СТРАНА ГОРОДОВ

История и перспективы

В начале ХХ века наша передовая интеллигенция любила сетовать на то, что Россия страна сельская. Это засилье деревни с ее неизбежным консерватизмом губило любые начинания, тормозило развитие. Так, во всяком случае, думали люди, всей душой стремившиеся к распространению в Отечестве европейского прогресса.

Однако по уровню урбанизации Россия не всегда была неразвитой страной. В домонгольский период варяги, приезжавшие в Киев и Новгород из отсталой Скандинавии, называли Русь «страной городов». Они были первыми трудовыми мигрантами, из них формировались княжеские дружины, некоторым, особо одаренным, удавалось пробиться на административные посты.

Русские, в свою очередь, ехали в Византию. Так в Константинополе возник целый «русский квартал», где ремесленный и торговый люд не только зарабатывал деньги, но и овладевал передовыми технологиями. Некоторые варяги, транзитом проехав Русь, устраивались на службу к грекам, где их принимали за славян, как сейчас на Западе молдаван с украинцами, белорусами и казахами («русские» в понимании среднего немецкого бюргера).

Торговые города Древней Руси пожгли и разорили татары, но еще прежде того они пришли в упадок под влиянием итальянской и немецкой конкуренции. Но даже и в послетатарской Московии городское население по стандартам той эпохи было отнюдь не маленьким. Западные путешественники XVI и XVII веков удивляются нравам московитов, но никогда не сетуют на отсутствие городской жизни. Во всяком случае, я ни разу таких замечаний не находил.

Россия сама себя стала воспринимать страной деревенской и мужицкой в конце XVIII - начале XIX веков, когда, оказавшись на периферии европейского капитализма, отстала от развернувшегося на Западе процесса урбанизации. Переселять народ в города было России невыгодно. Страна, торговавшая зерном, нуждалась в сельском населении.

Зато мечта о том, чтобы переместить население из деревни в город, стала в России такой же необходимой частью идеологии прогресса, как и вера во всепобеждающую мощь индустрии и необходимость образования. Старый режим, державшийся на экспорте зерна, с этой задачей справиться не мог. Потребовалась революция, чтобы совершить перелом.

Русская революция завершилась победой города над деревней. В борьбе за выживание городов любой ценой (ее должны были уплатить сельские жители) - секрет военного коммунизма, продразверстки и красного террора. Города надо было кормить даже в ситуации, когда по всем экономическим законам они должны были бы умереть: старая система товарообмена между городом и деревней рухнула. Ей на смену пришли продотряды и реквизиции.

Городской рабочий стал символом будущего, деревенский мужик - отсталого, косного. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы подтолкнуть людей к переезду в город. Однако первыми в крупные промышленные города двинулись не крестьяне из русской глубинки, а жители малороссийских и белорусских местечек. По большей части - евреи, вырвавшиеся из черты оседлости. Но так же их украинские, белорусские и польские соседи.

Промышленный рост в 20-е годы был весьма скромным и массового перемещения трудовых ресурсов не требовал. А деревня чувствовала себя совсем неплохо после изгнания помещиков, перераспределения земель и замены продразверстки умеренным (на первых порах) продналогом. Зато городам срочно нужны были новые массы чиновников, надо было комплектовать растущий бюрократический аппарат. Выходцы из местечек были грамотными, лояльными к новой власти и привычными к городскому образу жизни, имитировать который они всячески стремились в своих поселках.

Старая городская культура сохранилась и развивалась, пережив потрясения войн и революций. Однако очень скоро наступил Великий перелом. Мировой кризис 1929-1932 годов в Советском Союзе обернулся отказом от новой экономической политики, коллективизацией и форсированной индустриализацией. Массы вчерашних крестьян бросились в города, спасаясь от голода, репрессий, или в поисках более высокого социального статуса. Какими бы ни были условия жизни рабочих, вступая в их ряды, крестьянин из отсталого класса переходил в класс-гегемон. При всем кошмаре существования в бараках и коммунальных квартирах 30-х, у их жителей были серьезные преимущества перед сельским населением: свобода передвижения, выбора места работы, перспективы образования и, при некоторой настойчивости, карьерного роста. Рабочие в первом поколении легко могли стать партийными деятелями, управленцами и даже войти в ряды новой советской интеллигенции. Репрессии 1937-1938 годов имели неожиданные (или все же запланированные?) демократические последствия. Освободилось огромное количество управленческих и партийных должностей. Их в стремительном порядке занимали «выдвиженцы», выходцы из низов.

Одним из парадоксальных (или диалектических) социально-культурных последствий индустриализации стало размывание и скорое исчезновение старого рабочего класса. Того самого, который вместе с интеллигенцией создал большевистскую партию, совершил революцию, выиграл Гражданскую войну. Немногочисленные кадры старого пролетариата еще в 20-е годы, по словам Ленина, тонули в новой городской бюрократизированной среде, «как мухи в молоке». В 1930-е годы ситуация стала необратимой. Раньше в цехе на 6-7 кадровых рабочих приходилось 3-4 переселенца из деревни, их можно было обучить, привить им определенные правила, культуру и традиции. К концу 30-х хорошо, если один кадровый рабочий приходился на десяток бывших крестьян, чаще - на сто. Традиции и классовое самосознание почти исчезли.

Коммунальная квартира не в меньшей мере, чем фабрика, стала новым плавильным котлом городской жизни. Люди, съехавшиеся с разных концов страны, представлявшие разные культуры, религии и национальности, вынуждены были жить вместе, делить общий туалет и кухню. Бывшие аристократы, бежавшие от раскулачивания крестьяне, интеллектуалы, мелкие чиновники, фабричные рабочие - все они должны были сплотиться в некое подобие общины.

Это удалось не сразу. Коммуналка конца 30-х была похожа на поле боя. Там шла война всех против всех. Донос на соседа с целью завладеть его комнатой являлся обычным делом. Скандал на кухне и ссора в очереди в туалет - частью быта.

Однако мало-помалу люди притирались друг к другу, преодолевали подозрительность и страх. Когда жильцы советских коммуналок перестали писать друг на друга доносы, тоталитаризм кончился. В городах сложились специфические формы общинной жизни, не то чтобы перенесенные из деревни, но выработанные не без влияния сельских традиций. На этой основе возникали удивительные черты нового городского быта, с посиделками во дворах, совместным прослушиванием радиорепортажей с футбольных матчей, игрой в домино и непременными сплетнями. Когда в середине 1960-х принялись расселять коммунальные квартиры, люди часто не хотели разъезжаться, настаивая, чтобы в новом доме их селили рядом. Дворовый быт в новых домах сохранялся, по крайней мере, еще полтора десятилетия, а его следы заметны до сих пор.

К середине 50-х городское население стабилизировалось социально, культурно и демографически. Это предопределило развитие хрущевской оттепели и общественную жизнь 60-х ничуть не меньше, чем политические процессы. Вернее, одно было тесно связано с другим.

Городское население 60-х вновь было размыто выходцами из деревни во второй половине десятилетия. Причиной была не только продолжавшаяся индустриализация, но и очередная демократизация советской жизни. В сталинские времена колхозники были накрепко привязаны к своему селу отсутствием паспортов и рядом других мер. В 60-е политика государства становилась все менее жесткой. Колхозники получили паспорта, и началось массовое бегство из деревни. Урбанизация завершилась: подавляющее большинство советских граждан оказалось в городах.

Увы, это переселение имело те же последствия, что и предыдущее: социальные и культурные связи ослабли. Общество в очередной раз переживало массовую люмпенизацию. Но все же 70-е качественно отличались от 30-х. Если в 30-е годы старый рабочий класс смыла волна деклассированных крестьян, то в 1970-е одновременно развивались два противоположных процесса. С одной стороны, массы новых горожан размывали сложившуюся культуру, но, с другой, - продолжалось развитие очагов новой городской культуры. Мигранты новой волны были куда более образованными, они не стремились работать в промышленности, были склонны к карьерам бюрократическим или интеллектуальным. Столичное снабжение, карьерные и культурные возможности привлекали растущую массу людей. Интеллигенция по всей стране заразилась комплексом трех сестер, повторяя: «В Москву, в Москву!»

Хотя переселиться в главный город СССР было не так-то просто. Система прописки соблюдалась, а столичные вузы систематически выталкивали выпускников на периферию.

К концу 70-х годов демографический ресурс деревни был исчерпан. Однако городская жизнь в России и других советских республиках лишь ненадолго обрела стабильность. На страну обрушилась перестройка, за которой с абсолютной неизбежностью природного процесса случилась реставрация капитализма.

Для населения страны это было равнозначно стихийному бедствию. Лишенные классовых традиций рабочие не могли толком осознать себя в качестве пролетариев, а интеллигенты бестолково метались, цеплялись за места в умирающих научных институтах, пытаясь понять, почему высшее образование не гарантирует им достойного положения в обществе. Страна пережила новую волну социальной дезорганизации, которая на сей раз не была связана с массовым переселением. Оставаясь на месте, не меняя формального статуса, человек оказывался выброшен из системы привычных связей, как если бы перенесся на другую планету.

Нет нужды пересказывать истории 90-х о научных работниках, ставших челноками, интеллигентных молодых людях, подавшихся в бандиты, и преуспевших предпринимателях, с треском разорившихся к концу десятилетия. На меня самое большое впечатление произвела история майора, который специализировался на вопросах химзащиты, а потом перешел в фирму, занимавшуюся уничтожением крыс. Как-то в особняк к новому русскому завезли итальянскую мебель вместе с импортными крысами, на которых наша отрава не действовала. Майор достал табельное оружие и охотился за ними, пока не перебил всех.

Впрочем, географические перемещения тоже имели место. Многие стали переселяться на Запад. Некоторые поехали на Юг, где их советские навыки оказались куда более востребованными. В Южной Африке украинцы и русские стали, видимо, последней массовой волной белой иммиграции. После отмены апартеида все более или менее квалифицированные врачи из «черных» пригородов бросились искать работу в «белых» больницах. А их места заняли специалисты из Донецка и Днепропетровска. Через некоторое время низший медицинский персонал в Соуэто выучился говорить по-русски с умилительным украинским гэканьем.

В Сьерра-Леоне основу местных военно-воздушных сил составил один вертолет, укомплектованный белорусской командой. Большую часть времени она проводила на пляже, откуда по радио ее вызывали бомбить кого-то в джунглях. Отбомбившись, команда возвращалась на пляж. Кто с кем воюет и почему, авиаторы так и не удосужились выяснить.

Но ужасы 90-х остались позади, на смену им пришли относительно благополучные 2000-е. И сразу же выяснилось, что рабочей силы в стране категорически не хватает. Крупные города заполнились трудовыми мигрантами из Молдовы, Киргизии, Украины и Таджикистана (хотя есть и афганцы, китайцы, и даже африканцы). В этом смысле столичные центры России все более напоминают западные мегаполисы, global cities. Правда, пока одни въезжали в Россию, другие из нее уезжали. По последним данным Всемирного банка, наша страна вышла в мировые лидеры и по числу привлеченных мигрантов, и по числу отправляющих своих граждан за рубеж.

В Российскую Федерацию ежегодно прибывают более 12 млн и одновременно выезжают около 11 млн мигрантов. Если по количеству приезжающих нас опережает одна лишь Америка, то по количеству выезжающих мы находимся рядом с Мексикой. Из России людей уезжает больше, чем из Китая и Индии!

При этом гастарбайтеры, трудящиеся в России, переводят куда больше денег к себе домой, чем присылают на родину россияне, переселившиеся за рубеж.

По данным Всемирного банка, в 2006 году гастарбайтеры отправили домой из России 11,4 млрд долларов. Это пятый по величине показатель в мире после США (42,2 млрд), Саудовской Аравии (15,6), Швейцарии (13,8) и Германии (12,3). В то же время по сумме полученных переводов Россия не вошла даже в первую двадцатку стран, среди которых лидируют Индия (27 млрд долл.), Китай (25,7 млрд) и Мексика (25 млрд).

Это наводит экспертов на мысль о том, что значительная часть покидающих страну россиян не собирается возвращаться. Впрочем, дело здесь еще и в уровне квалификации. Из России чаще едут за границу не дворники и каменщики, а специалисты, не находящие здесь себе применения. Им деньги нужны на месте. Профессор русской литературы в Оксфорде не будет спать в подвале и есть лапшу быстрого приготовления. К тому же в России изменилась и семья. Люди, уезжающие на Запад, - горожане, выросшие в небольших семьях. Иное дело таджикский рабочий, которому на родине надо кормить половину деревни.

Надо, впрочем, сказать, что прибывающие к нам трудовые мигранты - это не только таджикские рабочие, но и высокопоставленные западные менеджеры, привлеченные сверхвысокими окладами. Ни в одной развитой стране нет такого разрыва в оплате труда управленцев и основной массы работников, мало в какой стране менеджеры высшего и среднего звена получают такие баснословные деньги. А иностранцам в России еще и доплачивают. Во-первых, за знание языков, а во-вторых, за тяжелые условия жизни.

Поскольку внимание общества сосредоточено на проблеме миграции, мало кто обращает внимание на упадок средних и мелких городов, которые с потерей большей части промышленности утратили смысл своего существования. Их население стало избыточным, их административные функции сделались единственной основой существования местного общества. Не удивительно, что чиновничий аппарат в России растет быстрее, чем любая отрасль переживающей подъем экономики. Победив деревню, российский город столкнулся с собственным кризисом, будучи в культурном отношении разрушаем уже не столько волнами внешней миграции, сколько собственными противоречиями. Впрочем, дело не только в культуре. В столичных центрах инфраструктура не выдерживает притока людей, хлынувших сюда после очередного смягчения контроля за их передвижениями. А в малых и средних городах нет экономических ресурсов для того, чтобы поддерживать даже нынешнее поредевшее население. Дело не в том, что людей либо слишком много, либо, наоборот, слишком мало. Проблема в том, что они заняты не тем. Хаотично развивающаяся экономика переживает тяжелейший структурный кризис, смысл которого в полной мере откроется только после того, как подойдет к концу нефтяное процветание. Причем основанный на нефтедолларах хаотичный рост производства и потребления не разрешает накопившиеся противоречия, а, напротив, усугубляет их.

В столицах и провинциальных центрах множатся конфликты, связанные с жилищно-коммунальной реформой, кризисом транспорта и развалом муниципальной инфраструктуры. Время от времени кое-где зимой перестают топить. Люди выходят на улицы - иногда, чтобы разжечь костры и погреться, а иногда, чтобы взять штурмом административное здание. Городская среда накапливает потенциал социального недовольства, который вырвется наружу при первом удобном случае. Вопрос лишь в том, сколько времени потребуется, чтобы потенциал протеста дошел до критической массы, а удобный случай представился.

Российским городам предстоит пережить еще один большой кризис, который к концу 2010-х годов изменит их облик не меньше, чем потрясения 1990-х или подъем начала 2000-х. Однако в этом есть и свои положительные стороны. В конце концов, нам не грозит ни застой, ни скука. И, вполне возможно, новый облик российского города - как и его обитателей - будут гораздо привлекательнее того, что мы видим сегодня вокруг себя.

Оглавление