РЕВОЛЮЦИОНЕР

Политический сезон - 2007/2008 отмечен будет выборами, которые надвигаются одновременно во многих странах (и Россия, и Штаты, и почти наверняка Британия), но и изрядным количеством революционных юбилеев.

Но не выборами едиными. Пропустить 70-летие русской революции 1917 года совершенно невозможно: деятели самой разной идеологической ориентации обязательно будут проводить семинары, дискуссии, демонстрации и торжественные мероприятия. А в Западной Европе уже готовятся отмечать 40-летие студенческой революции 1968 года. У нас 1968 год был свой, запомнившийся не парижскими баррикадами и даже не студенческими волнениями в Варшаве, а Пражской весной, кратковременным торжеством коммунистов-реформаторов в Чехословакии, спровоцировавшим в августе советскую вооруженную интервенцию против братской партии.

В Латинской Америке непременно вспомнят перуанскую революцию, тоже произошедшую в 1968 году, когда власть захватили левые военные. Президент Венесуэлы Уго Чавес не раз говорил, что именно события, произошедшие тогда в Перу, сформировали его политические взгляды. А кто-нибудь непременно вспомнит про потрясший всю Европу 1848 год. Несомненно, надо ожидать новых публикаций и исторических конференций.

На фоне подобных годовщин куда менее заметной и масштабной кажется еще одна дата, с которой по календарным срокам как раз и следовало бы начинать все дискуссии на революционные темы. В октябре 1967 года в Боливии был убит Эрнесто Че Гевара.

Он был популярен и знаменит при жизни, его любили, боялись, уважали и ненавидели. Но именно гибель героя положила начало грандиозному глобальному культу, проявления которого мы видим до сих пор на каждом шагу.

Достаточно пройти по московской улице, чтобы непременно натолкнуться на девушку или парня с майкой, изображающей легендарного Че. В таких же майках щеголяют и модные музыканты, которых мы можем изучать по передачам MTV или на афишах концертов. Че Гевара появляется на обложках журналов, на рекламных щитах, его героический облик можно обнаружить даже в офисах.

Готов биться об заклад, что подавляющее большинство людей, украшающих себя этим изображением, не имеют никакого представления о его биографии, его политических взглядах, не говоря уже о его теоретических концепциях. Многие вообще до глубины души изумятся, узнав, что у него были какие-то взгляды или теории. В лучшем случае Че предстает перед нами абстрактным «борцом за свободу и справедливость». Некоторые, поднапрягшись, вспоминают, что он родился в Аргентине, участвовал в революции на Кубе, а затем, уехав оттуда, странствовал по свету и погиб, пытаясь организовать революцию в Боливии. Впрочем, многие из тех, кто носит подобные майки, скорее всего, не знают и этого. Просто им нравится картинка с красивым бородатым мужиком и надпись латинскими буквами.

Действительно, биографию Че можно представить себе как «революционное кондотьерство», тем более что он сам, кажется, придумал этот странный для русского уха термин. Наподобие кондотьеров, итальянских странствующих солдат позднего Средневековья, предлагавших свою шпагу и полководческие таланты различным государям и республикам, готовых участвовать в любой войне и любом сражении, независимо от своего происхождения и прошлого, Че Гевара перемещался по свету, появляясь то на Кубе, то в Африке, то в Южной Америке. Только, в отличие от кондотьеров, он служил не за деньги, а за идею, предлагая не только свои услуги, но и свою военно-политическую стратегию.

Эта стратегия не была, конечно, совершенно оригинальна, но оказалась в вопиющем противоречии с идеями, господствовавшими среди тогдашних левых. Еще Мао Цзэдун обнаружил, что в странах, находящихся на периферии капиталистической системы, революция происходит совсем не так, как учили западные или советские теоретики. Мао заявил, что победу над капитализмом одержит не пролетарский город, а обнищавшая деревня. Он провозгласил лозунг «Деревни окружают города!». Традиционные коммунистические партии обещали рабочее восстание, социал-демократия верила во всеобщие выборы, а Мао показал пример того, как революция рождается из затяжной партизанской войны в сельской местности.

Че Гевара пошел дальше, сформулировав теорию «революционного очага». Если Мао подавал свои взгляды, стараясь вписать их в общий контекст официального сталинского «марксизма-ленинизма», то Че совершенно не смущался явным противоречием между своими идеями и партийными догмами, тем более что и в Коммунистической партии он на протяжении большей части своей революционной карьеры не состоял. События, произошедшие на Кубе, уверили Че в том, что для преобразования общества может оказаться не нужна ни мощная политическая организация, ни высокая «зрелость» общества, демонстрирующего весь набор перечисленных в учебниках «объективных и субъективных предпосылок». Достаточно революционной воли, сформировавшейся в «очаге», где объединились преданные своему делу борцы. Остальные предпосылки революции дозреют уже в процессе борьбы. А революционная воля выступает не только стимулом к действию, но и катализатором объективных общественных процессов, которые в противном случае шли бы ни шатко ни валко и неизвестно еще, когда и чем закончились бы.

Для официальных партийных деятелей это было неслыханной ересью. Неудивительно, что не только верные парламентскому пути социал-демократы подобные теории отвергали, но и коммунисты не торопились им следовать. Повсюду в Латинской Америке вдохновлявшиеся идеями Че повстанцы неизменно оказывались в конфликте с коммунистической партией, не исключая и Кубу, где Фидель Кастро и Эрнесто Че Гевара после победы старую компартию распустили, создав из своих сторонников новую. Единственным исключением оказалась Колумбия, где выходцы из компартии создали собственные революционные вооруженные силы (FARC) и до сих пор продолжают войну с правительством.

Однако противостояние Че с советской теорией не ограничилось его романтическими воззрениями на ход борьбы. Культ революционной воли плохо совмещался с образцом унылой бюрократической системы, предлагавшейся советскими товарищами в качестве образца победившего социализма. Поездка в СССР закончилась для Че глубоким разочарованием, о котором он со свойственной ему прямотой стал говорить публично. Нельзя сказать, чтобы он был образцовым демократом, но сторонником бюрократической системы он точно не был. Революционная воля опиралась на свободную личность, которой явно не было места в торжествующей новой системе. Неудивительно, что по мере того, как революционная Куба перенимала советскую модель развития, для Че Гевары там оставалось все меньше места.

Революционное кондотьерство оказалось в значительной мере вынужденным выбором человека, который не может принять старый мир, но не может и построить новый. Ибо революционная воля, оказываясь порой достаточной для ниспровержения коррумпированных диктаторов и колониальных правителей, становилась недостаточным ресурсом, когда речь шла о масштабных социальных, политических и экономических процессах. Романтики проигрывали бюрократам, которые не только знали, как надо делать, но и четко сознавали собственные интересы.

Не вписываться в новый порядок и не примиряться со старым значило непрерывно воевать и неизбежно погибнуть. Если бы это не произошло в Боливии в 1967 году, то случилось бы в другом месте и в другое время, но случилось бы непременно.

Мертвый Че, как и большинство мертвых героев, оказался всем удобен. Мертвые герои вообще удобнее, чем живые. Они не совершают ошибок, не предъявляют претензий, не высказывают неосторожных мнений. Человек превратился в картинку, в образ, в лозунг.

Он стал брендом. Его причислили к лику святых официальные компартии, им восхищались новые левые, с ним примирилась либеральная публика. Даже идеологическая связь Че с традицией красной, социалистической революции стала понемногу забываться. Образ бородатого партизана использовали во время «оранжевых» акций сторонники «американской модели демократии», забыв, что именно присланные из США спецподразделения расправились в Боливии с легендарным партизаном.

Правда, события последних лет несколько изменили картину: массовый подъем молодежного антикапиталистического движения в Европе и левый сдвиг Латинской Америки сделали образ Че не просто востребованным, но и вернули ему в значительной степени идеологическое содержание. Отчасти это проявилось и в России, где за последнее время вышли не только новые книги о Че Геваре, но и его собственные тексты и исследования о его теоретических взглядах. Стало очевидно, что в качестве теоретика Че был на протяжении многих лет недооценен. Увлекаясь идеями латиноамериканского революционера, многие уже готовы поставить его как мыслителя в один ряд с Антонио Грамши, Розой Люксембург и другими классиками западного марксизма.

Сам Че Гевара вряд ли претендовал на роль великого теоретика. Он анализировал свой опыт, делал выводы, обобщения, но далеко не всегда стремился к теоретической стройности. В первую очередь он был все-таки человеком действия и в этом качестве нередко ошибался, что не мешало ему же в других ситуациях оказываться пророчески правым.

Труднее всего ему пришлось, когда после революции на Кубе новая власть поставила его заниматься вопросами экономики. В начале 1990-х годов в США я столкнулся с пожилым американским экономистом, который в годы, последовавшие за революцией на Кубе, отправился туда, чтобы работать вместе с Че. В своем деле он вдохновлялся не менее романтическими представлениями, чем его кубинские товарищи. Но все-таки хозяйственные проблемы требуют несколько иного подхода, нежели вооруженное восстание. Против Кубы начиналась блокада Соединенных Штатов, и экономическое положение стремительно ухудшалось. Многое надо было менять прямо на ходу.

«Я заметил, - рассказывал мой собеседник, - что вся система доставки грузов нуждалась в изменении. Раньше, если требовалось привезти партию лука, отправляли катер в Майами, разгружали и везли в магазин. Теперь приходил огромный сухогруз из Египта, а разгрузить его было невозможно, ибо складских помещений не было. Я предложил построить в порту Гаваны пакгаузы».

Реакция Че Гевары была неожиданной. Он вызвал специалиста по марксистско-ленинской политэкономии и спросил его мнение. Политэконом категорически отверг идею на том основании, что пакгаузы не создают прибавочной стоимости. Выслушав обе стороны, Че пригласил спорщиков к себе в кабинет и в лучших традициях католической школы устроил между ними диспут. Пока оба эксперта приводили свои доводы, он молча слушал, а затем принял решение - в пользу политэконома. Пакгаузы не построили. Лук продолжал гнить.

«Впрочем, - завершил рассказ мой собеседник, - несколько лет спустя приехали эксперты из Чехословакии и смогли обосновать строительство складов с точки зрения марксистской политэкономии. Я восхищался их блестящей аргументацией. Но Че Гевары с нами тогда уже не было».

Он вздохнул. «И знаешь, что самое обидное? Я до сих пор иногда просыпаюсь по ночам и пытаюсь подобрать аргументы, которые смогли бы убедить Че! Мы так и не закончили дискуссию…»