Самое странное, что после необыкновенной встречи под дубом с Часовней и Колоколицей я вовсе не размышлял о невероятности этого происшествия. Для меня гораздо важнее было то, ЧТО они мне поведали, а не сам факт такого необычного события. Ведь в жизни каждого человека случались и более необъяснимые явления, однако весь вопрос в том, как к этому отнестись, на какую полку своего сознания разместить данный эпизод: на полку чуда или на полку — для чего это произошло, чему учит, на что наталкивают меня невидимые, высшие силы данным удивительным вмешательством?

Когда я смотрел на фундамент, оставшийся от сгоревшей часовни, то сердце еще продолжало тоскливо ныть, однако я все чаще поднимал свой взор к небесам, чтобы представить, что сгоревшие странники сейчас там, в синих просторах Поднебесной. Иногда я заходил «вовнутрь» часовни, закрывал глаза и молился, представляя, словно все на месте, будто меня окружают стены, иконы, корни, украшенные цветами. Однако это не утоляло боль, так как, во-первых, чувствовалась искусственность в таком воображении, а во-вторых, открыв глаза, действительность еще более резала душу своим неумолимым драматизмом. Вокруг меня был пепел, в душе моей тоже был пепел.

Порой невидимая добрая рука редкого прохожего оставляла в середине пепелища цветы в банке. Через некоторое время чья-то злая рука переворачивала банку и забирала цветы.

Действительно, правы были странники, посетившие меня под дубом, нет смысла бороться за формы, нужно воздвигать внутри себя то, что уже ничья рука не поломает и не осквернит.

Я стал все чаще ходить в лес и старался проходить мимо сгоревших строений без чувства горечи и сожаления. Однако и в лесу я не мог отделаться от прошлого, ведь все тропинки были пропитаны атмосферой того отрезка моей жизни, когда я крепко, а порой до фанатизма цеплялся за форму. Нужно было что-то изменить, необходимо было сделать шаг в сторону с пути, который уже мною пройден и завершен. Но как это сделать? — думал я. Ведь было постоянно такое ощущение, что я двигаюсь по наработанной колее и никак не могу с нее свернуть. Такое бывает зимой на дороге, когда машины накатают снежную колею, потом она замерзнет, и если в нее въедешь, то никак невозможно свернуть в сторону, так как колеса скользят и не могут взобраться на ледяной барьер. Рулишь вправо, а едешь по колее, или вообще можешь бросить руль и тебя будет вести по ледяным желобам.

Начать новую жизнь именно потому и тяжело, что прежде всего нужно сильно оттолкнуться от старого, чтобы началось новое. Однако и новое начинается не сразу, а как бы попадаешь в пустоту, потому что оставил прошлое, но еще не дошел ни до чего. Да и вначале не видно нового, будто проваливаешься в неизвестность и не знаешь, как жить без ориентиров. Все это начинало во мне остро осознаваться и наконец ко мне приходило понимание, что такое путь без пути. И как трудно жить по-новому, когда, .как в сказке, надо идти туда, не зная куда, и делать то, не зная что.

Вольно или не вольно, но мои походы по горам, как правило, проходили по одним и тем же маршрутам. Годами нарабатывались эти направления, но теперь я решил пойти куда-нибудь туда, где я раньше никогда не бывал. Это было трудно, потому что мне казалось, что я исходил уже здесь все тропинки, дороги и ничего нового не увижу. Однако нужно было почувствовать себя как-нибудь по-иному, чтобы ничего не напоминало мне о прошлом. Я искал новые пути, и когда пытался свернуть куда-нибудь в сторону, то внутри у меня возникало неодолимое желание вернуться назад, пойти так, как всегда, будто какая-то невидимая сила управляла мною. Но однажды я победил эту силу и пошел по совершенно незнакомой дороге. Она была старой, заросшей травой и заваленной упавшими деревьями. Я ступал сначала с трудом, хотелось повернуть назад и последовать по проторенным дорогам, но я все-таки заставил себя делать шаги в неизведанное, и с каждым шагом мне было продвигаться все легче и легче, а на душе становилось спокойнее и умиротвореннее. Будто я погружался в загадочный, незнакомый мир, и это пробуждало во мне новые, свежие чувства. Очевидно, что за один раз я не одолел эту дорогу, она пролегала по вершинам гор на десятки километров, но каждый день я все дальше и дальше углублялся в неизведанное, пространство горных пространств. И каждый раз я чувствовал, что во мне нарождается и крепнет новое, светлое мироощущение, что не все так плохо, как мне казалось прежде, жизнь гораздо больше любых стен, которые я выстроил. Даже если эти стены самые прекрасные и самые просторные, потому как бытие всегда больше и невероятнее, нежели может представить и охватить человеческий разум. Я стал понимать, что в прошлом я познал лишь часть истины, а принял ее за всю. Когда-то эта часть мне казалась бесконечной и великолепной, но потом я вырос и уже не стал помещаться в прежние рамки и нормы. Я вырос, и старая одежда трещала на мне по швам: то, что раньше меня грело, защищало, укрывало от ненастья, сейчас стало душить, давить и угнетать. Нужно было сбросить это ветхое облачение и остаться совершенно обнаженным. А это, видит Бог, как трудно, ведь для этого, требуется великое доверие к Всевышнему, истинная открытость и подлинная искренность.

Разум всегда стремится навязать жизни законы своей логики, старается создать ту или иную схему, план, разложить все по полочкам, как в библиотеке раскладывают книги по разделам. Однако реальная жизнь не может вписаться ни в одну из этих пусть даже самых совершенных схем. Истинное бытие рано или поздно взламывает любые теории и конструкции, как река ломает лед в весеннюю пору, превращая стройный монолит льда в произвольные куски, которые несут бурные весенние воды по своему усмотрению куда хотят и делают с ними что хотят.

Когда я сделал шаг в неизведанное, то мне казалось, что я куда-то падаю, проваливаюсь, и мне хотелось закричать, за что-нибудь ухватиться, позвать на помощь. Но я продолжал падать, и не было никаких видимых опор, подсказок, поддержек. И я понял, что нужно просто привыкнуть к этому ощущению бесконечного парения, что это и есть — путь без пути. Подобно тому, как ручеек пробивается к океану, чтобы с ним слиться, сквозь ущелья и завалы, мимо камней и скал, по лесу и полям. У ручейка нет никакой карты, нет правил, нет знаков, кроме внутренней потребности добраться до океана. Так же как ручей бежит без пути, чтобы объединиться с океаном, так и я должен струиться к Божественному, чтобы слиться с Ним. Нет маршрутов, нет рамок, нет установок, есть лишь только сердце, которое нужно слушать, и душа, которая скажет либо «Да», либо «Нет».

Меж тем я осваивал в лесу новую дорогу, и однажды она вывела меня на огромное раздолье. И это было чудо! Такой беспредельной красоты я не видывал прежде, и самое удивительное, что она была неподалеку от тех мест, которые я исходил вдоль и поперек.

Это было бескрайнее поле, раскинувшееся на вершине горы, откуда открывался неописуемой, несказанной красоты вид на ближние и дальние горы. Это была господствующая высота и здесь царило такое ощущение, что ты приблизился к небу. Облака плыли так низко, что казалось, их можно потрогать руками. Они уносились в сторону юга над полями, и от них по земле скользили тени. Потом они касались вершин и оставляли им «дань» — разорванные клочья на вершинах. Куда ни глянешь — на многие десятки километров просторы гор, полей, неба. Вон там горный хребет, перед ним озеро небесно-голубого цвета, а вот здесь проходит ряд гор, на которых можно разглядеть деревья. А здесь горы похожи на мятую перину, по которым накатами пенится изумрудный лес. А сзади, вон там, полосатые от пашни, волнистые простыни полей с рваными концами, наступающими на зелень. А в этой стороне вовсе бесконечность, синь, туманы, холмы, поселки, горы, вновь поселки.

Раздолье было густо покрыто пахучими травами, в середине стояло одинокое дерево, около него сходились почти под равными углами три дороги. На дереве жила стайка птичек. Это была дикая яблоня с раскидистыми кряжистыми ветвями. Присмотревшись к этому мужественному дереву, которое смело расположилось вот здесь на вершине, не боясь ветров и ненастий, я заметил на нем несколько зеленых пучков — веток омелы. Смела, как известно, самое священное растение древней, загадочной касты посвященных — друидов. До сих пор о них почти ничего не известно, ибо у них не велись никакие, записи, а знания передавались только устно, потому как жрецы опасались, чтобы их высшие тайные знания не стали общедоступными. Эти посвященные обладали даром Слова, которое предрекало будущие события. Причем это было не столько пророчество, сколько само воплощение будущего по воле жреца. Друиды пользовались таким огромным авторитетом, что даже король имел право говорить вторым, после жреца-друида. Но самое удивительное то, что сами друиды приняли тайные знания у более древних и еще более загадочных и совершенно не известных племен, которые именуются «строителями мегалитов». Именно предшественники друидов за много тысячелетий до заселения территории Галлии кельтскими племенами построили мегалитические сооружения: дольмены, менгиры, кромлехи. О тайных школах «строителей», находящихся на территории современной Шотландии, упоминается в ирландских сагах. Причем язык этих загадочных последователей культа камней и скал не был близок ни к одному из древних индоевропейских языков. Откуда они пришли, каковы были их знания, как они воздвигали эти многотонные сооружения, что до сих пор не под силу современной технике? — по всей видимости останется загадкой.

Я смотрел на дерево, на кусты омелы и думал о том, что наследниками жрецов-друидов стали барды, которые еще сохраняли знания и способности некогда великой касты посвященных. Тут я неожиданно вспомнил о своем предке, шотландском барде и пророке, мистике и прозорливце Томасе Лермонте, о его таинственной, удивительной судьбе, о его пророчествах и необычном исчезновении. Вальтер Скотт, вдохновленный легендами о Томасе, даже сочинил балладу «Томас Стихотворец».

Все это я принял как добрый знак.

Около этого дерева я и лег на траву, раскинув руки. Из леса доносилась одинокая песня соловья, обрамленная непрерывным треском цикад. Порывы ветра приносили голос кукушки. Белая бабочка резво порхала с цветка на цветок. Большой жук пулей примчался откуда-то, сделал надо мною круг и исчез в зеленой долине.

Я просто смотрел в небо, наблюдал, как плывут облака, и вдруг я стал растворяться в этом великолепии. Меня понесло в синие дали и это было удивительно прекрасно и чудесно. Внутри меня одна за одной спадали цепи, оковы, одежды, рамки, установки. Я погружался в абсолютно чистую и целомудренную первозданность. Это было подобно тому, что я становлюсь ребенком. Мне вдруг захотелось попрыгать и покувыркаться, как это было в детстве. Ум сначала меня сдерживал, что, дескать, так нельзя, не положено взрослому мужику предаваться детским шалостям, но я, преодолев его запреты и указания, вскочил и стал носиться как безумный по росистой траве. Это был праздник тела и души! Неописуемый восторг охватил все мое существо, и я уже полностью отдался во власть своей пробужденной природы, которая так долго дремала, с тех пор как закончилось мое детство. Каждая клеточка моего существа восхищалась и вибрировала, требуя выброса этой безумной радости наружу. Я был похож на вулкан, у которого началось извержение. Если бы кто-нибудь увидел меня в эти моменты «извержения», то он вправе был подумать, что я сошел с ума. И это была истина, ведь я действительно вырвался из умственных догм, правил, конструкций, которые уже не— сколько лет меня держали в своей власти, как паук держит свою жертву в паутине. Я вдруг ощутил себя птицей, которая вырвалась на волю. И я в полном смысле летал и упивался свободой.

После бега, прыжков, кувыркания и танцев я ложился на траву и даже порой засыпал. Мне снилось нечто такое веселое, что я пробуждался от смеха, продолжая смеяться наяву, забыв, однако, что мне приснилось и вызвало такое веселье.

Конечно, описанное мною выше происходило не сразу, но всякий раз, посещая это чудное и таинственное место, я делал шаг вперед, шаг в новое состояние сознания и в конечном итоге достиг полного внутреннего раскрепощения. Я сумел разверзнуть свое сердце — жизни, природе, небу, Всевышнему, и в него стало вливаться небесное блаженство и светлая радость.

Боль, пережитая от того, что сгорели мои святыньки, я сначала воспринимал как просто боль и ничего более. Сейчас я понимал, что это была боль потуг, ведь я рождался в новую жизнь, с новым сознанием, новым временем и пространством. Всевышний выталкивал меня из прежней утробы наружу, в бытие, которое было без утроб, стен, рамок и оболочек. В жизнь, где между мною и Богом уже ничего не стояло и не препятствовало непосредственному общению с Ним. А для этого нужно было стать ребенком — это и был главный ключик к пониманию того, что такое путь без пути. И я чувствовал, что во мне зарождается какая-то детскость, что было необъяснимо, ведь это происходило помимо моей воли. Главное, что от меня требовалось, так это не мешать тем процессам, которые КТО— ТО совершал в моей природе. Я наблюдал за всем этим преображением, творящимся во мне, как бы со стороны.

Постепенно во мне выросло стойкое ощущение того, что здесь, на этом удивительном раздолье, присутствует Учитель небесной мудрости, который и руководит моим обновлением. Я не знал, как он выглядит, я просто чувствовал сознательную, добрую силу, исходящую с небес.

Кстати, Ассоль в этом месте испытывала чрезвычайное беспокойство, она постоянно жалась ко мне и волновалась, желая, чтобы мы ушли отсюда поскорее. Возможно, господствующие здесь энергии были для нее слишком сильны и потому вызывали в ней тревогу. Кроме тех состояний, которые неизменно посещали меня в этом месте, возвращаясь домой, я заметил три странности: во-первых, мои ручные часы, которые побывали в зоне преображения, отставали от домашних на полчаса, а то и на час. Вторая странность отмечалась на следующее утро: когда я начинал бриться, то вдруг обнаруживалось, что брить-то нечего, лицо было чистое! Видимо, в этой зоне действовали какие-то силы омоложения не только духа, но и тела. А третье было то, что когда я попадал в мирскую жизнь, то видел все происходящее вокруг как бы в замедленной съемке, порой медлительность, с какой все вокруг меня двигалось, говорило, соображало, начинала раздражать. "Хотелось воскликнуть: "Вы что, все спите на ходу? Очнитесь! ".

Я чувствовал, что нащупал и следую по новому пути, причем сделал я это именно там, где все уже представлялось исхоженным и познанным. Оказалось, что жизнь больше, чем мои часовни, мои тропы, мои переживания и представления. Всевышний срывал с меня одну за другой шоры, оковы, разрушал стены, в которые я заключил Его, даже если это стены храма, монастыря или часовни.

Это было похоже даже не на восхождение, а возвращение к первозданности, первоистокам, это была дорога в детство!

Ведь дети — ангелы Божии во плоти. Все им радостно, все им весело, все им улыбается и поет, весь мир для них — сказочное царство. Они любят без причины и условий, Царство Божие у них открыто и обнажено, как чистые реки в весеннее половодье. Синева неба отражается в их животворной душе, как в талой воде, солнце играет: в их глазах, как в хрустальных лужицах. Для них поют птицы, распускаются и благоухают цветы, пчелки собирают нектар, муравьи трудятся, для них все живет, поет, танцует и копошится. Любовь струится из их душ без напряжений и знаний, без границ и условий.

Посмотрите, как спит малыш! Как он раскинул ручки и ножки, расслабился и стал мягким, как пух, текучим, как вода, нежным, как цветочек. От него исходит точно лучик тепла или аромат детства. Он пахнет молоком, мамой и цветами. Ему что-то снится, и он улыбается во сне и даже смеется — вот так чудо! Небесные ангелы вокруг него, спящего, кружатся хороводом и любуются, поют ему колыбельные песни и веселят во сне. Он весь в Божьей Благодати!

А вот спит этот же младенец, но через тридцать— сорок лет. Что с ним стало? Почему он так тяжело дышит, стонет и вздрагивает во сне, почему он вскакивает и что-то бормочет про себя? Как сковано его тело, куда ушли искренность, расслабленность и легкость? Кто так изуродовал тебя, малыш? Что с тобой сделали взрослые, умные и порядочные воспитатели!? Может быть, ты заболел? Что это за болезнь, от которой становятся взрослыми?

Я стал вдруг понимать, что на земле свирепствует эпидемия взросления, ходит инфекция мудрости, распространился вирус ума, от которого всем горе. Но из тысячи книг не сложится один одуванчик, как из ста мудрецов не сложится одна детская улыбка, а сто ворон не пропоют как один соловей, и сто луж не заменят одно море.

Ребенок ничего не знает о мире, он не философ, ибо он даже и слов еще не знает, но он — мистик, он живет уже в Царстве Небесном и знает Его, дышит и любуется Им. Поэтому за ним можно идти, следовать, как за проводником, доверившись полностью.

Ребенок присутствует здесь и сейчас, взрослый никогда не живет в настоящем, он всегда где-то в будущем или в прошлом. Мы утеряли самую важную способность: быть здесь и сейчас, жить сегодня, радоваться каждому дню, дарованному нам Господом. Мы не замечаем восходов и закатов, мы не слышим шума лесных деревьев, не внимаем шелесту степных трав. Наш взгляд на мир проистекает через очки — призму наших дел, забот, планов, приобретенного жизненного опыта. А настоящее, часы и дни уходят безвозвратно, оставляя легкий туман, в котором все перемешалось. Мы живем бессознательно, то есть не сознаем себя в настоящем, а только представляем себя в будущем, когда мы, может быть, станем счастливыми, или в прошлом, когда нам было хорошо. А ведь нет ничего важнее, чем то, что происходит сейчас, и в этом секрет счастья, в этом секрет Богопознания и Богобытия. Счастливым можно быть только сейчас, а не завтра и не послезавтра. Такое Богобытие нам определил сам Господь Иисус Христос «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?.. И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут. Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них… Итак, не заботьтесь и не говорите: „что нам есть?“ или „во что одеться?“. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам».

Это — совершенно новое, непонятное для ума Богобытие и потому его трудно осознать и трудно принять, потому что с годами мы лишь прибавляем себе забот и «тяжелеем» мудростью, беспокойствами и волнениями о хлебе насущном. Дети не заботятся ни о чем, им все равно во что они одеты, какую еду им предложат: они все примут и все поймут. Восприятие детское глубоко мистично, оно не от мира сего, они всегда полностью всей своей сущностью присутствуют в каждом моменте бытия, в каждом часе и дне своей жизни. Они смотрят на пчелу, которая копошится в цветке и вся припорошилась цветочной пыльцой: и для них пчела и цветок — это вся вселенная, удивительная, животворящая, таинственная. Мы же, смотря на пчелу, можем думать лишь о том, что она должна принести нам мед. Это — разные точки зрения на одно и то же. Царство Божие как бы присутствует во всем и везде, но для этого нужно снять очки. Мы, взрослые, живем как бы в мире, который нам видится черно-белым не потому, что он таков в действительности, а потому, что носим дефективные очки со стеклами, которые не пропускают цвета. Древние говорили, что если найдете старца, подобного своей душой и жизнью младенцу, живите с ним и учитесь у него, ибо таковой достиг совершенства.

Когда мы были маленькими, то мы ничего о себе не думали и не знали, мы даже и не подозревали, что можно и нужно вообще думать, тем более мы не знали, что о нас думают другие. Мы были настолько малы, что могли коснуться земли, не нагибаясь, смотреть на цветы, не опуская головы, дотронуться до жука, собирающего цветочную пыльцу, просто протянув руку. Мы не ведали, есть ли Бог и как Он называется, потому как Господь Сам присутствовал в нас. Его не нужно было искать, звать, молиться, каяться и смиряться, так как ребенок еще не сотворил между собою и Всевышним той стены греховности, житейской мудрости, лукавства, не создал границы, отделяющей человека от Всевышнего, которую потом придется преодолевать, чтобы вернуться к Создателю. В детстве еще все открыто, стоит руку протянуть, а для этого слова и понятия не нужны, не нужно знать языка, ибо любовь и есть самое большое и истинное Слово Божие. У ребенка внутри еще присутствует тишина, мир и покой, небо его души чисто и прозрачно, без единого облачка, без туманов и туч, поэтому он слышит шелест жизни, как лопаются почки на деревьях, как из глубины земли пробираются травы, как шуршит ползущая гусеница. Он еще не знает, откуда все берется и куда все исчезает, потому что он видит только радость и сказку, которая его окружает, а настоящая сказка не кончается никогда, она только переходит из одной в другую, на то она и сказка.

Ребенок растет и распускается, как цветочек, он не ведает, как это правильно делать, он не прилагает к тому никаких усилий. Он не старается выглядеть лучше или быть похожим на кого-либо. Он не знает, как он совершает то, что мы, зная, не можем делать, потому как знание это — только приближение к двери, за которой открывается истина. Мы, большие люди, похожи на засохшие, искусственные цветы, мы пытаемся походить на тот или иной стандарт цветения, но у нас ничего не получается, потому как если тюльпан попытается расцвести розой, то выйдет что-то весьма искаженное, больное. Но в природе никакой розе не придет в голову стать тюльпаном и никакому тюльпану не придет в голову стать розой, и это — верно, потому что у них нет головы, им нечем думать, они текут и струятся по жизни, как определил им Творец. Так и люди, каждый — неповторимый, уникальный цветок! Посмотрите на детские фотографии, разве вы увидите и сможете отличить будущего тирана от монаха, нищего от богатого: все умилительны, все ангелочки, все лучики. Как происходят дальнейшие превращения во взрослого — это таинство сотворения нового мира, мира сознания человека, и здесь слишком много факторов, которые одних делают святыми, а других преступниками. Но это будет потом, а сначала они все просто колокольчики Поднебесной.

Отныне мои мысли и желания были направлены лишь на одно — скорее попасть на мое удивительное раздолье, где дух мой воспарял в небеса, тело молодело, где происходили неведомые, сокровенные процессы в моей природе. Я перестал брать с собой Ассоль, ведь она не давала мне спокойно предаться своим упражнениям, постоянно жалась ко мне, волновалась и призывала быстрее вернуться домой.

Я стал чувствовать себя учеником, будто некий небесный Учитель проводил со мною занятия и от меня требовалось лишь чаще приходить сюда и глубже расслабляться. Кстати, я уже не ходил, ведь сюда пешком было не менее двух часов ходу от дома, я бегал. Причем этот бег был не просто бегом в общепринятом смысле. Сначала — да, я начинал не спеша бежать, а затем постепенно погружался в некое медитативное сознание, когда я уже в подлинном смысле не бежал, а плыл по земле. Дыхание успокаивалось, мысли уносились куда— то высоко в небо, ноги просто скользили по старой, заброшенной дороге. В таком состоянии я мог перемещаться весь день и не знать усталости. Было такое ощущение, что в это время организм переключался на другие источники энергии, которые поступали из воздуха, из окружающей природы: деревьев, трав, камней, кустов. Чувство голода не возникало совершенно, хотя я мог не есть и весь день. Только ум напоминал, что так быть не может, что это ненормально и давно уже пора иметь зверский аппетит. Но я принимал новую реальность, погружался в нее и не обращал внимания на свой разум, переполненный установками, правилами и инструкциями.

Порой мне казалось, что я даже не бежал, а как бы парил над поверхностью земли. В одном месте этой старой, заброшенной дороги лес подступал очень близко, и вот однажды в этом месте ко мне также близко подступило необычное переживание. Словно небо устремилось в мое сердце, будто вся музыка земли влилась в мою душу. Я уже бежал не по лесной дороге, а по аллее, где справа и слева раскинулись заросли цветущей сирени. Ее было «море» и запах ощущался не теми органами, которыми мы воспринимаем обычно, а проникал куда-то очень глубоко. Потом появились поля роз и горы вокруг. Это был фейерверк, который разворачивался и снаружи, и внутри. Двери моей души отверзлись нараспашку, и поток необычных переживаний понес меня на своих бушующих водах, как щепку. Этого становилось так много, что я уже стал пытаться остановить эти благодатные потоки. Я уже стремился закрыть отворенные двери, ибо этого становилось больше и больше, и это было похожим на океан, который начал вливаться в маленькое озерцо — мое сердце.

Все предыдущие состояния, которые в свое время открывали для меня необъятные просторы вселенной, сегодня были представлены как небольшой мирок, свернутый до величины небольшой полянки между гор. Нынешнее просветление превосходило на порядок все, что было доселе. Но если в предыдущих небесах я чувствовал себя песчинкой, то здесь я был столь мал, Что этому не найдешь сравнений.

Вернулся домой я через три часа, но мне казалось, что меня не было около двух недель и что в это время я побывал в каком-то далеком путешествии, вернувшись совсем другим человеком. Все вокруг было прежнее, а я был другим, во мне было столь много незнакомого воздуха, музыки, пространств, что я стал для бывших оболочек чужим. Я был дома и делал все дела как обычно, но внутренне я все еще был там, куда занесли меня небесные потоки. Может быть, это можно сравнить с тем, когда мы возвращаемся из отпуска домой. Мы заходим в привычные, родные стены, а все наше существо еще нежится в морских водах и греется под ласковым, южным солнцем. Наша оболочка присутствует здесь, а все внутреннее еще там — за сотни, тысячи километров от дома.

Я будто побывал в иных небесах, в иных мирах, где столько радости и счастья, что оно способно разорвать твое маленькое сердце. Может статься, это и есть «море стеклянное, подобное кристаллу», о котором упоминает апостол Иоанн в Откровении? (Откр.4). Будто море это — сложенные друг в друга изумительно чистые стекла, каждое из которых — голубое небо, и чем дальше погружаешься в это море, тем большие просторы открываются, тем неба становится больше. Много небес и каждое последующее неизмеримо больше предыдущего.

Честно говоря, я тщательно скрывал свои новые открытия, свое место, тем более, что мне казалось, и сам дух этого места указывал мне на то, чтобы я хранил тайну. Одного я не знал, как называется все ЭТО, к чему все ЭТО отнести, описано ли где-нибудь нечто подобное? И вдруг я вспомнил, что много лет назад я читал книги Карлоса Кастанеды, который описывал встречи с мистиком Доном Хуаном, владевшим знаниями исчезнувших цивилизаций майя, ацтеков, тольтеков. Я вспомнил, что этот мистик — Дон Хуан, чудом сохранивший знания народов, живших много тысячелетий назад, говорил о месте СИЛЫ, где могут происходить различные чудеса, где из недр земли струится энергия преображения подобно смерчу, уходящему в небесные дали. Именно так, это и есть место силы! Мне открылось такое место! Данное объяснение было столь неожиданным, что я принялся изучать эти американские цивилизации. Однако мой ум постоянно задавал один и тот же вопрос: «Все это касается Цен— тральной Америки, при чем же тут Кавказ?» И действительно, какое отношение имел поселок Горный к цивилизациям майя, ольмеков? Я терялся в догадках, рассматривал в справочниках необычные города, каменные головы, пирамиды и чувствовал, что приблизился к некоей разгадке места, в котором со мной происходили удивительные процессы преображения. Прочитав всю литературу, имеющуюся у меня в наличии, я понял только одно, что до сих пор никто не знает, какой народ был прародителем первой индейской цивилизации. Причем создавалось стойкое убеждение, что эта працивилизация обладала высочайшим уровнем культуры, духовности и знаний. Ведь даже наследники этой таинственной працивилизации строили города, которые поражали своим масштабом, гигантские скульптуры, высеченные из камня, не поддавались никакому разумному осмыслению, как их делали и тем более как их перемещали. Но самое интересное то, что все последующие цивилизации, взращенные на основе працивилизации, как бы нисходили вниз, теряя культуру, знания, погружались в хаос, человеческие жертвоприношения и в конце концов были стерты с лица земли испанскими конкистадорами. Ольмеки — самая развитая и самая древняя известная цивилизация в Южной Америке, существовавшая за две с половиной тысячи лет до тольтеков, майя и ацтеков. Ольмеки — основатели первой цивилизации в Центральной Америке, но никто не знает, откуда они сюда пришли и где они получили знания. Самое главное то, что ольмеки пришли в Центральную Америку, уже обладая всеми знаниями, навыками, культурой. И вдруг мне попадает случайно в руки маленькая заметка-вырезка из какого-то журнала, где высказывается предположение, что ольмеки пришли в Америку из легендарной Атлантиды. Это было очень интересно, но опять-таки, какое отношение Атлантида имеет к горам Кавказа? А кроме того, ко мне пришел еще один вопрос-догадка: а не та же самая працивилизация построила мегалиты в Англии, Ирландии, Испании и Франции и передала свои знания друидам? Везде наблюдается один исток, единая загадочная цивилизация.

Честно говоря, я недолго мучался этими вопросами, так как для меня гораздо важнее было то, что происходило со мной. А я так же продолжал посещать свое место силы, где отдыхал, делал физические и дыхательные упражнения, расслаблялся, медитировал. Причем всегда там мне становилось жарко, даже когда была зима и на горах лежал ослепительно бриллиантовый метровый слой снега. Я раздевался и вставал обнаженным навстречу ветру, потом бегал, кувыркался в снегу и чувствовал, что в моем существе пробуждается какая-то древняя сила, первозданная энергия, дух вечности. Кроме того, в теле появлялась необычайная гибкость и пластичность, которую можно даже выразить одним словом — женственность.

Здесь происходило со мной еще одно необычное явление — я начинал зевать. Причем зевота посещала меня на определенном уровне расслабления и покоя, после ряда упражнений и релаксации. Но сказать «зевота», значит, ничего не сказать, потому что в реальной жизни так не зевают. Это было какое-то извержение из глубины, из самого основания моей природы. При этом хотелось издавать стонущий до кричащего, громкий звук: «А-а-а». Это продолжалось не менее получаса, и каждый очередной позыв как бы проникал все глубже и глубже в мое существо и извлекал оттуда печали, стрессы, тревоги, скорби. Челюсть, казалось, сейчас отвалится, и мышцы на скулах начинало ломить от боли так, что хотелось открывать рот с каждым разом все шире и шире. И с каждым мгновением я чувствовал, что покой, подлинный покой и мир проникают внутрь меня и занимают то место, которое прежде было заполнено загнанными в глубь души невыраженными переживаниями, невысказанными чувствами, непрощенными обидами, волнениями. Этот мрачный слой души присутствует у каждого человека, просто его не определишь, что он вообще существует, пока не вступишь в поле такого истинного покоя, который проникает до клеточного уровня нашей природы. Этот осадок, состоящий из негативных, душевных переживаний, аккумулируется на дне души как вредный слой и оказывает постоянное давление на нашу природу, не позволяя ей свободно дышать, радоваться и быть счастливой. После зевоты наступал такой покой и расслабление, что физически ощущалось, как умиротворение и освобождение доходило до пят. Начинало появляться такое чувство, что вдыхаешь воздух не только в грудь, но он проникает еще ниже, до ступней. Все тело входило в пульсацию, ритм природы и вселенной.

Подобное расслабление и освобождение от внутренних завалов негативных эмоций я испытывал только в одном месте — в глубинке нашей северной Руси, где я прикоснулся к тому потоку жизни, который пронизан вечностью и неизменностью уже в течение многих тысяч лет. Будто времени для тех мест не существует, цивилизация обходит те места стороной, и это удивительно. Потому что там можно встретиться с настоящей сказкой: сказочными деревушками, домиками, в которых живут сказочные люди. По вечерам я посещал очень древний монастырь, я входил в полумрак вечности, насыщенный запахом ладана и воска. Свечи едва освещали внутренность храма. Справа стоял монах и читал молитвы, которые разносились, как мелодия прыгающего ручья по камням. Я становился на колени, опускал голову на деревянный пол и начинал безумно зевать, а потом нестерпимо хотелось просто лечь на пол и заснуть. И порой я начинал дремать в таком положении.

Однажды на своем месте силы я погрузился в очередное глубокое состояние покоя и безмятежности. Я сидел в позе лотоса, и взор мой был направлен на заходящее солнце, и вдруг мое сознание как бы оторвалось от тела, и я уже видел себя со стороны, сверху, с высоты птичьего полета. Но увидел я не себя, а седовласого старца в набедренной повязке, с закрытыми глазами, погруженного в состояние глубокой медитации — самадхи. Его тело было красным от жара, огня, который горел внутри этого человека. Но самое удивительное было то, что он сидел не на вершине той горы, где я находился в тот момент, а на вершине огромной пирамиды! Она была конусная, с тремя уровнями — уступами. Верхняя площадка, где находился старец, составляла в диаметре около ста метров, а основание, наверное, не менее километра. Это видение продолжалось не более десяти секунд, но было очень ярким и впечатляющим. Когда я возвращался домой, то эта картина продолжала стоять перед глазами, пока меня вдруг не осенило — так гора, на которой я занимаюсь, и есть виденная мною в медитации пирамида! От этой мысли меня бросило в жар, я вспотел и раскраснелся не менее, чем тот отшельник. «Ну, уж это слишком! — сказал я сам себе. — Так недалеко и до сумасшествия». Но остановить возникшее предположение было уже невозможно. И как я ни пытался прогнать от себя эти мысли, ничего не получилось, если не напротив, усилилось желание проверить эту невероятную гипотезу.

Несколько дней я потратил на изучение моей горы: продирался сквозь заросли держидерева, из которого, кстати, сплетали терновый венец Христу-Спасителю, катывался на спине в глубокие ущелья, шел просто по лесу через завалы поваленных деревьев, перепрыгивал через ручьи, но, в конце концов, я завершил круг и понял, что моя гора в сущности — засыпанная землей древняя пирамида, имеющая круговую горизонтальную проекцию с тремя полками!

Конечно, я никому не собирался рассказывать о своем открытии, потому как, во-первых, это была моя тайна, и я не хотел, чтобы кто-нибудь другой попал в это место силы, а во-вторых, меня вновь бы посчитали в лучшем случае чудаком. Кроме того, я боялся, что если сюда придет другой человек, то «вулкан» может зарыться и превратиться в обычное, просто красивое и живописное место. Ведь местные жители, судя по отпечаткам шин, порой проезжали по этим трем дорогам то ли на охоту, то ли за дровами, то ли на сенокос. Им, конечно, было и невдомек, что здесь на самом деле происходит, точнее они не искали того, что искал я. Вероятно, и для меня, будь я в другом состоянии духа, находясь на другом отрезке духовной эволюции, тоже ничего бы здесь не открылось, и я просто бы прошел мимо.

После исследования моей волшебной горы мне приснился еще более странный сон, чем мое открытие. Мне снилось, что вокруг этой огромной пирамиды-горы раскинулся прекрасный белокаменный город. Я видел его жителей в великолепных, цветастых одеждах. Они мирно прогуливались по тенистым аллеям города, который утопал в зелени, виноградниках, цветах. На многочисленных лужайках, в парках паслись олени, косули, лошади. Со всех сторон к пирамиде были проложены каналы, по которым текла вода. Парки чередовались с дивными садами, деревья в которых ломились от плодов. Повсюду порхало множество птиц, и в воздухе стоял благодатный, звонкий птичий гомон. Во всей этой картине царили покой и умиротворенность. Потом увидел того же самого старца, который пригрезился мне во время медитации на месте силы. Он сидел в неподвижной позе лотоса там же, на вершине пирамиды, и вокруг него стояли молодые люди, которые обмазывали его тело какой-то смолистой темной жидкостью. Рядом находилось три чана из желтого металла, наполненных этой пахучей смолой. Мне вдруг показалось, что эта смола пахнет можжевельником. Тело старца блестело бронзой в лучах яркого солнца. Перед ним стояло блюдо с какими-то черными ягодами величиной с вишню. Один молодой человек открыл старцу рот и положил туда пригоршню этих ягод. После этого молодые люди взяли из другого чана еще более густую смолу и замазали старцу глаза; рот, уши. «Как жетон будет дышать? — содрогнулся я. — Он же задохнется!» И в ту же минуту произошло нечто ужасное. Мне показалось, что весь мир вздрогнул. Налетел внезапный вихрь, и здания поехали по земле, начали падать стены, рушиться колонны, рассыпаться черепица. Всех людей охватила жуткая паника, по городу разнесся всеобщий крик ужаса. Люди искали спасения, но нигде его не могли найти. На них падали камни разрушающихся домов, храмов, зданий. Вдруг солнце застлала черная туча и стало темно, будто наступили сумерки, я взглянул на запад, где было солнце, и обомлел — гигантская черная волна надвигалась на город! Она была столь огромна, что поднялась выше гор. И я побежал, я стал карабкаться на пирамиду, туда, где сидел старец. Сзади я слышал сначала крики, стоны, грохот разрушений, а потом все утонуло в реве воды. Она прибывала — а я бежал изо всех сил наверх. Вода уже пенилась у моих ног, и лишь одна мысль волновала меня в те безумные мгновения: а вдруг вода поднимется выше пирамиды? И вот я уже на вершине, а вода все прибывает, вокруг только бушующий черный, беспощадный океан. И я закричал, взмолившись к Господу, ибо понял, что это конец. Я проснулся именно в это мгновение. Холодный пот и дрожь испытанного только что ужаса наполнили мое существо. Уснуть после такого сна уже не представлялось возможным.

Я оделся, вышел на двор, где мирно и сладко сопела Ассоль, лежащая на боку, а на небе спокойно мерцали звезды. Я сидел, гладил довольную собаку, и картина пережитого стояла перед моими глазами. Но самое главное, что теперь я понял, почему юноши замазали старику отверстия. Он знал, что на город надвигается катастрофа и готовился к ней!

Все то, что происходило со мной в последнее время, вызвало во мне множество чувств, мыслей и размышлений. Я вдруг обрел новое зрение и стал смотреть на все, что меня окружает, глазами, которые проникали в недра ушедших веков и тысячелетий. Горизонт моего сознания расширился, а мои клетки, в которых записана вся информация от сотворения человека до настоящего времени, стали вспоминать, как было раньше. Как древний человек жил, думал, мечтал. И я понял, что человек древности мог разговаривать с птицами и деревьями, был способен слышать различные голоса природы, леса, гор, степей, животных. Все ему внимало, все для него было живым, таким же, как и он сам. Исполняясь чувствами благодати и радости, он слагал песни и стихи, баллады и притчи. Вся земля пропитана духом людей древности, которая тщательно хранит свои тайны и не открывает их не потому, что не хочет, а потому, что мы утеряли способность этого общения, забыли язык, на котором разговаривают с природой, с землею, с морем, с небом. Мы ходим по старым, заросшим дорогам, пробираемся сквозь колючий кустарник, обходим упавшие деревья, и нам только кажется, что в этих глухих, пустынных местах мы одни, на самом деле земля имеет память о прошлой жизни. Даже вот этот камень, обросший изумрудным мхом, лежащий невдалеке от нашего пути, знает много, но молчит. Нужно просто подойти к нему и тихо посидеть около него, отрекшись от себя и внимая тому покою и неподвижности, в атмосфере которых он «живет» уже миллионы лет. Тогда можно будет услышать голоса, звучавшие десятки, а то и сотни веков назад, ощутить дух древних людей, музыку их бытия, воздыхания их сердец. Они любили и смеялись, грустили и плакали, сидели у огня и рожали детей, смотрели на звезды и поверяли им тайны своей души. В нашем прошлом есть что-то совершенно удивительное, поистине фантастическое, но скрытое от нас — тайна, которую можно открыть, если захотеть.

Однажды нашел я в лесу на склоне моей горы-пирамиды огромный старый камень. Его поверхность поросла мхом и его не сразу можно было увидеть. Он лежал здесь, среди деревьев, очень тихо и смиренно. Мне показалось, что от него исходит какая-то мудрость, будто он хранит некие знания, но их можно услышать, если только внутри себя настроиться на абсолютное безмолвие и неподвижность.

Я остановился и долго стоял возле него, пока не начал ощущать мир и покой; истекающие из камня. Мне казалось, что я слышал его голос. Камень был очень старым и помнил, как он был сначала огненной массой, а потом остыл. Он вмещал целые миллиарды лет неподвижного существования и хранил все, что было за это время накоплено вокруг него. Он был спокоен и беззлобен, бьют ли его или плюют на него, он не волнуется и не обижается. Слишком много времени он живет на свете, чтобы реагировать на обиды. Что ж человек так мечется и страдает, не находя себе места? Что ж так тревожит его, что волнует и не дает отдыха и покоя сердцу? — размышлял я и понял, что нужно быть таким же, как этот камень: стоять на своем месте, смиренно принимая все удары и несправедливости мира, тогда будет и сила, и радость, и покой всему.

Сам не заметил, как я водрузился в центре камня в позе лотоса, как закрыл глаза и начал делать дыхательную гимнастику. И с каждым вздохом в мой разум вносилось что-то новое, свежее и волнующее. И вдруг я понял, что мне нужно. написать книгу, и даже сразу было дано ее название — «Азбука жизни». Эта книга должна была помочь всем духовно ищущим людям России обрести свое место в жизни, найти в ней такое же твердое основание, покой и силу, какими обладал этот каменный мудрец, С удивлением для себя я стал различать посылаемые напутствия. Мне даже было дано видение обложки будущей книги, тезисы ее главных тем. И я, не откладывая в долгий ящик, сел за написание книги, мысль о которой и главные идеи которой были получены во время этой удивительной медитации на старом камне.

Честно говоря, меня уже давно волновала эта тема. Ведь известно, что человек, следующий духовным путем, как правило, в материальной жизни не имеет опоры. Эта можно сказать болезнь коснулась и меня, когда я почти все свое время уделял духовному, в то время как материальное положение становилось все хуже и хуже. Из этой ситуации должен быть выход обязательно, иначе, если у птицы одно крыло не развито, она не полетит. Я знаю многих удивительно светлых, тонких, духовных людей, которые влачат жалкое существование. Конечно, можно игнорировать деньги, презирать богатство, но ведь вопрос состоит не в богатстве, а в том, чтобы заработать себе на хлеб насущный и в то же время не потерять свое духовное зерно. Именно тому, как развить духовному человеку материальное крыло, и была посвящена «Азбука жизни».

Я писал ее в городе, как говорится, в той обстановке, где нужно найти свое дело, свое место, занять его и зарабатывать на жизнь. Раз в неделю я приезжал в Горный и бегал на свое место силы, совершал погружения, сидя на камне-мудреце, где получал новые откровения, которые потом ложились на бумагу. Работа эта была чрезвычайно увлекательна и интересна. Для того чтобы запоминать все то, что открывалось мне на моей горе-пирамиде, я брал с собой диктофон, на который наговаривал полученную информацию. Причем ее было так много, что одного посещения места силы хватало для того, чтобы потом целую неделю перерабатывать услышанное сверху в текст «Азбуки жизни».

Тем более, когда я чувствовал, что написал все, что думал, и оказывался в тупике, я немедленно отправлялся на гору, где невидимая, внутренняя стена разрушалась и давался ответ что и как дальше писать. Потому эта книга удивительна тем, что она надиктована мне свыше. Я думаю, что всякое подлинное творчество именно таким образом и совершается. И чем более чист, прозрачен проводник, тем больше в него вливается свыше музыки, красоты, поэзии, знаний, откровений. Поэтому всякое истинное творчество не от мира сего, а от неба.

Как только я закончил работу над книгой, так немедленно отправился в Москву, чтобы ее издать. Важно было проверить: работают ли те принципы, изложенные в книге, в реальной жизни или это просто пустые возгласы и красивые призывы. И принципы, а значит, и вся книга, сработали. Я приехал в Москву с дискетой, не имея никакого представления, как издаются книги, куда обращаться, с чего начать, из чего состоит технологический процесс издания, а главное, где взять деньги на издание. Ровно через месяц после моего приезда я получил в одной из ведущих типографий Москвы готовый тираж! Это была победа! И это было не столько мое достижение, сколько это была надежда всем духовным людям России в том, что они смогут найти в этой безумной, жестокой жизни твердое основание для себя, для своей тонкой, мятущейся души, для своего уникального, хрупкого таланта, который есть у каждого. Я доказал, что есть путь гармонии между небесным и материальным, которые, не ущемляя друг друга, взаимно проникают друг в друга и сосуществуют в одном человеке. Все люди России действительно могут укрепить свое материальное крыло и способны жить в равновесии между небом и землей, не занимая вечно денег у знакомых, не думая каждое мгновение, где взять средства на хлеб насущный.

Я, честно говоря, всегда мечтал иметь достаточно средств, чтобы жить в горах, вдалеке от сутолоки мирской, где можно было бы полностью отдаться внутренней работе, духовному деланию, но Всевышний не позволял мне осуществить эту сокровенную мечту. Как всякий нормальный человек, я расстраивался и даже сетовал на Всевышнего, что Он не дает мне возможности уйти от суеты мира, не дает возможности погрузиться в тишину сердца и безмолвие разума. Но потом я понял, что таков путь человека. Сначала он в одиночку поднимается вверх, к свету, а потом должен спуститься вниз, чтобы привнести во тьму тот свет, который обрел в душе своей. И так постоянно: подъем сменяется спуском, эволюция переходит в инволюцию. Таков удел даже святых, отшельничество или затвор которых в конце концов прерывался повелением высших сил — открыться людям и помогать им. И в этом, конечно, есть свой глубочайший смысл, ведь нельзя накопленное духовное богатство хранить в себе, нужно его раздать. Да и, в конечном счете, высшее предназначение жизни каждого человека это сначала помочь себе, то есть обрести небесную благодать, а потом помогать людям, трудиться на благо всего человечества, чтобы жизнь стала светлее, добрее и радостнее. Если единицы будут пребывать в радости, мире и покое, а все остальные будут страдать, мучиться и переживать, разве таким образом изменится жизнь человечества в целом? Если мы скроемся от мира, станет ли мир от этого лучше? Другое дело, что нельзя изменить мир, прежде чем ты изменишь себя.

Кроме того, когда человек слишком погружается в духовное, то его душа настолько утончается, становясь до того хрупкой и нежной, что после этого почти невозможно жить среди людей. Когда ты спускаешься с гор или выходишь из леса и попадаешь в город, то злоба, гнев, алчность, которые ты особо чувствуешь и воспринимаешь, начинают буквально истязать твое существо. Злое слово, а тем более матерное вызывает физическую боль и моральные мучения. Хочется закричать: «Люди, вы сошли с ума!» и быстрее бежать из этого ада и больше никогда сюда не возвращаться. Раньше я именно так и поступал, но Всевышний вновь и вновь возвращал меня в жизнь, принуждал вернуться в ад, чтобы именно там и трудиться над возделыванием хотя бы маленьких участков рая. Он как бы говорил мне: «Ты обрел духовную благодать? Молодец! Теперь раздай ее людям и научись обретать эту же самую благодать в темноте, невежестве и сутолоке». И действительно, легко быть счастливым, спокойным и радостным в лесу, на горах, в одиночестве, в окружении первозданной природы, а вот то же самое испытывать там, где буйствуют грубость, алчность и пороки, кажется почти невыполнимым и недостижимым. Потому суть духовной жизни заключается не только в достижении света, красоты и любви, но и в том, чтобы принести и раздать эти жемчужины людям.

В пустынях иногда меня посещали столь беспредельные состояния благодати, любви и блаженства, что если бы нормальному человеку дать попробовать всего лишь сотую долю этого блаженства, то он бы не выдержал того напора, который мог бы разорвать его сердце, так же, как от слишком большой радости можно умереть. И после этих неземных переживаний — возвращаться в город, общаться с сотнями людей, толкаться в толпе, автобусах, метро — это была пытка, но нужно было терпеть и строить фундамент в материальном мире.

Свыше мне было дано наставление навести мост между двумя, казалось, несоединимыми полюсами: между небом и землей. Кроме того, нужно было писать о глубочайших понятиях такими словами, чтобы они были доступны всем. Необходимо было трансформировать бесконечно сложное в бесконечно простое — это была для меня сверхзадача, и я ее, кажется, выполнил. Одна старушка назвала «Азбуку жизни» энциклопедией мудрости, и это действительно так. И самое интересное то, что я сам этой же мудростью пользуюсь поныне. Ведь, по сути, я был лишь инструментом, через который шел поток небесных знаний. И я знаю, что в этой книге заложена (опять-таки не мною) тайна бесконечного открытия нового. То есть я написал гораздо больше, нежели сам способен понять и постигнуть. К тому же всякому читающему азбуку с доверием было обещано высшими силами приятное событие, подарок — и это действительно происходило.

Некоторые читатели сказали, что книга на самом деле очень сильна и удивительна, но она слишком жесткая. И я отвечал, что да, книга жесткая, но это — жесткость хирурга, который старается как можно быстрее, точнее, а значит, безболезненней выполнить нужную операцию. Если мне нужно удалить зуб, то я обращусь к тому врачу, который сделает это профессионально, то есть удалит быстро и умело, а не к тому, кто будет тянуть лямку, боясь мне причинить боль. Для многих она стала настольным справочником, руководством к действию. Судьбы тех, кто принял ее сердцем, менялись на глазах: люди находили новую перспективную работу, решали проблемы, кажущиеся неразрешимыми, делали первые шаги навстречу своей новой и счастливой жизни. Я видел, как книга меняла судьбы людей, преображала их существование. И я радовался и удивлялся вместе с ними так, будто сам до конца не верил, что книга может воистину что-либо изменить. Я чувствовал себя лишь посредником, паромщиком, который переправлял с небесного берега на земной высшие знания.

Однако были и те, кто принял книгу с резко негативной реакцией, с осуждением и даже ненавистью. Моя знакомая, которая помогала мне распространять книгу, сказала, что она по реакции на «Азбуку» сразу видит, хочет ли человек действительно изменить свою жизнь, готов ли он на реальный и решительный шаг или ему нравится, что он имеет, и он не желает покидать свое убежище, даже если оно — затхлое и удушливое болото.

С книгой, еще пахнущей свежей типографской краской, я пришел к своему камню-мудрецу, положил на него книгу и поклонился со словами: «Спасибо тебе, камень! Все, что было сказано мне от тебя и через тебя, я исполнил!». И мне вдруг вспомнилось, что многие русские святые молились именно на камне, и именно на камне они получали свыше откровения, напутствия, просветления. В частности, святой Феодосий Кавказский, прежде чем строить церквушку, семь дней и семь ночей молился на камне, после чего ему явилась Царица Небесная в радужном сиянии и указала место, где возвести храм. Сейчас храма уже нет, однако на этом месте все так же есть лужайка вечнозеленого барвинка — растения, которое символизирует святость. А вот камень остался, лежит себе как ни в чем не бывало, и тысячи людей приходят к нему, чтобы прикоснуться к святости, чтобы сочетаться с сокровенными знаниями.

Все помнят и знаменитый камень святого Серафима Саровского, на котором молился подвижник тысячу дней и ночей!

Мой камень ничего не ответил мне, казалось, что он уже достиг того рубежа мудрости, когда не радуются радостям и не печалятся печалям.

После выхода в свет «Азбуки жизни» я вернулся в Горный. Можно было сказать, что все у меня в порядке, я пережил потерю своих деревянных странников, открыл новый путь и этого достаточно, чтобы успокоиться. Однако я не забыл имя Иларион, о котором мне таинственно намекнули Часовня и Колоколица в тонком сне под дубом. Кроме того, глубоко внутри себя я чувствовал, что мне чего— то недостает. Да, я нашел для себя новую дорогу, но я был на ней очень одинок. Мне было, конечно, хорошо, но порой все-таки проскакивали лукавые мысли о том, что, возможно, я заблуждаюсь, может быть, я просто все выдумал и погрузился в мир собственных иллюзий и фантазий. Вероятно, что для другого неважно было иметь дополнительную поддержку, подсказку, ему достаточно было бы лишь то, что он имеет. Меня же стало тяготить одиночество и очень хотелось найти где-нибудь или в чем-нибудь подтверждение того, что я иду верным путем, что я не заблуждаюсь, что не впал в слабоумие.

Было еще одно происшествие, которое расстроило меня и обострило чувство одиночества. Дело в том, что в ущелье, там, где раньше была пустынька святого Феодосия, мы с другом построили маленькую часовенку. Год назад это место отдали церкви, и теперь там началось крупное строительство, и часовенку нашу снесли, а на ее месте поставили каменную большую часовню. Многие, кто раньше бывал в моей маленькой часовне, горевали, что ее убрали, ибо большая благодать в ней была намолена за многие годы. Ее тоже ломали, однажды от упавшей свечи она прогорела насквозь, но огонь чудом остановился, и часовенка не сгорела. И вот теперь ее нет. Я не стал разбираться с теми, кто это сделал. Зачем лишние эмоции, к чему лишние волнения, споры и пересуды? Сколько несчастий, слез и крови пролито из-за формы? Я дал себе слово, чтобы более не бороться за формы, а посвятить свои силы содержанию. Однако когда я увидел, что моей часовни и в ущелье уже нет, то я чувствовал себя так, будто теряю своих детей.

Наступил день моего рождения. Я, честно говоря, отношусь к этому дню почти безразлично, так как для меня подлинные праздники, истинные дни рождения те, когда я совершу, а вернее завершу то или иное дело. Именно тогда я чувствую себя настоящим именинником, то есть не по дню, а по выполненной работе. Для меня настоящий праздник, когда я достигаю поставленной цели, преодолеваю тот или иной рубеж, справляюсь с трудностями и проблемами. В тот день моего рождения на душе у меня господствовала пустота, в центре которой стоял все тот же вопрос: как дальше жить и верен ли мой путь? Я заехал в церковную лавку, куда наведывался в основном чтобы купить свечи. Книги там слишком дороги для меня, и потому я почти не рассматриваю их. Но в тот день мой взгляд случайно упал на большой том в твердом переплете светло-зеленого цвета, с золотистым оформлением. Я присмотрелся и прочитал название «На горах Кавказа», автор был написан более мел тми буквами, и когда я подался вперед, то прочитал то, что необычайно взволновало и растревожило меня. Автором этой книги был схимонах Иларион! Сердце мое забилось в какой-то истомленной радости, а в голове возникла мысль, как молния на темном небе: неужели это и есть тот самый Иларион, о котором говорили Часовня и Колоколица?! И радость от встречи с этой книгой, да еще в день моего рождения, не омрачилась даже ценой. Пришлось ехать занимать деньги, но вскоре я держал этот красивый том с почти тысячью страниц в своих руках. Прижимая книгу к сердцу, я понимал, что это — настоящее чудо — потому что Всевышний подарил мне ее именно в день моего рождения и именно тогда, когда я вновь оказался на духовном перепутье. Я чувствовал в эти минуты руку Божью и благодарил Его за подарок, равного которому не было на свете. Вероятно, в эти минуты я был похож на ребенка, получившего любимую игрушку, которую он прижимает к себе так крепко, будто не верит до конца, что его мечта сбылась, и боится, что у него ее отнимут.

Я уже нисколько не сомневался, что это именно тот Иларион, так как название говорило само за себя, что речь идет о Кавказе. Хочу сказать наперед, что эта книга произвела на меня столь мощное воздействие, что спустя годы оно не ослабевает. И поныне я читаю эту волшебную книгу, будто песню: душа моя поет и расцветает. Я чувствую, как из нее исходит удивительно светлая, добрая жизненная сила, которая очень час— то помогала мне преодолевать уныние, отчаяние и душевную боль. Но главное, — труд старца Илариона открыл передо мною двери, в которые я стучался много лет.

Из книги я узнал историю жизни схимонаха Илариона, которая каким-то мистическим, невероятным образом пересеклась с моей жизнью Кавказ издревле был заселен пустынниками, искавшими в горах безмолвия и уединения — необходимых условий для практики умного делания, то есть достижения состояния мистического покоя. Еще в 80-х годах прошлого столетия жил на Афоне старец Иларион в Пантелеимоновом монастыре, где провел более двадцати лет своей жизни. Там у него был учитель старец Дисидерий, который передавал отцу Илариону знания и опыт внутреннего делания, учил правильной Иисусовой молитве. Потом на Афоне начались волнения, и жизнь монахов стала невыносима из-за притеснения греческими властями русских монахов. Тогда монах Иларион вместе со своим старцем отцом Дисидерием удалился на Кавказ, в место, которое император Александр 11 пожертвовал близ города Сухуми — Новый Афон. Старец Дисидерий хотя и был приписан к братии Ново-Афонского монастыря, однако тяготился общежитием и удалился в горы вместе со своим учеником старцем Иларионом, который тщательно записывал все беседы. Когда старец Дисидерий умер, отец Иларион, похоронив святое тело учителя, удалился в еще более безлюдные и дикие места, по которым странствовал еще четверть века. Схимонах Иларион обошел весь Кавказ от Каспийского до Черного морей, имея с собой лишь мешочек с сухарями, чайник и топорик для рубки дров. В 1889 году на Маркотхском хребте Кавказских гор, между Анапой и Новороссийском, в глубине гор за поселком Горным, в буковом лесу старец Иларион основал Покровскую общину, которая в 1914 году была преобразована в монастырь «Темные буки». В 1907 году была издана его книга «На горах Кавказа» и за пять последующих лет ее дважды переиздавали. Причем последнее издание составило 10 тысяч экземпляров — небывалый тираж для того времени. В своей книге отец Иларион описал свою странническую, пустынническую жизнь и учение исихазма — Иисусову молитву, знания и опыт которой получил от старца Дисидерия, Суть учения заключалась в единении с Богом через Его Имя в Иисусовой молитве. Последователей данного учения называли имяславцами, которые утверждали, что с именем Божьим, то есть при Его произнесении, привлекается сила, энергия Божия. И потому призывание Имени Божьего ставит молящегося в присутствие Самого Бога.

Книга вызвала такой взрыв в русском обществе и на Афоне, что трудно было предположить, к чему это приведет впоследствии. После выхода книги в свет религиозное общество России по сути разделилось на сторонников имяславия и его противников. Противники имяславия, то есть имяборцы, во главе с высшей церковной властью осудили книгу, назвав ее хлыстовщиной. Имяборцы заявляли, что имя Божие, то есть имя Иисус Христос — лишь пустой звук и не относится ни в каком отношении к Самому Богу, а потому в имени Иисуса не пребывает сила и энергия Божия. В этот богословский спор втянулись все религиозные и духовные деятели России и не только. Сторонниками имяславия были: великая княгиня Елизавета Федоровна, священники Павел Флоренский и Павел Булгаков, философ А. Лосев, богословы М. Новоселов, В. Лосский, профессора математики Д. Егоров и Н. Соловьев и многие другие. Дошло дело и до царя Николая 11, который вместе с Александрой Федоровной приняли имяславцев в Царском Селе. Государь и государыня были очень растроганы судьбой монахов-имяславцев, обещали помочь, но по сути ничего уже сделать не смогли. Кстати, старец Григорий Распутин был сторонником имяславия. Вскоре (1913 г.) начались гонения на монахов-имяславцев, которых избивали пьяные солдаты на Афоне (некоторые при этом умерли от побоев), а потом их насильно вывезли с Афона в Россию, где продолжали притеснять и преследовать, требуя отречения от имяславия.

Старец Иларион в то время доживает свои последние годы в горных пустынях за поселком Горным. Он очень скорбит, что его книга вызвала столь негативную реакцию у церковных властей. В 1915 году он пишет письмо в Священный Синод, в котором просит уведомить его, верны ли дошедшие до него слухи, что он отлучен от церкви? Ответа старец так и не дождался. Перед кончиной старец говорил, что он крайне обижен духовной властью, которая осудила его книгу, но вот за что, так она и не ответила. Последние слова старца о судьбе России становятся пророческими. Он говорит, что борьба с Богом высших членов российской иерархии навлечет на страну и народ великий гнев Божий. В 1916 году пустынник Иларион, автор книги «На горах Кавказа», закончил свой земной путь и был похоронен в горах под часовней.

Спор неразрешен и поныне, и поныне старец Иларион не оправдан и несет свой тяжкий крест.

К истории старца Илариона важно добавить то, что в 1910 году к нему сюда, в Горный, из Иерусалима приехал старец Феодосий, с которым они общались еще на Афоне. Старцы жили вместе в пустыне, возле монастыря «Темные буки», а после кончины отца Илариона отец Феодосий переместился со своей маленькой общинкой ближе к поселку Горному. Именно там ему явилась Матерь Божия, там располагается поныне его чудотворный источник, там и стояла моя маленькая часовня.

После прочтения этих потрясающих для меня событий я ответил себе на один важный вопрос, который прежде крайне волновал меня: почему старец Феодосий выбрал именно поселок Горный из всех мест России? Ведь отец Феодосий пробыл на Востоке 90 лет, тридцать из которых провел на Афоне, а 60 лет он молился у Гроба Господня в Иерусалиме, и вот его выбор пал на Горный, Теперь этот вопрос решился, но встал другой: почему старец Иларион из всех чудесных, удивительных и волшебных мест Кавказа, которые он с такой любовью и восторгом описал в своей книге, избирает для окончательного приюта именно Горный? Края загадка, тайна кроется в этих местах?

Я шел по лесным тропинкам. Нещадно палило солнце, но здесь в тени деревьев еще сохранялась благодатная прохлада. Сзади, свесив язык до земли, плелась Ассоль. Как только в колее, выбитой вездеходами, встречалась лужа, так собака плюхалась в грязь и наслаждалась влагой. А когда мы переходили через горную реку, так она заходила в воду и шла вверх по течению, исступленно утоляя жажду. Потом, найдя углубление в воде, ложилась в него и лежала, с укором посматривая на меня, дескать, не вздумаю ли я покинуть это райское место и двинуться дальше? Я тоже раздевался и ложился на спину в ледяной хрусталь. Вода обжигала опаленное и разгоряченное тело так, что ломило в висках и кружилась голова.

Потом я сидел на каменистом берегу и наслаждался тишиной в ожидании, когда обсохну. А еще смотрел на эти старые, затерянные горные тропы и думал, сколько же по них хожено, свидетелями каких удивительнейших событий они, наверное, являются? Сколько людей прошло по ним, о чем они думали, о чем мечтали, что их беспокоило и что их радовало? С детства я мечтал о дальних странах, о новых людях, о приключениях, о встречах с чудесами. Сколько мысленных путешествий я совершил по Гималаям и Тибету, по Азии и Америке! В своих фантазиях я уносился в далекую, загадочную синюю даль в поисках таинственной страны Шамбалы или как по-русски ее называют Беловодье. Как мечтал я о Севере, о ледяных пустынях с космическим холодом и бездонным небом, в котором проваливается и исчезает душа, мысли, сердце, а остается лишь только состояние торжественного блаженства и бесконечной радости. Но все так и осталось в мечтах…

Есть только вот этот кусочек Кавказа, который уже местные жители окрестили лермонтовскими, то есть моими местами. Именно здесь и проходит самая главная часть моей жизни. Сколько уже моих мыслей, тревог и переживаний помнят эти тропинки. Каждый камень здесь мне знаком, каждое дерево мне близко, каждая гора мой тайный друг, каждый ручеек мой приятель.

Немного отдохнув у речушки, мы отправились с Ассоль дальше в путь, искать могилу старца Илариона, а я все продолжал думать о своей жизни, о превратностях судьбы и о том, что, может быть, здесь, в этих горах, и есть тот самый Тибет, те самые Гималаи, Беловодье, о которых я так долго грезил и которые так и остались лишь в мечтах? Возможно, вот эта гора, на которую мы начинаем подниматься, и есть мой Эверест, хотя бы рядом с которым я всю жизнь мечтал побывать? Смотришь кино, читаешь книги: люди где только ни побывали, чего только ни видели, сколького они сумели достигнуть, а вот мне все это не удалось претворить в жизнь, Может статься, настоящая жизнь обошла меня стороной? Вероятно, я чего-нибудь не понимаю, и, возможно, что я на самом деле ничем не обделен, все у меня есть и я счастлив, но только не осознаю того. Не ценю то, что у меня есть, потому как смотрю всегда куда-то вдаль, туда, за горизонт. А эта даль как раз у меня под ногами, и чудеса тут у меня, как говорится, в полном комплекте. И я почему-то вспомнил Михаила Юрьевича Лермонтова, который безумно любил Кавказ, но душа его томилась, металась, как невольная птица, желающая вернуться в обитель своих предков — в далекую, суровую Шотландию.

Пришел я в эти места, можно сказать, случайно, хотя случайного в жизни ничего не бывает, а всем руководит великий Учитель и Ведущий наших судеб. Его действия, конечно, как бы не видны, и ты сам вроде бы принимаешь решения, но в итоге, оглянувшись назад на пройденный путь, осознаешь, что тебя постоянно ВЕДУТ. Я обошел все окрестности Новороссийска в поисках уединенного местечка, где можно было бы купить какую-нибудь халупку подешевле, и там находить покой и одиночество. Выбор пал на Горный. Домик еле-еле купил, денег не хватало. Потом решил часовню построить, чтобы можно было в ней лучше сосредоточиваться на небесном. Построил. Затем дошел до меня слух, что в ущелье, в трехстах метрах от моего дома, был скит и жил в нем удивительный монах Феодосий. Решил и там, в ущелье, около колодца, поставить хотя бы крохотную, но часовенку святому. Впрочем, смысла ставить там часовню не было, так как место было столь безлюдным и глухим, что возможно лишь раз в году там кто-нибудь из местных жителей проходил с козами на пастбища. Построил часовню святому Феодосию. Лет через пять место стало более известным и в него начали притекать паломники, потом все больше и больше, пока это место не отдали церкви и оно стало всегда многолюдным и суетливым. А какая раньше там была благодать! Сядешь на ствол поваленного дерева около колодца, и с неба сладость, как манна, вливается прямо тебе в душу и сердце. Сидишь и забудешь обо всем на свете, все тревоги, волнения как туман утренний рассеиваются, и остается только нежность, любовь и красота. Не успеешь оглянуться, а уже и стемнело, и ночь плотной пеленой окутала все ущелье. В темноте лишь виден проем в часовенку, где торит лампадка. И кажется, что это двери куда-то в другое пространство, другое измерение. Так чудно и странно! Вот так сидеть в непроглядной темноте, в которой лишь только эти открытые двери. Однако пора возвращаться домой, и если не захватил фонарика или на крайний случай спичек, то путь к дому, который я проделываю за пять минут при свете, может затянуться до часа блукания по лесу, а то и больше. Однажды вот засиделись мы с приятелем допоздна, а потом в буквальном смысле продирались в совершенно незнакомой местности. Горы не допускают оплошности и расхлябанности. Здесь нужны особые знания и чутье, иначе так заплутаешь в трех соснах, что до утра будешь бродить.

Все это я вспоминал, когда шел искать место последнего приюта старца Илариона, так же как и десять лет назад искал место святого Феодосия. Не мог тогда я подозревать, что из-за того, кто первый открыл скит отца Феодосия, будет столько споров, склоки и грязи в мой адрес. Будто важно — кто первый? Важно то, что это сделано. Я стремился уйти от суеты, от людей, а все это достало меня здесь еще в большей степени, нежели в городе. Да и как можно было тогда предположить, что дикое, пустынное ущелье станет местом, по которому ежедневно сейчас проходят сотни людей? Вот тебе уединение и покой, вот тебе и строительство часовен — благое дело, одну сожгли, а другую просто убрали.

Я шел и все думал об этом, вернее, мысли сами приняли такую направленность, хотя мне не хотелось думать о грустном. Я вдруг почувствовал, что моя судьба и путь очень схожие жизнью того человека, могилу которого я сейчас иду искать. Он так же, как и я, боготворил эти горы, природу Кавказа, море, которые с глубокой нежностью и искренностью ребенка воспел в своей книге. Он так же, как и я, любил одиночество, пустынничество и стремился к ним всей душой. Он так же старался помочь всем людям в их духовном пути и для этого написал книгу, а я построил часовни. Он так же, как и я за часовни, так он за свою книгу нес до конца своей жизни крест — поношение, поругание, осуждение в магизме, сектантстве и хлыстовщине. Меня ведь тоже называют одни колдуном, другие сектантом, третьи экстрасенсом. Мы оба стремились к покою, а приобрели только беспокойство. Уходили в пустыни затем, чтобы достигнуть сердечной благодати, небесного мира, а и в пустыню доносились голоса укора и осуждения. Может быть, если бы отец Иларион не написал книгу, а я не строил бы часовни, и не было бы всего этого? Впрочем, разве можно скрывать то, что имеешь, ведь очень многим людям мои часовни на всю жизнь осветили душу, а книга отца Илариона многим помогла найти себя в этой жизни. Может быть, подлинное сотворение блага и должно сопровождаться нападками противников и только лишь пустое или темное творится в этом мире беспрепятственно?

Я вдруг вспомнил детали покупки мною книги «На горах Кавказа» в церковной лавке; Тогда я не обратил внимания на эти незначительные мелочи, а вот сейчас они обнажили суть произошедшего. Дело в том, что когда я попросил продавщицу показать мне эту книгу, она ответила странным образом, что, дескать, книга не продается, потом замялась и все-таки книгу подала. Я вспомнил странное выражение ее лица, она будто волновалась и беспокоилась по непонятному поводу. Пока я разглядывал книгу, она добавила, что эту книгу ей разрешили продавать только не новоначальным.

— Как это? — спросил я.

— Настоятель церкви сказал, что тем, кто только начинает свое вхождение в веру, эту книгу нельзя читать.

— Странно, а как он вам рекомендовал отличать новоначальных от опытных? — не без иронии произнес я.

Продавщица засмущалась и ничего не сказала. Я тогда был слишком поглощен радостью от такого удивительного подарка, чтобы раздумывать над этим коротким диалогом, а вот сейчас вся эта сцена резанула мое сердце, ибо я почувствовал, что до сих пор на старца идут потоки притеснения и осуждения. Это состояние мне было настолько близко и понятно, что я действительно чувствовал боль старца Илариона. И вот что интересно: в церковной лавке продают книгу, которая официально осуждена, а автор отлучен от церкви! бизнес делает свое дело и здесь. Эта мысль меня развеселила, и я улыбнулся. Ассоль немедленно отреагировала на перемену моего настроения и подскочила с намерением поиграться со мной, испачкала грязными лапами мои штаны. Я ее успокоил, что сейчас я не намерен играть, и та побежала прыгать по полю, на которое мы как раз вышли только что из леса, Открывшееся поле когда-то обрабатывалось, на нем что— то сеяли, теперь, как многие земли в России, его забросили, и оно заросло высокой по грудь травой. Пахло мятой, летало множество бабочек. Собака бегала в траве и ее не было видно, только по наклону трав можно было определить, где она сейчас. Иногда она делала высокие прыжки, чтобы осмотреться вокруг. Вот Ассоль вспугнула крупную птицу — сарыча, спрятавшуюся в траве, та вспорхнула, и Ассоль рванулась ее догонять. А впереди, как раз на пути собаки паслась семья лошадей. Я, предвидя, что сейчас произойдет, рассмеялся уже за несколько мгновений до того, как Ассоль буквально наткнулась на этих прекрасных животных, и от неожиданности перепугавшись, дала стрекача. Вернувшись ко мне, еще долго лаяла на лошадей, высказывая тем самым свое негодование по поводу того, что они ее так напугали.

Вновь мы углубились в лес, и начался крутой подъем. На тропинке золотилась медянка — маленькая змея. Ее длина всего тридцать сантиметров, а толщина с ученическую ручку, но от ее укусов возникает болезненная опухоль. Местные жители частенько страдают от нее, не замечая ее из-за размеров, когда собирают землянику или пасут скот. Лечатся от укуса наложением компресса из кислого молока. Я же, когда мой путь лежит по траве, всегда три раза крещу дорогу со словами: «Огради, Господи, силою честного и животворящего креста и сохрани от всякого зла». Помогает, пока Бог миловал. Вообще здесь в лесу, за многие мили от дома, цивилизации я чувствую себя наиболее спокойно и комфортно. Меня часто спрашивают, не боюсь ли я быть в лесу, а я отвечаю, что если меня что-то и страшит, так это — город, где зла сконцентрировано столько, что хоть топор вешай. А здесь, в лесной глуши, я как у себя дома. Я даже не чувствую, что вокруг меня лес, здесь все мое, но не по принадлежности материальной, а по любви духовной. Только здесь я и нахожу истинный покой и умиротворение. Я люблю здесь все, и природа мне так же отвечает любовью. Эти тропинки, деревья, ручьи и травы я бы расцеловал за их доброту, красоту и незлобивость.

Я стоял над медянкой, потом слегка подтолкнул ее веткой и сказал: «Ну что? Ползи в свою норку». И она медленно двинулась в сухую листву и заползла в дырочку под камнем. А я стоял и думал, что вот змея — «райское» поистине существо по сравнению с человеком. Никого сама не трогает, а напротив, завидев человека, старается быстрее скрыться. Самое плохое, что она может сделать, так это укусить, да и то в целях самозащиты, когда ей причинят боль, наступив на нее. Сидит себе скромно, как пригреет солнышко выползает на тропинки, камни, чтобы погреться, а потом опять прячется в своей норе. Она не заставит платить непомерные налоги, не потащит вас в суд, не украдет у вас ничего, не выгонит из дому, не разденет вас догола, оставив в нищете, не будет требовать с вас дани. Да и не только змеи, но и все животные, даже самые хищные, — голуби по сравнению со зверочеловеком, который может изничтожить все живое лишь потому, что ему бес ударит в мозги.

Осталось совсем немного до того места, где, как я предполагал, похоронен старец Иларион. Еще десять лет назад, когда я только знакомился с окрестностями поселка, местная жительница тетя Валя Жук приводила меня на то место. Там глухой лес, старая заросшая дорога, в одном месте прямо у дороги растет большой бук, а ниже из-под корней этого бука бьет источник. Родник величиной с хозяйственный таз и глубиной по колено. Вода кристально чистая и ледяная. Сверху источник прикрыт куском шифера. Вокруг небольшая круглая полянка диаметром метров десять. От полянки резко вниз уходит склон, а потом вновь ровное место, сплошь заросшее деревьями и кустами. Именно на это место и показала мне тетя Валя, утвердительно заявив, что здесь была прежде монастырская часовня. Тогда я исследовал поверхность земли и обнаружил остатки домашней утвари, то, что осталось от лопат, грабель и других инструментов. Но самое что интересно, так нашел я там церковную лампаду. До сих пор я храню ее у себя. Тогда тетя Валя рассказывала, что еще отца ее крестили в этой часовне. Конечно, глядя на эту заросшую пустошь, трудно было себе представить, что когда-то здесь струилась жизнь, лилась молитва, стояла часовня, жили монахи. Я не могу сказать почему, но был убежден, что именно на этом месте, под исчезнувшей часовней был погребен старец Иларион.

Я ступал по пустынным и затерянным тропинкам и думал, сколько же тайн хранит эта удивительная земля. Ведь только за последние десять лет сколько здесь святынек обнаружилось. Я вспомнил тетю Валю Жук — старожилку этих мест. Невысокого роста, подвижная, всю жизнь женщина провела и проводит в трудах, но всегда веселая и приветливая. Родила ее мама прямо около железнодорожного полотна. Потом пришли сюда немцы, всех вывезли. После войны тетя Валя вновь вернулась в Горный, но уже ничего из строений здесь не осталось, все было сожжено и взорвано. Тетя Валя почти мне как мама, по духу, конечно, и относится она ко мне как к своему сыну. Поговорите с ней по душам и вы откроете в ней глубокого мистика, живущего по Божьим законам, которые записаны у каждого русского человека на скрижалях сердца. Таким людям не надо знать тонкостей обряда, они живут тем, что у них изливается из души, и они получают небесное откровение совершенно спокойно, без усилий, ибо у них путь свету не закрыт засовами и оковами цивилизации. Если заболит что-то, сорвет она листик, приложит к больному месту и попросит его в простоте и любви своего сердца исцелить, и листик слышит просьбу и помогает. «В лесу нет ничего, что бы не было целительным, каждая травка, каждое растение может дать человеку оздоровление, ведь все это Господь создал для человека», — говорит она. Она беседует с животными, со змеями, с травами, с природой, ветрами, солнцем и птицами. И в этом ничего нет языческого, а, напротив, через эту красоту только, возможно, и познается истинная любовь Божия к людям, Его забота и нежность, благодатно и обильно разлитые по земле. Жители поселка завидуют ей, как у нее ладно и споро все получается, как она одна успевает и огород в порядке держать, и за стадом следить, и сена накосить, и дрова заготовить, и закрутками всякими запастись, и по дому управиться. Соседи не без ехидства ей говорят:

— Тебе, Жучиха, помогает кто-то. Мы вон всей семьей еле справляемся, а ты одна все успеваешь!

— А кто вам сказал, что я одна? — перехватывает она укоры соседей. — Мне Господь и Матерь Божия помогают. И природа-матушка поддерживает. Так что не одна я, у меня много помощников! — открывает она свою тайну благоденствия и улыбается с легким прищуром.

А те лишь кивают головой, не понимая о чем идет речь и тем самым подразумевая, что Жучиха правду не говорит и, наверное, не скажет никогда. А ведь тетя Валя пойдет в лес и никогда пустой оттуда не возвращается, даже там, где другие ничего не найдут, она все равно что-нибудь да высмотрит. И ведь действительно у нее есть тайна, да вот только непонятна она тем, кто не знает, что такое любить Всевышнего, природу, землю, животных. И все она делает с такой легкостью, простотой и незлобивостью, что позавидуешь. А по горам так ходит, что не угонишься за ней. Сгонять десяток километров по горам, что в магазин пройтись, а ведь ей уже седьмой десяток. Когда смотришь на нее, то кажется, что она действительно из земли слеплена, так же как Господь первых людей из глины слепил. И корни у нее глубокие, цепкие, выносливые, в землю— матушку проникают, и питает ее земля своими животворящими соками, дает ей силы, радость и расторопность.

Однажды тетя Валя утром гнала стадо на пастбище по лесу. Поднималось солнце и сквозь ветки пробивались его косые лучи. «В одном месте, — рассказывала она, — почудилось мне будто солнце светит в глаза и сбоку образовался прозрачный шар. Я потерла глаза, думала, что круг появился от лучей солнечных, но шар не пропал, а стал еще более четким и в нем были различимы силуэты двух людей, которые смотрели друг на друга подобно тому, как люди сидят в купе поезда, за столиком, и мы смотрим на них через окошко с перрона. Я испугалась и упала на землю. Так и лежала, не знаю, долго ли. Время как бы не ощущалось, а когда подняла глаза, то видение исчезло. И главное, стадо не разбрелось, а тут, около меня и пасется. Что это было, сама не знаю».

Есть в лесу места, целые районы, где присутствует какой-то необычный запах, и самое удивительное, что только туда попадаешь, как в тебе происходят какие-то необыкновенные перемены. Конечно, это состояние приходит не как снег на голову, но все же настроение меняется, хотя и неприметно. На душе вдруг ни с того ни с сего становится спокойно, радостно и благодатно. Что это за места такие необычные? Есть у меня такое не одно на примете: такой же лес, такая же тропинка, а вдруг в душе сломается какая-то застрявшая «косточка», которая доселе приносила ноющую боль и не давала дышать полной и свободной грудью, и сердце вдруг освобождается от оков, внутри исчезает зажим и становится как-то легко и свежо. Сначала я думал, что это просто совпадение, а потом это повторялось, и теперь, я даже знаю видимые границы этих необыкновенных зон.

Это только кажется, что в лесу нет никого, на самом деле тут вовсю кипит жизнь невидимая. Порой подступит такая беспричинная тоска, что хоть в петлю голову суй, жить не хочется! И так внезапно нападет такой тихий ужас: вокруг птицы поют, солнышко светит, цветы кланяются и трава шелестит на ветру, а тебе белый свет немил, смотреть на него не можешь. Когда вдвоем в лесу, таких напастей не испытаешь, а когда один остаешься, нужно быть бдительным и бодрым, чтобы не одолела напасть тоски и уныния. «Нет! — заключил я свод своих раздумий. — Горный — не просто зона, а целая страна зон. Целый кладезь тайн и загадок, которые открываются по мере расширения твоего сознания, по мере возрастания твоего духа».

Вот так же, как и сейчас, я несколько лет назад шел к безвестному месту, где был скит отца Феодосия, сейчас это место уже обжито и известно не только в России, но и за рубежом. Схимонаха Феодосия уже причислили к лику святых, а вот пустыннику Илариону, видимо, не дождаться этого. Впрочем; нужно ли ему это прославление? Ведь он давно прославлен на небесах. Кстати, сейчас, после выхода в свет книги «На горах Кавказа», которая говорит о близком знакомстве этих двух старцев, потянулись голоса, что, дескать, и отца Феодосия нельзя было прославлять, так как он тоже принадлежал к имяславцам.

Ну вот мы и пришли наконец. Ассоль жадно пила воду из ручейка, вытекающего из источника, а я принялся его чистить. Листьев много нападало за годы, пока я здесь не был. Руки заломило от холода, но, наконец, дело сделано. Мы вдоволь напились и пошли вниз, на место, где когда-то стояла часовня. А здесь еще больше все заросло. Я пошел в сторону в поисках подходящего дерева для креста. Потом начал рубить. И пока я изготавливал крест, думал о том, почему все-таки книга старца Илариона вызвала такой ажиотаж и такое сопротивление у иерархов церкви? Здесь причина была не на поверхности, а где-то глубже. По лесу раздавался глухой стук топора. Щепки разлетались по сторонам, пахло свежим деревом, а я вдруг вспомнил святого Нила Сорского, его жизнь и судьбу. Еще в XV веке стал вопрос о том, чтобы обители, монастыри не имели своих сел и монахи жили бы трудами рук своих. Пустынник Нил Сорский был проповедником «нестяжания» и всю жизнь свою он положил для того, чтобы организовать обитель нестяжания. Он говорил, что вся братия должна питаться только от трудов своих, как бы трудно ни было.

Тогда возник спор, каким путем идти церкви. Святой Нил спорил о земном устроении Церкви со сторонниками «стяжания», которое представлял Иосиф Волоцкий. Пустынник потерпел поражение, нестяжатели были наказаны, и Церковь пошла путем стяжания, что уже тогда предопределило исход дела Божьего на земле. Церковь становилась зеркальным отражением мирской власти, с которой по сути всегда потом боролась за первенство на земле, и иногда у нее это получалось, то есть иногда побеждал крест, иногда корона. Монастыри стали превращаться в крупные земледельческие хозяйства, которые наживались за счет жестокой эксплуатации крестьян. Началась эпоха тотального обогащения церкви. Митрополит, например, имел ежегодный доход 350 тысяч рублей, а патриарх до 700 тысяч, причем на устройство богаделен, больниц и другие дела милосердия тратилось не более пяти процентов от дохода. Церковные феодалы воздвигали себе роскошные палаты, украшали храмы, золотили купола, обрамляли образа драгоценными каменьями, а в душах тем временем разрасталось запустение, которое разверзлось, как вулкан, в семнадцатом году.

Как раз перед грозой — революцией — вдруг появляется книга отца Илариона как напоминание об истинной церкви, которая должна быть действительно нестяжательной и должна быть таким чистым лучом света, который бы своею подлинностью и целомудрием ориентировал людей на идеальное, совершенное и гармоничное. В этой книге даже дается устав иноческого общежития по примеру устава преподобного Нила Сорского.

Какой-то юродивый отшельник предлагает путь пустынничества и умного делания! Да разве могли простить ему посягательство на имущество и власть? «Вы же, батюшка, покусились своей книгой на „святое“, — мысленно произнес я. — Неужто могли ваши труды одобрить те, под которыми вы своей книгой подрубали сук? Нет, никогда они вас не признают, не примут ваш путь до тех пор, пока привязанность к мирским благам будет превалировать над любовью к небесному».

Я стоял в глухом лесу перед крестом. Околонего горели воткнутые в землю три свечи. А я представлял, как прожил свои последние годы старец Иларион. Как он написал письмо в Синод с просьбой ответить ему, правда ли, что его отлучили от церкви? Его боль. Боль человека, земное имущество которого составляли лишь топорик, чайник и сухари, который отдал всю свою жизнь молитве и старался раздать ее людям. Он ждет письма, а его нет. Старцу никто не пишет. А он ждет до последней минуты, до последнего вздоха. Горы Кавказа лишь окружают его и скорбят об уходе пустынника. Горы Кавказа — и его друзья, и его слушатели, и его жизнь. «Но ведь книга ваша, батюшка, ваш труд не пропал даром, — утешил я пустынника мысленной речью. — Как она мне помогла как меня она поддержала и преобразила! Спасибо вам!» И вдруг невесть откуда налетел порыв ветра и задул свечи. И я понял, что старец услышал меня и как бы сказал: «Благословляю тебя на путь пустынничества и умного делания. Ступай и помни, что Господь всегда и везде с тобой. Господь с тобою навсегда!».

С легким сердцем и просветленной душой мы возвращались домой. Я шел по лесу, по горам, раздольям и чувствовал, будто надо мной вырастает огромный храм, купол которого — все небо. Его стены — это воздух, его фрески — облака. Я стал как бы слышать грандиозный колокольный звон, разносящийся по всей земле русской. Теперь я чувствовал, что мне не нужно ничего строить, ничего искать, я уже всегда в храме, куда бы я ни пошел, где бы ни находился, я всегда внутри него — столь он огромен. Вся планета — это святилище, где непрерывно творится таинство, священнодействие Всевышнего. Земля, по которой я иду, — это не просто кусочек планеты, затерянный в горах и лесах Кавказа, а это — и Афон, и Иерусалим, и Беловодье. Как легко и блаженно стало на сердце, хотелось петь и отдать свою любовь всему на свете!

Когда-то я пришел в Горный. У меня не было ни денег, ни знаний, ни особых надежд, ни планов на будущее. Я просто умел любить и радоваться, а все остальное прикладывалось само собой. Да, впрочем, к любви ничего не нужно прикладывать, она сама по себе самодостаточна и полна.

Потом я построил одну часовню, вторую, потом третью, затем я построил звонницу. За каждое действие я нес наказание, подвергался различным духовным, физическим, нравственным пыткам и считал, что во всех этих бедах виноват я сам и мне нужно больше молиться и исповедывать свои грехи, чтобы вернулась прежняя благодать. Я старался это делать, но ничего не менялось, все оставалось по-прежнему.

И вот ничего не осталось. Просто глухая горная пустыня и ты, лишенный всех надежд, всех земных опор, полностью разуверившийся в людях, учителях, близких.

Господь таким страдальным путем обнажал мне истину, срывал одну иллюзию за другой до тех пор, пока ничего не осталось, кроме моей усталой души и Его. Нас осталось двое, а это уже много.

Ну что ж? Когда-то я начинал все сначала, все с нуля, теперь нужно также начать жить так, будто с тобою ничего не произошло, словно не было позади этих тягостных, темных дней и ночей, падений и катастроф. Нужно жить сначала.

Сажать, как когда-то я мечтал, сад, огород. Тайно молиться, слушать птиц, внимать природе, цветам, небу, солнцу, ни на кого не надеяться и никого не слушать. Не отворять своей души, не открывать своих святынь. Нужно уйти в сторону, уйти в себя, вернуть свое состояние детства и искренности, но только не обнажать их никому.

Колесо моей жизни сделало полный оборот длиной почти в жизнь: я вернулся к тому, с чего начал. Я вернулся к Богу, я вновь обрел Его здесь, здесь, где, казалось, я все потерял. Теперь я понимаю, что для того чтобы найти Бога, нужно все потерять. Потому как теряется всегда только не истинное, ложное, обманчивое, а остается только вечное — Господь. И когда тебе кажется, что ты стал нищим и обездоленным в этой жизни, вдруг обнаруживаешь, что стал сказочно богат в иной жизни. Ты нашел богатство нетленное, небесное, которое вливается водопадом в сердце и не оставляет в нем места более ничему, кроме любви. А этой любви так много, что она ищет тех, кто может принять ее.

А сегодня я иду в сумерках по пустынной дороге, затерявшейся в горах Святой Руси, и понимаю, только сегодня я понимаю и чувствую, что время проходит через меня, через мое сердце. Я ощущаю, что моя жизнь вернулась из дальних странствий ко мне и теперь я на месте, я в самом центре всех событий. Теперь все происходит не где-то очень далеко, в других городах и странах, а все самое важное, великое и значительное совершается здесь, во мне, в этой глухой пустыне, на старой, заросшей тропинке. И на сердце у меня необычайно сладко, благодатно оттого, что я чувствую и понимаю, что я достиг предела жизни, достиг эпицентра ее счастья. К этому невозможно более ничего приложить и прибавить, ибо это состояние — полнота всей жизни, ее любви, мира и покоя. Даже если бы меня дома ждал роскошный особняк, «Мерседес», счет в швейцарском банке, то это нисколько бы не изменило этого чувства, потому что для него нужна только вот такая пустынная дорога, ветер с гор, сумерки и еще самое главное — сердце, которое стучит само по себе и любит само по себе, ведь рядом со мною всегда Господь, я почти слышу Его дыхание и вижу Его сквозь эту синюю дымку, окутавшую сказочные, волшебные горы Кавказа.