Из всех европейских государств, где в XX столетии строились корпоративные государства, самой маленькой и бедной страной, но зато с самым стабильным и наиболее далёким не только от нацизма, но и от фашизма режимом, была Португалия диктатора (в течение почти 40 лет) Антониу Салазара. В то время как режим Гитлера осуждался общественностью демократических стран Запада, диктатура Муссолини также не приветствовалась, правление Франко признавалось слишком жестоким, отношение к государственному и общественному строю Португалии Салазара оставалось нейтральным и даже с оттенком благожелательности. Уже одно это обстоятельство должно было бы заставить исследователей повнимательнее приглядеться к данному феномену.

Но опыт построения корпоративного государства в Португалии интересен и в других отношениях:

Во-первых, Салазару для прихода к власти не пришлось прибегать ни к мятежу, ни к иностранной помощи. Не опирался он, как фашистские режимы, и на массовое движение. Установление его режима произошло без классовых битв. Салазар был призван возглавить страну её правящими кругами, и пользовался, как это ни странно, поддержкой широких слоёв населения (по крайней мере в течение четверти века). Из всех корпоративных режимов Европы португальский был наиболее национально и исторически укоренённый, «почвенный».

Во-вторых, Салазар принципиально не вступал в прямые связи ни с Муссолини (хотя и держал в своём кабинете портрет дуче), ни тем более с Гитлером, которого он считал плебеем и выскочкой, а нацистский режим — охлократией, то есть властью толпы, черни. Даже с Франко, главой соседнего государства — Испании он встречался всего три раза. (Правда, Италия и Германия использовали территорию Португалии для поставки оружия испанским мятежникам и получали от неё вольфрам и другие стратегически важные материалы — и перед второй мировой войной, и во время её.)

В-третьих, в Португалии не было смертной казни, и режим Салазара, применявший силу для подавления своих противников, всё же был менее кровавым, чем в какой-либо другой стране Европы с диктаторским режимом. (Отчасти, возможно, потому, что тяжёлые условия для узников тюрем и концлагерей, особенно на островах в тропическом поясе, делали расстрелы излишними.) Салазару удалось до некоторой степени соединить диктатуру с европейскими понятиями о правах человека.

В-четвёртых, Салазар был сторонником элитарного подхода, и его «новое государство» в большей мере служило интересам «верхов». Однако, не декларируя заботы о трудящихся как о своём долге, он всё же добился известных успехов как в деле развития экономики страны, так и в повышении уровня жизни и подъёме культуры «низов».

В-пятых, Салазар открыто объявил своё «Новое государство» «корпоративным государством». И даже после второй мировой войны, когда в сознании международной общественности корпоративизм оказался тесно связанным с фашизмом, Салазар не только не отказался от этого определения, но и гордился им. Он даже высказывал убеждение в том, что со временем вся Западная Европа пойдёт по пути построения корпоративных государств. А воцарившуюся там парламентскую демократию он открыто называл «декадансом», упадком.

Наконец, в-шестых, если Гитлер презирал христианство, Муссолини в начале политической карьеры боролся с религией, а затем заключил соглашение с Ватиканом, Франко был просто верующим католиком, то режим Салазара основывался на ценностях католицизма и опирался на церковь не в меньшей степени, чем на армию.

Эти особенности настолько характерны и так отличают режим Салазара от других фашистских и околофашистских режимов, что английский исследователь Филипп Шмитер считает Португалию времён правления этого диктатора наиболее близкой к идеалу корпоративного государства. (Подробнее см.: Schmitter, Philippe. Corporatism and Public Policy in Authoritarian Portugal. London, 1975.) Хотя он и назвал себя «политическим палеонтологом», который изучает такую окаменелость, но в результате объективного исследования даже предложил для обозначения режима Салазара использовать более подходящие термины «современный корпоративизм» или «неокорпоративизм».

Большинство авторов, исследовавших развитие Португалии в XX веке, приходили к выводу, что строй, установившийся в этой стране, ещё в меньшей степени, чем фалангистское государство Франко в Испании, похож не только на немецкий нацизм, но и на итальянский фашизм. Это объясняется особенностями как национального характера португальцев, так и истории страны.

Португалия, мировая сверхдержава в XVI веке, в первой половине XX века находилась в состоянии всестороннего упадка, фактически была полуколонией, в её экономике господствовал иностранный, главным образом английский капитал. Такое положение сложилось по вине её правящей элиты.

Португалия была вовлечена в процесс мирового капиталистического производства на основе либеральной теории ещё в первой половине XIX века, и в то время у неё были все условия для всестороннего и динамичного развития своей экономики. Её сельское хозяйство могло бы давать достаточно и продукции для пропитания населения, и сырья для лёгкой промышленности. Сырьевые ресурсы колоний (а к их числу тогда принадлежала и богатая Бразилия) также могли бы послужить решению этой задачи. Страна располагала хорошо образованной элитой, рабочая сила имелась даже в избытке. Однако Англия ещё в начале XVIII века навязала Португалии договор (позднее возобновлявшийся), по которому она гарантировала независимость Португалии и доступ её сельскохозяйственной продукции (в основном вина и маслин) на британский рынок в обмен на режим наибольшего благоприятствования для английских промышленных товаров. Этот договор был выгоден крупным землевладельцам Португалии, но зато стал сильнейшим тормозом для развития португальской промышленности. По сути, эти землевладельцы ради своих корыстных интересов поставили крест на разностороннем экономическом развитии страны. Поэтому португальский капитал вкладывался не в промышленность, а в финансовую сферу.

Выплата процентов по английским кредитам составляла значительную часть государственного бюджета Португалии. Тем не менее, она оставалась метрополией обширной колониальной империи, третьей по величине после английской и французской. А когда после второй мировой войны Англия и Франция лишились своих колоний, Португалия их некоторое время ещё сохраняла, и её правящим кругам льстило то, что она оставалась единственной большой колониальной империей в мире.

После выплаты процентов по внешним долгам, львиная доля остальных средств государственного бюджета Португалии уходила на армию и полицию, а расходы на социальные нужды практически отсутствовали. Основой экономики служило сельское хозяйство, наибольшая часть земли принадлежала помещикам — владельцам латифундий, на остальной земле трудились крестьяне, обладавшие крошечными участками. В большинстве своём португальцы были неграмотными, уровень их жизни оставался нищенским.

Особенно тяжёлым экономическое положение страны оказалось в начале 20-х годов. Государственный бюджет сводился с огромным дефицитом, страна быстро катилась к полному банкротству. На этом фоне развернулась деятельность диктатора Салазара.

Как и Франко, Салазара в СССР именовали фашистом и кровавым палачом. Хотя в демократических странах Запада к нему, как я уже отметил, относились менее критически, чем к другим европейским диктаторам, но и не считали его персоной, заслуживающей сколько-нибудь серьёзного внимания. И если даже Франко считали политическим пигмеем по сравнению с Гитлером и Муссолини, то о Салазаре вообще было принято говорить в пренебрежительном тоне.

Но в последние десятилетия оценка Салазара существенно изменилась. Здесь сыграли роль обстоятельные исследования режима этого диктатора. Отмечу лишь некоторые из них.

Это, прежде всего, труд профессора Массачусетского университета Говарда Уайды «Корпорации и развитие. Португальский опыт» (Howard J. Wiarda. Corporation and Development.The Portuguese Experience. Amherst, 1977). В этой книге приличного формата, содержащей около 500 страниц убористого текста, прослеживаются все этапы становления и развития корпораций в Португалии, хотя и делается вывод (не вполне справедливый), что они так и остались преимущественно на бумаге. Португалию Салазара автор именует «корпоративным государством без корпораций».

Однако некоторые западные авторы, бывавшие в Португалии и встречавшиеся с Салазаром, оценивали итоги его деятельности весьма положительно, а подчас и описывали её в восторженных тонах.

Французский исследователь Леон де Понсэн написал (в числе других книг) труд под названием «Португалия возрождается» (Leon de Poncins. Le Portugal renait. Paris, 1936), в которой назвал Салазара великим государственным деятелем, посланным этой стране самим Провидением, чтобы спасти её и вести к светлому будущему, а концепцию и программу действий диктатора — не имеющими аналога в современном ему мире. Салазар — это «святой мирянин», человек, который никогда не лжёт, не обманывает, не даёт обещаний, которых не сможет выполнить, и неизменно демонстрирует превосходство духа над материей и грубой силой. Он не искал власти, отказывался от неё, когда ему её предлагали, но принял фактически высшую должность в государстве, когда отказаться от этого значило бы уклониться от исполнения долга.

Примерно в таких же выражениях характеризует Салазара и его правление немецкий автор Генрих Барон в книге «Португалия под доктором Салазаром» (Heinrich Baron. Portugal unter Dr. Salaszar. Heidelberg, 1942). В несколько более умеренных тонах, но так же положительно оценивают деятельность диктатора профессор Бирмингамского университета Робинсон в книге «Современная Португалия» (R.A.H. Robinson. Contemporary Portugal. London, 1979) и француз Франц Вийе в книге «Португалия. Маленькая планета» (Franz Villier. Portugal. Petite planete. Paris, 1972).

Стенли Пейн в книге, посвящённой анализу испанского фалангизма (Pain, Stanley. Fascism in Spain. Madison, 1999), провёл, в частности, сравнение режимов Испании и Португалии и отдаёт предпочтение диктатуре Салазара. А француз Жак Жоржель, автор книги «Салазаризм» (Jaques Georgel. Le salazarisme. Paris, 1981) настолько высоко оценивает вклад Салазара в политический опыт человечества, что даже дал возглавляемому этим диктатором идейному течению и режиму такое претенциозное название. Он называет Салазара гениальным реформатором, самым высоким воплощением понимания и защитником ценностей, которые образуют западную цивилизацию.

Кем же в действительности был Салазар?

Антониу Салазар ди Оливейра, сын сельского трактирщика, родился в 1889 году. Он оказался счастливчиком — ему разрешили посещать иезуитскую школу при монастыре, что было тогда большой редкостью. Успешно окончив школу, он поступил в старейший в стране Коимбрский университет (основанный ещё в XVI веке, тогда как университет в столице — Лиссабоне открыт лишь в 1910 году), где изучал богословие и экономику. По завершении обучения Салазар был оставлен при университете и вскоре стал профессором политической экономии. В 1930 году он основал партию Национальный союз, поставившую своими целями борьбу с тремя ересями — либеральным индивидуализмом, социализмом и парламентской демократией. Эти ереси он считал возникшими на почве преувеличения значения экономического, социального и политического начал в жизни общества, пережитками, доставшимися Европе от «бессмертных принципов» революции 1789 года. Вообще, — говорил Салазар, не так уж трудно изменить политический режим, таких умельцев можно даже импортировать; неизмеримо труднее создать нового человека. Человеческому фактору, как сейчас принято говорить, Салазар уделял много больше внимания, чем экономике и собственно политике, хотя и понимал его несколько своеобразно.

Салазар знал, что идеи, которыми он руководствуется, ни оригинальны, ни новы. Но, — говорил он, «есть идеи, которые управляют народами, и есть великие люди, которые обладают великими идеями». У нас, в Португалии, сейчас нет ни того, ни другого. Но именно он оказался востребованным обществом.

В 1921 году Салазара избрали в парламент. Побывав на одном заседании, он на всю жизнь преисполнился отвращением к этой «говорильне» и больше там не появлялся.

Анархический республиканский строй, установившийся после свержения монархии в 1910 году, породил недовольство во всех слоях общества. Государственный переворот, совершённый правыми силами, отдал власть в руки военных. Но это не было установлением фашистского режима, а скорее последней попыткой спасти страну от хаоса. Однако генералы, пришедшие к власти, мало смыслили в экономике и финансах, а именно эти стороны жизни страны находились в плачевном состоянии. Новая власть пыталась наладить экономическую жизнь страны, пользуясь только финансовыми рычагами, не создав предварительно производственной базы (о том, как мало можно добиться таким путём, говорит опыт либеральных реформаторов в современной России). И тут генералам подсказали: есть очень грамотный специалист по финансам, профессор университета Салазар, к тому же очень порядочный человек правых взглядов.

В 1926 году Салазару предложили портфель министра финансов. Поскольку финансы страны находились в катастрофическом состоянии, он потребовал, чтобы ему был предоставлен контроль над всеми денежными потоками в государстве. Получив отказ, он уехал в провинцию, в свой университет. Но через полтора года произошла новая катастрофа, курс португальской валюты резко упал. Никто в правительстве, состоявшем в основном из военных, не знал, что делать с вышедшими из-под контроля финансами страны. Для спасения страны был снова вызван Салазар, на этот раз его условие было принято. Таких полномочий не имел министр финансов ни в одном государстве Европы того времени.

Вряд ли кто из правящей верхушки страны, вызвавшей Салазара из политического небытия, мог тогда предположить, что он вскоре станет диктатором, которому они будут беспрекословно повиноваться. Но дело обернулось именно так.

Салазар откровенно говорил о себе: «Я правый, иду к власти для правых, чтобы проводить политику правых». Но это был необычный правый политик. Его мировоззрение складывалось под влиянием «социальных римских пап», которые пытались соединить ценности католицизма с требованиями социальной справедливости. И своих идей и взглядов он никогда не менял. Хотя наибольшие выгоды от его правления получили богатые, Салазар осуществил ряд мер по защите малого и среднего бизнеса от произвола монополий. Словом, он не был игрушкой в руках монополистического капитала, а сохранял независимость от всех конкурировавших между собой общественных сил.

Салазару удалось сбалансировать бюджет и добиться финансовой стабилизации, чего не могли достичь и финансовые гении гораздо более развитых и могущественных стран. Португальская денежная единица — эскудо — котировалась на мировых биржах наряду с долларом, фунтом и другими признанными валютами. Советские авторы утверждали, что это было достигнуто за счёт усиления эксплуатации как трудящихся в самой Португалии, так и колоний. Отчасти это утверждение было справедливо. Политика Салазара, в частности, налоговая политика, отвечала прежде всего интересам богатых, которые получили различные льготы. Он повысил косвенные налоги, сильнее всего ударившие по уровню жизни бедняков. Но был и другой секрет успеха нового министра, который отметили зарубежные исследователи: Салазар положил конец такому положению, когда каждое министерство урывало из казны столько денег, сколько могло, и несколько обуздал всеобщее воровство. Он объявил войну коррупции, плутократии и всякому паразитизму. Успехи на этом поприще были не очень значительные. Но и эти меры после царившей прежде в стране разрухи были восприняты как благо. Стремясь оградить Португалию от разрушительного воздействия мирового экономического кризиса, Салазар предложил протекционистские меры, в том числе принудительную картелизацию фирм-производителей, и способы ограничения чрезмерной конкуренции (на это были нацелены закон о «промышленном кондиционировании» и некоторые другие меры).

Салазар не принимал экономической теории Кейнса, которая оказала большое влияние на круг советников Рузвельта в США, на него не оказал влияния опыт ни капиталистического, ни социалистического планирования экономики. Его экономические воззрения были очень просты. Он полагал, что финансами государства в XX веке можно управлять как семейным бюджетом. Главное — чтобы расходы не превышали доходов. Так управляла домашним хозяйством его мать-крестьянка, так же должны поступать и ответственные государственные деятели. Об инвестициях в первые годы своего правления он не думал, как и о социальных проблемах, которые могли, например, возникнуть при росте безработицы. Португалия была тогда настолько отгорожена от мировой экономики, что Салазар долго мог управлять страной, как вечно неподвижным, патриархальным обществом (что и было его идеалом).

Салазар не мог ставить перед собой задач быстрого экономического развития страны. Он унаследовал государство с такой структурой экономики, которая не позволяла ей быстро развиваться.

И изменить сложившуюся структуру экономики с преобладанием сельского хозяйства, к тому же чрезвычайно отсталого, Салазар не смог бы, если бы и захотел (а он этого и не хотел, о чём будет сказано ниже). Поэтому ему пришлось направить все свои усилия на достижение финансовой стабилизации с минимумом изменений в производственных отношениях.

Но Салазар, конечно же, понимал, что его усилия по упорядочению финансов не могут дать стойкого положительного эффекта в условиях хаоса, царившего тогда в Португалии. Достижение сбалансированности бюджета — это лишь часть перестройки, «революционной реформы», которая необходима стране. Его план такой «эволюционной революции» был принят, и в 1932 году Салазар стал премьер-министром с неограниченными полномочиями, которого уже через несколько лет стали называть «спасителем отечества» и «архитектором португальского чуда».

Впоследствии Салазару предлагали стать президентом республики. Он мог бы либо сочетать посты президента и премьера, либо упразднить должность президента, как это сделал Гитлер. Но Салазар отказался от этого предложения, и до конца его правления президент играл в стране лишь представительскую роль, премьер оставался всевластным диктатором.

Основой нового режима в Португалии стала разработанная Салазаром концепция «Нового государства», о которой можно прочитать, например, в книгах Г.Н.Коломийца «Очерки новейшей истории Португалии» (М., 1965) и Р.М.Капланова «Португалия после второй мировой войны» (М., 1992). Некоторые её положения будут освещены ниже.

Сама личность Салазара поражала своей необычностью. Диктатор жил в скромной квартирке и вёл уединённый и аскетический образ жизни. Утром он завтракал в одиночестве, затем работал с документами, после чего совершал одинокую прогулку. После обеда снова — документы, прогулка, ужин и отход ко сну.

Ведя жизнь «политического отшельника», Салазар даже редко проводил заседания совета министров, принимал министров поодиночке, а часто даже ограничивался чтением их отчётов и передачей им письменных указаний. «К сожалению,есть много вещей, которые могу делать только я один». И он требовал исполнения своих распоряжений. «Я знаю, чего хочу и куда идуВремя от времени я информирую страну о своих решениях и предположениях. Граждане могут предположения обсуждать и присылать свои возражения, но моим приказам они обязаны подчиняться».

Естественно, что такая работа премьера за всё правительство требовала от него напряжённейшего труда. Те, кто видел, как он работает, искренне говорили: он жертвует собой ради блага Португалии. Салазар не только не был замешан в коррупции, воровстве государственных средств, но и часть своего должностного оклада возвращал государству, по его мнению, нуждающемуся в средствах. Этот его не показной, а естественный аскетизм был, видимо, одной из главных причин популярности в народе диктатора, политика которого, казалось бы, исключала саму возможность популярности.

В отличие от Гитлера или Муссолини, Салазар не любил публичных выступлений и митингов, его главными интересами оставались научные. Но и ими пришлось пренебрегать ради государственных дел. Естественно, что и культ личности Салазара был не таким явным, как у других диктаторов.

Если в Италии говорили «Дуче всегда прав», то Салазар любил повторять: «Бухгалтерия всегда права». Он предпочитал убеждать не пылкими речами, а экономическими расчётами и цифрами. Противники диктатора утверждали, что у него нет сердца, он презирает свой народ. «Нами руководит человек, не способный ни понимать, ни чувствовать, как мы, не знающий наших желаний, не обладающий ни достоинствами, ни недостатками нашей нации…»

Да, многие удивлялись такому несоответствию: руководит нацией, упивающейся красноречием, человек, не склонный к ораторству. Управляет государством, опираясь на армию, штатский, всего лишь преподаватель университета. Народ, всегда мечтавший хорошо пожить, отличающийся больше формальным благочестием, чем искренней верой, и любящий богатство, возглавляет глубоко верующий аскет. Выражает мнение народа страстного, склонного к щёгольству, высоко ценящего женскую красоту, человек, никогда не знавший ни страсти, ни гнева, ни личных амбиций, ни тем более любовных приключений. Это чудак, закрывшийся в своей башне из слоновой кости и более всего ценивший тишину рабочего кабинета, а из всех женщин предпочитающий общаться лишь со своей экономкой, прислуживавшей ему ещё в студенческие годы (ходили, правда, слухи, будто они заключили тайный брак). Португальцы — прирождённые виноделы и, следовательно, любители выпить, Салазар не пил (и не курил). Вообще Салазар по складу личности мало походил на португальцев. Те сентиментальны и экспансивны (сам диктатор отмечал ещё, что они ленивы), а он холоден, рассудителен, не склонен к фантазиям и деятелен. Иными словами, Салазар — это антитеза португальца, и тем не менее его режим был необычайно прочен, да и за рубежом он менее других диктатур вызывал неприятие. Про Салазара иной раз говорили: «этот диктатор готов изнасиловать свою страну, чтобы её спасти».

Но этот кабинетный диктатор вовсе не был человеком не от мира сего, при всех странностях своего образа жизни он тонко чувствовал политическую ситуацию и зорко следил за происками своих противников, которых было немало, и всегда успевал обезвредить их, предупредить их заговоры. Устраивали на него и покушение, но оно не удалось. Ему приходилось наносить удары и по левым, и по правым, и каждый раз он делал это своевременно, с точки зрения сохранения режима. Салазар никогда не покидал Португалию, став по совместительству министром колоний, не ездил ни в Африку, ни в Индию, и даже три его встречи с Франко прошли возле границы двух стран. В общем, при всех его странностях, это был политик высокого класса, что и объясняет его удивительное политическое долголетие.

Уже упоминавшийся Жак Жоржель отмечает, что если личности Салазара посвящены сотни страниц в книгах и статьях, то о сущности салазаризма известно крайне мало.

Салазар был убеждён в том, что либерализм, рассматривающий человека вне его связей с семьёй, обществом и государством, как и соответствующее ему юридическое понятие о безграничной свободе предпринимательства, безнадёжно устарели, это показал, в частности, мировой кризис конца 20 — начала 30-х годов. Но и полное огосударствление экономики, с подавлением частной инициативы (как это было, по его мнению, в СССР), также не отвечает требованиям современной экономики.

Английский исследователь Мартин Кейман посвятил исследованию режима Салазара большую часть своей книги «Революция и контрреволюция в Португалии» (Kayman, Martin. Revolution and counterrevolution in Portugal. L., 1987.) По его мнению, этот режим возник в обстановке, когда усилия республиканской власти построить в стране капитализм, способный конкурировать на мировой арене, потерпели неудачу, а организации рабочего класса и других трудящихся слоёв общества были слишком слабы, чтобы направить развитие Португалии по пути к социализму. В этих условиях режим Салазара оказался востребованным верхушкой португальского общества, ибо он выступил как единственная жизнеспособная идеология, пригодная для того, чтобы наладить сотрудничество труда и капитала, обеспечить стабильность в государстве и обуздание инфляции, а этого население, уставшее от роста цен, бесконечных политических стычек и переворотов, жаждало больше всего.

На мой взгляд, наиболее полную характеристику взглядов Салазара даёт французский исследователь Кристиан Рюдель в своей книге «Свобода цвета гвоздик», написанной уже после «революции гвоздик» в Португалии. (Rudel, Christian. La liberte couleur d,oeillet. Paris, 1980.)

Главным в теории Салазара было понятие нации, его национализм был надклассовым и требовал централизации и авторитарного государства. Надклассовый характер государства может быть достигнут тогда, когда наёмные работники и работодатели (то есть все «производители») объединены в корпорации. Ради блага нации государство должно влиять на экономическую жизнь, но не непосредственно командуя производством, а выступая в качестве верховного арбитра, когда в корпорациях не удавалось достичь согласования интересов разных слоёв общества. Цель своего правления Салазар видел в том, чтобы возродить блеск и величие Португалии как колониальной империи. (Салазару удалось довольно широко освоить богатства колоний, чего так и не смогли добиться ни монархия, ни республика.)

Согласно конституции, принятой в 1933 году, Португалия объявлялась «унитарной корпоративной республикой». Власть формально осуществляли президент и государственный совет, а по существу — премьер-министр с диктаторскими полномочиями, который сам назначал министров (поэтому про него говорили, что он — «президентствующий премьер»). Национальное собрание (парламент) было совещательным органом. (Сам Салазар говорил, что ему достаточно небольшого парламента — совета министров.) Была создана и Корпоративная палата, которая включала представителей местных властей и религиозных организаций, промышленников, торговцев и деятелей культуры. Этот орган мог обсуждать проекты законов, которые потом передавались на рассмотрение Национального собрания. Избирательными правами пользовались люди состоятельные и грамотные (женщины — не менее чем с дипломом средней школы).

По мнению Салазара, моральное единство нации можно обеспечить, опираясь на ещё живущие в народе ценности, руководствуясь лозунгом «Бог, отечество, семья, труд».

По его мнению, португальцы убеждены в ценности и необходимости высшей духовности, и на этой основе можно сплотить нацию и обеспечить религиозный мир. Салазар был верующим католиком, но и в его устах ссылка на Бога звучала лишь как способ легитимации, оправдания своей власти: «Я верю в Провидение, которое помогло мне стать фюрером моего народа». Но это выглядело скорее как обычное приспособление Священного Писания к нуждам политиков с учётом особенного сильного влияния Церкви в Португалии, христианство здесь только прикрывало цезаризм.

Салазар провозгласил основой Нового государства португальский национализм, потому что, «во-первых, это самый ясный императив нашей истории, во-вторых, это источник прогресса и социального подъёма, в-третьих, живой пример для всех континентов, служащий интересам всего человечества».

Важное место в концепции Нового государства отводилось семье. Семья, по Салазару, это та среда, в которой человек рождается, воспитываются поколения, формируется маленький мирок привязанностей; это источник моральных ценностей, вдохновляющих человека в повседневной борьбе за хлеб насущный; словом, это то, без чего человеку было бы трудно прожить. Салазар считал, что зарабатывать на жизнь семьи должен муж, а дело жены — вести домашнее хозяйство и воспитывать детей. Правда, он не говорил о гарантиях достаточного заработка мужа для обеспечения безбедной жизни семьи, что для большинства португальцев оставалось недосягаемой мечтой.

В отличие от других экономистов, которые рассматривали труд лишь как один из факторов экономической жизни, Салазпар утверждал, что труд — это и право гражданина, и его обязанность. Благодаря труду бедные не умрут от голода, богатые не будут жить за счёт труда бедных. Труд, созидающий богатство нации и процветание народа, — это дело чести и славы. Поэтому необходима дисциплина труда, а «право на лень» — это путь в рабство голода и нищеты.

Став всевластным премьером, Салазар открыто изложил свои политические взгляды. С особой силой он обрушился на либерализм и парламентскую демократию, которые являются для него источником хаоса, ареной борьбы партий, растаскивающих государство по частям ради своих корыстных интересов.

Мы, — говорил Салазар о своей партии, — не народники, не демократы, не либералы, мы — антикоммунисты, авторитаристы и интервенционисты (сторонники вмешательства государства в экономику и другие сферы жизни общества). Либерализм в абсолютном смысле не существует и никогда не существовал, с философской точки зрения это бессмыслица, а с политической — ложь. Он не способен гарантировать даже те свободы, которыми себя обосновывает. Парламент, в котором идёт борьба партий, пренебрегает национальными интересами. В такой системе искажается представление об управлении страной, происходят деградация власти и отравление народного сознания. Там, где появляются либерализм и парламентаризм в более или менее цельном виде, наступает развал, государство гибнет, и на обломках государственности возникают диктаторские режимы, призванные восстановить порядок. Мы хотим возвысить человека, образовать и защитить его, вырвать из рабства у плутократии. «У нас есть Палата, но нет парламентаризма» с его пустыми дискуссиями, групповщиной, борьбой за власть, которой победители не могут разумно распорядиться.

Но надо понимать, что управляют государством не массы, а элита, выражающая интересы нации. Индивид не имеет права выступать против воли национального коллектива. «Я не верю в систему выборов, в одобрение избирателями, потому что индивидуальный голос не учитывает людского разнообразия. Я не верю в равенство, верю в иерархию. Люди должны быть равны перед законом, но опасно распространять этот принцип на политическую власть».

Суверенитет принадлежит нации, а не народу. Нация — это не только ныне живущий народ, население страны, а неопределимая сущность, продолжающаяся через века жизнь португальцев, их материальная и моральная вотчина. Обеспечение жизни нации в таком понимании — высший интерес, которому должны быть подчинены все остальные. Для обеспечения этого высшего интереса и существует государство, власть, организующая общественную жизнь, конкретно — «Новое государство», созданное Салазаром. «Всё для нации — и ничего против нации» — вот закон жизни государства. Всё антинациональное должно беспощадно подавляться, потому что это — атака индивидуумов на высший коллектив. Салазар осуждал коммунизм даже не столько за его планы переустройства общества на социалистических началах, сколько за космополитическую интернационалистическую идеологию. Он был убеждён в том, что «враги Нового государства — враги нации». А государство олицетворяет премьер-министр, вождь нации.

Салазар утверждал, что собственность, капитал и труд в равной мере нужны для развития нации, каждый из этих элементов должен выполнять свою функцию в жизни государства.

Создавая видимость классового мира, Салазар издал в 1936 году «Хартию труда», во многом повторявшую аналогичный документ Муссолини. В Португалии создавались корпоративные организации трёх типов: национальные синдикаты (вроде «фашистских профсоюзов»), гильдии для промышленников и торговцев и три ордена — для врачей, адвокатов и инженеров. Для всего самодеятельного населения (кроме государственных служащих, лиц свободных профессий и крестьян) членство в этих организациях было обязательным. Эти корпорации были объявлены наследием средневековых цехов. Португальский корпоративизм, в отличие от итальянского, основывался не на огосударствлении корпораций, а на принципах якобы свободных ассоциаций, которые призваны были учитывать не только материальные, но и культурные интересы своих членов. Корпорации обладали правами юридического лица.

Забастовки были запрещены, но так же запрещались и локауты, которыми предприниматели прежде наказывали бастующих рабочих. Профсоюзы и политические партии, кроме правящей (хотя Национальный союз считался не партией, а как бы общегосударственным клубом единомышленников), были распущены. Государственным служащим вменялось в обязанность быть членами Национального союза. От них требовалась подписка в том, что они не состоят ни в политических партиях, ни в масонских ложах. Корпорации фактически служили целям контроля над рабочими со стороны предпринимателей и государства. Рабочему, не состоящему в профсоюзе, найти работу было почти невозможно. Вся сфера труда находилась под контролем министра по делам корпораций и социального обеспечения. Но неквалифицированные рабочие (а таких было большинство) корпоративной системой не были охвачены.

Интересы крестьян должны были представлять Народные дома — корпоративные организации, объединяющие «всех земледельцев» — от батрака до помещика. Членство в них было обязательным для крестьян-владельцев земли. Эти организации использовались властью для привлечения крестьян к выполнению общественных работ — за незначительную плату или вовсе бесплатно. Такие же корпоративные организации — дома рыбака, разные гильдии, федерации, жунты и пр. устраивались и в других отраслях хозяйства в интересах монополий. В то же время они брали на себя функции организации досуга своих членов и проводили различные культурные мероприятия, можно сказать, впервые в истории Португалии.

Корпоративизм составлял сущность салазаризма, его называют «великой идеей режима». Сам Салазар разъяснял, что демократия, подверженная страстям и движениям большинства, ставит политику выше жизни; либерализм, призывающий наживаться, создавать богатства любой ценой, отдаёт предпочтение экономике над социальным началом; социализм, призывающий разделить созданные богатства и устроить общество по законам разума, возвышает социальное начало над экономикой. Это всё ошибочные подходы. Единственно правильный путь — это корпоративизм, который возвышает человека и соблюдает достоинство, конституционный новый порядок, создаёт национальную общность, отливает нацию в форму Государства, формирует активное сознание нашей солидарности на земле, в работе, в жизни, то есть в отечестве — нашей вечной семье.

Примечательно, что эта идея была воспринята в Португалии как нигде положительно, потому что она опиралась на глубинные народные традиции. В Португалии в Средние века были особенно широко распространены корпорации, гильдии, братства и пр., в Лиссабоне их следы отмечены ещё в XIV веке. В гильдиях ремесленников состояли и мастера, и ученики. Гильдии были не просто экономическими организациями, а образом жизни. Когда Салазар провозгласил корпоративизм основой режима и сущностью осуществляемой им «экономическо-социальной революции» (он также называл её «корпоративной революцией»), в Лиссабоне прошла (без усилий со стороны власти) демонстрация в его поддержку, в которой приняли участие более ста тысяч человек.

О том, что идея корпоративизма в Португалии была жива и в конце XIX, и в XX веке, свидетельствует и португальская художественная литература, в частности, роман известного писателя-коммуниста Антонио Алвеса Редола «Яма слепых», действие которого происходит в 1891 году, за 35 лет до появления Салазара в правительстве.

Герой (или, если угодно, антигерой) романа богатый помещик Диого Релвас, критикуя сторонников индустриализации Португалии, которые предлагали меры по либерализации общественной жизни страны, говорил в своём выступлении на собрании землевладельцев:

«Они совершают эти безумства, потому что безумны. Они идут к пропасти, потому что слепы. Но нас они к яме слепых и безумных не увлекут. Пусть они оставят деревню в покое, пусть она живёт своей буколической жизнью, мирно, как учит людей сама земля. Пусть хозяин и раб будут одной семьёй, людьми одной крови.) Пусть деревенская кровь продолжает быть кровью и плотью Бога, потому что из деревенских рук мы получаем хлеб и вино… Никогда холодная сталь машины не заменит нам Всевышнего… Никогда не заменит она нам крестьянина и ту роль, что он играет в жизни нации…»

Примечательно, что и крестьяне воспринимали эту идею вполне сочувственно.

Релвас ведёт в газетах кампанию по разоблачению мошенничества в акционерных обществах — «настоящем омуте, в который индустрия надеется затянуть сельское хозяйство…» Эти АО часто подвергались банкротствам, жертвами которых становились доверившиеся им акционеры. Он прямо говорит о своём отрицательном отношении ко всему, что связано с индустрией и финансовыми махинациями, ко всем сферам жизни, где царит продажность:

«Сегодняшние короли — это промышленники… Ненавижу финансовый синдикат, который порождает хитрость, хитростью держится на этом свете и умирает от правды, таща за собой на тот свет людей благородных, поверивших этим мыльным пузырям. Конечно, политикам это по нутру. Они нуждаются в тёплых местах во всех советах… Достаточно какой-нибудь иностранной компании предложить главным акционерам хорошее положение в её правлении и… Прощай, патриотизм!».

Не лучшего мнения Релвас и о народных избранниках:

«Если парламент годен только для того, чтобы раздувать уже горящий костёр, то ему крышка. Когда на моей земле какая-нибудь посевная культура не даёт всходов, я заменяю её другой. И если либерализм нам не годен, долой его».

На возражение, что либерализм принёс стране некоторую пользу, Релвас отвечает:

«Но теперь дерёт с нас три шкуры и за то, что дал, и за то, что имели и без него, и ведёт нас к хаосу… Нам необходима абсолютная монархия. При серьёзной хвори нужны серьёзные лекарства… Если мы колеблемся и идём на сделки, то скоро будем на помойке».

Не убеждает его и довод: «Мы же живём в Европе». Релвас предлагает радикальное решение вопроса:

«Но мы же можем размежеваться с ней… Установить на Пиренеях санитарный кордон».

Выступления героя романа понравились королю Португалии, и он вместе с королевой и принцем посещает имение помещика, «который представлялся ему куда более разумным, чем многие его министры». В беседе с латифундистом король говорит, что страна нуждается в индустрии, на что Релвас отвечает:

«Я сам связан с индустрией. Но в таком случае для заводов должны быть отведены определённые зоны… это единственная возможность уберечь сельское хозяйство».

Король говорит, что такое решение не будет популярным. Релвас возражает:

«Настоящее правительство не может быть популярным… Управлять страной в соответствии с желаниями черни — значит опускаться до уровня низов. Я слишком люблю тех, кто мне служит, чтобы допустить подобное безумие».

Король, ощущающий давление международного финансового капитала, обречённо говорит:

«Живя в Европе, мы должны покориться…».

Релваса это не убеждает:

«Поставьте Португалию вне Европы, и тогда, возможно, мы поймём, что разум на нашей стороне. Подлинной Европой можем быть мы».

И он произносит речь о притязаниях «эгоистичной и хищной Европы, в которой уже бродили идеи социализма», стали повсеместными забастовки, к тому же коварный союзник — Англия вступила в торг с Германией, чтобы предложить ей португальские колонии в Африке в обмен на нерушимость границ в Европе.

Покушение, жертвами которого стали король и принц, ещё раз убедили Релваса в том, что «либерализм — модель нам чуждая и непригодная для португальской действительности… нам нужна диктатура, и серьёзная… страна нуждалась не в прочности власти, а в её силе, без которой нет ни созидательного труда, ни душевного покоя».

А что делало правительство нового короля? «Вместо того, чтобы выслать за пределы страны всех подозреваемых в насилии, оно распахнуло двери тюрем с политическими заключёнными» и убийцами короля, вроде бы сама корона прощала преступление и даже оправдывала его. В довершение всего в той провинции, где вёл хозяйство Релвас, возникает Ассоциация землекопов (это высококвалифицированные работники в сельской местности, проводящие гидротехнические работы на поливных землях), и крестьяне «вместо рабочего дня от восхода и до захода солнца» требуют двенадцатичасовой рабочий день, и за большие деньги. Они не понимают, что это разорит землевладельцев, а значит, оставит без заработков и самих крестьян.

Словом, всё рушится, и нужны меры по «подмораживанию» Португалии. Релвас умирает, не в силах примириться с новой действительностью. Его внук, заступивший место деда, проклинает безумный и неблагодарный мир, который забыл, чем обязан Релвасам, «и отказывался следовать за ними в средневековый рай».

Как видим, идеи внеклассового, национального строя были в ходу и среди помещиков, и в крестьянских массах. Правда, с течением времени энтузиазм по поводу корпоративного государства угасал, потому что обещанный строй, основанный на справедливости, так и не наступил. Но идея корпоративизма сыграла свою роль. О том, что Салазару удалось в известной мере соединить диктатуру с либеральными ценностями демократического Запада, касавшимися свободы личности, свидетельствует, в частности такой факт.

Исследователи португальской литературы отмечают, что во время правления Салазара литературная жизнь в стране «била ключом». Да, существовала цензура, и довольно жёсткая, о многих явлениях общественной жизни писателям приходилось говорить эзоповым языком. Но достаточно почитать книги наиболее известных португальских писателей XX века, чтобы составить представление о том, что было можно обсуждать публично и что нельзя.

Выдающийся португальский писатель Фернандо Намора — художник с мировым именем. Родился он в маленьком городке, по профессии врач, много лет практиковавший в сельской местности, так что деревенскую жизнь знал не понаслышке. Впоследствии он работал врачом в онкологическом институте в Лиссабоне, и со столичной жизнью был тоже хорошо знаком.

В романе Наморы «Ночь и рассвет», вышедшем в свет в 1950 году, показана жизнь крестьян в португальской провинции. В нём открыто говорится о голоде, нищете, невежестве, забитости, бесправии крестьян, их тяжёлом труде, о том, как помещики сгоняют их с земли, описывается опасный промысел контрабандистов. Правда, это было уже послевоенное время, когда режим Салазара вынужденно смягчился. Но тот же Намора ещё в 1938–1943 годы выпустил два сборника стихов, романы «Семь частей света» и «Огонь в тёмной ночи», повесть «Ночлежка», где он уже показал себя как писатель — приверженец неореализма, и рассказывал о нелёгкой жизни и крестьян, и бродяг, и цыган, и проституток, вообще «униженных и оскорблённых».

А вот буквально несколько строк из романа Наморы «В воскресенье, под вечер…», написанном в 1961 году. Герой романа со своей возлюбленной попадают в район столичных трущоб, и их взору представляется такая картина:

«Жалкие лачуги, сколоченные из старья и отходов, халупы… Люди и куры, и голуби, и тряпьё, и мебель, сколоченная из досок, уже отслуживших своё, и не раз, мешанина из гама и зловония».

В романе Наморы «Живущие в подполье» есть и сцены избиения полицейскими противников режима, и описание хитрых приёмов, с помощью которых следователи тайной полиции завлекали в ловушку пойманных революционеров, заставляя их выдавать секреты подпольных обществ.

Выше я цитировал роман Алвеса Редола (также хорошо знавшего жизнь и в провинции, и в столице) «Яма слепых». Другой роман Редола «Полольщики» тоже представляют жизнь португальских крестьян отнюдь не праздником. А эти книги не только выходили в свет, но и получали престижные литературные премии. Значит, видимо, не таким уж тяжким был гнёт режима Салазара над творческой интеллигенцией. А простой народ, который не лез в политику, ощущал его в ещё меньшей степени. Но и благосостояния народу, особенно крестьянству, режим не принёс, по крайней мене в первые четверть века. Впрочем, португальцы благосостоянием и прежде не были избалованы, и потому переносили привычные лишения без особого ропота.

Некоторые исследователи называют корпоративизм гениальным синтезом христианства, португальских традиций с элементами либерализма, ограниченного рамками крепкого государства.

Всего было объявлено о создании 11 корпораций, охватывавших разные сферы жизни общества — от сельского хозяйства до туризма. Но до 1956 года они практически не работали, а часть из них так и не вышла из периода организации до конца существования режима диктатуры.

Салазар не механически копировал порядки, установленные Гитлером и Муссолини. Салазаризм объединяли с фашизмом такие черты, как сильная власть, неприятие либеральной демократии, национализм, стремление к общественному порядку. Но этот строй был не тоталитарным, а авторитарным, не языческим, а «христианским». Фашизм опирался на прямое насилие, не ограниченное моральными нормами, фашистское государство было всеохватывающим. Салазаризм считался с моральными нормами, его законы были более мягкими, государство в личную жизнь граждан не вмешивалось. В Португалии не было массового фашистского движения, откровенно фашистские организации Салазар распустил.

Так, движение национал-синдикализма, возникшее в начале 20-х годов в Португалии и сходное с испанской Фалангой, провозглашало своё неприятие капитализма и необходимость революции с целью обуздания хищнической политики капиталистов. Национал-синдикалисты, носившие, как и испанские фалангисты, голубые рубашки, критиковали режим Салазара за его умеренность, отсутствие радикальных мер по переустройству общества. Салазар не стал сразу запрещать это движение, а постарался расколоть его. Более умеренных членов движения он вовлёк в свою партию, и они впоследствии составили костяк аппарата португальских корпораций. А уже непримиримых национал-синдикалистов он арестовал, и в дальнейшем это движение могло существовать только как небольшая полуподпольная секта, не имевшая влияния ни в образованном обществе, ни в народных массах. Поэтому упоминавшийся выше Пейн делает важный вывод: «Фашизм в Португалии потерпел полное поражение» (указ. соч., с. 177). И другие исследователи согласны с тем, что в Португалии не было массовой базы для фашизма. Они полагают, что у режима Салазара гораздо больше общего с авторитарными диктатурами в странах «третьего мира» — правлениями Насера в Египте, Каддафи в Ливии, Сукарно в Индонезии, Нкрумы в Гане.

По мнению Пейна, возможности победы фашизма в Португалии были значительно меньшими, чем даже в Испании. Крестьянское население было мало способно к мобилизации, угроза левого рабочего движения практически отсутствовала. В Германии реваншистские настроения подогревались ощущением унижения итогами первой мировой войны, а Португалия участвовала в войне на стороне Антанты и оказалась в числе победителей.

Сторонники Салазара, отвергавшие своё родство с итальянским фашизмом и резко отрицательно относившиеся к нацизму, были организованы, они носили зелёные рубашки, брюки цвета хаки и пояс с начальной буквой имени диктатора «S». Существовал полувоенный Португальский легион.

У Национального союза была своя молодёжная организация, охватывавшая подростков (от 10 лет) и юношей. Точнее, это была система из четырёх организаций, каждая для детей определённого возраста. Просто мальчик, подрастая, как бы последовательно переходил из младшей группы в старшую.

Террор в Португалии не был массовым, в известной мере соблюдались права и свободы граждан. Считалось, что человек, не выступавший против власти, мог пользоваться всеми демократическими свободами.

Многое другое отличало Португалию Салазара от нацистского и фашистского режимов Германии и Италии. В стране отсутствовали воинствующий расизм, антиинтеллектуализм, иррационализм, агрессивность во внешней политике. При Салазаре в стране господствовал национализм, но «внутренний», не ставивший целью завоевание «жизненного пространства», как в Германии, или приобретение новых колоний в Африке, как у итальянцев. (Салазар осуждал агрессию Италии против Абиссинии). Салазару были чужды планы завоевания колоний, расширения империи. Империя у него уже была, и достаточно было сохранять уже ранее завоёванное.

Но зато удерживать ранее приобретённые колонии Салазар считал долгом Португалии, и он оправдывал такую политику моральными и просветительскими соображениями:

«Мы верим, что существуют расы упадочнические и отсталые, и наша миссия заключается в том, чтобы приобщить их к цивилизации, вовлечь в семью человечества. Мы имеем право на колонии, эту вотчину португальцев, которые проливали свою кровь на землях пяти частей света».

Муссолини и Гитлер развивали экономику и проводили социальную политику, имея целью подготовку к войне. Даже Франко, строя планы развития экономики, первоначально мечтал о создании могущественных вооружённых сил. Салазар же в основном рассматривал экономику как средство достижения мирных целей, хотя и заботился о поддержании боеспособности армии, чтобы удерживать колонии.

Понимая необходимость промышленного развития страны, Салазар в 1933 году издал закон об индустриализации Португалии, предусматривавший и строительство современных промышленных предприятий. Тогда разработанный план в основном остался на бумаге, потому что частный капитал не шёл в промышленность, а государство не могло выделить для этого достаточных инвестиций. К тому же Салазар, говоря о необходимости индустриализации, в то же время видел и её отрицательные (как он считал) стороны. Его идеал, утверждают исследователи, был близок к идеалу Ганди. Мечта Салазара — быть пастырем народа земледельцев, бедных, но стремящихся к святости, которых надо защитить от соблазнов современной цивилизации, поскольку он знает, насколько они опасны для веры и для души. Индустриализация — значит и урбанизация, рост рабочего класса, а это может разрушить стабильность того общества, которое диктатор создавал. Салазар был не только антилибералом, но в некоторых отношениях и антикапиталистом. Примечательно, что когда ему доложили, что в португальской колонии Анголе нашли месторождения нефти, он воскликнул: «Какая жалость!»

Объективно Салазар создавал условия для крупного промышленного капитала, но делал это тогда, когда класса крупных капиталистов в Португалии ещё не существовало. Это дало основание некоторым исследователям охарактеризовать его режим как «капитализм без капиталистов».

Более детальный план развития страны на 1935–1950 годы предусматривал проведение общественных работ, в основном по ирригации и строительству автомобильных дорог. Это помогло создать довольно большое число рабочих мест, в чём очень нуждались тогда широкие слои населения.

Предпринимала власть и «битвы за урожай», в основном нацеленные на увеличение производства пшеницы, что было необходимо для решения продовольственной проблемы и улучшения платёжного баланса страны. Рекордный урожай зерновых 1934 года составил 650 тысяч тонн, тогда как в 20-е годы он не превышал 400 тысяч тонн. Но в целом эти «битвы» не дали большого результата, так как помещики, пользовавшиеся имевшейся в изобилии дешёвой рабочей силой, не хотели вкладывать средства в повышение плодородия почв и во внедрение механизации сельских работ.

Во время второй мировой войны Португалия заявила о своём нейтралитете, ибо если бы она выступила на стороне держав оси, то сразу же потеряла бы свои колонии. И обе воюющие стороны были довольны тем, что нейтральная Португалия не присоединилась к числу противников. Но уже с 1942 года на Азорских островах, принадлежащих Португалии, создаются военные базы Англии, а затем и США.

После войны Салазару пришлось менять политику, чтобы хотя бы по видимости встать в ряд демократических государств. Как Франко в Испании отрёкся от Фаланги, которую на западе считали фашистской партией, так и Салазар «спрятал в шкаф» свои диктаторские идеи и стал подчёркивать свою приверженность обеспечению прав человека, но с определёнными оговорками.

Салазар не уставал повторять, что власть и свобода несовместимы. Там, где побеждает одно из этих начал, другому нет места. Только власть, государство могут гарантировать свободу. Власть необходима, а свобода возможна. Власть — необходимый корректив плохих законов и народного невежества.

По поводу власти Салазар мог бы прочитать целую поэму:

«Власть — это факт и необходимость. Она не исчезает и при её смене, а просто переходит в другие руки. Она есть и право, и обязанность. В семье, в школе, в церкви, на предприятии, в синдикате, в казарме, в государстве власть никогда не существует для самой себя, а всегда о других. Она не чья-то собственность, а бремя».

Салазар убеждал мир, что в Португалии нет языческой диктатуры, здесь общество остаётся христианским, это и есть христианская демократия. Но в Португалии нет и подчинения человека государству от рождения до смерти, как это было, по мнению Салазара, в СССР или в Германии при Гитлере.

Салазар выступал против открытия двери для иностранного капитала, стремившегося овладеть всеми ключевыми отраслями экономики Португалии. Он отказался принять и план Маршалла, с которым большинство стран Западной Европы связывало надежды на быстрое восстановление разрушенной экономики. В то же время Салазар всячески показывал, что стремится поддерживать хорошие отношения с США и Англией.

Эти его манёвры имели успех. В 1949 году Португалия вступила в НАТО и стала как бы равноправным членом западного сообщества. А в 1955 году её приняли в ООН.

В 1953 году в Португалии был разработан план национального развития, разбитый на три пятилетки, и все 50 — 60-е годы экономика страны росла в среднем на 4,5 процента в год, а промышленное производство — ещё быстрее. К 1962 году оно выросло по сравнению с 1953 годом почти в два раза, а к 1969-му — примерно в четыре раза. За десять лет валовой национальный продукт на душу населения удвоился. Португальская валюта укрепилась, золотой запас страны вырос и уже обеспечивал 50 процентов денежной массы. Если прежде Португалия была должником Англии, то к концу правления Салазара она стала кредитором Альбиона.

По всем формальным показателям режим Салазара достиг заметных успехов. Уже упоминавшийся Шмитер провёл сравнение процессов экономического и социального развития салазаровской корпоративной Португалии и демократических Ирландии и Греции, находившихся примерно в одном с нею исходном положении. И это сравнение не по всем показателям было в пользу стран демократии.

Шмитер считал, что в мире существовали четыре основных типа корпоративизма.

Первый — это социально-христианский, ведущий начало от посланий римских пап Льва XIII и Пия XI.

Второй — авторитарный, бюрократический, националистический и секулярный, теорию которого разрабатывали идеологи итальянского фашизма.

Третий — парламентский, буржуазно-солидаристский, вроде теорий известного идеолога кооперации, французского профессора политической экономии Шарля Жида, который рассчитывал на преобразование капитализма в социализм через развитие кооперативного движения. К этому направлению принадлежали также Леон Буржуа и Эмиль Дюркгейм.

Четвёртый — «крайне левый», социалистический, синдикалистский, прослеживаемый от Сен-Симона (которого можно по праву называть первым корпорационистом). К нему принадлежат, по Шмиттеру, Жорж Сорель, Григор Штрассер, лидер английских поклонников фашизма Мосли, Троцкий и, вероятно, Сталин.

Португальский корпоративизм в идеологии основывался на социальном христианстве. Но по способу управления он тяготел к авторитарному, бюрократическому и националистическому «интегрализму». Такой строй не мог возникнуть сам собой, его надо было внедрять «сверху» и на основе заранее выработанной концепции.

Несмотря на известные успехи в экономике, Португалия и в начале 60-х годов всё же оставалась самой бедной страной в Европе. Сама бедность народа Салазара не смущала, он выступал с критикой извращённого, по его мнению, понимания богатства:

«Мы деформировали идею богатства, оторвали её от цели, заключающейся в том, чтобы поддерживать достоинство человеческой жизни. Мы превратили богатство в независимую категорию, не имеющую ничего общего ни с коллективным интересом, ни с моралью. Мы приняли ошибочный взгляд, будто предназначением индивидуумов, государств и наций может быть накопление благ, не принимая во внимание общественную пользу, принципы справедливости в их приобретении и использовании».

Рюдель, комментируя это высказывание Салазара, пишет:

«Несомненно, для Салазара, наследника долгого ряда поколений обездоленных крестьян, наследника бедного народа, наконец, наследника достойной уважения католической традиции строгости, богатства современных наций — это вредное явление. Повседневная погоня за богатством — это ошибка, которая не может привести ни к чему иному, кроме как к социальной катастрофе. К счастью, Португалия бедна, и она должна оставаться таковой. Но сможет ли она организовать лучшее распределение скромных ресурсов между всеми её сыновьями? Корпорации, которые обеспечивали такое распределение прежде, могут снова послужить этому. Салазар соединял аспект моральный с аспектом историческим: поскольку Португалия пережила многие столетия благодаря корпорациям и уцелела, почему их не возродить?

Эти его националистические демарши подкреплялись благосклонными высказываниями о корпорациях деятелей католической Церкви и многочисленных католических социальных мыслителей»

Чтобы яснее обозначить функции корпоративного государства, Салазар однажды провёл аналогию с государственным устройством Швейцарии, где федеральная власть не отменяет власти кантонов, которые являются как бы независимыми государствами. «В корпоративном государстве дела могут идти так же, только эти маленькие республики-корпорации образуются не на территориальной, а на функциональной основе. То есть люди объединяются не потому, что они проживают на одной территории, а потому, что они заняты одним видом деятельности». Но это несравненно лучше, чем строй либерализма с его борьбой между капиталом и трудом. И корпоративный строй лучше коммунизма, который вобрал в себя капитал и оставил трудящихся перед силой, по сравнению с которой они беспомощны и которая господствует более жестоко, чем прежний капитал.

Вряд ли рассуждения Салазара о правильном понимании природы и сущности богатства убеждали его соотечественников. К тому же Португалию и в начале 60-х годов отличали самая высокая на континенте детская смертность, а также смертность от туберкулёза, низкие доходы рабочих и крестьян, слабое развитие народного образования, что, впрочем, не сильно беспокоило Салазара. Он был убеждён в том, что грамотность, с одной стороны, благо, а с другой — несёт в себе возможность зла, поскольку порождает вольнодумство и всяческие соблазны. Главное для человека — чистота сердца и здравые мысли, на что и были обращены меры режима по воспитанию подрастающего поколения, во многом отданному в руки католической Церкви. Вот воспитанию студенчества Салазар уделял большое внимание, но в высшей школе учились почти исключительно юноши и девушки из состоятельных классов общества.

46 процентов населения оставались без медицинской помощи. Военный бюджет ещё оставался больше гражданского. В сельском хозяйстве было занято 40 процентов трудоспособного населения, в промышленности — 25 процентов. Внутренний национальный продукт на душу населения составлял всего две трети от низкого уровня Испании. Молодёжь эмигрировала за границу, численность населения Португалии не росла, а сократилась с 9,7 до 8,5 миллионов человек.

Некоторые стороны процесса экономического и социального развития Португалии за 70 лет профессор университета Пуатье Жак Маркадэ описал в своей книге «Португалия в XX веке» (Jacques Marcade. Le Portugal au XX-e siecle. Paris, 1988). Он делает вывод, будто салазаризм был мёртв уже в 50-е годы. Однако это, видимо, был несколько поспешный вывод. И корпорации всё же начали создаваться, и идеология режима изменялась в деталях, приспосабливаясь к переменам внутри страны и вне её. Постепенно преодолевалось отставание в экономике, во второй половине 60-х годов были сооружены прекрасный мост через реку Тежо (Тахо), механизированные причалы в морских портах, гидроэлектростанции и крупный нефтеперерабатывающий завод, отвечавшие самым высоким европейским стандартам. Развивалось судостроение, тоннаж морского флота удвоился, нефть перевозилась в супертанкерах. Получили развитие сети железных (в том числе электрифицированных) дорог, их протяжённость выросла с 3225 до 3617 километров. Но особенно быстро росла протяжённость сети автомобильных дорог — с 13 до 32 тысяч километров. По числу автомобилей на 100 тысяч населения Португалия сравнялась с Англией и Испанией. Производство электроэнергии (особенно на гидростанциях) выросло в 40 раз, благодаря чему снизилась зависимость страны от импорта нефти.

Необходимость подготовки кадров для растущей промышленности заставила власть уделить больше внимания народному образованию и провести форменный ликбез, и в течение нескольких лет доля неграмотных в общей численности населения сократилась с 75 до 40 (по другим данным — до 22) процентов.

Неизвестно, сознавал ли Салазар, что Португалия не сможет выйти из стагнации и осуществить модернизацию своими силами, не прибегая к сотрудничеству с транснациональными корпорациями, а новейшие технологии были только у них. Это СССР, раскинувшийся на одиннадцать часовых поясов, занимавший шестую часть земной суши и располагавший всеми необходимыми для индустриализации природными ресурсами, полностью сконцентрированными в руках государства, мог попытаться самостоятельно провести индустриализацию, и то эта задача оказалась для него страшно трудной, её решение потребовало от советских людей тяжких лишений и огромных жертв. А маленькая Португалия, с экономикой, в которой сохранялась частная собственность на средства производства и ещё преобладали мелкие, технологически отсталые предприятия, конечно, подобного подвига совершить не могла. Так что Салазар, возможно, несколько задержал, отсрочил колонизацию Португалии международным финансовым капиталом, но предотвратить её он был не в состоянии.

Возможно, Салазар продолжал бы свой курс на сохранение сложившихся в Португалии общественных отношений, но изменились условия в стране и в мире.

Экономический рост привёл к тому, что Португалия превращалась из аграрной страны в индустриально-аграрную, в ней росли и рабочий класс, и средний класс. В то время как верхи общества жили в роскоши, заработки и вообще уровень жизни даже квалифицированных рабочих не достигли предвоенного уровня. Несмотря на запрет, в стране всё чаще вспыхивали забастовки, порой становившиеся всеобщими. Даже верные правительству руководители псевдопрофсоюзов, начиная с 1942 года, стали говорить, что корпоративизм не принёс ожидавшейся социальной справедливости. А ведь власть повторяла свой лозунг: «Пока хоть один рабочий остаётся без хлеба, революция продолжается».

Кроме того, португальцы стали выезжать на заработки в другие страны Западной Европы и могли убедиться в том, что там уровень жизни значительно выше. Вступало в жизнь новое поколение, которое не помнило хаоса и голода начала 20-х годов, от которых тогда спас страну Салазар. В стране росла оппозиция его диктатуре.

Сильный удар по режиму Салазара нанесло возникновение национально-освободительного движения сначала в Анголе, а затем и в других заморских частях империи, покончившее с мифом о «единстве» Португалии и её колоний. Постепенно Португалия потеряла все свои заморские владения.

Одряхлевший режим пытался обновить корпорации и провёл ряд мер по улучшению социального обеспечения населения: были введены пенсии, страхование по болезни и в связи с увечьем на производстве, выплаты в целях охраны материнства и детства. Но это уже не могло спасти отживший общественный строй, а португальский «фюрер» не видел оснований для беспокойства.

В общем, Салазар оказался фигурой чудаковатой для диктатора. Чудным был и его конец. В 1968 году Салазар упал с шезлонга и получил инсульт (специалисты до сих пор спорят, что тут было первичным, а что вторичным). Говорят, что и этот несчастный случай явился следствием его аскетизма. Ткань на шезлонге, на котором он любил отдыхать, до того прогнила, что не выдержала тяжести тела диктатора. Салазар был частично парализован, даже его дыхание пришлось искусственно поддерживать. Но авторитет его в стране был так велик, что правящая элита не сразу назначила его преемника. Лишь когда стало очевидным, что управлять государством он уже не сможет, его отстранили от власти, но сделали это крайне деликатно. По уговору, министры посылали ему свои записки, якобы отчитываясь о своей работе, иногда ездили к нему и получали новые указания. Умер он в 1970 году, будучи уверенным, что по-прежнему управляет страной.

Хотя режим Салазара считался «самым стабильным в Европе», это была наименее успешная из всех попыток создания корпоративного государства. Исследователи отмечают, что он воплотил в жизнь главным образом отрицательные стороны этой идеи, обеспечивающие контроль над трудящимися со стороны власти и работодателей, и мало что сделал для подлинного приобщения широких слоёв народа к делам государства. Фактически в Португалии всеобъемлющей системы корпоративизма создано не было. Эта система не интегрировала различные «горизонтальные» организации буржуазии (торговые, промышленные ассоциации и пр.), общенациональные корпорации так и не были созданы. В реальной экономической жизни корпорации значили мало. В целом они служили интересам крупного капитала, который получил в них дополнительное средство давления на мелкое предпринимательство и наёмных работников.

Формально этот вывод правилен. Однако, на мой взгляд, справедливо и замечание Жоржеля, который упрекал современных авторов в том, что они судят о событиях, происходивших 30–50 — 80 лет назад, с точки зрения нынешнего понимания ситуации в мире. Но, по его мнению, деятельность Салазара следует оценивать с позиций того времени, и тогда выводы могут оказаться существенно другими.

Жоржель напомнил, что под влиянием мирового экономического кризиса в Португалии, а также вследствие ожесточённой конкуренции внутри страны, начиная с 1930 года, в условиях резкого падения цен, возникла прямая угроза полного развала экономики. В этих условиях корпоративизм оказался единственным способом спасения страны.

Что же касается скромных итогов попыток построения корпоративного государства в Португалии, то надо иметь в виду, что сам Салазар говорил: он вовсе не собирается «корпоративизировать» всю экономику. Свою задачу он видел в том, чтобы внедрить корпоративную идею в сознание народа и постепенно, по мере роста сознательности граждан, создавать условия для возникновения корпораций. А итогом этой работы должно было стать, с одной стороны, освобождение государства, «гипертрофированного и монструозного», от излишних функций, которые можно передать частному бизнесу. С другой стороны, надо было вписать систему корпораций в реальную жизнь людей, семейств, профессиональных интересов, вообще в жизнь общества. Корпорации не должны были расстроить экономику страны, а для этого рабочим и работодателям необходимо было ещё осознать, что их интересы не антагонистические, им нужна солидарность, а государство поможет поддерживать эти отношения солидарности, выступая арбитром в конфликтных ситуациях. Преемник Салазара на посту премьер-министра Марселу Каэтану также говорил, что Португалия — корпоративное государство ещё не в действительности, а в намерениях. Но сам же Каэтану писал:

«Без борьбы, без ущерба, без разрушений, португальские рабочие получили все те заслуженные блага, достижение которых очень дорого обошлось трудящимся и экономике в других странах».

Да, корпорации в Португалии вошли в реальную экономическую жизнь страны в ещё меньшей степени, чем в Италии, тут исследователи правы. Однако надо иметь в виду обстановку, в которой Салазар пытался их создать. Диктатор принял страну крайне бедную, отсталую, с почти совсем неграмотным населением. И он знал, что Португалия и останется надолго бедной страной. Тут даже при благоприятных условиях для такого дела, как заметный рост благосостояния народа, если не посягать на частную собственность, потребовались бы многие десятилетия. Только революция могла бы создать предпосылки для резкого ускорения этого процесса. В России такая революция произошла, пусть и на основе ложной идеи коммунизма. Однако наш опыт кровавой гражданской войны, проиллюстрированный ещё раз в ходе гражданской войны в соседней Испании, убедил португальцев в неприемлемости коммунистического подхода. И им была понятна дилемма, сформулированная Салазаром: трудящиеся могут стать причастными к делам государства либо следуя за коммунистами, которые внушают народам иллюзию, либо строя корпоративное государство, которое даст им хотя и не очень значительные, но ощутимые блага. Отвергая коммунистическую утопию, они автоматически становились сторонниками корпоративизма. Естественно, что Салазар считал коммунистов своими злейшими идейными врагами и сурово их преследовал (Генеральный секретарь Коммунистической партии Португалии Алвару Куньял неоднократно сидел в салазаровских тюрьмах, подвергался пыткам, и лишь в 1960 году ему удалось совершить побег из крепости Пенише вместе с группой других руководителей ПКП.)

Как отмечает Капланов, «салазаризм, сам многим обязанный чужеземным доктринам, оказал значительное идеологическое влияние на ряд родственных по духу политических систем», таких, как режим Виши в разгромленной немцами Франции или диктатура Варгаса в Бразилии.

По сути, корпоративные государства в Европе возникали только в странах традиционно католической ориентации. Франция, ещё с конца XVIII века, по сути, порвала с католицизмом и стала вполне светским государством. До своего поражения во второй мировой войне она избежала корпоративной революции, но уже режим Виши внимательно присматривался к опыту строительства корпоративных государств. В Италии католическая Церковь поддерживала идею строительства корпоративного государства. Франко в Испании также нашёл общий язык с Церковью. В католической Австрии идеи корпоративного государства начинали воплощаться в правление федерального канцлера и министра иностранных дел Энгельберта Дольфуса, одного из лидеров Христианско-социальной партии. Но он в 1934 году подписал так называемые Римские протоколы, поставившие политику Австрии в зависимость от фашистской Италии. Но в том же году он был убит сторонниками аншлюса, а вскоре Австрия была включена в состав германского Рейха. Но только в Португалии Церковь стала одной из главных опор режима Салазара. Там позиции католицизма были особенно сильны. Видимо, не случайно и знаменитое «Фатимское чудо» (когда Матерь Божия явилась трём португальским детям и говорила им о судьбах мира, — последняя из свидетельниц этого потрясающего события умерла совсем недавно) произошло именно в Португалии.

А в Германии, где также было немало католиков, противник христианства Гитлер навязал немцам некий эрзац религии и извратил идею корпоративного государства в расистском духе, создав пародию на последнее.

Когда-то мне довелось прочитать работу светского богослова Феликса Карелина, который объяснял разницу менталитетов романских и германских народов именно различием их религий (католицизма и протестантизма). Не стану вдаваться в богословскую сторону вопроса, отмечу лишь один момент в работе Карелина.

Когда испанские конкистадоры уничтожали американских индейцев, они пытались оправдать свои чёрные деяния тем, что коренные народы Нового Света — неполноценные. Однако римский папа отверг эти их оправдания и заявил, что индейцы — тоже люди, и их убийство является тяжким грехом.

Позднее английские разбойники стали вылавливать негров в Африке и поставлять их в качестве рабов на плантации хлопка, табака и кофе в Америке. Они перевозили невольников в трюмах судов в такой «тесноте и обиде», что до половины «живого товара» погибало в пути. Это нисколько не смущало английских дельцов, они считали гибель столь большого количества негров неизбежными издержками производства. Здесь принималась в соображение только денежная, коммерческая сторона вопроса, но в самих деяниях бизнесменов никто греха не находил. Ещё недавно я где-то прочитал, что один современный английский мыслитель заявил, что индейцы, конечно же, неполноценные люди, потому что они не понимают, что такое рынок и не приемлют культ денег.

Ясно, что при таком бесчеловечном (точнее сказать, человеконенавистническом) мировоззрении идея корпоративного государства у германских народов либо вообще не могла найти благоприятную почву, либо выродилась, как у Гитлера, в идею солидарности только немцев как избранного народа, призванного господствовать над всем остальным миром. Ведь она предполагает некое подобие братства и ставит во главу угла людскую солидарность (пусть хотя бы в противовес классовому подходу), и в сборище закоренелых индивидуалистов ей всегда будет неуютно.

Но вернёмся к Салазару. Он в меньшей мере, чем, например, Муссолини, говоривший об «авторитарной демократии», прибегал к демагогии, поскольку был убеждённым сторонником элитарности. Кредо Салазара можно выразить его же словами: «Считаю более срочным делом создание широкой элиты, чем научить всех людей читать, ибо большие национальные проблемы должны решаться не народом, а элитой».

Этот момент обстоятельно разобран в книге профессора Манчестерского университета Тома Галахера «Португалия. Интерпретация с позиций XXI века» (Gallagher, Tom. Portugal. A twentieth-century interpretation. Manchester, 1983). По его словам, элита Нового государства была построена строго иерархически, плебеям и социальным маргиналам доступ в её ряды был практически закрыт, немногие исключения лишь подтверждали общее правило. Правящий слой формировался из очень узкого круга общественных институтов и занятий, прежде всего из крупных землевладельцев, директоров и собственников важнейших промышленных предприятий, высокопоставленных чиновников, высших офицеров, католических иерархов (этот круг именовали «аристократией донов»), а также из профессуры университетов, видных деятелей медицины, науки и искусства. С 1960 года в круг властвующей элиты вошли технократы, осуществлявшие перестройку экономики страны на более либеральных началах.

Следовательно, опыт построения корпоративного государства в Португалии оказался неудачным не в силу личных недостатков и странностей Салазара, а принципиально, потому что элитарность и корпоративизм несовместимы.

В 1974 году восставшие войска под руководством Движения вооружённых сил свергли одряхлевший режим последователей Салазара, фактически не оказавший сопротивления.

Португалия, став членом Евросоюза, получила новую специализацию. Бюрократия Союза нашла, что природные условия этой страны не вполне благоприятны для развития производства, зато очень подходят для того, чтобы там создавать площадки для игры в гольф. Вот и превращается она в «Гольфландию». Вырваться из этой удавки Португалии будет очень трудно.

Так закончилась эпоха корпоративных государств в Западной Европе, хотя, вероятно, её возвращение не за горами. В Восточной Европе — в Польше, Румынии, Венгрии, Болгарии, Финляндии установились просто в той или иной степени диктаторские режимы, без намёков на корпоративизм. Теперь нам предстоит рассмотреть, какие особенности приобрёл корпоративизм в государствах Азии, Африки и Латинской Америки.