Две формы страха

За несколько недель до начала второй мировой войны, когда в Москве были поставлены подписи на документе, освобождающем нацистской армии дорогу на Восток и на Запад, я находился вместе с семьей на пути к берегам Нового Света. В течение этих лет войны, бессильный что-нибудь изменить на мировой сцене, я проводил время за чтением, изысканиями, раздумьями и написанием своих трудов.

Я словно сидел у ног мудрецов многих древних цивилизаций: сегодня – ученых египетских писцов, завтра – еврейских раввинов, затем – индусов, китайцев или пифагорейцев. Затем я как будто поднимался, чтобы обратиться к современной науке. Иногда я понимал, что напутали древние, а временами находил ответы на то, что озадачивало моих современников. Это движение вперед и назад было моим обычным занятием в течение примерно десяти лет и превратилось в способ постижения определенного явления: послушать тех, кто жил рядом с этими событиями прошлого, даже их свидетелей, и попытаться понять их в свете теоретического и экспериментального знания последних нескольких столетий, столкнув таким образом свидетелей и экспертов.

Очень скоро я понял, что древние мудрецы жили, охваченные тревогой, что оправдывалось событиями, которым они или их предки были свидетелями. Мои современники, однако, к невыгоде для себя, приобрели догматическую веру в единообразие – гипотезу, претендующую на статус фундаментального закона, основанную на том предположении, что никакие катастрофические события никогда не меняли очертаний вселенной и характера жизни в ней. Я должен был принять в расчет оба исходных момента: страх, который часто перерождался в почитание планетарных богов, религиозные войны и предрассудки; и страх, который сделал из современного человека убежденного сторонника доктрины единообразия. В прошлом не происходило ничего такого, что не происходит на наших глазах, в наши дни, или, точнее сказать, в эпоху, последовавшую за Исааком Ньютоном.

Эти две формы страха имеют общую основу, но потомки отрицали мудрость своих предков – и даже их честность – считая древние сообщения всего лишь отчаяиной попыткой выразить страх при виде природы сее разбушевавшимися стихиями. Приверженность догме единообразия – это симптом всеобъятного страха перед прошлым, даже исторически документированным опытом наших предков, живших лишь сорок поколении назад.