Римские философы

В последнем веке до нашей эры Лукреций знал о катастрофах и писал о них в своей поэме «О природе вещей». Его современник Цицерон, государственный деятель и философ республиканского Рима, отрицал возможность изменений в движении планет и объявлял их богами. Божественную природу планет он объяснял тем, что они занимают возвышенное положение и безошибочно следуют своим орбитам.;<Позтому существование богов настолько явно, что я вряд ли заподозрил бы здравый смысл в том, кто это отрицает»¹.

Такое догматическое мышление, меняющее статус веры, но не сам способ мышления, существовало во все века: в Риме Цицерона и Цезаря, в Риме католической церкви, в обсерваториях нашего времени. Категорическая манера, с которой диссиденты обвиняются в отсутствии здравого смысла и порочности ума, может быть прослежена и в истории сожжения Джордано Бруно, и в призыве к Галилею отречься стоя на коленях!- и даже в требованиях к издателю «Столкновения миров» отказаться от публикации этой книги.

Вывод Цицерона о том, что планеты – это божественные тела, наделенные божественным разумом, не был извлечен из того факта, что они располагаются в эфирных высотах и движутся без всяких отклонений; об этих признаках упомянуто только для того, чтобы доказать уже существующее представление о планетах и звездах как о богах. А источник такого верования, глубоко укоренившегося и широко распространенного, был связан с воспоминаниями о природных явлениях и необычайных событиях прошлого, которые тускнели с каждым поколением.

Плиний, римский натуралист первого века, смог поведать о межпланетных электрических разрядах: «Небесный огонь извергается прямо из планеты, подобно тому как потрескивающий уголь вылетает из горящего очага». Согласно Плинию, межпланетные грозовые разряды были вызваны в прошлом каждой из трех планет – Марсом, Юпитером и Сатурном.

Сенека, современник Плиния, философ и наставник Нерона, писал, что «пять видимых планет – это не единственные светила с меняющимся движением, но лишь немногие из этого разряда, которые были замечены. Но бесчисленные прочие вращаются тайно, будучи нам неизвестны или из-за слабости своего свечения, или из-за расположения своих орбит, которое делает их видимыми только, когда они достигают апогея». «Еще наступит день, – писал Сенека в своем трактате «Ое СотеНз», – когда через века прогресс науки бросит свет на тайны природы, которые теперь скрыты. Времени одной человеческой жизни, хотя бы она и была полностью посвящена изучению неба, не хватает для познания столь сложных вопросов…Должны, следовательно, потребоваться века, чтобы их все решить. Придет день, когда потомки изумятся, что мы не ведали о таких вещах, которые покажутся им самыми обычными. Эти пять планет постоянно сталкиваются на наших главах; они встречаются нам в самых разных частях неба, взывая к нашему любопытству…Множество открытий приготовлено для тех веков, которые наступят* когда память о нас окончательно исчезнет. Мир жалок, если в нем нечего исследовать всему человечеству в каждое время…Природа не открывает всех своих тайн сразу. Нам кажется, что мы проникли в ее тайны. Но мы всего лишь приникли к ее внешним оградам»¹.