Глава 38

Лишь нерожденное в тебе не умрет никогда.

Осенью 1985 года я узнал, что Сережа повесился. Это был сильный удар. Я любил его, и глубокая печаль во мне скоро уступила место гневу — гневу на Тошу. Сережина смерть лежала на нем, поскольку Сережа был последним из всех нас, оставшимся с Тошей до конца. Он был легким, светящимся, почти невесомым, с не сходившей с лица детской улыбкой. Вероятно, из-за моего мрачного характера мне почему-то казалось, что эта улыбка не предвещает ничего хорошего. Еще в Армении я как-то спросил Сережу, что он будет делать, если наша команда развалится. "Покончу с собой", — ответил он мне.

После развала нашей группы в конце 1980 года Тоша и остававшиеся с ним Джон и Сережа перешли на нелегальное положение, поскольку КГБ начал наступать им на пятки. Они жили то по случайным квартирам, то в палатках в лесу. Об их жизни в тот период ничего неизвестно, и впоследствии мне пришлось восстанавливать ее буквально по кусочкам.

Подпольная жизнь была нелегка. У Тоши не было паспорта, который он не получил из-за того, что отказался обрезать свои длинные волосы, — любая проверка документов могла закончиться для него печально. Фотография для так и не полученного паспорта есть в этой книге. Денег часто совсем не было, приходилось голодать. Заниматься лечебной практикой в Ленинграде было небезопасно, и они ездили на заработки в другие города.

Но вся эта неустроенность, бездомность и нищета были, конечно, ничем по сравнению с уходом потока. Сила, в конце концов, оставила их, поскольку Тоша замкнул энергию на себя, и принцип расширения потока был нарушен. Им пришлось пройти сквозь тот же ад, в который попал я, уйдя из группы. Отказавшись от своей миссии и некоторое время еще сохраняя энергию, Тоша посвятил себя медитации, рисованию и писанию. В этом, конечно, не было ничего плохого, но данный нам поток не предназначался для личного пользования. Он пришел, требуя от нас жертвы, и пока мы играли по его правилам и жили, не принадлежа себе, наша жизнь напоминала волшебную сказку. Но никто из нас так и не изжил до конца своего «я», со всеми его фантазиями, притязаниями и страхами. Тоша был сильнее и опытнее всех. Его эго было очищено, но не разрушено. Для того же уровня служения, который был предложен нам, все личные амбиции и желания следовало сжечь. Никто из нас к этому не был готов.

Джон ушел от Тоши через год после исчезновения потока, у него хватило сил начать жизнь заново. Сережа же остался до конца и погиб. Тоша ценил его преданность, но не смог спасти его от отчаяния и смерти. Сережа не был воином-одиночкой. Он был хорошим учеником, но жить без потока и команды не мог. С распадом группы и прекращением работы жизнь утратила для Сережи смысл.

За две недели до смерти он заходил ко мне, и мы сыграли с ним в шахматы. Сережа был грустен и выглядел неважно. Я проводил его до метро, мы сели в садике покурить. Я спросил его, не хочет ли он вернуться к нормальной жизни, работе, завести семью. Сережа был химик по образованию. "Нет, твердо ответил он, — узнав вкус свободы, невозможно вернуться назад в клетку". Я видел, что он еще надеется на Тошу. Надежды на себя у него не было. "Гуру на переправе не меняют", — сказал он.

Сережа покончил с собой в квартире, только что снятой для них преданной Тоше женщиной, его бывшей пациенткой Т. В момент самоубийства Тоша вместе с Сережиной подругой сидели на кухне. Когда они вошли в комнату, было уже поздно. Сережа повесился, при этом сломал себе шейный позвонок, и смерть наступила мгновенно. Тоша пытался реанимировать его, но было уже поздно.

Позже мне удалось узнать, что, оставшись вдвоем, Тоша и Сережа заключили между собой договор, что если кто-то из них решит покончить жизнь самоубийством, то сделает это вдали от другого, чтобы не наводить милицию на след. Сережа нарушил договор, и Тоша был зол на него за это. Он ушел из квартиры, оставив там тело. Т. сообщила о смерти в милицию, труп забрали лишь через десять дней. Похоронили Сережу на Южном кладбище.

Я ничего не знал о случившемся, но у меня было такое чувство, будто Сережа куда-то далеко уехал. На этот раз слишком далеко. Мне стало известно о его смерти лишь через полгода. То тяжелое предчувствие, что было у меня в Армении, начало сбываться. Самоубийство Сережи и связанные с ним обстоятельства вызвали у меня глубокое негодование на нашего мастера. Как он мог так играть с человеческими жизнями? Неужели Сережа оказался жертвенным агнцем, принесенным на алтарь Князя в качестве цены за наши эксперименты? Стоила ли эта игра свеч? Вопросы оставались без ответа, и смерть забила еще один гвоздь в гроб моих отношений с бывшим начальником.

Когда печальная новость достигла Севастополя, откуда Сережа был родом, его отец, капитан военно-морского флота, прилетел в Ленинград и сразу обратился в Большой дом с просьбой провести расследование обстоятельств смерти сына. Капитан был уверен, что Сережа пал жертвой сектантов, и назвал имя Тоши. Было заведено дело, колеса следственной машины завертелись. Хотя Тошу искали комитетчики, и дело свое они знали хорошо, изловить его оказалось непросто. После Сережиного самоубийства шеф превратился в одинокого волка и большую часть времени проводил в лесу, появляясь в городе лишь для того, чтобы запастись продуктами.

Некто Тихон, хорошо знавший Тошу, но потом возненавидевший его, обратился в органы с требованием выдать ему отряд с собаками для поисков начальника. "Пришла пора на Голгофку взойти", — ехидно улыбаясь, говорил он. Сам Тихон кончил плохо — через несколько лет его зарезали в собственной квартире. Отряд Тихону не дали, но во время одной из вылазок за продуктами Тошу все же выследили и арестовали. КГБ неистовствовал, поскольку полгода им не удавалось изловить какого-то хиппи.

Тоша был помещен в следственную тюрьму КГБ. Ему вменялось в вину нарушение паспортного режима, организация секты, тунеядство, бродяжничество и знахарство. Комитет работал, что ни говори, оперативно. Про Тошу знали все. Большинство членов бывшей команды были вызваны для дачи свидетельских показаний. Джон и я каким-то образом избежали этой участи. По сумме статей Тоше светило лет семь. Ему устроили перекрестный допрос, и спасло Тошу то, что он говорил правду. Следователь не мог поверить, что он прожил зиму один в летней палатке. Они даже организовали выезд на Карельский перешеек, где Тоша показал им место своей стоянки. После этого у следствия зародилось сомнение в Тошиной вменяемости.

Они изъяли большинство его картин и рукописей, что, вместе с Тошиными показаниями и показаниями свидетелей, привело комитетчиков к заключению, что подследственный явно не в себе. Соответственно, после месяца тюрьмы Тошу отправили на психиатрическую экспертизу в закрытую больницу КГБ. Там его продержали еще месяц и, в конце концов, выпустили под расписку, что было совершенно невероятно. Силы небесные еще хранили нашего мастера.

Вскоре после освобождения я пришел к Тоше — мне хотелось чем-то помочь ему. Мы не виделись несколько лет. Тоша выглядел уставшим и затравленным. Впервые я видел его не сквозь розовые очки ученика, но таким, какой он есть. Тошины ум и проницательность оставались прежними, но он уже не был человеком силы. В нем ничего не осталось от прежнего начальника. Теперь мы были просто старыми товарищами по оружию, когда-то рисковавшими своими шеями в поиске Неизвестного, а ныне накрепко связанные Сережиной смертью. Было ли все случившееся с нами тем, что суфии называют "хождением в ад пред тем, как попасть на небеса", — я не знал.

В наших отношениях теперь присутствовала скрытая двойственность. С одной стороны, несмотря на то, что мы ни слова не говорили о прошлом, между нами оставалась некоторая отчужденность. Тоша не забыл мое предательство, как и я не мог простить ему самоубийства Сережи. Но, с другой стороны, существовавшая между нами связь была неразрушима. Мы были спаяны совместным проникновением в иные миры, а это соединяет людей прочнее цемента.

Я принес с собой ленинградскую газету «Смена», где в одиозной статейке под названием "В Шамбалу по трупам", или что-то в этом роде, в самых мрачных тонах и, конечно, с кучей вранья, расписывалась наша одиссея. Тоша ухмыльнулся и отложил газету, не читая.

Никаких планов на будущее у него не было. Я предложил ему поехать пожить на даче моих родителей, по странному совпадению находившейся на 67-м километре на Карельском перешейке, где у Тоши была постоянная стоянка в лесу. Он согласился. Съездив на дачу, мы продолжали иногда видеться, но наши отношения оставались довольно странными. Их нельзя было назвать дружескими, поскольку у Тоши никогда не было и не могло быть друзей, — для этого он был слишком отстранен и замкнут в себе. Не напоминали они и прежний дух братства нашей команды. Мой бывший шеф стал теперь как будто моим приятелем, хотя это слово вряд ли к нему применимо. Тоша был далекой звездой, — хотя и угасшей, но все-таки звездой. Он не мог принадлежать человеческому муравейнику — он был другим. То, чему Тоша учил нас, было лишь небольшой частью открытого ему, и он оставался одним из тех немногих людей, с которыми лучше всего общаться в молчании.

Лучшее, что умел Тоша в жизни, — это учить людей работать с сознанием и помогать им в его трансформации. Но без потока это оказалось невозможно. Обучение без потока — всего лишь горстка слов, брошенных в мир, без реального изменения жизни. Последнее требует власти над душами, власть же эта может стать тяжелым бременем, которое Тоша не захотел нести. Энергии, остававшейся у нас, было достаточно для продолжения жизни, но не для работы. Сереже, впрочем, не хватило и этого.

В последующие два года мы с Тошей совершили несколько совместных поездок, одна из них — на Белое море, где мы прожили несколько недель в рыбацкой избушке. Он был родом с Севера и очень любил, как он шутливо выражался, "неброскую, но глубокую" красоту северной природы. На севере он чувствовал себя дома. Его не смущали ни зверствующие комары, ни нищета и убожество приморских деревень.

Русский север с его тонкостью, пастельными переходами состояний и особой, лишь ему присущей глубиной, является, на мой взгляд, самой мистической частью России. Недаром русские монахи шли сюда строить монастыри, жемчужиной среди которых стали Соловки. Свет придет с севера говорят на Востоке. Не был ли мой мастер одним из первых лучей занимающегося зарева?

Летом 1987 года Тоша, как будто, опять начал набирать силу. Он ездил один на Алтай и вернулся в августе окрепшим и жизнерадостным. Мне пришло в голову, что он планирует собрать новую группу, но я не спрашивал его об этом. Тоша не распространялся о своей поездке, однако я догадывался, что она неким образом связана с маршрутом Рерихов. Он упомянул о шаманской дуэли, существовавшей на Алтае и в Сибири. Если у двух шаманов возникал спор о территории, то они поднимались на два близлежащих холма и принимались бить в свои бубны, пока один из них не падал, наконец, замертво.

В начале сентября Тоша снова отправился в одиночное путешествие, на этот раз на свое любимое Белое море. Еды и денег с собой было у него мало, поэтому предполагалось, что он вернется через месяц или два. Время шло, наступил ноябрь, а Тоши все не было. В своих поступках он был по-прежнему непредсказуем и мог к этому времени оказаться где угодно.

Во второй половине октября я пережил странный опыт. Над моей головой, немного спереди, возникло облако светящейся энергии и оставалось со мной четыре дня. Каким-то образом я был уверен в том, что это облако — Тоша. Все четыре дня я ощущал его присутствие очень близко, над макушкой головы. "Он либо умер, либо освободился", — сказал я себе. В принципе, было возможно и то и другое.

К середине декабря новостей по-прежнему не было. Наконец, позвонила Тошина мать из Сыктывкара. Она получила телеграмму из архангельского отделения милиции. В телеграмме стояло: "Вылетайте опознания тела сына".