне дух». Таким образом идея «второго рождения», рождения истинного, духовного, начала жизни «человека целостных свойств», заложенная глубоко в недрах эзотерической китайской традиции, получает свое воплощение в ушу.

Связь внутри школы была реальным воплощением семейных связей. Отношение к школе как к семье чрезвычайно органично китайской культуре. Уже во второй половине I тысячелетия до н. э. даже философские школы именовались «цзя» — «семья». Ранние школы вообще полностью базировались на семье, отец или чаще дед учили младшего по возрасту. Долгое время семейные школы ушу для пришлых вообще не открывались, например, школа клана Чэнь тайцзицюань не допускала к себе посторонних более ста лет.

Учитель в школах ушу был и «отцом» своих учеников, причем статус его был значительно выше, чем у отца по крови — учитель являлся отцом по духу. Он как бы создавал новую духовную личность, возрождая в ней самого себя. Поэтому и ученик должен относиться к мастеру с чувством сыновней почтительности, как к родному отцу.

Классический образ мастера-наставника: учитель, передающий традицию и мудрость лишь одним своим образом. Мастер из провинции Хэнань и в 80 лет продолжает ежедневно тренироваться с парными тяжелыми мечами — «меч морской волны»

Поскольку наставник школы выступал в роли духовного отца, то и его ученики именовались «детьми в духе» или «братьями по учителю».

Основатель школы в традиции именовался «тайцзу» — «великий предок», так же, как называли императоров — основателей династии. Сегодня это название встречается достаточно редко. Портрет основателя всегда висит перед алтарем школы, а перед табличкой с его именем возжигаются благовония. Напомним, что основателем школы могло считаться и легендарное лицо. Например, «родоначальник» многих стилей ушу Гуань Юй был обожествлен китайской традицией и назывался «господь Гуань» — Гуань-ди. Наставник ныне существующего учителя школы зовется шицзун («наставник — первооснователь», или «дед — наставник»). В школе почитаются не только те, кто непосредственно преподает ушу, но и те, кто связан с семьей мастера, например, его жена именуется шинян или шиму («матушка—наставница»), младшая дочь — шимэй («младшая сестра по учителю»), старшая дочь учителя — шицзе («старшая сестра по учителю»). В женских школах ушу (существовали и такие) сами женщины-последователи называли себя шимэй и шицзе, — так устанавливалась символическая «кровная» связь между членами одной школы.

Старший сын мастера или старший ученик шисюн (между сыном и учеником не делается различий) выполняет чаще всего обязанности старшего инструктора школы. Он обучает технике приемов, следит за выполнением новичками основных дисциплинарных норм и ритуалов. Существует также шидае — первый помощник учителя, фактически равный ему по положению, и помощнику выказывают такое же уважение и почитание, как самому шифу. Ближайшие ученики приглашаются жить в доме учителя, но не в самих покоях мастера, а в других помещениях. Обычно в доме мастера в современных провинциях Хэнань и Хэбэй живут один-два ученика, хотя многое зависит и от величины его дома. Большинство же просто приходят к нему, так как все живут в одной деревне. Все работы по дому обычно выполняют ученики.

Колоссальную роль в ушу играют хроники, или «семейные списки» — цзяпу, которые выстраивают генеалогическое древо рода. Школы ушу переняли у семьи и эту характерную черту. Хроники хранятся как святая святых, передаются из рук в руки от учителя к прямому преемнику школы. Благодаря цзяну человек, произрастая из семейного древа, осознает свою принадлежность к «корню мастеров». В книгу заносятся имена лишь преемников «истинной традиции», два-три человека из одного поколения. Кстати, именно семейные хроники сегодня позволяют воссоздать реальную историю многих стилей ушу. В частности, «Семейные хроники клана Чэнь» (XVII–XIX вв.), хранящиеся до настоящего момента у старейшин этого клана, позволили проследить исток тайцзицюань.

Такие списки долгое время не было принято публиковать, что объяснялось глубоко личностным характером отношений в традиционном ушу, хотя сегодня их можно встретить в некоторых описаниях классических школ. Правда, по неписаному этическому закону на такую публикацию имеет право лишь прямой последователь школы.

До сих пор традиционные наставники начинают называть «учеником» лишь того человека, который пробыл в школе не менее трех лет. До этого срока его просто нечему обучать, так как ни его разум, ни его психика не готовы к восприятию внутреннего мира ушу.

Традиция ушу четко различает две категории взаимоотношений между учителем и учеником. В одном случае речь идет о «лаоши» (учитель) и «сюэшэн» (ученик, студент). В другом — о «шифу» (наставник) и «туди» (последователь). Первая линия отношений подчеркивает как бы их формальность, так, например, могут именоваться преподаватель в государственном училище ушу и его ученики. Между шифу и туди отношения значительно более тонкие и во многом духовные. Туди понимается как возможный последователь учителя, перенимающий от него «истинную традицию». В реальной жизни эти два типа взаимоотношений могут пересекаться. Например, в Институте Шаолиньского ушу уезда Дэнфэн обучается несколько сот человек, которые именуют своих преподавателей по ушу «лаоши». Однако если такой «лаоши» считает необходимым передать кому-нибудь из своих студентов не только технику, но и традицию ушу, то в этом случае они называются «шифу» и «туди» соответственно. Здесь их отношения уже базируются не на формальном показе и заучивании приемов или методик, но на абсолютном взаимодоверии и постоянном общении.

Веря учителю-шифу, ученик относится с искренним доверием к стилю, который изучает, к его истинности и непреходящей ценности заключенной в нем мудрости. Вместе с этим и учитель доверяет ученику, так как передает ему часть своей души, а поэтому речь идет об особой интимной форме содоверительности.

Доверие ученика учителю реализуется в стремлении повторить духовный облик наставника внутри себя. При этом подражать следует всему: тому, как мастер выполняет комплексы, как общается с людьми, как двигается. Таким образом, обучение происходит без объяснений — как прямая передача облика и внутреннего образа.

До сих пор в школах ушу сохраняются неписаные правила поведения ученика по отношению к учителю, по которым можно судить и о характере, и о преданности ученика. Смотрят и на то, как ученик подает учителю пиалу с чаем, как общается с братьями по школе, как сидит, как реагирует на замечания. Например, он не должен обижаться, ибо обидчивого человека ничему нельзя обучить. Ученик не обязан работать по хозяйству и помогать учителю — это абсолютно добровольное дело, которое в ушу принимает характер бескорыстного дара своему наставнику. Сегодня в деревенских школах ушу принято преподносить учителю небольшие подарки — фрукты, банки с вареньем, сладости, что также является частью сложного ритуала «дарения». При этом важно, чтобы каждый подарок имел свое функциональное значение, например, мог быть съеден или использован в хозяйстве, «сувениры» здесь неприемлемы. Такая «приземленность» дара в реальности говорит об искренней заботе ученика об учителе.

Общение в культуре ушу — вещь весьма хрупкая. Учителю, например, не принято задавать вопросы, выходящие за рамки неписаного канона. Не стоит, например, спрашивать, у кого он обучался, что знает, какими стилями владеет и что вообще думает о вещах, не относящихся к ушу. Весьма некорректным покажется просьба показать «очередной прием». Все, что следует сообщить, наставник скажет сам, будет обучать каждого лишь тому, чему тот может научиться. Выход за эти условные границы есть прежде всего выход за рамки культуры ушу, и общение на этом обычно обрывается.

Даже в среде самых старательных учеников выделяется особая группа наиболее доверенных последователей. В школе их обычно два-три, иногда лишь один. В ушу таких людей называют «учениками внутренних покоев» (шинэй туди), или «учениками, вхожими в покои» (жуши туди). Все же остальные, пусть весьма способные и преданные, именуются «учениками внешних покоев» (шивай туди).

Именно «ученики внутренних покоев» сегодня живут в доме учителя, а в традиционном Китае они странствовали вместе с наставником, сопровождали его повсюду, куда бы он ни пошел.

Зачастую никто из учеников «внутренних покоев» до последнего момента не знал, кто станет преемником школы. Всех их обучали индивидуально, и никто не ведал, что объясняют другому. Могло быть и так, что каждому объясняли свое направление стиля. Так, например, поступал со своими учениками мастер по багуачжан Дун Хайчуань. По преданию, следуя теории восьми триграмм, он обучил восьмерых лучших учеников своей школе с небольшими вариациями, в результате чего возникли восемь различных школ багуачжан, каждая со своим патриархом.

Преемника называет сам учитель перед смертью, лишь он один чувствует, кто сумеет в полной мере понести его учение дальше. Благодаря этому между старшими учениками не должно быть разногласий, один становится лидером школы, другие либо остаются его ближайшими помощниками, либо сами набирают учеников.

Так сохраняется дух и форма школы, вечно возрождаясь в новом поколении учеников. По сути, это даже не возрождение, а вечное возвращение одного и того же Мастера в каждом новом ученике.

У каждой школы существует своя традиция тренировок, свои ритуалы, хотя во многом они совпадают. Нередко различия объясняются религиозной традицией. Например, ряд пробуддийских школ шаолиньцюань в провинции Хэнань совершают перед тренировкой молитву Будде у небольшой кумирни. В школах ушу стиля чацюань в провинции Юньнань, связанных с мусульманской общиной, принято совершать ритуальное омовение ног. В ряде классических школ самой тренировке предшествует особое приветствие, которое обычно представляет собой девятикратное коленопреклонение (цзюкоу), со временем сокращенное до глубокого поклона.

В традиционном Китае, как и сегодня в деревнях, занятия ушу проходили обычно во дворе перед домом учителя. Он обнесен оградой, что скрывает тренировки от глаз случайных прохожих. Оформление тренировочного двора разнится в зависимости от местных традиций. Обычно у стены дома стоит лишь стойка с оружием. Но в ряде школ дворы украшаются весьма разнообразно. Например, в школах синъицюань провинции Шаньси по стенам развешиваются изображения духов и богов, вооруженных мечами и топорами, каллиграфические надписи, вроде «Сочетай военное и гражданское», «Одухотворенное ци и священный удар», «Сконцентрировав дух, достигай совершенства». В школах ушу провинции Хэбэй надписи обычно указывают на особенности техники школы: «Руки летают как два веера, ноги бьют как молния, вращайся подобно змее, прыгай как тигр» (в шаолиньцюань), «Замахнись рукой, но ударь ногой. Покажи вверх, но ударь вниз» (в синъицюань).

Существует и тренировка вне двора учителя, что присуще небольшим деревням северной и центральной части Китая. Деревенский учитель в определенное время выходит на небольшую неогороженную площадку и начинает выполнять упражнения. Несколько человек пристраиваются за ним и без всякой команды, без малейших объяснений начинают повторять за ним движения. Здесь нет ни приветствий, ни поклонов, ни долгой литургики — жизнь плавно перетекает в священнодействие ушу. Тренирующимся может оказаться любой житель деревни — ушу открыто для всех, к тому же в китайской деревне живут обычно близкие родственники или две-три семьи.

Главный тренировочный двор Шаолиньсы, окруженный галереей, в которой находятся деревянные статуи монахов. Традиционный тип небольшой тренировочной площадки, характерной для «дворов боевых искусств»

В больших «дворах» (гуань) руководитель школы не всегда проводит тренировку сам. Считается, что технические аспекты «искусства» могут показать и старшие ученики — «старшие братья» (дагэ). Роль мастера — нести ушу именно как Учение, а не как технику.

Показательно также, что в ушу не существует степеней мастерства, подобных «поясам», «данам», «кю» в каратэ. Есть лишь мастер и ученик. Нельзя стать мастером на треть или на половину, при этом любой учитель остается лишь вечным учеником. Никаких формальных подтверждений истинности мастерства быть не может, ибо достижение гунфу в конечном счете есть обретение мистического опыта школы.

И тем не менее определенный документ все же иногда выдается. Обычно он представляет собой лист бумаги с каллиграфической надписью, выполненной тушью. В монашеских школах существует особое удостоверение красного цвета. В нем указывается имя ученика и говорится, что он действительно является учеником конкретного мастера. Документ не свидетельствует ни о «степени мастерства», ни о том, что предъявитель сего прошел курс обучения по какому-то стилю — все это показалось бы нелепым любому последователю традиционного ушу. Он свидетельствует о большем — о преемствовании «истинной традиции». В документ обязательно вписывается имя учителя, тем самым он берет на себя моральную ответственность за поступки ученика. Дурной поступок перечеркивает весь смысл обучения. Широко распространены рассказы о том, как мастер прекращал преподавание, узнав, что его ученик убил кого-то на турнире или начал демонстрировать приемы за пределами школы.

Многие традиционные «дворы боевых искусств» сегодня переросли в небольшие частные или государственные учебные заведения, по-прежнему именуемые «ушу гуань». Они представляют собой причудливое сочетание традиционного уклада жизни школы и современных нововведений. С одной стороны, например, может существовать расписание занятий (таково требование государственных властей), с другой стороны, в действительности ученики тренируются с утра до вечера, каждый выполняя свою собственную программу. Шире всего такая структура сегодня распространена в провинциях Хэнань, Сычуань, вокруг Пекина и Шанхая. Здесь в расписание занятий «ушу гуань» введены предметы, не связанные собственно с ушу, например, китайский и иностранный язык, история Китая, основы математики. В этом нет ничего удивительного, поскольку подобные организации уже выполняют роль средних школ, а нередко и специализированных учебных заведений. В таких гуанях существует всегда немногочисленный костяк старших учеников-туди, которые и выполняют роль инструкторов.

То, что выше формы, назовем Дао.

Все, что ниже формы, зовется вещами.

(«И цзин» («Книга перемен»))

Ключевым моментом тренировки во всякой школе ушу является изучение комплексов формальных упражнений — тао, или таолу. В школах разных стилей существует свой канонический набор таолу, например, в классическом шаолиньцюань их насчитывается несколько сот, в синъицюань — пять-шесть, в тайцзицюань и багуачжан — по одному.

В комплексах изучаются не только комбинации приемов, но определенные принципы (ли), лежащие в основе стиля, в том числе и принципы «энергетической» работы, умение наладить циркуляцию ци, использовать внутреннее усилие (цзинь). Комплексы в традиционных стилях ушу формировались веками, постепенно отыскивалось идеальное равновесие между внешним выполнением движения и внутренней регуляцией циркуляции ци. Практически невозможно самому создать «истинный» комплекс ушу — можно лишь механически сложить движения вместе, превратив отработку таолу в простое физическое упражнение.

Отработка таолу стала формальной основой для изучения практически всех стилей ушу. Она же задала и канон обучения боевым искусствам практически во всех странах Восточной и Юго—Восточной Азии — достаточно вспомнить наборы формальных упражнений ката в каратэ или тыль в таэквондо.

«Тао», или «таолу» означает «набор», или «набор связок» («дорог» — лу), в отличие от японского «ката» («форма»). В ушу изучению таолу испокон веков придавалось ключевое значение. Ведь в основе более позднего комплекса ушу лежали ритуальные боевые танцы. Таковы прообразы современных таолу, они могли быть чисто народными ритуально-праздничными действиями, армейскими боевыми комплексами или придворными и весьма изящными танцами с мечом и копьем. Все это в конечном счете и породило многообразие видов таолу в стилях ушу XV–XVII вв.

Некоторые стили целиком базируются лишь на изучении таолу. В частности, подражательные стили, в их основе — имитация движений и повадок животных. Поскольку такие стили в старом Китае никогда не считались боевыми и рассматривались как часть народного ритуала, то не было и особой необходимости вводить в арсенал этих школ боевые элементы, можно было ограничиться именно символикой действий. С другой стороны, целый ряд школ, располагая довольно большим арсеналом таолу, уделял их изучению не более четверти времени всей тренировки, в то время как остальное время посвящалось боевой практике, медитации, вспомогательным упражнениям, направленным на выработку особой мощи в ударе, незаметным передвижениям, гибкости, невосприимчивости к боли и другим внешним воздействиям. К этой категории стилей, в частности, относится шаолиньцань. Он содержит более 400 канонических таолу, в то время как в реальности его последователи изучают около 20 (монахи — около 40), а основное время посвящается классическим и во многом закрытым «72 методам тренировки».

Сегодня можно наблюдать определенное вырождение или упрощение способов тренировки, когда во главу угла ставится лишь изучение, а затем и повторение таолу, в то время как традиционно стиль мог содержать несколько десятков весьма важных методов тренировки. Такой процесс идет в большинстве школ стилей тайцзицюань и багуачжан, где сегодня изучается лишь единственное таолу, хотя еще полвека назад эти стили включали несколько сот методов тренировки.

Многие типы традиционного оружия, в том числе вышедшие из вполне «мирных» орудий, нередко несли в своем названии символический смысл:

1 — копье «золотых когтей» (цзинь гуа) — колющее оружие с небольшим куполом из металлических прутьев. При одергивании копья прутья «захватывали» противника;

2 — копье «обратного крюка», используемое для уколов и зацепов;

3 — копье с прикрепленной под ним остро заточенной по краям чашей — «металлическая лопата изначальной драгоценности» (юаньбао течан);

4 — трезубец двустороннего действия (сань сяо дянжэньдао); 5 — короткое деревянное коромысло, применяется как дубинка, атакже для подсекания ног противника (бяньдань); 6 — колюще-режущее оружие «Топор дьявола» (гуйфу цзи); 7 — боевой трезубец с заточенными лопастями в виде буддийского посоха (санскр. — кхаккхара), обычно используется для торжественных случаев; 8 — копье с загнутым крюком (чайгоу цяо), применяется для стаскивания противника с коня, подсекания ног, «рвущих ударах снизу вверх; 9 — боевая лопата „двух крыльев“ (лянь и чан)

На первый взгляд, многие комплексы ушу представляются очень далекими как от реального боя, так и от танцевального искусства и, кажется, не имеют практической ценности. Однако следует помнить, что ритуал для тех, кто его совершает, абсолютно ценен и в этом смысле безусловно «практичен».

Для каждого таолу существует своя легенда — кто и когда создал его, через каких мастеров оно передавалось, что символически означают его движения. Все эти версии излагаются в особого рода речитативах (цзюэ, гэ), которые последователи повторяют перед началом или во время выполнения комплексов, как бы напоминая себе, что они делают те же движения, произносят те же слова, что и первоучитель их школы сотни лет назад.

В этом заключается мистическая действенность выполняемого движения. Благодаря ему боец «входит в след» первоучителя, становится «покрытым его тенью», как говорили китайские трактаты. Таолу не просто передает технику школы. Оно является символической формой Учителя — давно ушедшего, ежемгновенно переживаемого в приемах древнего комплекса. Ученик должен, повторяя движения первомастера, пережить состояние его сознания, обрести его мировосприятие. Таким образом происходит преемствование духа через усвоение внешних форм.

Существует еще ряд моментов, которые позволяют нам говорить о выполнении таолу как о символическом действии.

Практически во всех стилях перед выполнением таолу следует «успокоить ци», «привести его в состояние стабильности» (динци). В этом проявляется принцип срединной гармонии (чжунхэ), тонкого и чуткого созвучия всех существ и явлений в этом мире. «Срединная гармония» всегда проявляется в человеке через циркуляцию «срединного ци» (чжунци). Рассуждая о его качествах, мастер тайцзицюань Чэнь Синь писал: «Срединное ци поименовать труднее всего, равно как и трудно дать имя той дороге, по которой движется срединное ци. Оно бесформенно и беззвучно. Если не практиковать долгое время гунфу, то не сумеешь осознать его. Поэтому, не отклоняясь и не колеблясь, является оно следом без формы и срединой одухотворенной естественности» [351].

Огромный алтарь ХVII в. в одном из залов Шаолиньсы. Здесь в определенной последовательности изображены «небесные сферы», на каждой из которых восседает определенный архат. На переднем плане — богиня милосердия Авалоки-тешвара. Многие поколения монахов здесь возносили молитвы, прося «одухотворить боевое мастерство»

Эта «срединная гармония», которая поселяется в человеке во время выполнения таолу, в конечном счете должна привести к тому, что занимающийся по своему состоянию уподобляется не столько бойцу, готовому вступить в поединок, сколько умиротворенному мудрецу, находящемуся в гармонии со всем миром. И тогда движения рождаются в нем сами собой, как бы проистекая из сердца («Основа сокровенной пружины проистекает из сердца»), а сами приемы являются лишь видимым выражением самотрансформаций Дао. Мастер Сунь Лутан выразил это следующими словами: «Каждое движение тела — это Путь Неба, поэтому можно не прилагая усилия, достичь Средины (чжун). В отсутствии размышлений легко и свободно достигаешь Срединного Пути. Такой мудрец имеет общее тело с Великой пустотой и совместные установления с Небом и Землей. Принцип кулачного искусства также составляет единое целое с Путем мудреца, а его принцип взаимосочетается с Путем мудреца». [215].

Отсутствие мысли, размышлений (сы) в процессе выполнения движений, по выражению Сунь Лутана, это и есть «возвращение к пустоте посредством упражнения духа»: «Не двигаясь, изменяемся и достигаем состояния у-во („не-я“). Тогда и приходит состояние кулачного искусства вне кулачного искусства, воли за пределами воли, бесформенной формы, безобразного образа, отсутствия себя и отсутствия другого. Упражняя дух, возвращаемся к пустоте. Изменения духа — это и есть достижение неизмеримо утонченного Дао» [215].

Внешний вид комплексов существенно различается в разных стилях. Но обычно передвижения в таолу соответствуют развертыванию небесных начал на земле. Так, в стиле багуачжан боец передвигается по девяти кругам, повторяющим схему «девяти дворцов», при этом в общем плане траектория передвижений рисует на земле схему Тайцзи («Великого предела»). Последовательность приемов или движений в комплексе являет некую «истинную форму» (чжэнь син), которой соответствует внутренний невидимый образ (сян), сводимый в конечном счете к «бесформенной форме» Дао.

Разумеется, здесь мы говорим о некоем идеальном варианте осмысления таолу. В сознании части последователей ушу эти внутренние аспекты могут либо смазываться, либо вообще исчезать, что, в частности, мы наблюдаем в современном спортивном ушу.

Безусловно, знание «истинной формы» еще не означает, что ученик обязательно достигнет уровня мастера. Но лишь правильность таолу, их полноценное понимание и целостное объяснение открывает путь к этому. Форма в ушу — лишь особый указатель, еще не путь, но уже знак этого пути, подсказывающий, куда идти. «Если человеку указано на юг, он уже не пойдет на север», — говорят по этому поводу китайские мастера. Сама по себе дорога еще не гарантирует, что каждый желающий одолеет ее, но она ведет к цели.

Занятия ушу обычно начинаются с изучения базовых упражнений (цзибэньгун), которые могут включать в себя простейшие махи ногами, растяжки, передвижения, несложные удары, стойки и т. д. Обычно их принято сводить к «пяти методам», или «пяти способам» (у фа). Это работа руками (удары и блоки), работа ногами (удары, подставки), движения корпусом, стойки и передвижения, «способы взгляда».

Истинный мастер боевых искусств определяется не столько по ударам и блокам, сколько по движениям корпусом и «способам взгляда». Скажем, движения корпусом говорят об умении направить ток ци в нужную точку. Существуют стили, где большая часть работы приходится именно на движения корпусом — скручивания, развороты, вращения, наклоны, нырки, легкие подрагивания, откидывания корпуса назад. Таковы, например, стили «Кулак Пьяного человека» (цзуйцюань), «Кулак Змеи» (шэцюань), «Кулак Обезьяны» (хоуцюань). Крайне важна работа корпусом и в упражнениях с оружием, не случайно говорят, что «меч держат рукой, вращают поясницей, а укол наносят всем телом». Корпус является своеобразным передаточном звеном внутреннего усилия. В ряде стилей его называют «срединным сочленением», уподобляя могучему стволу дерева, связывающего воедино питающие корни и цветущие ветви.

«Способ взгляда» — один из самых сложных аспектов в искусстве ушу. Он включает в себя две основные составляющие — направление и выражение. Например, взгляд может быть направлен на ударную конечность (это обычно делается во время выполнения комплексов) или в сторону удара. В тайцзицюань взгляд всегда следит за «наполненной» рукой, совершающей основное движение, и тем самым как бы передает в нее волевой импульс. Не случайно китайцы говорят о некоем «духе глаз» (яньшэнь), который наполняет то пространство, на которое направлен взгляд бойца.

Необходимо научиться «играть» выражением взгляда. Он может быть спокойным, грозным, гневным или даже растерянным, как, например, в «Кулаке Пьяного человека». В синъицюань важнейшим способом воздействия на противника является «отравленный взгляд» (дуянь). Большим знатоком этого искусства был великий Сунь Лутан, который одним своим взглядом приковывал противника к месту. Другой мастер синъицюань, Ли Лонэн, по преданию, «отравленным взглядом» вызывал такую нестерпимую боль у своих соперников, что они валились на землю.

В некоторых стилях основной упор на тренировках делается именно на отработку особого типа взгляда, причем сами способы долгое время держались в строгом секрете. Например, в провинции Хунань в ХVII в. на стыке синъицюань, шаолиньского стиля пяти животных, стиля орла и стиля журавля родился стиль яньяньцюань («Кулак горного орла»), где особое внимание уделялось «духу взгляда» — «орлиный взгляд» должен был заставить противника в страхе броситься бежать. «Искусству взгляда» обучались годами. Например, ученики часами смотрели на зажженную свечку не моргая или пытались рассмотреть мельчайшие детали у отдаленных объектов, особым образом переводили взор из стороны в сторону, не поворачивая головы. Шаолиньские монахи учатся рассматривать с большого расстояния мельчайшие детали пламени свечи, помещенной за закопченный абажур.

Средоточием принципов ушу и реализацией базовых навыков является прием (чжао) или форма (ши). Прием может состоять из пяти-шести движений и имеет вид завершенной композиции.

Его действие может простираться значительно дальше защиты или нападения. Так, ряд приемов имеет «провоцирующее» значение, вызывая в сознании определенные образы. Об этом говорят их названия: «смиренный монах поклоняется Будде», «голодный тигр бросается на добычу», «яростно бить в бронзовый колокол», «черный дракон выходит из воды», «панда карабкается на дерево». Не менее показательны названия форм тайцзицюань: «расчесывать гриву дикой лошади», «петух, стоящий на одной ноге», «держать птицу за хвост».

Выполняя, например, форму «схватить птицу за хвост» в тайцзицюань — отведение руки соперника (пэн), ее захват и рывок противника на себя (люй), надавливающее движение, теснящее соперника (цзи) и, наконец, толчок (ань), — занимающийся представляет, что к его руке привязана птица, рвущаяся в небо, а он легко притягивает ее обратно. Таким образом, прием сопряжен с неким психологическим актом, выводящим сознание за пределы рутинной ситуации, освобождающим его от давления утилитарной заданности. Это связано с двоякой ролью формы в ушу. С одной стороны, всякий прием или комплекс каноничен и его изучение сводится к строгому повторению того, что показывает учитель. Однако с другой стороны, от ученика на определенном этапе требуется собственное творчество, обусловленное его физическими и психическими особенностями. Таким образом, обучение ушу, начинаясь с конкретных форм, в конце концов приводит к их отрицанию. В определенной мере это обусловлено даосским учением о временном смысле всяких внешних форм: «Для ловли зайца пользуются силками. Когда заяц пойман, силки выбрасывают» (Чжуан-цзы, IV–III вв. до н. э.).

В некоторых стилях принято рассматривать два этапа обучения — «становление формы» и «преодоление формы». Известный мастер Чэнь Синь (ХIХ в.) так говорил о процессе постижения ушу: «Изучающий ушу движется от того, что имеет форму, к тому, что не имеет и следа, постигая в этом небесном искусстве сокровенно-утонченное начало».

Поэтапность обучения фактически заключается в переходе от «полного» (ши) и «имеющего форму» (юсин) к использованию пустотного (сюй) и «бесформеного» (усин). Сунь Лутан писал, что существует несколько этапов «использования» в ушу: «Использование того, что имеет форму и внешний вид. Использование того, что имеет вид и имя, но бесследно. Использование того, что имеет звук и имя, но не имеет формы. Использование того, что не имеет ни формы, ни вида, ни следа, ни звука, ни запаха» [216].

Выполнение таолу превращается в искусство символа и «движения за пределами движения». Известный учитель багуачжан Хуан Бонянь (начало ХХ в.) говорит именно об этом состоянии. Оно проявляется уже в первом движения комплекса Лунсин багуачжан — «Форма Дракона ладони восьми триграмм»: «Из Беспредельного рождается Великий предел. Из Великого предела рождаются два начала (Небо и Земля), четыре проявления (большое инь, малое инь, большое ян, малое ян) и пять первостихий (металл, дерево, вода, огонь, земля). Нет ничего, чтобы не рождалось отсюда. Покой изменяет движение, движение трансформирует покой. Опустошаясь, наполняемся. Наполняясь, опустошаемся и изменяем тем самым все сущее. Принцип этого неисчерпаем… Нельзя использовать силу, чтобы наладить циркуляцию ци. Обретаешь состояние пустоты пещеры, отсутствия себя и отсутствия другого. Эти слова содержат покой, но причина его не видна. Эти слова содержат и движение, но не узреть его след. Это — основная форма для регуляции ци и вскармливания духа». [275].

Очевидно, что речь идет о проявлениях Дао в движении, которое настолько бесследно, что утверждает себя лишь через самоотрицание — «но не видна его пружина».

Редкий комплекс, за исключением тайцзицюань, выполняется больше трех — четырех минут, обычно хватает минуты с небольшим. Спрессованность всего знания ушу в нескольких десятках движений заявляет о себе в особом внутреннем состоянии человека, абсолютно отличном от обыденного. Через символику приемов и движений он выходит за пределы — «к доформенному» состоянию мира.

Следуя путем ушу, прежде воспитывай характер и искренность души, очищай сознание и пестуй добродетель, и лишь затем изучай приемы.

(Мастер Хо Юаньцзя (начало ХХ в.))

«Большая сила побуждает к великой мудрости». В афоризме тонко подмечена основа гармоничного воспитания бойца в традиционном ушу. Она носит название «удэ» («боевая мораль», или «благодать боевых искусств»), а если толковать расширительно, то «благое качество, достигаемое через занятия боевыми искусствами».

С особой силой это проявилось после того, как было в основном завершено формирование технического арсенала ушу, т. е. с XVII–XVIII вв., и стал вопрос о духовном и этическом осмыслении всего комплекса боевых искусств. Так, достижение благодати и нравственных свойств в процессе тренировки стали ставиться на первое место, оставляя позади собственно техническое мастерство. Известный мастер ХVIII в. из Хэнани Чан Найчжоу в «Книге о технике боя» («Уцзишу») в первых главах и предисловии к своему труду больше внимания уделяет понятию добродетельного поступка, почтительности и скромности бойца, нежели описанию ударов. Он считал, что ушу начинается с воспитания души, а отнюдь не с объяснения техники поединка: «Изучая кулачное искусство, надо прежде всего совершать добродетельные поступки, в мирских делах быть почтительным и скромным, не вступать в бой с другими людьми. Только таким образом можно стать истинным человеком и благородным мужем» [342].

Стоит напомнить, что многие школы боевых искусств, особенно деревенские, были одновременно и ячейками воспитания молодых людей, где они обучались грамоте и ритуалам. А потому в самом широком смысле правила удэ, которые прививались ученикам, являлись нормами ритуального и «правильного» поведения в китайском обществе. Логика этого процесса завершилась в ушу возникновением утверждения о том, что «боевое искусство создано для того, чтобы им никогда не пользоваться».

Но было бы неверно определять «боевую мораль» исключительно как набор каких-то нравственных качеств и запретительных предписаний. Это особая форма существования, стилистика жизни в ушу, по сути — каждодневное существование на грани человеческого и небесного.

В большинстве своем правила удэ существовали в виде неписаного кодекса и формировались вокруг представления об универсальном ритуале поведения человека в обществе. Приблизительно с XVIII в. начинается письменная фиксация правил удэ, в результате чего возникают обширные кодексы, связанные с традициями крупнейших стилей и школ ушу, например, шаолиньцюань, тайцзицюань, нэйцзяцюань. Такие кодексы можно разделить на запретительные и общеморальные. К запретительным принадлежат предписания о том, чего не должен делать последователь ушу, какие знания не должен разглашать; а также кого нельзя обучать, перед кем нельзя демонстрировать свое мастерство и т. д. Общеморальные кодексы повторяли конфуцианские постулаты поведения, характерные для идеального цзюньцзы («благородного мужа»). Лишь запретительные кодексы можно отнести к аутентичной традиции ушу, хотя в реальной жизни предписания общенравственного и запретительного свойства тесно переплетались в одном и том же кодексе.

Естественно, что правила удэ рисовали некий идеальный образ бойца, который на практике не всегда воплощался должным образом. Но тем не менее удэ задавало стандарт «правильного» поведения последователя ушу и, по наблюдениям автора, этому стандарту до сих пор стремятся следовать те, кто считает себя принадлежащим к традиции ушу.

Хотя кодексы и предписания заметным образом отличаются друг от друга, тем не менее мы можем говорить о ряде канонических правил.

Следование «боевой морали» начинается прежде всего с воспитания скромности, особого уважения как к учителю и собратьям, так и ко всем окружающим. Ученик, который выказывает подобострастное поклонение учителю, но груб и заносчив по отношению к обычным людям, считается утерявшим важнейшую черту боевой добродетели — всеобщность принципа искренности — и зачастую изгоняется из школы. Учитель может строго наказать ученика за то, что он демонстрировал знания ушу без явной необходимости, добиваясь дешевой популярности.

К принципам «боевой морали» относят также серьезность человека в процессе обучения. Во время тренировки необходимо соблюдать «золотую середину», «не торопиться и не медлить», как учили китайские мастера, «позволять вещам и самому человеку развиваться естественным образом, своими советами помогая ученику, но ни в коем случае не приказывая. Каждый должен следовать в обучении своим собственным склонностям», — объяснял учитель тайцзицюань Ян Чэнфу. [460].

Считается крайне недостойным менять школу без видимой причины, покидать учителя и тем более открывать самостоятельное преподавание без его разрешения. Ряд стилей, в частности монастырский шаолиньцюань (в отличие от светского), до сих пор предусматривает наличие особого разрешительного документа от наставника на создание новой школы, без него школа будет считаться «ложной».

Целый комплекс правил касается собственно процесса тренировки: терпение, умение переносить трудности и боль, тщательность, строгое следование наставлениям учителя, запрет на перескакивание через установленные этапы тренировки, разумная неторопливость. Примечательно, что большинство трактатов по ушу описывают обучение не столько как поэтапное овладение приемами, сколько как процесс становления сознания, или, как это часто называли во «внутренних школах», «овладение истинной мыслью и истинным устремлением». И во всем — немалая тщательность, уважение к искусству. Не случайно учитель тайцзицюань Дун Иньцзе говорил: «Метод человеческой гармонии заключен в том, что хотя вы и вступаете в поединок, но при этом должны оставаться вежливыми и не терять достоинства» [460].

Многое в моральных предписаниях ушу связано с понятием «человеколюбия», или «гуманности» (жэнь) — одного из ключевых понятий учения Конфуция. Известный китаевед академик В. М. Алексеев очень метко, хотя и весьма расширительно трактовал термин «жэнь» («гуманность») как «культуру духа» или «человеческую культуру» [8]. У Конфуция понятие человеколюбия сочетается с твердостью и решительностью: «Кто преисполнен человеколюбия, тот храбр. Кто храбр, тот не обязательно человеколюбив» [174]. Он же называл знание, человеколюбие и мужество тремя путями благородного мужа: «Знающий не сомневается. Гуманный не тревожится. Мужественный не боится» [174]. Примечательно, что именно эти три качества лежат в основе идеологии воспитания последователей в крупнейшей международной организации традиционнного ушу — Ассоциации Цзинъу.

Конфуций понимал под «человеколюбием» также «путь преданности и великодушия» и «любовь к людям». Как-то один из учеников великого учителя поинтересовался смыслом «гуманности», и Конфуций объяснил: «Тот, кто в Поднебесной способен придерживаться пяти качеств, может быть назван гуманным». Речь шла о скромности, великодушии, искренности, настойчивости и доброжелательности.

Итак, человеколюбие оказывается не просто доброжелательным и милосердным отношением к людям, но неким фактором гармонизации отношений, во-первых, между миром и человеком, а во-вторых, между человеком культурным и человеком природным внутри одной личности.

Обратим внимание — на Западе гуманность воина понимается несколько иначе, в основном как проявление сострадания к человеку, прощение сильным слабого или победителем побежденного, как это было в рыцарских поединках. По-другому мыслится в западной культуре и ценность человеческой личности.

В китайской культуре «гуманность» не слепа, она выборочно действует в зависимости от ситуации. Считалось, например, что казнь преступника — это проявление «гуманности» по отношению к народу, ибо преступник может принести в мир немало зла. Известен даже случай, когда Конфуций, занимая административную должность в одном из уездов, приговорил к смертной казни чиновника, не исполнившего должным образом ритуал.

Попробуем объяснить этот парадокс. Тесная связь «гуманности» с ритуалом в китайском традиционном обществе приводила к примечательному явлению: «гуманность» распространялась лишь на тех, кто соблюдал нормы ритуального поведения. Тот, кто нарушал эти правила, считался «потерявшим лицо». Автоматически он утрачивал и собственную «гуманность» по отношению к другим, т. е. терял основное свойство человека. А следовательно, с ним можно было поступать без всякой «гуманности». В этом отношении весьма показательна одна из бесед Конфуция со своим учеником Янь Юанем. Когда Янь Юань поинтересовался, что такое истинная «гуманность», Конфуций объяснил: «Сдерживать себя и поступать сообразно ритуалу — вот что такое истинная гуманность». «Позвольте узнать, — продолжал спрашивать Янь Юань, — как этого добиться?» — «Не смотреть на то, что противоречит ритуалу. Не слушать того, что противоречит ритуалу. Не говорить того, что противоречит ритуалу. Не делать того, что противоречит ритуалу», — объяснил Учитель. [174].

Вывод из всех этих рассуждений для китайского культурного сознания оказывается прост тот, кто не следует должным нормам поведения — «ритуалу», сам вычеркивает себя из числа тех, к кому приложимо понятие «гуманности». Именно поэтому бойца, преступившего правила своей школы, нарушившего нормы общения с учителем или с другими людьми, могли сурово покарать, даже убить — в какой-то момент он просто переставал существовать как полноценный человек. Однако, пока эти базовые ритуальные нормы не нарушены, необходимо приложить все усилия к тому, чтобы предотвратить поединок и не травмировать соперника. Именно поэтому в теории ушу сосуществовали внешне абсолютно противоречивые установки. С одной стороны, учили: «Пусть твоя защита не будет сильнее, чем нападение», «мудрец не обнажает оружия по своей воле», а с другой стороны, наставляли: «Коли вступил в поединок — свали противника с ног, как больное животное», «ударить противника — все равно, что щелкнуть пальцами». Оказывается, что дело здесь заключается не столько в противоречивости речей разных наставников, сколько в оценке того, соответствует ли поведение человека социально принятым ритуалам (напомним, что даже национально принятая форма приветствия — тоже ритуал), и, следовательно, применима ли к нему «гуманность».

В этом отношении весьма показателен пример Сунь Лутана, являющегося общепризнанным символом «боевой морали». По его мнению, истинный боец должен придерживаться двуединой добродетели — «добродетели в речах» и «добродетели в руках», то есть е. в поединке. В то же время Сунь Лутан весьма образно объяснял: «Смотри на соперника как на сорную траву. Ударить соперника все равно, что прогуляться по дороге». [216].

Понятие «дэ» («благой мощи»), в другом контексте — «морали», «добродетели» — в китайской традиции меньше всего связано с областью исключительно моральной. Это понятие имеет скорее духовно-«энергетическую» окраску. Согласно китайской духовной традиции, Небо ниспосылает «Благую силу» (дэ), которую воспринимает высший среди людей — император, не случайно титулуемый «Сыном Неба». В свою очередь правитель распространял дэ на своих подданных и таким образом напитывал Поднебесную благой мощью, ведя ее по пути гуманности, преданности и справедливости. В уставах школ ушу практически та же концепция описывается и по отношению к наставнику — именно он воспринимает истинное дэ и передает его своим ученикам. Дэ было практически единственным качеством, которое определяло человека как Мастера, никакого другого критерия не существовало. Таким образом, понятие «удэ» по сути представляет особую «Благодать», получаемую во время занятий боевыми искусствами.

Многие истории об известных мастерах были связаны именно с описанием их «благой» или «добродетельной мощи», а не силы удара. В частности, о патриархе стиля мицзунцюань («Кулак Потерянного следа»), основателе Ассоциации утонченных боевых искусств (Цзинъу тиюй хуэй) Хо Юаньцзя (?— 1909 гг.) рассказывают такую историю. Однажды состоялся поединок между его первым учеником мастером Лю Чжэньдуном и известным мастером одного из южных стилей Чжан Гуанъу. Бой продолжался с небольшими перерывами почти до вечера и окончился безрезультатно, противники оказались равны друг другу. На второй день на помост решил подняться сам Хо Юаньцзя. Он быстро сломил защиту соперника и, захватив правую руку Чжана своей правой рукой, заступив левой ногу за его ноги, обвил левой рукой поясницу противника и мощным движением оторвал его от помоста. Публика замерла, ожидая неизбежного броска. Но тут Хо Юаньцзя спокойно произнес: «Не стоит мне быть невежливым. Прошу прощения», и осторожно опустил могучего бойца на ноги. Публика несколько мгновений молчала, а затем взорвалась одобрительными криками и аплодисментами. Чжан Гуанъу признал: «Хо Юаньцзя поистине обладает не только блестящим боевым мастерством, но и высочайшей боевой добродетелью и действительно достоин уважения» [391].

Рассказы о таких поединках в мире ушу имели во многом воспитательное значение. Возможно, в реальности события развивались совсем иначе, однако всякое предание ушу носит дидактический характер, и поэтому сегодня мы видим целую галерею «добродетельных бойцов», снискавших себе славу не количеством выигранных поединков, а способностью одержать победу в соответствии с канонами удэ.

Понятие «добродетельного бойца» зачастую срасталось с именем известного мастера. Например, рядом с фамилией знаменитого мастера Сунь Лутана часто помещался буддийский знак «десять тысяч лет добродетельного счастья» — свастика, или по-китайски «вань». Иногда сам Сунь Лутан подписывал свои труды, ставя рядом с фамильным иероглифом Сунь знак свастики, причем никто из его поклонников не сомневался после этого в авторстве трактата. Примечательно, что китайский буддийский миссионер Сюаньцзан, привезший в VII в. из Индии немалое количество сутр и ставший их переводчиком на китайский язык, переводил «свастику» иероглифом «дэ» («благая сила») [306].

Понятие «удэ» имеет весьма древнее происхождение. В древнем Китае удэ рассматривалось как способ сделать государство процветающим. В летописи «Цзо чжуань», авторство которой приписывается ученику Конфуция, говорится о семи аспектах удэ: обуздание жестокости (т. е. борьба с самоуправством должностных лиц), отказ от использования военной силы, поддержание общественной безопасности, умиротворение народа, приведение народа в гармонию, процветание и богатство.

Прежде всего принципы «удэ» призваны были сохранить внутренние секреты школы от случайных людей. По этой причине не рекомендовалось без крайней необходимости показывать технику школы. Точно так же считалось излишним без надобности меряться силами с представителями других школ, если это не затрагивало чести «семьи» или учителя. Не случайно был распространен совет: «Пройди мимо обидчика, не замечая. Но если вступил в поединок — убей одним ударом».

Другим качеством удэ являлось умение распознать представителя «своей» школы, встретив его в толпе или на пустынной дороге. В качестве «паролей» широко применялись такие тайные знаки, как приветствия, расстановка пиал на столе, умение держать палочки для еды особым образом, подвернутые рукава или штанина, способ захвата посоха, медальон, татуировка. Существовала и некая тайнопись — всем известный иероглиф, например, «дао» или «ци», вписывался в сложный узор таким образом, что полностью терялся, и лишь посвященный мог вычленить его из переплетения линий. Некоторые иероглифы, например, названия школы или приемов, записывались другими иероглифами, близкими по звучанию, но обозначающими совсем другое понятие. Более того, иногда для членов школы стиль носил одно наименование, а для «внешних» — другое. Так, название стиля тунбэйцюань внутри школы записывалось иероглифами, означающими «сквозная (комплексная) подготовка», а для всех остальных — как «удары, наносимые через спину», или «пронзающие руки», хотя в устной речи эти названия звучат одинаково.

Каждая школа имела свой тип приветствия, которое лишь едва заметной тонкостью отличалось от обычного поклона. Например, шаолиньские бойцы кланялись, подняв левую ладонь на уровень бровей, а последователи мицзунцюань перед поклоном описывали небольшой круг ладонями перед корпусом, вращая их в разные стороны. На юге, среди последователей тайных обществ, практиковавших ушу, был распространен следующий тип приветствия: левая ладонь накрывала сверху правый кулак, руки в таком положении шли от правого бедра на уровень глаз, после этого выполнялся поклон. Такой знак символизировал приверженность китайской династии Мин, которую в 1644 г. свергли маньчжурские завоеватели, основавшие династию Цин. Иероглиф «мин» («светлый») состоит из графем «солнце» и «луна», а ладонь и кулак, соединенные вместе, символизировали их соединение в одном иероглифе. Многие типы таких приветствий можно встретить и сегодня — они выполняются перед началом таолу в виде традиционного поклона, но большинству занимающихся уже не известен их скрытый смысл.

Практически все крупнейшие школы имели свои кодексы удэ. Некоторые из них базировались на буддийских монастырских уложениях, другие повторяли конфуцианские правила поведения «благородного мужа». Лишь немногие из таких кодексов записывались, да и происходило это, как уже отмечалось, не раньше ХVIII в.

Один из самых разработанных кодексов удэ появился в Шаолиньском монастыре, прославившемся своими монахами — знатоками ушу. Первые боевые уложения в известной степени повторяли обычный монастырский устав и стремились примерить занятия ушу с базовым буддийским постулатом ахимсы — непричинения вреда живому (кит. бу ша шэн). Первые из таких уложений носили явно запретительный характер и, как утверждает монастырская традиция, относятся к XIII в., хотя списки этого текста в архиве Шаолиньсы относятся к началу XVIII в. Вероятно, самым первым кодексом шаолиньского удэ стали десять коротких правил, сформулированных фактическим создателем канонического шаолиньского ушу Цзюэюанем в 30-х годах XIII в. Они получили название «Десять запретов» («Ши цзинь»), по аналогии с десятью запретами, которых должен был придерживаться всякий буддист. Эти правила перечислили десять запрещенных, или «неправедных» поступков, которых не должен был совершать монах-боец: отрекаться от учителя (не соглашаться с учителем), иметь неправедные (еретические) мысли, обманывать, неоправданно демонстрировать свое искусство, воровать, совершать безрассудные поступки, совершать злые (преступные) деяния, нарушать указы и законы, обижать слабых, пить вино и предаваться разврату.

Правила Цзюэюаня можно считать уникальными, поскольку это одно из немногих старых уложений удэ, дошедших до нас в подлинном виде. Его до сих пор почитают во многих школах шаолиньцюань в провинции Хэнань, где и расположен монастырь. На самом деле «Десять запретов» повторяют обычные правила поведения монахов и непосредственно с занятиями ушу связаны весьма косвенным образом. Тем не менее в течение шести столетий они формировали собой канон поведения не только монахов-бойцов монастыря, но и тысяч светских последователей шаолиньцюань по всему Китаю.

Со временем «Десять запретов» получили свое осмысление непосредственно в терминах боевых искусств, хотя в течение долгого периода их чисто «боевая» трактовка существовала лишь в устном виде. Наконец в 1915 г. «Шаолиньские заповеди» были опубликованы в книге известного мастера ушу и адепта шаолиньской традиции Цзунь Воцзи «Тайные речения Шаолиньского ушу»:

1. Основная цель того, кто изучает нашу технику, заключается в том, чтобы укреплять тело и дух. Он обязан заниматься с рассвета до заката и не должен прекращать занятия, когда ему вздумается.

2. Совершенствующийся в боевом ремесле делает это лишь ради самозащиты, укрепляя собственную кровь и циркуляцию ци, воспитывая в себе смелость и отвагу в бою. Тот, кто нарушает этот принцип, совершает то же преступление, что и нарушающий буддийские предписания.

3. Ежедневно общаясь с наставником, необходимо быть предельно уважительным к нему и нельзя совершать поступки, в которых сквозит заносчивость или пренебрежение.

4. В отношении собратьев следует вести себя мягко и обходительно, быть искренним и не допускать обмана. Нельзя, бравируя силой, обижать слабого.

5. Если во время странствия встретишь мирянина, главное, что при этом необходимо, — терпеливо, снисходя к низшему, стараться спасти его, и нельзя необдуманно демонстрировать свое умение.

6. Каждый, кто познал методы шаолиньских учителей, не должен пускать в ход силу для выяснения отношений. Если он вдруг встретит человека, неизвестно откуда пришедшего, он должен сначала поместить левую ладонь на уровень бровей. Если странник принадлежит к той же школе, он должен ответить знаком правой ладони, дабы по нему они узнали друг друга и оказывали друг другу помощь, выражая дружеские чувства к товарищу по Учению.

7. Употребление вина и мяса является тяжелейшим грехом в буддизме. Следует благоговейно придерживаться этого запрета, никогда его не преступая. Употребление вина отнимает волю, а мясо ослабляет дух.

8. Увлечение женщинами и мужеложством неизбежно встретит гнев Неба, к тому же это непростительно с точки зрения буддизма. Все последователи нашей чаньской школы не должны забывать об этом строжайшем запрете.

9. Не следует необдуманно обучать технике последователей-мирян, дабы избежать вреда, который может принести это обучение в мир в нарушение основных принципов буддизма. Если же ты твердо уверен, что природа и характер человека чисты и беспорочны, а в учении он не дерзок и не бесчеловечен, то можно начинать передачу ему патры и рясы (т. е. учения — А. М.). Но если он впадет в грех увлечения вином и развратными желаниями, то надо взять клятву с этого человека, дабы впредь он соблюдал правила приличия. Нельзя, однажды добившись от него энтузиазма в обучении, сразу же уверовать, что это на всю жизнь. Таков первостепенный и наиважнейший принцип нашей школы, и ни в коем случае им нельзя пренебрегать.

Раннее утро в Шаолиньском монастыре, первый двор. Монашка из соседнего женского монастыря ожидает беседы с настоятелем.

10. Остерегайся духа соперничества, избегай также привычки к самовосхвалению. Этим ты убиваешь сам себя, к тому же отравляешь и других людей, даже неизвестно скольких. Жизненным принципом таких людей, практикующих боевые искусства, является либо бахвальство своим умением, либо жажда обогащения, поэтому все это — лишь пена, выходящая за пределы оснований ушу. Такие люди являются отбросами чаньской школы. Принесшему позор в этот мир через короткое время воздастся смертью. Разве в этом смысл искусства, созданного первоучителями?! Все последователи должны накрепко запомнить это. [292,374].

Монахи-бойцы должны были столкнуться с неразрешимой проблемой. С одной стороны, они совершенствовались далеко не в самой безобидной и безвредной для людей боевой технике. Но с другой стороны, один из постулатов буддизма провозглашал принцип «не причинения вреда живому» (ахимсы), ставший наипервейшим из пяти главных буддийских запретов. Жесткие правила монашеского устава (винаи), разработанные досконально еще в индийских школах, запрещали даже обрабатывать землю, ибо это могло причинить вред мелкой живности.

Но исконный китайский практицизм взял вверх. Никто не отрицал важности принципа ахимсы. О нем в контексте боевых искусств просто не вспоминали. И тем не менее этот принцип подспудно присутствовал в правилах монахов-бойцов. Наряду с требованиями «безустанно заниматься ушу» шли мягкие оговорки: «использовать искусство лишь ради самозащиты», «главное — поддерживать справедливость», «ради помощи попавшим в беду». Принцип «не причинения вреда живому» приобрел некие утилитарные допуски: если нападают — надо защищаться, иначе всякое совершение добрых дел может на этом закончиться.

В середине 20-х — 30-е годов ХХ в. становятся каноническими «боевые уложения» (у се), созданные настоятелем монастыря, представителем 30-го поколения шаолиньских бойцов Чжэньсюем (1893–1955 гг.): «Боевая мораль воспитывает прекрасных наставников, а из трудностей вырастают великие мастера. Обучаясь боевому искусству, сначала получают удары и с улыбкой на лице встречают обман со стороны других. Надо в спокойствии переносить удары противника и никогда не начинать поединок первым. Избегай дурных поступков и тогда с радостью воспримешь дух первоучителей» [378].

Понятие удэ в шаолиньской традиции может толковаться весьма расширительно. Например, оно распространяется даже на особенности ношения традиционного одеяния монахов, его покрой, цвет, характерное складывание рясы, тонкости питания, соблюдение распорядка дня и режима тренировок. Существуют и устные дисциплинарные предписания и обеты, также относящиеся к категории удэ, которые посвященный монах не должен открывать мирянам.

Одним из самых известных бойцов за всю историю Шаолиня стал Мяосин (мирское имя — Се Мэнвэнь), прозванный «Золотой архат». Он исполнял обязанности старшего наставника по ушу, а потом, в 20-х годах ХХ столетия, и настоятеля. Он был «благочестив, соблюдал все буддийские правила, был искусен в ушу и литературе». Тем не менее этот добродетельный человек, выступая вместе с отрядом монахов на стороне одного из местных лидеров-милитаристов, с успехом использовал в бою даже огнестрельное оружие, разя противников с коня. Именно Мяосину принадлежит одна из последних крупных редакций шаолиньского удэ, которые были обобщены под названием «Пять запретов и семь вредоносных факторов».

«Первое — сторонись нерадивости и лени, второе — сторонись гордыни и похвальбы, третье — сторонись вспыльчивости и суетливости, четвертое — избегай перескакивать через установленные ступени, пятое — избегай чрезмерного увлечения вином и женщинами». «Семь вредоносных факторов» заключались в следующем: «Первый — сексуальные связи вредят семени, второй — вспышки гнева вредят ци, третье — мучительные раздумья угнетают дух, четвертый — зависть вредит сердцу, пятый — излишества в питье и пище вредят крови, шестой — ленивый образ жизни вредит мышцам, седьмой — суетливость вредит костям» [306].

Правила Мяосина, как и ряд старых шаолиньских кодексов, повторяли обычные буддийские предписания. Это означает, что шаолиньская практика боевых искусств воспринималась как абсолютно естественная часть монашеской жизни.

Помимо монастырских уставов удэ существовали и кодексы, составленные известными мастерами. Некоторые из них получили широкую популярность, выйдя за рамки той школы, где были созданы. В любом случае с конца XVIII в. можно уже было говорить об определенном стандарте правил «боевой морали», поскольку все подобные уложения содержат схожие постулаты: терпение, преданность школе, уважение к мастеру, запрет перескакивать через этапы тренировок и т. д.

Формулировались эти «заповеди удэ» зачастую весьма непохожим образом. Например, в стилях «внутренней семьи» под «боевой моралью» понимались пять запретов, или качеств, недостойных истинного ученика. Они были сформулированы знаменитым мастером «внутренних стилей» Ван Чжэннанем. Ван не преподавал своего искусства пяти категориям людей: боязливым сердцем, драчливым, пристрастным к вину, болтливым, мягкотелым и глупым по природе, а также тем, кто вел аморальный образ жизни [255].

Одним из самых известных «частных» кодексов удэ стали правила мастера Тун Чжунъи (1879–1963 гг.), опубликованные им под названием «Знания, необходимые для бойца ушу» («Уши би чжи»). Тун Чжунъи, прослывший не только мастером ушу, но и весьма образованным человеком, в 1922 г. в Шанхае создал несколько союзов боевых искусств, в том числе Общество кулачного искусства Чжунъи, Общество борьбы шуайцзяо. Именно для учеников этих организаций и были написаны правила:

«Обладай постоянством: иначе изучающий ушу уподобится лодке, что скользит против течения, не продвигаясь вперед, а лишь отступая. Таков он в изучении гражданских дисциплин, таков он и в изучении боевых искусств…

Соблюдай закон: закон — это гарантия прав человека. Все люди нашего государства должны придерживаться законов и особенно это касается тех, кто занимается боевым ремеслом… В противном случае очень легко могут возникать драки, а боевое искусство, что уже поселилось в теле, может стать инструментом дурных поступков…

Не будь заносчивым.

Храни искреннюю преданность делу: искореняя преданность — это основа становления физического начала и исток морального совершенствования…» [176].

Большая часть правил удэ касается ответственности наставника за то, какие знание и кому он передает. Высшим выражением этой концепции был принцип, которого сегодня, увы, придерживаются далеко не все: не обучать тому, чего не изучал сам у носителей «истинной традиции».

Обучать может лишь человек, обладающий «благой мощью» (дэ), и человеколюбием, которые он и передает ученикам. Эта мысль настойчиво звучит во многих классических трактатах по ушу. «Способы боя с эмэйским копьем» («Эмэй цяофа») гласят: «Не знающий не способен выразить словами, не человеколюбивый не способен передать». Другой трактат, «Кулак Белого журавля вечной весны» («Юнчунь байхэцюань»), говорит о том же: «Неискренний не сумеет обучить, не придерживающийся ритуалов — не сумеет обучить» [306].

В процессе обучения учитель запечатлевает себя в ученике, а потому и ответствен за «духовную гигиену» передачи. Например, великий мастер синъицюань Го Юньшэн на многие годы прекратил преподавание после того, как его ученик тяжело ранил соперника.

Трактат «Наставления в мече Куньу» («Куньу цзянь янь») называет десять типов «испорченных» людей, которым нельзя преподавать ушу. «Тех, кто по своим человеческим качествам не прям, нельзя обучать. Не честных и не испытывающих почтения к старшим нельзя обучать. Не ровных в общении с людьми нельзя обучать. Не умеющих оценивать по достоинству нельзя обучать. Не искушенных в военных и гражданских науках нельзя обучать. Стремящихся заработать на этом богатство нельзя обучать. Тех, у кого грубость проникла в кости, нельзя обучать. Торговцев нельзя обучать. Драчливых нельзя обучать. Почему? Боюсь изъяна в возвышенном мастерстве Куньу» [306].

Доброжелательность к людям — основа, на которой строится обучение в ушу и общение бойцов между собой. Им нечего делить — ведь гунфу универсально и в то же время абсолютно сокровенно, его нельзя украсть или «выведать». По этому поводу в ушу существует немало интересных историй. Вот одна из них.

Мусульманин Май Чжуанту, мастер стилей синъицюань и шэньцюань («Священный кулак»), уже будучи седовласым старцем, приехал в 1884 г. в г. Наньян, где познакомился с известным мастером стиля хоуцюань («Кулак обезьяны»). Тан обрадовался такой встрече и пригласил знаменитого учителя к себе в гости. Во дворе дома его сын Тан Цзючжоу, считавшийся одним из лучших мастеров во всей округе, упражнялся с копьем.

Юноша решил воспользоваться случаем и завоевать похвалу самого Май Чжуанту. Мальчик-слуга бросал в Тан Цзючжоу медные монетки с отверстием посередине, а тот, подхватывая их на лету, нанизывал на наконечник копья. Отец мальчика, ожидая восхищения гостя, спросил Май Чжуанту, как тому понравилось его искусство владения копьем. Но Май ответил, что плохо разбирается в этом искусстве, к тому же сам с копьем не занимается. Тан Ваньи, зная, что любой ушуист владеет копьем, подумал, что Май Чжуанту незаслуженно пользуется славой, решил проверить, насколько он хорош в кулачном бою и вызвал учителя на поединок.

Май Чжуанту, несмотря на свой преклонный возраст, без труда уходил от атаки, но сам ни разу не нанес удара. Вдруг Тану показалось, что его противник принял неудачную позицию. Он моментально сделал «обезьяний» захват, наложив ладони на предплечья Май Чжуанту, и попытался подсечь его ноги. Но Май, уступив давящему усилию, вдруг подался немного назад — в сторону, со звуком «чу!» выполнил резкий выброс ци и поворотом предплечья вовнутрь отбросил Тана так, что тот взлетел в воздух. Тан не успел ничего понять, как Май Чжуанту оказался за его спиной и подхватил его, не дав упасть. При этом Май сокрушенно приговаривал: «Простите, обидел Вас! Очень, очень виноват!». Отец и сын Таны принесли извинения за свое поведение [342].

Характерная ситуация — поединка нельзя было избежать, но он закончился полным примирением соперников и носил характер не столько жестокой схватки, сколько тонкого дидактического наставления.

Смертельные точки. Из шаолиньских архивов XIX в.

В ушу выработались определенные нормы применения правил удэ в различных ситуациях. Так, на поединках (лэйтай), проводимых в конце ХIХ — начале ХХ вв., существовало неписаное правило: «Не дотрагиваться до болевой точки». Такой удар лишь обозначался легким шлепком, что опередило принцип бесконтактного поединка в каратэ более чем на сотню лет. Проводились и «редуцированные» поединки, где состязались не столько в умении нанести противнику решающий удар, сколько во «внутреннем мастерстве». Например, мастеру Сунь Лутану как-то шестеро японских дзюдоистов предложили померяться силами. Сунь Лутану было в то время уже под семьдесят лет. Однако он не только не отказался от поединка, но и предложил довольно оригинальный способ его проведения. Старый мастер лег на землю и приказал пяти дзюдоистам крепко прижать его: двое держали за руки, двое — за ноги, и один поставил ногу ему на корпус. Сунь Лутан сказал: «Пусть один из вас досчитает до трех. Если на счет „три“ я не сумею встать на ноги, считайте, что вы выиграли». Японец начал отсчет, и тут старик Сунь применил весьма изощренный и сложный способ подъема с земли — «прыжок сколопендры». По его телу прошла дрожь, он весь изогнулся, а затем резко напрягся, оттолкнулся руками и ногами и, сбросив японцев, вскочил на ноги. Изумленные, они признали свое поражение. [213].

Такой тип «добродетельного поединка» назывался «бу чу шоу» («не пуская рук в ход»). Его использовал, например, мастер тайцзицюань Ян Баньхоу, изматывая противника хитрыми уходами от ударов, а сам при этом не атакуя. Инструктор императорских войск и член тайного общества Гань Фэнчи вместо того, чтобы ударить мечом в голову противника, точным ударом срезал волоски у него на бровях. Наставник мицзунцюань Хо Юаньцзя несильными шлепками по уязвимым зонам противника выводил его из себя.

В бою принципы удэ в целом сводились к тому, чтобы ограничить атаку противника, не нанося ему особого вреда. Например, в шаолиньских и эмэйских школах существует правило «восьми ударов» и «восьми ограничений в ударах». Система восьми ударов позволяла остановить противника с помощью резкого болевого эффекта, но без серьезных повреждений. Такими ударами считались удары в брови у переносицы, в точку над губой, в спину в области лопаток, удары «клювом журавля» и «лапой тигра», приводившие к резкой боли, атака в голень ударом ноги сверху вниз, удары в грудь в область легких и по ребрам, наконец, удар снизу вверх в лобковую кость ладонью. Другие же восемь ударов разрешалось применять лишь в самых крайних случаях, при непосредственной угрозе для жизни. Обычно запрещалось наносить удары в виски, в горло, ключицы, нельзя было слишком сильно атаковать в область ребер, наносить одновременный удар двумя руками в почки, бить ладонями по ушам, использовать удар сверху вниз («вонзать иглу в дно моря») для атаки в пах, бить снизу вверх в области промежности и крестца.

Вообще подход к использованию ударов по болевым точкам в ушу весьма и весьма строг. Традиционно эту технику запрещалось подробно описывать, она передавалась только изустно и небольшими «порциями» в соответствии с этапами посвящения. Лишь немногим открывался арсенал техники воздействия на болевые точки (дяньсю), например, схемы сочетания атак по различным зонам, что вызывает серьезные повреждения, проявляющиеся через несколько часов или даже дней. Поэтому все рассказы о том, что кто-то в наши дни способен открыто использовать эту технику, похожи на грубоватую саморекламу.

Первое, с чего начинается обучение дяньсю — суровое напоминание об ограничениях в использовании ударов. Один из самых известных трактатов по этому разделу ушу — «Искусство коротких ударов архатов» («Лохань сингун дуаньда») посвящены, кстати, не практике, а теории. В его вступлении говорится: «Мудрец обнажает свое оружие лишь тогда, когда поединка не избежать. Так можно ли научиться умеренно использовать искусство „короткие удары“? Поэтому, пока тебя не вынудят — не наноси удара. Лишь демонстрируй свое нежелание нанести удар тем, что, нанося удар, на самом деле не наносишь его. Для этого используй технику „расщепления мышц и перерезания меридианов“ (один из разделов дяньсю. — А. М.). Мудрец использует это с большой осторожностью. Так называемое „перерезание меридианов“ не только перекрывает ток крови по каналам, но и полностью сбивает дыхание, в результате чего дух приходит в хаос и угнетенное состояние, руки и ноги теряют способность двигаться. Человек как бы умирает, но затем снова оживает, поэтому боец не наносит вреда сопернику. Именно в этом действии утонченное начало „коротких ударов“ доходит до предела. Обладающий силой воли будет с превеликим тщанием учиться этому».

Наставники советуют столь же осторожно обращаться и с различными разделами «внутреннего» шаолиньского искусства, где используется «выброс внутреннего усилия» через ладонь, приводящий к серьезным повреждениям. В основном эти методики, например, «алмазный палец» (укрепление пальцев и нанесение ими ударов по болевым точкам), «ладонь красного песка» (набивание ладони о раскаленный песок и золу), «ладонь бессмертного небожителя» (набивание ребра ладони о деревяшку и использование различных укрепляющих бальзамов) и другие объединены в разделе «72 упражнения Шаолиня». В рукописном пособии, хранящемся в архиве Шаолиньсы, говорится об опасности таких ударов: «Лишь прикоснешься к сопернику — и он уже мертв, без яда можно лишить его жизни. Увы, все это противоречит пути гуманности». Дабы избежать плачевных последствий в поединке, предписывалось «пользоваться левой рукой и избегать использования более умелой правой руки, чтобы ненароком не травмировать человека».

Ключевой принцип «внутренних стилей», в частности тайцзицюань, учил «господствовать мягкостью над силой и начинать свою атаку от защиты». Вот эта потенциальная «защитность» и как логическое завершение — неявленность боевого аспекта ушу, близки к даосскому пониманию «добродетели» — столь же неявленной, невыразимой, проступающей лишь как благая, животворящая мощь внутри человека. Таким образом, понятие удэ приобретало два оттенка. На поверхности — соблюдение определенных морально-этических норм и предписаний, касающихся повседневного поведения бойца, правил ведения поединка и т. д. В глубине же удэ оборачивается особым свойством истинного бойца, исконным смыслом ушу, как бы обратным видимому проявлению боевого искусства. Если публика ценила силу бойца, ловкость приема, восхищалась могучим ударом, то мастер много выше ставил способность не проявлять эту силу, не использовать техническую сторону ушу вообще.

Шаолиньский наставник Мяосинь как-то заметил: «Тот, кто следует по пути боевых искусств, превыше всего ставит добродетель, а не силу, придает большее значение защите, а не нападению. Когда пробуждаешь в себе добродетель — то встречаешь признательность, а когда используешь силу — то наталкиваешься на противодействие. Защита — это предвестник жизни, а нападение — предвестник смерти. Когда меня атакуют, я защищаюсь. В этот момент у меня на сердце спокойно, мое ци концентрируется, дух просветляется и пробуждается отвага… Все это приводит к полному внутреннему умиротворению, благодаря чему мое ци оживает. Кто бы меня ни атаковал — ничто не обеспокоит меня. А вот у атакующего гневливое ци поднимается вверх, шесть духов (шесть качеств души. — А. М.) перевозбуждаются и не способны сдерживаться внутри. Из-за этого состояние его духа поверхностно, ци рассеивается, и он никак не может собрать свои силы. Мне же, который противостоит ему своим покоем, нет нужды травмировать соперника, ибо через короткое время он сам повредит себе»

Итак, эзотерический характер ушу безболезненно сочетался с практицизмом боя и жизни. Правила удэ были всегда прагматичными и весьма конкретными по отношению к исторической эпохе. Например, после прихода в Китай в XVII в. маньчжуров в кодексах многих школ ушу появляется лозунг «восстановления китайской династии Мин». Трансформировались и «Шаолиньские заповеди». Отныне их первый пункт гласил: «Основной целью изучающего шаолиньскую технику является стремление к возрождению Китая» [374].

К началу ХХ в. восприятие традиционных канонов удэ стало заметно меняться. Благоговение перед «тайностью» и «святостью» знания боевых искусств иногда начинало вызывать идиосинкразию, с одной стороны, из-за того, что за традиционной риторикой порой скрывалась полная утрата действительно глубинного знания, а с другой стороны, идеология традиционного ушу не позволяла всем желающим вступить на путь «истинной традиции» боевых искусств.

На этой волне возникает новое направление в осмыслении удэ. Его представителями стали такие известные мастера, как У Тунань (стиль тайцзицюань), Ван Сянчжай (стиль дачэнцюань — «Кулак высшего достижения») и другие. Прагматизм национального возрождения в Китае приходит на смену исконному эзотеризму ушу. Мистицизм традиции зачастую скорее пугал, нежели звал к трансцендентным глубинам мира. Негативную роль здесь сыграли некоторые школы, тщательно имитировавшие тайные ритуалы и мистические культы ушу. Многие традиции боевых искусств казались бессмысленными и неоправданными. Так, Ван Сянчжай резко выступил против «молчаливой передачи» ушу от мастера к ученику, считая это не только анахронизмом, но и основой для возникновения неоправданной зависимости ученика от своего наставника.

В обстановке внутреннего кризиса ушу, господства имитации и умирания истинной традиции Ван Сянчжай сформулировал пять новых принципов удэ: чувство национального достоинства и дух патриотизма; необходимость изучать ушу с реальных и практических позиций; преодоление мистицизма в ушу; преодоление клановой закрытости школ; устранение феодальных отношений между учителем и учеником.

Многим последователям боевых искусств в ту пору представлялось, что сохранить истинный смысл ушу возможно лишь путем максимальной открытости школ, ломки интимно-доверительных отношений между наставником и последователем. История показала, что сохранение внутреннего смысла любого учения зависит не столько от того в какой форме (открытой или закрытой) оно передается, но от того, кто его передает, какая личность стоит у духовного источника знания. Увы, открытость школ ушу отнюдь не стала импульсом к возрождению боевых искусств. Оказалось, что за свою многовековую историю ушу выработало оптимальные формы существования и передачи знаний, базирующиеся на принципах удэ, поэтому их искусственная трансформация и не принесла желаемого результата.

Будь то практические знания в ушу или просто жизненный путь человека — как мы можем пренебречь двумя понятиями: культурное и боевое?

(«О смысле культурного и боевого в тайцзицюань» (ХIХ в.))

В течение многих столетий правители и чиновники, аристокра ты и воины, художники и поэты Поднебесной искали равновесие между двумя, как им представлялось, основополагающими началами жизни образованного человека — «гражданским», или «культурным» (вэнь) и «военным», или «боевым» (у). В конце концов, это привело к становлению весьма многогранной концепции «равновесия» или «взаимодополнения гражданского и военного». Многие рассказы из фольклора ушу делают особый акцент на гармонии этих двух начал в человеке, которая символизирует собой истинное мастерство — гунфу. Предания ушу содержат целую галерею образов таких «культурных воинов».

В обиходе под «гражданским» началом понималось знание классической литературы, каллиграфии, стихосложения, умение составлять петиции, прошения и другие документы, знание конфуцианской философии — одним словом, все то, что необходимо «благородному мужу» для выполнения своего долга — служения правителю. Параллельно с этим существует и более глубокий слой понятия «вэнь» — «культура», «литература», «текст», «письмена». Культура понималась как фиксация Знания в виде письменного текста. Вместе с тем «вэнь» — это небесные незримые письмена, которые перенесены на землю в виде неких образов, например, гексаграмм или иероглифов. Таким образом, графические знаки опосредуют связь человека и Неба. Культура («вэнь») обнаруживает глубины небесно-священного в человеческом существе, и в то же время меру «человека культурного» в «человеке природном».

Таким образом, «вэнь» — не просто некие гражданские науки, но глобальный способ, позволяющий коррелировать поведение человека в обществе, устанавливая ритуальную связь с высшими началами. Известно, что «культура» (вэнь) для самого Конфуция была способом воспитания «благородного мужа»: «Учитель наставлял посредством четырех начал: культуры, праведного поведения, честности и искренности» [174]. В свою очередь у — это еще и «воинственность», разрушительное и насильственное «боевое» начало, которое дополняет и корректирует созидательные функции вэнь.

Понимание того, что следует подразумевать под гармонией «вэнь» и «у» в китайской истории, в том числе в истории боевых искусств, неоднократно менялось. Впервые теория «военного и гражданского» появляется уже в ХI в. до н. э. Она была связана прежде всего с идеалом личности правителя. Правителю династии Чжоу Чэн—вану (ХI в. до н. э.), прославившемуся своими ратными подвигами и умением управлять народом, история приписывает такие слова: «Обладающий гражданскими достоинствами и не обладающий военными не сможет править в Поднебесной. Того же, кто обладает военными достоинствами и не обладает гражданскими, народ боится и не испытывает любви. Когда военные и гражданские начала следуют вместе, мощь и благодать достигают совершенства»

В период ранней китайской государственности преобладало мнение, что военное и гражданское следует сочетать как внутри одного человека, так и в политике государства, что нашло свое отражение в концепции «военное и гражданское следуют вместе». Многие китайские правители не считали зазорным демонстрировать свое боевое мастерство, что еще выше поднимало их престиж как людей абсолютных и совершенных. Рассказывают, что У-ван («Воинственный») — правитель известного своей военной мощью царства Цинь (правил 310–306 гг. до н. э.) любил состязаться со своим чиновником Мэн Юз в поднятии тяжелого треножника и немало преуспел в этом. Правда, однажды он сильно повредил себе коленную чашечку, и соревнования на этом закончились [160]. Позже вместе с формированием представления о правителе как об абсолютном «Сыне Неба» таких прилюдных демонстраций уже не происходило, в то время как всем чиновникам и аристократии в обязательном порядке предписывались занятия воинскими искусствами, а в VIII в. ушу как учебная дисциплина было введено даже в придворные экзамены на чиновничью должность.

Комплексный военно-гражданский тип обучения сложился уже в IV–V вв. до н. э. Трактат «Чжоу Ли» («Чжоусские ритуалы») рассказывает, что Главный министр образования обучал сотни людей всего лишь трем вещам, символизировавшим единство «вэнь» и «у» в Поднебесной. Первая из трех — это «шесть истин»: мудрость, гуманность, совершенство в мыслях, справедливость, преданность и гармония. Вторая — это шесть правил поведения: сыновья почтительность, братская любовь, любовь к родственникам из одного клана, любовь к родственникам по узам брака, готовность взять на себя ответственность и помощь слабым и бедным. Третья — это знаменитые шесть конфуцианских искусств (лю и), которыми должен был владеть каждый благородный муж, чиновник и аристократ: ритуалы, музыка, стрельба из лука, управление колесницами, каллиграфия и математика. [403].

В шести искусствах был искушен не только сам великий Конфуций, но и некоторые его ученики. Так, по рассказам, один из его ближайших последователей Цзы Гун блестяще владел боем с копьем. Широко распространилась и история об отце Конфуция, прекрасном воине Шулян Хэ. В 650 г. до н. э. Шулян Хэ был в рядах армии царства Лу (территория современного Шаньдуна), которая атаковала город Биян. Когда часть нападавших ворвалась в город, осажденный противник внезапно начал опускать тяжелые ворота, отрезая тем самым авангард луской армии. В этот критический момент Шулян Хэ подсунул предплечья под ворота и сумел удержать их, позволив оставшимся бойцам ворваться в город. За это он был пожалован высоким чиновничьим титулом «дафу». [160].

Сочетание «гражданского/культурного» и «военного/боевого» становится постепенно символом гармонии внутри человека, способного своей «благой мощью» напитывать Поднебесную. Именно таким должен быть истинный правитель или великий полководец. Знаменитый китайский стратег древности У—цзы (IV в. до н. э.) так объяснял восполнение одного начала через другое: «В древности Чэнь Сан развивал у себя гражданское начало и забросил военное дело; этим он погубил свое государство. Ю Ху полагался во всем на свое многочисленное войско и ценил одну храбрость; этим он утратил свои родные храмы. Мудрый правитель, учась на этом, непременно у себя в стране развивает гражданские начала, а против внешних врагов держит военную силу» [32]. Обратим внимание — здесь «гражданское» служит синонимом «внутреннего», а «военное» — «внешнего», используемого для решения внешних проблем. В ХVII—ХVIII вв. идея соотношения «вэнь» и «у» именно как «внутреннего и внешнего» или «основы и ее функции» стала одной из ключевых концепций в ряде стилей ушу.

В эпоху «сражающихся царств» (V–III вв. до н. э.), когда Китай раздирали непрерывные войны, возобладала новая доктрина: «гражданское и военное идут разными путями» (вэнь у фэнь ту). «Служилая» часть общества разделилась на «книжников» — «жу» (этим термином стало обозначаться конфуцианство), и «воинов» или «рыцарей» — «ся». Несмотря на это «разделение путей», по-прежнему считалось, что профессиональный воин должен знать различные формы ритуала, разбираться в музыке и каллиграфии, а чиновник — обладать общими навыками во владении мечом, алебардой, копьем, приемами борьбы цзюэди и цзюэли. «Военное» и «гражданское» для традиционного Китая можно рассматривать в двух ипостасях — как понятие государственно-политической доктрины, и как морально-психологическую норму для занимающихся боевыми искусствами. О практике государственного правления посредством «вэнь» и «у» китайские трактаты говорят афористически точно. Например, «Исторические записки» («Ши цзи», II–I вв. до н. э.) гласят: «Если, натягивая, не отпускать — то „гражданское“ и „военное“ не смогут проявиться. Натягивать и отпускать — в этом путь „военного и гражданского“».

Более сложной стала трактовка взимоотношений «вэн—у» в боевых искусствах. В ряде стилей отразилась древняя формула, предложенная еще У—цзы, что «вэнь» — это внутреннее начало, а «у» — внешнее. В дальнейшем в ряде стилей они стали трактоваться как две стороны единого Дао: постигая в равной степени боевые искусства и гражданские дисциплины, последователь приходит к истоку всякого бытия.

В работах теоретиков ушу XIX в. прослеживается тенденция восприятия «вэнь» как внутреннего, а «у» — как физического воспитания. Вместе с тем разрабатывается концепция соотношения «вэнь» и «у» как «основы и функции» (ти — юн). Для последователей тайцзицюань и багуачжан именно «вэнь» становится синонимично «физической культуре».

Воины династии Хань (II–I вв. до н. э.) в походе. Настенное изображение.

В качестве иллюстрации этой мысли приведем примечательный пассаж из канона тайцзицюань Ян Чэнфу: «Гражданское воспитывается внутри, военное — снаружи. Физическое воспитание — это внутреннее, а боевые искусства — это внешнее. Когда вскармливание внутреннего и внешнего достигает своей высочайшей фазы — это и зовется высшим уровнем достижения. Если же кто достигает знания боевых искусств через гражданское начало в физической культуре, или гражданское начало в физической культуре достигается занятиями ушу — то это является средним достижением. Низший уровень — это знания физического воспитания без боевых искусств или занятия одними лишь боевыми искусствами без физической культуры» [393].

Такое понимание «вэнь» требует отдельного пояснения. В Китае в понятие «физическое воспитание» (тиюй) вкладывается несколько иной смысл, чем на Западе. Прежде всего, физическое воспитание рассматривается мастерами ушу как развитие «внутренних свойств» (это следует из вышеприведенного пассажа Ян Чэнфу), а не физической силы или ловкости. Буквальный перевод термина «тиюй» звучит как «воспитание основы», а под «основой» подразумеваются духовные и психические способности человека.

Именно понимание «гражданского» как «воспитания внутренней основы (ти)», а «военного» как приложения и «функции» (юн) этой «основы» прослеживается на всем протяжении развития боевых искусств Китая. Например, с глубокой древности методы стрельбы из лука подразделялись на «военные» («боевые» — у) и «гражданские» (вэнь), причем разнились они не в технике, а именно в глубине осознания самого процесса выстрела. «Боевой выстрел» (у шэ) подразумевал принятие правильной, устойчивой позиции, затем выполнение собственно меткого выстрела. А вот что древний трактат «Иллюстрированные объяснения способов стрельбы из лука» («Шэцзи тушо») говорит о «гражданском выстреле» (вэньшэ): «Его роль заключается не только в том, чтобы тренировать руки и способы движения телом, но и в том, чтобы упражнять ци, благодаря чему можно уяснить уточненную [сущность выстрела], которая начинается с упражнения ци, и лишь затем проникает и в руки» [336].

В этой фразе заключен ответ на вопрос о том, что такое «вэнь» как «физическое воспитание» для ушу: укрепление психо-физической и духовной основы через «упражнение ци», а точнее — мобилизация внутреннего начала «вэнь» в любой момент жизни человека.

С древности, стрельба из лука подразделялась на «военные (прикладные) и гражданские (ритуальные) методы, связанные с внутренним совершенствованием

В ХVII—ХIХ вв. под «гражданским» и «военным» стали понимать два уровня тренировки: совершенствование внутреннего искусства управления ци (вэнь) для усиления психо-физической основы человека и совершенствование внешней формы или выполнения приемов (у).

Во многих стилях существует подразделение на разделы «вэнь» и «у». Например, существовал раздел «гражданский шаолинь» (вэнь шаолинь) — особые дыхательно-медитативные упражнения из монашеской практики, направленные на обретение «истинного» состояния сознания бойца. Тренировка в стиле «Подхлестывающие ноги» (чоцзяо) предусматривает изучение восьми «гражданских» и восьми «боевых» коротких комплексов. Знаменитая система цигун «Восемь отрезов парчи» также состоит из двух разделов — «боевого» и «гражданского». Раздел «вэнь» технически проще, так как выполняется сидя, в отличие от раздела «у», выполняющегося стоя и включающего ряд боевых движений, например удары кулаком. Однако именно знание раздела «вэнь», как гласит традиция, стимулирует «изменения духа» человека через концентрацию ци, в связи с чем раздел «вэнь» считается более утонченным.

Эта разница между понятиями «вэнь» и «у» была принята в ХVIII в. тайными обществами, для членов которых практика ушу стала не только методом тренировки тела и сознания, но и играла особую объединяющую роль. В 1774 г. в Шаньдуне вспыхнуло крупное восстание, поднятое одним из ответвлений тайного общества «Белого лотоса», которым руководил Ван Лунь. По деревням он создавал ячейки, которые делились на уже известные нам «вэнь» и «у». В первых занимались медитацией и духовным совершенствованием, их представители являлись руководящей элитой общества, так как благодаря своим необычайным психическим способностям могли влиять на рядовых и духовно менее сильных членов. Основная же масса бойцов группировалась в ячейках типа «у», изучала кулачное искусство, бой с мечом и палкой. Также строили свою структуру тайные общества, поднявшие грандиозное восстание ихэтуаней («боксерское») в 1898–1901 гг. Верхний этаж — «культурные алтари» (вэньтань) изучали сутры, медитативные тексты, а нижний этаж — «военные алтари» (утань) активно занимались боевыми искусствами.

Сочетание «военного/боевого» и «гражданского/культурного» испокон веков соответствовало особому моральному императиву бойца, эта мысль была составной частью всех канонов «боевой морали». Гармония двух начал должна проявляться и в самой манере поведения. Сегодня сплошь и рядом встречаются люди, считающие заносчивость и грубость едва ли не главным признаком настоящего бойца. А вот мастер тайцзицюань Чэнь Синь в своих наставлениях так описывал облик истинного бойца: «Не кичлив и не бахвалится, в поведении мягок и приветлив. И если мы и говорим об обучении боевому, то в его сердцевине тем не менее заключено культурное» [351].

Об универсализме боевых искусств, отображающем целостность, объемность жизни, образно говорил один из канонов тайцзицюань: «Одна деревянная подпорка не удержит всей конструкции, одной ладонью не сделаешь хлопка в ладоши… Гражданское — это внутренний принцип, а боевое — это внешнее множество техники. Внешнее множество техники без внутреннего принципа — всего лишь отвага грубого свойства… Тот, кто обладает лишь внутренним принципом без внешней техники, кто лишь думает об искусстве покоя (т. е. медитативном искусстве раздела „вэнь“. — А. М.) и ничего не знает о способах ведения поединка, проиграет, едва допустив малейшую ошибку» [128].

Подведем краткий итог сказанному о равновесии «вэнь» и «у». Эта идея стала важнейшим императивом воспитания бойца ушу. Наиболее глубоко она была осмыслена в ХVII—ХVIII вв. Именно тогда «культурное» и «боевое» стали осознаваться как способ гармоничного пестования внутреннего и внешнего начал в человеке. Причем «вэнь» и «у» понимались чрезвычайно широко, например, как гражданские науки и военное, внутренний ритуал и его внешнее проявление, внутренний принцип и внешняя техника, спокойные размышления и грубая отвага, мудрость и сила. В любом случае лишь параллельное развитие двух начал способно сформировать тот тип личности, который даосы называли цюаньжэнь — «человек целостных свойств».

Если принцип государственного принуждения и предупреждения нашел свое выражение в образе воина, а принцип религиозного очищения, молитвы и праведности — в образе монаха, решение проблемы состояло бы в признании их необходимости друг другу.

(И. А. Ильин)

Занятия ушу в целом ряде школ часто были не отличимы от ритуально-религиозной практики буддийских и даосских сект. Например, бойцы, выполняя комплексы (таолу), громко хором проговаривали короткие речитативы или «песни» (гэ, цзюэ), которые не только задают ритм упражнения, но и вводят занимающегося в особое соматическое состояние. В провинции Хэбэй некоторые школы шаолиньцюань и сейчас во время исполнения комплексов произносят буддийские молитвы и речитативы (дхарани), хотя сами буддистами не являются, а скорее копируют ритуальную практику монахов.

То есть существует определенный набор признаков, указывающий на то, что ушу — ритуал особого типа. Прежде всего, в своих истоках ушу самым тесными образом оказалось связано со священными танцами — «танцами духов», ритуальными ристалищами, воспроизводящими борьбу богов и духов местности. Участие в таких действах позволяло человеку соприкоснуться с миром священного и недостижимого в обычной жизни. Отголоски этих ритуалов можно и сегодня встретить в ряде стилей. Например, стили, основанные на подражании животным, вышли из тотемных ритуалов и в реальности мало связаны с боевой практикой.

Ритуал самодостаточен. Он ничего не «объясняет», но приобщает к некоему пространству и строю жизни. Религиозный ритуал всегда связан с переживанием религиозных истин, с религиозным преданием и писанием. Наличие устного предания ушу (наряду с «писанием» — священными текстами школ) также отражает ритуальную подоплеку китайских боевых искусств. Мифы, легенды, рассказы о тайных приемах и деяниях великих учителей, отвлеченные, казалось бы, философские рассуждения — это и есть единственный способ словесной передачи внутреннего смысла ушу, ибо прямые рациональные объяснения оказываются здесь бессильны.

Во многих «семьях» боевых искусств до сих пор сохранились свои праздники. В старом Китае последователи школы обычно собирались у священного места — алтаря, у кумирни, на могиле учителя и совершали ритуалы, разыгрывали сцены, воспроизводящие эпизоды из реальной или легендарной жизни их мастера. До сих пор последователи школы багуачжан собираются в Пекине на могиле основателя стиля Дун Хайчуаня, огромные празднества устраиваются на могиле знаменитого генерала ХVI в. Ци Цзигуана в Чжэцзяне. Долгое время в Шанхае проводились ритуальные празднества в честь известного мастера Хо Юаньцзя, где разыгрывались сценки из его жизни, например, поединки с известными бойцами или похождения Желтолицего Тигра Хо по Китаю. Сегодня традиция этих праздников продолжается в виде массовых турниров, устраиваемых в Шанхае обычно в сентябре — месяце трагической гибели Хо Юаньцзя. На праздниках, проходящих в Чжэньчжоу и посвященных шаолиньской школе ушу, разворачиваются целые спектакли, где воспроизводятся театрализованные «жития» легендарных первооснователей ушу, например, «Желтого владыки» Хуанди, Бодхидхармы.

Задумаемся, почему празднику в школе ушу придается столь большое значение? Почему в центре многих праздников незримо или в символическом действе присутствует фигура легендарного мастера?

Жонглирование мечом-дао в ХIII-ХV вв. считалось частью не только боевой практики воинов, но и народной забавой

Ответ на этот вопрос станет очевидным, если мы рассмотрим ритуал посвящения в одном из самых знаменитых китайских тайных обществ «Триада», или («Общество Неба и Земли»), ячейки которого долгое время являлись центрами занятий ушу на юге Китая.

Ритуал сводился к тому, что вступающий должен был пережить собственную смерть, осознать себя воистину ушедшим из этого мира. Но его душа должна ощутить все то, что когда-то переживали отцы — основатели общества, одним из которых считался чаньский патриарх Бодхидхарма. Посвящаемому следовало совершить мистическое «путешествие» по истории общества. Он странствовал по знаменитым местам Китая, начиная с Запада, куда уходит солнце и где встает рассвет, и где призрачно — несубстанциальное соприкасается с материальным. Человек уподобляется даосскому «неродившемуся младенцу», он еще не появился на свет, еще отсутствует в этом мире и соприкасается с миром духовных сущностей.

Когда неофит входит в такое состояние, наставник начинает задавать ему вопросы, касающиеся мифологической истории Китая, например, по житиям восьми даосских «бессмертных» и «боевых героев», по истории «Триады», причем ответы на вопросы заранее известны. Испытуемый должен не просто ответить — он должен пережить состояние своих героев, прочувствовать их как самого себя.

От ученика требуется, чтобы он осознал себя вместилищем всей судьбы школы, ее героев и учителей. Не важно — правдива или легендарна ее история, важно, что она помогает человеку ощутить себя телесно и духовно сопричастным «истинной» традиции ушу.

В школах ушу, расположенных в районе гор Удан, такое состояние называется «Великим чувствованием», «Великим просветлением», «Великим озарением», эта терминология пришла из даосских школ. На краткий миг ритуала посвящаемый ощущает то же, что и просветленный, или «истинный человек» (чжэньжэнь). Примечательно, что «истинного человека» даосы называли также «чжижэнь» — «достигший человек» и «нэнжэнь» — «человек, способный [на запредельное]». Подобные посвящения и праздники пришли в ушу из народной ритуальной практики.

Праздники ушу в Китае носили не только полузакрытый, «семейный» характер, но и выходили далеко за рамки школы, охватывая порой несколько деревень. Нередко они сопровождались переодеванием (праздник «да у» — «большое сражение»), надеванием масок (боевые «игры Чию»), и им были присущи многие другие элементы, характерные для народной карнавальной культуры. Начиная с VIII в. практически ни один народный праздник не обходился без массовой демонстрации ушу, которую начинали лучшие бойцы, а затем к ним могли присоединяться и зрители, что становилось кульминационным моментом деревенского праздника. Он объединял людей единым порывом, здесь уже не существовало регулирующих установок и сковывающих рамок культуры, а в силу вступала иная «культура» — культура богов и духов, с которыми и соотносили себя участники ранних боевых ритуалов. Здесь, кстати, и находится исток разделения придворных танцев на «гражданские» (вэнь) и «военные» (у), хотя те другие могли выполняться с оружием. В «военных» танцах царствовала стихия транса и необузданного экстатического состояния. При «гражданском» танце участник, наоборот, как бы демонстрировал контроль над этой первобытной стихией, подчинялся нормам «культуры», ставя их выше стихийно-природного начала, чинно и благородно совершал ритуальные движения. Интересна оценка таких танцев самим Конфуцием, который на первое место в своем учении ставил гармонизирующее воздействие культурного и ритуального начал на человека: «Учитель сказал о музыке „шао“ (музыка гражданского танца — А. М.), что она и очень красива, и весьма добродетельна, а вот музыка „у“ (музыка боевого танца — А. М.), хотя также весьма красива, но все же недостаточно добродетельна» [174].

Праздник перерастал в могучий поток, захватывающий всех участников и присутствующих. Он передавал от человека к человеку нечто большее, чем восхищение мастерством участников, это была единая пульсация человеческой толпы. Интересно, что в городских боевых представлениях «вашэ» участвовали и женщины, которых называли «нюйчжань» — «колышущиеся» или «трясущиеся женщины». Смысл этого названия станет ясен, если мы вспомним «тряску» шамана в момент транса или участника архаического танца австралийских аборигенов, когда он входит в резонанс с вселенскими силами или духами. Видимо, к моменту проникновения боевых праздников в города так называемых «нюйчжань» там уже не было, но само название свидетельствует, что изначально они присутствовали в таких праздниках.

Со временем многие «боевые» праздники в некоторых местностях превратились в разыгрывание театрализованных пьес на темы боевых искусств. Однако сама суть праздника сохранилась и до сих пор.

Неистовство народного праздника нашло и другое продолжение в истории. Помост для демонстрации приемов был сделан более высоким, начали сооружаться места для публики, речитативы стали более взаимосвязанными, демонстрировался не просто поединок, но некий сюжет из реальной или легендарной истории. Так зарождалась традиционная китайская «боевая драма», которую можно встретить сейчас в репертуаре всемирно известной Пекинской драмы (ее называют иногда «Пекинской оперой»), Сычуаньской, Аньхойской и других.

Китайская драма включает в себя четыре важнейших элемента, ставшие каноном уже к ХIV в.: пение (чан), речитатив (нянь), действо (цзо) и боевые сцены, или «поединки» (да). Первоначально все это и было традиционным народным боевым празднеством, перенесенным с площади на специальные подмостки. Если для городских представлений «вашэ», распространенных в ХII в., просто огораживалась площадка или строилась невысокая сцена, а его участниками были ремесленники и торговцы, рекламирующие свои товары, то в «боевой драме» уже имела место специализация, здесь участвовали профессиональные артисты. Прибавился элемент игры, ее техника приобрела необходимую филигранность — так родилась «боевая драма».

Народная культура ушу наполняла своими традициями театрализованные представления, в которых боевые искусства становились важнейшим элементом. Сформировался особый тип зрелища, уходивший своими корнями как в боевые народные ритуалы, так и в традиции публичных выступлений лучших бойцов. Сегодня в одном из залов императорского дворца Гугун в Пекине, в «Запретном городе», можно увидеть богатейшую коллекцию классического оружия: различные виды копий, алебард и трезубцев, жесткие плети, мечи, щиты, крюки и многое другое. Все это — реквизит артистов «боевой драмы». Придворная элита и особенно последняя императрица Китая Цыси любила именно «боевые спектакли». Тут же в одном из двориков императорского дворца сооружались театральные подмостки в три яруса. Основное действие разворачивалось на двух первых ярусах, а с верхнего спускались небожители и «бессмертные».

Крупнейший боевой спектакль в эпоху Мин, называвшийся «Мулянь спасает мать», показывала театральная группа из провинции Аньхой. В некоторых боевых сценах было задействовано одновременно более тридцати человек, ведущих между собой поединки. Труппы с боевыми спектаклями из Аньхоя считаются прародителями знаменитой Пекинской драмы, где практически весь репертуар базируется на историях о мастерах ушу, причем до сих пор изучение театрализованного ушу считается одним из основных предметов подготовки актеров.

В середине ХVIII в. в Пекин неоднократно приезжали четыре самые знаменитые «боевые» труппы из Аньхоя, называемые «четыре великолепные труппы». Они-то и показали жителям столицы всю прелесть боевого спектакля, где ушу приобретало особо утонченный эстетизированный оттенок. Большой популярностью пользовались постановки сценок из классических произведений «Троецарствие» и «Речные заводи».

Особо отличалась одна из четырех трупп, носившая профессиональное название «Весенняя гармония» — «Хэчунь», которую в народе также прозвали «Бацзы» — «Боевые грабли» по аналогии с известным боевым оружием, которое использовали на спектаклях актеры труппы. По воспоминаниям современников, этой труппе приходилось выступать каждый день, а иногда и дважды в день, что было весьма утомительным, учитывая трюки колоссальной сложности и многочисленную акробатику. Но «на подмостках лишь пыль взметалась», а выступления пользовались неизменным успехом.

Базовыми считались четыре амплуа — положительный герой (шэн), положительная героиня (дань), первый герой (цзин) и комик (чоу). С ХVII—ХVIII вв. все эти названия начинают соединяться с определением «боевой», например «боевой герой» (ушэн), «боевая героиня» (удань). Такие роли становятся обычными не только в известной аньхойской труппе, но и в пекинской, сычуаньской, шаньдунской. Начала формироваться узкая, полузакрытая каста актеров, в которой обучали театральным премудростям с детства. И все же случалось, что на подмостки поднимались не профессионалы, точнее — люди, занимавшиеся ранее совсем другими делом. Например, по одной из версий, артисты, в XIX в. выступавшие в амплуа «ушэнов» — героев-бойцов, прежде работали купеческими охранниками. Но в связи с быстрым развитием сравнительно надежных железных дорог и морских путей необходимость в охране, сопровождавшей караваны, постепенно исчезала. Бывшие охранники поднимались на театральные подмостки Пекинской драмы. Так на пике своего развития ушу глубоко проникало в театральное искусство.

Ушу воспринималось как искусство, а следовательно, было связано с эстетическим отражением мира.

Высшее эстетическое наслаждение в китайской традиции приносит не «красота» вещи, а ее естественность, неотторжимость от природы. Например, миниатюрные сады, где, на первый взгляд, хаотично лежат камни, или «оборванные» строки чаньской поэзии. Подобным образом и традиционное ушу стремится избежать вычурности, требуя от движений бойца естественной «[красоты] без прикрас» (ухуа), «обыденности красоты» (сухуа). «Созвучие (юнь) — вот предельное выражение прекрасного. Если не рождается созвучие, то умирает и прекрасное», — гласит известный принцип китайской эстетики.

Вместе с духовным «созвучием» приходит ощущение взаимопроникновения всех вещей, обнаружения себя во всем и всего в себе. И мы вновь сталкиваемся с даосскими понятиями «самозабытья», «самоутраты» и «недеяния» — ничто не действует само по себе, и все подчинено общей связи мириад ритмов.

Не случайно одним из важнейших требований к духовной практике ушу было «достижение созвучия» (цю юнь). Посмотрим, что конкретно подразумевалось под этим.

Первые шаги в ушу обычно являются этапом имитации, нацеленной на «похожесть форм» (синсы), когда последователь усердно и тщательно копирует своего учителя. Интересно, что этот этап считается необходимым и при обучении каллиграфии, другим «искусствам». Затем наступает этап «внутренней тренировки», когда внешние движения, выполняемые правильным образом, приводят к полной гармонизации внутренние духовные потоки. При этом движения бойца могут быть непредсказуемо асинхронными, включать резкие остановки и ускорения. Например, смену ритма в стиле Чэнь тайцзицюань невозможно «выучить» — необходимо самому уловить ее, прислушиваясь к откликам своих внутренних ритмов на пульсацию энергетической «ткани» Вселенной, интуитивно выбирая единственно верный «здесь и сейчас» ритмический рисунок. Так наступает «созвучие ци», или «созвучие духа», когда «внутреннее ци» человека (нэйци) входит в единый ритм с ци всего мира — «внешним ци» (вайци). Они становятся как бы взаимнопрозрачными — «все пронизано единым ци».

«Созвучие» в ушу начинается с изучения форм, но наступает за их пределами. Внутреннее переживание «созвучия» — это «кулачное искусство вне кулачного искусства», «удар без форм». Это умение найти гармонию не в отменно выполненном приеме, но в самой жизни.

Современному человеку ритуальное содержание ушу чаще всего вообще непонятно. Ну, действительно, зачем выполнять какие-то ритуальные поклоны, уподобляться каким-то животным в «звериных» стилях ушу, когда достаточно сразу «приступить к делу» и свалить соперника ловким ударом. История показывает, что в старину последователи ушу относились к его боевым аспектам не менее реалистично, чем современные боксеры, но их душа жила в другом измерении. Традиционное ушу неотделимо от символического действия, смысл которого бесконечно превосходит внешнюю форму. И здесь удар ладонью в лицо — не только способ свалить соперника, но еще и «белая обезьяна, срывающая персик», и даже «удар исходящий из пустоты и находящий отзвук в сердце».

Построение тренировок в ушу направлено на введение человека в состояние высокого эмоционального и духовного напряжения, когда задействуются слои его сознания и психики. Хотя идеальной формой обучения ушу считалась «передача от сердца к сердцу», предполагающая тонкую духовную близость учителя и ученика, подавляющее большинство последователей ушу обучается в больших группах. В старом Китае именно так происходили тренировки в деревнях, в тайных обществах, религиозных сектах, в армии. До XVIII в., когда окончательно сложилась система узких школ ушу, преобладала подобная форма обучения, а позже она была характерна для многочисленных «дворов» (гуань) боевых искусств, для периодов массовых крестьянских волнений, например, восстания тайпинов в середине XIX в., ихэтуаней на рубеже ХХ в. и выступлений тайного общества «Красных пик» в 20-х годах того же столетия.

Коллективное обучение отличал ряд особенностей. Во-первых, монотонность, бесконечное повторение всей группой даже самых несложных форм, приемов, комплексов. Во-вторых, широкое оперирование ритмом, который обычно задавался через удары в барабан, в гонги или хоровым повторением речитативов, выкриками учителя. В-третьих, наставники уделяли особое внимание тому, чтобы тренирующиеся при отработке комплексов находились друг от друга не далее вытянутой руки, как говорили, «ощущали волоски на коже соседа». В-четвертых, группы занимающихся редко превосходили 50 человек, в основном же тренирующихся было не более 20. Даже участники одного из самых массовых в истории Китая восстания ихэтуаней («боксеры»), поклявшиеся, «постигнув кулачное искусство, без труда усмирить заморских дьяволов», т. е. иностранцев, тренировались довольно компактными группами, хотя различные секты насчитывали до нескольких сотен бойцов. В-пятых, отмечавшееся всеми наблюдателями экстатическое состояние, своеобразный аффект тренирующихся в больших группах. Войдя в общий ритм, они могли непроизвольно издавать выкрики, которые сливались в общее «гудение» или формировались в речитативы, смысл которых в тот момент никто не понимал. Русский врач В. В. Корсаков, которому пришлось стать свидетелем восстания ихэтуаней, описал фантасмагоричную картину их боевых ритуалов: «Затем читали нараспев заученную заклинательную молитву и сжигали после этого на свече жертвенные бумажки. После этого они становились на четвереньки, сложив особым способом руки, и начинали делать туловищем качательные движения в стороны. Со многими скоро начинались судороги, подобно эпилептическим, они падали на землю, бились, вскакивали, размахивали руками, прыгали. Глаза у них наливались кровью, у рта появлялась пена» [82]. Замечание о поведении, подобном эпилептическому припадку, сделано врачом, которому известны характерные симптомы этого состояния.

Перед нами — типичный пример массового аффекта, самопогружения в транс, что, однако, не приводит к стопору, а наоборот, значительно повышает психо-физическую активность. Многие ихэтуани именно в таком состоянии бесстрашно шли на пушки европейцев и порой одерживали пирровы победы. Не будем утверждать, что такие аффекты типичны для всех школ ушу, но погружение занимающихся в трансоподобные состояния можно было встретить во многих школах боевых искусств ХIХ в. Нередко для этого использовались и наркотические психотропные средства, особенно в сектах даосского толка, рассматривавших коноплю и другие растения как компоненты «пилюли бессмертия».

Массовые занятия ушу, превращавшиеся в сектантские радения, втягивали человека в коллективный экстаз, им овладевали неведомые ему силы, сулившие могущество и неуязвимость — увы, обычно иллюзорные. Эти силы находили выход в безумии кровавых восстаний, на которые то и дело поднимались тайные религиозные секты в старом Китае. Грань между ушу как внутренним ритуалом, гармонизирующим отношения человека с мирозаконом, и «боевым ритуалом», который был призван строить отношения с могучими духами космоса, становилась подчас опасно зыбкой и неуловимой.

Передача боевых искусств началась с двух школ: уданской и шаолиньской. И по сей день это остается очевидным.

(Мастер тайцзицюань Дун Иньцзе (начало ХХ в.))

Китай выработал около десятка систем и способов классификации боевых искусств, но ни одна не отвечает реальному положению вещей.

«Большой словарь китайского ушу», составленный на основе многолетних исследований боевых искусств по всему Китаю, называет свыше 300 основных стилей ушу и около 600 видов оружия. Стили имеют несколько тысяч подразделений.

Эти схемы в большей мере призваны удовлетворить чисто психологические устремления китайского сознания к «упорядочению» мира в рамках традиционных класификационных схем. Некоторые типы классификации представляют собой перенос традиционных культурных схем на ушу, например, противостояние регионов Севера и Юга в Китае породило концепцию о наличии южных и северных стилей. Столь же относительно и разделение школ на «внутренние» и «внешние», поскольку в реальности каждая школа считает себя «внутренней» (а, следовательно, и более «истинной»), относя все остальные школы к категории «внешних», т. е. «чужих» и «неистинных». Таким образом, подобные классификационные схемы отражают в основном психотип сознания.

Китайская традиция вообще одержима стремлением к классифицированию, что во многом отражает традиционную конфуцианскую концепцию «исправления имен» (чжэн мин): каждая вещь и каждый человек должен занять соответствующее им место в общей структуре государства и мироздания. Эта тяга воплотилась, в частности, в немалом числе традиционных энциклопедий, или «книг-классификаторов» (лэйшу). В них по разделам описывались различные явления как природы, так и культуры, начиная от предметов обихода, утвари, одежды, вплоть до разных категорий литературы. Считалось, что классификация предметов и явлений, расставление их по местам — это атрибут Дао. «Дао дэ цзин» говорит: «Дао рождает, а дэ („благая сила“, манифестация Дао. — А. М.) вскармливает, взращивает и воспитывает, классифицирует и укрепляет» (пар. 51). Созидательная и упорядочивающая функция была символом Дао, и поэтому классификации вещей и явлений придавалось весьма важное значение.

Система классификации ушу, принятая ныне в КНР, появилась позже всех остальных. Она разработана группой современных методистов и включает пять категорий:

I. Искусство кулачного боя (цюаньшу) — стили, предусматривающие выполнение комплексов без оружия, например, мусульманское направление ушу (шаолиньцюань, чацюань), «Южный кулак» (тайцзицюань, багуачжан, синъицюань, наньцюань), «Крутящийся кулак» (фаньцзыцюань), «Кулак богомола» (танланцюань), «Кулак обезьяны» (хоуцюань), «Кулак лежащего на земле» (дитанцюань), «Кулак шести взаимодействий» (люхэцюань) и другие.

II. Упражнения с оружием (цисе):

1. с коротким оружием — прямой (цзянь) и изогнутый (дао) мечи, ножи и иглы;

2. с длинным оружием — копье (цяо), шест (гунь);

3. с парным оружием — парные мечи, парные крюки, парные копья и т. д.;

4. с гибким оружием — девятизвенная цепь, трехзвенный цеп, «молот-метеорит» и т. д.;

III. Парные упражнения (дуйлянь) включают показательные бои двух или нескольких человек по определенным правилам и подразделяются на:

1. парные упражнения невооруженных партнеров;

2. бой двух вооруженных партнеров;

3. бой вооруженного с невооруженным.

IV. Групповые показательные упражнения (цзити бяоянь) — выступления нескольких человек одновременно, иногда под музыку, могут выполняться в традиционных костюмах.

V. Боевые поединки (гунфан цзишу) — это бой в полный контакт в защитном снаряжении по определенным правилам. Имеют названия: «свободные удары» (саньда) или «свободный бой голыми руками» (саньшоу), а также «толкающие руки» (туйшоу) в стиле тайцзицюань.

Обратим внимание, что критериями представленной классификации являются чисто технические характеристики. Она предназначена для нужд спорта и массовой физической культуры, когда изучается не какой-то конкретный стиль, а отдельно взятые и не связанные между собой комплексы. В чисто методическом плане эта схема вызывает возражения. В частности, шаолиньцюань включает много приемов боя с оружием, в то время как здесь он отнесен к разделу «искусство кулачного боя». К тому же современная схема не классифицирует собственно стили и школы ушу, она, очевидно, искусственная, часто меняется вместе с утверждением новых правил по спортивному ушу, а следовательно ее область применения достаточно узкая.

Разделение на «длинный кулак» (чанцюань) и «короткие удары» (дуань да) появилось едва ли не одновременно с началом формирования самих стилей ушу, т. е. приблизительно в ХIV в. До сих пор многие мастера считают эту схему разумной.

К категории «длинного кулака» относили те стили, в которых бой ведется на дальней и средней дистанции, а при ударах руки и ноги выпрямляются практически полностью. Эти стили характеризуются низкими, растянутыми стойками, эффективными для боя на дальней дистанции. В стилях «коротких ударов» предпочтение отдается поединку на ближней дистанции, когда в заключительной фазе удара рука остается согнутой, а удары ногами наносятся не выше живота, чаще всего — по ногам.

Долгое время название «длинный кулак» (чанцюань) было обобщающим для сотен несхожих стилей и направлений. Так первоначально назывался даже тайцзицюань. Например, в «Рассуждениях о тайцзицюань» («Тайцзицюань лунь»), приписываемых либо полулегендарному Чжан Саньфэну (XIII в.), либо Ван Цзунъюэ (XVI в.), мы встречаем такую фразу: «Длинный кулак подобен огромным рекам и великим морям, которые несут свои воды, не останавливаясь». Из текста ясно, что речь идет о тайцзицюань. Лишь с ХVIII в. началась более подробная дифференциация стилей, у которых появились самоназвания. Тот же тайцзицюань обрел свое нынешнее название лишь в конце ХVIII в. Сегодня к категории чанцюань относят шаолиньцюань, чацюань, хунцюань («Красный кулак») и другие.

Одному из этих стилей «длинного кулака», как утверждает теоретик ушу XVI в. Чэнь Цзунъюэ, положил начало первый император династии Сун Чжао Куаньинь (Х в.), от которого якобы и пошло все направление «длинного кулака» [342].

К «коротким ударам» принадлежат такие стили, как «Короткие удары Мяо Чжана» — мастера ушу, жившего в XV–XVI вв. (мяочжан дуаньда «Короткие удары семьи Жэнь» (жэньцзя дуаньда), «Шесть связок из коротких ударов» (люлу дуаньда), («Кулак восьми пределов» (бацзицюань), «Крутящийся кулак» (фаньцзыцюань), «Кулак Юэ Фэя» (юэфэйцюань), «Кулак формы и воли» (синъицюань). Их отличительной особенностью является высокая плотность нанесения ударов, «которые сыплются, как град», многочисленные изменения положения тела, наклоны, нырки, удары локтями и коленями — все то, что можно с выгодой использовать в ближнем бою.

Сегодня эти две категории стилей в чистом виде встречаются крайне редко. В течение столетий они пересекались и смешивались. В 30-х годах ХХ в. известный теоретик ушу Сюй Чжидун писал: «Сегодня в мире стили „длинного кулака“ и „коротких ударов“ полностью перемешались, поэтому поклонники „длинного кулака“ активно занимаются „короткими ударами“. Они в основном распространяют „короткие удары“ к югу от Янцзы и в провинции Гуандун» [227]. В частности, комплексным стилем стал «Кулак сквозной подготовки» (тунбэйцюань) — семейная школа семьи Ма, наиболее яркими представителями которой сегодня являются братья Ма Сянда и Ма Минда. Он создан на пересечении нескольких самостоятельных стилей. Из них «Рубящий кулак» (пигуацюань) относится к категории «длинного кулака», другие же, например, «Стиль вращающегося кулака» (фаньцзыцюань), «Стиль восьми пределов» (бацзицюань) — к «коротким ударам».

Знаменитый стиль шаолиньцюань, который традиционно причисляют к чанцюань, включает в себя несколько десятков комплексов, относимых к категории «коротких ударов», причем оба типа техники изучаются параллельно. Таким образом, четкая граница между чанцюань и дуаньда, изначально весьма нечеткая, сегодня почти сошла на нет.

Нет, наверное, ни одного поклонника ушу, который бы не слышал о существовании «внутренних» и «внешних» стилей. Строгий перевод термина «вайцзя» означает «внешняя семья», а нэйцзя — «внутренняя семья». В обиходе их называют просто «внешним» и «внутренним» направлениями в ушу.

К «внутреннему» направлению народная традиция относит три основных стиля: «Кулак Великого предела» (тайцзицюань), «Ладонь восьми триграмм» (багуачжан) и «Кулак формы и воли» (синъицюань), теория которых базируется на философских построениях о сущности вселенских трансформаций. Иногда к группе «внутренней семьи» причисляют «Кулак воли» (ицюань), «Кулак Великого достижения» (дачэнцюань), «Кулак шести взаимосоответствий и восьми способов» (люхэ бафа цюань) и несколько других, хотя чисто «внутренними» признаются лишь первые три. Все остальные стили, в том числе и знаменитый шаолиньцюань, относят к «внешним».

Вместе с тем в ряде специальных трактатов подчеркивается, что «внутренняя семья», или «кулак внутренней семьи» (нэйцзяцюань), представляет собой отдельный и абсолютно самостоятельный стиль, никак не связанный ни с тайцзицюань, ни с багуачжан, ни с синъицюань. Версия о том, что «внутренняя семья» — это прежде всего стили тайцзи, багуа и синъи, принадлежит народной, в основном устной традиции. И именно эта традиция позже возобладала и в специальной, в том числе научной литературе. [46].

На вопрос об отличии нэйцзя от вайцзя даже известные мастера ушу отвечают весьма пространно. Но все их объяснения можно свести к простому тезису: во «внутренних» стилях, в основном, используется ци (при этом упоминается фраза из канона тайцзицюань: «Используй ци и не используй силу»), в результате чего происходит «трансформации духа», благодаря которой внешние приемы становятся проекцией внутренних метаморфоз. «Внешние» стили, согласно толкованиям, в основном используют физическую (мускульную) силу. Тем не менее хорошо известно, что практически любой стиль ушу использует различные методики для налаживания циркуляции ци внутри организма. Значит, в основе разделения стилей на «внутренние» и «внешние» лежат не столько технические особенности той или иной школы, сколько причины культурно-психологического характера.

Что же говорят по этому поводу сами представители «истинной традиции»? Важнейший источник по истории тайцзицюань, «Эпитафия на могильном камне Ван Чжэннаня», содержит следующее недвусмысленное высказывание мастера внутренних стилей Хуан Личжао (ХVII в.). «Шаолинь, прославившийся своими кулачными героями по всей Поднебесной, основной упор делает на прямой поединок с противником, и за счет этого одолевает соперника. Так называемые стили внутренней семьи контролируют движение посредством покоя, защищаясь, отводят руку соперника, а затем бьют, чем и отличаются от Шаолиня, который является стилем внешней семьи. А произошли они от Чжан Саньфэна, что жил в эпоху Сун (Х—ХIII вв. — А. М.)» [123].

Поддерживает эту версию о смысле разделения ушу на «внешние» и «внутренние» стили биография известного мастера нэйцзяцюань Чжан Сунси (XVI в.) — одного из кандидатов на роль создателя тайцзицюань: «Искусство кулачных бойцов подразделяется на два направления: одно — внешнее, другое — внутреннее. Ярким представителем внешней семьи является шаолиньцюань, его метод основывается на прямом поединке с соперником, а также включает прыжки и подскоки, за счет чего и достигается победа над соперником. Внутренняя семья передается прямо от Чжан Сунси, и ее метод основывается на господствовании над соперником. Если не попал в затруднение, то не применяй ее, а если начал применять — то будь податлив настолько, что пролезешь даже туда, где нет и щели». Пролезть туда, где даже нет и щели (даосская аллюзия запредельного мастерства. — А. М.)… Не случайно, как учили мастера, настоящий удар невидим и не имеет сущности, поэтому и отразить его невозможно. В этом и заключено особое умение в искусстве внутренних стилей [123,199].

На первый взгляд, все, что говорят китайские источники, ничуть не противоречит популярным версиям на Западе: «внешние» стили произошли из Шаолиньского монастыря и представляют собой жесткие методы ведения боя, а «внутренние» стили основываются на мягком ускользании от прямого противостояния, «контроле движения посредством покоя». Но вот факты, наверное, немало удивившие бы западных поклонников ушу.

Знаменитый мастер «внутренних» стилей Хуан Байцзя, представитель южной традиции нэйцзя (тайцзицюань принадлежит к северной), в своем основном сочинении «Методы кулака внутренней семьи» написал: «Сколь искусно искусство внешней семьи, произошедшее от Шаолиня! Чжан Саньфэн, став искушенным в шаолиньском искусстве, обновил его и вернул к истоку, и это стало называться внутренней семьей». [255]. Примечательно, что исторические исследования в основном подтверждают, что тайцзицюань произошел именно от «внешних стилей» — способов армейской подготовки и системы генерала Ци Цзигуана (XVI в.). Один из реальных создателей тайцзицюань Чэнь Вантин (XVII в.) учился ушу в армии — т. е. тому, что называется «внешними» стилями. Создатель «внутреннего» стиля синъицюань Цзи Лунфэн в ХVI в. разработал свою систему, перенеся методики боя с копьем на кулачное искусство. И лишь несколько десятилетий спустя синъицюань в устной традиции стали называть «внутренним» направлением и в нем возникла сложная теория психотренинга и «метаморфоз духа» (шэнь хуа). Так подтверждается мысль о том, что «внутренние» стили возникли позже «внешних» и различались отнюдь не по формально-техническим признакам.

Впервые термин «внутренняя семья» по отношению к ушу (прежде он применялся в даосизме) стал употребляться с ХVII в.: он содержится в «Эпитафии на могильном камне Ван Чжэннаня», которая датируется 1669 г. И как следует из труда Хуан Байцзя «Методы кулака внутренней семьи», в техническом плане школы нэйцзя того времени резко отличались и от тайцзицюань, и от синъицюань, и от багуачжан. Фактически это было отдельное направление, сейчас почти исчезнувшее.

Причина разделения стилей на «внешнее» и «внутреннее» направления объясняется прежде всего общемировоззренческой установкой китайской традиции. Такое же разделение мы встречаем и в китайской живописи, каллиграфии, даже в литературе. «Внутреннее» и «внешнее» здесь сводится к «истинному» и «ложному», или истинной «основе» и ее производным.

«Внутреннее» в Китае всегда ценилось выше, чем внешнее. По сути дела, любое внешнее движение, всякое видимое и осязаемое явление есть проекция некого невидимого начала, сокрытого внутри человека. Вместе с тем и само это внутреннее начало есть отзвук «небесных» сил (Дао) в человеке. Все внешнее — это символы, внутреннее — это истинная, предельная реальность. Отсюда следует, что «внутренние» стили лучше, или «истинее», чем «внешние».

Но разве поклонники какого-либо стиля признают, что он хуже другого? Обратим внимание: разделение на нэйцзя и вайцзя возникло именно в лоне самих «внутренних» стилей, в то время как мастера ни одного из «внешних» стилей никогда «внешними» его не называли и таковым не считали. Характерно, что многие школы шаолиньского направления, например, «Кулак потерянного следа» (мицзунцюань), считают сами себя «внутренними». Монахи Шаолиньского монастыря тоже рассматривают себя исключительно представителями «внутренней семьи» ушу. Так, трактат «Тайные речитативы о шаолиньском кулачном искусстве» объясняет: «Что означает название „внутренняя семья“, которое широко рассматривается в мирской пыли (т. е. вне монастырской буддийской среды. — А. М.)? Это то, как называют себя буддисты по отношению к тем, кто не принадлежит к их семье. „Внешняя семья“ — название для тех, кто не принадлежит к монахам для того, чтобы обозначить их отличие от „внутренней семьи“ [209]. Итак, оказывается, каждый стиль для самих его представителей — „внутренний“, а все остальные, соответственно, „внешние“.

Итак, мы обнаружили первую причину разделения нэйцзя и вайцзя: доминирование „внутреннего“ над „внешним“ в китайской традиции.

В ХIХ в. мастера „внутренних“ стилей создали немало полемических текстов, где доказывали явное преимущество нэйцзя над вайцзя, хотя все их доводы можно было без труда опровергнуть с формальной точки зрения. Вот, например, как относился к „внешним“ стилям патриарх стиля Ян тайцзицюань Ян Чэнфу. Требуя „взаимосоединять движения без разрывов“, Ян Чэнфу наставлял: „Усилие в стилях внешней семьи является грубым усилием Посленебесного (т. е. вторичного, относящегося к миру видимых форм. — А. М.), поэтому оно содержит подъемы и остановки, в нем есть промежутки, есть и разрывы. Старая сила истощается, а новая не зарождается, и в этот момент легче всего победить человека“ [99]. Для Ян Чэнфу главный недостаток „внешних“ стилей заключен в их порывистости, истощении силы, неоправданных „прыжках“, т. е. резких перескоках с места на место. Именно так стали осознавать различия между внутренними и внешними стилями в начале ХХ в… Не сложно заметить, что не совсем правильно сводить характерные особенности „внешних“ стилей к использованию прыжков и „разрывам“ в силе, поскольку среди них хорошо известны абсолютно „спокойные“ стили, например, „Цветущий кулак“ (хуацюань). Здесь скорее чувствуется желание представителя „внутренней семьи“ обвинить все остальные стили в „неистинности“ и некачественности.

Но была и другая причина этого разделения. Во второй половине ХVII в. развитие боевых искусств привело к тому, что многие отвлеченные философские категории, такие как „восемь триграмм“, „пять первостихий“, инь — ян, „движение — покой“ и другие, обрели соответствия в технических действиях. Обратим внимание: ни в одном крупном трактате по боевым искусствам до ХVII в. не упоминаются какие-то философские принципы в приложении к ушу. А ведь к тому времени уже был создан самый объемный трактат по искусству тренировки воинов „Цзилюй синьшу“ („Новая книга записок о достижениях“), написанный блестящим теоретиком ушу и бойцом военачальником Ци Цзигуаном. Там излагалась краткая история развития кулачного искусства, приводились 32 приема цюаньшу, ставшие каноническими для многих стилей боевых искусств. Его современники Юй Даю и Чэн Цзунъюэ (ХVI в.), а также У Шу (ХVII в.) составили не менее подробные описания редчайших стилей работы с мечом, копьем, „волчьей метлой“, другими видами оружия, причем многие разделы относились к „тайным методам, не передаваемым вовне“, за пределы школы. Но во всех этих подробнейших описаниях ни слова не говорится о каких-то внутренних принципах, например, „пестовании духа и ци“ через занятия ушу, управление ци посредством волевого импульса, т. е. о том, что сегодня является основой „внутреннего искусства“ в любом стиле ушу. Одним словом, до XVII–XVIII вв. еще никто не сумел отчетливо сформулировать, каким образом методики управления ци и „одухотворенности движения“ можно применить к искусству боя.

Впервые такое соединение принципов воспитания „внутренней природы“ человека и боевой тренировки обнаруживается в нескольких стилях, внешне никак не связанных между собой. Они—то и стали называться „внутренними“. Раньше всего это случилось, вероятно, в синъицюань, затем в тайцзицюань и, наконец, в багуачжан. Первоначально же все они были вполне „внешними“. Например, синъицюань возник как приложение методов боя с копьем (прямые колющие движения, резкие подскоки и т. д.) к бою голыми руками. Тайцзицюань вырос из 32 приемов генерала Ци Цзигуана и был разработан Чэнь Вантином на основе обычной армейской тренировки. Таким образом, „внутренние“ стили не сразу родились „внутренними“ — они просто выросли из „внешних“ стилей или, точнее говоря, углубили их форму, проникнув в простирающийся за ними мир истинной реальности бесформенного.

Те принципы „внутренней работы“, которые были разработаны во „внутренних“ стилях, затем перешли во „внешние“, и они стали практически не различимы. Во всех школах и направлениях в равной степени шла речь о „семени“ (цзинь), „пневме“ (ци), „духе“ (шэнь) и конкретных способах применения их в бою. Но чисто психологическое разделение между „внутренними“ и „внешними“ стилями» осталось и зафиксировалось на все последующие столетия. Таким образом, между ними нет ни поверхностных, ни сущностных различий, их разделение — лишь отголосок культурно-психологической потребности определять все явления в системе парных оппозиций (инь—ян), а затем «прорыва» к осознанию внутренней сущности ушу, который произошел к ХVII в. первоначально в нескольких ограниченных школах.

К началу ХХ в. рождается понимание того, что и «внутренняя» школа может превратиться во «внешнюю». Вопрос заключается в том, получил ли сам преподающий «истинную передачу», которую завещает ученикам. Мастер Дун Иньцзе объяснял: «Тайцзицюань — это внутренняя система. Если все позиции правильны и все внутренние принципы постигнуты — то это действительно тайцзицюань. Если позиции неправильны, а внутренние принципы не поняты, то даже если движения и похожи на тайцзицюань — это все равно ничем не отличается от внешних систем» [460].

Обратимся еще к одной классификации, которая подразделяет ушу на три направления: Шаолиньское, Уданское и Эмэйское. Они соотносятся со «святыми местами», которые связаны с даосизмом или буддизмом.

Шаолиньское направление считается самым крупным и насчитывает свыше 360 основных стилей. Оно связано со знаменитым Шаолиньским монастырем, построенным в 495 г. в северо-западной части уезда Дэнфэн провинции Хэнань, в районе священных гор Суншань, где якобы испокон веков селились маги и даосские «бессмертные». Именно в этот монастырь, согласно легенде, в VI в. пришел 28-й патриарх буддизма Бодхидхарма, ставший первым патриархом чань-буддизма. Он же и считается родоначальником шаолиньского ушу. Правда, как показали современные исследования, Бодхидхарма скорее всего имел весьма косвенное отношение к ушу, как, вероятно, и к Шаолиньскому монастырю вообще. Так или иначе, все последующее развитие ушу было освящено именем этого загадочного миссионера из Индии.

Но, может быть, Шаолиньское направление объединяется если и не личностью его создателя, то хотя бы просто единым корнем или общей техникой? Прежде всего заметим, что следует различать два понятия — шаолиньцюань и шаолиньпай. Первое («Шаолиньский кулак») — это стиль, который практикуется непосредственно в Шаолиньском монастыре, а также ряд стилей, которые выросли из монастырских комплексов, например, «Красный кулак» (хунцюань), «Кулак архатов» (лоханьцюань), «Кулак цветка сливы мэйхуа» (мэйхуацюань), «Взрывающийся кулак» (паоцюань). Когда-то комплексы под такими названиями были созданы шаолиньскими монахами (во всяком случае, так они сами утверждают), а затем переросли в самостоятельные стили. Шаолиньпай («Шаолиньское направление») в отличие от шаолиньцюань — понятие более широкое, включающее в себя все стили, происхождение которых их носители связывают с шаолиньским монастырем. Здесь царит полная разноголосица — традиции многих стилей считают необходимым прибавлять к их названиям почетное определение «шаолиньский». Это значительно повышает статус стиля в мире ушу. Никаких общих технических принципов в них нет, да и что в техническом плане может связывать два стиля с одинаковым названием «Кулак архатов» (лоханьцюань), один из которых возник в провинции Хэнань на Севере, второй — далеко на Юге, в провинции Фуцзянь. Даже «внутренний» стиль синъицюань, традиционно, хотя и неоправданно причисляемый к Уданскому направлению, ведет свою легендарную историю от шаолиньского монастыря и называет своим патриархом Бодхидхарму. Есть тому и своеобразные «доказательства». В одном из старых трактатов «О вечном Дамо» («Юн Дамо») сказано: «Дамо, придя с Запада (т. е. из Индии. — А. М.), не написал ни иероглифа. Полностью полагаясь на свое сердце (синь) и волю (и), он практиковал гунфу». [287]. Из созвучия слов «сердце» (синь)и «форма» (син) мифологизированное сознание делает вывод о происхождении стиля синъицюань.

Фактически Шаолиньского направления как некой целостной системы с общими принципами, корнями, техническим рисунком, первопатриархом (за исключением, разумеется, легендарного Бодхидхармы) не существует. Можно говорить лишь о некоем конгломерате стилей, направлений и школ, чисто мифологически объединенных именем известного монастыря. Но и здесь не ясно, о каком Шаолиньсы идет речь — о Северном, в провинции Хэнань или Южном, в провинции Фуцзянь?

Не менее сложен вопрос и о другом направлении — Уданском. Считается, что оно возникло в горах Уданшань, находящихся в северо-западной части провинции Хубэй, которые издревле славились как крупный центр даосизма. Именно здесь, по легендам, жил мифический создатель тайцзицюань даос Чжан Саньфэн (ХIII в.). Раньше всего в источниках упоминается «Искусство боя с мечом адептов внутренней алхимии с гор Удан», которые таким образом стремились укрепить свою физическую природу для дальнейшего «пестования пилюли бессмертия» внутри себя.

В дальнейшем возникла версия, что понятие «внутренние стили» и «Уданское направление» обозначают как в техническом плане, так и теоретическом одно и то же: тайцзицюань, синъицюань и багуачжан [255]. До сих пор в Уданских горах сохранились такие стили, как «Ладонь восьми триграмм пяти переходов инь—ян» (уюнь инь—ян багуачжан), «Уданский кулак чистого начала ян» (удан чуньянцюань), «Кулак Великой гармонии» (тайхэцюань), «Уданский кулак Великого предела» (удан тайцзицюань) — он ни в чем, кроме названия, не похож на классический тайцзицюань), «Сокровенные врата» (сюаньмэнь), «Кулак пяти первостихий ци Большой медведицы» (тяньгань ци усинцюань), направление мастера Чжан Сунси, одного из легендарных «основателей» тайцзицюань, и другие.

Теперь обратим внимание на небольшое, но существенное противоречие. Горы Удан находятся в провинции Хубэй, тайцзицюань возник на стыке провинций Шаньси и Хэбэй, синъицюань — в Шаньси и окончательно оформился в Хэбее, стиль багуачжан возник в Шаньдуне. Итак, чисто географически три «внутренних» стиля не могут быть отнесены к Уданскому направлению. Перед нами — вновь чисто мифологическое сведение разных стилей к одному священному центру.

Вместе с тем до сих пор в районе гор Удан сохранились небольшие самостоятельные школы ушу, часть из которых тесно связана с даосскими методиками продления жизни и «просветления духа». Большая часть из этих школ либо не имеет названия, либо называет себя общим термином «уданцюань» — «Кулак гор Удан».

Последнее направление — Эмэй-пай традиционно соотносится с горами Эмэйшань в юго-западной части уезда Эмэй провинции Сычуань. На рубеже ХIV—ХV вв. чаньским монахом Байюнем (Белое Облако) там была разработана довольно сложная многоступенчатая система «внутреннего искусства» — «12 столбов Эмэй». Место это было во всех отношениях «святым»: здесь обитали бессмертные даосские небожители, а отшельники показывали чудеса «внутреннего» мастерства. В Эмэйских горах, с одной стороны, развивались чисто местные, крайне небольшие школы ушу, состоящие не более чем из двух-трех десятков последователей, а с другой — сюда в ХVII в. пришли светские боевые искусства, которым обучали в армии. Эти два потока — мистический «внутренний» и прикладной «внешний» — сливаются, и на их пересечении складывается эмэйское направление ушу. Именно здесь обучался знаменитый воин ХVII в. У Шу, который описал ряд местных школ в своем трактате «Шоуби лу» («Записи о боевых искусствах») [254].

Эта классификационная схема мало чем отличается от других: с одной стороны, она не охватывает все стили Китая, с другой — не во всем совпадает с реальным положением вещей. Названия «Шаолиньское направление» или «Уданское направление» соответствуют лишь символическим представлениям китайской культуры.

Большинство китайских традиционных классификаций ушу построено по географическому принципу. На первый взгляд, это представляется достаточно удобным — разбить стили по группам на основе места их возникновения. К тому же в старом Китае никогда не было ни одного «всекитайского» стиля, все они имели чисто местное значение и редко когда выходили за пределы уезда. Даже такие мощные стили, как тайцзицюань и шаолиньцюань, по сути долгое время были провинциальными, а рост популярности тайцзицюань сегодня объясним не столько историческими причинами, сколько государственной политикой и рекламой.

Тем не менее географический фактор имеет значение в ушу, но не для классификации стилей, а для изучения истории их возникновения. Следует заметить, что крупнейшие стили с четко разработанной философской основой, рассматривающие ушу как духовный путь саморазвития, возникли на довольно узком географическом «пятачке» в провинциях Хэнань и Хэбэй. Там были созданы все направления тайцзицюань, там же располагается Шаолиньский монастырь, возник стиль багуачжан, кроме? того. этот район стал центром синъицюань. Характерно, что каждый стиль возникал как локальная школа, в некоем «очаге», и оттуда распространялся лучами. Ближе к периферии целостность школы несколько ослабевала, из полузакрытой формы передачи «внутреннего искусства» она превращалась в популярный вид боевых и ритуальных занятий. В самих таких очагах духовный заряд ушу был огромен. Там жили самые знаменитые мастера и создавались наиболее известные трактаты не только по ушу, но и по даосизму и буддизму. Один из крупнейших очагов ушу существовал на стыке провинций Хэбэй и Хэнань, другой — в приморских провинциях Фуцзянь и Чжэцзян, где жили известные мастера Ван Чжэннань (1616–1669 гг.), — один из основателей тайцзицюань, Хуан Байцзя (1643—? гг.), патриарх «внутреннего» направления ушу, и многие другие. Существовали и другие, более мелкие центры ушу, но именно в названных не просто возникли системы рукопашного боя, но произошло совмещение практики кулачного искусства и его философского осмысления.

В своей классификации ушу китайцы следовали не техническим особенностям стиля, а традиционному членению страны на Север и Юг, на районы течения рек Янцзы и Хуанхэ и т. д. Подобная классификация — лишь отражение культурных стереотипов.

Посмотрим, как это можно доказать. Обратимся сначала к довольно поздней классификации, созданной в 20-х гг. ХХ в. специалистами Ассоциации Цзинъу в г. Шанхае — в то время крупнейшей организации, занимавшейся изучением и преподаванием боевых искусств, где были собраны лучшие мастера Китая. В течение долгого времени методисты изучали системы классификации, созданные ранее: «южные — северные стили», «внешние — внутренние», «стили коротких — длинных ударов» и другие. Все они были признаны абсолютно не отражающими действительность, что вообще-то правильно.

И стили были разделены на три большие группы: стили течения реки Хуанхэ, стили течения реки Янцзы и стили течения реки Чжуцзян.

Стили, которые возникли и практиковались в бассейне Хуанхэ, оказались наиболее многочисленными, они включали более 50 разновидностей цюаньфа и работу с 63 видами оружия. Самыми известными стилями, попавшими в эту группу, оказались шаолиньцюань, мусульманский чацюань, «Кулак темного дракона» (цинлунцюань), «Хлещущие ноги» (таньтуй), а среди стилей работы с оружием — «Меч Дамо», «Копье пяти тигров», «Девятизвенная цепь», «Эмэйское копье».

Менее многочисленными оказались стили, практиковавшиеся в районах течения Янцзы: 18 видов цюаньфа и 18 типов работы с оружием, среди них — «Руки Большой медведицы» (тяньганьшоу), «Тяжелые руки четырех врат» (сымэнь чжуншоу), «Упражнения Хуна» (хунцао), «Упражнения Хуана» (хуанцао), «Копье мэйхуа», «Меч Гань Фэнчи», «Шаолиньская палка». Обратим внимание на некоторую несуразность — шаолиньцюань отнесен к стилям Хуанхэ, а «Шаолиньская палка» — к стилям Янцзы. Но это еще раз подтверждает, что классификаторы не слишком заботились о реалиях ушу.

Самая большая группа — стили течения реки Чжэцзян: «Железный кулак» (тецюань), «Кулак первопредка» (цзуцюань), «Кулак тигриных коленей» (хусицюань), «Кулак глаза феникса» (фэнъяньцюань), «Кулак двух драконов» (шуанлунцюань), оружие — длинные шесты, парные изогнутые мечи-дао, боевые грабли.

Сразу возникает много вопросов. Например, как быть со стилями, распространенными на юге, где нет ни одной из названных рек? Как можно классифицировать стили приморских провинций Чжэцзян и Фуцзянь? А куда отнести тайцзицюань, возникший между Янцзы и Хуанхэ? И чем вообще могут родниться такие разные в техническом и методическом плане стили, как шаолиньцюань и таньтуй?

Частично недостатки этой классификации объясняются тем, что рассматривались не все стили, но лишь те, которые преподавались в рамках Ассоциации Цзинъу. Тем не менее схема была представлена как универсальная, что, как видим, не вполне отвечает реальному положению вещей.

В большей степени это относится к классической классификации ушу, в соответствии с которой стили подразделяются на южные и северные. «Южно—северное» разделение ушу возникло примерно в середине ХVII в. Первоначально на северные и южные делились не стили, а локальные школы. Южными считались школы, практиковавшиеся к югу от реки Янцзы, северными — соответственно, к северу от нее.

Позже в китайской традиции возникли заметные расхождения по вопросу о южных стилях. По одной из версий, основными представителями южной группы считались стили Уданского направления, а северной — шаолиньцюаньского. К южным относили также всю группу «внутренних» стилей, а к северным — «внешние стили». Теоретик ушу, историк и ученый начала ХХ в. Сюй Чжидун попытался более четко определить содержание этих двух групп стилей, и вот какой вывод он сделал: «В изучении южные стили или стили внутренней семьи, сравнительно просты… Изучение северных стилей внешней семьи различных направлений распространено крайне широко и их даже невозможно перечислить, если говорить весьма приблизительно, их можно разделить на три направления: длинный кулак, короткие удары и кулак лежащего на земле» [227]. В одну группу, таким образом, попадают «внешние», северные и «шаолиньские» стили, в другую — «внутренние», южные и «уданские». Что-то здесь не так, какая-то грандиозная путаница. Прежде всего вспомним, что основными представителями «внутренней семьи» считаются тайцзицюань, синъицюань и багуачжан, возникшие в Хэнани и Шаньси, т. е. отнюдь не в южных, а в северных и центральных провинциях. А по этой классификации получается, что к «внутренним» стилям относится южная группа ушу. Горы Уданшань с определенной долей условности можно назвать южными, так как они находились в провинции Хунань, что дословно переводится «к Югу от озер», но тайцзицюань зародился не там, поэтому объединить понятия «южное направление», «Уданское направление» и «внутреннее направление» с формальной точки зрения просто невозможно.

И все же такое подразделение оказывается весьма подходящим для традиционного китайского сознания, разделяющего мир на бинарные оппозиции. Логически эту классификацию объяснить невозможно. В ее основе исключительно психологические и этнокультурные факторы.

По другой версии, все стили, которые практикуют в южных провинциях Чжэцзян, Гуандун, Фуцзянь, частично в Хунани и Хубэе, относят к «Южному кулаку» (наньцюань), или «Южному направлению» (наньпай), остальные — к «северному направлению» (бэйпай). (Большинство южных стилей сложилось около 300 лет назад. В конце 50-годов ХХ в. на основе некоторых стилей провинции Гуандун, в частности, хунцзя, был создан спортивный стиль наньцюань. Обратим на это внимание, дабы в дальнейшем не было путаницы: следует различать наньцюань как название для большой группы стилей и как современный комплексный стиль).

Подробнее о «Южном кулаке» будет рассказано в специальном разделе, здесь же лишь укажем еще на одну особенность этой классификации. Существует попытка разделить южные и северные стили на основе ряда технических признаков.

В Китае широко распространена поговорка: «На Юге — руки, на Севере — ноги», подразумевающая, что южане больше используют в бою руки, а северяне чаще наносят удары ногами. Хотя подобные технические различия несомненно существуют, они не определяют общей картины.

В реальности, например, в южном стиле «36 связок кулачного искусства Сун Цзяна» свыше 80 % приемов приходится на движение ногами, а северные шаолиньские стили «Красный кулак» (хунцюань) и «Стиль архатов» (лоханьцюань) основной упор делают на технику действий руками. Знаменитый «Стиль императора Тай—цзу» (тайцзуцюань), создание которого приписывается первому императору династии Сун, Чжао Куанъиню (ХI в.), и который возник на юге Китая, отличался тем, что был непревзойден долгое время в ударах ногами. Значит, и формальный признак «на Юге — руки, на Севере — ноги» не срабатывает.

Суть разделения стилей на южные и северные заключается, как видно, не в технических особенностях, а в традиционном противопоставлении Севера и Юга в сознании китайцев. Издавна вся Поднебесная делилась на два огромных региона, естественной границей между которыми служила река Хуанхэ. Многие китайские мыслители пытались объяснить культурные различия между южанами и северянами, например, разницей в их происхождении. Естественно, что противопоставление Севера и Юга затронуло все стороны духовной жизни, в том числе живопись, религию, боевые искусства. Так и появились понятия «наньцюань», «наньпай», обозначающие некую культурную самостоятельность Юга.

Если западный исследователь в этих системах классификации усматривает десятки противоречий и путаницу, то китаец видит какие-то принципиальные, неуловимо тонкие внутренние нюансы, которые даже не в состоянии объяснить, но может обозначить: «южные — северные», «внешние — внутренние», «Уданские — Шаолиньские» и т. д.

Здесь речь идет о символическом языке культуры. Характерно то, что все системы классификации, принятые в ушу, уже существовали раньше, но применялись для других явлений. Например, точно так же китайская живопись была разделена на «южное» и «северное» направления, хотя к ним оказались абсолютно искусственно причислены художники, жившие в разное время в разных районах Китая, географически никак не привязанных к Югу или Северу. В VII в. на северную и южную ветви разделился чань-буддизм. Традиция считает, что южная школа Хуэйнэна «лучше», хотя с рациональной точки зрения объяснить это невозможно. Соответственно, южную школу часто именуют «истинной», «внутренней», что без всяких объяснений говорит о том, почему она лучше, чем северная. Все «внутреннее» есть предтеча «внешнего», его виртуальное преддверие, связанное с истоком всякого бытия.

Следовательно, в основе всех этих классификационных систем лежат мировоззренческие установки, которые были выработаны китайской традицией безотносительно к ушу и лишь позже перенесены на боевые искусства. А поэтому, не являясь прямым отражением реальной ситуации, созданные таким образом схемы оказывались вполне «работающими» в сфере китайской культуры.

Воинское искусство — это путь обмана. Поэтому надо обратить особое внимание на чудесное искусство инь и ян. И тогда мы сможем управлять и алчными и глупыми.

(«Диалоги между Танским Тайцзуном и Ли Вэйгуном»)

Китайское искусство ведения войн (бинфа) является одним од ним из самых изощренных в мире и самым древним на Востоке.

Сражение в древнем Китае подразумевало не просто столкновение двух армий, но прежде всего некий «космический конфликт» между силами инь и ян, которые в результате этого должны прийти к гармонии, уравновесить друг друга. Само же сражение следует вести в соответствии с законами Дао. Представление о внеземном истоке сражения отразили в своих теориях мыслители, в которых благоприятно сочетались полководческие таланты и способности незаурядных философов. Их афористичные сентенции о сущности боя до сих пор можно встретить в трактатах по тайцзицюань, синъицюань, шаолиньцюань. Традиция объединила этих людей названием бинцзя — «школа стратегов».

Они жили в разные эпохи, поэтому единой школой их можно назвать с весьма большой натяжкой. Так, великие представители бинцзя Сунь У (Сунь-цзы) и Сыма Сянжу жили в конце V в. до н. э., знаменитые Сунь Бинь и У Ци (У-цзы), а также менее именитые их современники Гунсунь Ян, Ван Ляо, Эр Лян и Бай Ци проявили свои таланты в эпоху «сражающихся царств» в V–III вв. до н. э., Чжан Лян и Хань Синь жили во II–I вв. до н. э.

Воин династии Хань (II–I вв. до нэ), идущий в атаку с мечом и щитом. В ханьскую эпоху в основном использовался прямой меч-цзянь с кольцом на конце. Воины обряжались в короткие халаты, не мешающие движениям, голову повязывали плотной материей, выполняющей роль шлема; специальные латы были редкостью. Иллюстрация из книги ханьского философа У Ляоцы

Труды стратегов-мудрецов высоко ценились в Китае во все времена и стали даже предметом особого поклонения. По аналогии с каноном конфуцианской мудрости («Пятикнижие»), основополагающие трактаты по воинскому искусству составили компендиум «Семикнижие». По своему содержанию «Семикнижие» весьма разнородно и окончательную форму обрело лишь к ХI в.

Имя одного из ведущих представителей бинцзя, Сунь Биня, в умах поклонников ушу оказалось столь тесно связанным с боевым искусством, что великому полководцу приписывается даже создание целого стиля — суньбиньцюань («Кулак Сунь Биня»). Скорее всего суньбиньцюань появился лишь в XIX в. в провинции Хэбэй. Этот стиль чрезвычайно ритуализован, бойцы на занятиях одеты в традиционные халаты с длинными рукавами, которые, хотя и не позволяют вести эффективный поединок, зато весьма красочны. В некоторых комплексах стиля бойцы имитируют походку прихрамывающего человека, конечно, не случайно. По преданию, Сунь Бинь из-за предательства одного из учеников попал в плен, враги удалили ему коленные чашечки, но несмотря на свою хромоту Сунь Бинь был не только прекрасным полководцем, но и блестящим бойцом.

Просчитывание плана сражения по магическим знакам и расположению звезд. Герои «Речных заводей» Чжу У и Хуан Синь, XV в.

Разумеется, древние стратеги интересны нам вовсе с точки зрения их возможного участия в формировании стилей ушу. Это проблема скорее мифологии, нежели истории. Нам же важно уяснить, какие аспекты их стратегической мысли оказались в основе теории китайских боевых искусств.

Воинское искусство представлялось древним китайским стратегам отнюдь не простым умением следовать ситуации и проявлять полководческие знания. Искусство полководца уподоблено «великому деланию», воплощению Дао в сражении. Обратим внимание на парадоксальное название трактата, который приписывается знаменитому стратегу III в. Чжугэ Ляну, одному из героев романа «Троецарствие», известному своим хитроумием. Этот трактат о воинском деле называется «Синь шу» — «Книга о сердце», или «Книга о сердечном» (т. е. «внутреннем», сокровенном).

Понимание боя как «внутреннего» искусства предполагает существование некоей невидимой «пружины» Дао, благодаря которой и происходят все изменения как в ходе сражений, так и в человеке.

По Чжугэ Ляну, существует по крайней мере три вида этой «пружины». Первый — посыл к действию, или «пружина дел». Если воин не может понять такой посыл, то это свидетельствует о его умственной ограниченности. Второй — «пружина форм». Ее следует не только осознать, но и контролировать, в противном случае боец проявит свое бессилие. Третий — «пружина чувств». Характеризует внутренний настрой человека, а неспособность обнаружить ее в себе говорит об отсутствии мужества.

Посему, «если глупец побеждает мудреца — это судьба, если же мудрец побеждает глупца — это следование Дао. Если же мудрец побеждает мудреца — это знание сокровенной пружины» [327].

«Искусство, необходимое для достижения победы, форма соединения и размежевания, кроется в [осознании] внутренней пружины» [327]. Ту же мысль мы встречаем и во внутренних стилях ушу, где внешняя форма и всякое движение тела — лишь отзвук развертывания внутри человека «сокровенной пружины» Небес.

Полководец не просто следует в своих действиях естественному ходу вещей, его действие (фактически — «недействие», «недеяние») и есть сверхдействие Дао. Важнейшее свойство истока бытия — отсутствие собственной формы: Дао подобно воде, которая точно следует форме сосуда. Сунь-цзы объяснял: «Форма у войска подобна воде: форма у воды — избегать высоты и стремиться вниз, форма у войска — избегать полноты и ударять по пустоте. Вода устанавливает свое течение в зависимости от места, войско устанавливает свою победу в зависимости от противника. Поэтому у войска нет неизменной мощи, у воды нет неизменной формы» [33].

Оказывается, что истинный полководец и воин пользуется лишь тем, что не имеет формы. Именно к такой концепции «бесформенного» боевого искусства пришли через много столетий великие школы ушу. Например, синъицюань, мастера которого объявили высшим мастерством «кулачное искусство за пределами кулачного искусства», или тайцзицюань, в основе которого мысль о том, что «истинный удар исходит из пустоты».

А победа в бою достигается не силой, жесткостью или наоборот, посредством слабости и податливости, но через «небесную» гармонию, сверхобыденную гармоничность любого, выполняемого в соответствии с естественным ходом Дао. «Тончайшее искусство! Тончайшее искусство! — нет даже формы, чтобы его изобразить. Божественное искусство! Божественное искусство! — нет даже слов, чтобы его выразить» [33]. Это искусство гармонизации жизни, умение обнаружить «небесное» сакральное в земном и, в общем-то, неприятном событии. «Гармонизация людей» (жэньхэ) рассматривалась последователями бинцзя как ключевая задача, которая реализуется в достижении вселенского созвучия между людьми-воинами, а также между человеком и Небом. Чжугэ Лян считал, что «путь использования войск заключен в гармонии людей». [327]. Гармония воинов понимается как единение всех через «дух праведности» (чжэнци), исходящий от полководца, и оборачивается «единосердечием» всего со всем, созвучием воли людей и посылов Неба.

Именно набор качеств настоящего полководца должен быть свойствен идеальному образу мастера ушу — руководителя школы.

Полководец — это человек запредельных, почти мистических свойств. Как и Дао, он не имеет постоянной формы, что означает умение не только соответствовать ситуации, но находиться в гармонии с природными трансформациями инь и ян. «Искушенный полководец хотя и жесток, но его не сломать, хотя и мягок, но его не согнуть. Поэтому он может путем слабости одолевать силу, а гибкостью побеждать твердость. Тот, кто абсолютно гибок и слаб, будет уничтожен; тот, кто полностью тверд и силен, также погибнет. Не будучи ни гибким, ни жестким, полководец соответствует постоянству Дао» [327].

Беседа двух военачальников, XV в.

Полководцу дано высшее умение «использовать людей». Отборное войско поручают не тому, кто способен построить хитроумный стратегический план, но прежде всего тому, кто, «не обладая сам в достатке знаниями, может поставить себе на службу истинных мудрецов» [327].

Запредельность облика полководца объясняется прежде всего особым характером его мудрости, которая бесконечно превосходит обычную науку о стратегии, но коренится где-то в пространстве Дао. В древнем Китае хорошо различали разные «этажи» знания, начиная от простой информированности до чудесной мудрости. Великий полководец погружен в «великое недеяние», как и Дао, а потому собственными, человеческими знаниями не воюет.

Чжугэ Лян, классифицируя военачальников, выделял высший тип полководца, который качественно превосходит все остальные. Его умение — «неземное», а знания — всеобщи. «Наверху он постигает небесные письмена, в середине поверяет людские дела, внизу знает земные законы, а внутри четырех морей он как у себя в домашних покоях» [327].

Между образами великого военачальника и мастера ушу есть все же малозаметная, на первый взгляд, но тем не менее существенная разница. Полководец — ярок, грозен, «сотрясает своим дыханием Небо и Землю». Мастер ушу, каким его представляли в XVII в., — неприметен, вечно сокрыт, действует как бы исподволь.

Разница в облике полководца и учителя ушу вполне объяснима. Дело в том, что основу облика мастера боевых искусств составили две символические фигуры: «истинный и великий» полководец, с одной стороны, и неприметно-вездесущий дао — мистик, маг и врачеватель— с другой. От первого — сила, мощь, непобедимость, чувственность, яркая выразительность, от второго — мягкое ускользание от мира и следование потоку бытия. Но и тот и другой символизируют запредельную непобедимость, которая имеет «небесный» исток.

Теоретики бинцзя рассматривали сражение как символическую «перекличку» небесных сил. Так, пускай едва заметно, намечалось начало ушу как духовной системы. Не случайно в более поздние времена о мастерах ушу говорили, что у них «тело человека, но душа — Неба».

Из древнего стратегического искусства в ушу перекочевали многие понятия, представления и даже поговорки. В частности, из трактата «Тридцать шесть планов», или «Тридцать шесть стратагем» («Саньшилю цзи»), где рассказывается с помощью афоризмов о хитростях ведения сражений, причем большинство этих высказываний позже прочно вошли в практику ушу.

Прежде всего наше внимание привлекает сам способ осмысления сражения через категории инь-ян и восьми триграмм. Например, первый «план» гласит: «Коли остерегаешься слишком тщательно, то рискуешь ослабить свой боевой дух. Прежде пристально вглядись, но затем уже не сомневайся. Начало инь находится внутри ян, но отнюдь не противоположно ян. Великое ян и есть великое инь» [25,207]. Вторая часть фразы трактуется так: великая тайна (инь) всегда должна скрываться в самом известном и всем хорошо знакомом (ян) и ни в коем случае не должна противопоставляться обычным, «открытым» делам. А вот то, что всем доступно и знакомо (великое ян), должно содержать в себе истинный секрет и механизм победы (великое инь).

На штандартах воинских отрядов изображались «небесные покровители», чьи образы пришли в большинстве из народных культов и даосизма. Слева — флаг с изображением Гуань Юя с алебардой, справа — одного из воплощений Баошэн Дади (Правителя, сберегающего жизнь) в виде антропоморфного буйвола с трезубцем. Из «Новой книги о достижениях в воинском деле» Ци Цзигуана, 1560 г.

Изречение, знаменитое во многих северных стилях ушу, например, в шаолиньцюань, так объясняет смысл обманных действий в поединке: «Голос слышен с Востока, а удар идет с Запада. Покажи на Небо, но ударь в Землю». Оказывается, что известный нам трактат «Тридцать шесть планов» подробно объясняет смысл этого маневра, а шестой «план» так и называется: «Голос слышен с Востока, а удар идет с Запада». Причем описывается эта стратагема с помощью гексаграмм — графических схем знаменитой «Книги перемен» — «И цзина».

Вот еще один принцип обмана, встречающийся сегодня во «внутренних» стилях ушу: «В улыбке таи меч», т. е. не только не показывай своих истинных замыслов, но дружелюбием, мягкостью дезориентируй противника. В древности он объяснялся так: «Заставь противника довериться тебе и успокоиться, тая при этом скрытый замысел. Сначала тщательно подготовься и лишь затем начинай действовать, дабы он даже и не заметил перемен в тебе. Будь тверд внутри, но мягок снаружи» [207]. Насколько близко стоит такое объяснение, например, к известному изречению мастера тайцзицюань Ян Чэнфу: «Смысл тайцзицюань заключен в преодолении грубой силы с помощью мягкости, поэтому будь тверд внутри, но мягок и податлив снаружи, ничем не обнаруживая своих замыслов»[233].

Так бой у стратегов китайской древности приобрел оттенок эзотерического действия, невыразимо глубокой символичности. В китайской культуре подобное восприятие противоборства наложилось на сакрализованные боевые ритуалы народной архаики. В результате у боевых искусств появился «неявленный», «небесный» образ.

То, что противоречит Дао, погибнет до времени.

(«Дао дэ цзин»)

Если воинские искусства явились первой составляющей ушу, то второй стали системы психопрактики и регулирования циркуляции внутренней «энергии» — «пневмы» — ци. Вторая составляющая и позволила ушу через много столетий стать видом духовной дисциплины, «внутреннего подвижничества».

Практически нет такого стиля ушу, который не включал бы в себя раздел, называемый нэйгун — «внутреннее искусство», «внутренняя работа». Уже своим названием он противопоставляется «внешней работе» (вайгун) — физическим упражнениям, но одновременно призван дополнить их. За счет внутренней работы, основанной на управлении сознанием и циркуляцией ци внутри организма, осуществляется, в частности, особое «психо-энергетическое» усилие-цзинь, используемое в ушу.

На протяжении своей долгой истории «внутреннее искусство» имело десятки названий. Самые древние из них — даоинь — «вводить [ци] и проводить [ее по каналам]» — туна («вдох и выдох»), шици («питание ци»), синци («проведение ци по каналам»), фуци («самодополнение через ци»), одно из последних названий, широко распространенное сегодня — цигун («достижение мастерства в управлении ци»).

Содержание понятия «нэйгун» меняется в зависимости от контекста. Зачастую оно подразумевает не только комплекс дыхательных, медитативных упражнений, гигиенических и диетологических предписаний, но и особый тип духовного самовоспитания. В шаолиньском ушу под нэйгун понималась практика укрепления собственного тела путем налаживания циркуляции ци, а также достижение крепости духа через буддийские методы медитации. А вот в ряде школ под нэйгун подразумевались лишь несложные дыхательные упражнения.

Так или иначе нэйгун своими истоками было связано с тайным искусством даосских магов, направленным на достижение бессмертия, слияние с Дао и прозрение собственной изначальной природы. Системы синци и туна описывались особым языком, доступным только тем, кто прошел посвящение в мистических школах. Многие понятия из этого языка мы встречаем и в современном ушу.

Самый ранний текст по управлению циркуляцией ци, обнаруженный к настоящему моменту, датируется китайскими историками 380 г. до н. э. Он представляет собой кусок двенадцатиугольной стелы с вырезанными на ней 45 иероглифами. Вот его перевод: «Циркулируя, ци опускается и концентрируется [в нижней части живота]. Концентрируясь, оно простирается вниз и обретает покой. Обретая покой, оно укрепляется, а укрепляясь, дает росток. Росток вытягивается, затем возвращается обратно, возвращаясь обратно, он достигает Неба. Весна Небесного начала располагается вверху, Весна Земного начала располагается внизу. Тот, кто следует этому, обретает долголетие, а живущий вопреки этому, умирает» [299].

Сразу бросается в глаза параллель между человеком и растением, плавный переход от земного к Небесному. Судя по описанию, имеется в виду следующая методика. Прежде всего необходимо опустить ци в нижнюю часть живота, сконцентрировать его в области («киноварном поле», своего рода «энергетическом резервуаре») даньтянь и «успокоить». Затем в области даньтянь соединить «пневму» ци, «семя» цзин и «дух» шэнь в единую «пилюлю бессмертия», или «бессмертный зародыш» (в тексте — «укрепить и дать росток»; в ранних трактатах результат соединения трех начал чаще назывался не «пилюлей бессмертия», но «желтым ростком»).

Затем ци из нижней области даньтянь поднималось по переднесрединному меридиану думай в верхнюю область даньтянь в голове, потом по заднесрединному меридиану жэньмай возвращалось в нижнее «киноварное поле» даньтянь. Об этом говорит фраза: «Росток вытягивается, а затем возвращается обратно, возвращается обратно и достигает Неба». Здесь «небесный круг» завершается, соединив между собой верхнюю область даньтянь — «Весну небесного начала» и нижнюю — «Весну земного начала».

Мы видим, что уже в то время использовались методики регуляции ци, близкие к современным. Текст стал понятен после несложной расшифровки. Однако таких «шифров» можно насчитать несколько сот. Даосские секты почти соревновались друг с другом, изыскивая эпитеты и метафоры для описания «небесного круговорота» — то это «падающая вода и поднимающееся вверх пламя», то «закат луны и восход солнца», то «борьба тигра с драконом».

Продление жизни, долголетие становится в какой-то мере навязчивой идеей китайской мистической традиции. Термин «даоинь» является, вероятно, одним из самых древних обозначений такого рода искусства. Он состоит из двух иероглифов: дао — «вести, проводить» и инь — «вытягивать». Термин «инь» в древности, например, в текстах II в. до н. э., соотносился с понятием «вытягивание (устранение) болезни». Так, в пояснениях к древним «Таблицам даоинь» («Даоинь ту») речь идет об «устранении (вытягивании из организма) болей в селезенке», «устранении болей в коленях» и т. д. В том же трактате мы встречаем термин «инь» и в другом контексте — «приведение (инь) тела в состояние гибкости» или, проще говоря, «сделать тело гибким». Итак, первоначальное значение понятия «даоинь» — «проведение [ци по каналам] и устранение [болезней]», или «проведение [ци по каналам] и обретение [телом гибкости]». Значительно позже под термином «даоинь» стал подразумеваться целый комплекс оздоровительных, гимнастических и дыхательных упражнений.

В 1973 г. в грандиозных скальных пещерах Мавандуй, расположенных недалеко от города Чанша, столицы провинции Хунань, были обнаружены две рукописи «Об отказе от потребления злаков и питании ци» («Шигу шици») и «Таблицы даоинь» («Даоинь ту»), которые соотносились между собой как текст с иллюстрациями. Их создание отнесли к 206–188 гг. до н. э., хотя существуют причины считать, что ряд абзацев написан одним-двумя веками ранее указанной даты. В любом случае перед исследователями открылись самые древние развернутые тексты по искусству «питания ци» и методам самооздоровления. Уже первые абзацы «Шигу шици» ясно указывали: «Чтобы голова была наполненной, ноги легкими а тело подвижным, следует использовать дыхание-цюй и дыхание-чуй и прекращать занятия лишь тогда, когда увидишь эффект». Несомненно, что два упомянутых типа дыхания (цюй и чуй) представляли собой конкретные дыхательные методики (в более поздних системах цюй — это легкое, медленное, поверхностное дыхание, а чуй — дыхание с напряженным выдохом через рот).

Текст утверждал, что прежде всего следует отказаться от «питания злаками». Это можно понимать и как воздержание именно от злаков, и как отказ от пищи вообще. По древним китайским медицинским представлениям, именно злаки вскармливают внутри тела «три вредоносных червя», или «три трупа», которые разъедают организм и в конечном счете ведут к старению и смерти. А отказ от пищи заставит червей голодать и в конце концов изгонит их из тела. «Питаться» же в этот период голодания следует исключительно «пневмой»-ци.

«Таблицы даоинь» представляют собой набор иллюстраций — своеобразное графическое пособие для тренировок, вероятно, применявшееся в учебных целях в одной из закрытых школ даоинь. На куске материи размером 1 на 0,5 м изображены 44 фигуры людей (мужчин и женщин, стариков и юношей)в различных позициях. Интересно, что некоторые из изображенных имеют на голове шапочки, которые носили в те времена простые крестьяне. Значит, в то время даоинь занималась не только образованная элита. Более того, вполне логично предположить, что даосские мастера обучали начаткам своего искусства простолюдинов, т. е. тех, с кем общались чаще всего.

Даосский путь совершенствования собственной природы многосложен. Тем не менее его первые шаги достаточно просты. Главное — успокоиться, не просто отвлекшись от суетных мыслей, но достигнув умиротворения души, равного вечному покою космоса. В этом и заключается смысл «вскармливания собственной природы через успокоение». Несложно уловить мистическую символику этого «успокоения» — ведь в великом покое и неизменном постоянстве пребывает лишь Дао. Когда инь и ян находятся в покое, они соединяются, благодаря чему достигается некая внутриутробная неразличимость любых противоположностей мира — Великое единство (тай и). Когда же противоположности приходят в движение, они разделяются, а это в свою очередь проявляется в рождении всех феноменов мира. Итак, покой и есть восхождение к Дао.

Хотя главной целью даосской практики было обретение бессмертия, оно считалось уделом немногих. Едва ли не основным критерием приобщенности к Дао стало долголетие. Древий даосский трактат «Тайпин цзин» («Книга о Великом покое», II в до н. э.) сообщал, что существуют три вида долголетия — земное, при котором человек живет до 80 лет, человеческое — до 100 лет, и небесное — до 120 лет.

И вот в классическом даосском тексте «Чжуан-цзы» (IV в. до н. э.)мы встречаем интересный пассаж: «Дышащие носом и выдыхающие ртом, вдыхающие и выдыхающие, изгоняющие старое и вбирающие новое, уподобляющиеся карабкающемуся медведю и птице, вытянувшейся в полете, делают это ради долголетия и только. Помыслы мужей, любящих заниматься даоинь и пестующих свое тело, устремлены к достижению долголетия старца Пэн-цзу» [326].

Прежде всего здесь речь идет о какой-то древнейшей технике совершенствования тела путем имитации животных. Вероятно, «карабкающийся медведь» и «птица, вытянувшаяся в полете» — не просто художественные сравнения, но вполне конкретные позиции из гимнастики даоинь. А из выражения «изгонять (ту) старое и вбирать (на) новое» пошло название одной из древнейших систем, основанных на регуляции дыхания — туна.

Что же предлагали древние методики? Прежде всего несложные упражнения, например, наклоны и прогибания в пояснице для обретения телом гибкости. Большинство упражнений так или иначе соотносились с движениями животных, символизирующих природное начало и возвращение в лоно естественности. В древних комплексах упражнений мы встречаем уже известные нам из «Чжуан-цзы» позиции «карабкающегося медведя» и «птицы, вытянувшейся в полете», а также ряд новых, среди них — «северный лебедь», «богомол», «журавль», «дракон, карабкающийся на башню», «умывающаяся обезьяна». Не трудно заметить, что образы всех этих животных нашли свое воплощение в более поздних стилях ушу.

Дальнейшее развитие дыхательно-медитативных систем во многом связано с именем известного даосского мага и алхимика Гэ Хуна (284–363 гг.) — фигуры во многом загадочной, но безусловно, реальной. Многие современные школы даосского нэйгун связывают свое происхождение именно с Гэ Хуном, хотя он сам относился к дыхательным упражнением с определенной долей скептицизма, считая их лишь вспомогательным элементом даосской практики.

Выходец из знатного, но обедневшего рода, он был приобщен к традиции даосских алхимиков, изготавливающих «пилюлю бессмертия». Ему самому, правда, не удалось достичь бессмертия, зато его труды о рецептуре «сокровенного средства» стали весьма популярны у последующих поколений даосов.

Гэ Хун был вполне традиционен и жестко придерживался древних уложений в описаниях, что-то скрывая, что-то нарочито искажая. Тем не менее сам факт открытого изложения секретных методик был невероятным новшеством. Его знаменитый труд «Баопу-цзы» («Мудрец, объемлющий первоначальную простоту») посвящен искусству алхимии.

Основным способом обретения вечной жизни в даосской среде считалось выплавление так называемой «пилюли бессмертия», которую называли еще «великим средством» (да яо), «золотым [раствором и перегнанной] киноварью» (цзиньдань), «золотым ростком», «чудесным средством». Главными ингредиентами были ртуть, мышьяк, серебро, золото, сера, иногда — куриный или мышиный помет, свиная кровь. Травы ценились весьма невысоко. Например, Гэ Хун считал, что они даже себя уберечь не способны и сгнивают каждый год. Так как же могут они продлить жизнь человеку?

Ингредиенты требовалось подбирать друг к другу в точнейшем соответствии. Затем они сплавлялись между собой в тигле, причем перегонялись до нескольких десятков раз. Полученное средство обычно зарывалось в землю в священных местах на несколько лет, помещалось под алтарь духов Земли. Но и это еще не обеспечивало эффективность пилюли — необходимо было правильно ее принимать. Например, одни снадобья следовало лизать каждый день, другие — лишь обмакнуть в воду, которую затем выпить.

Секреты изготовления «пилюли бессмертия» не могли передаваться тем, кто не прошел сложного посвящения. Овладевший необходимыми знаниями даос обычно удалялся высоко в горы, «взяв с собой лишь собственную тень». Все дни напролет он сплавлял многочисленные ингредиенты, нагревал в тигле мышьяк и серу, серебро и золото, ртуть и ее амальгамы, дробил в порошок минералы, искал в укромных местах помет «волшебного феникса» (в крайних случаях его можно было заменить пометом курицы), добавлял в снадобье кровь молодого зайца. Самые сложные и соответственно эффективные пилюли следовало перегонять не менее девяти раз (они так и назывались — «пилюли девяти возгонок»). Готовились к приему «лекарства от смерти» порой несколько десятков лет, разыскивались нужные составные части, тренировалось собственное сознание, — без этого пилюля могла не подействовать. В последние пятьсот дней даос много занимался дыхательными и медитативными упражнениями, а в течение ста дней до перехода в бессмертие никто не должен был нарушить его уединение.

Но вот постепенно сформировалась мысль: а нельзя ли представить человека в виде тигля, в котором сплавляются ингредиенты для пилюли бессмертия — «пневма»-ци и «семя»-цзин? Ведь и наш мир, — «пространство между Небом и Землей», как учил Лао-цзы, есть лишь меха, которые раздувают огонь, плавящий «человека истинного». Так рождается методика «внутренней алхимии» — нэйдань, которая стала противопоставляться алхимии «внешней» — вайдань. Именно «внутренняя алхимия» и привела к зарождению наиболее развитых и мистически глубоких систем саморегуляции.

Но во времена Гэ Хуна дыхательные и гимнастические системы туна, даоинь и синци в даосской среде рассматривались исключительно как вспомогательные. Не случайно Гэ Хун называл их «малым искусством», считая «великим средством» и «чудесным искусством» выплавление киноварной пилюли. Он признавал, что «благодаря даоинь можно отдалить старость», «благодаря синци можно продлить свои годы», но вот «благодаря чудесному средству можно стать безграничным», т. е. обрести вечность.

В среде закрытых даосских школ в ту эпоху практиковалось немало дыхательных систем. Лишь Гэ Хун упомянул во «Внутренних главах» своего труда около десятка — даоинь, синци, шици, туци («изгнание ци»), яньци («вдыхать ци»), туна и т. д. Но «самый великий» из них — это «зародышевое дыхание» (тайси). Суть «зародышевого дыхания», которое позже стало основным методом внутренней тренировки в некоторых школах ушу, Гэ Хун разъяснял так: «Тот, кто занимается зародышевым дыханием, способен дышать не через рот и нос, как зародыш в утробе матери, и таким образом достигает Дао. Начиная заниматься синци, проводи ци через нос и задерживай дыхание, замедляя число ударов сердца. Досчитав до ста двадцати, можешь потихоньку выдохнуть через рот. Положив лебяжий пух на рот, выдыхай так, чтобы он даже не затрепетал. Учась постепенно увеличивать число ударов сердца, через длительное время сможешь добиться тысячи ударов. Если добьешься тысячи ударов, то старость отступит, множество дней обратятся в один день» [124].

Таким образом, ключевое дыхательное упражнение заключалось в задержках дыхания, едва заметных выдохах и регулировании сердечного ритма психическим усилием.

В эпоху Гэ Хуна появляется около десятка подобных трактатов. Часть из них вошла в «Баопу-цзы», например, «Книга о вскармливании жизненности» («Яншэн шу»), «Канон массажа» («Аньмоцзин»), «Канон даоинь» («Даоинь цзин»), «Канон о питании шести видами ци» («Ши люци цзин»), «Канон зародышевого дыхания» («Тайси цзин»). Сам Гэ Хун не советовал ограничиваться лишь дыхательными упражнениями. Под даоинь он подразумевал и визуализацию различных духов, и долгое созерцание каких-либо предметов, пока они не начинали изменять свой цвет вплоть до слепяще-желтого. Затем следовало удерживать этот цвет в памяти — «сохранять его Единым», ибо считалось, что это свет Дао. Был и особый «грибной даоинь» — прием в качестве оздоровляющего средства древесных грибов. Так система даоинь начала постепенно превращаться в комплекс общеукрепляющих методик.

Что может быть естественнее, чем сама природа? Она не только пример для подражания, это лоно, в которое надо вернуться. Этой цели и служит «зародышевое дыхание», подводящее человека к состоянию «неродившегося ребенка». Для того же применялись упражнения, имитировавшие движения и дыхание животных. В первых веках новой эры было известно уже несколько десятков подобных упражнений. В конфуцианской канонической «Книге преданий» («Шан шу», VII–III до н. э.) мы можем встретить упоминания о «Танце ста животных», любимыми из которых были обезьяна, символизирующая хитрость и ловкость, тигр — символ ярости и мощи, журавль, образ которого связывался с долголетием и здоровым потомством. В трактате «Хуайнань-цзы» (II в. до н. э.) описан комплекс «Игры шести животных» (люциньси). В него входили такие упражнения, как «карабкающийся медведь», «вытянувшаяся в полете птица», «моющаяся дикая утка», «скачущая обезьяна», «смотрящая сова» и «оглядывающийся тигр». Большинство из них затерялось во времени, некоторые позже оформились в систему цигун и вошли составной частью в ушу. Самый известный «подражательный» комплекс даоинь — «Игры пяти животных» (уциньси) Не сохранилось никаких достоверных сведений о его первоначальном виде. То, что мы имеем сейчас — это комплекс, сложившийся в XVIII в.

Недостаток информации о древних «Играх пяти животных» и о ее создателе, лекаре Хуа То, обильно дополняется домыслами западных авторов. Тут и связь комплекса с шаолиньскими стилями «пяти зверей», и описания похождений Хуа То, и многое другое. Что же донесли до нас источники? Даты жизни известного врачевателя и последователя даосизма Хуа То (141?–208 гг.) установлены лишь приблизительно. Его биография упоминается среди «Жизнеописаний магов» в «Книге истории поздней Хань» («Хоу Хань шу»). Истории о врачебном мастерстве Хуа То пространно излагаются в «Хрониках Троецарствия» («Саньго чжи»). Хуа То родился в государстве Ши, ныне уезд Маошань в провинции Аньхой, там же, где и знаменитый полководец и правитель Цао Цао. Судьба еще не раз пересечет жизни этих двух замечательных людей, одна из которых закончится трагически. По достижении совершеннолетия Хуа То дали второе, «взрослое» имя Юаньхуа — «Первоначальное изменение». В молодости он учился у даосских магов, постигая систему даоинь. По версии, изложенной в «Неофициальной биографии Хуа То», он однажды забрел высоко в горы и заблудился. В горах повстречал бессмертных небожителей, которые и посвятили его в секреты своей практики [204].

Вскоре слава о талантливом лекаре распространилась по соседним провинциям, говорили, что нет таких болезней, с которыми он не мог бы справиться. Богатые правители специально посылали за Хуа То за сотни ли [41].

Рассказывали, что Хуа То сердцем чувствовал, какую дозу лекарства надо дать пациенту, и никогда не ошибался. Широко применял Хуа То искусство чжэньцзю (иглоукалывание и прижигание). Если не помогали ни лекарства, ни чжэньцзю, то Хуа То прибегал к операции. Этот факт весьма необычен, так как по традиционным китайским медицинским представлениям, нельзя было нарушать целостность тела. Хуа То впервые в китайской лечебной практике применил средство для обезболивания — мафосань, которое было приготовлено на основе даосских галлюциногенов. В его состав, вероятно, входили конопля, белый индийский дурман и японский лютик. В результате приема этого средства человек становился подобен мертвому либо пьяному [204].

Мастерство Хуа То в диагностике болезней поражало его современников. Однажды его призвал некий военачальник Ли, у которого тяжело заболела жена. Хуа То, прощупав ее пульс, сообщил: «Ваша супруга беременна, но ребенок не вышел из нее». Ли возразил: «Действительно, моя супруга была беременна, но ребенок уже родился». Однако Хуа То настаивал на своем. Военачальник не поверил Хуа То, и лекарю пришлось удалиться. Однако состояние женщины становилось день ото дня хуже, и почти через три месяца пришлось вновь обратиться к Хуа То. Тот еще раз осмотрел больную и подтвердил свой диагноз: «Ее пульс свидетельствует, что в ней есть ребенок. Раньше она уже понесла двумя детьми. Один ребенок вышел, и было много крови. Другой же ребенок так и не сумел родиться. Мать сама не почувствовала это, не поняли это и окружающие. Неродившийся ребенок не получил жизни и уже мертв». Затем Хуа То поставил несколько игл, и женщина почувствовала схватки, как при родах. Из нее вышел мертвый, весь почерневший ребенок, а сама она была спасена от смерти.

Китайский медик Хуа То (II–III вв.). Считается основоположником дыхательно-гимнастического комплекса «Игры пяти животных». Сегодня — одна из самых эффективных систем цигун

Не меньше, чем лечение больных, Хуа То занимала проблема сохранения физического и психического здоровья человека. На основе даосских гимнастических и дыхательных упражнений он создал комплекс, названный «Игры пяти животных» (уциньси), куда включил движения медведя, тигра, оленя, обезьяны и птицы (позже речь стала идти о журавле). Задачей комплекса было растягивание и скручивание тела в различных направлениях. Легенда рассказывает, что правитель Цао Цао не раз прибегал к услугам Хуа То. Однажды Цао Цао тяжело занемог и приказал разыскать Хуа То. Осмотрев владыку, лекарь сказал: «Быстро этой болезни не поможешь, потребуется долгий срок лечения, он может даже растянуться на месяцы». Хуа То давно не видел своих родных и сильно скучал по ним, поэтому, получив письмо из дома, тотчас собрался и направился в родные места. Цао Цао приказал немедленно вернуть лекаря. Но Хуа То устал от двора правителя и не собирался пускаться в обратный путь, к тому же его жена была тяжело больна. В гневе Цао Цао повелел схватить врачевателя и заточить в тюрьму. Советники уговаривали правителя освободить Хуа То, однако Цао Цао приказал предать его казни.

Лекарь, понимая, что подземный склеп станет его последним пристанищем, записал основы своей системы оздоровления и попросил стражника передать его записи на волю. Однако стражник, убоявшись наказания, сжег трактат Хуа То. А через некоторое время болезнь Цао Цао обострилась, и он понял, что лишь Хуа То может вылечить его недуг, или придется ему умирать [204]. Казалось, система «Игра пяти животных» навсегда потеряна. Но ученики лекаря, У Пу и Фан А, воссоздали ее и стали активно использовать в своей лечебной практике. Однако в настоящий момент никто не знает, как же выглядела уциньси первоначально. Сохранилось лишь несколько строк о ней.

Хуа То считал, что движение — основа жизни, однако движение не любое, но лишь то, которое согласуется с принципами естественности. Объясняя Фан А основы своей системы, он говорил: «Человеческое тело требует движения, но нельзя ничего доводить до крайности. Движение помогает переработать ци, полученное с пищей, способствует току крови и жизненного флюида, а болезни не могут возникнуть. Это похоже на дверной шарнир, который никогда не гниет. Это и есть система даоинь древних бессмертных небожителей, заключавшаяся в том, чтобы, подобно карабкающемуся медведю и птице, поворачивающей голову, скручивать поясницу и двигать суставами, чтобы отдалить старость. Я обладаю искусством, которое называется „Игры пяти животных“: первая — это игра тигра, вторая — игра оленя, третья — игра медведя, четвертая — игра обезьяны, пятая — игра птицы. Этим можно устранить болезни и облегчить передвижения. Если тело нездорово, проделайте одну из игр животных, веселитесь до пота, чтобы лицо порозовело, тело стало легким и появился аппетит» [204]. Хуа То особо выделял принцип игрового начала, советуя «веселиться до пота», при этом, как видно, необязательно было проделывать весь комплекс.

Фан А во всем следовал заветам своего великого учителя. Он прожил более 90 лет, сохранив «зрение и слух острыми и ясными, а все зубы крепкими» [204]. Фан А оказался не только искусным иглоукалывателем, хотя и не «вводил игл безрассудно», но, продолжая систему Хуа То, советовал своим пациентам больше обращать внимания на гимнастические упражнения и правильное питание. Его лечение позволяло без труда изгнать из тела человека «трех червей», которые считались одной из причин самых страшных физических и психических заболеваний. Поселяясь в теле человека, они медленно подтачивали организм. По одним версиям, «тремя червями» были глисты, острицы и солитеры. По другим — глисты, солитеры и аскариды. Вероятно, именно Фан А и завершил создание системы уциньси, которая не ограничивалась лишь гимнастическими упражнениями, но широко сочеталась с иглоукалыванием, прижиганием и диетологией.

Это почти все, что мы знаем о первоначальной системе уциньси и ее создателе. Несомненно, что Хуа То был хорошо знаком с основными положениями трактата «Весны и осени Люй Бувэя». Встречаются даже прямые параллели в высказываниях Хуа То, например, о дверном шарнире, который не гниет благодаря тому, что находится в постоянном движении, а черви-медведки не точат его. Под «вредным ци» Хуа То подразумевал ци, получаемое от питания злаками, подтверждая мнение ряда даосских школ.

Уциньси не являлась собственно оздоровительной системой в современном смысле слова. Это был метод воспитания «мудреца», который, упорядочивая свое тело, упорядочивает и Поднебесную, обретает Дао во всей его полноте. Смысл таких занятий выражался в одной из фраз «Весен и осеней рода Люй» («Люй-ши чуньцю», III в. до н. э.): «Когда вбираешь новое и отторгаешь старое, поры тела освобождаются, рафинированное ци обновляется с каждым днем, а дурное ци полностью удаляется. Это и есть достижение небесного долголетия, а способный к этому называется истинным человеком» [182].

Комплекс «Игры пяти животных»: медведя, тигра, оленя, обезьяны и журавля в том виде, как он сложился к XVIII в.

Уциньси усовершенствовал знаменитый даосский маг, один из патриархов школы Маошань, или Шанцин («Высшей чистоты»), Тао Хунцзин (456–536). В своем трактате «О вскармливании жизненности и продлении жизни» («Яншэн яньмин лю») он описал несколько типов дыхания, практикуемых во время выполнения комплекса: «выдувающее» (чу), «обычное» (ху), «отдувающее» (сюй), «звуковое» (хэ), «вздыхающее» (сы), «выплевывающее» (ту), «тяжелое» (си). Всего же в его системе существовало 12 типов дыхания и шесть видов циркуляции ци. Тао Хунцзин разделил каждое движение уциньси на два, таким образом образовалось 10 движений, шесть из которых выполнялись лежа, три — стоя и одно — сидя [160]. Во время выполнения комплекса занимающийся имитировал походку и повадки животного, издавал крики. Например, выполняя упражнения «игры медведя», надо было ходить, переваливаясь, тяжело дыша. «Игра тигра» требовала «яростного выражения лица», руки следовало держать в положении «тигриных лап», расставив и чуть согнув пальцы, и при этом громко рычать.

Важным этапом подготовительных упражнений была методика полного расслабления тела путем проведения ци по «небесному круговороту» — системе «каналов», по которой проходит суточный цикл циркуляции «пневмы». Затем следовало «обратить взгляд внутрь себя», отвлечься от внешнего мира, достигая недуального состояния «истинного человека». «Великий покой», в котором находился адепт, порождал «великое движение», т. е. движение начиналось как бы само собой, без всякого волевого приказа, естественно и спонтанно.

Перед каждым из пяти упражнений уциньси проговаривался речитатив, настраивающий на необходимое состояние. Например, перед «игрой тигра» говорили: «Образ тигра — могучего и яростного царя зверей. Снаружи он тверд, а внутри гибок, но в гибкости содержится твердость. Он двигается будто ветер, спокоен, как луна. Его удары сокрушающи, боевая мощь огромна».

Во время выполнения комплекса адепт проводит ци по каналам, последовательно «закрывая» или «открывая» активные точки. Если выполнять движения в должном порядке, то пневма-ци, протекая по заднесрединному каналу думай (первые две «игры») и по переднесрединному каналу жэньмай (последние три «игры»), описывает так называемый «малый небесный круг».

Последовательность выполнения упражнений комплекса уциньси была связана с теорией «взаимопорождения» и «взаимопреодоления» «пяти элементов». Каждому из них соответствует свой тип «игры»: металлу — «игра» тигра, воде — медведя, дереву — оленя, огню — птицы, земле — обезьяны [160].

По пятиричной нумерологической схеме строилась вся «игра пяти животных». После того, как занимающийся налаживал циркуляцию пяти видов ци, он переходил к проведению ци по каналам в соответствии со схемой взаимодействия «элементов» и соответствующих им внутренних органов. Все это было призвано предотвратить возникновение «пяти видов болезней» (чжи убин).

Постепенно комплекс уциньси эволюционировал от несложного набора гимнастических упражнений до многоплановой системы, сформировавшейся в XVII–XVIII вв. Впервые система уциньси была описана даосом Чжоу Люйцином в 1821–1851 гг., на основе чего и составлено первое рисованное пособие. Трактат Чжоу Люйцина, хотя и рассказывал об основах уциньси, однако практически не описывал методы управления циркуляцией ци, что характерно для большинства «тайных книг» по ушу.

Наряду с комплексом, приписываемым Хуа То, возникали и другие дыхательные и гимнастические системы, по-прежнему называвшиеся даоинь. Самой знаменитой из них стала бадуаньцзинь — «Восемь отрезов парчи». Ее элементы появились, вероятно, в VII в., но распространение она получила лишь к X в. Бадуаньцзинь считалась «сокровенной и чудесной», не случайно в ее названии присутствует слово «парча» — символ красоты и ценности. Мистические даосские системы, попадая в народные массы, превращались в системы оздоровления и поддержания психического равновесия. Восемь упражнений, входивших в бадуаньцзинь, особой сложности не представляли — плавные повороты корпусом, наклоны, приседания, разведения рук в стороны. Эта система пользовалась колоссальной популярностью среди светской элиты как способ «успокоения сознания». Так, в одном из самых знаменитых сборников сведений из разных областей знаний «Иллюстрированном собрании трех драгоценностей» («Саньцай тухуэй» Ван Чжая), целый раздел посвящен именно бадуаньцзинь. В ту эпоху она оказывается наиболее «репрезентативной» и известной из всех систем даоинь.

Но, как нередко бывает в истории мистических учений, утратив свою эзотерическую направленность, многие системы даоинь начали стремительно усложнять внешнюю форму. Например, бадуаньцзинь в XII в. разделяется на «гражданский раздел», где все восемь классических упражнений выполнялись сидя, и «боевой раздел», где упражнения выполнялись стоя. Возникло несколько десятков версий знаменитого труда по даоинь «Ицзинь цзин» («Канон об изменениях в мышцах»), все они претендовали на безусловную «истинность», хотя подавляющее большинство представляло собой крайне бездарные подделки.

Сунь Сымяо (VI–VII вв), выдающийся ученый, медик, каллиграф. Разработал теорию взаимосвязи «телесного и психического» и их укрепления посредством особого «внутреннего искусства».

Системы, объединенные названиями «яншэншу» («искусство вскармливания жизни»), «даоинь» или «нэйгун», постепенно становились комплексными и многофункциональными, практиковались с самыми разными целями. Эту тенденцию ярче всего выразил известный философ, знаменитый медик и знаток яншэншу Сунь Сымяо (581–682 гг.). Он в равной степени прекрасно знал буддийские каноны и даосские наставления, обучался у лучших медиков своего времени. Его более чем столетняя жизнь (!) пролегла через три сменившие друг друга династии — Северную Чжоу, Суй и Тан. Во время «великой смуты» конца Северной Чжоу (557–581 гг.) он удалился в горы Тайбайшань — «Великие белые горы», где несколько лет жил отшельником. В начале династии Суй его пригласили занять высокий придворный пост, но Сунь Сымяо решительно отказался. Лишь в девяностолетнем возрасте он спустился с гор, понимая, что его знания не должны умереть вместе с ним.

С этого времени великий старец начал преподавание своей системы яншэншу, писал трактаты, рассказывал о способах саморегуляции, рациональном питании. То, что он изложил в своих трудах, является своеобразной адаптацией закрытого искусства для широких, в основном аристократических кругов.

Ключевой принцип Сунь Сымяо звучал так: «телесное и психическое взаимосвязаны» (шэньсинь бинчжун). Однажды к Сунь Сымяо пришел крупный чиновник Лу Чжаолин и поинтересовался: «Когда знаменитый врач желает излечить болезнь, каким путем он следует?». В ответ Сунь Сымяо поведал о древнейшем принципе взаимозависимости Неба и человека: «Я слушаю благие поучения Неба и требую, чтобы люди усвоили их. Человек, понявший эти благие поучения, также будет иметь свой корень в Небе». «Каковы же требования к вскармливанию своих природных свойств?», — продолжал спрашивать чиновник. Сунь Сымяо предъявил к мужу, который стремится к совершенству, два требования: сей муж должен быть серьезен по отношению к самому себе и благоговеен по отношению к окружающему миру [163].

Благоговение — особое, трепетно-доверчивое отношение к жизни. «Коль человек не благоговеен, как же достичь великой мощи? Тот, кто благоговеен, выходит из врат жизни и смерти, сущего и несущего миру» [163].

Сам Сунь Сымяо базировал свою систему на принципе «зародышевого дыхания» мага Гэ Хуна. То, что предложил Сунь Сымяо в качестве системы саморегуляции, хотя и требовало немалого времени, все же было вполне доступно каждому. На начальных этапах Сунь советовал заниматься лежа, полностью расслабившись, прикрыв глаза, и практиковать недолгие задержки дыхания, сначала на три, потом на пять, семь и девять счетов. Тот, кто мог без труда задержать воздух на двенадцать счетов (один счет соответствовал вдоху и выдоху), тот входил в состояние «малого проникновения». Практиковать эти упражнения, следуя даосской традиции, необходимо было в полночь, когда господствует «ци жизни» (шэн ци), в отличие от светлого времени суток, когда властвует «ци смерти» (сы ци).

Но дыхательная практика — лишь половина искусства. Сунь Сымяо и здесь следовал древним даосским рецептам «сохранения Единого». Для него «путь сохранения Единого» заключен в обретении единства телесных ощущений благодаря множественной концентрации. Например, в своем трактате «Наставления об истинной середине» («Чжэнь чжун фан») он советует сосредоточивать внимание одновременно на точке минтан между бровями, на точке тунфан на груди и на нижней области даньтянь. Лишь тогда, считал он, можно достичь той удивительной границы бытия, когда «ушам нечего слышать, глазам нечего видеть, а сердцу не над чем размышлять» (напомним, что для китайцев сердце — средоточие психической и умственной деятельности).

Система яншэн шу позволяла уподобить тело даосской «гулкой пустоте пещеры». Сунь Сымяо так рассуждал по этому поводу: «Тело является полой пещерой для одухотворенной ци. Если одухотворенная ци сохраняется, то тело обретает здоровье и силу… Коль сумел обрести покой и ци не рассеялась, то сердце в теле успокаивается. Когда покой приходит к ним обоим (т. е. в тело и сердце. — А. М.), то тело обретает долголетие и навсегда поселяется в источнике Дао» [163].

Сунь одним из первых заговорил о системе даоинь в рамках чань-буддийской традиции. Его неожиданные сентенции-советы вполне сопоставимы с парадоксальными высказываниями гунъань (яп. «коан») чаньских патриархов: «Этот способ не заключен ни в питании ци, ни в сглатывании собственной слюны, ни в самоограничениях. Если хочешь есть — так ешь, надо отдохнуть — отдыхай. Свобода заключена в самой себе, а коль не будет препятствий на этом пути, то и не будет достижений. Посредством пяти времен и семи моментов (этапы обучения даоинь. — А. М.) войдешь в состояние зародыша и в медитации обретешь внутреннее созерцание» [163]. Итак, главное — не упражнения, не методики, а свобода и «непривязанность» разума, естественность, сводимая к бесконечности узоров первобытного вселенского хаоса.

Методикам Сунь Сымяо следовали сотни людей из числа китайской аристократии, а его трактаты по яншэн шу «Способы даоинь с использованием движений поясницы» («Яотун даоинь фа»), «Упражнения Дамо из Индии» («Тяньланьго Дамо фа») и другие хранились при императорском дворе. Необычность учения Сунь Сымяо заключалось в том, что он всячески предостерегал своих последователей от слепой веры в «метод» и «способ», взывая исключительно к обретению внутренней свободы. Такая метаформа отказа от «метода», который является основным препятствием на пути обретения Дао, звучит в устах и чаньских патриархов: «Не имей метода в качестве метода, откажись от пути, который является путем».

Обратим внимание — китайские мудрецы не проводили границу между здоровым образом жизни и поддержанием духовной гигиены. Формирующийся комплекс боевых искусств не мог не перенять эту своеобразную идеологию «абсолютного здоровья». Всякое боевое действие обретало символическое звучание, становясь не просто методом боя, но способом «пестования внутренней природы».