В первые недели 1979 года писатель часто навещал Билли Миллигана в Афинском центре психического здоровья. Учитель рассказывал ему о прошлом, описывая, что видели, думали и делали другие с самого начала; при этом все они – за исключением Шона, который был глухим, – слушали и узнавали свои истории.

Учитель все увереннее отзывался на имя Билли. Порой случались переключения, когда кто-то другой говорил с писателем, но Билли чувствовал, что чем дольше он сможет оставаться цельным, свободным от враждебности и страха – что, собственно, и вызывало неуправляемые переключения, – тем быстрее сможет овладеть собой и начать новую жизнь. Деньги от продажи картин помогут ему после выздоровления.

Билли читал, штудировал медицинскую литературу, делал утренние пробежки, занимался спортом и живописью. Он нарисовал Артура, Денни, Шона, Адалану и Эйприл, купил модели молекул в университетском книжном магазине и стал самостоятельно изучать физику, химию и биологию. Приемник для персональной радиосвязи позволил ему установить контакт с другими радиолюбителями – Билли говорил с ними о борьбе против насилия над детьми.

Прочитав в местной газете, что «Убежище сестер» – афинская организация для женщин, которых избивают мужья, – испытывает трудности с оплатой счетов и потому может быть закрыто, Билли пожертвовал сто долларов.

Но когда «сестры» узнали имя жертвователя, они отказались принять деньги.

10 января, немногим более чем через месяц после его перевода в Афины, Билли открыл счет в банке на имя Фонда борьбы с насилием над детьми и вложил тысячу долларов. Это была часть пятизначной суммы, которую он получил от одной женщины в Коламбусе. Женщина намеревалась открыть художественную галерею и приехала в Афинский центр психического здоровья, чтобы купить картину «Грация Кэтлин».

Кроме того, Миллиган заказал партию наклеек на бамперы, – черные буквы на желтом фоне:

ОБНИМИ СЕГОДНЯ СВОЕГО РЕБЕНКА.

ЭТО НЕ БОЛЬНО.

ПОЖАЛУЙСТА, ПОМОГИТЕ ОСТАНОВИТЬ НАСИЛИЕ

НАД ДЕТЬМИ. БИЛЛИ

Билли часто разговаривал с молодыми пациентками. Медсестры и помощники психиатров знали, что молодые женщины заигрывают с ним, соревнуясь между собой за его внимание. Медсестра Пэт Перри заметила, что Мэри, бывшая студентка факультета антропологии, выходит из депрессии, когда появляется Билли и разговаривает с ней. Миллиган восхищался интеллектом Мэри, часто спрашивал у нее совета, как и она у него. Билли скучал, когда Мэри выписали в январе, но она пообещала приходить в клинику.

Когда Учитель не беседовал с Мэри, доктором Колом или с писателем, становилось скучно, раздражало ограничение свободы, и он вновь опускался до уровня Денни, Дэвида или «распавшегося» Билли – так оказывалось проще разговаривать с другими пациентами. Работники клиники, ближе знавшие Билли, заметили, что в состоянии Денни или Дэвида он особенно остро сочувствовал другим пациентам – знал, когда они были расстроены, подвержены боли и страху. Одна из молодых пациенток порой убегала из незапертой палаты в состоянии паники или истерии, и тогда Билли подсказывал, где ее найти.

– Дэвид и Денни – часть меня, способная сопереживать, – объяснял писателю Учитель. – Они чувствуют, откуда идет боль. Когда кто-то уходит или расстроен, появляется как бы маяк в том месте, где он находится, и Денни или Дэвид просто указывают правильное направление.

Однажды вечером после ужина Дэвид сидел в гостиной, как вдруг ему показалось, что одна из пациенток выбежала из палаты и подбежала к перилам лестницы, круто спускающейся с третьего на первый этаж. Рейджен, считавший Дэвида немного странным из-за его дара избирательного предвидения, понял: то, что видит сейчас Дэвид, вполне реально. Он встал на пятно, бросился по коридору, поднялся по ступенькам, распахнул дверь и выбежал в прихожую.

Кэтрин Гиллотт, помощник психиатра, сидевшая в кабинете рядом с выходом, вскочила из-за стола и побежала следом за ним. Она выбежала в коридор в тот момент, когда Рейджен схватил девушку, которая уже падала через перила. Он крепко держал ее и тащил наверх. Когда Гиллотт привела ее в палату, Рейджен ускользнул…

Дэвид чувствовал боль в руках.

В дополнение к общей терапии, которую доктор Кол использовал с самого начала с целью укрепления способности Билли контролировать свое сознание, использовалась и гипнотерапия, а также аутотренинг, помогающий снять излишнее напряжение. Еженедельная групповая терапия с двумя другими множественными личностями дала Билли возможность лучше понять свое состояние, наблюдая, как подобный синдром проявляется у других. Все реже и реже случались переключения, и Кол чувствовал, что его пациент поправляется.

Когда Билли-Учитель стал жаловаться на ограничения, доктор Кол постепенно стал расширять его привилегии, сначала позволив покидать здание в сопровождении, а затем и самостоятельно, расписавшись при уходе, как это делали другие пациенты. Получив право на короткие прогулки по территории клиники, Билли использовал это время, чтобы проверить уровень загрязнения в разных местах по реке Хокинг. Он составлял планы посещения занятий в Университете штата Огайо весной 1979 года, чтобы изучать физику, биологию и искусство, стал строить диаграммы своего настроения.

В середине января Билли убедил доктора Кола позволить ему выходить в город – многим пациентам это разрешалось. Ему нужно было подстричься, зайти в банк, увидеться со своим адвокатом, купить книги и материалы для рисования.

Сначала Билли разрешили уходить в город только в сопровождении двух сотрудников клиники. Все шло хорошо, и вскоре Кол позволил ему уйти с одним сопровождающим. Всем казалось, что проблем не было. Несколько школьников, узнавших его по портретам в газетах и по телевидению, помахали рукой – Билли было приятно. Может быть, не все ненавидели его за то, что он сделал, не все общество было против него.

Наконец Билли попросил, чтобы его терапия продвинулась дальше. Он доказал, что является послушным пациентом, научился доверять окружающим. Теперь доктор должен показать, что и ему можно доверять. Ведь другим пациентам, даже с более серьезными психическими расстройствами, разрешалось выходить в город без сопровождения – почему же ему нельзя?

В конце концов доктор Кол согласился.

Чтобы подстраховаться от недоразумений, доктор Кол связался с суперинтендантом клиники Сью Фостер и правоохранительными органами. Были поставлены условия: клиника должна уведомлять полицию в Афинах и комиссию по условно-досрочному освобождению в Ланкастере каждый раз, когда Миллиган покидает клинику без сопровождения и когда возвращается обратно. Билли согласился с этими правилами.

– Нужно все предусмотреть, Билли, – сказал Кол, – подумать о том, с чем ты можешь столкнуться на улице.

– Что вы имеете в виду?

– Давай представим, что может случиться и как ты отреагируешь. Предположим, ты идешь по Корт-стрит. Тебя увидела женщина, узнала, подошла к тебе и без всякого предупреждения дала тебе пощечину. Ведь ты понимаешь, что это возможно? Люди знают, кто ты. Что ты сделаешь?

Билли дотронулся рукой до щеки.

– Я отойду в сторону и пройду дальше.

– Допустим. А предположим, к тебе подошел мужчина, обозвал тебя грязным словом, назвал насильником, ударил тебя и сбил с ног. Как ты поступишь?

– Доктор Кол, – сказал Билли, – я не хочу в тюрьму. Я останусь лежать и буду надеяться, что он продолжит свой путь и оставит меня в покое.

Кол улыбнулся:

– Похоже, ты кое-чему научился. Что ж, пора это доказать.

В первый раз, когда Билли вышел в город один, он почувствовал и опьянение свободой, и страх. Он аккуратно переходил улицы, чтобы не привлечь внимание полицейского, просто кожей чувствовал проходящих мимо него людей, моля Бога, чтобы никто не напал на него. Если это случится, Билли не будет отвечать – он сделает именно то, что обещал доктору Колу.

Билли приобрел принадлежности для рисования, потом пошел в парикмахерскую «Усы твоего папы». Норма Дишонг заранее позвонила и предупредила менеджера и персонал, что Билли Миллиган придет к ним подстричь волосы. Присутствующие здоровались с ним: «Привет, Билли!», «Как дела, Билли?», «Эй, Билли, хорошо выглядишь!»

Бобби, молодая женщина, которая его подстригала, разговаривала с ним дружелюбно и даже отказалась от платы за стрижку. Она сказала, что он может приходить в любое время, без предупреждения, и она всегда подстрижет его бесплатно.

На улице несколько школьников, узнавших его, улыбнулись и помахали ему рукой. Он вернулся в клинику, чувствуя себя потрясающе. Не случилось ни одной из тех страшных вещей, к которым доктор Кол готовил его. Все и дальше будет хорошо.

19 февраля Дороти приехала одна навестить сына. Билли записал на пленку их разговор. Он хотел больше узнать о своем детстве, чтобы понять, почему его отец, Джонни Моррисон, покончил с собой.

– Ты создал собственный образ отца, – сказала Дороти. – Иногда ты задавал мне вопросы, и я, насколько могла, отвечала на них, но никогда не подрывала его репутацию. Я никогда не говорила о нем плохо. Зачем причинять детям боль? Ты создал свой образ отца, и это был твой папа.

– Расскажи мне еще, – сказал Билли. – О том времени во Флориде, когда ты отдала ему все свои деньги, чтобы он мог отправиться в турне, а в доме не оставалось ничего, кроме банки тунца и коробки макарон. Он вернулся с деньгами?

– Нет. Он отправился в дачно-курортные районы. Я не знаю, что там произошло, но он вернулся с…

– Зачем он поехал туда?

– Это высоко в горах Катскилл, отели в еврейском секторе. Он поехал туда, чтобы делать свою работу – заниматься шоу-бизнесом. Именно тогда я получила письмо от его агента, там было сказано: «Я никогда не верил, что ты сделаешь такое, Джонни». Не знаю, что там случилось. Когда он вернулся, то был еще более подавленным, чем всегда, и так продолжалось все время.

– Ты читала его предсмертное письмо? Я слышал от Гэри Швейкарта, что в нем названы имена всех людей…

– Были имена некоторых, кому он задолжал. Но никого из ростовщиков, хотя я знала, что были и такие. Мы ездили с ним – я сидела в машине, Джонни шел отдавать долг. И каждый раз места были разные. Он платил карточные долги. Сначала я думала, что меня обяжут платить эти долги, но не собиралась платить их. Не я залезала в эти проклятые долги. Я помогала ему, чем могла, но не хотела отбирать деньги от вас, детей.

– Ну, – усмехнулся Билли, – ведь у нас еще была банка тунца и коробка макарон.

– Я вернулась на работу, – продолжала Дороти, – и у нас появилось немного денег. К тому времени я уже могла позволить себе купить продукты, продолжала работать и содержать семью. Именно тогда я перестала отдавать ему свою зарплату. Я давала ему деньги на уплату аренды, а он платил лишь половину.

– А другую половину проигрывал?

– Или проигрывал, или отдавал кредиторам – не знаю; сколько ни спрашивала, никогда он честно не отвечал. Один раз компания, собирающая долги, хотела забрать мебель; я им сказала: валяйте, берите! Но парень не мог этого сделать, потому что я плакала, к тому же была беременной Кэти.

– Некрасиво поступал Джонни… – заметил Билли.

– Да уж, – вздохнула Дороти, – что было, то было.

После двух с половиной месяцев пребывания в Афинском центре психического здоровья Билли «терял» все меньше и меньше времени. Тогда он стал просить доктора Кола перейти к следующей стадии терапии – предоставить ему отпуск. Другие пациенты (многие из которых демонстрировали значительно меньший прогресс) имели возможность проводить уик-энды дома, вместе с родственниками. Доктор Кол согласился, что его поведение, адекватность восприятия реальности и длительная стабилизация в принципе давали основание для отпуска. Билли разрешили провести несколько уик-эндов в доме Кэти в Логане, в двадцати пяти милях северо-западнее Афин. Он был вне себя от радости.

В один из выходных Билли попросил Кэти показать ему копию предсмертного письма Джонни Моррисона, которую, как ему было известно, она получила из адвокатской конторы. До того дня она отказывалась показать ему письмо, потому что боялась, что оно его расстроит, но, слушая, как Билли говорит о страданиях Дороти, о том, каким отвратительным отцом был Джонни Моррисон, Кэти разозлилась. Она всю свою жизнь бережно хранила память о Джонни. Настало время для Билли узнать правду.

– Вот, – сказала Кэти, бросив толстый конверт на кофейный столик, и оставила Билли одного.

В конверте было письмо Гэри Швейкарту из офиса судебно-медицинского эксперта округа Дейд, штат Флорида, а также документы: четыре отдельные страницы инструкций четырем разным людям, письмо на восьми страницах мистеру Хербу Pay, репортеру из «Майами ньюс», и записка на двух страницах, найденная разорванной, но потом склеенная в полиции. Это оказалось частью второй записки мистеру Pay, которая так и не была дописана.

В инструкциях содержались указания относительно выплат самых больших долгов, наименьший из которых составлял двадцать семь долларов, а наибольший – сто восемьдесят долларов. Записка какой-то Луизе заканчивалась словами: «И последняя шутка. Малыш говорит: "Мама, что такое оборотень?" Мать отвечает: "Заткнись и причеши свое лицо"».

Записка к мисс Дороти Винсент начиналась с инструкций по выплате долгов из страховки Джонни и заканчивалась так: «Моя последняя просьба – кремируйте меня. Я бы не выдержал ваших танцев на моей могиле».

Фотокопия письма мистеру Хербу Pay из «Майами ньюс» в некоторых местах, помеченных здесь звездочками (***), была нечитаема:

М-ру Хербу Pay «Майами ньюс»

Уважаемый сэр!

Нелегко мне писать это. Мой уход может показаться проявлением малодушия, трусости, но поскольку весь мир вокруг меня рушится, ничего другого не остается. Моя небольшая страховка – это моя единственная надежда на то, что трое моих детей – Джеймс, Уильям и Кэти Джо – будут хоть какое-то время обеспечены. Если возможно, не могли бы вы проследить, чтобы их мать, Дороти Винсент, не приложила к ним руку! Она водится с людьми, которые околачиваются там, где она работает, – «Плас-Пигаль» на Майами-Бич – и будут рады разделить с ней эти деньги! Продюсеры, ростовщики и т. д. Ради этих людей она разбила семью, и поверьте мне, я прилагал все мои силы, чтобы сохранить ее.

История достаточно печальная: детей я люблю всем своим сердцем, и тот факт, что их рождение не освящено браком, она хочет использовать в качестве уловки, чтобы приобрести известность, которая, как она думает, будет способствовать ее карьере! Далее: еще перед рождением нашего первого ребенка я много раз пытался убедить ее выйти за меня замуж (после того, как она обвиняла меня в том, что в первую же нашу встречу я сделал ее беременной), но она всегда находила отговорки, чтобы избежать этого (все это и последующее содержится в моих письменных показаниях, переданных мной моему адвокату М. X. Розенхаусу из Майами). Я представил ее моей семье как свою жену, потому что, когда ребенок родился, я хотел поехать в какой-нибудь небольшой город, жениться на ней и узаконить ребенка. К этому времени я успел очень полюбить малыша***

И опять она находила отговорки: «Кто-нибудь, кто нас знает, может прочесть об этом в газетах» и т. д. Наконец родился второй ребенок, и первые две недели неизвестно было, выживет ли он, но Бог был с нами, и сейчас он жив и здоров. Расценив это как предупреждение нам, я снова предложил ей пожениться. К этому времени у нее уже были другие отговорки. Она постоянно пила, исчезала куда-то из клуба, и когда она была в таком состоянии, детям было опасно с ней оставаться. Не один раз, когда она била детей, – а она била всей рукой, а не ладонью, – я вынужден был грозить ей, что побью ее, если она не перестанет. Поверьте, моя жизнь была сущим адом. Это стало сказываться на моей работе – качество ее стало быстро снижаться; я знал, если это будет продолжаться, я в конце концов убью ее. Я хотел ***, но она умоляла меня иметь терпение. Мы поместили детей в чудесный детский сад в Тэмпе, штат Флорида, и поехали в гастрольный тур. Со мной она смогла работать в приличных ночных клубах и театрах. А потом она забеременела девочкой.

Мы вернулись в Майами, и после рождения третьего ребенка она наняла женщину позаботиться о детях. Взяв с нее клятву, что она не будет связываться с посетителями, я отпустил ее обратно, петь в «Плас-Пигаль». Почти сразу же она вернулась на прежний путь – пила, дралась, болела, пока наконец не свалилась и ее не отправили в больницу с диагнозом «гепатит первой стадии». Она едва выкарабкалась – в течение нескольких недель после больницы находилась под постоянным наблюдением врача. Наконец она вернулась и сказала, что доктор посоветовал ей вернуться к работе, чтобы она успокоилась, поскольку расходы увеличиваются, и если она иногда выпьет коктейль, это ей не повредит! Я был против, поэтому, не сказав мне, она подписала контракт, опять в «Пигаль». Работы в отелях стало меньше, мы поговорили с ней, и я решил отправиться в горы (Нью-Йорк) поработать несколько недель. До этого мы с ней никогда не расставались, и, конечно, в то время я не знал, с каким типом людей она общалась, – сутенеры, ростовщики и т. д. Они стали для нее символом «яркого» образа жизни. Когда я вернулся домой и увидел, какую одежду она себе покупала, – блузки, похожие на мужские рубашки, строгие костюмы, брюки тореро – кажется, это служит сигналом среди этого типа женщин. Я взорвался. С тех пор начался сущий ад.

Из-за постоянного пьянства она снова попала в больницу с операцией по поводу геморроя, но поскольку ее печень была в ужасном состоянии, ей не сразу сделали операцию. Она пролежала там несколько недель. В дни посещений я за ночь проезжал 150 миль, чтобы побыть с ней, напрасно стараясь сохранить семью, – даже тогда она мечтала уйти от меня, чтобы жить так, как ей хочется, – по-новому. В день операции, еще находясь под действием наркоза, она не узнала меня, приняла меня за другого. Ее признания были отвратительны, ниже упасть было уже невозможно. Я пытался ее остановить, говоря ей, что это я (она была в палате), но до нее это не доходило, и она начинала хвастать, как все эти годы дурачила меня. Я никогда не говорил ей об этом из-за детей, и я умолял***

Когда она начала поправляться, я опять заговорил о женитьбе, и она сказала, что говорила со священником и якобы он сказал: «Ты не должна об этом беспокоиться, они – дети Бога». Это звучит неправдоподобно, но, как я уже говорил, она хочет извлечь из этого пользу. Она даже дошла до того, что подала в суд на развод, чтобы это попало в газеты, и без предупреждения заимела «мировую», постаравшись сделать так, чтобы решение суда было вручено мне в день Рождества и я не мог быть с детьми. А в канун Нового года моя маленькая девочка отмечала свой второй день рождения, так она не разрешила мне даже увидеть ее, а потом по телефону рассказывала, как весело провели праздник.

Мистер Pay, вы можете спросить у людей из шоу-бизнеса относительно моей искренности и преданности этой женщине. Но больше я не выдержу. Вы знаете, что здесь бизнес ночных клубов – это мир женщин, и она сумела сделать так, что я потерял две работы. Вы можете догадаться, как она постоянно похвалялась, что, если я буду оспаривать право на детей, она добьется, чтобы меня выгнали из Майами. Она исчезала из дома на три дня, и я дошел до точки, когда уже не могу выносить жизнь и видеть, что ждет моих детей. Я уже делал попытку, но безуспешно. На этот раз я надеюсь, что мне удастся. Чтобы защитить детей, мне пришлось бы терпеть ее. Но я лучше отвечу перед Всевышним за мой грех, чем буду и дальше это терпеть. Моя последняя просьба – пожалуйста, ознакомьте с этим письмом различные агентства, чтобы защитить моих детей.

Да смилуется Господь над моей душой.

Джонни Моррисон.

Билли ошеломило предсмертное письмо отца. Он несколько раз перечитал его. Сначала он пытался скептически отнестись к нему, но чем больше он его читал, тем больше хотел знать. Позднее Билли говорил писателю о своей попытке проверить факты.

Прежде чем покинуть дом своей сестры в Логане, Билли позвонил в Ассоциацию баров во Флориде, чтобы узнать адрес адвоката Джонни Моррисона, но ему сообщили, что адвокат умер. Он позвонил в архив и узнал, что не было никакой записи о брачной лицензии Джонни Моррисона, или Джонни Зохранера.

После нескольких звонков он нашел бывшего хозяина ночного клуба, в котором работал Джонни. Теперь тот человек ушел на пенсию, но у него была лодка в Ки-Бискейн, и он до сих пор доставлял в клуб морские продукты. Он предполагал, что однажды кто-нибудь из детей Джонни спросит его об этом. По его словам, ему пришлось уволить мать Билли из клуба из-за того сорта людей, которых она приводила. Джонни пытался отвадить ее от тех людей, но это было невозможно. Хозяин клуба никогда не видел, чтобы женщина так помыкала мужчиной.

По словам Билли, он нашел еще одного свидетеля – мужчину, который работал в мотеле «Миджет» и помнил его отца. Мужчина припомнил, что телефонные звонки в то Рождество очень огорчали Джонни; это совпадало с утверждением Джонни в письме, что Дороти изводила его телефонными звонками.

Возвратившись в клинику, Билли опять стал терять время. В понедельник утром он позвонил писателю и попросил отложить их встречу.

Писатель приехал в среду и сразу заметил, что Учитель исчез. Перед ним был «распавшийся» Билли. Они поговорили немного, и писатель, надеясь вновь вызвать интерес Учителя, попросил Билли объяснить принцип работы радиотелефона, над которым тот работал. По мере того как Билли подыскивал слова, голос медленно, почти незаметно крепчал, слова произносились более отчетливо и беседа приобретала технический характер. Учитель вернулся.

– Почему вы так удручены? – спросил писатель.

– Я устал. Я не могу уснуть.

Писатель показал на учебник по электронике и радио.

– Кто занимается этим прибором?

– Томми. Доктор Кол разговаривал с ним.

– Кто вы сейчас?

– Учитель, но в очень подавленном настроении.

– Почему вы ушли? Почему появился Томми?

– Моя мать и ее муж – все дело в этом. Ее прошлое… Знаете, мне сейчас все равно. Внутри какое-то напряжение. Вчера я даже принял валиум и спал целый день, а этой ночью не спал до шести утра. Я хотел уйти…

– Все дело в прошлом вашей матери?

– Не только. Меня расстроило решение комиссии по освобождению. Они хотят вернуть меня в Ливанскую тюрьму. Иногда я чувствую, что лучше уж пусть меня туда вернут и покончат с этим. Так или так, лишь бы оставили в покое.

– Но распад на личности – не вариант, Билли!

– Я знаю. Я вижу, что ввязываюсь в какую-то ежедневную гонку, пытаясь делать все. Вот я пишу картину.

Только ее кончаю, еле успеваю вытереть руки, тут же беру в руки книгу по медицине, несколько часов читаю и делаю записи. Потом встаю и начинаю возиться с этим радиотелефоном.

– Вы переутомляетесь. Нельзя делать все сразу.

– Но меня что-то подталкивает делать это. У меня впереди так много лет, чтобы компенсировать все, и так мало времени. Чувство такое, что постоянно надо торопиться.

Он встал и посмотрел в окно.

– И еще одно: так или иначе, надо посмотреть в глаза матери. Не знаю, что я скажу ей, но не могу вести себя, как раньше. Все изменилось: комиссия по освобождению, слушание о моем восстанавливающемся рассудке, а тут еще предсмертное отцовское письмо… Все это рвет меня на части, и трудно оставаться цельным.

28 февраля Билли позвонил своему адвокату и сказал, что не хочет, чтобы его мать завтра утром присутствовала на слушании о пересмотре его дела.

После повторного слушания, которое состоялось 1 марта 1979 года, срок пребывания Билли Миллигана в Афинском центре психического здоровья был продлен еще на шесть месяцев. Все работающие с ним понимали нависшую угрозу. Билли знал, что, как только его вылечат и выпишут из клиники, последует арест за нарушение условий досрочного освобождения и он будет возвращен в тюрьму еще на три года. Его могут также обвинить в преступлениях, совершенных во время испытательного срока, и присудить еще от шести до двадцати пяти лет за грабежи на придорожных местах отдыха.

Л. Алан Голдсберри и Стив Томпсон, афинские адвокаты Билли, подали ходатайство в окружной суд Фэрфилда отклонить признание Миллигана в своей виновности. Они аргументировали это тем, что в 1975 году суд еще не знал, что имеет дело с множественной личностью, что подсудимый был безумен и не способен в то время защищать себя, поэтому приговор казался тогда справедливым.

Голдсберри и Томпсон дали Билли надежду, что если судья в Ланкастере аннулирует это признание, тогда он будет освобожден после излечения.

Он жил этой надеждой.

Почти в это же время Билли с радостью узнал, что Кэти и ее жених «со стажем», Роб Баумгардт, наконец-то решили пожениться осенью. Билли нравился Роб, и он стал строить планы к их свадьбе.

Гуляя по территории клиники, наблюдая признаки наступающей весны, Билли чувствовал, что плохие времена позади. Ему становилось лучше. В один из уикэндов в доме Кэти он начал рисовать фреску на стене.

Дороти Мур отрицала все, что было сказано в предсмертном письме ее мужа, и даже согласилась на его опубликование. Она сказала, что перед смертью Джонни Моррисон был психически нездоров. У него была связь с другой женщиной – стриптизершей – и он, вероятно, спутал ту женщину с ней, когда писал о людях, которые околачивались вокруг нее.

Билли помирился с матерью.

30 марта, в пятницу днем, возвращаясь в палату, Билли заметил, что на него как-то странно смотрят, шепчутся и вообще атмосфера тревожная.

– Ты видел дневную газету? – спросила одна из пациенток, протягивая ему газету. – Там снова о тебе.

Он с удивлением посмотрел на жирный заголовок на первой полосе «Коламбус диспэч» от 30 марта:

ВРАЧ ГОВОРИТ, ЧТО НАСИЛЬНИКУ РАЗРЕШЕНО БРОДИТЬ ЗА ПРЕДЕЛАМИ ЦЕНТРА

Газете «Диспэч» стало известно, что Уильяму Миллигану, насильнику с множественными личностями, помещенному в декабре в Афинский центр психического здоровья, разрешили ежедневно покидать клинику свободно и без сопровождения… Врач Миллигана, Дэвид Кол, сказал, что Миллигану разрешено покидать территорию клиники и даже ездить к родственникам на уик-энды…

Шеф афинской полиции Тед Джоунс якобы заявил, что общество выражает озабоченность по этому поводу и что он «беспокоится о том, что психически больной человек свободно гуляет по территории университета». Журналист приводит также слова судьи Флауэрса, который признал Миллигана невиновным: «То, что Миллиган свободно гуляет, где хочет, – ему не на пользу». Статья заканчивается ссылкой на «человека, который в конце 1977 года сеял ужас среди женщин на территории Университета штата Огайо».

«Коламбус диспэч» начала серию ежедневных публикаций, выражающих сожаление о том, что Миллигану разрешено «свободно гулять». Редакционная статья от 5 апреля, посвященная Миллигану, была озаглавлена: «Нужен закон, чтобы защитить общество».

Напуганные читатели Коламбуса и взволнованные родители студенток университета в Афинах стали названивать президенту университета Чарльзу Пингу, который сделал звонок в клинику, требуя объяснений.

Два члена Законодательного собрания штата, Клер «Базз» Болл-младший из Афин и Майк Стинциано из Коламбуса, осуждали клинику и доктора Кола и требовали слушания по пересмотру прежде всего статьи закона, согласно которой Миллиган был послан в Афины. Они также требовали внести изменения в формулировку «невиновен по причине безумия».

Некоторые недоброжелатели Билли из персонала клиники, приходившие в ярость оттого, что он получал деньги от продажи своих картин, сообщили в «Коламбус диспэч», «Коламбус ситизен джорнал» и «Дейтон дейли ньюс» о больших суммах денег в его распоряжении. Когда он потратил часть денег от продажи «Грации Кэтлин» на автомашину «мазда-компакт», чтобы возить свои картины, газеты взорвались.

Стинциано и Болл требовали провести следственную проверку в афинской клинике. Многочисленные нападки и критика, подогреваемые ежедневными статьями на первых полосах газет под крупными заголовками, вынудили доктора Кола и суперинтенданта Сью Фостер попросить Миллигана отказаться от отпусков и самостоятельных прогулок по городу, пока шум не уляжется.

Билли был не готов к этому. Ведь он соблюдал все правила, установленные в клинике, держал свое слово и не нарушал закона с тех пор, как его диагноз был установлен и его начали лечить. А теперь вдруг запрещают то, что раньше разрешали!

Удрученный, Учитель сдался и ушел с пятна.

Когда Майк Руп заступил на дежурство в 11 часов, Миллиган сидел в кресле, обитом коричневым винилом, скорчившись и потирая руки, словно чем-то напутанный. Майк не знал, подойти к нему или нет. Его предупредили, что Миллиган боится мужчин, он знал о Рейджене и видел учебные записи доктора Кола о множественных личностях. До сих пор он держался в стороне и не подходил к пациенту. В отличие от многих из персонала, которые считали, что Миллиган симулирует, Майк Руп верил диагнозу. Прочитав историю болезни и записи медсестер, он не мог вообразить, чтобы молодой парень, не имеющий даже среднего образования, сумел обмануть профессионалов – психологов и психиатров.

Обычно Миллиган казался ему спокойным и уравновешенным, а только это и было нужно от него Майку. Но за последнюю неделю, с тех пор как «Диспэч» начал эту шумиху, он все больше впадал в депрессию. Рупу не нравились эти грязные заголовки и тот факт, что Миллигана третировали политиканы.

Руп вышел из-за стола и сел в кресло рядом с перепуганным юношей. Он понятия не имел, как Миллиган отреагирует, поэтому он старался вести себя как можно более непринужденно и обдуманно.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он. – Я могу тебе помочь?

Миллиган посмотрел на него испуганными глазами.

– Я вижу, ты расстроен. Не хочешь поговорить?

– Мне страшно.

– Я вижу. А почему?

– Это маленькие. Они не знают, что происходит. Им тоже страшно.

– Как тебя зовут?

– Денни.

– Ты знаешь меня?

Денни отрицательно покачал головой.

– Меня зовут Майк Руп. Я – техник-психиатр. У меня ночное дежурство. Я здесь, чтобы помочь, если тебе понадобится помощь.

Денни все тер свои кисти и оглядывался вокруг. Потом вдруг замер, слушая голос внутри, и кивнул.

– Артур говорит, что мы можем тебе доверять.

– Я слышал об Артуре, – сказал Руп. – Передай, что я ему благодарен. Я не сделаю тебе ничего плохого.

Денни рассказал ему, что Рейджен очень рассердился на газеты и хотел со всем этим покончить, убив себя. Это напугало малышей. Руп видел по дрожащим векам, по стеклянному взгляду, что Миллиган опять «переключается», а потом мальчик съежился и заплакал, словно от боли.

Беспорядочное переключение продолжалось, и они проговорили до двух часов ночи, потом Руп проводил Денни в палату.

С того дня Руп мог уже обращаться к нескольким личностям Миллигана. Хотя на мужском отделении были очень строгие правила отхода ко сну (в 11.30 по будням и в 2.00 по выходным дням), Руп знал, что Миллиган спит мало, и проводил в разговорах с ним долгие ночные часы. Ему нравилось, что Денни и «разный» Билли ищут его, чтобы поговорить, и он стал понимать, почему так трудно общаться с Билли. Он понял: Билли чувствует, что его опять наказали за чьи-то преступления.

В четверг 5 апреля, в 15.30, Денни оказался на территории клиники. Он огляделся, пытаясь понять, где он находится и почему. За спиной он увидел старый викторианский особняк из красного кирпича с белыми колоннами. Впереди была река, за рекой город. Шагая по траве, он понял, что до того, как Розали Дрейк помогла ему в клинике Хардинга, он не мог выходить на улицу вот так, как сейчас, – не боясь.

Вдруг Денни заметил маленькие белые цветы. Цветы ему понравились, он сорвал несколько, но увидел, что дальше цветы были крупнее. Он пошел вверх по холму, вышел за ворота и очутился у небольшого кладбища. Имен на могилах не было – только номера, и Денни удивился почему. Он задрожал, вспомнив, как его закопали живьем, когда ему было девять лет, и попятился. На его могиле не будет ни имени, ни номера.

Денни увидел, что самые большие цветы растут наверху холма, поэтому он взбирался наверх, пока не поднялся на утес, круто обрывающийся вниз. Он подошел к краю, ухватился за дерево и посмотрел на дорогу внизу, на реку и дома.

Вдруг до него донесся снизу визг тормозов, он увидел мигающие огни на повороте дороги. От высоты у него закружилась голова. Сильно закружилась. И он покачнулся вперед. В этот момент он услышал голос за спиной:

– Билли, спускайся.

Он оглянулся. Почему эти люди окружили его? Почему здесь нет Артура или Рейджена, чтобы защитить его? Нога его поскользнулась, и вниз с обрыва посыпалась галька. Потом дяденька протянул ему руку. Денни ухватился за протянутую руку, и дяденька вытащил его на безопасное место. Хороший дядя пошел с ним в большое здание с колоннами.

– Ты хотел прыгнуть, Билли? – спросил его кто-то.

Он посмотрел на чужую тетю. Артур велел ему никогда не разговаривать с незнакомыми людьми. На отделении были все возбуждены, люди смотрели на него, говорили о нем. Он решил поспать и дать кому-нибудь еще встать на пятно…

В тот же вечер Аллен ходил по отделению, гадая, что случилось. Его часы показывали 10.45. Он давно уже не вставал на пятно, с удовольствием слушая вместе с другими рассказ Учителя об их жизни. Словно каждый из них обладал несколькими кусочками одного гигантского, загадочного сознания. Но теперь Учитель, пытаясь соединить все вместе, чтобы писатель лучше понял, заставил их всех узнать о жизни, которой жил каждый из них. Однако еще оставались пробелы, потому что Учитель не сказал всего, а только то, что служило ответом на вопросы автора.

Но теперь Учитель ушел, и связь между Учителем и писателем и между ним самим и другими была прервана. Аллен чувствовал себя сбитым с толку и одиноким.

– В чем дело, Билли? – спросила его пациентка. Он посмотрел на нее:

– Я как пьяный. Наверно, принял слишком много таблеток, – сказал он. – Пойду-ка я спать…

Через несколько минут Денни проснулся оттого, что в комнату вбежали люди и стащили его с кровати.

– Что я сделал? – спросил он в недоумении. Кто-то поднял пузырек с таблетками, и он увидел, что несколько таблеток просыпались на пол.

– Я их не принимал, – сказал Денни.

– Ты должен пойти в больницу, – услышал он. Кто-то крикнул, чтобы прикатили каталку увезти Миллигана. Денни ушел, и появился Дэвид…

Когда подошел Майк Руп, Рейджен подумал, что он намерен обидеть Дэвида, и встал на пятно. Едва Руп попытался помочь ему встать на ноги, как Рейджен вцепился в него, и оба повалились на кровать.

– Я тебе шею сверну! – заорал Рейджен.

– Нет, не свернешь, – сказал Руп.

Держа руки друг друга, они повалились на пол.

– Отпусти! Кости переломаю!

– Тем более не отпущу.

– Гляди, хуже будет!

– Не отпущу до тех пор, пока не перестанешь пороть чушь, – сказал Руп.

Они продолжали бороться. Никто не мог одержать верх. Наконец Руп сказал:

– Я отпущу тебя, если ты меня отпустишь и пообещаешь не ломать мои кости.

Видя безвыходность положения, Рейджен согласился:

– Ладно. Отпустишь меня и отойдешь.

– Мы одновременно отпустим друг друга, – сказал Руп, – и успокоимся.

Они посмотрели друг другу в глаза, потом каждый отпустил другого и они разошлись. Доктор Кол, появившийся на пороге, приказал вкатить каталку.

– Никакой каталки, – сказал Рейджен. – Все нормально, никто не глотал таблеток.

– Тебе нужно в больницу, чтобы проверить, – сказал доктор Кол. – Мы не можем знать, сколько таблеток успел скопить Билли. Кто-то из вас сказал, что принял слишком много таблеток. Мы должны знать точно.

Кол говорил с Рейдженом, пока тот не сошел с пятна. Внезапно колени Денни подкосились, а глаза закатились. Руп поймал его и положил на каталку.

Они вышли к ожидавшей уже машине «скорой помощи». Руп сел внутрь с Миллиганом, и они поехали в госпиталь имени О'Блинесса. Руп чувствовал, что врачу приемного покоя не слишком нравится идея лечить у них Билли Миллигана. Он постарался как можно лучше объяснить врачу, что с Миллиганом надо обращаться очень внимательно:

– Если он заговорит со славянским акцентом, лучше держаться от него податьше, и пусть с ним общается женщина.

Врач не обратил внимания на эти слова. Он смотрел, как закатились глаза Денни. Руп видел, что идет переключение с Дэвида на Денни.

– Он придуривается, – сказал врач.

– Он сейчас переключается и…

– Послушай, Миллиган, я собираюсь промыть тебе желудок. Я вставлю тебе трубки в нос и накачаю водой твой желудок.

– Нет, – застонал Денни. – Не надо трубок… не надо шланга.

Руп догадался, о чем подумал Денни. Денни рассказывал Рупу о том, как отчим вставлял ему шланг в прямую кишку.

– Но я сделаю это, – сказал врач, – нравится тебе это или нет.

Руп увидел переключение.

Рейджен мгновенно сел, весь настороже.

– А ну-ка отойди, – сказал он. – Нечего на мне практиковаться!

Врач отступил, лицо его побледнело. Он повернулся и вышел из комнаты.

– Ну и черт с ним, – сказал он. – Помрет – его проблемы.

Руп слышал, как он звонил доктору Колу, объясняя, что произошло. Потом врач вернулся, уже почти успокоившийся, и велел медсестре принести двойную дозу рвотного корня, чтобы Миллигана вырвало. Рейджен ушел, и вернулся Денни.

Когда Денни вырвало, врач проверил рвотные массы и не обнаружил никаких лекарств. Руп вернулся вместе с Денни в машине «скорой помощи». Было два часа ночи, Денни был притихший, смущенный. Он очень хотел спать.

На следующий день Билли объявили, что его решено перевести на пятое отделение – закрытое. Он не понял, почему, так как ничего не знал ни о якобы принятой большой дозе лекарств, ни о поездке с Майком Рупом в больницу. Когда несколько незнакомых мужчин появились на пороге его комнаты, Рейджен вскочил на кровать, схватил стакан, треснул его об стену и зажал в руке острый край.

– Не подходить! – предупредил он.

Норма Дишонг побежала к телефону, чтобы позвать на помощь.

Доктор Кол подошел к двери и увидел напряженное выражение лица Рейджена и услышал его сердитый голос:

– Давно я никому кости не ломал. Подходите, доктор Кол, будете первым.

– Почему ты это делаешь, Рейджен?

– Вы же предали Билли! Вы все!

– Это неправда. Ты знаешь, все проблемы возникли из-за статей в «Диспэч».

– Я не пойду на пятое отделение!

– Ты должен пойти, Рейджен. Это не я решаю. Теперь это вопрос безопасности.

Он печально покачал головой и ушел. Три охранника, держа матрац перед собой, подбежали к Рейджену и прижали его к стене. Трое других силой положили его на кровать лицом вниз, держа его за руки и за ноги. Артур остановил Рейджена. Сестра Пэт Перри слышала, как Денни пронзительно закричал:

– Не надо меня насиловать!

Артур увидел другую сестру со шприцем и услышал, как она сказала:

– Укол торазина успокоит его.

– Только не торазин! – закричал Артур, но было слишком поздно.

Артур слышал, как доктор Уилбур говорила, что лекарства, снимающие приступы психоза, вредны для множественных личностей и вызывают еще большее «расщепление». Он попытался замедлить поток крови, чтобы торазин не попал в мозг. Потом он почувствовал, как шесть пар рук подняли его и потащили из комнаты в лифт, потом на третий этаж – и в пятое отделение. Он увидел, как любопытные заглядывают ему в лицо. Кто-то высунул язык, кто-то мочился на пол. Запах рвоты и фекалий был невыносим.

Его кинули в крохотную пустую комнату с матрацем, покрытым пластиком. Дверь заперли. Когда Рейджен услышал, как закрылась дверь, он встал, чтобы вышибить ее, но Артур запретил ему. Пятно занял Сэмюэль, он опустился на колени и взмолился:

– Ой вэй! Господь, почему ты покинул меня?

Филип ругнулся и бросился на пол. Дэвид почувствовал боль. Кристин плакала, лежа на матраце. Адалана чувствовала, как по ее лицу ручьем текут слезы. Кристофер сел и стал играть со своими ботинками. Томми начал обследовать дверь, но Артур сдернул его с пятна. Аллен стал звать своего адвоката. Эйприл, страстно желая отомстить, видела это место объятым пламенем. Кевин ругался. Стив передразнивал его. Ли смеялся. Бобби представлял, что может вылететь в окно. У Джейсона был приступ раздражения. Марк, Уолтер, Мартин и Тимоти, как звери, метались по комнате. Шон жужжал. Артур больше не контролировал «нежелательных».

Через наблюдательное окошко молодые санитары пятого отделения наблюдали, как Миллиган кидался на стены, вертелся волчком, что-то бормотал разными голосами и с разными акцентами, смеялся, плакал, падал на пол, опять вскакивал. Они пришли к выводу, что являются свидетелями буйного помешательства.

На следующий день пришел доктор Кол и сделал Миллигану укол амитала, лекарства, которое успокаивало и восстанавливало душевное равновесие. Билли почувствовал, что ему удалось частично собраться; но чего-то все же недоставало: без Артура и Рейджена, которые держались в стороне, как это было до суда, он оставался «распавшимся» Билли – опустошенным, испуганным, потерянным.

– Позвольте мне вернуться наверх, в терапию, доктор Кол, – умолял он.

– Персонал открытого отделения боится тебя, Билли.

– Я никого не трону.

– А Рейджен почти тронул. У него в руке был разбитый стакан. Он собирался порезать охранников, поломать мне кости. Персонал клиники грозит устроить забастовку, если тебя вернут в открытое отделение. Они говорят, чтобы тебя выслали из Афин.

– Куда?

– В Лиму.

Это напугало его. В тюрьме он слышал рассказы об этом месте. Он вспомнил, как Швейкарт и Стивенсон боролись, чтобы его не послали в эту адскую дыру.

– Не отсылайте меня, доктор Кол. Я буду хорошо себя вести. Буду делать все, что вы скажете.

Кол задумчиво кивнул:

– Посмотрим, что можно сделать.

Утечки информации, устраиваемые кем-то из Афинского центра психического здоровья, подпитывали газетную шумиху. 7 апреля «Коламбус диспэч» объявила: «Миллиган находится в изоляторе после симуляции передозировки лекарства».

Нападки «Диспэч» на Миллигана перешли на доктора Кола и весь Афинский центр психического здоровья. Кол стал получать по телефону угрозы и оскорбления. Один звонивший кричал:

– Насильника защищаешь, наркоман проклятый? Берегись!

После этого доктор Кол всегда внимательно оглядывался, прежде чем сесть в машину, и спал с заряженным пистолетом на тумбочке.

На следующей неделе «Диспэч» опубликовала протест Стинциано против попытки Афинского центра психического здоровья и заведующей клиникой Сью Фостер найти новую клинику для Миллигана.

СТИНЦИАНО СОМНЕВАЕТСЯ, ЧТО АФИНСКИЙ ЦЕНТР СПОСОБСТВУЕТ ПЕРЕВОДУ МИЛЛИГАНА

Майк Стинциано, член Законодательного собрания штата от округа Коламбус, скептически относится к попыткам администрации Афинского центра психического здоровья приуменьшить возможность того, что Уильям С. Миллиган будет переведен в другое учреждение.

Демократ из Коламбуса убежден, что газетные публикации в начале прошлой недели не дали администрации штата тайно перевезти 24-летнего психически больного насильника и грабителя.

«Честно говоря, – сказал Стинциано, – я убежден, что без этих публикаций он (Миллиган) был бы вывезен из штата или переведен в клинику в Лиме».

На пресс-конференции в среду в Афинах миссис Фостер сказала: «Лечение Билли Миллигана было сорвано прессой и последующей реакцией пациента».

Заведующая ссылалась на многочисленные публикации, последовавшие после сообщения в «Диспэч» о том, что Миллигану разрешено покидать Афинскую клинику без сопровождения.

Комментарий миссис Фостер вызвал резкий отпор со стороны Стинциано. «Винить прессу за сообщение фактов – это безответственно», – сказал он…

Когда Стинциано и Болл потребовали, чтобы Департамент по проблемам психического здоровья штата Огайо привлек независимых экспертов для оценки эффективности лечения, доктор Корнелия Уилбур согласилась приехать в Афины. В своем отчете она положительно оценила программу лечения, составленную доктором Колом. Она пояснила, что подобные рецидивы часто происходят у множественных личностей.

28 апреля 1979 года «Коламбус диспэч» сообщила:

ПСИХИАТР СИВИЛЛЫ ОДОБРЯЕТ ОТПУСКА КАК ЧАСТЬ ЛЕЧЕНИЯ МИЛЛИГАНА

Психиатр, которую Департамент по проблемам психического здоровья, штат Огайо, попросил высказать свое мнение по поводу психического больного Уильяма Миллигана, рекомендовала не вносить кардинальных изменений в программу лечения.

В своем отчете Департаменту, сделанном публично в пятницу, доктор Корнелия Уилбур поддержала программу терапевтического лечения Миллигана, в которую до недавнего времени входили частые отпуска из Афинского центра психического здоровья, где он находится на излечении… Доктор Уилбур сказала, что после 13 месяцев терапии в государственных и частных психиатрических лечебницах он больше не опасен. Она рекомендовала продолжить его лечение в Афинском центре.

Она сказала, что отпуска без сопровождения, применяемые как часть лечения, давали сначала положительный результат, но публикации в газетах относительно этих отпусков принесли отрицательный эффект…

3 мая 1979 года в «Коламбус ситизен джорнал» появилась следующая статья:

ПОД СОМНЕНИЕМ ОБЪЕКТИВНОСТЬ ВРАЧА МИЛЛИГАНА

Конгрессмен-демократ Майк Стинциано подвергает сомнению объективность психиатра, который рекомендовал лечение для Уильяма Миллигана… В письме к Майерсу Куртцу, исполняющему обязанности директора Департамента по проблемам психического здоровья и задержкам умственного развития, Стинциано пишет, что доктор Корнелия Уилбур не должна давать рекомендации по поводу Миллигана, «поскольку это по ее совету Миллигана поместили в Афины».

Стинциано сказал, что выбрать доктора Уилбур как независимого психиатра «это все равно, что спросить мисс Лиллиан, какую работу Джимми Картер выполняет в Белом доме».

11 мая члены филиала Национальной организации женщин в Коламбусе написали на трех страницах письмо доктору Колу с копиями Мейерсу Куртцу, Майку Стинциано, Филу Донахью, Дине Шор, Джонни Карсону, доктору Корнелии Уилбур и в газету «Коламбус диспэч». Письмо начиналось словами:

«Доктор Кол!

Программа лечения, которую Вы составили для Уильяма Миллигана и которая, согласно газетным публикациям, включает отлучки без сопровождающих лиц, неконтролируемое пользование автомобилем и содействие в организации оплаты прав на книги и кинофильмы, демонстрирует намеренное и вопиющее безразличие к безопасности женщин в окружающем его обществе. Этого нельзя терпеть ни при каких обстоятельствах…»

Далее в письме говорилось, что программа лечения доктора Кола не только не учит Миллигана тому, что жестокость и насилие недопустимы, но фактически даже поощряет его «за достойные порицания действия». Письмо выдвигало обвинение в том, что по инициативе д-ра Кола Миллиган усвоил «подсознательно, но четко, что насилие над женщинами вполне приемлемо, что это приносящий доход и сексуально возбуждающий товар широкого потребления…»

По убеждению авторов письма, «отсутствие клинической проницательности у д-ра Кола говорит о том, что он женоненавистник, и это вполне понятно. Утверждение, что одна из личностей насильника была лесбиянкой, – явная уловка, чтобы оправдать патриархат… Выдуманная лесбиянка – это удобный, но вводящий в заблуждение, стереотипный козел отпущения, которого можно винить за присущую самому Миллигану мстительную, насильственно-агрессивную сексуальность. Вновь мужчина освобождается от ответственности за свои действия, а женщина становится жертвой».

В результате рекомендаций доктора Уилбур было принято решение оставить Миллигана в Афинах.

Персонал отделения приема и интенсивной терапии, раздраженный газетным бумом и реакцией Билли, потребовал изменений в плане его лечения, пригрозив объявлением забастовки. Поскольку некоторые считали, что доктор Кол уделяет Билли слишком много времени, они настаивали на том, чтобы повседневное наблюдение за больным было поручено определенной группе из персонала отделения, а участие самого врача ограничивалось лишь областью лечения. Чтобы Билли не отправили в Лиму, доктор Кол вынужден был согласиться.

Социальный работник Донна Хаднелл составила «контракт», согласно которому Билли обещает соблюдать ряд ограничений, первое из которых заключается в том, что с его стороны «не будет угроз отчужденности, а также негативного изменения своего характера и личной позиции, проявляемых по отношению к любому сотруднику клиники». Первое же нарушение этого пункта повлечет за собой ограничение визитов писателя.

В комнате Миллигана не должно быть стеклянных или острых предметов. Никаких общих привилегий без предварительного разрешения утренней смены. Никаких звонков ему, а он может звонить только раз в неделю своему адвокату и дважды в неделю матери или сестре. Посещать его могут только мать, сестра и ее жених, адвокат и писатель. Ему запрещается давать пациентам отделения любые советы, будь то медицинские, социальные, юридические, экономические или психологические; не разрешается снимать со своего счета более 8,75 долларов в неделю. Деньги, находящиеся в его распоряжении, не должны превышать этой суммы. Рисовать он должен только определенное время и только под наблюдением. Законченные рисунки еженедельно отбираются. Если в течение двух недель он будет соблюдать установленные правила, его привилегии будут постепенно восстановлены.

Билли согласился на эти условия.

«Распавшийся» Билли соблюдал правила, чувствуя, что медицинский персонал превратил для него клинику в тюрьму. И снова он чувствовал, что терпит наказание за то, чего не совершал. Артур и Рейджен все еще отсутствовали, и большую часть времени Билли проводил у телевизора вместе с другими пациентами.

Первое, что ему разрешили после двух недель строгого режима, – это визиты писателя.

Со времени нападок «Диспэч» Учитель не появлялся. Билли смущало, что он не помнит того, что с ним происходило, и не может сообщить никаких деталей. Чтобы избежать путаницы, они с писателем решили обозначить распавшегося, нецельного Билли как «Билли-Н», если писатель спрашивал, с кем он говорит в данный момент.

– Все будет хорошо, – сказал Билли-Н писателю. – Я мато чем могу помочь, вы уж простите. Но я смогу, как только появятся Артур с Рейдженом.

В следующую пятницу, 22 мая, с писателем все еще разговаривал Билли-Н. Запинающаяся речь, отсутствующий взгляд, общее состояние депрессии огорчили писателя.

– Для записи, – спросил он, – с кем я говорю?

– Это я, Билли-Н, какой и был. Артура и Рейджена все еще нет. Извините.

– Не извиняйся, Билли.

– Мало от меня проку…

– Ничего, все нормально. Мы ведь можем говорить. Билли кивнул, но выглядел апатичным и каким-то безжизненным.

Поговорив немного, писатель предложил спросить персонал, не отпустят ли Билли погулять с ним. Разыскали Норму Дишонг, и та разрешила прогулку, но лишь на территории клиники.

Был яркий, солнечный день. Они неспешно прохаживались по дорожкам, и писатель предложил Билли пройти по маршруту, которым шел Денни, когда поднялся на вершину холма.

Не зная точно дороги, но чувствуя примерное направление, Билли попытался восстановить, что же случилось в тот день. Все было бесполезно – он почти ничего не помнил.

– Есть место, куда я люблю ходить, когда я один, – сказал он. – Пойдемте туда.

По пути писатель спросил:

– Что происходит с другими людьми в твоей голове, когда ты только частично воссоединяешься? На что это похоже?

– Я думаю, это можно назвать заменой, – сказал Билли. – То, что они называют «общим сознанием». Словно я проникаю в сознание вместе с кем-то еще. Мне кажется, это происходит постепенно… Я не думаю, что каждый имеет общее сознание с каждым, но все как-то постепенно раскрывается… Часто кто-то знает, что происходит с кем-то, но я не знаю, почему и как.

Билли помолчал, потом продолжил:

– Скажем, на прошлой неделе был большой спор между доктором Колом, еще одним психиатром и тем защитником прав клиентов. Там был Аллен. Он с ними спорил. Потом он встал и сказал: «Идите вы к черту. Встретимся в Лиме» – и вышел. Я сидел в кресле в прихожей и вдруг услышал именно эти слова. И я закричал: «Что? Эй, подожди минуту! Что значит "Лима"?» Я сижу на краю кресла, испугавшись, потому что слышу разговор, происшедший секунды назад, как мгновенное повторное проигрывание, и это говорил уже кто-то другой. Я увидел другого психиатра, который вышел из комнаты, и сказал ему: «Послушайте, ребята, вы должны мне помочь». Он говорит: «Что ты хочешь этим сказать?». Тут я задрожал и говорю ему, что вот сейчас услышал в голове. Спросил его: правда ли, что я сказал, чтобы меня послали в Лиму? Психиатр и говорит: «Да». А я заплакал: «Не слушайте меня, не слушайте, что я говорю».

– Такого никогда раньше не было? Билли задумчиво посмотрел на писателя.

– Наверное, это первый признак общего сознания без полного слияния.

– Ведь это очень важно!

– Но и жутко. Я плакал, кричал. Все, кто был в комнате, повернулись и смотрели на меня. Я не знал, что я только что сказал, и удивлялся: «Почему все смотрят на меня?» И снова услышал это в голове.

– Ты все еще Билли-Н?

– Да, я Билли-Н.

– Ты – единственный, кто слышит это мгновенное воспроизведение?

Он кивнул:

– Потому что я – «хозяин», ядро. Тот, кто вырабатывает общее сознание.

– И как ты при этом чувствуешь себя?

– Наверное, я поправляюсь. Но это страшно. Иногда я спрашиваю себя: да хочу ли я поправиться? Стоит ли выздоровление всего того, через что мне приходится проходить? Или я должен похоронить себя в этом мозгу и забыть обо всем?

– И каков же ответ?

– Не знаю…

Билли стал спокойнее, когда они подошли к небольшому кладбищу возле школы для умственно-отсталых.

– Я прихожу сюда изредка, когда хочу в чем-то разобраться. Это печальное место.

Писатель посмотрел на небольшие надгробия, многие из которых опрокинулись и заросли травой.

– Интересно, почему на них только числа?

– Когда у человека нет ни семьи, ни друзей, – пояснил Билли, – и никто о нем не спрашивает, то после смерти все записи о нем уничтожаются. Как будто он и не жил. Правда, есть список, кто и где захоронен, – на случай, если кто-то все же объявится. Большинство умерло от лихорадки в… думаю, в 1950 году. Но есть здесь и 1909 год, и даже раньше.

Билли стал бродить среди могил.

– Прихожу сюда и сижу на насыпи – вон там, у сосен. Никто не мешает. Конечно, на кладбище грустно. Но есть и спокойствие – видите, как вон то мертвое дерево склоняется над могилой? В этом и красота, и достоинство.

Писатель кивнул, не желая прерывать Билли.

– Это кладбище задумали в форме круга. Видите, могилы идут в виде большой спирали? Потом, когда пришла лихорадка, а места уже не было, стали хоронить рядами.

– Тут еще хоронят?

– Одиноких, у кого нет семьи. Это плохо. Вам бы понравилось посетить могилу родственника и увидеть на ней только номер 41? А дальше, на насыпи, надгробия вообще кучей свалили. Вот это действительно грустно – никакого уважения к мертвым. Надгробия, которые в хорошем состоянии, поставлены людьми, нашедшими своих родственников, там и имена есть. Людям интересны истории своих семей, они хотят знать, откуда они родом. Когда они видят, что их предки лежат тут под номерами, все просто в шоке. «Это моя семья. Она достойна большего уважения» – так они говорят. Ведь неважно, был ли человек «черной овцой», больным или еще кем-то. Грустно, что здесь мало приличных надгробий. Я проводил здесь много времени, когда мне позволяли бродить везде…

Он усмехнулся и добавил:

– Когда я мог бродить.

Писатель понял, что он специально подчеркнул слово «бродить», использованное в заголовке «Диспэч».

– Я рад, что ты можешь посмеяться над этим. Надеюсь, ты больше не поддашься им.

– Ни за что. Самое плохое позади, так мне кажется. Я понимаю, что впереди много всякого, но не думаю, что они еще что-нибудь разузнают. И я смогу легче переносить это.

Во время беседы писатель почувствовал едва уловимое изменение в лице Билли. Походка стала более стремительной, речь – более четкой. И это насмешливое отношение к заголовку статьи…

– Позволь мне спросить тебя, – сказал писатель. – Если бы ты не сказал мне раньше, что ты – Билли-Н, то мог бы обмануть меня, потому что сейчас ты говоришь как Учитель.

В глазах Билли появился блеск, он улыбнулся:

– Ведь вы не спрашиваете.

– Так кто ты?

– Учитель.

– Ах ты, сукин сын! Любишь устраивать сюрпризы!

– Так уж получается: когда я расслабляюсь, все и происходит. Нужно, чтобы внутри был покой. Вот здесь я и нашел покой. Мы разговаривали, я видел все это, пережил, вспомнил…

– Почему ты ждал, пока я тебя спрошу? Почему не сказал: «Слушай, я – Учитель»?

Миллиган пожал плечами.

– Ведь это не значит, что я заново с вами встречаюсь. Сначала с вами разговаривал Билли-Н, потом присоединился Рейджен, потом Артур – они тоже хотели что-то сказать. И вообще, согласитесь, странно вдруг посреди разговора заявить: «Эй, привет, как поживаете?», словно все это время с вами говорил не я.

Они двинулись дальше, и Учитель сказал:

– Артур и Рейджен действительно хотят помочь Билли объяснить вам, что происходило во время последнего периода «спутанного времени».

– Валяйте, рассказывайте, – заинтересовался писатель.

– Денни не собирался прыгать с обрыва. Он просто шел наверх, где цветы крупнее.

Учитель прошел вперед, показывая писателю дорогу, по которой шел Денни, и дерево, за которое он ухватился. Писатель посмотрел вниз. Если бы Денни прыгнул – наверняка разбился бы.

– У Рейджена и в мыслях не было что-то делать с теми охранниками, – сказал Учитель. – Разбитый стакан предназначался для него самого. Он знал, что Билли предали, и собирался покончить с собой.

Миллиган поднял руку, чтобы показать, что Рейджен держал острый край стакана на уровне своего горла, а всем показалось, что он угрожает им.

– Рейджен собирался перерезать себе горло и покончить со всем.

– Но зачем ты сказал доктору Колу, что поломаешь ему кости?

– На самом деле Рейджен хотел сказать: «Подходите, доктор Кол. Вы первый увидите, как я сломаю несколько костей». Я не хотел обижать этого маленького человечка.

– Не переключайся, Билли, – сказал автор. – Мне нужен Учитель. Мы должны работать, твоя история очень важна.

Билли кивнул.

– Этого я и хочу, – сказал он. – Чтобы мир узнал.

Лечение продолжалось, продолжалось и давление на администрацию клиники. Двухнедельный контракт Билли с персоналом был возобновлен. Привилегии медленно возвращались к нему. «Коламбус диспэч» продолжала печатать враждебные статьи о Миллигане.

Юристы штата в ответ на газетные статьи требовали провести слушание. Когда Стинциано и Болл узнали, что пишется книга о Миллигане, они ввели билль 557, предусматривающий, что преступники – включая признанных невиновными по причине безумия – не имеют права иметь деньги, которые они могут получить за рассказы о своей жизни или о совершенных ими преступлениях. Слушания по этому биллю в Комитете по законотворчеству должны были начаться через два месяца.

К июню, несмотря на сложности в лечении, вызванные постоянными нападками в прессе, Билли оставался спокойным. Ему разрешили самостоятельно гулять по территории клиники, но не ходить в город без сопровождения. Продолжались терапевтические сеансы с доктором Колом и занятия живописью. Но и писатель, и доктор Кол согласились, что в Учителе произошли заметные изменения. Его память уже не была столь точна. Он стал таким же манипулятором, как Аллен, и таким же асоциальным, как Томми, Кевин и Филип.

Учитель рассказал писателю, что однажды, когда он работал над радиотелефоном Томми, он вдруг услышал свой громкий голос: «Эй, что это я делаю? Ведь радиовешание без лицензии незаконно». Потом, не переключаясь на Томми, он сказал: «Черт подери, а мне-то какое дело?»

Он был потрясен и обеспокоен своим новым поведением. Умом он мог поверить, что эти личности – он теперь стал говорить «личности», а не «люди» – действительно были частью его. И вдруг впервые, не переключаясь, он стал чувствовать, как они. Это было реальностью. Он становился общим знаменателем всех двадцати четырех личностей, а это делало его не Робином Гудом и не Суперменом, а вполне обычным, необщительным, нетерпеливым, манипулирующим людьми, ярким и талантливым молодым человеком.

Как и предполагал доктор Джордж Хардинг, цельный Билли Миллиган, вероятно, будет меньше суммы его составляющих.

Почти в то же время Норма Дишонг, отвечающая за процедуры Билли в первой половине дня, почувствовала, что она больше не хочет вести Миллигана. Никто из других техников-психологов не хотел заниматься его случаем. Наконец Ванда Пенкейк, новенькая на отделении интенсивной терапии, хотя и проработавшая уже десять лет в клинике, согласилась заменить Норму.

Молодая «разведенка» с квадратным лицом и короткой, коренастой фигурой с трепетом подошла к своему новому пациенту.

– Когда я впервые услышала, что его положат сюда, – призналась она позднее, – я подумала: этого еще не хватало. Я до смерти боялась его, начитавшись газет. Ведь он насильник, к тому же вспыльчивый.

Ванда была одной из тех, кто не верил во множественные личности. Но после того как Миллиган пробыл у них несколько месяцев, она перестала его бояться. Он сказал ей то, что говорил всем женщинам на отделении: не нужно беспокоиться, если когда-нибудь он переключится на Рейджена, – Рейджен никогда не обидит женщину или ребенка.

Ванда ладила с ним, время от времени приходила в комнату, и они долго разговаривали. Миллиган даже стал ей нравиться, и она поверила, что он – страдающая множественная личность. Она и сестра Пэт Перри защищали Билли от враждебно настроенных сотрудников клиники.

Ванда Пенкейк познакомилась с Денни, когда увидела, что он лежит на кушетке, пытаясь оторвать пуговицы со стеганой виниловой спинки. На вопрос, зачем он это делает, он ответил детским голосом:

– Хочу их оторвать.

– Перестань! А кто ты?

Он засмеялся и стал сильнее дергать пуговицу.

– Я Денни.

– Если ты не перестанешь, Денни, нашлепаю по рукам!

Он поднял голову, посмотрел на нее, сделал по инерции еще несколько рывков, но когда она подошла ближе, остановился.

В следующий раз она увидела Денни, когда тот кидал одежду и некоторые его личные вещи в мусорную урну.

– Что ты делаешь?

– Да вот, выбрасываю.

– Зачем?

– Они не мои, мне таких не надо.

– Не нужно этого делать! Отнеси их в комнату, Денни. Денни ушел, оставив вещи в урне, и Ванде пришлось вынуть их и отнести в его комнату.

Несколько раз она заставала его за выбрасыванием вещей и сигарет; порой другие люди приносили обратно вещи, которые он выбросил в окно. Потом Билли всегда спрашивал, кто забрал его вещи.

Однажды Ванда принесла свою полуторагодовалую племянницу Мисти в комнату отдыха, где Билли как раз рисовал. Когда он наклонился к ней и улыбнулся, она отпрянула и заплакала. Билли печально посмотрел на нее и сказал:

– Ведь ты еще слишком мала, чтобы читать газеты, да? Ванда посмотрела на пейзаж, над которым он работал.

– Замечательно, Билли, – сказала она. – Ты знаешь, мне бы хотелось иметь один из твоих рисунков. У меня не много денег, но если ты нарисуешь оленя, маленькую картинку, я заплачу.

– Я нарисую что-нибудь, – ответил он. – Но сначала я хотел бы нарисовать портрет Мисти.

Он начал рисовать Мисти, довольный тем, что Ванде понравилась его работа. Она была практичная, с ней легче было говорить, чем с большинством других. Он знал, что Ванда разведена, у нее не было детей, она жила в трейлере недалеко от своей семьи, в маленьком городке в Аппалачах, где и родилась. Она была не особенно образованная, с жестким, «приземленным» характером. Когда Ванда улыбалась, у нее появлялись ямочки на щеках и взгляд становился очень внимательным.

Однажды, делая пробежку вокруг здания, он подумал о ней, а она как раз подъехала на своем новеньком пикапе.

– Дай прокатиться! – крикнул он, бегая на месте, пока она выходила из машины.

– Нельзя, Билли.

Он увидел радиоантенну и номер телефона на заднем стекле.

– Так ты радиолюбитель?

– Да, – сказала она, закрывая машину, повернулась и пошла в клинику.

– Какие у тебя позывные? – спросил он, идя за ней следом.

– «Оленебоец».

– Странное прозвище для женщины. Почему ты его выбрала?

– Потому что мне нравится охотиться на оленей. Билли остановился и с удивлением посмотрел на нее.

– В чем дело, Билли?

– Ты охотишься на оленей? Ты убиваешь животных? Она посмотрела ему прямо в глаза.

– Я убила моего первого самца, когда мне было двенадцать. С тех пор я охотилась каждый год. В прошлый сезон мне не повезло, но, скажу тебе, следующей осенью обязательно поохочусь. Я убиваю, чтобы добыть мясо. Это правильно, так что не спорь.

Они вместе поднялись в лифте. Билли пошел в свою комнату и разорвал эскиз оленя для ее картины.

7 июля 1979 года на первой полосе «Коламбус диспэч» в красной рамке, под крупным заголовком, вышла статья Роберта Рута:

НАСИЛЬНИК МИЛЛИГАН МОЖЕТ БЫТЬ ОСВОБОЖДЕН ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ

Описывая возможность того, что через три-четыре месяца Миллиган может быть признан здоровым и его могут освободить по решению Верховного суда США, статья заканчивалась так:

«Он [конгрессмен Майк Стинциано] предсказывал, что жизни Миллигана может угрожать опасность, если кто-нибудь из жителей Коламбуса увидит его гуляющим по городу».

Прочитав статью, доктор Кол заметил:

– Боюсь, именно эта статья и натолкнет некоторых на подобные мысли.

Неделю спустя приехал жених Кэти, Роб Баумгардт, со своим братом Бойсом, оба в солдатской униформе – в качестве статистов они участвовали в съемках фильма Роберта Редфорда «Брубейкер». Их целью было забрать Билли на уик-энд. Спускаясь по лестнице в сопровождении военных, Билли видел, как на него смотрят охранники. Он старался сдержать улыбку, уезжая в сопровождении военного эскорта.

Билли рассказал писателю о беспокоящих его изменениях, которые он замечал в себе. Не переключаясь на Томми, он без ключей открывал двери. Мог, как Рейджен, взлетать на крутые холмы на своем новом мотоцикле; как Рейджен, чувствовал в себе пульсирующий поток адреналина, ощущал, как работает каждый мускул, давая ему возможность совершать головокружительные виражи, хотя сам Билли никогда не садился на мотоцикл.

Он стал необщителен, нетерпелив с персоналом, ему надоедали соседи. Вдруг появилось непреодолимое желание достать шестифутовый металлический стержень с крюком на конце и пойти на электростанцию. Он знал, где находится трансформатор U-80. Выключив его, он обесточит все вокруг.

Он говорил себе, что это неправильно. Если на улицах погаснет свет, кто-то может разбиться. Но почему он хотел сделать это? Потом он вспомнил один вечер, когда ссорились его мать и Челмер. Не в силах больше слышать их ссору, Томми сел на велосипед и поехал по Спринг-стрит. Он доехал до терминала, тайком забрался туда и выключил электричество. Томми знал, что, когда свет выключается, люди успокаиваются – они просто вынуждены прекращать потасовки. В тот вечер свет погас на трех улицах – Губерт-авеню, Метхофф-драйв и Спринг-стрит. Когда он вернулся, было темно, но зато ссора прекратилась. Дороти и Челмер сидели на кухне и пили кофе при свете свечи.

Вот что заставило его захотеть сделать это снова. Он услышал от Кэти, что Дороти сильно ругалась с Делом.

Билли улыбнулся, посмотрев на электротрансформатор. Это просто случай социопатического дежавю.

Билли подозревал, что с ним что-то еще неладно, потому что его почти не интересовал секс. У него были возможности заняться сексом. Дважды, когда предполагалось, что он в выходные дни находится у сестры, на самом деле он ехал в мотели с женщинами, проявившими к нему интерес. Но оба раза, видя, как полицейские машины наблюдают за ним с дороги, Билли отказывался от этого. Он чувствовал себя провинившимся ребенком.

Он стал усиленно изучать себя, наблюдая другие личности, и понял, что их влияние слабеет. В один из выходных Билли купил комплект барабанов, после того как сыграл на нем в магазине, сам изумившись своему умению. Аллен раньше играл на барабанах, но теперь эта способность передалась Учителю и даже Билли-Н. Он играл и на теноровом саксофоне, и на пианино, но барабаны казались более эмоциональными. Они возбуждали его.

Когда Коламбус узнал, что в план лечения Миллигана снова внесены отпуска, возобновились и нападки на доктора Кола. Комиссии по этике штата Огайо было поручено приступить к расследованию с целью выдвинуть против Кола обвинение в ошибочных действиях при выполнении своих обязанностей. Утверждалось, что Миллиган пользуется особыми привилегиями, потому что Кол тайно пишет о нем книгу. Закон требует подачи жалобы, поэтому, прежде чем начать подобное расследование, Комиссия по этике заставила одного из своих адвокатов подать такую жалобу.

Поскольку на доктора Кола стали нападать теперь уже под другим предлогом, он решил, что компрометируются его усилия по лечению пациента, а его репутация и врачебная карьера находятся под угрозой. 17 июля 1979 года он обратился в суд с исковым заявлением:

«События последних месяцев, касающиеся дела Билли Миллигана, вызвали последствия, выходящие за пределы правомерности, логики и даже закона… Принятое мною решение в части лечения пациента явилось причиной большинства, если не всех, разногласий. Мое решение было поддержано всеми профессионалами, известными в данной области… Я считаю, что меня оскорбляют и подвергают нападкам, руководствуясь очень серьезными мотивами, наименьший из которых – реклама члену законодательного собрания и материал для весьма сомнительной журналистики…»

Позднее, после многих месяцев запутанной и дорогостоящей тяжбы, включающей повестки в суд, письменные показания, встречные иски и тому подобное, доктор Кол выиграл дело – выиграл, обнаружив, что все больше времени и энергии уходит у него на то, чтобы защитить себя, свою семью и деловую репутацию. Доктор мог нейтрализовать угрозы, удерживая Билли под замком, однако отказался удовлетворить эмоциональные требования законников и газетчиков, поскольку, по его убеждению, Билли нуждался в таком же лечении, как и любой из его пациентов.

В пятницу, 3 июля, Билли разрешили отнести несколько его картин в Афинский Национальный банк, который предоставил свой вестибюль для устройства выставки. Билли с энтузиазмом натягивал холсты, рисовал, вставлял картины в рамы. Много времени уходило на приготовление к свадьбе Кэти, намеченной на 28 сентября. Часть денег от продажи картин он потратил на аренду свадебного зала и даже заказал себе смокинг, с нетерпением ожидая этого праздника.

Информация о выставке обошла все газеты и телеканалы Коламбуса. С одобрения своего адвоката Билли дал интервью репортерам вечерних новостей Джен Райан и Кевину Бергеру.

Джен Райан он рассказал о своих картинах и о том, как ему помогает лечение в Афинском центре психического здоровья. Когда она спросила, сколько картин было нарисовано другими его личностями, Билли сказал:

– В основном это совместная работа. Они – часть меня, и мне нужно научиться принимать это. Их способности – мои способности. Но теперь я отвечаю за мои собственные действия и хочу, чтобы и дальше так было.

Билли рассказал ей, что выручка от его картин пойдет на оплату лечения в клинике и гонорар адвокату. Кроме того, он сделает взнос в Фонд борьбы против насилия над детьми.

Рассказал он и о том, что чувствует постепенное слияние разных личностей в полноценного человека и теперь может сосредоточить свое внимание на будущей работе – предотвращении насилия над детьми.

– Нужно обследовать семьи, воспитывающие приемных детей, – сказал он, – чтобы удостовериться, что они безопасны для детей и в них хорошая атмосфера. Помимо опекунской заботы, ребенку нужны внимание и любовь.

В прошлом декабре Джен Райан сделала полуторачасовой документальный фильм о Билли. Сейчас она видела в нем важные изменения, и самое главное из них – отношение к обществу. Несмотря на жестокое насилие, пережитое им в детстве, теперь он с надеждой смотрел в будущее:

– Я стал больше доверять нашей судебной системе. Уже нет чувства, что весь мир против меня.

В шестичасовых новостях Кевин Бергер сказал, что программа лечения Миллигана в Афинском центре психического здоровья была спорной и сильно критиковалась, но у Билли теперь появилось ощущение принадлежности к обществу.

– Я сейчас совсем по-другому, лучше отношусь к людям в Афинах, – говорил Билли. – Они уже не такие враждебные, потому что узнали меня. Они не боятся меня, как боялись, когда я первый раз пришел сюда. Тогда это было вызвано… другими событиями…

Он сказал, что очень тщательно отобрал картины для выставки. Многие картины он не стал вывешивать, так как боялся, что, глядя на них, зрители попытаются анализировать его психику. Билли беспокоило, как люди отнесутся к его живописи.

– Если они придут, – сказал он, – надеюсь, они придут смотреть на живопись, а не искать сенсации.

Билли признался, что хотел бы учиться в художественной школе, чтобы совершенствовать технику, но думает, что его не примут туда из-за репутации. Может быть, когда-нибудь это изменится. Ничего, он подождет.

– Я больше не бегу от реальности, – сказал он журналистке, – и это самое главное.

Билли чувствовал, что персонал клиники хорошо отреагировал на вечерние новости, где было показано, как он развешивает свои картины и разговаривает с телерепортерами. Большинство из персонала стали относиться к нему лучше. Лишь немногие остались враждебны, но и те в своих записях отметили положительные сдвиги. Билли поразило, что ему даже стали рассказывать о том, что происходит на консилиумах, что именно записывается в его историю болезни.

Он знал, что с тех пор как его поместили на пятое отделение, у него наметился значительный прогресс.

В субботу, 4 августа, на выходе из отделения интенсивной терапии он вдруг услышал тревожный сигнал из лифта. Лифт застрял между четвертым и пятым этажами, в нем находилась умственно отсталая девушка. Билли видел искры, слышал треск, шипение, гудение в распределительной коробке. Он понял, что произошло короткое замыкание. Несколько пациентов скопились в прихожей, девушка в лифте стала кричать, стучать в стены. Билли позвал на помощь, и с помощью одного из рабочих ему удалось рычагом открыть внешнюю дверь шахты.

Кэтрин Гиллот и Пэт Перри вышли посмотреть, из-за чего такой переполох. Они видели, как Билли спустился в шахту лифта и протиснулся в кабину лифта через люк сверху. Билли спрыгнул вниз и стал разговаривать с девушкой, чтобы успокоить ее. Они ждали, пока придет техник, обслуживающий лифты. Билли внутри лифта возился с распределительной коробкой.

– Ты знаешь какие-нибудь стихи? – спросил он девушку.

– Я знаю Библию.

– Почитай мне псалмы, – попросил он.

Когда пришел техник и лифт наконец тронулся с места, они вышли на четвертом этаже. Девушка посмотрела на Билли и спросила:

– А теперь мне дадут шипучки?

В следующую субботу Билли поднялся рано. Хотя он и не беспокоился о своей выставке, но переживал по поводу статьи о выставке в «Диспэч», где не забыли упомянуть – как они всегда это делали – его десять личностей, называя его «насильником с множеством личностей». Ему надо привыкнуть справляться со смешанными эмоциями. Это было новое ощущение – сбивающее с толку, но необходимое для умственной стабильности.

В это утро он решил пойти в гостиницу университета Огайо, соседнюю с территорией клиники, и купить там пачку сигарет. Он знал, что не должен курить. В былые дни только Аллен курил сигареты. Но сейчас ему нужно было покурить. Когда он полностью выздоровеет, у него будет достаточно времени, чтобы отказаться от этой привычки.

Билли сошел с крыльца клиники и заметил двоих мужчин в машине напротив входа. Он подумал, что они кого-то навещают. Но когда он перешел дорогу, машина проехала мимо него. Обогнув здание, Билли снова ее увидел.

Он пошел через свежескошенное поле, направляясь к пешеходному мосту через ручей, протекающий на границе территории клиники. В четвертый раз Билли увидел машину, когда она повернула на Деари-лейн, дорогу между ручьем и гостиницей, по которой он должен будет пройти после моста.

Когда он ступил на мост, окно машины опустилось и из него высунулась рука с пистолетом. Кто-то крикнул:

– Миллиган!

Билли застыл на месте.

Он распался.

Рейджен мгновенно повернулся и прыгнул в ручей. Пуля просвистела мимо. Второй выстрел – опять мимо. И еще один. Рейджен схватил со дна ручья сломанную ветку, вскарабкался на берег и, пользуясь ею как дубинкой, вдребезги разнес заднее стекло машины, прежде чем она успела отъехать.

Он долго стоял там, дрожа от гнева. На том мосту Учитель замер – слабый и нерешительный. Если бы не его мгновенная реакция на пятне, все они были бы уже мертвы.

Рейджен медленно направился обратно в клинику, обсуждая с Алленом и Артуром, что делать. Надо сказать доктору Колу: здесь, в клинике они представляют собой легкую мишень; в любое время Билли может быть найден убитым.

Аллен рассказал об инциденте доктору Колу. Он доказывал, что сейчас более чем когда-либо были важны отпуска, потому что он должен найти место, где будет в безопасности до слушания его дела в Ланкастере, когда отменят решение о его виновности. Потом он сможет уехать из Огайо и поехать в Кентукки на лечение к доктору Корнелии Уилбур.

– Важно, – сказал Артур Аллену, – чтобы никто не узнал об этом нападении. Если эти люди ничего не прочитают в газетах, это собьет их с толку. Они будут бояться, что Билли что-то готовит.

– И писателю не скажем? – спросил Аллен.

– Никому, черт возьми! Только доктору, – настаивал Рейджен.

– Хорошо. В час дня Учитель встречается с писателем. Кто будет от нас – Учитель?

– Не знаю, – сказал Артур. – Ты же видишь, Учитель ушел. Думаю, ему стыдно, что он растерялся на мосту. Иди ты, Аллен.

– А что я скажу писателю?

– У тебя язык хорошо подвешен, – заявил Рейджен. – Представь себе, что ты и есть Учитель.

– Он сразу узнает!

– Не узнает, если ты скажешь ему, что ты Учитель, – сказал Артур. – Он тебе поверит.

– Ты предлагаешь соврать?

– Писатель расстроится, если узнает, что Учитель опять «распался» и исчез. Они ведь подружились. И потом, мы не можем поставить под угрозу книгу. Значит, все должно идти так, как до покушения на жизнь Билли.

Аллен покачал головой:

– Вот уж не думал, что ты заставишь меня врать.

– Если это делается с целью уберечь кого-то от беды, – сказал Артур, – тогда это не ложь. Ну, может быть, не совсем ложь.

Но во время встречи писателя насторожили манеры Билли. Он казался слишком самоуверенным, говорливым и требовательным. Билли сказал, что его всегда учили ожидать худшего и надеяться на лучшее. Теперь его надежды стали диаметрально противоположными. Он был уверен, что его отошлют обратно в тюрьму.

Писатель почувствовал, что перед ним не Учитель, но не был полностью уверен. Приехал адвокат Билли, Алан Голдсберри, и писатель почувствовал, что это Аллен объясняет адвокату, почему он хочет составить завещание, оставив все своей сестре:

– В школе был один забияка, вечно лез ко мне. Однажды он хотел побить меня, но не стал. Позднее я узнал, что Кэти отдала ему свои последние двадцать пять центов, чтобы он меня не трогал. Я этого никогда не забуду.

В те выходные у Кэти Денни и Томми рисовали на стене, а Аллен с беспокойством думал о предстоящем судебном слушании в Ланкастере. Если его оправдают и доктор Кол пошлет его в Кентукки, он знал, что доктор Уилбур ему поможет. А что, если судья Джексон не оправдает его? Что, если ему предстоит провести остаток своей жизни в клиниках для психических больных и в тюрьмах? Администрация штата посылала в клинику счета за его лечение, свыше ста долларов за день. Они хотели отнять все его деньги, хотели, чтобы он сломался.

В субботнюю ночь Миллиган никак не мог уснуть. Около трех утра Рейджен вышел на улицу, тихо вывел мотоцикл из дома. В долину пробирался туман. До рассвета он хотел проехаться, лучше всего в сторону дамбы Логан.

Больше всего он любил ночной туман – самый густой туман в самой темной ночи: где-нибудь в чаще леса или на берегу озера, когда передний план словно уходит в никуда. Три часа утра было его любимым временем.

Доехав до верхнего края дамбы – узкой кромки, на которой могло поместиться только колесо мотоцикла, он выключил фару. Отражение света в тумане будет его ослеплять. С выключенной фарой он видел черноту с обеих сторон, а в середине – светлую полоску дамбы. Он вел колесо по середине. Было опасно, но сейчас ему и нужна была опасность – вновь требовалось что-то победить. Не обязательно кулаком или пистолетом – неважно как, но он вынужден был совершать что-то опасное, ощущать поток адреналина. И побеждать!

Раньше он никогда не ездил по верхнему краю дамбы. Он не знал, какова ее длина, не мог так далеко видеть. Но ехать нужно быстро, чтобы не свалиться на сторону. Жутко, но, черт возьми, стоит попытаться!

Рейджен рванул с места и погнал по узкой полоске. Благополучно добравшись до конца, он развернулся и поехал обратно. А потом мчался по шоссе, что-то кричал под рев мотора, плакал, и слезы катились по его щекам, сдуваемые встречным ветром.

Рейджен вернулся домой, и ему приснился сон, что в него стреляли и он умирал на мосту, потому что Учитель растерялся и позволил им всем умереть.

В понедельник, 17 сентября, в день слушания, когда писатель шел по коридору отделения" интенсивной терапии и увидел ожидавшего его Билли, по улыбке, ясному взгляду и кивку головы стало ясно, что перед ним вновь стоит Учитель. Они с удовольствием пожали друг другу руки.

– Рад встрече, – сказал писатель. – Давно не виделись, а?

– Много всего случилось за это время.

– Тогда поговорим? Пока не пришли Голдсберри и Томпсон.

Они вошли в небольшую комнату, и Учитель рассказал писателю о покушении, о «распаде», о том, что Аллен арендовал спортивную машину, чтобы уехать в Лексингтон лечиться у доктора Уилбур, как только судья отзовет решение о виновности.

– Кто говорил со мной весь этот месяц, выдавая себя за Учителя?

– Аллен, – признался Миллиган. – Извините. Артур сказал, что вы расстроитесь, узнав, что я опять «распался». Эмоции других обычно его не касаются. Я думаю, на трезвость ума Артура повлияло покушение.

Они беседовали, пока не пришли Голдсберри и Томпсон, а потом все вместе поехали в Ланкастер, в суд округа Фэрфилд.

Голдсберри и Томпсон предъявили суду письменные показания под присягой, которые дали доктора Джордж Хардинг, Корнелия Уилбур, Стелла Кэролин и Дэвид Кол, а также психолог Дороти Тернер. Все они единогласно заявили, что «с точки зрения медицины есть уверенность», что Билли Миллиган при нападениях в придорожных местах отдыха и при ограблении аптечного магазина Грея в декабре 1974 года и в январе 1975 года был психически больной множественной личностью. Они считали, что в то время он, вероятно, был не в состоянии помогать адвокату Джорджу Келлнеру в своей защите.

Окружной прокурор Фэрфилда, мистер Льюз, вызвал только доктора Гарольда Т. Брауна, который показал под присягой, что он лечил Билли, когда тому было пятнадцать лет, и поместил его в государственную клинику в Коламбусе на три месяца. Он сказал, что в свете последних достижений медицины изменил бы поставленный им тогда диагноз: истерический невроз с пассивно-агрессивными проявлениями – на новый диагноз: диссоциативное нарушение с возможной множественностью личности. Однако Браун показал на суде, что он был направлен прокурором в Афины, чтобы побеседовать с Билли, и во время этого визита Билли Миллиган казался сознающим свои поступки. Браун сказал, что Миллиган в действительности мог и не быть множественной личностью, поскольку множественные личности не предполагают знание о поступках других «я».

Когда они вышли из зала суда, Голдсберри и Томпсон были настроены оптимистически, и Билли был в приподнятом настроении. Он был уверен, что судья Джексон посчитает показания четырех весьма уважаемых психиатров и психолога более весомыми, чем показания доктора Брауна.

Судья сказал журналисту, что через две недели он примет решение.

18 сентября, видя волнение Билли после возвращения из Ланкастера и зная о его страхе подвергнуться новому нападению, доктор Кол дал ему отпуск. Билли понимал, что в доме сестры, как и в клинике, он будет легкой мишенью. Поэтому было решено, что он остановится в придорожном мотеле Хокинг-Вэлли, в соседнем городке Нельсонвилле. Он возьмет мольберт, краски, холст и спокойно порисует.

Билли зарегистрировался в мотеле под вымышленным именем и постарался расслабиться. Однако напряжение было слишком велико. Рисуя, он слышал голоса. Проверив комнату и зал, он решил, что это в его голове – его собственные голоса. Он попытался не слушать их, сконцентрировавшись на работе кистью, но голоса не умолкали. Это не был Рейджен или Артур. Он сразу узнал бы их по акценту. Наверно, это были «нежелательные». Неужели с ним снова что-то не так? Он не мог работать, не мог спать, боялся вернуться к Кэти или в Афины.

В среду он позвонил Майку Рупу и попросил его приехать. Когда Руп приехал и увидел, как Билли нервничает, он позвонил доктору Колу.

– Все равно у вас ночное дежурство, – сказал Кол. – Оставайтесь с ним сегодня, а завтра возвращайтесь вместе.

В присутствии Майка Рупа Билли успокоился. Они выпили немного в баре, и Билли рассказал о своей надежде – лечиться у врача Сивиллы.

– Я лягу в клинику на пару недель, пока доктор Уилбур не скажет, что я могу жить в квартире один. Мне кажется, я смогу, потому что, даже когда у меня возникают затруднения, я в состоянии действовать. Потом я начну лечение и буду выполнять все ее рекомендации.

Руп слушал, как он говорил о своих планах на будущее, о новой жизни, которая его ждет, если судья Джексон реабилитирует его в Ланкастере. Они проговорили всю ночь и заснули только под утро. В четверг, после позднего завтрака, поехали обратно в клинику.

Билли сидел в холле и думал о том, что он уже ничего не может делать как следует. Он чувствовал себя тупицей, потому что терял все, что давали ему его другие личности: ум Артура, силу Рейджена, красноречие Аллена, знание электроники, которые имел Томми. Он чувствовал, что все больше и больше глупеет, ему становилось все труднее. Им овладевали подавленность и страх; шумы в голове усилились, цвета стали невыносимо яркими. Захотелось пойти в свою комнату, броситься на кровать и кричать, кричать, кричать…

На следующий день, когда Ванда Пенкейк заканчивала свой ленч в кафетерии, ее приятель вскочил со стула и подбежал к окну. Ванда повернулась и посмотрела в окно, пытаясь сквозь пелену дождя разглядеть, что такое он там увидел.

– Я видел кого-то, – сказал он, указывая на окно. – Парень в коричневом плаще бежал по мосту на Ричленд-авеню, а потом спрыгнул с моста.

– Где?

Она встала на цыпочки, вытянувшись, но ничего не увидела сквозь залитое дождем стекло – лишь машину, стоящую на мосту. Из нее вышел водитель, посмотрел через парапет, вернулся к машине, потом опять подошел к парапету и стал смотреть вниз, словно следил за кем-то или за чем-то там, внизу. Ванде стало нехорошо.

– Пойду-ка гляну, где там Билли.

Она осмотрела все отделение, спрашивая персонал, пациентов, – никто его не видел; потом проверила его комнату. Коричневого плаща в шкафу не было. Шарлотта Джонсон, заведующая секцией, пришла на сестринский пост и сказала, что ей позвонил один служащий, который был в это время в городе и видел Билли на Ричленд-авеню. Доктор Кол появился из кабинета. Ему позвонили, что видели Билли на мосту.

Все закричали разом. Они не хотели, чтобы за ним пошли охранники, потому что форма напугает Билли.

– Я пойду, – сказала Ванда, схватив пальто.

Охранник Клайд Барнхарт довез ее до моста. Она спустилась вниз и стала смотреть под мостом, среди труб. Потом пошла вдоль берега, оглядываясь по сторонам. Ничего. Вернувшись, Ванда увидела водителя той машины и удивилась, что он еще здесь.

– Вы видели парня в коричневом плаще? – спросила она.

Он показал на университетский Конференц-холл, стоящий неподалеку. Охранник подвез ее к этому современному зданию из кирпича и стекла, в форме именинного торта, украшенного куполом.

– Вот он! – Барнхарт указал на бетонную галерею, опоясывающую здание на уровне четвертого этажа.

– Ждите здесь, – сказала ему Ванда. – Я сама поговорю.

– Не входите с ним в здание, не оставайтесь наедине, – предупредил Барнхарт.

Ванда взбежала по пандусу и увидела Билли. Он ходил от двери к двери, пытаясь войти в здание.

– Билли! – крикнула она, сбегая с пандуса на галерею. – Постой!

Он не отвечал. Она попробовала другие имена:

– Денни! Аллен! Томми!

Он не обращал на нее внимания, быстро передвигаясь по галерее и пробуя открыть одну дверь за другой, пока наконец не нашел открытую дверь и исчез внутри здания. Ванда никогда не бывала внутри комплекса. Испугавшись, не зная, чего от него ждать, и не понимая, почему вообще Билли оказался здесь, она кинулась за ним и догнала у подножия лестницы. Он уже начал подниматься по крутой лестнице. Ванда осталась стоять внизу.

– Спускайся, Билли.

– Иди к черту, какой я тебе Билли!

Она никогда раньше не видела, чтобы он жевал жвачку, но сейчас он жевал, громко и быстро, чавкая при этом.

– Кто же ты? – спросила она.

– Стив.

– Что ты здесь делаешь?

– Не видишь, что ли? Хочу подняться наверх.

– Зачем?

– Прыгать буду.

– Спускайся вниз, Стив, давай поговорим. Билли не спускался, хотя она пыталась урезонить его.

Это было бесполезно. Ванде показалось, что он хочет покончить с собой. Она заметила, насколько он изменился: дерзкие манеры, высокий голос, быстрая речь, самоуверенность на лице и в тоне.

– Я пойду в ванную, – сказал он и прошел в дверь туалета.

Ванда бросилась к выходу, выбежала на край дорожки посмотреть, там ли Клайд с машиной. Охранника не было. Вернувшись в здание, она увидела, что Стив вышел из туалета и вошел в другую дверь. Она хотела войти за ним, но он заперся изнутри. Ванда увидела на стене телефон, набрала номер клиники и попросила доктора Кола.

– Я не знаю, что делать, – сказала она. – Теперь он Стив и говорит, что хочет убить себя.

– Успокойте его, – велел Кол. – Скажите, что все будет хорошо. Скажите ему, что не будет так плохо, как он думает. Он сможет поехать в Кентукки лечиться у доктора Уилбур. Скажите ему, чтобы он вернулся.

Ванда повесила трубку и подошла к двери – стучала, звала:

– Стив! Открой дверь! Доктор Кол говорит, что ты поедешь в Кентукки!

Через некоторое время проходящий мимо студент открыл дверь. Ванда увидела, что та ведет в узкий круговой коридор. Она бросилась в коридор, на бегу заглядывая в кабинеты и холлы, чувствуя себя словно на карусели в кошмарном сне.

«Не могу найти его. Ищи. Продолжай».

Пробегая мимо двух беседующих студентов, Ванда крикнула:

– Вы не видели здесь парня? Высокого, в коричневом мокром плаще.

Один из них показал:

– Вроде бы туда пошел…

Она продолжала бежать по этому кругу, время от времени проверяя двери, выходящие на улицу, на случай, если он вдруг вышел из здания. Наконец она увидела Миллигана на внешней галерее.

– Стив! – закричала Ванда. – Подожди минутку! Мне надо поговорить с тобой!

– Не о чем нам говорить.

Ванда обежала его и встала между ним и бетонной балюстрадой, чтобы не дать ему прыгнуть.

– Доктор Кол говорит, чтобы ты вернулся.

– Да пошел он, этот толстобрюхий сукин сын!

– Он говорит, что все не так плохо, как ты думаешь.

– Уж куда там. Черта с два!

Он ходил взад-вперед, с ожесточением жуя резинку.

– Доктор Кол говорит, что ты сможешь поехать в Кентукки и доктор Уилбур поможет тебе.

– Сам он псих, и другие психиатры не лучше! Болтают какую-то чепуху о множественной личности! Это же бред. Дурака из меня делают.

Он сдернул с себя мокрый плащ, растянул его на большом оконном стекле и размахнулся кулаком, чтобы разбить окно. Ванда кинулась к нему, поймала за руку и повисла на ней, чтобы он не вывернулся. Она знала, что стекло ему нужно, чтобы зарезаться, хотя оно было очень толстым и его трудно было разбить. Скорее он сломал бы руку. Ванда прилипла к Миллигану, а тот старался стряхнуть ее.

Пока они боролись, Ванда старалась уговорить его вернуться, но Стив ничего не слышал. Намокнув от него и замерзнув, она наконец сказала:

– Слушай, я устала. Выбирай: или идешь со мной, или получишь по яйцам.

– Ты не сделаешь этого, – недоверчиво протянул Стив.

– Сделаю, – сказала она, не отпуская его руки. – Считаю до трех. Если не пойдешь со мной в клинику, я тебя ударю.

– Но я с женщинами не дерусь.

– Раз… два…

Ванда отвела колено для удара, Миллиган скрестил ноги, чтобы защититься.

– Ведь ты не ударишь, да?

– Ударю.

– Все равно я сделаю это, – сказал он. – Пойду наверх.

– Нет, не пойдешь. Не пущу!

Миллигану все-таки удалось освободиться, и он побежал к бетонной балюстраде. До земли было три пролета. Когда он добежал до края, Ванда рванулась к нему, одной рукой схватила за шею, другой за пояс и прижала к бетону, разорвав рубашку. В этот момент в нем словно что-то щелкнуло: Билли стал слабеть, опустился на пол, его взгляд остановился. Ванда поняла, что перед ней уже кто-то другой. Он заплакал, весь дрожа. «Испугался», – подумала она, уже догадавшись, кто это.

Ванда обняла его и сказала, что беспокоиться не о чем:

– Все будет хорошо, Денни.

– Меня выпорют, – хныкал он. – Шнурки развязались, ботинки в грязи, все мокрое. Рубашку порвал.

– Хочешь пройтись со мной?

– Да.

Ванда подняла с пола его плащ, накинула на Денни и повела по дорожке к фасаду здания. Сквозь деревья была видна клиника на холме. Наверное, Миллиган часто видел оттуда это круглое здание.

Внизу на стоянке она нашла машину охранника: дверцы открыты, внутри никого.

– Хочешь посидеть в машине? Не стоять же под дождем.

Он попятился.

– Все нормально, Денни, это машина охраны. Клайд за рулем, ты его знаешь. Он ведь тебе нравится?

Денни кивнул и хотел сесть на заднее сиденье, но, увидев зарешеченное заднее стекло, напомнившее ему клетку, отпрянул и задрожал.

– Ладно, – сказала Ванда, понимая, что его беспокоит. – Мы оба можем сесть на передние сиденья и подождать, пока придет Клайд и отвезет нас.

Он тихо сел возле нее, оцепенело разглядывая свои мокрые брюки и грязные ботинки. Ванда оставила дверцы открытыми и включила фары, как сигнал, что они в машине. Вскоре на пандусе показался Клайд с Нормой Дишонг.

– Я вернулся в клинику и привез ее, – объяснил Клайд. – Мы были внутри, искали вас с Билли.

– Это Денни, – сказала Ванда. – С ним все в порядке.

Во вторник, 25 сентября, медсестра Пэт Перри наблюдала, как Билли разговаривал в холле с Гасом Холс-тоном. Холстон поступил несколько недель тому назад. Он и Билли знали друг друга по Ливанской тюрьме. Мимо прошли Лори и Марша, заигрывая с молодыми людьми. Лори, которая никогда не скрывала своей симпатии к Билли, теперь сделала вид, что интересуется Холстоном, чтобы заставить Билли ревновать. Сестра Перри, чьей больной была Лори, знала, что девушка влюбилась в Билли с момента его появления в клинике. Симпатичная, не особенно умная, она преследовала Миллигана, писала ему записки и сообщала персоналу, чем именно она и Билли когда-нибудь займутся. Лори даже распустила слух, что они собираются пожениться.

Со своей стороны, Билли никогда не обращал на нее особого внимания. Самый широкий жест, который он позволил, это дал Лори и Марше в начале недели пятьдесят долларов, когда они сказали ему, что у них нет ни гроша. За это они забрали в типографии его наклейки «Обнимите сегодня своего ребенка» и передали их в город.

Эйлин Мак-Клеллан, дневная медсестра Билли, была в тот день выходной, и за ним наблюдала ее сменщица, Кэтрин Гиллот. Вскоре после того как заботливая Гиллот заступила на дежурство, Билли спросил ее, можно ли ему прогуляться.

– Надо спросить у доктора Кола, – сказала она, – я сама не могу разрешить.

Билли ждал в комнате с телевизором, пока она консультировалась у доктора Кола, который решил поговорить с Билли. После нескольких вопросов о его настроении они решили, что он может погулять вместе с Гасом Хол стоном.

Через полчаса Билли и Гас вернулись, потом пошли опять прогуляться. Когда Билли вернулся во второй раз, около шести часов, Гиллот была занята приемом нового пациента, но услышала, как Билли сказал:

– Та девушка кричала.

Она поняла, что это говорил не Билли. Голос был Дэвида.

– Что ты сказал?

– Ее обидят.

Гиллот последовала за ним в холл.

– О чем ты говоришь?

– Там была девушка. Я слышал, как девушка кричала где-то, когда я был на улице.

– Какая девушка?

– Не знаю. Их было двое. Одна сказала Гасу, чтобы он отвел меня назад, потому что я мешал.

Гиллот понюхала его дыхание, думая, не выпил ли он, но дыхание было чистым. Несколько минут спустя ее позвали снизу. Миссис Гиллот спустилась вниз и увидела охранника, вводящего Маршу. Она отвела Маршу наверх, в ее комнату. От Марши пахло ликером.

– Где Лори? – спросила Гиллот.

– Не знаю.

– Где ты была?

– Не знаю.

– Ты выпила?

Марша опустила голову. Ее поместили в первое отделение – женское отделение строгого режима. Тем временем Билли переключился с Дэвида на Денни. Он разволновался, увидев Маршу одну, и выбежал из здания, чтобы найти отсутствующую Лори. Гиллот, тяжело дыша, побежала за ним. К тому времени, как она догнала его, охранник Гленн уже привел Лори. Он рассказал Гиллот, что девушку рвало, она лежала на траве лицом в рвоте.

– Она могла подавиться, – сказал он.

Гиллот видела, что Денни беспокоился о девушках. Она слышала, как в коридоре люди шептали слово «изнасиловали», но чувствовала, что никто из молодых людей не был достаточно долго на улице, чтобы что-то сделать с Лори или с Маршей. Она просто не верила этому. Когда в одиннадцать часов вечера она ушла, казалось, все успокоилось: обе женщины находились в первом отделении, Миллиган и Холстон спали в своих комнатах.

Когда Пэт Перри пришла утром на работу, слух уже разнесся по отделению и по всей клинике. Двух девушек нашли на холме, пьяных и без сознания. Одежда на Лори была разорвана. Кто-то сказал, что она жаловалась, будто ее изнасиловали. В это же время Билли и Гас Холстон были на прогулке, и подозрение пало на них. Но почти все на отделении интенсивной терапии считали, что изнасилования не могло быть.

Вызвали полицию – для расследования прибыл наряд дорожных патрульных. Полицейские потребовали временно закрыть отделение, чтобы все мужчины были на месте для опроса. Доктор Кол поговорил с некоторыми из персонала. Билли и Холстон еще не проснулись. Вставал вопрос: кто скажет Билли об обвинениях против него и Холстона? Пэт Перри видела, что сам доктор не хочет этого делать. Все остальные тоже отказались. Перри не дежурила в тот день прошлой весной, когда Рейджен взорвался, угрожая санитарам осколком разбитого стакана, но другие помнили и боялись, что может случиться то же самое, когда Билли услышит новости.

Прежде чем говорить с каждым из них, доктор Кол запер дверь отделения. Холстон проснулся первый, и доктор Кол сказал ему, в чем его обвиняют. Потом он пошел к Билли и сказал ему то же самое.

Оба парня сначала удивились и даже обиделись, услышав такие обвинения, но время шло, и возбуждение их росло. Они стали испытывать страх, что их отправят в Лиму, что за ними придут из ФБР, что их опять посадят в Ливанскую тюрьму.

Весь день их старались успокоить. Персонал был рассержен этими нелепыми обвинениями. Ванда Пенкейк и Пэт Перри уверяли Холстона и Билли, что никто их не увезет. Но обе знали, что все это они говорят не Билли. Это был кто-то другой. Ванда была уверена, что это Стив.

В тот же день Пэт Перри дала Билли большую дозу амитала, стараясь держать его под контролем. В час дня он уснул. Казалось, все хорошо. Но в два часа дня оба парня опять заволновались. Билли переключался со Стива на Дэвида, который все время плакал. Потом он опять становился грубым и вместе с Холстоном мерил комнату шагами, раздражаясь, если кто-то подходил к ним. Каждый раз, когда звонил телефон, Билли вскакивал и говорил:

– Они идут за мной.

Билли и Холстон прошли к задней закрытой двери – пожарному выходу. Загородились столами и стульями, потом сняли с себя ремни и обмотали ими кисти.

– Я не хочу, чтобы кто-нибудь к нам подходил, – сказал Стив. – Иначе мы выломаем заднюю дверь.

Он взял стул в левую руку, держа его, как укротитель львов. Персонал понял, что ситуация выходит из-под контроля, поэтому была вызвана команда экстренной помощи. Пэт Перри услышала это по громкой связи. Она ожидала, что через некоторое время увидит восемь– десять охранников и санитаров из других отделений, которые придут на помощь.

– Бог ты мой! – воскликнула она, когда распахнулась дверь.

Там стояла целая толпа: охранники, санитары, сиделки, старшие врачи, люди из отделения психологии, которым здесь вообще нечего было делать, и из гериатрического отделения, которые никогда бы не пришли по кодовому сигналу, – всего около тридцати человек. Как будто все они только и ждали сигнала. Пэт подумала: «Словно зверя отлавливают».

Пэт и Ванда стояли рядом с Билли и Холстоном, которые не пытались причинить им вред. Но когда приблизилась толпа мужчин, парни стали размахивать стульями и угрожающе показывать кулаки, обмотанные ремнями.

– Не поеду в Лиму! – кричал Стив. – Ну надо же, все шло нормально, так нет, опять меня обвиняют в том, чего я не делал! Теперь мне никогда отсюда не выбраться. Никакой надежды.

– Билли, послушай меня, – сказал Кол. – Так нельзя. Успокойся, пожалуйста.

– Если только вы сунетесь, вышибем дверь, возьмем машину и уедем!

– Ты не прав, Билли. Такое поведение тебе не поможет. Тебя обвинили в этом деле, и все может плохо кончиться. Но так себя вести нельзя. Мы это так не оставим.

Билли отказался его слушать. Тогда его попытался уговорить старший психолог Дэйв Малависта:

– Послушай, Билли. Мы когда-нибудь допускали, чтобы с тобой что-то случилось? Мы так много времени потратили на то, чтобы изучить твой случай, так неужели ты думаешь, что мы позволим забрать тебя? Мы хотим помочь тебе, а не сделать хуже. Персонал не верит всей этой чепухе. У нас зарегистрировано время вашего отсутствия и время отсутствия девушек. Расследование закончится в твою пользу.

Билли опустил стул на пол и вышел из угла. Он успокоился, и люди ушли из отделения. Но вскоре Билли опять начал плакать. А Холстон продолжал демонстрировать враждебность. Он неистовствовал, кричал, что его увезут, чем еще больше расстраивал Билли.

– Для нас все потеряно, – сказал Холстон. – Меня и раньше обвиняли несправедливо. Вот подожди, они еще подберутся к нам исподтишка. Увезут отсюда, и глазом моргнуть не успеешь.

Персонал никогда так не нервничал. Все чувствовали: что-то должно случиться.

В три часа пополудни заступила новая смена, вместо молодых сестер пришли постарше – Эйлин Мак-Клел-лан и Кэтрин Гиллот. Миссис Гиллот удивилась, услышав о расследовании по поводу изнасилования. Предупрежденная утренней сменой, она старалась успокоить обоих парней. Но время шло, и они опять занервничали, снова начался разговор о допросе и тюрьме, угрозы порвать телефонные провода, если кто-нибудь захочет позвать охрану, и выломать дверь на пожарную лестницу, если кто-нибудь придет за ними.

– Не хочу, чтобы все так кончилось, – сказал Билли. – Лучше умереть.

Гиллот сидела, разговаривая с Билли. Он попросил ее дать ему амитал. Она согласилась. Он отправился на пост за лекарством, а Гиллот отвлеклась на другого пациента.

Вдруг она услышала, как распахнулась задняя дверь, и увидела, как Гас Холстон и Билли Миллиган убегают по пожарной лестнице. Дежурная медсестра второй раз за день дала кодовый сигнал.

Вскоре какая-то медсестра позвонила и попросила Кэтрин Гиллот спуститься на третий этаж. Билли у них, и он просит позвать ее. Когда Гиллот пришла на третий этаж, она увидела, что четверо мужчин прижали Билли к полу перед лифтом.

– Кэтрин, – сказал он, – помогите мне. Не позволяйте им сделать со мной что-нибудь. Если они меня свяжут, придет Челмер.

– Нет, Денни. Челмер не придет сюда. Ты можешь сам пойти в свою комнату. Ты убежал из клиники. Ты сбежал, понимаешь? Поэтому тебя поймали и держат.

Он заплакал:

– Попросите их, чтобы они меня отпустили.

– Можете его отпустить, – сказала она мужчинам. Охранники не спешили его отпускать, не зная, чего ожидать.

– Все нормально, – сказала Гиллот. – Он пойдет со мной. Да, Денни?

– Да.

Кэтрин отвела Билли в изолятор пятого отделения. Нужно было забрать у него личные вещи, но Билли не хотел отдавать ей шейное украшение с наконечником стрелы на нем.

– Вынь все из карманов. Дай мне твой кошелек, я его уберу.

В кошельке было довольно много денег. Санитару отделения не терпелось поскорее запереть Миллигана, и он крикнул:

– Выходи, Кэтрин, а то запру тебя вместе с ним! Она поняла, что все очень боятся парня.

Вскоре после того как Кэтрин вернулась в свое отделение, позвонила медсестра и сказала, что в изоляторе с Миллиганом что-то происходит. Он закрыл матрацем смотровое окно, чтобы в него не заглядывали, и персонал боится открыть дверь, чтобы посмотреть, что он делает. Не спустится ли она опять?

Кэтрин взяла с собой санитара, которого Билли знал, и крикнула через дверь изолятора:

– Это Кэтрин. Мне нужно войти к тебе. Не бойся.

Они вошли. Билли издавал булькающие, захлебывающиеся звуки. Наконечник стрелы был сорван с украшения и исчез. Разорванная цепочка валялась на полу.

Доктор Сэмми Михаэле приказал перевести Билли в комнату с кроватью, но когда в комнату вошли люди, он им не дался. Потребовалось несколько человек, чтобы перевести его.

Миссис Гиллот осталась с ним в новой комнате. Она дала Билли выпить несколько чашек воды, и через несколько минут он выплюнул наконечник стрелы. Сестра сделала ему укол, Гиллот поговорила с ним еще некоторое время, заверив его, что придет опять, когда он немного отдохнет. Она ушла к себе на отделение, думая о Билли. Парень явно был перепуган.

На следующее утро, когда Ванда, Пэт Перри и Майк Руп заступили на дежурство, они узнали, что Билли и Холстон переведены на пятое отделение. Руп хотел навестить Билли, но с пятого отделения поступило сообщение, что Миллиган теперь их пациент и посещения сотрудников отделения интенсивной терапии запрещены.

Когда позвонила сестра Билли, Кэти, ей сказали, что случилась неприятность и Билли перевели на мужское отделение строгого режима. Билли не отпустят на ее свадьбу, которая намечена на завтра.

Эта история стала известна газетам. 3 октября 1979 года в «Коламбус ситизен джорнал» появилась статья:

ПОЛИЦИЯ ВЫЯСНИЛА, ЧТО МИЛЛИГАН

ФИНАНСИРОВАЛ ВЕЧЕРИНКУ

МНЕНИЕ СТИНЦИАНО

По мнению члена Законодательного собрания штата, Уильям С. Миллиган, так называемый насильник с множеством личностей, был одним из четырех пациентов, принимавших участие на прошлой неделе в распитии спиртных напитков на территории Афинского центра психического здоровья.

Как заявил конгрессмен-демократ от округа Коламбус Майк Стинциано, полицейское расследование показало, что это Миллиган дал двум пациенткам деньги, чтобы те купили ликер. Затем женщины, Миллиган и еще один пациент устроили вечеринку…

Как сказал конгрессмен, данная история означает, что «в Центре ослаблен контроль над дисциплиной».

«Как я понимаю, в отчете полиции не будет доказательств того, что женщины были изнасилованы, – сказал в среду Стинциано. – Но там будет сказано, что Миллиган дал женщинам деньги, чтобы те купили ликер. Они ушли с территории клиники, купили спиртное и вернулись с ним…»

В пятницу лейтенант Ричард Уилкокс, начальник следственного отдела, сказал, что тесты на предмет изнасилования или интоксикации еще не завершены и не будут опубликованы до конца расследования.

Стинциано заявил, что источники, сообщившие ему о вечеринке, вполне надежны.

В тот же день писателю разрешили посетить пятое отделение. Миллиган не узнавал его, пока писатель не подсказал ему.

– Ах да, – сказал он с отсутствующим выражением лица, – вы тот парень, с которым говорил Билли.

– Кто ты? – спросил писатель.

– Не знаю, – пожал плечами Миллиган.

– Как тебя зовут?

– Похоже, у меня нет имени.

Они поговорили немного, хотя Миллиган не понимал, что с ним случилось. Были долгие периоды молчания, пока писатель ждал появления одной из известных ему личностей, чтобы получить нужную информацию. Через некоторое время «безымянный» сказал:

– Ему больше не разрешат рисовать. Остались две картины, и кто-нибудь их уничтожит, если они останутся здесь. Заберите их, если они нужны для вашей книги.

Миллиган вышел из комнаты и вернулся с двумя холстами. Одна картина, без подписи, осталась не закончена. Это была мрачная картина ночи: черные деревья на фоне синего неба, черный сарай и извилистая дорога. На другом холсте – яркий красочный пейзаж, подписанный: «Томми».

– Так ты Томми? – спросил писатель.

– Я не знаю, кто я.

На следующее утро Алан Голдсберри получил повестку явиться в Окружной суд по гражданским искам в Афинах, к судье Роджеру Дж. Джоунсу. Помощник генерального прокурора Дэвид Белинки ходатайствовал от имени штата Огайо перевести Миллигана в Лиму, в клинику для душевнобольных преступников. Гаса Холстона должны были вернуть в Ливанскую тюрьму.

Голдсберри обратился к судье Джоунсу с просьбой дать ему время переговорить со своим клиентом.

– Я убежден, что мистер Миллиган имеет право знать о требовании прокурора и, согласно параграфу 5122.20, имеет право потребовать немедленного слушания. Поскольку он не был поставлен в известность, я хочу от его имени заявить, что он имеет право присутствовать на слушании. Мне кажется, его собираются лишить этой возможности.

Судья не согласился, и Белинки вызвал в качестве единственного свидетеля Расселла Креминса, начальника охраны в Афинском центре психического здоровья.

– Мистер Креминс, вы знаете о каких-либо оскорблениях действием, нанесенных Миллиганом кому-либо из персонала клиники и имевших место в последнее время?

– Да. У меня есть рапорты от… от одного человека, М. Уилсона, санитара клиники, а также от офицера Клайда Барнхарта, дежурившего в тот вечер. Дата этого инцидента 26 сентября 1979 года. Меня беспокоит надежность содержания мистера Миллигана в изоляторе, где он сейчас находится.

– Как лицо, отвечающее за безопасность, уверены ли вы в том, что сможете задержать мистера Миллигана в случае попытки к бегству?

– Да, охрана сможет задержать его.

– Имеете ли вы точные сведения о том, что случилось в день побега? – спросил Белинки.

– Да, имею. Мистер Миллиган и другой пациент, мистер Гас Холстон, взломали дверь приемного покоя, где они проходили лечение. Стулом был сбит замок с двери на пожарную лестницу, и они побежали вниз. Миллиган и Холстон побежали на стоянку, где у Миллигана была машина, он открыл дверцу и хотел сесть в машину…

По его словам, Миллигану не дали сесть в машину, тогда Миллиган и Холстон побежали к холму. Троим охранникам удалось поймать Миллигана и вернуть его в пятое отделение.

Выслушав показания Креминса, судья Джоунс удовлетворил ходатайство генеральной прокуратуры отослать Миллигана в Лиму.

4 октября 1979 года, в два часа дня, на Билли надели наручники и, не дав ему времени ни с кем попрощаться, кроме доктора Кола, увезли его за 180 миль, в Лиму, в Государственную клинику для психически ненормальных преступников.

«Коламбус диспэч», 5 октября 1979 года:

ВЫСОКОЕ НАЧАЛЬСТВО ТОРОПИТСЯ С ПЕРЕВОДОМ МИЛЛИГАНА

Как стало известно из надежного источника, прямое вмешательство Департамента по проблемам психического здоровья ускорило перевод Уильяма С. Миллигана, насильника со множественной личностью, в Государственную клинику строгого режима в Лиме.

Наш источник сообщил, что приказ о переводе вышел после того, как представитель Главного управления по проблемам психического здоровья, Коламбус, штат Огайо, несколько раз звонил в Афинский центр психического здоровья, где Миллиган содержался в течение десяти месяцев.

Источник также добавил, что один звонок был от директора отдела психического здоровья Тимоти Морица… Два члена законодательного собрания штата – демократ Майк Стинциано и Клер Болл-младшая, – неоднократно заявляли, что программа лечения насильника была слишком мягкой.

В четверг и Стинциано, и Болл одобрили решение перевести Миллигана на лечение в Лиму, но Болл добавила: «Я удивляюсь лишь тому, почему его так долго не переводили?»

Стинциано сказал, что он будет продолжать следить за делом Миллигана, чтобы быть уверенным, что Миллигана не выпустят из учреждения строгого режима, пока он не перестанет представлять опасность для общества.

Через день после перевода Миллигана судья по гражданским делам в Ланкастере С. Фаррелл Джексон вынес решение по ходатайству Миллигана о снятии обвинения в ограблении аптечного магазина:

«Суд считает, что бремя доказательства безумия Уильяма С. Миллигана на день 27 марта 1975 года лежит на обвиняемом Уильяме С. Миллигане… После тщательного анализа всех доказательств суд не может считать, что 27 марта 1975 года Уильям С. Миллиган был безумен и поэтому не мог оценить ситуацию в свою пользу и осмысленно признать себя виновным. Следовательно, решение суда являлось справедливым, и ходатайство Уильяма Стэнли Миллигана об отзыве его признания виновным не может быть удовлетворено».

Голдсберри подал жалобу в апелляционный суд четвертой инстанции на основании того, что судья Джексон неправильно оценил вес показаний – мнения четырех высококвалифицированных психиатров и психолога против единственного мнения доктора Брауна.

Он подал жалобу и в Лиму, штат Огайо, в суд округа Аллен, заявляя, что его клиенту не дали возможность переговорить со своим адвокатом и что он был переведен в учреждение с более строгим режимом без надлежащего судебного процесса.

Неделю спустя в окружном суде округа Аллен, где арбитр должен был рассмотреть ходатайство Голдсберри о возвращении Миллигана в Афины, писатель впервые увидел Билли в наручниках. Это был Учитель. Он застенчиво улыбался.

Оказавшись в комнате наедине с Голдсберри и писателем, Учитель рассказал о своем лечении в Лиме за последнюю неделю. Доктор Линднер, директор по медицинской части, поставил диагноз «псевдопсихопатическая шизофрения» и прописал стелазин, психотропное лекарство из группы торазинов, которое только способствовало расщеплению личности.

Они разговаривали, пока судебный пристав не сообщил им, что арбитр готов начать слушание. Голдсберри и Билли попросили разрешить, чтобы писатель сидел за столом с ними, напротив помощника генерального прокурора Дэвида Белинки и свидетеля от штата Огайо, доктора Льюиса Линднера – худощавого, с узкой бородкой и острыми чертами лица, на котором поблескивали очки в металлической оправе. Он смотрел на Миллигана с неприкрытой насмешкой.

После короткого обмена мнениями между защитниками и арбитром последний вынес решение – руководствуясь лишь законом, без заслушивания свидетельских показаний. Поскольку судья Джоунс ранее определил, что подобающим местом госпитализации является клиника в Лиме, и поскольку к концу ноября Миллигану будет предоставлено право дать свидетельские показания на пересмотре его дела по истечении 90-дневного срока, принимается временное решение: через шесть недель суд решит, является ли Миллиган все еще психически больным и нужно ли содержать его в Лиме.

Учитель обратился к суду:

– Я знаю, что должен ждать, когда смогу возобновить лечение. Мои врачи говорили мне в течение последних двух лет: «Ты должен хотеть помощи от людей, которые могут помочь тебе. Ты должен полностью доверять своему врачу, своему психиатру, своей лечащей бригаде». Я лишь хочу ускорить суд, чтобы возобновить лечение.

– Мистер Миллиган, – сказал арбитр, – позвольте мне ответить вам. Я полагаю, вы ошибаетесь, утверждая, что не можете получить надлежащее лечение в клинике Лимы.

– Послушайте, – сказал Билли, глядя в упор на доктора Линднера, – пациент должен хотеть лечиться, хотеть получить помощь от человека, прежде чем он ее получит. Пациент должен доверять этому человеку. Я не знаю этих врачей. Я не доверяю им, исходя из того, что они мне уже сказали. Мои врачи утверждают, что не верят в мою болезнь, и я боюсь возвращаться туда и ждать суда там, где меня не собираются лечить. Да, меня будут лечить, но от другой психической болезни. Мои врачи ясно дали мне понять, что не верят во множественную личность.

– Таково мнение медиков, – сказал арбитр, – и сегодня мы не готовы к дискуссии, хотя ваш адвокат может представить вашу точку зрения на повторном слушании. И тогда суд должным образом рассмотрит вопрос и решит, является ли Лима подходящим местом.

После слушания писатель и Голдсберри посетили Билли в Лиме. Они прошли через металлоискатель, у них обыскали портфели, затем они миновали две зарешеченные двери и в сопровождении санитара пришли в комнату для свиданий. Вскоре охранник привел Билли. Это все еще был Учитель. За время двухчасового визита он рассказал писателю о событиях в Афинах, приведших к расследованию по поводу предполагаемого изнасилования, и описал свой перевод в Лиму.

– Однажды вечером обе девушки сидели в холле и говорили о том, что у них нет ни работы, ни денег. Мне стало жаль их – наверное, по глупости. Я предложил им передать в город пачку наклеек на бампер и пообещал заплатить за работу. Половину наклеек они передали, и я заплатил. Через четыре дня девушки куда-то исчезли. Они хотели напиться, пошли в магазин и купили бутылку рома. Мне можно было выходить на улицу только с сопровождающим – членом персонала или пациентом, который мог уйти под расписку, если он был согласен пойти со мной. Мы с Гасом Холстоном пошли на улицу. Кэтрин отметила время ухода. Она сказала, чтобы мы гуляли не более 9-10 минут. Мы вышли и обошли вокруг здания. На улице я почувствовал себя неуютно, поскольку в то время «распался».

– Кто появился? – спросил писатель.

– Денни. Холстон, кажется, испугался и не знал, что со мной делать. Он не знал, в чем моя проблема. Прохаживаясь вокруг здания, мы услышали, как девушки зовут Гаса и меня – они называли меня Билли. Когда девушки подошли к нам, они были очень-очень пьяные. У одной в руке была, кажется, бутылка «пепси». Она была светлее, чем обычно, наверное пустая. От них пахло спиртным.

Учитель рассказал, как одна из девушек, понимая, что это Денни, а не Билли, прижалась к Гасу и сказала:

– Отведи это недоразумение обратно и приходи к нам. Гас сказал, что не может прийти к ним, но прежде, чем он и Денни отошли от них, одну из девушек вырвало прямо на рубашку Гаса, и немного даже попало на брючину Денни. Тот отпрыгнул, чувствуя отвращение, и закрыл лицо руками. Гас закричал на девушек. Он и Денни повернулись и пошли в здание. Девушки сначала пошли следом, хихикая и ругая их, потом направились в сторону кладбища.

– Вот и все, что было, – сказал Учитель.

Он не может ничего сказать о Холстоне, но сам он ни разу не тронул ни одну из девушек.

По его словам, восемь дней, проведенных в Лиме, были адом.

– Я запишу, что случалось здесь со мной, и перешлю вам записи.

Когда посещение закончилось, Учитель прошел через металлоискатель с целью проверки на что-либо недозволенное, что могли принести посетители. Он повернулся к писателю и помахал ему рукой:

– Увидимся в конце ноября, на следующем слушании. А за это время я напишу вам.

Писатель попытался увидеться с доктором Линднером и поговорить с ним, но тот ответил по телефону довольно неприязненным тоном:

– Известность не пойдет на пользу его лечению.

– Мы не ищем известности, – ответил писатель.

– Полагаю, нет смысла обсуждать это, – сказал Линднер и положил трубку.

Когда писатель попросил разрешения присоединиться к группе, которая будет знакомиться с клиникой в Лиме накануне ноябрьских слушаний, отдел связи с общественностью разрешил ему. Однако за день до экскурсии ему позвонили и сказали, что доктор Линднер и заведующий Хаббард аннулировали разрешение. Отдел охраны уведомлен о том, что писателю вообще запрещен вход на территорию клиники. На вопрос о причинах запрета помощник генерального прокурора Дэвид Белинки сказал, что администрация клиники подозревает писателя в передаче Миллигану наркотиков. Позднее формулировка причины была изменена на следующую: «терапевтическая целесообразность».

30 ноября было холодно, землю покрыл первый снег. Окружной суд в Лиме находился в старом здании, и хотя зал № 3 был достаточно большой, чтобы вместить около пятидесяти человек, осталось много свободных мест. Повторное слушание по делу Миллигана было закрытым, в том числе и для прессы, но за дверью поджидали телекамеры.

Учитель, в наручниках, сел между своими адвокатами. Помимо адвокатов суд разрешил присутствовать в качестве наблюдателей только Дороти, Делу Муру и писателю. Присутствовали также Джеймс О'Грейди, помощник прокурора от округа Франклин, Уильям Джен Хэнс, представитель Комиссии по условно-досрочному освобождению, штат Огайо, и Энн Хенкинер, адвокат-наблюдатель от Юго-Западного центра психического здоровья в Коламбусе.

Судья Дэвид Р. Кинуорти, чисто выбритый, приятный молодой человек со строгими чертами лица, напомнил историю многочисленных слушаний дела, начиная с 4 декабря 1978 года, когда Миллигана оправдали по причине безумия, и до сегодняшнего дня, почти год спустя. Кинуорти сказал, что слушание проводится в соответствии со статьями нового кодекса штата Огайо, параграф 5122, раздел 15.

Предложение помощника генерального прокурора Белинки разделить свидетелей было удовлетворено. Ходатайство адвоката Стива Томпсона о возвращении Билли Миллигана в Афины, учитывая процессуальные нарушения, допущенные при его переводе в Лиму, было отклонено.

С предварительными ходатайствами было покончено, и повторное слушание началось.

Первый свидетель от штата был шестидесятипятилетний психиатр Фредерик Милки, небольшого роста, полный, в мешковатых брюках и свободном свитере, с приглаженными волосами. Раскачивающейся походкой он прошел от стола, где он сидел рядом с Белинки (у которого позднее стал работать техническим консультантом), до места свидетеля.

Доктор Милки показал, что дважды видел Миллигана: первый раз -24 октября 1979 года, когда пациента привезли в Лиму к нему на лечение, и второй раз – 30 октября, при рассмотрении плана лечения. Ему разрешили полчаса понаблюдать Миллигана сегодня утром, перед слушанием, чтобы посмотреть, изменился ли он за прошедший месяц. Ссылаясь на записи в истории болезни, доктор Милки диагностирует у Миллигана расстройство личности, замкнутость, психоневротическую тревожность с депрессивными и диссоциативными явлениями.

Дэвид Белинки, мужчина с мальчишеским лицом и вьющимися волосами, спросил свидетеля:

– Сегодня он именно такой?

– Да, – сказал Милки. – Он психически болен.

– Каковы его симптомы?

– Его поведение неприемлемо, – сказал доктор Милки, в упор глядя на Миллигана. – Он преступник, обвиняемый в изнасиловании и ограблении. Он не в ладах с окружением, это тип человека, которого наказание ничему не учит.

Милки сказал, что он рассматривал возможность множественности личности, но не видел симптомов этого диагноза. В ответ на вопросы Белинки Милки сказал, что наблюдается риск самоубийства и что Миллиган представляет опасность для других.

– Улучшения в состоянии этого пациента не наблюдается, – сказал Милки. – Он заносчив, необщителен. У него ярко выраженное эго. Он не мирится со своим окружением.

Когда Белинки спросил его, как он относится к пациенту, Милки ответил:

– Со скрытым пренебрежением.

Милки сообщил, что он прописал пять миллиграммов стелазина. Негативных эффектов не наблюдалось, но, поскольку и положительного эффекта не было, он прекратил давать это антипсихотическое лекарство. Он сказал суду, что, по его мнению, Миллиган нуждался в максимально строгом режиме, и Лима – единственное место для него в Огайо.

В ходе перекрестного допроса, который провел адвокат Стив Томпсон, долговязый молодой коллега Голдсберри, Милки сказал, что отрицает диагноз множественной личности, так как не наблюдал соответствующих симптомов. Сам он не согласен с определением множественной личности, данным во втором издании «Справочника по диагностике и статистике». Милки сказал:

– Я исключил возможность множественной личности так же, как исключил возможность сифилиса, когда увидел результаты анализа его крови.

– Какие симптомы вы наблюдали? – спросил Томпсон.

– Гнев, панику. Когда что-то идет не так, как хочет Миллиган, им овладевает гнев и он действует под влиянием импульса.

Томпсон нахмурился:

– Вы хотите сказать, что человек психически болен, когда он гневается или подавлен?

– Именно так.

– Разве у всех нас не бывает периодов гнева или депрессии?

Милки огляделся по сторонам и пожал плечами:

– В сущности, все мы психически больны. Томпсон с удивлением посмотрел на свидетеля и что-то записал себе.

– Скажите, Билли доверяет вам?

– Нет.

– Как вы думаете, будет ли он поправляться быстрее, если будет доверять своему врачу?

– Думаю, да.

– Ваша честь, у меня больше нет вопросов к свидетелю.

До перерыва Алан Голдсберри представил письменные показания доктора Кола, данные им три дня назад. Голдсберри хотел, чтобы показания внесли в протокол, прежде чем он вызовет других своих свидетелей – доктора Джорджа Хардинга-младшего, доктора Стеллу Кэролин и психолога Дороти Тернер.

В допросе под присягой Стив Томпсон, задавая вопросы доктору Колу о том, как надо лечить пациентов с диагнозом «множественная личность», спросил:

– Можете ли вы сказать, какие именно требования в программе лечения пациента с диагнозом «множественная личность» вы считаете существенными?

Доктор Кол, читая по своим заметкам, включающим письмо, которое он послал Голдсберри 19 ноября, ответил следующее.

Лечение любого пациента с диагнозом «множественная личность» должно осуществляться только профессионалом в области психического здоровья, преимущественно психиатром, который отвечал бы следующим критериям:

1. Врач должен быть согласен с диагнозом. Лечение не должно проводиться врачом, который «не верит» в это явление.

2. Если психиатр не имеет опыта, но хочет лечить пациента и принимает его состояние, им должен руководить (или хотя бы консультировать его) коллега, имеющий соответствующий опыт и знания.

3. Врач должен иметь возможность применить гипноз в качестве дополнения к лечению, если возникнет такая необходимость.

4. Врач должен быть знаком с современной медицинской литературой по вопросу и должен постоянно пополнять свои знания в данной области.

5. Врач должен обладать большим терпением, терпимостью и упорством. Лечение такого больного требует от врача мобилизации всех сил, потому что это длительный, сложный и трудоемкий процесс.

Вот несколько основополагающих принципов терапии, которые должны соблюдаться врачами, лечащими пациентов с диагнозом «множественная личность»:

1. Все личности должны быть идентифицированы и признаны.

2. Психиатр должен знать причину существования таких личностей.

3. Психиатр должен быть готов работать со всеми личностями, пытаясь добиться улучшения.

4. Психиатр должен сосредоточить внимание на любых положительных качествах, какие только могут быть выявлены, и пытаться достичь некоторого компромисса между личностями, особенно теми, которые могут представлять угрозу самому человеку или окружающим его людям.

5. Пациент должен полностью сознавать природу и объем своих проблем и помогать врачу в ходе лечения. Иными словами, пациент должен иметь представление о ходе терапии, а не оставаться пассивным реципиентом лечения.

6. Следует избегать антипсихотических препаратов, поскольку хорошо известно, что они могут вызывать расщепление личности и другие побочные эффекты, пагубные для лечения.

Таковы лишь некоторые принципы, составляющие основу лечения при подобных заболеваниях. Это ни в коем случае не является полным описанием того, как осуществляется лечение.

Далее в показаниях эти критерии рассматривались более подробно.

Когда в ходе перекрестного допроса Белинки высказал мнение, что Кол считает перечисленные условия лечения множественных личностей оптимальными, Кол резко возразил:

– Нет, сэр, я не сказал, что это оптимальные условия. Я бы даже сказал, что они минимальны. Господин советник, я считаю, что они должны служить отправной точкой для врача, приступающего к лечению множественной личности. В противном случае врач должен оставить пациента в покое и отказаться от лечения.

Когда после перерыва Миллигана привели из клиники, на нем была надета другая рубашка. Писатель заподозрил, что Учитель уже ушел.

Голдсберри и Томпсон вызвали свидетеля доктора Джорджа Хардинга-младшего. После краткого рассказа о своем участии в лечении Миллигана доктор Хардинг сказал, что продолжает считать Афины подходящим местом для лечения Билли.

– Доктор Хардинг, – спросил его Белинки при перекрестном допросе, – является ли множественная личность редким явлением?

– Да, является.

– Можно ли сказать, что личности – это фактически разные люди?

– Доказательством этого является амнезия, – сказал доктор Хардинг.

– Как вы докажете амнезию? Можно симулировать ее?

– Мы были очень осторожны, – сказал Хардинг. – Мы провели серию исследований. Сначала мы отнеслись к этому скептически, но амнезия пациента была подлинной – он не симулировал.

– Доктор Хардинг, – задал вопрос Голдсберри, – вы пользовались историями болезни и другими записями, когда ставили свой диагноз?

– Да. Мы использовали все, что могли найти.

– Считаете ли вы, что психиатр должен использовать прошлые записи и мнения других практикующих врачей при постановке диагноза?

– Считаю это совершенно необходимым.

Когда Хардингу показали письмо доктора Кола с критериями лечения множественной личности, Хардинг сказал суду, что считает их отлично сформулированными, и согласился, что это – минимальные требования.

Затем была вызвана психолог Дороти Тернер, показавшая, что до суда она виделась с Билли почти ежедневно и с некоторыми его личностями провела тест на коэффициент интеллектуального развития (IQ).

– И каковы результаты? – спросил Голдсберри.

– Двое показали 68 и 70. У одного был средний показатель, еще один имел показатель явно выше других – 130.

– Возможно ли, – спросил Белинки, – что эта разница в коэффициентах симулирована?

– Абсолютно невозможно, – решительно возразила Тернер.

Доктор Стелла Кэролин показала, что она самостоятельно, независимо от других, поставила тот же самый диагноз, что и доктора Дороти Тернер, Корнелия Уилбур и Джордж Хардинг. Кэролин видела Миллигана в апреле, июне и июле этого года и поняла, что он все еще «расщеплен».

– А что, если существуют другие проблемы? – спросил Белинки.

– Сначала следует лечить множественную личность, – ответила Кэролин. – У него могут быть и другие психические проблемы – разные личности могут иметь разные болезни, – но общая проблема должна стоять на первом месте.

– Вы считаете, что в Афинах он получал правильное лечение?

– Да, я так считаю.

Голдсберри показал ей письмо Кола. Она кивнула и согласилась, что это минимальные основные требования.

После того как свидетели Хардинг, Кэролин и Тернер закончили свои показания, им было разрешено остаться в качестве наблюдателей.

В тот день, в 15.50, Билли Миллигану впервые в жизни разрешили выступить в свою защиту. В наручниках ему трудно было положить левую руку на Библию, а правую поднять. Он склонился над Библией и улыбнулся, пытаясь сделать, как нужно. Дав присягу говорить правду и ничего, кроме правды, он занял свое место и посмотрел на судью.

– Мистер Миллиган, – сказал судья Кинуорти, – я предупреждаю вас, что, хотя вы имеете право участвовать в этих слушаниях, вас не могут заставить давать показания. Вы можете хранить молчание.

Билли кивнул. Алан Голдсберри стал задавать вопросы спокойно, четко.

– Билли, вы помните, что говорили в этом зале суда 12 октября?

– Да, помню.

– Я хочу спросить вас о лечении, которое вы получаете в клинике в Лиме. Вы получаете гипнотерапию?

– Нет.

– Групповую терапию?

– Нет.

– Лечение музыкой? Билли посмотрел на судью.

– Нас по несколько человек приводили в комнату, где стояло пианино, и велели сидеть там. Психиатра не было. Мы просто сидели там целыми часами.

– Вы доверяете доктору Милки? – спросил Голдсберри.

– Нет. Он приказал давать мне стелазин. Мне стало хуже.

– Вы можете описать ваше лечение?

– Когда меня привезли туда, я был помещен в отделение 22. Психолог был очень груб со мной. И я уснул.

– Билли, когда вы впервые узнали, что вы – множественная личность?

– В клинике Хардинга. Я вроде поверил этому, но окончательно удостоверился, когда увидел видеозаписи в Афинском центре психического здоровья.

– Как вы думаете, почему это случилось?

– Наверно, из-за того, что делал со мной мой отчим. Я не хотел больше быть самим собой. Я не хотел быть Билли Миллиганом.

– Вы можете привести нам пример, что случается с вами, когда вы – множественная личность?

– Примерно так: однажды я стоял в своей квартире перед зеркалом и брился. У меня тогда были проблемы. Я только что переехал в Коламбус, и у меня было плохое настроение, потому что я уехал, поругавшись с домашними. Я стоял, брился, и вдруг – словно выключили свет. Я почувствовал покой. Когда я открыл глаза, то был уже в самолете. И испугался: я ведь не знал, куда лечу, пока мы не приземлились и я не очутился в Сан-Диего.

В зале суда было тихо. Судья слушал внимательно. Женщина у пишущей машинки смотрела на Билли Миллигана приоткрыв рот, с широко раскрытыми от удивления глазами. Дэвид Белинки поднялся, чтобы задать вопросы свидетелю.

– Билли, почему вы доверяете доктору Колу и не доверяете врачам в Лиме?

– Я почему-то поверил доктору Колу с первого дня, как увидел его. Полицейский, который год назад привез меня туда из Коламбуса, надел на меня очень тесные наручники, – он поднял руки, чтобы показать, что сейчас наручники на нем свободные. – Доктор Кол стал ругать полицейского и заставил его снять с меня наручники. И я сразу понял, что он на моей стороне.

– Не лучше ли для вас будет согласиться на лечение в Лиме? – спросил Белинки.

– Не могу же я сам себя лечить, – возразил Билли. – Отделение А похоже на место, где купают овец: вошел – вышел. В Афинах у меня были регрессии, но я должен был научиться преодолевать их. Там знали, как это делать – не наказанием, а лечением, терапией.

Во время заключительного выступления Белинки убеждал суд, что в обязанности штата входило лишь доказать, что ответчик психически болен и подлежит госпитализации. Сам диагноз он доказывать не обязан. Единственные показания на текущий момент, сказал он, даны доктором Колом и доктором Милки. Доктор Кол категорически заявил, что Билли Миллиган все еще психически болен. Доктор Милки сказал, что клиника в Лиме – учреждение с наименее строгим режимом, в котором следует лечить этого пациента.

– Я настоятельно прошу суд, – сказал Белинки, – оставить его в Лиме.

Стив Томпсон в своем выступлении подчеркнул, что внушительный кворум психиатрических талантов представил суду состояние клиента и что все согласились с диагнозом «множественная личность».

– Теперь, когда это выяснено, вопрос – как мы будем его лечить? – сказал Томпсон. – Принимая во внимание психический статус Билли Миллигана, эксперты согласны, что его следует поместить в Афины как в наиболее приемлемое место для лечения. Все свидетели-специалисты согласны с тем, что лечение будет длительным. 4 октября он был переведен в Лиму и осмотрен врачом, который заявляет, что не знаком с предыдущей историей болезни и предыдущим лечением. И он делает вывод, что Билли Миллиган представляет угрозу себе и другим. И как же он пришел к выводу, что Миллиган представляет угрозу? На основании предыдущих признаний его виновным, Ваша честь. На основании устаревших показаний, представленных на этом слушании. Доктор Милки говорит, что Миллиган необщителен. По мнению доктора Милки, состояние Билли Миллигана не улучшилось. Ваша честь, ясно, что доктор Милки не специалист по лечению множественной личности. Позиция ответчика такова: солидные специалисты на стороне Билли Миллигана.

Судья Кинуорти объявил, что он тщательно рассмотрит дело и объявит о своем решении не позже чем через десять дней. До тех пор Миллиган останется в Лиме.

10 декабря 1979 года суд принял следующее решение:

1. Ответчик является психически больным, что проявляется в существенном нарушении мышления, настроения, восприятия, ориентации и памяти, а это, в свою очередь, значительно ухудшает его суждения, поведение и восприятие реальности.

2. Психическая болезнь ответчика – состояние, диагностируемое как «множественная личность».

3. Ответчик – психически больной человек, подлежащий госпитализации согласно решению суда, поскольку, по причине своей болезни, он представляет серьезную опасность для себя, как следует из угроз самоубийства, и опасность для других, как следует из его недавнего буйного поведения. Ответчик нуждается в лечении в психиатрической клинике, о чем свидетельствует его поведение, представляющее серьезную и неизбежную угрозу себе и другим.

4. Ввиду своей психической болезни ответчик представляет опасность для себя и для других и поэтому нуждается в госпитализации в учреждении с максимально строгим режимом.

5. Ввиду того что ответчик диагностирован как множественная личность, его лечение должно соответствовать его диагнозу.

В связи с вышеизложенным суд постановляет поместить ответчика в Государственную клинику в Лиме, штат Огайо, для лечения, соответствующего диагнозу упомянутого ответчика как множественной личности. Заверенные печатью копии данного постановления передать в Государственную клинику в Лиме, штат Огайо.

Дэвид Р. Кинуорти, судья. Окружной суд по гражданским делам, округ Аллен. Отделение по делам наследства

18 декабря Билли позвонил писателю из мужского изолятора клиники. Он был жестоко избит санитаром. Адвокат из Лимы, назначенный опекуном-представителем в судебном деле на слушании, сфотографировал рубцы от электрического шнура на его спине. Под глазами и на лице были синяки, два ребра оказались сломаны.

Администрация клиники дала объяснение прессе, что после «ссоры с санитаром» у Миллигана не было других повреждений, кроме тех, которые, очевидно, он нанес сам себе.

На следующий день, после визита адвоката Стива Томпсона, администрация клиники заявила прямо противоположное, подтвердив, что Миллиган «позже был сильно избит». С целью возможного обращения в Большое жюри для расследования вызвали специалистов из полиции и ФБР.

Томпсон был в ярости, получив известие от Билли и от адвоката из Лимы. Он сделал заявление, опубликованное только по радио. «В конце концов, любой заключенный имеет право на защиту своих гражданских прав, – сказал он радиокомментатору. – И согласно статутному праву штата Огайо, пациенты имеют права, гарантированные последними дополнениями к биллю о психическом здоровье граждан, – гражданские права пациентов. По условиям законодательных актов Соединенных Штатов, имеются также билли о защите федеральных гражданских прав. В конечном счете, пациент может подать в суд по поводу защиты своих прав. В настоящий момент рано говорить о том, что еще может произойти».

В «Третьем рассмотрении ежемесячного плана лечения» от 2 января 1980 года клиника в Лиме определила следующее:

План лечения эффективен и соответствует состоянию пациента.

Диагнозы пациента:

1. Псевдопсихопатическая шизофрения (СДС-И, 295.5) с диссоциативными проявлениями.

2. Необщительная личность, враждебный подтип (СДС-И, 301.7).

3. Алкогольная зависимость (СДС-П, 303-2), из прошлого.

4. Наркотическая зависимость, стимулянты (304.6), из прошлого.

Пациент был переведен в отделение интенсивной терапии две недели назад из-за его буйного поведения… Можно предположить, что на пациента неблагоприятно подействовала известность, которую он получил благодаря прессе, вследствие чего он стал вести себя как «звезда»… Мистер Миллиган демонстрирует явные признаки истинного психопата, вследствие чего с ним общаться так же трудно, как с любым другим психопатическим пациентом… К тому же пациент проявляет многочисленные признаки истерической личности. Хотя подобное нарушение обычно наблюдается у женщин, есть много случаев истерических личностей мужского пола. Такое состояние не следует исключать.

Льюис А. Линднер,

доктор медицины, штатный психиатр. 4.01.80

Дж. Уильям Макинтош,

доктор философии, психолог. 4.01.80

Джон Доран,

магистр гуманитарных наук, помощник психолога. 7.01.80

Возмущенные тем, что администрация клиники в Лиме не выполняет предписание судьи Кинуорти относиться к Миллигану как к множественной личности, Алан Годдсберри и Стив Томпсон подали в суд ходатайство по поводу оскорбления суда со стороны администрации клиники и Департамента по проблемам психического здоровья, штат Огайо. Они настоятельно требовали, чтобы директор департамента распорядился перевести Билли Миллигана в клинику с менее строгим режимом.

Запертый в Государственной клинике для психически больных преступников в Лиме, «распавшийся» Билли Миллиган выкупил карандаш у одного из санитаров и начал писать первое из серии писем писателю:

Внезапно санитар, появившийся на пороге, грозно рявкнул пациентам отделения 22: «Эй вы, дерьмо проклятое, выходите из зала! Живо!» Помолчав, чтобы набрать воздуха и приладить во рту толстый окурок, он пробурчал: «Когда окна вымоют, позовем вас, кретины, а до тех пор – марш по комнатам!»

Под его ледяным взглядом несколько человек встали со своих стульев и, как зомби, потянулись из зала, потом послышался лязг закрываемых больших железных дверей. Люди без всякого выражения на лице и с полотенцами на груди, подвешенными в виде слюнявчиков, шли очень медленно, но дородные санитары подгоняли их щелчками широких кожаных ремней, лишая последнего человеческого достоинства. Торазин, проликсион, халдол и любое другое существующее психотропное лекарство помогает поддерживать самое строгое послушание, поэтому нас кормят ими, как леденцами. Никакой человечности. Да, я же забыл. Мы здесь не люди. Лязг!

Казалось, каждый мой мускул затвердел и застыл, когда я вошел в тесную комнатку и закрыл за собой дверь. Лязг! Сидеть на кровати надоедает, поэтому я удобно устроился на пластиковом матраце. Заняться абсолютно нечем. На противоположной стенке облетела краска. И я решил использовать свое воображение. Я вызывал в воображении разные силуэты, чтобы развлечься, и пытался опознать их. Сегодня, например, только лица, старые, безобразные, дьявольские лица смотрели на меня с облезлой стены старого здания. Было страшно, но я смотрел. Стена смеялась надо мной. Я ненавижу эту стену. Будь проклята эта стена! Она все ближе и ближе подступает ко мне и все громче смеется. Стекавший со лба пот щипал глаза, но я упорно не закрывал их. Стена громко смеется. Я должен сторожить ее, иначе она надвинется, вторгнется в меня и раздавит. Я застыну и буду сторожить эту проклятую хохочущую стену. Четыреста десять человек, объявленных психически больными, бродят, как тени, по бесконечным залам этой дьявольской богадельни. Меня бесит тот факт, что государство имеет наглость называть это место клиникой. Государственная клиника Лимы. Лязг!

На отделении 22 наступила тишина. Слышно лишь звяканье и скрип разбитого окна. Кто-то разбил маленькое окошко в дневном зале, где мы обычно сидим вдоль стены на массивных деревянных стульях. Сидишь, можешь курить. Не разговариваешь, обе ступни обязательно прижаты к полу, иначе будет плохо. Кто разбил окно? Теперь санитары будут зверствовать, потому что прервали их игру в карты и одному из них надо находиться в дневном зале, если нас выпустят из наших ящиков.

…Я ничего не слышу, находясь в ступоре, похожем на транс. Тело онемевшее и пустое. Проклятая хохочущая стена перестала смеяться. Это просто стена, и на стене просто облетает краска. У меня холодные, липкие руки. Удары сердца эхом отдаются в пустом теле. Тревожное ожидание душит меня, я жду, когда выйду из моего ящика. Но я остаюсь, застыв на кровати и глядя на молчащую, неподвижную стену. Я – ничто, зомби в пустом ящике, в аду небытия. Слюна, стекающая по сухим, запекшимся губам, – верный знак, что психотропное лекарство борется за контроль над моим мозгом, душой и телом. Должен ли я сопротивляться? Объявить его победителем? Поддаться, чтобы избежать трагической реальности, лежащей за моей стальной дверью? Стоит ли жизнь того, чтобы жить в этой общественной помойке, предназначенной для тех, кто не играет по их правилам? Чего я могу достичь или какой вклад могу внести в человечество, находясь в этом ящике из бетона и стали, с проклятой хохочущей стеной, которая еще и движется? Сдаться? В голове все интенсивнее роятся вопросы, словно пластинку в 33 оборота поставили на 78.

Вдруг словно страшный электрический шок прошел по моему телу, плечи откинулись назад, я сел прямо. Реальность, как сильная пощечина, прервала мой транс. Хрустнули замерзшие суставы. Что-то ползло вверх по позвоночнику. Игра воображения? Собрав остатки своего рассудка, я понял, что это не воображение. Что-то ползло по позвоночнику. Я быстро скинул рубашку через голову, хотя на ней были пуговицы. Слепой страх беспощаден к материальным ценностям. Три пуговицы отлетели. Я бросил рубашку на пол. Ощущение исчезло. Посмотрев осторожно на рубашку, я увидел нарушителя. Черный таракан длиной сантиметра три отбивал чечетку на моей пояснице. Огромное насекомое было безобидно, но отвратительно. Я вернулся в реальность, но все еще продолжал думать о своем внутреннем споре – таракан решил его, и я отпустил отвратительное существо. Втайне я гордился победой своего рассудка, своими действиями. Я не псих. Во мне еще есть желание бороться. Я не потерпел поражение, но и не победил. Я разбил окно и даже не знал почему.

Писатель получил письмо от другого пациента клиники, датированное 30 января:

Уважаемый сэр,

позвольте сказать вам главное. В течение 24 часов после посещения адвоката Билли перевели из пятого отделения в девятое, с более строгим режимом.

Решение о переводе было принято на собрании дневной смены персонала. Это явилось сюрпризом и шоком для Билли, но он выдержал…

Единственное время, когда мы с Билли можем теперь поговорить, это во время коллективного отдыха. Тогда я и узнал, что на него надавили на полную катушку. Он сказал, что, пока он не откажется от своих адвокатов, ему запретили посещения, переписку, звонки. Ему приказали прекратить работу над книгой, его изводят санитары. (Меня тоже обвинили в том, что я помогаю Билли с книгой, и я понял, что они не хотят, чтобы книга вышла.)

Мне сказали, что Билли проведет остаток своего срока здесь, в отделении строгого режима…

12 марта писатель получил письмо на сербскохорватском языке, с почтовым штемпелем Лимы. Почерк незнакомый. Вот перевод письма:

Суббота, 8 марта 1980 г.

Как ваши дела? Надеюсь, хорошо. Я потерял время. Сейчас нет лечения, потому что Билли спит. Он в порядке. Не беспокойтесь. Я беру все в свои руки. Сделаю для него, что смогу. Можете на меня рассчитывать. Необходимость не знает законов.

Рейджен.