Новый советский проект

Информационное агентство «Росбалт» организовало цикл дебатов по общей теме «Проекты для России». Первый проект («Либеральный империализм») представил секретарь по идеологии СПС Л.Гозман. Здесь приведены тезисы второго доклада «Новый советский проект».

1. Речь идет о двух взаимосвязанных, но разных проектах: проекте будущего жизнеустройства (после кризиса) и проекте перехода к нему из нынешнего критического состояния. Кризис и нормальное развитие — разные типы жизни. То, что неприемлемо или нежелательно в нормальное время, может быть меньшим злом в период кризиса.

Здесь мы говорим о проекте будущего, оставляя «проект перехода» за скобками (но подразумевая его).

2. Проблему следует излагать на языке жестких («земных») понятий, без туманных идеологем типа дилеммы «капитализм-социализм». Для обсуждения кризисов того типа, что переживает Россия («системных», т.е. цивилизационных), уместнее применять язык цивилизационного подхода.

Первый этап анализа — определение «поля возможного», отсечение «того, чего не может быть». Это составление перечня непреодолимых объективных ограничений. Второй этап анализа — установление мягких, культурных ограничений («того, что мы категорически не желаем», но что может произойти под давлением непреодолимых обстоятельств).

3. Результаты первого и второго этапов анализа таковы:

— В современной капиталистической мир-системе, построенной по типу «центр-периферия», РФ (одна или в союзе с другими республиками СССР) не может получить места в центре. Ее реальный выбор: или стать частью периферии (т.е. создать уклады «периферийного капитализма») — или выработать собственный проект, продолжающий цивилизационную траекторию России, но возможный и приемлемый в новых реальных условиях.

— Подавляющее большинство населения РФ «категорически не желает» дальнейшего расчленения страны (тем более с разделением русского народа) и дальнейшей убыли населения. Любые проекты, предполагающие такие изменения (в явном виде либо исходя из прошлого опыта), рано или поздно вызовут сопротивление, чреватое риском гражданской войны. Проекты жизнеустройства «после гражданской войны» здесь не рассматриваются (хотя их разработка не лишена актуальности).

— Опыт первых двух волн глобализации под эгидой Запада (колониализма и империализма ХХ века) надежно показал, что жизнеустройство периферийного капитализма приводит к слому цивилизационного ядра страны и предполагает возникновение анклавов развитого производства при архаизации хозяйственных и бытовых укладов большинства населения.

В реальных природных, социальных и культурных условиях современной РФ архаизация означает быстрое вымирание большой части населения (прежде всего, русского). Таким образом, продолжение реформ, ведущих к превращению РФ в зону периферийного капитализма, неизбежно наталкивается на «мягкое», культурное ограничение. Попытка его преодоления приведет или к гражданской войне, или к ликвидации РФ как страны и культурной целостности. Во втором случае проблема выработки проекта снимается до тех пор, пока остатки населения бывшей России вновь не обретут качества субъекта истории.

— Осознание собственного цивилизационного пути, выработка и осуществление проекта как нового шага на этому пути натолкнется на сопротивление влиятельных сил внутри и вне РФ — тех, кому выгодно превратить Россию в зону периферийного капитализма. Назовем их «космополитами» и отнесем к ним всех тех, кто стремится «модернизировать» Россию через встраивание ее в капиталистическую мир-систему на любых условиях, включая условия сырьевого придатка Запада, лишенного политической и культурной независимости.

За последние 15 лет этим силам удалось подорвать культурную гегемонию советского строя, расчленить СССР, сменить политическую систему России, демонтировать большинство несущих конструкций общественного строя, подорвать хозяйство, армию и системы жизнеобеспечения. Все эти годы «силы традиционной России» находились в отступлении. Однако решительного поражения они избежали, и установилось неустойчивое равновесие. «Человек советский» контужен, изранен, но жив и залечивает раны.

Потому и возник «молекулярный» общественный диалог относительно нового проекта. Институционализация этого диалога вызовет обострение конфликта с «космополитами», но в то же время ускорит самоорганизацию «традиционалистов» — всех тех, кто не мыслит будущего иначе как продолжение исторического пути России. Мы находимся в преддверии этапа радикализации обоих процессов. Об этом говорит и начатая кампания по устранению «режима Путина» как неадекватного назревающему конфликту.

— В рассуждениях о возможном и приемлемом проекте исходим из того, что условия исторического выбора, перед которым оказалась Россия в начале ХХ века, к настоящему моменту изменились существенно, но не фундаментально. В тот раз попытка втянуть Россию в периферию Запада загнала ее в историческую ловушку, единственным выходом из которой оказались революция и установление советского строя. Сегодня Россия находится в аналогичной (структурно) исторической ловушке. Выход из нее уже может быть только революционным, хотя речь пойдет о революции с совершенно иными технологиями. Цель ее, однако, будет той же — модернизировать страну, избежав в то же время превращения ее в периферию западного капитализма.

4. Элементы таких больших систем, как жизнеустройство страны, отбираются из всех объективно возможных соответственно культурным ограничениям. Например, русская крестьянская община с уравнительным землепользованием просуществовала 800 лет, не сдвигаясь к частной собственности, вследствие действия как природно-климатических условий, так и православия.

В начале ХХ века в России были испробованы все предложенные проекты — консервативной модернизации (Столыпин), либерального рыночного общества (кадеты), анархического крестьянского коммунизма («зеленые»), коммунизма «киббуца», советский проект.

Из всех них был отобран и легитимирован гражданской войной, НЭПом, индустриализацией и коллективизацией советский проект. Он был проверен самым явным и жестким испытанием — Великой отечественной войной. Советский проект был в первой трети ХХ века основан на принципах крестьянского общинного коммунизма в сочетании с идеями развития и сильного государства. «Прусский путь» и западнический либеральный проект оказались невозможны по объективным причинам. Ресурсные ограничения не позволили разрушить общину и перейти к интенсивному сельскому хозяйству; состояние самого Запада не позволяло «принять в него» Россию. «Слишком поздно!» (М.Вебер).

5. Советский строй потерпел поражение в «холодной войне», которую на последней стадии Запад вел против него в союзе с влиятельными силами «космополитов» в самом советском обществе и его правящем слое.

Предпосылками к утрате культурной гегемонии советского строя были: кризис смены образа жизни большинства населения (урбанизация), изменившей важные черты общества, его мировоззрение и потребности; кризис перехода к индустриальному обществу, из-за которого утратили силу присущие аграрному обществу способы легитимации политического порядка; неадекватность теории, положенной в основу официального обществоведения и идеологии (марксизма), природе общества; кризис выхода традиционного общества из мобилизационнго состояния. Все это снизило ниже критического уровня мотивацию населения к защите общественного строя, что при глубоком огосударствлении общественной жизни (отсутствии навыков и механизмов самоорганизации) стало фатальным для советского государства.

Утрата советского строя является национальной трагедией народов СССР, что подтверждается множеством объективных данных и субъективных суждений — даже при наличии «идеологической» ненависти к «совку», наведенной посредством интенсивной пропаганды. Последствия этой трагедии созревают и развиваются в обоих планах — и материальном, и духовном. Главные институциональные матрицы советского строя соответствовали объективным ограничениям и обеспечивали надежное воспроизводство России как независимой страны, народа и культуры. Их разрушение ведет к деградации условий жизни и вымиранию населения. В духовном плане ликвидация советского строя вызвала тяжелые массовые страдания — переживание «гибели богов» и «утраты будущего».

6. По мере преодоления культурного шока 90-х годов и окончательной утраты иллюзий, навеянных «либеральной утопией», люди опять начинают мысленно перебирать образ тех элементов жизнеустройства, при которых было бы можно жить. И оказывается, что главные институциональные матрицы советского строя остаются наиболее пригодными и в новых, гораздо более неблагоприятных условиях ближайших десятилетий. Если и имелся в РФ какой-то шанс перехода к качественно более либеральному социальному строю с отказом от государственного патернализма, то этот шанс был создан именно зрелым советским строем в середине 80-х годов. Но он был утрачен реформаторами, принявшими для России разрушительную неолиберальную доктрину.

Если исходить из предположения, что народ с такой гибкой культурой, как российский супер-этнос, не может исчезнуть из-за нынешнего кризиса, то значит, что после более или менее длительного «рыночного хаоса» в России возобладает система разных форм некапиталистического уклада (некоторые с мимикрией под капитализм, если в этом будет необходимость). На этом пути возможно сохранение страны, культуры и народа. Вылезти из нынешнего кризиса на путях неолиберализма нельзя, для РФ остался узкий коридор — восстановление структур солидарного общества с существенным уровнем уравнительности и патернализма. Россия может возродиться и вновь накопить силы, только приняв новый проект движения по большому цивилизационному пути России. Условно назовем его новый советский проект.

7. В этом проекте одинаково важны оба признака. Советский — потому, что включает в себя важнейшие принципы жизнеустройства, показавшие на практике их соответствие объективным ограничениям (то есть возможность реализации) и их культурную совместимость с социальной средой. Новый — потому, что все испытанные в советской практике институциональные матрицы будут существенно изменены в соответствии со свойствами городского индустриального общества, опытом катастрофы СССР и рыночной реформы, произошедшими за полвека мировоззренческими сдвигами и новыми международными условиями. Смыслы и программы нового советского проекта пишутся на новом языке и обращены к реальным нынешним людям, со всеми их сильными и слабыми сторонами и предрассудками.

Принятию нового советского проекта препятствует созданный за последние три десятилетия идеологический барьер, для укрепления которого имелись реальные предпосылки. Эти предпосылки будут явно и основательно устранены в ходе разработки нового проекта, а идеологический эффект антисоветизма разрушается самой практикой реформы. Напротив, ядро советского строя непрерывно восстанавливает и укрепляет свой авторитет.

Этот авторитет опирается на неоспоримый факт: советское жизнеустройство существовало и воспроизводилось так, что при нем то же самое население, в тех же самых природных условиях, в тяжелых условиях цивилизационной войны с Западом имело в целом гораздо более высокий и непрерывно растущий уровень потребления материальных и культурных благ и было гораздо лучше защищено от опасностей и источников массовых страданий, чем при альтернативных типах жизнеустройства — досоветском и постсоветском.

Обещание, что при отказе от советского строя фундаментальные показатели качества жизни улучшатся, не сбылось. 15 лет — достаточный срок, чтобы в этом могло убедиться все население. Согласие на отказ от советского строя было получено реформаторами ссылкой на столь же неоспоримый факт существования и воспроизводства западного образа жизни. К настоящему моменту этот аргумент утратил силу — построить на нашей земле аналог Запада не удалось и не удастся. Поэтому советский проект и образ советского строя обладают растущим креативным и эвристическим потенциалом. Советский строй в главных своих смыслах был «то, что надо России» (то, что «Бог задумал о России») для трудных условий ХХ века.

Этот креативный потенциал усиливается тем, что поражение советского строя вовсе не привело к демонтажу всех его несущих конструкций. Прочность их оказалась намного выше теоретически предсказанной. Некоторые устои советского строя переживут период хаоса и останутся в основе нового порядка. Ценность их стала для большинства очевидной, и их демонтаж вызывает активное сопротивление. Идет осознание ценности и ряда утраченных устоев советского строя — их придется восстанавливать.

Опыт реформ показал, что на рыночных основаниях государство и собственники не могут выстроить новые институциональные матрицы (большие социо-технические системы), но не могут и содержать в дееспособном состоянии системы, унаследованные от советского строя (например, теплоснабжение, здравоохранение, армию). Восстановление условий, в которых такие системы могли бы существовать и развиваться, становится объективной необходимостью.

Главное, чтобы то «творческое меньшинство» (А.Тойнби), которое вырабатывает проект восстановления целостного и воспроизводимого жизнеустройства России, знало общество, в котором живет, и искало приемлемое соответствие своей доктрины реальным «анатомии и физиологии» этого общества. Построение нового советского строя должно стать «молекулярным» процессом и творчеством масс в гораздо более трудных условиях, нежели после 1920 г.

Что же должно будет измениться в «советском строе-2» по сравнению со «зрелым» советским строем конца 70-х годов на новом этапе развития российской цивилизации? Перечислим в самом грубом приближении, как гипотетические утверждения, сделанные из нынешнего относительно стабильного состояния.

8. Государственность. Советский тип государства — самодержавный, он основан не на равновесии «ветвей власти» в их противостоянии (сдержки и противовесы), а на их согласии под надзором признанного авторитета (идеологии). В такой сложной по составу стране как Россия только сильное самодержавие или сильная советская власть порождали механизм автоматического гашения конфликтов. Попытка имитировать западный тип государства привела к автоматическому разгоранию конфликтов.

Если кризис не сорвется в катастрофу, то в обозримый период не произойдет реставрации государственной власти самодержавного (советского) типа. За последнюю треть ХХ века в обществе произошел раскол по многим линиям раздела при утрате авторитетного арбитра, легитимирующего большие политические решения. Это затрудняет эффективное действие государства при власти соборного типа, предполагающего принятие крупных решений через консенсус. В этих условиях, на переходный период, наименьшим злом является парламентская республика, делающая упор на рациональный общественный диалог. Президентская власть слишком тяготеет к подавлению разнообразия и самоорганизации.

Если Россия избежит гражданской войны, то государственное устройство должно сдвинуться от соборной демократии к представительной, не советского, а парламентского типа, с разделением властей. Если же положение страны в ходе кризиса резко ухудшится, то это снова, как и в 1917-1918 гг., под давлением снизу заставит власть быть более самодержавной.

Сдвиг к парламентской республике запустит процесс восстановления советских структур «внизу» — на уровне тех вопросов, в которых уже есть минимум согласия. Решения на местах принимаются и реализуются лучше и дешевле советами и их исполкомами, чем нынешними администрациями и управами.

Но «советский» (или «думский») характер парламента во многом сохранится. Это значит, что не сложится равновесной системы партий и «политического рынка» с профессиональными политиками, «продающими программы». Политический дискурс также не приобретет целиком рационального характера, в нем сохранится апелляция к совести и к «мнению народному». Если общественное сознание преодолеет евроцентристские догмы (истмата и либерализма) и проникнется пониманием культурных норм традиционного общества, то «архаические» соборные черты российского парламента станут не обузой, а источником его эффективности.

Вместе с представительной демократией будет складываться своеобразное гражданское общество — в той мере, в какой возможна «пересадка» институциональных структур гражданского общества на культурную почву с общинной антропологией (условно можно назвать его квази-гражданским обществом). Через парламентскую республику мы должны прийти к государству советского типа, но с сильно ослабленной «сословностью». Это трудно, ибо общество с солидарностью общинного типа «порождает дворянство». Мы должны разрешить противоречие: освоить механизмы квази-гражданского общества, не вызывая атомизации и рассыпания народа на конкурирующих индивидов.

Эти процессы сделают государство более рациональным и бесстрастным, менее патерналистским и идеократическим, чем при «первом» советском строе. Однако эти качества не исчезнут, и в России не возникнет технократического «государства принятия решений».

9. Идеология. Главная трудность восстановления государственности через переходный этап парламентаризма — тип культуры, «державное» сознание большинства граждан. Такое сознание укрепляет государство, когда есть общий для всех идейный стержень, идеологическое ядро (в царской России таковым было православие, в советской — коммунизм). Сегодня перед интеллигенцией стоит необычная задача — выработать «временную» идеологию национального спасения

Эта задача сложна из-за общего мирового кризиса идеологий. Причина его — смена научной картины мира и общий кризис индустриальной цивилизации и универсализма Просвещения. Таким образом, в обозримом будущем государство России не будет опираться на «тотализирующую» идеологию типа советской. К тому же культурные и социальные различия в российском обществе усилились, оно переживает волну этногенеза с бурным всплеском национального мифотворчества — все это затрудняет появление сильной идеологии, способной сплотить общество — такой идеологии, какой был марксизм в течение целого столетия. Сегодня мы можем лишь найти общее «ядро» разных идеологических и культурных течений и договориться о союзе или сотрудничестве в рамках этого «ядра».

В это ядро входят коллективные представления о Добре и зле, о человеке и государстве, об их взаимных правах и обязанностях и т.д. — та система идей и «универсум символов», которые лишь прикрываются пленкой идеологии. Вся эта конструкция в нашем обществе потрясена и полуразрушена, но не уничтожена. Мы должны провести расчистку, чтобы начать ремонт и новое строительство. В чем будет отличие нового здания?

Прежде всего, будет разрешено одно из важнейших внутренних противоречий надстройки советского общества, в которой ядро коллективных представлений было втиснуто в неадекватный им категориальный аппарат исторического материализма. Выросший из механистического детерминизма науки XIX века, евроцентристского учения о «правильной» смене формаций и политэкономии капитализма, истмат не соответствовал ни культурной и экономической реальности советского общества, ни сложности общего кризиса индустриализма, который натолкнулся на препятствия, исключенные истматом из рассмотрения. Советские люди «не знали общества, в котором живут», в нем не успело сложиться цивилизационное самосознание, подобное тому, что вызрело на Западе в ХVII-ХIХ веках. Это было одной из важных причин поражения этого общества. Условием преодоления кризиса будет возникновение нового обществознания, методологические основания которого соответствовали бы сложности мира, природе нашего общества и динамике происходящих процессов.

Сегодня у граждан России накоплен достаточный жизненный опыт («опыт реформ»), а в интеллектуальной среде накоплены достаточные знания, чтобы выработать близкую и понятную людям идеологию нового типа — идущую не от абстрактных понятий, а от «абсолютных» категорий реальной жизни. Это — «идеология здравого смысла» с добавкой научного мышления, идеология «исторического выбора», но здравый смысл в ней должен быть возвышен до осознания того выбора, перед которым стоит не только Россия, но и все человечество. Мессианизм советского типа (создание мирового лагеря социализма как «своей» цивилизации) будет заменен духовным участием в судьбе мира: спасти Россию значит проложить одну из троп к выходу из общего кризиса. Это идеология, сопряженная с большим социальным проектом, но более «хладнокровная», чем общинный коммунизм. Она должна помочь освоить нестабильную реальность и вести дела в «переходные периоды» с необычными и плохо изученными угрозами.

Это идеология, включающая фундаментальные ценности русского культурно-исторического типа, позволяющая восстановить способность к логическому мышлению с опорой на здравый смысл и достоверное знание, а не на фантазии или догмы из учебника, которые в условиях кризиса ничего не объясняют. Она поможет выработать новый язык, адекватно выражающий реальность — взамен навязанного СМИ «рваного» набора ложных понятий, метафор и штампов. Она поможет снять разрушительные мифы, изгнать «идолов общественного сознания», сформулировать главные проблемы, стоящие перед обществом, описать возможные альтернативы их решения и задать критерии выбора тех или иных альтернатив.

Сконцентрированный на идее «сокращения страданий», советский строй авторитарными способами нормировал «структуру потребностей». Быстрая смена «универсума символов» в ходе урбанизации вошла в конфликт с этими нормами. Их узость при резком увеличении разнообразия потребностей сделала «частично обездоленными» большую часть граждан. К тому же конфликт был искусственно обострен самой властью, начавшей заведомо проигрышное состязание с Западом в потребительстве. Крамольное недовольство общественным строем стало массовым. Хотя это недовольство не означало антисоветизма и не приводило к требованию сменить его фундаментальные основания, его смогли использовать те силы, которые были заинтересованы именно в ликвидации советского строя.

Новый советский проект будет выполняться уже людьми сложного городского общества, с пониманием той роли, которую играет в жизни общества разнообразие. Спектр морально оправданных и экономически обеспеченных потребностей будет не просто расширен, он станет регулироваться гораздо более гибкими ценностными нормами. Принципиального конфликта с базисом общества это не создает, а возникающая напряженность в сфере ценностей вполне может быть снята в рамках традиционного общества. Жесткость заданного в СССР образа жизни была унаследована от длительной жизни в мобилизационных условиях (общинная деревня, а затем «казарменный социализм»). Реформа была разрушительным выходом из мобилизационного состояния, но она сняла эту проблему.

Если полученные уроки пойдут впрок, мы выйдем из кризиса как идейно обновленное общество, освободившееся от множества идолов и догм. Оно будет внутренне стабилизировано жесткими, испытанными на собственной шкуре дилеммами, благодаря чему оно сможет резко расширить диапазон свобод, и при этом удешевить усилия, направляемые на поддержание достаточного уровня лояльности всех частей общества целому.

10.Хозяйство. Нынешний кризис и травмы, нанесенные реформой России, будут не напрасны, если из полученного «глотка капитализма» мы впитаем и встроим в свою культуру, в том числе в экономическое поведение, информацию и навыки, необходимые для жизни в современном мире — увязав их со здравым смыслом и ясными критериями.

Хозяйство будущего будет следовать не идеологическим догмам (марксизма, либерализма или традиционализма), а фундаментальному принципу: первая задача хозяйства — обеспечить жизнь и воспроизводство народа и страны, с надежным ростом материального и духовного благосостояния. Для этого на обозримый период России должна будет «прикрыться» от глобализации, проводимой по неолиберальной доктрине. Сделать это уже трудно, но совершенно необходимо. Прагматически выстроенные барьеры не дадут обескровить страну, но и не приведут к ее изоляции. Выход из кризиса возможен лишь через оживление омертвленных ресурсов России (человеческих и природных), а для этого должны быть отброшены идеологические идолы вроде «конкурентоспособности любой ценой».

Хозяйственная система будущего будет отличаться от прежней советской системы бoльшим разнообразием. Советское единообразие было порождено трудным прошлым, и никакой необходимости возрождать его нет. Экономика должна допускать разнообразие и состязательность разных форм хозяйства. Баланс между ними должен устанавливаться исходя не из идеологии, а из социальной эффективности работы и предпочтения людей. Нужен не запрет частной собственности, а недопущение ее диктата.

Дилемма «план-рынок» является ложной, в сложном и большом народном хозяйстве ни один тип предприятия и ни один тип контроля и управления не обеспечивает достаточной устойчивости всей системы и ее способности к адаптации. Избыточное огосударствление советского хозяйства затрудняло выполнение хозяйством многих важных функций и по ряду причин становилось источником недовольства — не давая возможности самореализации для части людей с развитым «предпринимательским инстинктом», придавая государству слишком патерналистский характер и завышая претензии к нему всего населения.

Советское обществоведение, следуя догмам марксизма, не включило теории некапиталистических типов хозяйства, и было принято, что частная собственность предопределяет тип хозяйства как капитализма. На деле обширный класс предприятий (малые предприятия в промышленности и сфере услуг, крестьянский двор на селе) при господстве рынка мимикрируют под «клеточки капитализма», ими не являясь. В новом советском проекте на таких предприятиях будет производиться очень большая часть товаров и услуг — и при этом они не будут ни генерировать капитализм, ни подрывать общественный строй, основанный на солидарности.

«Мобилизационной» программе новой индустриализации России должен предшествовать этап «нового НЭПа» — народ должен передохнуть, подкормиться и собраться с силами. На этом этапе полуразрушенное государство не может и не должно брать на себя организацию производства большей части продуктов. Лучше и дешевле это сделает сеть народных, кооперативных и частных малых и средних предприятий. «Новый НЭП» должен быть не отступлением и не временной мерой, малые предприятия — жизненно важная часть современного хозяйства.

11. Социальный порядок. Для выхода из кризиса большинство населения должно осознать горькую истину: никогда, ни при каком режиме в России не будет создано общество с уровнем потребления нынешнего Запада. Никогда Россию не допустят к эксплуатации ресурсов «третьего мира», без которой невозможно общество потребления. Реальный выбор для нас таков: или стать частью «третьего мира» с обогащением узкого слоя и обнищанием большинства — или восстановить солидарное общество со скромным достатком каждого и разумным превышением доходов более энергичных и работящих, с высоким уровнем безопасности и возможностью жить по совести.

Согласно новому советскому проекту, в России не будет классового антагонистического общества, состоящего из собственников капитала и наемных работников. В рамках солидарного, но оздоровленного общества будет возможность обеспечить всем не только жизнь по совести и без страха, но и достаток, существенно больший, чем был в советское время. Но это — после выхода из кризиса к стабильному развитию. Сегодня, когда половина народа еле сводит концы с концами, ломать последние опоры социальной устойчивости — значит углублять кризис.

Однако наша культура преодолела механицизм социально-инженерных утопий первой половины ХХ века, и солидарное общество будет строиться без «больших скачков». Ослабленная, но сохранившаяся органическая (общинная) солидарность традиционного общества России будет дополнена рациональной (социал-демократической) солидарностью современного городского общества. Эксплуатация человека человеком — зло. Но в реальной жизни она может быть меньшим злом, чем ее запрет политическими средствами. Эксплуатация будет преодолеваться путем создания таких условий, при которых она невыгодна ни обществу, ни личности.

Государство будет менее патерналистским, чем поздний СССР (точнее, изменятся приоритеты его патернализма). Людям будет предоставляться больше ресурсов для их развития, но от них будут требовать большей мобилизации. Опыт показал, что избыточный патернализм государства в благополучный период жизни ведет к инфантилизации общественного сознания. Люди отучаются ценить блага, созданные усилиями предыдущих поколений, а общество утрачивает политическую волю, необходимую для стабилизации общественных отношений.

В отношении распределения благ принципы возможной и желаемой социальной политики таковы:

Каждый гражданин России имеет право на некоторый минимум жизненных благ, которые даются на уравнительной основе. За это с него и спрашивается «по способности». Принцип «каждому — по труду» действует лишь за пределами этого минимума. Пропорции распределения по труду и по едокам нащупываются эмпирически, но чем беднее общество, тем относительно большая часть общего тpуда pасходуется на уpавнительное pаспpеделение благ. Вероятно, по сравнению с концом 70-х годов будет меньше уравнительности в доходах, но больше — в доступе к образованию и здравоохранению.

Уравнительное распределение должно касаться лишь минимума благ. Будет существовать рынок товаров и услуг (в том числе образования и медицины) для тех, кто хотел бы получить специальные блага согласно своим личным предпочтениям. Единообразие несправедливо.

Основным источником дохода в России должен быть труд, а не капитал. Однако не должно быть и возврата к унитарной социальной системе советского периода. Часть граждан тяготились укладом больших коллективов, они бы хотели работать за свой страх и риск как предприниматели — не в конфликте с общественными и государственными предприятиями, а во взаимодействии. Для этого нет фундаментальных препятствий.

Предпринимательство с получением дохода — один из нужных механизмов хозяйства и способ для самовыражения множества людей. Оно вовсе не обязательно ведет к возникновению классовых антагонизмов — это зависит от общего жизнеустройства. Но стабильность общества и его развитие возможны лишь при таком расхождении между предпринимательскими и трудовыми доходами, которое не вступает в резкое противоречие с представлениями о социальной справедливости.

В будущем мы должны вернуться к советскому типу пенсий как важной связи поколений — пенсиям не через пенсионные фонды, а из госбюджета. Обеспечение старости — обязанность всего народа (представленного государством), а не когорты нынешних налогоплательщиков. При этом сохранятся и накопительные пенсионные фонды для желающих накопить прибавку.

Важные точки напряженности вытекают из многонациональной природы России — по ним и били, когда ломали СССР. Вплоть до Ельцина Россия никогда не сбрасывала кризисы в «слабые» регионы, и не создавала зоны внутреннего «третьего мира». Поэтому она имела крепкий национальный тыл. Жить в едином сильном государстве, ограничивающем хищность местных князьков — в интересах простых людей всех народов. Связывающие их идеалы и интересы сильнее противоречий, они будут способствовать возрождению наднациональной солидарной общности советского типа.

12. Заключение. Выход из кризиса возможен только через создание исторического блока всех сил, которые являются фундаментально просоветскими — при взаимном договоре о перемирии по вторичным вопросам. Реально это был бы блок той трети общества, которая сегодня “оформлена” левыми, с третью общества, состоящей из “демократов”, отпавших от проекта Горбачева и Ельцина. Эту треть составляет, в основном, интеллигенция и молодежь. Назовем условно такой исторический блок союзом “красных и демократов”.

Когда на очередном распутье нашего кризиса начнет работать этот новый проект, произойдет «пересборка» существующих партий и движений, и из всех них выделится одно большое движение тех людей, кто примет этот проект. В нем сотрутся усиленные расколом оттенки политических взглядов.

А в настоящий момент блок с демократами (“разрушителями СССР”) — необходим не от безвыходности, он предлагается не скрепя сердце. Демократы, бывшие мотором (но не управляющей системой) перестройки, исходили из необходимости обновления советского строя и придания ему нового качества, которое бы позволило СССР пережить общий кризис индустриализма. В людях этого типа сохранился потенциал обновления и творчества.

Зато “красные” обладают стойкостью, которая спасла страну в 90-е годы. Блок “красных и демократов” приобрел бы характер дееспособной политической силы, обладающей обоими необходимыми качествами — устойчивостью и динамичностью.

Как сказано выше, зимой 2005 г. начата серия дебатов, посвященных проектам развития России. В докладе «Новый советский проект» в основном речь шла о больших системах, из которых складывается жизнеустройство народа и страны. В советское время эти системы обрели такой вид, при котором страна была надежно защищена от главных опасностей, а народ мог жить и прирастать.

Это было большим достижением на историческом пути России, в создании больших систем советского типа было много блестящих находок и открытий. После нынешнего кризиса мы неизбежно восстановим эти системы — в главном, а не в мелочах. Порожденные вынужденным «казарменным» бытом 30-50-х годов стеснения и неудобства возрождать нет нужды (если Чубайс и Греф нас не разорят настолько, что снова начнем с сохи и лучины). Поэтому проект будет и советским, и новым.

Со мной, понятное дело, спорил Л.Гозман. Его взгляды оказались несовместимы с моими по сути. Он готов был согласиться с моим докладом в деталях — мол, то-то и то-то было в советском строе сделано неплохо, а в целом он систему отвергает. Я же, наоборот, утверждал, что многие конкретные устроения надо было менять, они были созданы под давлением тяжелых обстоятельств момента, а обстоятельства эти давно ушли в прошлое. А вот советский подход к созданию больших технических систем или общественных институтов, критерии отбора их форм — замечательное достижение русской культуры.

Как ни странно, Л.Гозман это отвергал, ссылаясь на опыт Отечественной войны — хотя именно эта большая война и стала жестоким и беспристрастных экзаменом советским большим системам. Это было очевидно не только советским людям, но и признано западными специалистами. Германию и ее сателлитов, которые в сумме имели производственный потенциал в 4 раза больше советского, победила не только Красная армия, но и стоящие за ней производственная система, школа и наука, здравоохранение и культура. Неужели наши правые демократы этого не понимают?

Да и саму войну помянул Л.Гозман странно и нелогично: какой, мол, смысл было нам терять в войне 26 миллионов жизней, если Германия потеряла всего 10 миллионов и потерпела поражение? Как либерал, он поражение СССР посчитал бы благом, а как рыночник недоволен — лучше бы нам было потерять 15 миллионов и сдаться немцам. И людей бы сэкономили, и баварское пиво пили. Представляете во время войны Леонида Гозмана вместо маршала Жукова?

С высот военной стратегии идеолог СПС вдруг спустился на бытовой уровень. Он считает, что при советском строе было плохо людям жить потому, что в Европе все лучше — в смысле бытовых удобств. Допустим даже, что это так (хотя это утверждение мне кажется как-то по-детски глуповатым). Вопрос-то в другом: разве рыночная реформа делает в целом жизнь нашего народа комфортабельнее? И разве вообще можно вырвать показатели комфорта из всей совокупности жизненных условий! Страну расчленили, народ вымирает почти на миллион человек в год, бандиты захватывают школы — а нам говорят, что реформа прекрасна, потому что импортные унитазы удобнее. Да российские либералы начала ХХ века, наверное, рвут на себе волосы на том свете, слыша такие речи своих духовных потомков. Верно сказано: они сеяли зубы дракона, а собрали урожай блох.

Я упомянул унитаз потому, что по неизвестным мистическим причинам он стал символом, который «цивилизованные» ненавистники России уже сто лет используют для ее обвинения в дикости, в непригодности нашего жизнеустройства. Еще в 1922 г. Есенин дал образ такого «гражданина из Веймара», приехавшего в Россию «как обладающий даром укрощать дураков и зверей». Почему он ненавидит Россию? «Потому что хочу в уборную, а уборных в России нет». И речь у него идет не просто о бытовом неудобстве, он поднимает проблему на большую духовную высоту: «Странный и смешной вы народ! Жили весь век свой нищими и строили храмы божие… Да я б их давным-давно перестроил в места отхожие».

Эта идея занозой сидит в мозгу наших демократов. Вспомните фильм Андрона Кончаловского «Курочка Ряба» — то же самое обвинение России и русским. Идея фильма подается в навязчивом образе уборной — прогрессивный фермер поставил в своем коттедже унитаз, а колхозники в своих деревянных будках проваливаются в дерьмо. Тему туалета у Кончаловского мы, видимо, должны принимать как аллегорию. Ведь не может же художник, просто пожив десять лет в США, стать певцом американского сортира, свихнуться на проблеме толчка. Наверное, он через эту дырку видит какой-то вселенский вопрос. Представив ущербность русской души через вонючий символ, Кончаловский художественно оформил большую идею наших западников.

Тут есть какой-то скрытый комплекс — Фрейд бы его объяснил, а я не знаю. Один военный мне рассказывал, как во времена Горбачева он сопровождал американцев посмотреть позицию наших новейших ракет. Поездка подавила и напугала американцев. Что их поразило? Стоит ракета-красавица, чудо науки и техники. А поодаль — деревянная уборная с дырой. И операторы-ракетчики, инженеры высшего класса, ходят в эту будку и трагедии в этом не видят. Для них это никакой не символ, просто неудобство, а для американцев — страшная загадка русской души. Именно в сочетании с великолепной, любовно сделанной и стоящей миллионы долларов ракетой. То, что Кончаловский взял сортир за символ, уже говорит о том, что он взглянул на Россию глазами американца. Но, заметим, при этом убрал из фильма образ ракеты. А это — пpинципиальное искажение.

Гозман поделикатнее Кончаловского, он, хотя ракету ненавидит, про унитаз все же не говорил, нашел символ помягче. Он, оказывается, не может принять советский строй потому, что «еврохимчистка» лучше советской химчистки. Что такое, чем же лучше? А тем, что раз «евро», значит чистит хорошо, не оставляя пятен. Пример явно неудачный, потому что в советской химчистке применялись те же самые растворители, что и на Западе, и та же самая технология — везде одинаково примитивная (или, если хотите, одинаково продвинутая). Вообще говоря, в 70-е годы в СССР была развернута сеть химчисток на базе импортного оборудования, это и были «еврохимчистки». Но пришла к власти братва из СПС, и наши химчистки разорила. За первые 10 лет реформы их сеть в РФ сократилась почти в 5 раз. Проблема пятен отпала сама собой.

Конечно, химчистку Гозман приплел, как метафору. На большее у него воображения не хватило, но смысл понятен. При этом он читал тезисы моего доклада, и там прямо сказано об этой проблеме: «Жесткость заданного в СССР образа жизни была унаследована от длительной жизни в мобилизационных условиях (общинная деревня, а затем „казарменный социализм“). Сконцентрированный на идее „сокращения страданий“, советский строй авторитарными способами нормировал „структуру потребностей“. Новый советский проект будет выполняться уже людьми сложного городского общества, с пониманием той роли, которую играет в жизни общества разнообразие. Спектр морально оправданных потребностей будет не просто расширен, он станет регулироваться гораздо более гибкими нормами».

Я обратил внимание Л.Гозмана на это место и говорю: для вас при новом советском строе будут сохранены еврохимчистки. Он встрепенулся: «Где вы их возьмете?» Я отвечаю: «Специально за золото купим, чтобы вы не страдали. В лаптях будем для этого ходить». Он возмутился: «А почему же раньше не покупали?» Вообще-то и раньше покупали, но раз уж разговор пошел на высоком абстрактном уровне, я ему ответил по сути: «А раньше мы хотели, чтобы наши и ваши дети ходили не в лаптях, а в ботиночках. Но на все удобства для вас золота не хватало».

Обещание тратить золото на итальянские унитазы для либеральной интеллигенции — это, конечно, предложение компромисса. От этой капризной публики дешевле откупиться, чем озлоблять ее до истерики. Что же делать, если люди поклоняются фетишу, а при его отсутствии страдают? Ведь это страдание реальное. При советском строе, в основе которого лежало суровое мировоззрение общинного крестьянина, эти страдания подавлялись, иногда неоправданно жестко. Они считались капризами, и в этом была не вина, а беда старшего поколения, оно этих страданий не понимало — «жила бы страна родная, и нету других забот».

Дело дошло до того, что массы страдающих людей, каждый из-за своего фетиша, стали тем бульдозером, который сокрушил страну — а за рычагами бульдозера сидели Горбачев с Бушем и компанией. Нам из этого надо извлечь урок. Мы сможем возродить страну только в том случае, если устроим жизнь так, чтобы устранить из нее источники массовых страданий, удовлетворить насущные потребности людей. Как ни тяжело признавать, «животное хочет того, в чем нуждается, а человек нуждается в том, чего хочет». И чтобы разорвать этот порочный круг, придется решать две трудно совместимые задачи. Первая — побудить людей трезво взглянуть на ресурсы, какими реально располагает страна, и привести с ними в соответствие свои капризы. Вторая — научиться уважать жгучие потребности разных социальных групп, даже если остальным они кажутся капризами. Научиться искать компромисс.

Поэтому я считаю, что искренний крик души Л.Гозмана был полезен, за ним я вижу смущение и скрытое желание компромисса. Что там думают остальные бонзы СПС, не знаю. Главное, что эти «страсти по химчистке» многих заставили задуматься. Оказалось молодые люди просто никогда не задумывались, сколько стоят ставшие уже для всех привычными блага. После заседания ко мне подошли человек семь из числа молодых журналистов, присланных на этот круглый стол. Их взволновала дискуссия, и они спрашивают: почему же у нас плоховато было с комфортом? Разве нельзя было не огорчать людей, чтобы они не вожделели Запада?

Я говорю: одно только отопление средней квартиры реально стоит около 2 тыс. долларов в год — посчитайте накопленную за века разницу в богатстве только по этой статье расходов. Молодой человек парирует: зато в США кондиционеры охлаждают воздух, так на так выходит. Это поразительно! Кондиционер создает перепад температур в 4-5°, и обычно в одной комнате три летних месяца, а у нас надо отапливать весь дом, включая подъезды, и обеспечивать перепад температур в 30-40° — 7 месяцев в году. Даже на глаз видно огромную разницу в затратах энергии. К тому же кондиционеры в США появились в 60-е годы и есть далеко не у всех, а в России отапливали всегда и все жилища. Но мысленно взвесить эту разницу людям почему-то трудно.

Но главный спор возник потом, когда материалы дискуссии были опубликованы в Интернете. Очень многие не соглашались с тем, чтобы в будущей жизни Гозману за рубежом покупали «еврохимчистки» за золото, и оплачивало бы их большинство населения, которое ради этого стало бы ходить в лаптях. Чувство равенства было возмущено этим предложением. Люди не желают «откупаться» от Гозмана.

Я понимаю, что это вопрос деликатный, и о нем надо говорить особо. Компромисс всегда неприятен — ты должен чем-то поступиться, чтобы тебе не нанесли большего вреда. Я, прикинув все за и против, считаю, что правильно будет пойти на компромисс. И даже не потому, что доля тех, кто не желает жить в солидарном обществе, существенна, за их лояльность надо чем-то платить. Дело в том, что они действительно страдают и нуждаются в сочувствии. Не дав им поблажки, мы делаем их страдание невыносимым, и они становятся антисоциальной силой. Бывает, у детей возникает жгучее желание, непонятное взрослым — каприз. Приходится видеть на улице или в магазине, как усталая мать, в ответ на просьбы грубо тащит ребенка или дает ему оплеуху — и он заливается таким горестным плачем, что становится не по себе. Мать права — у нее нет ни сил, ни денег на капризы. И все же, все же… Чуть-чуть денег, небольшое усилие — и был бы пресечен лавинообразный нервный срыв, была бы укреплена воля ребенка.

Беда только в том, что господа из СПС — не дети. Дай им палец — всю руку до локтя откусят. С наших детей скоро уже не только ботинки, но и лапти сдерут. На топливо пригодится для евроцивилизации. Пока до этого дело не дошло, мы обязаны восстановить здравый смысл и договориться между собой. Тогда и без драки их аппетиты поубавятся.