Глава 3

Угроза для России: деградация функции предвидения и целеполагания

Важным «срезом» рационального сознания является способность предвидеть состояние и поведение важных для нас систем и окружающей среды.

Способность предвидеть будущее, то есть строить его образ в сознании (воображение) — свойство разумного человека. Прежде чем сделать шаг, человек представляет себе его последствия, строит в сознании образ будущего. Во всех случаях производится одна и та же мыслительная операция — создание образа будущего.

Для общества необходим поток сообщений особого типа — Откровения тайн будущего (апокалиптика). Выполнение социальной функции добывать и передавать эти сообщения оформилось в древности и приобрело изощренные формы. Апокалиптика — изначально и поныне составляет столь важную часть общественной жизни, что, по выражению немецкого философа, «апокалиптическая схема висит над историей».

В истории была эпоха пророков. Их деятельность закладывала основы мировых религий как систем. Пророки, отталкиваясь от злободневной реальности, задавали траекторию ее движения в очень отдаленное будущее, объясняли судьбы народов и человечества. Их прорицания задавали матрицу для строительства культуры, политических систем, социальных и нравственных норм. В их лице соединялись духовные и общественные деятели, выполнявшие ключевую роль в «нациестроительстве».

Пророчество как система построения образа будущего не утратило своего значения и в наши дни. В переломные периоды это проявляется наглядно, достаточно вспомнить роль Маркса или Махатмы Ганди, которые были прежде всего пророками.

Эпохи пророков можно, в качестве аналогии, уподобить периодам научных революций, приводящих к смене парадигм. В период стабильности, а тем более упадка, предвидение будущего организуется подобно «нормальной науке». В отличие от пророков, эта деятельность напоминает работу безымянных научных коллективов. Их тексты более систематичны и упорядочены. Они не претендуют на то, чтобы сообщать Откровение самого Бога, а дают трактовку прежних пророчеств.

В апокалиптике возникают формы абстрактного, обезличенного и не привязанного к конкретно-исторической обстановке знания. Его можно уподобить теоретическому знанию «объективных законов исторического развития». Эти тексты были востребованы, поскольку служили людям средством ободрения, особенно в обстоятельствах кризиса. Прогнозы апокалиптиков включали в себя множество сведений из самых разных областей, что придавало им энциклопедический характер. Апокалиптическая литература такого рода — необходимый продукт культуры в периоды революций, войн, реформ.

Казалось бы, сама постановка задачи такого предвидения является ложной: из многообразия исторической реальности берется ничтожная часть сигналов, строится абстрактная модель, в которую закладываются эти предельно обедненные сведения — и на этом основании предсказывается образ будущей реальности.

Почему же эти «откровения», стоящие на столь зыбком фундаменте, так востребованы во все времена? Потому, что они задают путь, который, как верят люди, приведет их к светлому будущему. И вера эта становится духовной и политической силой — люди прилагают усилия и даже несут большие жертвы, чтобы удержаться на указанном пути.

Поэтому прогнозы и имеют повышенный шанс сбыться, хотя реальность с изменчивостью условий и многообразием интересов множества людей, казалось бы, должны разрушить слабые стены указанного прорицателем коридора. Макс Вебер писал: «Интересы (материальные и идеальные), а не идеи непосредственно определяют действия человека. Однако картины мира, которые создаются «идеями», очень часто, словно стрелки, определяют пути, по которым динамика интересов движет действия дальше».

Чтобы «откровение» стало движущей силой, оно всегда должно включать в образ будущего свет надежды. Светлое будущее возможно! Пророчеству, собирающему людей (в народ, в партию, в класс или государство), всегда присущ хилиазм — идея тысячелетнего царства добра. Он может быть религиозным, философским, национальным, социальным. Это идея прогресса, выраженная в символической форме. Во время перестройки академик С. Шаталин иронизировал над хилиазмом русской революции с ее поиском града Китежа и крестьянским коммунизмом — и как будто не замечал, что сам проповедует поразительно приземленный хилиазм «царства рынка».

Мобилизующая сила хилиазма колоссальна. Более ста лет умами владел хилиазм Маркса с его «прыжком из царства необходимости в царство свободы» после победы мессии-пролетариата. По словам С. Булгакова, хилиазм «есть живой нерв истории, — историческое творчество, размах, энтузиазм связаны с этим хилиастическим чувством… Практически хилиастическая теория прогресса для многих играет роль имманентной религии, особенно в наше время с его пантеистическим уклоном».

Для нас сегодня актуально изучение апокалиптики русской революции, замечательно выраженной в поэтической форме стихов, песен и романсов Серебряного века и 20-х годов. Корнями она уходит в иное мировоззрение, нежели иудейская апокалиптика (и производная от нее апокалиптика Маркса). В ней приглушен мотив разрушения «мира зла» для строительства Царства добра на голом месте. Скорее, речь идет о нахождении утраченного на время града Китежа, об очищении добра от наслоений зла, произведенного «детьми Каина».

Таковы общинный и анархический хилиазм Бакунина и народников, социальные и евразийские «откровения» Блока, крестьянские образы будущего земного рая у Есенина и Клюева, поэтический образ Маяковского «Через четыре года здесь будет город-сад».

Стоит заметить, что этой русской апокалиптике противостоит прогрессизм и классического марксизма, и либерализма. Перед нами — поучительная война альтернативных «образов будущего», знание о ней актуально.

Каково же наше положение сегодня? Во-первых, русская советская культура конца ХХ века утратила инструменты и навыки для войны «образов будущего». Мы не только проиграли эту войну, но и отравили свой организм внедренными нам вырожденными образами-вирусами. Без излечения мы не выберемся из той экзистенциальной ловушки, в которую угодили в 90-е годы, но излечение идет очень медленно. Поражение этой части нашего общественного сознания является системным.

Во-первых, предвидение требует мужества, недаром Кант считал, что девиз разума — Aude saper («имей отвагу знать»). Это мужество подорвано у нескольких поколений. А.С. Панарин трактует этот большой сдвиг в сознании как “бунт юноши Эдипа”, бунт против принципа отцовства, предполагающего ответственность за жизнь семьи и рода. Начатый с распродажи страны «праздник жизни» затянулся сверх меры. Созревают угрозы, но их не желают видеть и слышать. Будущее идет к нам шагами Каменного гостя.

Наши реформаторы и часть среднего класса впали в крайнее состояние — грезы наяву. Исходя из социального запроса этой «элиты» и фабрикуются нынешней апокалиптикой в лице политологии и футурологии приятные образы будущего. Между тем для власти особенно важно предвидеть угрозы и риски.

Предвидение позволяет власти проектировать будущее, осуществляя целеполагание. Это — едва ли не важнейшая обязанность государства. В цивилизованном обществе только государство способно координировать усилия огромных масс людей, задавая им общий вектор и критерии успеха. Это соединяет людей в народы и нации, наполняет действия каждого общим смыслом.

Проектирование будущего, определение общего вектора развития и конкретное целеполагание, осуществляемые властью и принимаемые (или отвергаемые) обществом, требуют постановки и осмысления фундаментальных вопросов бытия.

Власть формулирует их в форме национальной повестки дня, как череду «перекрестков судьбы», актуальных исторических выборов, давая и обоснование своего выбора той или иной альтернативы. На разных уровнях общества эта повестка дня обсуждается в ходе «каждодневного плебисцита», обмена информацией через сложившуюся в обществе систему каналов.

Снижение качества власти и управления во время реформы выразилось в настойчивом уходе от постановки и осмысления фундаментальных вопросов. Это было неожиданно видеть у образованных людей, наделенных властными полномочиями. Для них как будто и не существовало неясных вопросов, не было никакой возможности поставить их на обсуждение.

Можно даже сказать шире. Современный кризис России замечателен тем, что между властью и обществом как будто заключен негласный договор: не ставить не только фундаментальных, но и вообще трудных вопросов, уже не говоря о том, чтобы отвечать на них. Депутаты не задают таких вопросов правительству, избиратели депутатам, читатели газете и т. д.

Уже М.С. Горбачев принципиально отверг целеполагание как одну из главных функций государства. Он с самого начала заявил: «Нередко приходится сталкиваться с вопросом: а чего же мы хотим достигнуть в результате перестройки, к чему прийти? На этот вопрос вряд ли можно дать детальный, педантичный ответ» [12].

Никто и не просил у него педантичного ответа, спрашивали об общей цели, о векторе движения страны в переходный период. Когда писатель Ю. Бондарев задал разумный вопрос («Вы подняли самолет в воздух, куда садиться будете?»), его представили чуть ли не фашистом.

Здесь возникает особая проблема, в которую мы углубляться не будем, но обозначим. Отказ от явного целеполагания может быть избран как тактический прием по разным причинам. Первая — желание уйти от ответственности (или смягчить эту ответственность) при провале авантюрной программы достижения вполне позитивной цели. Если авторы программы видят ее дефекты, создающие высокий риск провала, то цель не объявляется, а после провала говорится, что «мы этого и хотели» — с идеологическим оправданием того, что реально «получилось». Если в руках сохраняется контроль над СМИ (и организованной «оппозицией»), то катастрофу всегда можно представить как следствие «тоталитарного прошлого», «отсталости народа» и пр.

Вторая причина — принятие властью целей, настолько противоречащих интересам подавляющего большинства населения («страны» как целого), что их было невозможно огласить вплоть до надежного ослабления, подавления или разрушения страны и народа. Иными словами, истинная цель оглашается только после достижения необратимости.

Какая из двух причин является исходной, выяснить в ходе событий трудно. Часто эти причины совмещаются — начав авантюрную программу и заведя страну в тупик, власть может пойти с повинной не к собственному народу, а к правителям геополитического противника и «сдать» страну. При измене верховной власти сопротивление невозможно.

Перед нами — красноречивый случай поведения М.С. Горбачева, хороший учебный материал.

В годовщину ликвидации Берлинской стены, 5 ноября 2009 г., Информационное агентство «Евроньюс» взяло у Горбачева интервью, в котором его спрашивают: «СССР развалился. Почему не удался Ваш проект?» На это бывший президент СССР и генеральный секретарь ЦК КПСС отвечает: «Я, во-первых, не согласен с вашим выводом, что наш проект не удался. Он настолько удался, что в Советском Союзе начались демократические реформы, и теперь, уже после распада, в России идет развитие и формирование рыночной экономики, плюрализм всякого рода: политический, идеологический, религиозный и так далее. Больше того, в результате этих перемен мы дошли до такой точки, что хотя перестройка и оборвалась насильно, но возврата нет. Никто не способен вернуть страну назад. Так что перестройка победила» [14].

Если верить его словам, он с самого начала поставил себе целью разрушение СССР, ликвидацию советского общественного строя и построение на постсоветском пространстве «рыночной экономики» (капитализма). Но поверить в это трудно. Скорее, перед нами совмещение причин. Будучи по своей квалификации и способностям не на высоте требований к управлению СССР, Горбачев привел к краху свою дефектную программу (разработанную в существенной мере антисоветскими группами интеллектуалов). Затем он пошел на государственную и национальную измену и «сдал» полуразрушенную страну противнику в «холодной войне».

В любом случае уход власти от ясного целеполагания — очень плохой симптом. За ним может скрываться фундаментальная угроза для России.

У нас сейчас, говорят, «переходный период», власть нас ведет куда-то. Первая обязанность ведущего — объяснить людям, куда идем, какое болото у нас на пути, по каким кочкам или мосткам будем переправляться. Не говорить этого или обманывать может или Иван Сусанин, ведущий врагов в болото, или конвоир, ведущий тебя к яме, уткнув дуло в спину. Наша власть, надо полагать, ни Сусанин, ни конвоир. Однако молчит. А если говорит, то так, что каждое слово порождает кучу недоуменных вопросов.

Речь власти стала не средством объяснения (от слова «ясно»), а средством сокрытия целей и планов, если таковые имеются. Недаром при власти кормится целая рать толкователей («политологов»). Сама власть, как сфинкс, на вопросы не отвечает и в пререкания с обществом не вступает.

В самом начале, когда власть стала уходить от фундаментальных вопросов, это выражалось в отказе от определения категорий и их места в иерархии. Это приводило к смешению ранга проблем, о которых идет речь. Причем, как правило, это смешение имело не случайный, а направленный характер — оно толкало сознание к принижению ранга проблем, представлению их как простого, хорошо освоенного явления, не сопряженного ни с каким риском для страны.

На деле мы раз за разом сталкиваемся с принципиально новыми явлениями и проблемами, которые требуют ответственного осмысления совместно государством и обществом. Этого нет. Не определив цели движения, власть становится слепой и вместо определения стратегического курса захлебывается в ситуативных решениях.

Вот в 2008 г. произошла акция боевиков в Нальчике, крупном городе, столице региона, центре сосредоточения федеральных военных сил. Ясно, что это признак качественного изменения ситуации. Это — не Чечня, где войну двадцать лет готовили западные спецслужбы с целью разжечь разрушающий СССР пожар. Раскрутить войну в Чечне смогли лишь огромными усилиями, подключив и большие финансовые ресурсы, и политиков, и преступный мир.

Что же произошло в Кабардино-Балкарии? Власть после событий в Нальчике хранила полное молчание, а выступления должностных лиц среднего уровня многих просто возмутили. Эти события опять пристегнули к «международному терроризму».

Где тут терроризм? Террористы вселяют страх в население, чтобы шантажировать государство, а здесь открыто штурмовали здания силовых структур, цитадель государственности. Речь идет о мятеж-войне, новом типе войн, возникшем в конце ХХ века. Это явление для России очень опасно, но по своей природе и структуре оно никак не сводится к терроризму — зачем же обманывать и себя, и общество?

Но самое тревожное в том, что стратегические установки власти находятся в противоречии с теми причинами событий, которые вслух изложили руководители силовых структур самой Кабардино-Балкарии. Они сказали, что вооруженное подполье в их республике возникло вследствие целого ряда причин:

— из-за массовой безработицы, выбросившей из общества целые поколения молодежи;

— из-за произвола властей, который озлобил большую часть населения;

— из-за резкого снижения образовательного уровня и даже грамотности молодежи, что делает ее беззащитной против влияния упрощенных радикальных идеологий с религиозной окраской.

Это здравые суждения, и это все знают, просто наконец-то это сказали вслух. Но ведь все эти причины — прямой результат реформ. А неизменность курса этих реформ утверждается всеми структурами нынешней власти — президентом, правительством, Госдумой при диктате «Единой России».

Каковы же перспективы? Если противоречия, породившие мятеж, быстро не разрешаются, он будет тлеть долго — даже если исходные причины отпали сами собой.

Важным проявлением отказа от целеполагания стало равнодушие к различию векторных и скалярных величин. Определить главный вектор — значило бы снизить риск тяжелых срывов политического процесса и, в принципе, уже в среднесрочной перспективе это отвечало бы интересам подавляющего большинства населения, в том числе и самих реформаторов. На это власть не пошла, предпочтя “набрать очки” обещанием улучшения “всего”, наращиванием “скалярных благ”.

Потеря навыка видеть фундаментальную разницу между векторными и скалярными величинами привела к глубокой деформации понятийного аппарата и нечувствительности даже к очень крупным ошибкам. Например, во время перестройки и в начале реформы власть стала подменять понятие “замедление прироста” (производства, уровня потребления и т. д.) понятиями “спад производства” и “снижение потребления”. Скалярную величину подменяли векторной, что приводило к принципиально неверным выводам.[17]

Вспомним целевую установку перестройки, которую огласила академик Т.И. Заславская: «Перестройка — это изменение типа траектории, по которой движется общество». Предлагалось кардинально изменить вектор развития страны, произвести не улучшение каких-то сторон жизни, а смену самого типа жизнеустройства. Однако понять, каковы ориентиры этого изменения, в сторону какого образа будущего власть направляет государственный корабль, было невозможно. Карта и компас были разрушены.

Утрата способности к предвидению будущего развития как движения по разным возможным векторам превращает целеполагание в магическое действо. Это сразу ликвидирует все барьеры, которые защищали властное сообщество от господства аутистического мышления. Отодвигается в сторону рациональный расчет, начинаются «грёзы наяву».[18]

Эти идеологизированные грёзы стали необходимым ритуальным довеском к целеполаганию, а потом и заменили само целеполагание. Вот, в 2003 г. Министерство обороны Российской Федерации опубликовало отчет о ходе военной реформы. Начинается этот документ со странного идеологического заявления: «За прошедшие после обретения Россией суверенитета годы российские Вооруженные Силы прошли сложный путь».

Вот как понимают военные власти суверенитет России! От кого же Россия обрела суверенитет — от Белоруссии? От Абхазии? А до 1991 г. Россия была их колонией или доминионом? И это извращенное понятие исходит из Министерства обороны, которое обязано было оберегать целостность державы. А если теперь от России оторвут Приморье, Министерство обороны РФ опять назовет это обретением суверенитета России от данной территории?

Дальше следует странная фраза со странными словами: «Фактически российские Вооруженные Силы находились в центре процессов формирования новой парадигмы национальной безопасности Российской Федерации». Зачем здесь это слово — парадигма? Спросите у генерала, что оно означает. И как могут Вооруженные силы находиться «в центре процессов формирования парадигмы», причем не аллегорически, а именно «фактически»?

Как же в этой новой парадигме видится главная роль Вооруженных сил? Вот главный вывод доклада: «В результате принятия законодательных актов, а также формирования полноценной законодательной и судебной власти в России была сформирована система гражданского контроля над Вооруженными Силами, что полностью соответствует требованиям демократической политической системы. Несмотря на определенные трудности, удалось добиться создания основ для общественного контроля над деятельностью Вооруженных Сил… Сегодня мы можем говорить и о невиданной прежде открытости информации по проблемам военной политики и реформирования армии. Одним из показателей гражданского контроля может служить количество жалоб и исков с учетом арбитражных и общей юрисдикции к Министерству обороны РФ» [13].

Все это не имеет отношения к главной функции армии как важнейшей несущей структуры государства. И примененные здесь слова и понятия неадекватны даже в рамках новой «парадигмы». Какой общественный контроль? Никогда ранее в обозримый период общество не было в такой степени лишено даже информации о том, что происходит в Вооруженных силах, в каком состоянии находятся их главные структурные элементы.

Восьмое (2007 г.) Послание В.В. Путина Федеральному собранию очень поучительно в методологическом отношении. Оно показывает, что ряд типов смешения категорий стал нормой в работе экономического блока Правительства.

Так, важной темой политических деклараций стали программы развития. Это понятие обозначает векторную величину — процесс созидания новых структур, укрепляющих страну и улучшающих фундаментальные показатели ее бытия. Лейтмотивом Послания служит формула: «Следует принять долгосрочную программу развития…», — а дальше обозначается какая-то сфера (дороги, судостроение и пр.).

Каждый раз эта вводная фраза противоречит описанию реальности, ибо вслед за ней речь идет о деградации или разрушении этой сферы или отрасли. Иными словами, реальность описывается векторной величиной, направленной противоположно развитию. Если так, то и цели программы должны соответствовать совсем иному процессу, нежели развитие.

Какой смысл принимать программу развития, если продолжает действовать механизм разрушения! Ведь очевидно, что прежде надо выполнить программу по остановке и демонтажу этого механизма.

Вот аналогия: в 1941–1945 гг. в нашей стране действовал механизм разрушения нашего хозяйства — нашествие фашизма. И приоритетной была программа по уничтожению этого механизма — «Всё для фронта, все для победы!» Эта цель была всем понятна, и потому «долгосрочная программа развития», начатая сразу после победы, сплотила общество не меньше, чем война, и была замечательно эффективной.

Более того, программа развития и вырастает только из программы борьбы против сил разрушения. Но власть не говорит этой очевидной вещи — и это тревожно. Вдумаемся в слова В.В. Путина: «Я уже несколько лет говорю о необходимости развития морских портов. В то же время, ситуация практически не улучшается… Правительство, как будто специально, никаких мер не предпринимает». Президент жалуется на Правительство — а что Федеральное собрание с таким правительством может поделать?

И так по всему кругу вопросов. «Существенным фактором… должно стать развитие речных перевозок». Какое развитие! Развитие было с 1970 по 1990 г. — объем речных перевозок вырос тогда в три раза. А за 90-е годы произошел спад в 6 раз, и никакого подъема не наблюдается. Но ведь созданный в 90-е годы механизм по уничтожению водного транспорта никуда не делся! Его надо демонтировать, чтобы стало можно вновь развить речной транспорт. Именно этой цели и этой программы общество ждет от государства, но о ней нет и речи.

Такая же нечувствительность наблюдается в отношении процессов, идущих в социальной сфере. В Послании 2007 г. В.В. Путин сказал: «Разрыв между доходами граждан ещё недопустимо большой» [выделено нами — Авт.].

Слово «ещё» искажает реальность. Оно соответствует процессу сокращения разрыва между доходами, а вектор реального процесса противоположен. В действительности после 2000 г. этот разрыв увеличивается, а не уменьшается. Если Послание имело целью дать верную картину динамики распределения доходов в России, то фраза В.В. Путина должна была бы звучать примерно так: «Разрыв между доходами граждан уже недопустимо большой, но ещё не достиг показателей Конго».

Так же и с характеристикой социального положения пенсионеров. Вчитаемся: «В тяжелые годы реформ многие, а если сказать по-честному — подавляющее большинство — пенсионеров фактически оказались за чертой бедности… Мы не вправе повторять ошибок прошлого и должны предпринять все усилия для гарантии достойной жизни пенсионеров в будущем».

Мы не вправе повторять ошибок прошлого — но почему же мы этих ошибок не называем! Не называем, значит, никаких гарантий от повторения подобных ошибок старикам не даем. Фраза косвенно дает понять, что «тяжелые годы реформ» остались в прошлом, большинство пенсионеров за чертой бедности — это «ошибки прошлого».

Но за год до этого на конференции выступил Министр экономического развития Герман Греф и заявил, что из-за высоких цен на нефть «предстоящие реформы будут очень тяжелыми». Как сообщает РИА «Новости», Греф сказал буквально следующее: «На сегодняшний день легких и популярных реформ не осталось, они будут болезненными и будут нарушать привычный образ жизни».

Когда Президент и Министр экономики дают противоположные оценки текущему моменту и в их сознании ход одного и того же процесса направлен в разные стороны, это плохой признак.

Вдумаемся в рассуждение Грефа: до сих пор реформы были, по его мнению, «легкими и популярными» — люди, мол, радовались и изъятию их сбережений, и росту тарифов на свет и газ, и монетизации льгот. Но теперь эта благодать кончается. Почему же? А потому, что теперь много денег у России, девать их некуда — и вот, реформы придется сделать «болезненными». Можно ли назвать это рассуждениями разумного человека?

Греф сказал, что теперь «интересы государства будут противопоставлены интересам большой прослойки людей… И Маргарет Тэтчер сказала, по-моему, о том, что реформы, которые не задевают интересов большого количества людей, не дают больших результатов». Да мыслимо ли было в истории государство, интересы которого «противопоставлены интересам» такой большой «прослойки»? И мыслим ли был министр, который такие вещи заявляет?

К различению векторных и скалярных величин, которое игнорировала власть, тесно примыкает другое важное условие рациональных умозаключений — различение цели и ограничений. Здесь произошел тяжелый методологический провал — из рассмотрения была почти полностью устранена категория ограничений.

В процессе целеполагания мы выделяем какую-то конкретную цель. Поскольку разные цели конкурируют, мы стремимся не беспредельно увеличить или уменьшить какой-то показатель, а достичь его оптимальной (или близкой к ней) величины.

Но, определяя цель, всегда надо иметь в виду то “пространство допустимого”, в рамках которого можно изменять переменные ради достижения конкретной цели. Это пространство задано ограничениями — запретами высшего порядка, которые нельзя нарушать. Иными словами, разумная постановка задачи звучит так: увеличивать (или уменьшать) такой-то показатель в сторону оптимума при выполнении таких-то ограничений.

Без последнего условия задача не имеет смысла. Ограничения-запреты есть категория более фундаментальная, нежели категория цели. Анализ «пределов» (непреодолимых в данный момент ограничений) и размышление над ними — одна из важных сторон критического рационального мышления. Она связана с самой идеей прогресса, развития. Ведь развитие — это и есть нахождение способов преодоления ограничений посредством создания новых «средств», новых систем и даже новой среды.

Уход, начиная с момента перестройки, от размышлений об ограничениях, в рамках которых развивалось советское общество, привел к тому, что попытка преодолеть эти реальные, но неосмысленные, ограничения в годы реформы обернулись крахом. Сохранение этой особенности мышления власти — одна из важных угроз для России.

Старое утверждение, гласящее, что “искусство управлять является разумным при условии, что оно соблюдает природу того, что управляется”, кажется настолько очевидным, что Фуко называет его пошлостью. Но ведь правители России и их эксперты, начиная с Горбачева, принципиально не признавали этого условия. Они открыто провозгласили, что будут управлять государством и обществом России, вопреки их природе, ломая и переделывая их устои. Они даже бравировали тем, что эту природу не знают и презирают.

Примером может служить приватизация земли в России в 90-е годы ХХ века и превращение ее в товар со свободной куплей-продажей. Это решение важно с точки зрения цивилизационного подхода. Но надо сказать и о качестве этого решения с прагматической точки зрения.

Эта акция власти была беспрецедентной в отношении к знанию, накопленному по данной проблеме в мировой и отечественной науке. Превращение в товар общинных земель и последствия такого изменения были предметом интенсивных исследований экономистов, социологов и антропологов начиная с ХVII века, с экспроприации общинных земель в Ирландии Кромвелем. Затем Локк исследовал эту проблему по заказу администрации колоний Северной Америки при организации рынка общинных земель индейских племен.

В ХIХ веке к исследованиям подключились историки. Были изучены результаты приватизации общинных земель в Древнем Риме (как пишут, «результатом стало обезлюденье, Римская империя опустела и была захвачена варварами»). Огромный опыт был накоплен и изучен в ходе земельных реформ, которые вели колониальные администрации в Индии и Северной Африке. В пореформенной России большое исследование общинного хозяйства, начиная от первобытного строя, у разных племен и народов провел русский либеральный социолог, историк и этнограф М.М. Ковалевский.[19] В начале ХХ века, по следам реформы Столыпина, ценное знание дали исследования российских экономистов-аграрников (А.В. Чаянов и др.). Земельные отношения стали важным предметом в экономической антропологии, которая развивается на Западе с 60-х годов ХХ века.

Мы здесь говорим не о приватизации земли по существу, а о том, что в ходе подготовки этой важной и рискованной реформы, ставшей одной из причин тяжелого кризиса российского сельского хозяйства, правительство абсолютно и категорически игнорировало современное знание. Не было никакой возможности поставить вопрос на обсуждение даже в чисто академическом плане.

Как другой пример можно привести длящиеся уже почти двадцать лет бесплодные попытки выстроить в России двухпартийную политическую систему на манер западной. Это — один из больших проектов социальной инженерии в рамках доктрины имитации. Но политическая система — производное от структуры и культуры общества. Двухпартийная система — продукт зрелого буржуазного общества. Социал-демократизм — доктрина в философском плане сложная, а в социальном плане возможная лишь после того, как буржуазия накопит и завезет из колоний большие средства, чтобы оплатить социальное государство. Есть ли в России эти условия? Об этом вопрос даже не стоит.

Общество переросло советскую политическую систему, но в нем вовсе не возникло зрелого буржуазного “субстрата”, поэтому попытка искусственного копирования “двухпартийной машины” не удается. Правая либеральная доктрина неадекватна состоянию экономики и международным условиям России, культуре и историческому опыту общества, а все это — исключительно устойчивые ограничения.

Эта попытка имитации тем более неразумна, что одновременно в России осуществляется “рыночная” реформа неолиберального типа, которая ведет к разрушению принятой ранее на Западе двухпартийной системы. Неолиберальная волна просто смела эту систему, так что существенные различия между правыми (“либеральными”) и левыми (“социал-демократическими”) партиями исчезли. Уже в 80-е годы западная партийная система получила красноречивое название — ambi-dextra — то есть “двое-правая”.

Дж. Грей пишет: “Традиционный консерватизм отныне не может считаться реалистическим политическим выбором, поскольку институты и практики, составляющие его наследие, были сметены с исторической сцены теми рыночными силами, которые выпустила на волю или упрочила неолиберальная политика… В то же время и сам неолиберализм сегодня можно рассматривать как политический проект, разрушающий свои собственные опоры” [1, с. 163].

Радикальный постмодерн неолиберализма выхолостил двухпартийную систему Запада — что же предлагается имитировать в России? То, чего нет на Западе и не может сосуществовать с агрессивной новой средой?

Подобные примеры можно множить и множить. Достаточно пройти по структуре двух больших «проектов будущего», принятие которых к исполнению могло произойти только при глубокой деградации структуры знания власти и отключении целого ряда «контрольных механизмов» рациональности (в том числе категории ограничений, критериев и норм целеполагания).

Первый проект — перестройка национально-государственного устройства СССР и России, второй — перестройка народного хозяйства. Сам способ принятия решений в этих проектах — актуальная угроза для России.

Вообще, если кто-то рассуждает о великой цели как высшей ценности, не указывая на ограничения, то его слова можно принять лишь как поэтическую метафору или как отступление от норм рационального мышления. Когда, например, говорят, что “конституционный порядок в Чечне должен быть установлен любой ценой”, то в этом, скорее всего, смешаны обе эти причины. Как это любой ценой? Есть же цена неприемлемая, например, гибель всего человечества.

Если мы вспомним весь перечень частных целей, поставленных в реформе, то убедимся, что ограничения не упоминались вообще или затрагивались в очень расплывчатой, ни к чему не обязывающей форме (вроде обещания Горбачева “конечно же, не допустить безработицы” или обещания Ельцина “лечь на рельсы”).

Целеполагание — процесс динамический. Меняются обстоятельства, возникают препятствия, надо их обходить, надо корректировать курс, исправлять ошибки.

После трагедии в Беслане В.В. Путин сказал, что население России пожинает плоды “распада огромного и великого государства” (СССР). Но СССР не “распался” сам собой, а был уничтожен вследствие действий или бездействия верховной власти СССР и РСФСР. Требовалось выявить причины катастрофы и объявить о коррекции курса.

Идея разрушения Советского Союза была выношенной частью всего «антиимперского» проекта, рупором ее стал академик А.Д. Сахаров. Он был знаменем той радикальной части элиты, которая пришла к власти в 1991 г. и определяла ход реформ. В 1994 г., к 73-й годовщине со дня рождения А.Д. Сахарова, Администрация Президента РФ издала брошюру «Слово о Сахарове» с обращением Б.Н. Ельцина [2]. В ней — выступления тех, кто собрался на конференцию по случаю такого события (в числе участников: Е.Г. Боннер, С.А. Ковалев, А.Н. Яковлев, А.В. Козырев, С.А. Филатов и др.).

Вот слова С.А. Филатова, тогда главы Администрации Президента: «В этом зале собрались те, кто считает себя учениками Андрея Дмитриевича… кто взял на себя тяжкую обязанность реализовать многое из того, о чем Андрею Дмитриевичу мечталось… Тем большая ответственность лежит на нас, на людях, кому выпало сегодня осуществить то, о чем мечтал Андрей Дмитриевич Сахаров… Да помогут нам выполнить эту нелегкую миссию опыт Сахарова, мысли Сахарова, идеи Сахарова и чувства Сахарова».

Чтобы понять «образ будущего» в сознании власти, которая «взяла на себя тяжкую обязанность реализовать многое из того, о чем Андрею Дмитриевичу мечталось», надо выделить то главное, что «мечталось». Какой вектор в развитии общественных процессов он утверждал, воздействуя на события силой своего авторитета?

Сахарову претило само устройство СССР как единого государства, ядром которого являлся русский народ. Его труды давали правовое и идеологическое обоснование развала СССР. Власть, указывая обществу курс в будущее, обязана была ясно сказать, продолжает ли она «сегодня осуществлять то, о чем мечтал Андрей Дмитриевич Сахаров». Ничего не говорится, люди могут лишь гадать о намерениях власти, так и сяк трактуя туманные намеки.

То же самое можно сказать о Декларациях о суверенитете 1990 года, которые были первым шагом по ликвидации общенародной собственности, разделом ее по национальным республикам. Как эти действия оцениваются сегодня, исходя из полученного после 1990 года опыта? Куда движется Россия, куда крутит колесо истории российская власть?

Выработка и реализация всей доктрины по изменению государственного устройства России представляет собой поразительный факт в истории культуры именно тем, что властные структуры, прямо ответственные за целеполагание, не только не выполнили своих функций, но как будто о них и не подозревали. В государственную систему вносились катастрофические изменения, но ни в одном документе не было сказано в рациональных понятиях — зачем?

Что предполагалось получить в результате этих изменений? Зачем принимались декларации о суверенитете с иррациональными статьями вроде того, что «все интеллектуальные ресурсы на территории республики принадлежат народу этой республики»? Зачем принимался «закон о репрессированных народах», который заведомо должен был стать детонатором межэтнических конфликтов на Кавказе?

Отсутствие формализованного изложения проблемы, цели, задач и средств их решения перед тем, как предпринять действия, кардинально изменяющих судьбу целых народов, было столь важным отказом всей «технологической» системы власти, что без анализа причин такого срыва никаких шансов на эффективное строительство новой системы нет.

Начиная с 1988 г. регулярно наблюдалось странное явление — при возникновении какой-то общественной проблемы власть предпринимала действия, которые явно вели к ухудшению положения. В обиход даже вошло уклончивое понятие «контролируемые катастрофы».

Можно предположить, что такие решения были рациональными с точки зрения каких-то скрытых целей, которые преследовали реформаторы. Но это — «теневые цели», а в политике важен и явный дискурс власти.[20]

Магическим действием на сознание политически активной части общества обладал иррациональный аргумент, который раз за разом использовали после очередной катастрофы политики: «Ведь что-то надо было делать!»

Например, в 1991 г. с помощью боевиков были ликвидированы органы советской власти в Чечне и учрежден «созданный в лаборатории» режим Дудаева. Этому режиму передаются армейские арсеналы. Затем центральная власть совершает беззаконие — «фрахтует» танки и экипажи без военной формы и знаков различия и организует рейд в Грозный. Так началась война. Вопрос был очевиден: «Почему из всех возможных вариантов действия вы выбрали наихудший?» И в ответ слышали: «Что-то надо же было делать!»

Структурно такое же положение складывалось и при расчленении РАО ЕЭС, реформе ЖКХ или «монетизации» льгот. В воздухе висит вопрос: «Зачем?!», — а в ответ мы слышим: «Что-то надо же делать!»

Попробуйте понять, например, зачем сломали присущую России министерскую систему управления, зачем переделывают выращенную за 300 лет систему высшего образования, зачем ликвидируют ту горстку научных учреждений, которую оставили на развод, как семенной фонд, для восстановления науки России после «переходного периода».

Внутри самой власти за этот год произошло резкое рассогласование структур, функций и властных технологий. Само состояние целостности власти вызывает тревогу. Греф мог прилюдно спорить с Жуковым по главным вопросам, высшие должностные лица в течение дня могут своими заявлениями то обрушить курс акций на бирже, то взвинтить его. СМИ подливают масла в огонь. У нас нет правительства, а есть независимые друг от друга министры?

Неопределенным стало разграничение функций. Почему планы реорганизации ЖКХ и сферы жилищного строительства разрабатывала «группа Шувалова», а не правительство? Из каких соображений были сделаны главные выводы этой «группы», кто были их авторами, кто их обсуждал? Начато крупное и чреватое глубоким социальным конфликтом изменение жизни страны, а кто за него отвечает, неизвестно.

К ослаблению власти ведет и свертывание парламентаризма. От российской системы «самодержавной» власти ушли, а теперь и от парламентаризма откатываемся. А ведь он — необходимая технология власти в обществе «холодной гражданской войны», в которую погрузила общество реформа. Парламентаризм все-таки придает битве интересов более или менее цивилизованные формы. Что же мы видим? Сначала вывели за рамки политики Совет Федерации — важную для парламента «верхнюю палату». Затем то же самое проделали с Госдумой.

Штамповать законы — не главная функция парламента. Важно вскрывать суть противоречий, выявлять вошедшие в конфликт интересы и находить способ их согласования. Этого мы в Госдуме не видим, она занята маскировкой конфликтов, загоняя их вглубь и нагружая «зреющими плодами» противоречий недалекое будущее.

Вот очевидный признак отхода Госдумы при господстве «партии власти» от принципов парламентаризма — постоянное принижение уровня проблем, представление их как чисто технических решений. И школьная реформа, и смена типа высшего образования, и реформа пенсионного обеспечения или ЖКХ — все это проблемы уровня исторического выбора. Все они меняют сам тип жизнеустройства народа.

Они должны обсуждаться как политические проблемы. А у нас в Госдуме постоянно слышатся призывы «уйти от политики». В дебатах Госдумы все законопроекты представлены как очевидно полезные, так что речь может идти только о «поправках». Если сделано «200 поправок», значит, Госдума поработала на славу. А на деле даже понять невозможно, о чем там спорят. Экспертам, которые в принципе отвергают предлагаемое правительством решение, вообще в Госдуме трибуны не дают.

Изменение структур или символов, которые имеют цивилизационное значение, выдают за несущественные шаги в сфере «технической целесообразности». Говорили, например, о замене слова «милиция» на «полицию». Мелочь? Нет, смена символа (как и ранее отказ от «русского силуэта» военной формы). Вот, объявили награду за голову Басаева, вернулись в этом вопросе к средневековью. Ну и чего добились? Где же очередь за этими долларами? Зачем было тащить в Россию эту грязную технологию?

Дальше — больше. Генпрокурор предложил брать в заложники родственников террористов! Телевидение сразу об этом раструбило и даже ввело в обиход термин «контрзаложники». Понимает ли власть, что это значит в России? Ну, соберут по деревням и рынкам десятка три женщин и детей, привезут на место захвата заложников — а дальше что? Расстреливать их по очереди? Кто все это придумывает?

Н. Хомский, изучавший этот тип отказа рациональности, пишет: «Этот аргумент настолько абсурден, что даже как-то странно его слышать. Предположим, что вы видите, как на улице совершается преступление, и понимаете, что не можете молча стоять в стороне — поэтому вы берете автоматическую винтовку и убиваете всех участников данного события: преступника, жертву, свидетелей. Должны ли мы воспринимать это как разумную и морально оправданную реакцию?» [3, с. 62].

Такая неопределенность целей, средств, индикаторов и критериев продолжает быть присущей всем изменениям, которые власть пытается внести в государственную, хозяйственную или социальную сферу. Это движение без компаса и карты грозит России многими бедами.

Так, с 2007 года власть опять несколько раз ставила вопрос о «переходе России на путь инновационного развития». Политики говорили о проблеме колоссального масштаба — смене «пути развития» страны, но говорили походя, не додумав ни одного тезиса. Целеполагающее слово потеряло смысл!

Сегодня инновационное развитие вместо сырьевого — императив для России, узкий коридор, чтобы вылезти из болота кризиса. Но этот тип развития и нынешняя хозяйственная и культурная система — вещи несовместные. Сейчас даже вообразить невозможно в России кабинета, где бы ежедневно собирались «у карты и ящика с песком» два десятка «генералов хозяйства», которые готовили бы планы операций по такому «переходу». Нет таких генералов и экспертов, нет такого «ящика с песком». Проблема обсуждается на уровне афоризмов и «импровизаций на тему».

Подумайте, в 2006 г. вузы России выпустили 26 тыс. специалистов по всем естественнонаучным и физико-математическим специальностям и 666 тыс. специалистов по гуманитарно-социальным специальностям, экономике и управлению. Тонкий слой потенциальных молодых ученых (часть которых к тому же изымается западными вербовщиками) просто поглощен морем «офисной интеллигенции». Какое тут может быть инновационное развитие! Дух творчества, новаторства и напряженного беззаветного труда убивается самим воздухом наших мегаполисов и супермаркетов. Россия — страна гламура…

Большую тревогу вызывает общая установка, что Россия якобы уже преодолела кризис и находится на пути к процветанию. Из этого следует, что никаких стратегических решений принимать нет необходимости — все идет хорошо. В Послании 2007 г. В.В. Путин сказал: «Россия полностью преодолела длительный спад производства».

Встает вопрос: какими показателями пользуется власть? Или власть не может называть вещи своими именами и ставить задачи, соизмеримые размеру этих вещей? Тогда что ей мешает — невозможность эта определена самим масштабом и динамикой кризиса? Но если так, то и цели должны ставиться совсем другие и совсем по-другому.

Если верить Росстату, объем промышленного производства в России к концу 2006 г. лишь на 3 % превысил уровень 1980 года. В дореформенном 1990 году промышленное производство было почти на треть больше, и нам еще очень далеко до того, чтобы этот спад преодолеть, мы пока лишь слегка оживили старые парализованные мощности. А производство машиностроения в 1990 г. было на 46 %, то есть почти в полтора раза больше, чем в 2006 году. С сельским хозяйством дело еще хуже — нам еще очень далеко до уровня 1980 года, и мы к нему приближаемся медленно, ежегодные приросты малы.

Провал колоссальный, ряд отраслей почти утрачен. Нужна мобилизационная восстановительная программа — но способна ли верховная власть ее предложить?

Целеполагание выступает в связке с рефлексией. Одно без другого недейственно. Невозможно ставить цель на будущее, не подведя итога прошлому как результата предыдущих решений. Но верно и обратное: если дается радикальная оценка состоянию, из которого выходит система, нельзя уклониться от целеполагания.

Эта связка и дискурсе российской власти разорвана. Вчитаемся в такие слова Послания В.В. Путина 2007 года: «Есть и те, кто… хотел бы вернуть недавнее прошлое. Одни — для того, чтобы, как раньше, безнаказанно разворовывать общенациональные богатства, грабить людей и государство. Другие — чтобы лишить нашу страну экономической и политической самостоятельности».

Тут — небывалое по выразительности определение недавнего прошлого («правления Ельцина»). Это была Смута, когда одни безнаказанно грабили людей и государство, а другие лишали нашу страну экономической и политической самостоятельности. Но как можно сказать такие слова и даже и намекнуть, кто конкретно грабил людей и государство, кто лишал страну независимости и, если попросту, когда состоится над ними нормальный суд согласно Уголовному кодексу Российской Федерации.

Принципиальный дефект той мировоззренческой структуры, на основе которой производилось целеполагание реформ — этический нигилизм, игнорирование тех ограничений, которые «записаны» на языке нравственных ценностей. Отсутствие этой компоненты в программах больших реформ выхолащивает их смысл, лишает легитимности. Постановка цели реформы всегда предваряется манифестами, выражающими этическое кредо ее интеллектуальных авторов. Они обязаны сказать людям, «что есть добро» в их программе и что есть меньшее зло по сравнению с альтернативными программами.

Сами по себе политические или экономические инструменты или механизмы (демократия, рынок и пр.) не могут оправдывать слом жизнеустройства и массовые страдания людей. Современный капитализм и буржуазное общество могли быть построены потому, что им предшествовало построение новой нравственной матрицы — протестантской этики. Она предложила людям новый способ служения Богу, инструментом которого в частности была нажива. Именно в частности, как один из инструментов, а не как идеальная цель. Новое представление о добре и связанный с ним новый тип знания, порожденные Реформацией, легитимировали новое жизнеустройство, оправдали страдания.

Ничего похожего не имело места в эпоху Горбачева-Ельцина. За первые десять лет перестройки и реформы обществоведение реформаторов много сделало, чтобы вообще устранить из мировоззренческой матрицы власти сами понятия греха и нравственности, заменив их критерием экономической эффективности.

Н.П. Шмелев писал: «Мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно, — безнравственно и, наоборот, что эффективно — то нравственно» [4]. Здесь принято новое соподчинение фундаментальных категорий — эффективности и нравственности. Это радикальный разрыв с традиционной шкалой ценностей, в которой «совесть — выше выгоды». Для нашей темы важен тот факт, что власть декларировала построение правового общества, но подобными декларациями легитимировала криминальный порядок.

Реформа не просто не сформировала чего-то похожего на протестантскую этику, она сформировала ее антипод — этику социального хищника и расхитителя средств производства и жизнеобеспечения общества.

Уже на первых этапах реформы власть проявила столь безжалостное отношение к населению, что даже академик Г.А. Арбатов посчитал нужным отмежеваться от правительства реформаторов: «Меня поражает безжалостность этой группы экономистов из правительства, даже жестокость, которой они бравируют, а иногда и кокетничают, выдавая ее за решительность, а может быть, пытаясь понравиться МВФ» [5].

Согласно наблюдениям А.Тойнби, элита способна одухотворять большинство, лишь покуда она одухотворена сама. Ее человечность в отношении большинства служит залогом и одновременно показателем ее одухотворяющей силы. С утратой этой человечности элита, по выражению Тойнби, лишается санкции подвластных ей масс. Именно это национальное несчастье случилось за последние десятилетия в России.

Рассмотрим один из векторов развития, который настойчиво предлагается для России видными представителями власти и элиты реформаторов. Он еще официально не выдвинут как национальная цель, но реализауется на практике.

В своем предисловии к «Черной книге коммунизма» А.Н. Яковлев предложил реформаторам доктрину «Семь «Д» — семь магических действий, которые надо совершить в ходе реформы. Это — формула целеполагания, обнародованная академиком РАН, членом Политбюро ЦК КПСС, «архитектором» перестройки.

Четвертым «Д» у него стоит деиндустриализация. Разъяснение этой немыслимой цели заменено бессвязными и не имеющими отношения к теме банальностями вроде такой: «Сегодня более чем очевидно, что материальный и духовный мир едины». Что это такое, при чем здесь это? Как из этой сомнительной сентенции вытекает, что в России надо проводить деиндустриализацию?

Главный вывод апокалиптичен и столь же нелеп. Если, мол, наши заводы будут продолжать шуметь и дымить, то: «Сначала «положим зубы на полку» из-за почвенного Чернобыля, начнем угасать от химических продуктов и других индустриальных отрав, в смоговых нечистотах. А потом что? Потом экологическая смерть». И эти некогерентные и безответственные суждения становились частью доктрины промышленной политики огромного государства!

Это редкостное по своей иррациональности стремление уничтожить отечественную промышленность было широко распространено в реформаторской элите. В важной перестроечной книге В.А. Найшуль пишет: «Чтобы перейти к использованию современной технологии, необходимо не ускорить этот дефектный научно-технический прогресс, а произвести почти полное замещение технологии по образцам стран Запада и Юго-Восточной Азии. Это возможно достичь только переходом к открытой экономике, в которой основная масса технологий образует короткие цепочки, замкнутые на внешний рынок. Первым шагом в этом направлении может стать привлечение иностранного капитала для создания инфраструктуры для зарубежного предпринимательства, а затем — сборочных производств, работающих на иностранных комплектующих» [6].

Такое отношение к отечественной промышленности, к национальному достоянию России, поразило специалистов во всем мире. В докладе американских экспертов, работавших в РФ, говорится: «Ни одна из революций не может похвастаться бережным и уважительным отношением к собственному прошлому, но самоотрицание, господствующее сейчас в России, не имеет исторических прецедентов. Равнодушно взирать на банкротство первоклассных предприятий и на упадок всемирно-известных лабораторий — значит смириться с ужасным несчастьем» [7].

Доктрину деиндустриализации развивает академик Н.П. Шмелев. У него под этой доктриной лежит иррациональная вера в постиндустриализм: «Если, по существующим оценкам, через 20 лет в наиболее развитой части мира в чисто материальном производстве будет занято не более 5 % трудоспособного населения (2–3% в традиционной промышленности и 1–1,5 % в сельском хозяйстве) — значит, это и наша перспектива» [8].

Давайте внимательно вчитаемся в каждое из этих утверждений.

Во-первых, откуда взялся нелепый постулат, согласно которому к 2015 году «в наиболее развитой части мира в материальном производстве будет занято не более 5 %»? Это полностью противоречит всему тому знанию, которое к середине 90-х годов было накоплено о постиндустриальном обществе Запада. Было показано, что это вовсе не «деиндустриализованное» общество, а общество гипериндустриальное.

Именно благодаря ускоренному развитию отечественной промышленности страны Запада смогли территориально (!) переместить ее трудоемкую часть в зарубежные предприятия или отделения своих транснациональных корпораций. Но и там производство, использующее дешевую рабочую силу, остается частью той же самой отечественной промышленности Запада.

В 80-е годы промышленные предприятия США стали переводить свои сборочные цеха в специальную зону на севере Мексики. Эти заводы платят Мексике не деньгами, а частью готовой продукции. Зарплата на них в 11 раз меньше, чем в таких же цехах в США. Уже в начале 90-х годов на этих заводах производилось 33 % моторных блоков и 75 % других важнейших компонентов автомобилей, выпускаемых в США [10, с. 165].

В 2000 г. в Мексике насчитывалось уже около 2 тыс. сборочных заводов, на которых трудилось 1,34 миллиона рабочих. Для экономики США эти заводы были не только источником дешевой рабочей силы, но и «кризисонеустойчивыми» предприятиями, которые желательно иметь вне собственных границ. Так, при экономическом спаде в США в 2001 г. в Мексике было закрыто около 500 таких заводов и уволено 250 тыс. работников — без всяких социальных гарантий [10].

Надо подчеркнуть, что деиндустриализация представляет прямую национальную угрозу для русского народа. Почему ее основной удар придется именно по русским как народу, национальной общности? Ведь в социальном плане все народы России несут урон от утраты такого огромного богатства, каким является промышленность страны. В этом надо разобраться, потому что политики и СМИ старательно отводят нас именно от этого антирусского смысла деиндустриализации.

Хотим мы этого или не хотим, но за ХХ век образ жизни почти всего русского народа стал индустриальным, то есть присущим индустриальной цивилизации. Даже в деревне почти в каждой семье кто-то был механизатором. Машина с ее особой логикой и особым местом в культуре стала неотъемлемой частью мира русского человека. Русские стали ядром рабочего класса и инженерного корпуса СССР. На их плечи легла не только главная тяжесть индустриализации, но и технического развития страны. Создание и производство новой техники сформировали тип мышления современных русских, вошли в центральную зону мировоззрения, которое сплачивало русских в народ. Русские по-особому организовали завод, вырастили свой особый культурный тип рабочего и инженера, особый технический стиль.

Разумеется, все народы СССР участвовали в индустриализации страны, но культура индустриализма в разной степени пропитала национальные культуры разных народов, с этим трудно спорить. И если в социальном плане осетины или якуты тоже страдают от вытеснения России из индустриальной цивилизации, то это не является столь же разрушительным для ядра их национальной культуры, как у русских. Русские как народ выброшены реформой из их цивилизационной ниши. Это разорвало множество связей между ними, которые были сотканы индустриальной культурой — ее языком, смыслами, образами, поэзией. А назад, в доиндустриальный образ жизни, большой народ вернуться не может.

Из него при таком отступлении могут лишь выделиться региональные «племена», которые будут пытаться освоить безмашинный уклад хозяйства и образ жизни. Но народ при такой архаизации сохраниться не может — это были бы общности с новой, совсем иной культурой, даже если бы номинально они носили звание русских. Утопия «возврата к истокам» в национальном масштабе нереализуема.

Какую часть русского народа деиндустриализация затронула непосредственно? В 1985 г. в РСФСР было 46,7 млн. рабочих. В 2005 г. в промышленности, строительстве, транспорте и связи было 25 млн. занятых. Можно приблизительно считать, что за вычетом ИТР и управленцев осталось примерно 16 млн. рабочих. Россия утратила две трети своего рабочего класса. Число промышленных рабочих за годы реформы сократилось с 18,9 до 8,8 млн. Сокращение этого числа продолжается в том же темпе, а молодая смена готовится в ничтожных масштабах.

Мы здесь даже не говорим о том, что деклассирование является социальным бедствием и личной трагедией для миллионов людей. Это означает и глубокий регресс для тысяч малых городов, в которых остановлены заводы и фабрики. Ведь в России, в отличие от Запада, возникло понятие градообразующее предприятие. У нас действительно промышленность стала в Европейской части, на Урале и в Сибири центром жизнеустройства.

У нас пока что есть два десятка миллионов человек — носителей индустриальной, технологической культуры. Если бы удалось сменить курс реформ и остановить деиндустриализацию России, эти люди вместе с молодежью быстро восстановили бы то цивилизационное пространство, в котором русский народ снова собрался бы для продолжения своего пути — уже в постиндустриальное общество, на новом витке технологии.

В этом сейчас наш национальный проект, вот какую цель должна была бы ставить государственная власть.

Но аутистическая утопия «постиндустриализации», которая, якобы, позволит человечеству обходиться без материального производства — промышленности и сельского хозяйства — культивировалась не только в сознании прорабов перестройки и не только в 90-е годы. Она была унаследована властью России и в период президентства В.В. Путина.

Ей, например, был подвержен Г. Греф — Министр по делам экономического развития России. В апреле 2004 г. он представил свой образ будущего на научной конференции, которую живо обсуждала пресса. Вот выдержка из обзора: «Призвание России состоит в том, чтобы стать в первую очередь не руками, а мозгами мировой экономики!» — таков был первый тезис министра. Но он сам тут же его и дезавуировал: «Этого нельзя сделать ни за десять, ни за пять лет, но мы должны последовательно идти в эту сторону».

Попробуйте понять, что это за цель поставлена перед Россией — «стать не руками, а мозгами мировой экономики». Как эта цель может быть структурирована в программах, заданиях, финансовой и кадровой политике? Что значит «идти в эту сторону», причем последовательно?

Затем Греф назвал два возможных пути развития экономики России. При движении по первому «граждане будут получать низкую зарплату и смогут конкурировать по этому показателю со странами уровня Эфиопии, а рента с монополий будет уходить на скрытые дотации неконкурентоспособной промышленности». Второй путь, который Грефу кажется предпочтительным, — это «не только путь борьбы за рынки, но и путь создания новых рынков».

Затем последовал странный вывод: «Могу поспорить, что через 200–250 лет промышленный сектор будет свернут за ненадобностью так же, как во всем мире уменьшается сектор сельского хозяйства».

И это говорится в стране, которая всего два поколения назад могла провести самую форсированную в истории индустриализацию, обеспечить прекрасным оружием Отечественную войну, выполнить точно по графику программы типа атомной и ракетно-космической. Каково было слушать целеполагающие рассуждения Грефа людям, которые планировали те программы или участвовали в них как специалисты.

Мы знаем, что реформа парализовала промышленность и сельское хозяйство. Разумно было бы прекратить этот распад и заняться восстановлением народного хозяйства, это можно было бы сделать быстро, опыт восстановительных программ в России есть.

Но Сурков о таком варианте говорит, как об очевидной глупости: «Поэтому мы так долго топчемся в индустриальной эпохе, все уповаем на нефть, газ и железо. Поэтому постоянно догоняем — то Америку, то самих себя образца 1989 года, а то и вовсе Португалию. Гоняемся за прошлым, то чужим, то своим. Но если предел наших мечтаний — советские зарплаты или евроремонт, то ведь мы несчастнейшие из людей».[21]

«Мы», к которым обращается власть, не мечтаем о евроремонте. Нам нужен нормальный ремонт теплоснабжения, чтобы наши дети и старики не замерзли зимой. «Мы» не мечтаем о зарплатах. Нам нужна советская зарплата, чтобы наши дети не страдали от недоедания и болезней. И здравый смысл говорит нам, что если мы не будем «топтаться в индустриальной эпохе», варить сталь и пахать землю, то наши дети останутся без тепла и хлеба. Потому что у нас, в отличие от «российской элиты», нет счетов в швейцарских банках, на которых лежат деньги, изъятые из ремонта нашего теплоснабжения и наших зарплат.

Пусть бы Сурков объяснил нам, как нам, «не догоняя самих себя образца 1989 года», перескочить в цивилизацию без нефти, газа и железа. С.Ю. Сурков, должностное лицо очень высокого ранга, делает в Президиуме РАН принципиально важное заявление: «Нам не нужна модернизация. Нужен сдвиг всей цивилизационной парадигмы… Речь действительно идет о принципиально новой экономике, новом обществе» [15].

Это — стратегическая концепция. Она принята государственной властью? Кто ее вырабатывал, кто ее обсуждал? Какую «принципиально новую экономику» будут теперь строить в России? Как и почему? О каком «новом обществе» идет речь? Как оно будет устроено, на каких основаниях? Почему «нам не нужна модернизация»? Какие альтернативные типы развития имеются в виду? Какой «сдвиг всей цивилизационной парадигмы» нам, оказывается, нужен?

Такое целеполагание — не просто угроза для России, это состояние важнейшей функции государства несовместимо с длительной жизнью страны.

Функция целеполагания неразрывно связана с функцией контроля, без нее постановка цели является фикцией. Деградация функции целеполагания во многом вызвана тем, что особым направлением в антигосударственной кампании перестройки и реформы была массированная атака на структуры, выполняющие функции контроля.

Было даже изобретено понятие «административно-командная система», представленная обществу как коллективный враг народа. Под прикрытием этой кампании еще до ликвидации СССР начался демонтаж многих контролирующих структур (например, таможни). В начале 90-х годов Россия, городская промышленно развитая страна, оказалась в необычной ситуации внезапного отказа механизмов, которые в норме гарантировали соответствие множества сторон обыденной реальности определенным нормам и стандартам.

Аптеки стали торговать фальсифицированными лекарствами, причем СМИ гипертрофировали масштабы этого явления, сея панику. Людей пугал сам факт внезапного отказа государства от функции надзора за такой деликатной сферой (притом, что контроль за качеством лекарств, поступавших в аптечную сеть, не был сопряжен с техническими трудностями — в отличие, например, от контроля за качеством мяса от скота, забитого на подворье, и продаваемого на шоссе).

От отравления фальсифицированной водкой в 1994 г. умерло 55 тыс. человек. Это шокировало: где же контролирующие органы? Кто в государстве анализирует эту информацию и принимает решение? Человек, купивший в магазине продукт, который во все времена был под жестким контролем качества, и получивший смертельное отравление — это факт, который обрушивает легитимность государства.

Уйдя от обязанности быть контролером, государство быстро сняло с себя и функции удостоверять качество исполнения важных социальных ролей. Это создало неопределенность во всех сферах общественной жизни, и она будет чувствоваться еще долго. Например, стали открыто продаваться дипломы о высшем образовании — на переходах в московском метро стала обычной фигура молодого человека с плакатиком «Дипломы», нередко по соседству маячил и милиционер. Вагоны метро каждое утро оклеиваются множеством объявлений: «помощь в прохождении техосмотра», «помощь в получении водительского удостоверения», «больничный лист», «медицинская книжка», «справка о регистрации». На всех них есть контактные телефоны, никаких трудностей отыскать продавцов всех этих услуг не было и нет.

Один этот бизнес разрушает всю систему социальных статусов чиновников, удостоверяющих квалификацию людей или какое-то их состояние. В свою очередь, власть теряет инструменты, с помощью которых оно получало знание об обществе. Каков сегодня качественный состав инженерного корпуса России? Какая часть тех, кого государство считает дипломированными специалистами, купили свои дипломы? Это не могло не сказаться и на квалификации самих чиновников. В середине 90-х годов приходилось иметь дело с чиновниками министерств, рассуждения которых вызывали сомнения: а учился ли где-нибудь этот господин?

Однако, самый тяжелый удар наносили решения по тотальной ликвидации какой-то большой функции, которая издавна считается обязательной для государства и не может исполняться никаким другим общественным институтом. Для примера приведем функцию стандартизации.

Введение стандартов на производство однородных изделий таким образом, чтобы они были одинаковы по размерам и качествам и могли быть взаимозаменяемы, было нововведением, означавшим возникновение цивилизации. Стандартизация скачкообразно увеличила производительность труда и качество изделий. В древнем Египте были введены стандартные размеры кирпича, специальные чиновники контролировали их соблюдение. В древнем Риме в строительстве применялись не только стандартные кирпичи, но и трубы водопроводов были постоянных размеров. Из стандартных каменных блоков строились дороги — стандартной ширины. Ясно, что стандартизация неразрывно связана с метрологией — наукой и практикой измерений.

В Средние века в ремесленном производстве применялись единые размеры ширины ткани, число нитей в ее основе. На пороге Нового времени введение стандартов позволило производить точный винт и точные шестерни, из чего возник прецизионный станок промышленного типа. Это был, как говорят, эпохальный прыжок «из царства приблизительности в мир прецизионности» — Научная революция переросла в Промышленную.

Для хозяйства было важно, чтобы единство мер и стандартов было распространено как можно шире, за племенные, региональные и национальные границы. Это единство расширяло рынок и собирало местные культуры в цивилизацию, народы в нацию, княжества и королевства в национальное государство или империю. Для государства владеть мерой значило обладать большой силой. В Древней Руси, пока не сложилось централизованного государства, объединяющим авторитетом обладала церковь, и надзор за мерами и весами был возложен на духовенство.[22] Прототипы современных стандартов появились во времена Петра I.

Во второй половине XIX века стандартизация стала обязательной службой на промышленных предприятиях почти всего мира. Само отличие фабрики от мануфактуры заключалось прежде всего в стандартизации и единообразии производимых на каждом участке изделий, что и позволило применить в производстве разделение труда. Достижения стандартизации, сделанные в одной стране, быстро перенимались в промышленности других стран (так, в 1869 г. в Германии были разработаны и изданы стандарты профилей железного проката, в 1891 г. в Англии — стандарты резьбы и т. д.). Начали появляться международные стандарты. После Первой мировой войны, которая показала необходимость стандартизации для массового производства оружия и боеприпасов, в промышленно развитых странах возникли национальные организации по стандартизации.

В России было учреждено Депо образцовых мер и весов, в 1893 г. преобразованное в Главную палату мер и весов. Директором его был Д.И. Менделеев. Однако создать единую государственную систему метрологии и стандартизации в царской России не удалось, применялись три системы мер: старая русская, британская (дюймовая) и метрическая. Введение единой метрической системы мер началось сразу после установления Советской власти. В первую очередь упорядочивались системы мер и стандартов. Это решение было одним из важнейших для хозяйства декретов Советской власти. Шаг был настолько назревшим, что вся Главная палата мер и весов во главе с директором с первых же дней стала активно сотрудничать с Советской властью и готовить реформу. История этой реформы — одна из интереснейших глав в истории становления российского «общества знания» ХХ века. Это был настоящий подвиг и ученых, и советского аппарата, и огромного числа пропагандистов. Даже во время Гражданской войны для отливки метрических гирь был выделен драгоценный чугун, и торговцы в короткие сроки были снабжены этими гирями. Первая глава в книги о ГОЭЛРО, которую написал Скворцов-Степанов, была посвящена объяснению смысла и значения реформы мер и весов, а предисловие к книге написал Ленин.

В России сложилось крупное сообщество специалистов по метрологии, и без их подвижнического труда в 20-е годы не могла бы быть проведена форсированная индустриализация 30-х годов. В 1924 г. при ВСНХ было организовано Бюро промышленной стандартизации (с 1925 г. Комитет по стандартизации), при котором работало 120 рабочих комиссий, готовящих промышленных стандарты. К 1928 г. было утверждено свыше 300 общесоюзных стандартов, получивших силу государственного закона.[23] К 1932 г. Комитет утвердил 4114 общесоюзных стандартов. С 1940 г. общесоюзные стандарты стали называться государственными и обозначаться индексом ГОСТ. За годы войны было утверждено более двух тысяч новых стандартов.

В СССР сложилась мощная, эффективная и всеобъемлющая служба стандартизации и метрологии, которая обеспечила очень высокую степень единообразия и точности производства изделий на всех предприятиях по всей территории страны. Уже этим вся промышленность была связана в одно большое предприятие с высокой степенью разделения труда и взаимозаменяемости деталей. Это, в частности, позволило создать тот тип ВПК, о котором шла речь в гл. 15 — детали, производимые в гражданском машиностроении, могли непосредственно использоваться при сборке самолетов и танков. С другой стороны, Госстандарт, непрерывно изучая множество параметров практически всей производимой в стране продукции, обеспечивал государственную власть ценнейшей достоверной информацией.

Во Всесоюзном НИИ по нормализации в машиностроении при Госстандарте велась разработка научно-теоретических основ стандартизации и нормализации. Создание тысяч межотраслевых нормалей заложило основы для быстрого прогресса в технологии машиностроения. Вся эта отлаженная за полвека система стандартизации была необходимым условием для рывка в высокотехнологичных отраслях — авиакосмической, судостроении, атомном машиностроении.

Этот процесс был сорван в 1991 г. Но затем были сделаны шаги, которых даже в 1992–1993 гг. никто не мог ожидать. Интересы «дикого капитализма» заставили ликвидировать важный институт индустриальной цивилизации — Госстандарт. Его выстраивали у нас весь ХХ век — и вот, Правительство России начало демонтаж всей этой системы. Устранили, стали «приватизировать» — вместе с техническим надзором. Решение об отмене в России государственной стандартизации было принято без всякого диалога с инженерным и научным сообществом, почти тайно. В конце 90-х годов, когда об этом стали говорить, мало кто верил, что это всерьез.

Казалось очевидным, что создание сложных технических устройств (например, самолета) без стандартов, как универсального языка общения между тысячами специалистов, невозможно. Стандартизация — важная специальная отрасль техники, свод незыблемых технологических правил, без которых современное производство просто не может существовать. Каждый стандарт типа ГОСТа — огромный труд коллектива квалифицированных специалистов и инженеров многих предприятий. А таких ГОСТов в советской системе тысячи. Как могла подняться рука на то, чтобы разрушить национальное достояние такого масштаба? Зачем? Кто приказал?

Тем не менее, с 1 июля 2003 г. вступил в силу Федеральный закон «О техническом регулировании», согласно которому, начиная с 2010 г., ГОСТы перестают быть… обязательными для исполнения. Госстандарт ликвидирован с массовым сокращением сотрудников. Учреждено Российское агентство по техническому регулированию и метрологии, несравненно более слабое по своим возможностям. Кроме того, закон отменил всю систему отраслевых стандартов (ОСТов). Система государственных стандартов заменяется Техническими регламентами (ТР). Они разрабатываются фирмами для каждого вида продукции и утверждаются Государственной думой. Из тысяч необходимых регламентов в 2006 г. был разработан только один — по автомобильной промышленности. В других отраслях дело пока не пошло.

Из системы знания власти выпал один из важных блоков, совершенно необходимый для восстановления и модернизации хозяйства России. За него отвечало государство, и его отказ от выполнения этой важной функции остается необъяснимым шагом, понять который совершенно необходимо при анализе порожденных им угроз.

Недавно произошло символическое событие — прямо над туннелем метро в Москве, вблизи станции «Сокол», строители вбили 11 свай. Три из них провалились в туннель, а одна даже пробила поезд. Слава Богу, машинист увидел впереди опускающуюся сваю и затормозил. В это надо вдуматься.

Примечания:

1

Реально термином «тоталитаризм» теперь обозначают любой идеократический и патерналистский государственный порядок — в отличие от «демократии», где рациональный индивид свободен и от власти идей, и от патернализма государства.

2

Дискуссии о проекте плотины СШГЭС ведутся на языке специалистов. Широкой публике приходится полагаться на заключения экспертов. После аварии было проведено обследование состояние гидроузла и опубликован «Акт преддекларационного обследования СШГЭС и Майнского гидроузла. Хакасия, 20 сентября 2009 г.». В нем говорится: «Общий вывод о техническом состоянии ГТС и возможности их дальнейшей безопасной эксплуатации:

Гидротехнические сооружения Саяно-Шушенской ГЭС и Майнского гидроузла находятся в работоспособном состоянии… Гидротехнические сооружения и механическое оборудование ГЭС, за исключением конструкций здания ГЭС, перечисленных в п. 1.14, находятся в работоспособном состоянии. Надежность и безопасность их эксплуатации обеспечиваются» [21].

17

Мы здесь не говорим о недобросовестности части политиков, сознательно обманывающих государство и общество. При действии разработанных в рациональном знании контрольных механизмов такой обман и не мог бы иметь успеха.

18

Смешение векторных и скалярных величин, неспособность различать категории выбора пути — технического решения являются в нынешнем обществе свойством сознания всех социальных групп. Оно проявляется более наглядно у тех, кто ближе к власти, но подорвало и силы оппозиции, которая должна была бы играть в постсоветской политической системе важную роль интеллектуальной «теневой власти».

19

Его книгу «Общинное землевладение. Причины, ход и последствия его разложения» (1879) тщательно конспектировал Маркс.

20

Тойнби при анализе кризиса цивилизаций отмечал моменты, когда власть сама начинает верить в мифы, с помощью которых она манипулирует массами — именно тогда возникает «ад кромешный».

21

Вскользь отметим этический аспект этого суждения. Да, многие из нас (возможно, большинство), действительно несчастнейшие из людей — у нас расчленили страну, отняли заводы и землю, наши соотечественники-старики роются в мусоре. И все это — из-за нашей несостоятельности как граждан. Нас мучает совесть. Чему же тут мы должны радоваться? Да с нами ли говорит эта власть?

22

В 1135 г. в Новгороде специальной грамотой забота о мерах и весах поручалась церкви святой Софии и епископу церкви святого Иоанна со ссылкой на грамоту царьградского патриарха Фотия, в которой утверждалось, что «искони от бога» было установлено «торговые весы, мерила и чаши от весов блюсти епископу без пакости». Начало государственной стандартизации в России датируется 1555 г., когда указом Ивана Грозного были установлены постоянные размеры пушечных ядер и введены калибры для проверки этих размеров. В 1761 г. в секретной инструкции Тульскому оружейному заводу было предписано, чтобы «на каждую оружейную вещь порознь мастерам иметь меры или лекала с заводским клеймом или печатью оружейной канцелярии, по которым каждый с пропорцией каждую вещь проверить мог» [11].

23

В 1929 г. была введена уголовная ответственность за несоблюдение обязательных стандартов.