Усомнимся в догмах

Госдума приняла закон о купле-продаже земли, и горожане приняли это равнодушно или благосклонно. За этим законом стоит старая идея — забрать землю у крестьян как якобы неэффективных хозяев, отдать фермерам западного типа. Для нас в этом есть тяжелый нерешенный вопрос: почему так легко поверили люди черным мифам о нашем сельском хозяйстве? По мне, не было более ложной вещи, чем этот миф. Деревня на своем горбу вытянула и индустриализацию, и войну — а о ней сказали, что она камнем висит на шее государства.

Поразительная вещь — в обществе удалось создать неприязнь к важнейшей системе его жизнеобеспечения при том, что под этой неприязнью не было никакой разумной базы. При таком состоянии умов ни о каком выходе из кризиса не может быть и речи. Обязательно надо разбираться!

Вспоминая разговоры о колхозах, которые велись с 60-х годов, я с удивлением вижу, что в них соединились идеи, казалось бы, несоединимых, крайне враждебных течений — либерализма и троцкизма. Их объединяет лишь общая ненависть к крестьянству. Сегодня она в России приобрела фанатичный характер. Наша трагедия в том, что почти весь культурный слой России, не желая задуматься, уверовал, что сермяжный крестьянин, хоть до революции, хоть колхозник, конечно же, в подметки не годится американскому фермеру. Это даже не трагедия, а наш общий позор.

Меня давно не покидает тяжелое чувство. Забыв войну и оторвавшись от деревни, в очень большой своей части наши горожане испытали глубокую деформацию сознания, восприятия мира. О важнейших вещах они стали судить по внешним, часто несущественным признакам. Углубляясь, эта деформация может стать несовместимой с самой жизнью народа — он теряет ориентацию в пространстве. Молодые уже не верят, что победителем может быть наш солдат в обмотках и телогрейке, наш колхозник в кирзовых сапогах, наш научный работник с зарплатой 120 руб. Все это — явления одного порядка.

Человеку свойственно заблуждаться — но ведь надо и обдумывать свои ошибки, учиться на них! Говоря о селе, люди удивительно легко принимали логику рассуждений, из которых исключались важнейшие условия нашей действительности. Так, было невозможно напомнить о почвенно-климатических условиях СССР — это для сельского хозяйства! Говоря о якобы низкой рентабельности колхозов, не принимали в расчет расстояния от поля до мест потребления (или хотя бы до железной дороги) — хотя уже 100 лет назад роль этого фактора была досконально изучена и даже математически выражена. Как это понять? Ведь транспортные издержки в России всегда были очень велики. Например, в 90-е годы XIX века во внешней торговле они в России были в 6 раз выше, чем в США — разве это не влияет на рентабельность? И это данные из учебника, но люди поражаются, когда их слышат — они об этом не думали.

И ведь речь идет о родовом свойстве нашей интеллигенции — и западников, и славянофилов! Вот «Письма из деревни» АН.Энгельгардта, нашего замечательного агронома, социолога, писателя. В Письме одиннадцатом (1881 г.) он много места уделяет сравнению крестьянского и помещичьего (капиталистического) земледелия. Он пишет: «Агрономы «Руси»,4 нахватавшиеся из популярных французских книжек кое-каких поверхностных знаний, говорят, что мужик наделен достаточным количеством земли, но только не умеет ею пользоваться рационально, а потому не получает с нее того, что следовало бы. Они указывают, как много получает немецкий мужик с такого же количества земли, они советуют мужику изменить систему хозяйства, вести хозяйство интенсивное. Идеал агрономов «Руси»: мужик, живущий на интенсивно обработанном клочке земли. Мужичок в сером полуфрачке посыпает виллевскими туками свою нивку, баба в соломенной шляпе пасет свою коровку на веревочке по клеверному лужку. Восхитительная картина! Точно в Германии.

Читая статьи славянофильских агрономов, удивляешься только нахальству и бесстыдству этих недоучек. Мужик глуп, мужик не понимает хозяйства, мужик не знает, что скот нужно хорошо кормить, чтобы он был производителен, мужик не умеет убирать сено, ухаживать за скотом… Мужик не знает, что нужно удобрять землю, вести интенсивное хозяйство. А между тем мы видим, что этот мужик, который не знает, что скот нужно хорошо кормить, в страду, в покос работает по двадцати часов в день, убивается на работе, худеет, чернеет с лица и все для того, чтобы заготовить побольше корму для скота…

Я сел на хозяйство в 1871 году и, смею думать, достаточно подготовленный научно. Теперь, прохозяйничав одиннадцать лет, доведя хозяйство мое, по его производительности, до блестящего состояния, я говорю, что в общем разделяю воззрения мужика на хозяйство. Я считаю, что хозяйственные воззрения мужика, в главных своих основаниях, чрезвычайно рациональны, если смотреть на дело с точки зрения общей, государственной пользы.

Если мы посмотрим на частные хозяйства, ведущие свое дело рационально, достигшие большой доходности, то мы увидим всегда, что эти хозяйства имеют значение только сами для себя и никакого общего значения их системы, приемы и пр. не имеют. Для себя эти хозяйства рациональны, но для общего хозяйства страны они не имеют смысла… Точно так же и воззрения мужика на общую систему хозяйства страны, его экстенсивная система хозяйствования разумнее интенсивной системы «Руси» с виллевскими туками…» (с. 406-407, 413-414).

Больше ста лет прошло — а мысли эти злободневны. Говоря о селе, горожанин утрачивает логику, не может ухватить сразу хотя бы две вещи — и приходит к выводам просто чудовищным. А главное, даже не замечает этого. Хорошим учебным материалом служит книга Н.Шмелева и В.Попова «На переломе: перестройка экономики в СССР» (М.: АПН, 1989). Авторы — влиятельные экономисты из АН СССР, проф. Н.П.Шмелев (сейчас академик РАН) к тому же работал в Отделе пропаганды ЦК КПСС. Рецензенты книги — академик С.С.Шаталин и член-корр. АН СССР Н.Я.Петраков. На книге — печать высшего авторитета науки. Но в ней хорошо выразился тот тип мышления, о котором веду речь. Вглядимся и покопаемся в своих мыслях. Выводы из книги даю курсивом — малую часть, но все они похожи.

«Второй по численности в мире парк тракторов используется хуже, чем где-либо» (с. 158). Почему же хуже, если нагрузка пашни на трактор была у нас в самый лучший год в 10 раз больше, чем в Западной Европе, в 7 раз больше, чем в Польше и в 46 раз больше, чем в Японии? И в отличие от них трактор был в нашем селе к тому же транспортным средством? Как мы могли поверить в этот вывод, который воспринимался как непреложный факт?

Все уверовали, что село неэффективно, потому что горожан «гоняют на картошку». Но давайте введем меру. Н.Шмелев и В.Попов пишут, как о чем-то ужасном: «Госкомстат сообщает, что на сельскохозяйственные работы отвлекается ежедневно в среднем 300-400 тыс. человек» (с. 162). Итак, условно говоря, постоянно в селе работало 300-400 тыс. «привлеченных». Так ли это много? Во время пиковых нагрузок везде привлекают работников — в США несколько миллионов сезонников-мексиканцев, в Испании марокканцев, а теперь латвийских и российских инженеров (дешевле). В СССР всего в народном хозяйстве было занято 138 млн. человек, «отвлеченные» составляли 0,22-0,29% от этого числа (или около 1% от числа занятых в сельском хозяйстве). Это величина ничтожная, и так много об этом говорится только потому, что в число посланных «на картошку» попадали кое-кто из интеллигентов — они раздули из мухи слона. И слон этот застрял в мозгу.

«Наше сельское хозяйство производит на 15% меньше продукции, чем сельское хозяйство США, но зато потребляет в 35 раз больше энергии» (с. 169). Подумайте сами, может ли такое быть. В 1989 г. в расчете на 100 га пашни в СССР имелось энергетических мощностей 259 квт, а в США 405 квт. Экономисты часто лгут не потому что злые, а потому что сами верят в свои же мифы и не хотят заглянуть в справочники.

«В сельском хозяйстве тракторов и комбайнов на целую треть больше, чем трактористов и комбайнеров, а грузовиков — на 20% больше, чем водителей» (с. 187). Смысл ясен — в колхозах и совхозах якобы был избыток машин, которыми завалила без надобности село тупая плановая система. Но взглянем на факты. В 1986 г. в сельском хозяйстве СССР работало 1,6 млн. водителей, а парк грузовиков составлял 1,3 млн. штук. Персональных легковых машин на селе было немного, так что водителей было заведомо больше, чем грузовиков (из которых к тому же часть находилась в ремонте). Никакого 20%-ного избытка грузовиков не было, а была их нехватка по отношению к числу водителей.

Трактористов и комбайнеров в 1986 г. было занято в сельском хозяйстве 3 млн, а парк тракторов и комбайнов составлял 3,6 млн. Поскольку около 10% этих машин находилось в нерабочем состоянии (в ремонте и др.), то между парком и составом персонала был баланс — ни о каком излишке в миллион тракторов и комбайнов («на треть больше») и речи не могло быть.

Таким образом, утверждение, будто в сельском хозяйстве СССР главных машин было на треть больше, чем механизаторов, ложно фактически. А по сути? Даже если бы машин было больше, чем механизаторов — разве это признак бесхозяйственности? Какова логика этого попрека? Например, комбайн используется 3 недели в году — что же должен делать в остальное время комбайнер? Он, уделив время ремонту комбайна, работает на тракторе, сенокосилке и т.д. То есть машин и должно быть больше, чем механизаторов. Где тут «дефект колхозной системы»?

Примечательно, что к этому аргументу Шмелев и Попов почему-то не пристегнули США, взятые ими за образец. Сколько же там приходится машин на одного работника? Открываем справочник «Современные Соединенные Штаты Америки» (М., 1988) и на стр. 185 читаем: «На каждого постоянного работника [в сельском хозяйстве] в США приходится 1,3 трактора и почти по одному грузовому автомобилю». Итак, не на одного механизатора, а на одного работника в среднем — 2,3 машины. Что же наши экономисты не проклинают США за такую бесхозяйственность?

«Из-за пустяковой поломки машины бросают — ведь ремонт хлопотен, да и незачем чинить, когда непрерывным обильным потоком идут новые трактора, комбайны, автомобили» (с. 187). «В минувшей пятилетке (1981-1985 гг.) 85% поставленных селу тракторов и автомашин, 80% зерноуборочных комбайнов пошли на возмещение выбытия» (с. 192). Возьмем комбайны (хотя и в отношении тракторов логика та же). Поставки комбайнов сельскому хозяйству за 1981-1985 гг. составили в СССР 557,8 тыс. штук. 80% из них, то есть 446,2 тыс. штук, пошли на возмещение выбытия. В среднем за год, следовательно, выбывало из строя 89,2 тыс. комбайнов. Среднегодовой парк комбайнов составлял в СССР в ту пятилетку 786,5 тыс. штук. Таким образом, комбайн служил тогда в среднем 8,8 года.

Если учесть, что нагрузка на комбайн была в СССР в два с лишним раза больше, чем в США, и американский комбайн стоит в 4 раза дороже нашего, то такую «фондоотдачу» комбайнов в СССР надо было бы признать исключительно высокой. Более долгий срок службы машин был бы даже нежелательным — за 10 лет как раз проходила в то время смена поколения комбайнов.

А теперь задумаемся, мог ли комбайн служить почти 9 лет, если, как утверждают экономисты, в колхозах «из-за пустяковой поломки машины бросают — ведь ремонт хлопотен, да и незачем чинить»? А ведь это ложное обвинение вбивалось в сознание со всех трибун и телеэкранов. И разве мышление этих экономистов с тех пор изменилось? Они и сегодня, получив от хозяев идеологическую установку, не вникают в смысл простейших чисел и утверждают самые нелепые вещи.

Я пишу это не для того, чтобы заступиться за колхозы или настроить кого-то против продажи земли. Тупая сила, как бульдозер, разрушает сейчас Россию, и её пока что не остановить. Но этот бульдозер забуксует, когда мы усомнимся в ложных мифах, что залепили нам глаза.

Июль 2002 г.