Глава 11

ПЕРЕЕЗД НА АПЕННИНЫ

После неудачного выступления на чемпионате Европы у меня не было никакого желания отдыхать, и остаток лета я провел в Манчестере, стараясь как можно быстрее забыть об июньском разочаровании, чтобы с новыми силами и устремлениями вступить в новый сезон с «Эвертоном».

Шестое место в премьер-лиге воодушевило и команду, и ее болельщиков, которые стали лелеять надежду на возвращение славных времен. Но сами по себе эти времена вернуться не могли, и наш тренер Джо Ройл чувствовал острую необходимость усилить команду, сделать ее конкурентоспособной, тем более что уровень игры в премьер-лиге постоянно повышался. Ведущие клубы стали активно приглашать высококлассных иностранных футболистов, воспользовавшись результатами сенсационного «дела Босмана».

15 декабря 1995 года мировой футбол начал меняться и вскоре изменился до неузнаваемости. Именно в этот день, который без малейшего преувеличения можно назвать историческим. Европейский Суд справедливости в Люксембурге вынес решение в пользу Жан-Марка Босмана, до той поры никому не известного скромного футболиста второразрядных клубов. В свое время ему не позволили перейти из бельгийского «Льежа» во французский «Дюнкерк» (хотя его контракт истек, «Льеж», тем не менее, заявил на него свои права и в итоге воспрепятствовал переходу), и возмущенный несправедливостью игрок начал судебную борьбу.

Эта борьба продолжалась пять лет, стоила ему карьеры и всех сбережений, разрушила семью (не выдержав напряжения такой жизни, от него ушла жена), но в итоге увенчалась успехом. Суд признал, что действовавшие тогда в европейском футболе законы не соответствовали законам общества. В результате было решено, что футболисты, как и представители любой другой профессии, могут свободно перемещаться в пределах Европейского Союза в поисках работы. Л значит, существовавшие в разных лигах лимиты на иностранных игроков нарушали права человека и должны были быть отменены. Кроме того, по истечении контракта с клубом футболист получал статус свободного агента, и клуб не имел на него никаких прав и не мог распоряжаться его судьбой.

Многие считали, что «дело Босмана» - бомба, которая взорвет европейский футбол. На самом деле взрыва не произошло, но футбол действительно изменился. И английский в первую очередь. В страну хлынул поток квалифицированных игроков из-за рубежа, и вскоре появилось немало команд, в составе которых почти не было британцев.

Понятно, что многим такие перемены были не по душе, велись долгие разговоры о потере клубами национальной принадлежности, но поделать ничего было нельзя: футбол обязали жить по общим законам общества. И сегодня, кажется, никто уже не сокрушается по этому поводу. По крайней мере, болельщики, скажем, «Арсенала» или «Челси» (в этих командах иной раз вообще не было английских игроков) привыкли довольно быстро. Поклонники прежде всего хотят, чтобы их любимые клубы выигрывали, и если желаемый результат достигается, они не смотрят на национальность тех, кто приносит им радость.

В 96-м году иностранцев в премьер-лиге становилось все больше и больше, и уровень игры большинства команд стремительно возрастал. Видя это, Джо Ройл понимал, что «Эвертону» без солидного укрепления состава будет трудно рассчитывать на дальнейшее продвижение вверх по турнирной таблице. И он тратил множество сил, энергии и времени на то, чтобы убедить руководство занять активную позицию на трансферном рынке. Но успеха не добился. Быть может, у «Эвертона» просто не было денег для того, чтобы на

равных конкурировать с такими мощными клубами, как «Манчестер Юнайтед», «Ливерпуль», «Арсенал» или «Челси». А может, директорат не считал это необходимым. Но так или иначе, никаких серьезных приобретений сделано не было.

Правда, мы все равно начали сезон неплохо, одержали несколько побед, но со временем отсутствие так называемой «длинной скамейки», то есть большой группы квалифицированных игроков запаса, начало сказываться, и к концу осени у уставшей команды начался спад.

Спад не миновал и меня, но до этого я получил еще один ценный индивидуальный приз. В октябре меня признали лучшим игроком Мерсисайда.

Этот приз был учрежден тремя годами ранее газетой «Ливерпуль эхо». Она призвала своих читателей определить лучшего футболиста в графстве, причем, естественно, не только среди игроков «Ливерпуля» и «Эвертона». Рассматривались и кандидатуры тех, кто выступал за более скромные команды низших лиг, и, кстати, первым обладателем приза стал именно такой игрок - знаменитый ирландский нападающий Джон Олдридж, могучий, несгибаемый форвард. Он несколько лет играл за «Ливерпуль», затем за испанский «Реал Сосьедад», а заканчивал свою долгую и яркую карьеру в мерсисайдской команде первого дивизиона «Трэнмир Ровере».

Лучшим игроком графства он был признан в 93-м, когда ему было 35 лет, а в следующем году отправился с ирландской сборной на чемпионат мира в США, где, правда, выходил в основном на замену. Но за клуб продолжал играть еще несколько лет - и именно играть, а не доигрывать. К примеру, в сезоне 1995/96, когда мы с ним были, так сказать, земляками, он наколотил за «Трэнмир» в чемпионате первого дивизиона ни много ни мало 27 голов!

Вслед за Олдриджем лучшими игроками Мерсисайда дважды признавались молодые футболисты «Ливерпуля» - Робби Фаулер и Стив Макманаман. И только на четвертый год праздник пришел на улицу болельщиков «Эвертона»: на сей раз обладателем почетного титула стал я.

Этот титул я называю почетным вовсе не для того, чтобы повысить свой авторитет в чьих-либо глазах. Я действительно считаю его очень важным для себя, ведь он свидетельствует о том, что меня признали не только собственные, но и чужие болельщики.

Нетрудно предположить, что у «Ливерпуля», более титулованного и знаменитого на весь мир клуба, поклонников в Мерсисайде больше, чем у любой другой команды. Наверняка они составляют большинство и среди читателей «Ливерпуль эхо», так что если бы при голосовании все руководствовались лишь своими пристрастиями, призы неизменно доставались бы игрокам только одной команды. Но, выходит, голосовали они не сердцем, а умом, отчего и картина складывалась, похоже, объективная.

Вообще объективность - одна из удивительных черт английских болельщиков, которая всегда восхищала и продолжает восхищать меня до сих пор. Из-за нескольких печальных инцидентов, организованных головорезами, о британских любителях футбола ходит во всем мире дурная слава. И это можно понять, хотя, если задуматься, будет крайне неверно делать вывод о сотнях тысяч болельщиков на основании поступков нескольких десятков, пусть даже сотен, хулиганов.

Да, естественно, когда ты играешь в гостях, поклонники команды соперников во время матча могут освистывать тебя и изощряться во всяких обидных репликах в твой адрес. Я понимаю это и считаю частью игры. Но при этом любой болельщик всегда способен оценить хорошее техническое действие, красивый эпизод, яркую игру соперника. Так что когда матч закончен и эмоции остались позади, вы всегда можете рассчитывать на то, что стадион, обрушивавший на вас свой гнев в течение полутора часов, проводит вас с почестями, если вы того заслуживаете.

Думаю, будет справедливо сказать, что английская болельщицкая культура - это уникальное явление. По крайней мере, я нигде больше такого отношения к футболу и футболистам не встречал.

В том, что я живу в каком-то удивительном футбольном мире, я продолжаю постоянно убеждаться и сейчас, будучи игроком «Саутгемптона». Когда мы собираемся на тренировочной базе, нас перед началом занятий часто отправляют в одну из комнат, где разложены футболки и мячи с символикой клуба, и мы по очереди подписываем их, чтобы они потом стали вожделенными сувенирами и призами для наших болельщиков. Многие поклонники, пользуясь случаем, передают через работников клуба и свои собственные реликвии, чтобы получить автографы любимых игроков. И я иногда обнаруживаю на столе свои фотографии разных лет. Когда еще не были распространены открытки с моим портретом в форме «Саутгемптона», болельщики приносили мне на подпись все, что смогли достать: то я в красных цветах «Манчестера», то в синей майке «Эвертона» или «Глазго Рейнджере». Иной раз встречались даже ксерокопии газетных вырезок.

Эти картинки всегда трогали меня. Я понимал, что людям, приносившим их, было совершенно безразлично, какая на мне форма, они хотели получить автограф Андрея Канчельскиса, и цвет футболки их абсолютно не волновал. Почему-то мне кажется, что такое невозможно ни в одной другой стране. Скажем, в Италии, если бы я сперва играл за «Фиорентину», а потом перешел в «Ювентус» или «Милан», то любой болельщик моего нового клуба, попадись ему моя фотография в прежней команде, попросту разорвал бы ее на мелкие кусочки. Он бы не допустил, чтобы в его коллекции оказалась открытка пусть даже любимого игрока, но в других цветах. В Англии, как я убедился, к этому относятся совсем иначе.

Итак, «Эвертон» осенью 96-го начал понемногу сдавать свои позиции. Джо Ройл безуспешно пытался усилить команду, без устали споря с директорами. Я, как мог, пытался поддержать тренера, поскольку понимал его правоту.

Должно быть, мои успехи в предыдущем сезоне повысили мнение Ройла о российских футболистах, потому что он был не прочь заполучить кого-либо из моих соотечественников. По моему совету он обратил внимание на Витю Онопко, который тогда играл в «Овьедо», а еще к нам приезжал на смотрины Игорь Добровольский, но всем этим планам не суждено было сбыться из-за упрямства руководства.

В итоге Ройл в скором времени окончательно испортил отношения с директорами и был вынужден уйти. Правда, я ушел еще раньше, и мои отношения с руководством тоже были в тот момент далеки от идеала.

В ноябре общий спад команды совпал и с моими проблемами. Я долго и серьезно болел, подцепив какой-то вирус. Болела вся моя семья - и Инна, и Андрюша. Вирус оказался какой-то цепкий, и избавляться от него пришлось долго. А тут еще пресса, как всегда в самый неподходящий момент, начала непонятную кампанию против меня.

Поводом для этого стало одно из моих интервью, в котором я попытался поддержать нашего тренера в его стремлении укрепить состав. Уж не знаю, что стало первопричиной того, что мои слова появились на страницах газет в совершенно искаженном виде. Быть может, я сам неудачно сформулировал свою мысль, а может, всему виной неточный перевод. В то время я вполне мог объясниться по-английски во всех бытовых ситуациях и дать короткое интервью прессе или телевидению, но во время более обстоятельных и серьезных разговоров с журналистами предпочитал пользоваться помощью переводчика - во избежание недоразумений. Впрочем, в том случае избежать недоразумений не удалось, но перевод здесь, возможно, ни при чем.

Когда меня спросили об уровне и возможностях «Эвертона», я ответил, по-моему, весьма взвешенно и трезво. Сказал, что мне очень нравится команда, что я прекрасно отношусь к партнерам и тренерам, что мечтаю добиться с клубом больших успехов. Но при этом заметил, что нужно реально и объективно оценивать собственные возможности, понимать, на что ты способен, а на что - нет. И если хочешь повысить планку, нужно работать в этом направлении, усиливать состав, приобретать хороших игроков. Конечно, говорю, если бы у нас была возможность купить пять-шесть исполнителей мирового уровня, мы могли бы мечтать о достижениях совсем другого порядка. Но если такой возможности нет, значит, нужно трезво смотреть на вещи и сознавать, где предел твоих возможностей.

В общем, как видите, я говорил все то, что говорил и Джо Ройл нашему руководству. И я надеялся, что это интервью поможет тренеру, что общественное мнение окажется на его стороне. Но на деле вышло совсем не так.

Наверное, любое явление в жизни можно объяснить по-разному - так, как это выгодно тому, кто объясняет. Помните знакомую с детства дилемму: стакан наполовину полный или наполовину пустой? Или популярный анекдот про забег двух соперников, в котором один занял почетное второе место и получил большую серебряную медаль, а другой пришел к финишу предпоследним?

Вот и любые слова, особенно при переносе с устной речи на бумагу, можно перевернуть с ног на голову. Вам показалось что-либо крамольное в том, что я говорил журналисту? Нет? Мне тоже. Но когда я увидел газету, у меня волосы встали дыбом. Началось все с заголовка: «Канчельскис считает «Эвертон» не более чем посредственным клубом». И дальше понеслось: мол, я считаю, что игроки у нас плохие, что половину из них нужно срочно заменить, что в таком составе мы ни на что не способны и т. д. и т. п.

И вот что интересно: по сути, журналист ничего за меня не выдумывал. Он действительно изложил то, о чем мы с ним говорили, но как?! Во многих случаях то, как ты говоришь, не менее важно, чем то, что ты говоришь, а иногда и в сто раз важнее.

Сейчас, пользуясь случаем и имея, так сказать, собственную трибуну, я, возможно, сумею убедить вас, незаинтересованных и посторонних наблюдателей, в том, что это интервью было ничем иным как полным извращением всех моих мыслей - с первой до последней строки. Могу привести и какой-нибудь логический довод: скажем, может ли человек в здравом уме называть свою команду посредственной, а партнеров бездарными? Даже если бы я действительно так считал, разве стал бы я ни с того ни с сего портить отношения с теми, с кем мне предстояло каждый день сталкиваться в жизни?

Да, вам-то я могу это объяснить, но мог ли я объясниться тогда с каждым партнером, который, прочитав эту статью, конечно же, имел полное право обидеться? И с каждым болельщиком, который имел основания считать, что я просто плюнул ему в душу? И с тренером, которому я хотел помочь, а вместо этого якобы раскритиковал созданную им команду?

К счастью, и Джо Ройл, и многие ребята, видимо, были привычны к подобному поведению прессы, и я не могу сказать, что эта публикация сделала меня их врагом. Но сам я был совершенно выбит из колеи, учитывая к тому же, что продолжительная болезнь тоже не способствовала поднятию духа.

Газетчики же продолжали свое дело, словно по чьему-то заказу поведя против меня целенаправленную кампанию. Однажды, к примеру, мне задали безобидный вопрос: «А не хотели бы вы поиграть в Италии, чья лига считается сильнейшей в Европе?» Я искренне, без задних мыслей, ответил: «Да, итальянский футбол очень силен, и мне было бы интересно когда-нибудь проверить в нем свои силы». В итоге появилась статья: «Канчельскис хочет уехать в Италию». Как водится, появились и различные домыслы: мол, то «Милан» интересуется мною, то «Фиорснтина».

Хотя тот факт, что несколько позже я действительно оказался в «Фиорентиие», причем совершенно неожиданно для самого себя, заставил меня задуматься: а может, это были и не домыслы вовсе? Не берусь судить. Возможно, уже тогда клубы вели втайне от меня какие-то переговоры. Но одно могу утверждать точно: никакой моей инициативы в этом не было.

Несмотря на все проблемы, нужно было продолжать жить и играть. Как я уже сказал, в конце осени дела у нас шли неважно, но иногда нам все-таки удавалось демонстрировать отличный футбол и радовать наших болельщиков. Так было, например, 16 ноября, в день, когда исполнялось ровно два года со дня прибытия Джо Ройла на «Гудисон Парк». Мы принимали «Саутгемптон» и преподнесли своему тренеру прекрасный подарок в виде крупной победы -7:1. Я забил два гола (один из них головой), но героем матча стал Ник Бармби, только что перешедший к нам за 5,7 миллиона фунтов и побивший мой трансферный рекорд. А наше преимущество было столь велико, что в перерыве Джо Ройл произвел замену вратаря, дав отдохнуть нашему первому номеру Невиллу Саутхоллу.

Примечательно, что в тот день нашим соперником был «Саутгемптон». Наша победа напомнила о тех днях, когда молодой Ройл сам выступал за «Эвертон». Было это двадцатью пятью годами раньше, и однажды наш будущий тренер забил «Саутгемптону» четыре гола и «Эвертон» выиграл - 8:0.

Такие матчи, конечно, имели право войти в историю, но, увы, были для нас редки. В основном же результаты мы показывали весьма бледные и особой надежды на повторение успеха предыдущего сезона не имели. В итоге весной 97-го «Эвертон» занял в премьер-лиге лишь 15-е место. Но меня в тот момент в команде уже не было.

Мой переход в «Фиорентину» был осуществлен внезапно и стремительно, словно в каком-то детективном романе.

Заканчивался январь 97-го, я не играл, так как залечивал небольшую травму, и регулярно появлялся на базе для встреч с доктором. В один из таких дней на базу позвонили из клуба и передали мне, чтобы я, закончив процедуры, не уезжал в Манчестер, а остался неподалеку, где-нибудь в Ливерпуле.

Не знаю, чем была вызвана такая просьба, ведь Манчестер не так уж далеко, но я не стал выяснять, а отправился к доброму другу и помощнику Джорджу Скэнлону.

Мы познакомились в Джорджем после моего приезда в «Манчестер Юнайтед». Это очень образованный человек, профессор, который в 50-е, учась в Кембриджском университете, был капитаном тамошней футбольной команды. Он прекрасно знал русский язык и в течение многих лет был, можно сказать, связующим звеном между британским и советским футболом. Джордж помогал многим нашим игрокам, попадавшим в Великобританию, в том числе Сергею Балтаче, Олегу Кузнецову и, конечно же, мне. Помогал освоиться не только в новом клубе, но и в непривычной жизни.

Он жил в Ливерпуле, где во время нашей первой встречи занимал пост декана факультета местного университета. В 96-м он уже был на пенсии, и я, зная, что непременно застану его дома, отправился к нему прямо с тренировочной базы.

Часов шесть - примерно с часу дня до семи вечера - мы просидели у Джорджа в полном неведении. Оставалось только догадываться, зачем я понадобился руководству именно в этот день.

Но вот мне позвонили и попросили приехать в офис клуба. Мы поехали вместе с Джорджем и около восьми, добравшись до места, обнаружили там довольно большое скопление людей. Председателя совета директоров «Эвертона» не было, но зато были сразу несколько руководителей рангом пониже. Были там и итальянцы, одного из которых я сразу узнал. Это Джанкарло Антониони, которого я помнил еще игроком по трансляциям с чемпионата мира 1982 года в Испании. Тогда итальянцы стали лучшими на планете, и Антониони был одним из главных действующих лиц в полузащите этой команды. Помню, он произвел на меня прекрасное впечатление своей артистичной игрой, так гармонировавшей с его элегантной внешностью, и я очень расстроился, когда травма, полученная в полуфинале против Польши, помешала ему сыграть в решающем матче против ФРГ.

За 15 лет Антониони мало изменился, и я сразу узнал его, такого же изящного и интеллигентного, каким он был на поле. Как мне тут же сообщили, он занимал пост генерального менеджера в «Фиорентине».

И в тот же момент мне сообщили еще кое-что: а именно, что меня продали «Фиорентине». Так и сказали с порога: итальянцы предложили хорошие деньги, нам сейчас как раз деньги нужны, так что, будь добр, подпиши теперь с ними личный контракт, и все будет хорошо. Только сделай это прямо сейчас, потому что завтра в Италии закрывается зимнее трансферное окно.

Я был настолько ошарашен, что просто не мог ничего сообразить. Агента в тот момент у меня не было, а Джордж не мог ничем помочь, поскольку в таких вопросах не силен. Будь рядом со мной кто-то компетентный, он хотя бы подсказал мне, что можно не слишком торопиться. Трансферный период в Италии заканчивался не на следующий день, как мне сказали, а через два дня, так что я вполне мог взять сутки на размышление.

Но о чем я мог размышлять? О том, что могу не подписывать контракт? Да, это так, и без моего желания никто не мог заставить меня перейти в другой клуб. Но в чем смысл такого шага? Настроить против себя руководство «Эвертона» и сидеть на лавке?

Наверное, агент смог бы использовать лишний день на то, чтобы выбить для меня лучшие условия. Но этот вопрос не имел для меня особого значения. Изучив предложенный мне спортивным директором «Фиорентины» Оресте Чинкуини контракт на четыре года, я посчитал его условия вполне приемлемыми, а торговаться я никогда не умел, да и не хотел. Я футболист, а не коммерсант, чтобы там ни говорили те, кто в моих переходах из клуба в клуб пытался усмотреть стремление добиться повышения зарплаты.

В общем, контракт я подписал. Было в тот момент уже часов 11 вечера. И мне сразу же сказали, что нужно лететь во Флоренцию.

Вместе со Скэнлоном и Антониони мы отправились в Манчестер. Поездка, надо сказать, была не самой удобной, так как утром я приехал в Ливерпуль на машине Инны (она в то время находилась в Москве). А машина была - «Порше», и у нее имелись только два передних сиденья. Кое-как втиснувшись на них, мы поехали ко мне домой, где я собрал немного вещей, чтобы тут же направиться в аэропорт Ливерпуля. Там нас ждал личный самолет президента «Фиорентины» Витторио Чекки Гори.

В аэропорт мы прибыли во втором часу ночи, а разрешения на вылет ждали почти до четырех. Любую свободную минуту я старался использовать для сна, хотя в том возбужденном состоянии, в каком я находился, уснуть было непросто. Но впереди меня ждала напряженная программа, так что нужно было хоть как-то попытаться прикорнуть. Удавалось мне это плохо.

Уже в девять утра во Флоренции меня ждал клубный врач. Начался медосмотр, тянувшийся часа три, а то и четыре. В Италии вообще очень строго относятся к вопросам здоровья спортсменов, а тут еще нужно было сразу получить полную картину моего состояния, так как контракт должен был отправляться на регистрацию в Федерацию футбола, и «Фиорентина» боялась совершить ошибку. Тем более что, как я сказал, у меня в тот момент была незалеченная травма.

После того как буквально каждый квадратный сантиметр моего тела был сканирован с помощью различных приборов, врачи пришли к выводу, что я годен для службы их клубу. И мы сразу отправились на презентацию.

У офиса клуба собрались тысяч пять-семь болельщиков и, конечно же, множество журналистов, с которыми я общался часа полтора. Не будь рядом Джорджа Скэнлона, не знаю, как бы я все это выдержал после такой безумной ночи.

А когда я собирался выйти к болельщикам, случился любопытный эпизод. Ко мне подошел какой-то человек и что-то сказал на ухо. Я, естественно, ничего не понял, но мне объяснили. Оказывается, он посоветовал мне снять галстук. Потребовались дальнейшие объяснения, после которых я, наконец, все понял. Дело в том, что галстук на мне был в черно-белую полоску. А именно так выглядит форма «Ювентуса» - злейшего врага «Фиорентины». И болельщики, понятно, были бы очень озадачены, увидев меня в таком одеянии. Галстук я быстро стянул с шеи и запихнул в карман, а потом при первом удобном случае кому-то подарил (вещь-то была хорошая, несмотря на цвета, и выбрасывать было жалко).

Не помню, как мне удалось дождаться окончания всех мероприятий. От усталости просто валился с ног. В тот же день меня отправили назад в Манчестер, дав несколько дней на отдых, чтобы я мог со всеми попрощаться, собрать вещи и на денек-другой слетать в Москву.

Вот так я в одночасье оказался в «кальчо».