«Русские должны умереть, чтобы мы жили», — этот лозунг нацистов лишь выражает отношение европейцев в России, формировавшееся веками.

Когда на Юге Европы — в Италии, Испании и Португалии складывались корпоративные государства, оплотами «демократии» в Европе оставались Великобритания и Франция, в какой-то мере также Бельгия и Голландия. Все они представляли собой колониальные империи. Более половины мира находились под их управлением.

Если бы эти государства были единой метрополией, то она с её колониальными владениями образовала бы самую большую империю в истории.

Европейцы были убеждены в том, что они господствуют над народами своих колоний не просто по праву завоевания, а в силу той цивилизаторской миссии, которая была возложена на этих культутрегеров, «носителей культуры». («Несите бремя белых!» — восклицал певец английских колонизаторов Джозеф Редьярд Киплинг, удостоенный Нобелевской премии.) Поэтому они могли пользоваться трудовыми и природными ресурсами «недочеловеков».

Жестокость обращения колонизаторов с жителями колоний общеизвестна. Негров, захваченных в Африке и продаваемых в рабство в Америку, везли в трюмах судов, набитых битком, и нередко более половины «живого товара» погибало во время перевозки. Но это считалось неизбежными издержками производства. Голод, нищета, болезни, высокая смертность, низкая продолжительность жизни, бесправие — были уделом простого народа колоний. А примеры повышения его жизненного и культурного уровня практически отсутствуют. Как писал классик американской литературы Вашингтон Ирвинг, «цивилизаторы» лишь научили туземцев обманывать, пить ром, сквернословить и т. д.

Правда, до Первой мировой войны капиталисты европейских стран и к своим рабочим относились чуть лучше, чем к населению колоний. Ведь Маркс не выдумывал факты чудовищной эксплуатации труда, в том числе женского и детского. Об этом писали Диккенс (который сам мальчиком на фабрике сапожной ваксы должен был целыми днями наклеивать этикетки на коробки с готовым товаром), Золя и другие европейские писатели XIX века. И трудящимся добивались улучшения условий труда и быта упорной стачечной борьбой, отучали «хозяев жизни» от взгляда на работников как на «низшую расу», на «белых негров». По словам профессора С.Г.Кара-Мурзы, именно из колоний этот взгляд перекочевал в европейские метрополии.

Октябрьская революция в России напугала капиталистов всего мира и заставила их пойти навстречу требованиям трудящихся. А главное — делали своё дело незримо идущий процесс социализации мирового хозяйства и теория Кейнса, согласно которой для класса капиталистов в целом стало необходимостью повышение покупательной способности трудящихся. Но вплоть до Второй мировой войны, жизнь трудящихся даже в развитых странах Европы была далёкой от благосостояния, что также засвидетельствовано литературой.

Западные европейцы, в первую очередь англичане, — это жестокие колонизаторы, индивидуалисты, ревнители «прав человека» и частного образа жизни, самые упорные сторонники частной собственности и рынка, носители духа стяжательства. Для них «права человека» — это их права, включая право навязывать своё понимание мира всему остальному человечеству. Только они, европейцы, живут правильно, а все те, кто иначе понимает смысл и желательный образ жизни, — это дикари, которых надо «цивилизовать».

Страны, обращённые европейцами в колонии, ко времени встречи с захватчиками ещё не имели промышленности и огнестрельного оружия, то есть, по понятиям европейцев, находились в состоянии дикости. (Хотя, например, на Мадагаскаре уже существовала академия.) Ещё организатор колонизации англичанами Африки Сесил Джон Родс (в его честь была названа колония Родезия) писал: цель Англии — «… распространение британского владычества во всём мире… колонизация британцами всех тех стран, где условия существования благоприятствуют их энергии, труду и предприимчивости».

Даже для других стран Европы, например, для довоенной Германии, «права человека» в их британском понимании были неприемлемы. Гитлер сплотил нацию на идее расового превосходства немцев над всеми остальными народами. Идеология «прав человека» там не привилась бы, если бы страна не потерпела поражения во Второй мировой войне. Тем более была она чужда Японии («японцы — сыны богини неба Аматэрасу»). Французский социолог Г.Лебон показал, что разные народы «воспринимают внешний мир совершенно различно». Но победители навязали своё понимание побеждённым, а затем и остальному миру. ООН принимает «Всеобщую декларацию прав человека», которые не совпадают с правами народов. СССР мог противостоять этому натиску, но после его распада Россия и весь остальной мир, не входящий в «золотой миллиард», оказались беззащитными перед напором либеральных ценностей.

Хочется отметить удивительную прозорливость замечательного русского экономиста рубежа XIX–XX веков Ю.Г.Жуковского. Тогда было принято считать, да и сейчас считается, что капитализм и феодализм — это две разные общественные формации, причём капитализм утвердился в результате острой борьбы с феодализмом. А Жуковский считал, что ведущие страны Западной Европы его времени остались теми же феодальными государствами, только на индустриальной стадии развития, и место феодала в них занял буржуа. Жуковский называл европейцев проповедниками «каннибальского взгляда на человеческую природу», животными, в корне общественного образования которых была грубая безнравственность и самый грубый из материализмов. (А российская элита смотрела на Европу как на образец во всём).

Русский человек ощущает своё единство с общностью — семьёй, коллективом, народом, человечеством, и потому способен поставить общие интересы выше личных. Но европейцы ставят интересы личности выше интересов общества, государства, живут «по закону джунглей». Значит, — это люди, впавшие в состояние одичания, потому именно их, так кичащихся своей «цивилизованностью», с гораздо большим основанием можно именовать «недочеловеками».

О нравственности европейцев можно судить по крайнему выражению их цивилизации — гитлеровскому нацизму. Зверства нацистов на оккупированных территориях СССР невозможно понять, если исходить из того, что их жертвами были люди. Но для немцев-арийцев славяне были низшими существами, не-людьми. Подобных зверств над европейцами, скажем, французами, а тем более англичанами (пленными, например) нацисты себе не позволяли.

Иногда говорят: «вот если бы Гитлер не напал на СССР…». Да не мог он не напасть на нашу страну, потому что считал: немцам не хватает «жизненного пространства». А страны Западной Европы — это не жизненное пространство, они заселены такими же европейцами, как и немцы, ну, может быть, чуть похуже качеством, «вторым сортом». Но всё же людьми. Другое дело — славяне и разная прочая мордва, они в требуемом количестве предназначены к рабскому труду на немцев, а лишние — к уничтожению.

В первые послевоенные годы условия жизни трудящихся во всей Европе оставались тяжёлыми. «Творец немецкого чуда» Людвиг Эрхард расписывал, сколько лет нужно было бы ждать немцу, чтобы он смог купить себе костюм или ботинки.

Но вот ликвидирована послевоенная разруха, начался и продолжается (хотя и с перерывами и кризисами) рост уровня жизни, к власти в большинстве стран Европы пришли социалисты, провозгласившие своей целью создание общества всеобщего благосостояния. В итоге там не стало голодных, а в ряде стран и бездомных, средний бюргер имеет стандартный набор наиболее важных жизненных благ — квартиру (а то и особняк), работу (или пособие по безработице, позволяющее существовать, не испытывая беспросветной нужды), приличный уровень медицинского обслуживания, доступность образования. Получили социальные гарантии и европейские крестьяне. В довершение всего страны Европы, хотя и остались национальными государствами, объединились в своего рода метагосударство — Европейский Союз.

Если бы предвоенную политическую карту мира пришлось корректировать по состоянию на сегодняшний день, то можно было бы закрасить все страны ЕС одной краской, и они бы образовали единую метрополию. Зато эта метрополия оказалась бы… без колоний.

Все колониальные империи распались, хотя колониализм не исчез, а принял форму неоколониализма, когда страны, называемые «развитыми» и вступающие в постиндустриальную фазу, эксплуатируют как «развивающиеся» (находящиеся на доиндустриальной стадии), так и индустриальные страны посредством неэквивалентного обмена. И всё же обретение колониями независимости считается прогрессивным явлением. Во всём мире… кроме Европы.

Нет, там не раздаются призывы силой оружия снова навязать бывшим колониям прежние порядки. Но выражаются сожаления по поводу того, что в освободившихся колониях жизнь стала не лучше, а хуже (о том, что это произошло по вине неоколонизаторов, разумеется, не говорится). А выводы делайте сами.

А какой же общественно-политический строй установился в наиболее развитых странах Западной Европы, которые мы по привычке называем капиталистическими?

Вспомним работу Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма». В чём её смысл?

У марксистов принято считать главным в теории Маркса учение о революции, о диктатуре пролетариата и о коммунизме. В действительности главное у Маркса — это показ хаотичности капиталистического производства, из которой выход состоит в одном — в замене этого хаоса плановым хозяйством. Всё остальное у Маркса — не строгий научный вывод, а его представления о желаемом развитии событий. Ленин и увидел в империализме тот этап капитализма, когда создаются условия для устранения этого хаотического строя, и нужна лишь пролетарская революция, чтобы перейти к социализму. Ибо производство уже стало общественным, а присвоение оставалось частным, и осталось только устранить это противоречие.

В России так оно и получилось. Она не могла пойти по пути эволюции, потому что ей нужно было сбросить ярмо колониалистов — западного капитала. Русская революция ликвидировала частную собственность на основные средства производства. Европейский же пролетариат, если не считать отдельных революционных вспышек, быстро погашенных правящими классами, не последовал этому примеру, и этого следовало ожидать. Ведь Ленин сам же писал, что в странах Европы, обладавших колониями, за счёт грабежа колоний буржуазия подкармливает и своих пролетариев. Эти нации в целом превратились в эксплуататоров, потому что европейский пролетарий — в душе такой же собственник, как и европейский буржуа, о чём писал ещё Достоевский. Только буржуа — удачливый собственник, а пролетарий — собственник-неудачник. Теперь и буржуа, и пролетарии европейских стран совместно эксплуатируют страны «третьего мира», хотя наряду с этим и внутри страны оставалась эксплуатация пролетариата буржуазией. Европейские страны превратились в государства-корпорации, ставшие орудиями эксплуатации других народов, государствами-паразитами. Появились и теоретики в социал-демократии, которые стали отрицать то в наследии Маркса, что Ленин считал в нём главным.

В 1899 году Эдуард Бернштейн выпустил книгу «Предпосылки социализма и задачи социал-демократии», в которой заявил, что прогноз Маркса относительного дальнейшего развития капитализма не оправдался. Дальнейшая пролетаризация общества не происходит, возникает всё больше малых и средних предприятий, растут ряды служащих и пр. Поэтому марксистам следует не пролетарскую революцию готовить, а бороться за развитие буржуазной демократии и постепенно, отстаивая интересы наёмных работников, двигаться путём реформ к социализму как воплощению нравственной задачи — достижению свободы, справедливости и солидарности. Социал-демократическая партия Германии осудила Бернштейна как ревизиониста (реабилитирован он был только в 1959 году). А после Октябрьской революции появились и другие теоретики, вроде Каутского, которые оправдывали отказ европейского пролетариата от следования по пути русских, от революции, заодно критикуя опыт Советской России за недемократичность.

Опыт СССР оказал на Европу громадное, но двоякое воздействие. Да, там «верхи» поняли, что нужно пойти на уступки «низам», иначе можно потерять всё. Но и «низы», руководимые социалистами, вовсе не желали кровопролитной гражданской войны. И они, в конце концов, добились почти социализма, лишь не покушаясь на частную собственность, которая для европейцев остаётся «священной и неприкосновенной». У европейцев были иные, чем у русских, ценности, социальное положение, менталитет.

Европа пошла по тому пути, который был для неё органичен, и без революций и покушений на частную собственность стала почти социалистической или полусоциалистической (по мнению многих российских аналитиков, «более социалистической», чем был СССР). Но, видимо, резервы социализации в ней исчерпаны. Дальнейшее её развитие создало бы для европейцев угрозу утраты идентичности.

Если первая половина XX века прошла под знаком появления в Европе корпоративных и тоталитарных государств, то вторая половина ознаменовалась волной либерализма. Даже в Германии, в которой после её объединения в 70-х годах XIX века царил «прусский дух» организации, ещё более усилившийся в годы нацистского правления, после её поражения во Второй мировой войне снова взяли верх исконно присущие немцам настроения либерализма и индивидуализма.

И вот сегодня в объединённой Европе образуется гремучая смесь идей превосходства над прочими людьми. Франция уповает на своё многовековое культурное превосходство, немцы — на расовое, Англия — на колонизаторский опыт. К тому же именно Европа склонна выступить как «колыбель христианства» (хотя в действительности такой колыбелью была Палестина, другое дело, что христианство, не привившееся «на родине», послужило одной из основ европейской культуры). И объединённая Европа становится опорой «консервативной революции», то есть главной ударной силой мировой контрреволюции.

Ну, а если главной движущей силой прогресса, как движения к наведению порядка в мире, был СССР и станет снова Россия, то разве не ясно, что объединённая Европа будет представлять собой самую серьёзную угрозу именно для нашей страны? Тем более, что так уж сложилась история.

В данной работе уже говорилось о влиянии мировидения морских разбойников — викингов на психологию европейцев, в особенности англосаксов и германцев. Теперь нужно сказать ещё об одном истоке — о влиянии мировидения греков.

Принято считать, что Россия и Запад — это два различных мира, причем Россия ведет свое начало от Византии, то есть от Греции, а Западная Европа — от Древнего Рима. А на самом деле это — плод многовекового (чаще даже бессознательного) искажения истории. В действительности именно Россия — наследница Рима, а Запад имеет своей духовной родиной Грецию. И, пожалуй, первым это заметил выдающийся русский мыслитель Н. Ф. Федоров, писавший, что Европа — это всего лишь Греческий полуостров, только повернутый набок да увеличенный в размерах.

Всем нам вдалбливали в головы так называемый «греческий феномен» в культурной истории человечества: какую бы область знания мы ни взяли, в истоке ее обязательно найдем древнего грека (об этом, в частности, писал Ф.Энгельс). В действительности миф о «греческом чуде» был постулатом в Новое время и как раз именно потому, что эллинская культура рассматривалась как проект для культуры европейской, поэтому греки обязаны были преуспеть в любой наперёд взятой области, что и благополучно обнаруживали специалисты по античности. Сейчас же, когда «греческий психоз» поутих, видно, что эллины, наряду с несомненным вкладом в ряд важных дисциплин, в другие не внесли практически ничего (например, в юриспруденцию, языкознание и др.). Кроме того, — обычно умалчивается о главном — о диком презрении греков ко всему не-греческому.

Эллины говорили: «Кто не грек, тот варвар», вкладывая в эти слова откровенно расистский смысл (эллин отличается от варвара, как человек от животного). Презирая труд, именно они «обогатили» человечество учением о «говорящих орудиях» — рабах, а варварами считали не только чужестранцев, но и соотечественников, не имевших счастья быть потомственными гражданами Афин. Быть эллином значило ощущать себя имеющим «эксклюзивное» право проводить жизнь в обсуждении вопроса — догонит ли Ахиллес черепаху. И вырабатывать тщательно ухоженное тело, холодное и бесстрастное выражение лица и критическое направление ума. Уметь к любому явлению подходить как к мертвому, отстраненно — именно вследствие близкого к абсолютному презрения ко всему встречающему на пути.

Увы, человек несовершенен и нередко втайне почитает того, кто его презирает. Вот и самовлюбленная до нарциссизма, презирающая все варварское греческая культура, крайне агрессивная, перемалывала все соприкасавшиеся с ней местные культуры в некую мешанину — «эллинистический мир». Даже Египет, пять тысячелетий (!) сохранявший свои устои и быстро оправлявшийся после разгромов и завоеваний, скоропостижно и бесславно погиб при столкновении с «греческой волной».

Но нашёлся и народ, способный противостоять вездесущим грекам. И даже взять над ними верх. Лишь одни римляне в Средиземноморье смогли не только отстоять свой язык, но и создать свою, равноценную греческой, культуру. Правда, они строили её по греческому образцу, но все же отстояли не только свой язык, но и свои национальные принципы, решительно отличные от греческих. И они не были чужды делению на «своих» и «варваров». Только первыми в варвары у них попали… греки, которых римляне презирали за их явно не «нордический» характер, за трусость, хитрость и эгоизм. Римляне, отстоявшие свое существование в легендарных Пунических (а для них — Великих Отечественных) войнах, где судьба страны висела на волоске и только несокрушимая воля к победе позволила переломить ситуацию, могли позволить себе осознавать свою исключительность.

Эллинской культуре болтовни, презрения к труду и окружающему миру римляне противопоставили культуру, почитающую лаконизм и труд (особенно земледельческий). Они создали образцовую правовую систему для подданных огромного многоязычного и многоконфессионального государства. Именно римский взгляд на человека и гражданина (в сочетании с влиянием получавшего все большее распространение христианства) привел к исчезновению рабовладения и выравниванию прав подданных, а достижения римлян в государственном строительстве остались образцом и для последующих эпох.

Европа почувствовала свою общность — именно как носительница римской традиции — в эпоху Карла Великого (который, замечу, первым начал войну на уничтожение против славян). Духовным носителем римской традиции стала римская (католическая) церковь. Но с наступлением эпохи Возрождения индивидуалистически настроенная «образованная публика», интеллигенция, обрела для себя идеал во вновь открытой тогда греческой культуре с ее крайним свободомыслием, страстью к абстрактным проблемам и гипертрофированным почитанием собственной личности. А весь быт и строй жизни римлян был оклеветан. Правда, рядовым европейцам не свойственно греческое презрение к труду, скорее наоборот. Но именно от греческих образцов, воспетых гуманистами, ведет свое начало пресловутая интеллигенция, по всем параметрам вполне созвучная эллинистической.

Вот какой коктейль получился от соединения мировидений викингов и греков. Сначала в Европе было всё — и гуманное, и варварское. Почти в одно время и в одной и той же стране жили, например, святой Франциск Ассизский, нищий странник, всегда радостный и славящий Бога, и святой Фома Аквинский, холодный систематизатор схоластики. Великий математик и физик Блез Паскаль, воспевший ничтожество и величие человека и всюду ищущий «живого Бога», и другой великий математик и физик Рене Декарт, рационалист до мозга костей, настолько усомнившийся в объективности окружающего мира, что даже собственное существование выводил из факта своего мышления («Я мыслю, следовательно, существую»). Словом, в Европе были носители как высокодуховного, так и приземлённого взгляда на человека. Но, пожалуй, европейскому мировоззрению в целом, за редкими исключениями, была присуща агрессивная нетерпимость, невозможность для его носителей смириться с сосуществованием других культур, равноценных их собственной.

Сторонники возвышенного понимания («антропологического максимализма») рассматривали человека как венец творения, считали, что он создан по образу и подобию Божию и способен к обожению, уподоблению Богу. Но это требовало от человека неустанного духовного труда, жизни пред Лицом Бога, всегдашней памяти об ответе на Страшном Суде Господнем. А для приверженцев низменного взгляда («антропологического минимализма») человек сводился к низшим уровням своей организации, оставался чисто земным существом, «говорящим животным» или высокоорганизованным механизмом, не связанным с космосом и с Богом. В европейской культуре победило минималистское начало, то есть взгляд на человека как на нечто крайне несовершенное и порочное.

Ещё мыслители античности по-разному решали вопрос о том, «что первично» — личность или общество (государство). Аристотель и стоики исходили из первостепенного значения общества. А Эпикур, считавший, что мир состоит из атомов, напротив, первичное звено государственности усматривал в индивиде — как бы атоме общества. Ведущие философы эпохи Возрождения тоже рассматривали человека как атом (греческое слово «атомос», как и латинское «индивид», означает «неделимый»), считали его индивидуалистом и эгоистом.

Итальянский мыслитель Никколо Макиавелли (1469–1527), мучительно переживавший за судьбу любимой родины, которая становилась жертвой грязных интриг и распрей, убеждён в эгоизме человека. В сочинении «Государь» Макиавелли утверждал: «о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность, влечёт нажива… В мире нет ничего, кроме черни». А чтобы люди не пожрали друг друга в борьбе между собой, они учреждают государство. Макиавелли считал, что католическая религия отошла от христианских идеалов, но она нужна, чтобы держать в узде низшие классы общества. Решающим критерием правильности политики для Макиавелли был успех, и он оправдывал любое насилие во имя государственного блага. Именно Макиавелли именуют отцом западноевропейской политической науки.

Невысокого мнения о человеке были и вожди Реформации. Основоположник протестантизма Мартин Лютер исходил из «коренной и общей испорченности человеческой природы». Жан Кальвин считал, что человека представляет собой всего только «землю и грязь». Но главное — Кальвин исходил из идеи предопределения, согласно которой Бог заранее установил, кто пойдёт после смерти в рай, а кто в ад, и никакие действия человека не могут изменить этот приговор. А как узнать, куда определён данный конкретный человек? В рай — если ему сопутствует удача в делах, прежде всего в денежных, ибо это и есть свидетельство Божьего благоволения. Если Христос провозглашал: «Горе вам, богатые!», то кальвинизм благословил наживу, фактически отойдя от Нового Завета назад к Ветхому Завету.

На английской почве протестантизм породил философию Томаса Гоббса (1588–1679), который считал человеческую природу вне всякого сомнения эгоистической:

«… люди от природы подвержены жадности, страху, гневу и остальным животным страстям», они ищут «почёта и выгод», действуют «ради пользы или славы, то есть ради любви к себе, а не к другим», и главный принцип отношений между людьми — «человек человеку волк». В человеческом обществе частное, индивидуальное — это нечто первичное, а общественно-государственное — вторичное и производное.

Так Гоббс начал ту линию буржуазного утилитаризма, которая позднее достигла предельного выражения в философии Иеремии Бентама, считавшего пользу основой нравственности и критерием оценки человеческих поступков.

Гоббс придерживался юридического мировоззрения, и то, что не нарушает закона, признаёт нравственным (позднее в Англии признавали, например, жесточайшую эксплуатацию рабочих, в том числе женщин и детей капиталистами, вполне допустимой с моральной точки зрения, если при этом соблюдены законодательные нормы). А чтобы предохранить атомизированных индивидов от взаимного истребления, ими на основе «общественного договора» создаётся государство, которое Гоббс называет Левиафаном (так именуется в Библии морское чудовище).

Этим роль государства и должна ограничиваться, а его вмешательство в экономику, в дела предпринимателей недопустимо. Но Левиафан приобретает полную самостоятельность, он властен над своими подданными, а они над ним нет. Отсюда выросла впоследствии концепция отчуждения, то есть отношения человека к государству (а затем и к общественному производству) как к чему-то ему чуждому.

Джон Локк (1632–1704) ещё более явно выразил значение частной собственности как основы общества, а также создал теорию разделения властей, согласно которой законодательная (парламент), исполнительная (правительство) и судебная власти противостоят друг другу, создавая «систему сдержек и противовесов». Такая система якобы не позволяет ни одной ветви власти усилиться и подчинить себе другие ветви. Эта теория Локка, не отвечающая действительности (власть в обществе всегда одна, речь может идти лишь о разделении её функций), положила начало буржуазному либерализму, ставшему основой европейского миропонимания и идеологии прав человека.

Эти идеи не просто высказывались философами, а стали основой общественного мнения стран Западной Европы. Национальным характерам европейских народов, особенно германцев и англосаксов, присущи индивидуализм, утилитаризм, юридизм (оценка всего с точки зрения закона, не считаясь с нравственностью), постановка прав личности выше прав народа и государства, жёсткая, подчас циничная рациональность. И всё это вылилось в три мифа, которыми европейцы живут и по сей день.

Первый миф — это миф о рынке. Ещё основоположник политической экономии Адам Смит утверждал, что государство должно свести своё участие в экономической жизни страны к минимуму, всё остальное наилучшим образом устроит «невидимая рука рынка», которой он придавал почти божественное могущество. Общество чистых индивидуалистов или индивидуалистов, объединённых в корпорации, — это «открытое общество», регулятором которого выступает рынок. Однако в действительности рынок — это абстрактное понятие, которому в истории не соответствовало ни одно реальное общество.

Это Карл Маркс, для анализа товарного и в особенности капиталистического общества, рассматривал ни от кого не зависящего производителя, который, соткав 20 аршин холста, выходил на рынок, чтобы обменять этот холст на сюртук. Но если этот ткач выходит на рынок не один единственный раз, а регулярно, и если булочник печёт хлеб не вообще на продажу, а ориентируясь на жителей квартала, которые его продукцию покупают, то они уже торгуют своим товаром не вслепую. Тем более завод не будет производить прокатный стан на рынок, на неизвестного покупателя, который то ли объявится, то ли нет.

Рыночник — это одноклеточное существо, его идеология — это идеология мелкого буржуа, которого интересует только прибыль от его предприятия и которому чужды интересы государства. Его мировоззрение местечковое. Он всегда стремится раздробить крупные предприятия на мелкие. Завод с десятками тысяч работников кажется ему монстром, подлежащим расчленению, а подвальчик с тремя станками — идеальным предприятием, потому-то в центре его внимания — малый и средний бизнес.

Рыночная идеология разрушительна для экономики. Есть такой анекдот: создан универсальный растворитель, только неизвестно, в чём его можно хранить. Вот таким универсальным растворителем-разрушителем и является рынок.

На рынке главное — купить дешевле, продать дороже. Но тогда прав писатель Михаил Веллер, считающий идеальным агентом рынка вора (точнее, бандита). Он отбирает товар или деньги даром.

Рынок — это игра, всегда риск — и страх разориться, потерять работу, а значит, лишиться дома, купленного в кредит… Запад — это цивилизация страха.

Поскольку существуют деньги, рыночные отношения неизбежны. Но им нужно отвести лишь должное, отнюдь не главное, место в экономике. Как в технике трение неизбежно, но его надо свести к минимуму, так и в экономике сфера рыночных отношений должна быть минимальной. Но как для западного обывателя, так и для руководителей Международного валютного фонда, человеком можно назвать только того, кто востребован рынком, только он имеет право на жизнь.

Не случайно даже покойный папа римский Иоанн Павел II заявил: «Нет такому капитализму, который превратил в идолов рынок и прибыль, капитализму, который совершает те же коммунистические ошибки, не даёт развиваться достоинству личности, а отдельного человека расценивает просто как молекулу в социальном организме». Это — «атеистический потребительский капитализм», не учитывающий «вселенского предназначения человека». Да и вся история человечества — это стремление как-то цивилизовать, облагородить, одухотворить жестокий мир рынка.

Второй миф — это уже упоминавшаяся концепция «прав человека», которой европейцы (и власти, и рядовые граждане) привержены до фанатизма.

Но не всякий человек обладает «правами человека». Ещё Достоевский писал, что даже в Европе формально свободны все, но делать всё, что захочет, может лишь тот, у кого есть миллион. А человек, не имеющий миллиона, — это тот, с кем делают, что хотят.

Только такое общество «свободных людей» — для европейцев нормальное общество (хотя даже такой певец капитализма, как Джордж Сорос, признаёт, что это хвалёное «открытое общество» не имеет цели, и осуждает «рыночный фундаментализм»). Все остальные общества, где человек подчиняется воле коллектива или ставит благо государства выше личного блага, — «неправильные» и, по сути, не имеют права на существование. Но такой подход лишь обострил психологическую несовместимость Востока и Запада, в особенности России и Европы.

Третий миф — это основополагающее значение демократии в её специфически европейском понимании (законодательная власть у народного представительства, в котором торжествует принцип: «один человек — один голос»). Такое понимание «народовластия» почти гарантированно предопределяет засилье серости во властных структурах, вырождение правящих элит Запада.

Из математики известен так называемый «закон нормального распределения» (по «кривой Гаусса»). Применительно к обществу его можно истолковать так. Всегда и везде очень умных людей, как и полных дебилов, можно пересчитать по пальцам. Просто умных и просто глупых несколько больше, но тоже не так много. Подавляющее большинство людей — это средние люди, болото. Это не означает, что они плохие люди — ведь человек, не очень умный, может быть, например, гениальным музыкантом. Но в сфере политики демократия почти неизбежно приводит к господству демагогов (недаром эти слова — одного корня).

О том, что толпа (болото, чернь) бестолкова, непостоянна, неблагодарна, говорили едва ли не все известные умы, начиная с времён античности (или даже Библии). Подлинно народная власть не может быть властью народа, которая возможна лишь во времена общественной смуты. Народная власть — это власть, руководствующаяся коренными (а значит, не сиюминутными, какие только и может улавливать толпа) интересами народа, а потому она должна не зависеть от народа в его повседневной суете.

Демократия — это отрицание иерархии, которая органически присуща любому человеческому обществу. Впрочем, реально на Западе такой демократии, какой она представляется в мифе, нет, там царит скрытая олигархия, власть пресловутых «500 семей»…

У нас принято противопоставлять Россию и Запад. Но Запад неоднороден. Со времён «холодной войны» у нас многие считают первым врагом России США, оставшиеся после распада СССР единственной в мире сверхдержавой. Однако в действительности дело, видимо, обстоит иначе. США — наш вероятный противник, но, можно надеяться, до прямой схватки между нашими двумя странами дело и не дойдёт, в определённой степени американцам даже выгодна стабильная Россия (хотя бы для того, чтобы наши ресурсы не достались, например, Китаю). Философ Александр Зиновьев проницательно заметил: после распада СССР «глобализация и американизация — удар не столько по русской цивилизации, сколько по Западной Европе и западной цивилизации, начиная с эпохи Ренессанса» . При этом американизация как форма колонизации Европы началась даже не после распада СССР, а сразу же после Второй мировой войны.

А первый, вечный и непримиримый враг России — это Западная Европа. И в основе этой враждебности лежат даже не столько экономические интересы, сколько духовная несовместимость русских и европейцев. Вот пример.

В царствование Николая I в России побывал французский маркиз де Кюстин, который по возвращении на родину издал книгу «Россия в 1839 году». Она имела шумный успех и была переведена на все основные европейские языки. Вот несколько цитат из неё:

«выражал волю, но не данного человека, а того, по чьёму поручению он шёл… Военная дисциплина в России подавляет всё и всех… Это население, состоящее из автоматов, напоминает шахматные фигуры, которые приводит в движение один лишь человек (то есть царь), имея своим незримым противником всё человечество».

В Петропавловской крепости Кюстину мёртвые казались более свободными, чем живые. Ему любой российский государственный преступник, независимо от характера и степени его вины, представляется невинной жертвой российского деспотизма.

«Россия, думается мне, единственная страна, где люди не имеют понятия об истинном счастье». «сулит миру страшное будущее… С тех пор, как я в России, будущее Европы представляется мне в мрачном свете… Русский народ теперь ни к чему не способен, кроме покорения мира».

Но почему Кюстин обрушился с критикой на николаевскую Россию? Потому что это был период, когда русская нация нашла себя, — отсюда и «золотой век русской культуры»: Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Гоголь, Глинка, Александр Иванов… В стране не было никакой оппозиции власти (не считая нацменов — Шевченко, Петрашевского и др.). Она представляла собой несокрушимый монолит, в котором гасли всякие заходившие с Запада революционные идеи. В то же время Россия, когда считала нужным, посылала войска для подавления революционных выступлений — не только в Польше, входившей в её состав, но и в Венгрии. И Европа чувствовала, что её миссия — нести по миру идеи гуманизма, прогресса, эволюции и революции (как они понимались европейцами) — не увенчается успехом. Либо Россия будет сокрушена, либо существование Европы лишается смысла, — так был поставлен вопрос Историей. (Не случайно Маркс и Энгельс были такого отвратительного мнения о России, которое они сменили на самое восторженное, как только в России началось революционное брожение.)

Это противостояние гениально прозрел великий русский поэт и выдающийся политический мыслитель Ф.И.Тютчев. В своей знаменитой статье «Россия и революция», увидевшей свет в 1848 году, он писал:

«Давно уже в Европе существуют только две действительные силы — революция и Россия. Эти две силы теперь противопоставлены одна другой, и, быть может, завтра они вступят в борьбу. Между ними никакие переговоры, никакие трактаты невозможны; существование одной из них равносильно смерти другой! От исхода борьбы, возникшей между ними, величайшей борьбы, какой когда-либо мир был свидетелем, зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества».

Тютчев подчёркивает, что дело тут не в политических разногласиях и вообще не в чисто человеческих отношениях, причины этого противостояния гораздо более глубокие:

«Россия прежде всего христианская империя; русский народ — христианин не только в силу православия своих убеждений, но ещё благодаря чему-то более задушевному, чем убеждения. Он — христианин в силу той способности к самоотвержению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы. Революция — прежде всего враг христианства! Антихристианское настроение есть душа революции; это её особенный, отличительный характер».

Тютчев видит неизбежность «крестового похода» революции, то есть Запада, против России. И Крымская война, разразившаяся всего через пять лет после появления его статьи, стала прологом этого крестового похода. В этой войне «христианские» Англия, Франция и Сардиния (при благожелательном для них нейтралитете других европейских держав) объединились с мусульманской Турцией протии христианской России, — наглядное свидетельство принципиальной ненависти Запада к нашей стране. (Смерть Николая I лишила Россию заслуженной победы в этой войне, и это имело катастрофические последствия для нас.)

А взгляды Кюстина выражают сущность отношения основной части европейцев к России и в наши дни. Вот что пишет по этому поводу современный российский журналист Д.Косырев:

«Мне приходилось наблюдать за переговорами российских дипломатов в разных частях света, в том числе в очень трудных случаях (скажем, по «курильскому вопросу» с японцами). Или, скажем, просто общаться с людьми из самых экзотических стран. Так вот, нигде — ни в Китае, ни в Индии, ни в Японии, ни на Ближнем Востоке — нет такого полного, абсолютного, наивного и по-детски жестокого непонимания России, как в Европе. Ближний Восток, скажем, это совсем другой мир. Но там умеют уважать отличие других народов и других культур от своей. У европейцев этого нет. Здесь налицо какая-то культурная несовместимость, которой нет больше у нас ни с одной частью света.

Между Россией и Европой стоит какой-то невидимый железный занавес. Проникая сквозь него, оказываешься как бы среди марсиан, которые выглядят, как мы, но мыслят абсолютно по-иному, а главное — не имеют никакого понятия о множестве фактов, которые, вроде бы, очевидны. И не хотят иметь это понятие». .

Впрочем, ещё Н.Я.Данилевский, выпустивший в свет в 1869 году книгу «Россия и Европа», в которой впервые была высказана мысль о том, что всемирная история — это сосуществование и борьба разных цивилизаций, отмечал то же самое:

«Ещё в моде у нас относить всё к незнанию Европы, к её невежеству относительно России… Смешны оправдания мудрой, как змий, Европы — её незнанием, наивностью и легковерием, точно будто об институтке речь идёт. Европа не знает, потому что не хочет знать, или, лучше сказать, знает так, как знать хочет, то есть как соответствует её предвзятым мнениям, страстям, гордости, ненависти и презрению».

А о том, что противостояние России и Европы отнюдь не ушло в прошлое, красноречиво говорит, например, тема прошедшей несколько лет назад конференции в Лондоне: «Как вернуть Россию к границам 1551 года».

Европа не всегда была такой слепой и предвзятой. В Средние века европейские государства ощущали свою второсортность по сравнению с могущественной, блистательной и высококультурной Византией. Нынешняя Европа возникла в результате грандиозного культурного и общественного переворота, который прошёл через три эпохи: Возрождения, Реформации и Просвещения. На смену феодализму приходила эра буржуазии с её торгово-ростовщическим духом. Выражавший её интересы гуманизм возвеличил человека, поставил его рядом с Богом или даже вместо Него. Но какого человека? Индивидуалиста и сугубого эгоиста.

Нынешняя объединённая Европа — это воскрешение империи Карла Великого, и она ставит перед собой задачу — создать новую общность, единый европейский народ.

А решить её нелегко. Ведь в Европе есть разные люди и разные народы. Среди европейцев были горячие сторонники России и поклонники русской культуры, считавшие, что вся европейская литература напоминает детишек, играющих в песочнице у ног двух гигантов — Льва Толстого и Достоевского. Австрийский поэт Рильке писал, что все страны граничат между собой, и только Россия граничит с Богом (правда, побывав у нас, он умерил свой пафос и стал искать другую страну, более подходящую на роль идеала). Немец Вальтер Шубарт верил во всемирную мессианскую роль России (но с приходом советских войск в Прибалтику он был арестован и сгинул неизвестно где). Но если говорить о тех, кто наиболее полно выражает дух народов Европы и определяет их политику, то они живут (причём на протяжении нескольких веков) стремлением к «окончательному решению русского вопроса», которое заключается в уничтожении нашего народа или, по крайней мере, в оттеснении его за Урал.

Россия для Европы всегда была варварской, азиатской страной (австрийский канцлер Меттерних говорил, что Азия начинается к востоку от Вены), особо опасной потому, что располагалась на том же континенте. Если европейцы чувствовали себя «высшей расой» по сравнению с недочеловеками-туземцами, то Россия складывалась как империя особого типа, где русские с пониманием относились к своеобразию входивших в неё народов.

Европейцы ратовали за свободу предпринимательства и конкуренции, а государству отводили роль «ночного сторожа», призванного охранять покой обывателя. Русские же сформировались изначально как народ государственников, и для них служение Отечеству всегда считалось первой из добродетелей. То, что эти странные русские создали государство с огромной территорией и богатейшими природными ресурсами, порождало недоброжелательство Европы к России и зависть, а также опасения из-за нашей «непредсказуемости». Скрепя сердце Европа ещё мирилась с существованием России, пока царизм гарантировал проникновение к нам европейского влияния. А после победы большевиков в России, которую они сумели в короткий срок превратить во вторую индустриальную державу мира, недоброжелательство к нашей стране перешло у Европы в открытую ненависть.

Гитлер, развязывая вторую мировую войну, говорил, что он защищает европейскую цивилизацию от русских варваров. Даже бескомпромиссность русских в идейных вопросах воспринимается европейцами как совершенно для них неприемлемый «экстремизм мышления», ибо для них искусство компромисса есть «центральное искусство современной жизни». Но, разумеется, имеется в виду лишь компромисс как согласие других с европейской точкой зрения.

Россия веками защищала Евразию от европейского варварства. А под влиянием Великой Октябрьской революции и победы СССР в Великой Отечественной войне развернулась национально-освободительная борьба в европейских колониях в Африке и Азии, приведшая к развалу колониальной системы империализма. К тому же после многовекового доминирования в мировой политике Европа была отброшена на обочину истории и вынуждена исполнять роль некой щели между двумя сверхдержавами — США и СССР. Не удивительно, что её ненависть к нашей стране ещё более возросла, и «холодная война» началась со знаменито речи бывшего английского премьер-министра Черчилля в Фултоне.

Но вот в СССР пришёл к власти Горбачёв, и началась пресловутая «перестройка». Этого вероломного советского лидера первой признала своим премьер-министр Англии М.Тэтчер. На Западе возник настоящий культ Горбачёва, его признали «лучшим немцем», и всё это за то, что он сдавал Западу одну нашу позицию за другой, а главное — он и деятельность-то свою начал с подмены марксизма-ленинизма «общечеловеческими ценностями», которые при ближайшем рассмотрении оказались знакомыми западными, европейскими либеральными ценностями. Горбачёв был свергнут, но его линию на разрушение нашей страны продолжили либералы, назвавшие себя в целях маскировки «демократами». Они включили в Конституцию РФ положение о правах человека как высшей общественной и государственной ценности, что равнозначно отказу России от своего государственного суверенитета и основ собственной цивилизации.

Запад провозглашает необходимость европеизации России, «вовлечения России в Европу», становления «Европы от Атлантики до Урала» (что равнозначно расчленению нашей страны) или даже «до Владивостока» (что означало бы её поглощение целиком), — тогда европейский рынок охватит не 320, о 700 миллионов человек, хотя в действительности это — курс на добивание России. А всякая попытка защититься от этой агрессии тут же объявляется нарушением прав человека, то есть тягчайшим преступлением. Россию обвиняют в том, что она продолжает традиции «византизма».

Когда в СССР началась горбачёвская «перестройка», которая должна была привести к свержению социалистического строя, на Западе ликовали и говорили о великих надеждах, которые там возлагаются на Россию. Но теперь, когда в итоге «перестройки» и либеральных «реформ» Россия лежит в руинах, а концепция «прав человека», формально принятая, на деле всё же у нас не прививается, Запад вновь приходит к выводу, что наша страна «неправильная». Его идеологи утверждают: ничего хорошего в России не произойдёт никогда. Она по-прежнему остаётся непредсказуемой, а, следовательно, смертельно опасной для «свободного мира». Теперь европейских идеологов не устраивает сам русский характер. Утверждается, что «русский экстремизм мышления» совершенно неприемлем для образованного европейца. Ведь любого английского студента приучают к тому, что не существует однозначного ответа на сложные вопросы, центральным искусством современной жизни признаётся искусство компромисса, и верное решение не может выражать предпочтения одной из сторон. (Но это не мешает европейцам навязывать всему миру именно своё понимание происходящего.) Не устают европейцы удивляться и нашей нетребовательности в отношении комфорта. Словом, если они и не возвращаются к средневековым представлениям о России как о стране, где проживают люди с пёсьими головами или с единственным глазом посреди лба, то уж во всяком случае махнут на неё рукой: что взять со страны вечной мерзлоты и разгуливающих по улицам медведей? (Немецкий философ XVII века Я.Бёме учил любить людей, «будь они даже турки или московиты».)

Русскому характеру противопоставляются в качестве эталонов культ приличий, царящий во Франции, отзывчивость, доброжелательность и терпимость, присущие английскому джентльмену, хотя классики той же французской, да и английской литературы прекрасно показали, какая чёрствость и бесчеловечность могут скрываться за показной вежливостью и привычной улыбкой. О «человеколюбии» немцев наш народ имеет представление не по книгам, мы помним их зверства во время Великой Отечественной войны. Да и сами европейские интеллектуалы признают: «мы (европейцы) — бухгалтеры и счетоводы», и их всегда удивляло в образе жизни граждан СССР то, что в этой стране — единственной в мире — люди не думали постоянно о деньгах.

Русских, долго живших на Западе, удивляло то, что там нет даже таких понятий, как «дружба» и «духовность» (в эти слова там вкладывается самое примитивное содержание). Наших людей не могло восхищать, что в зажиточной Бельгии старики, имеющие по три автомобиля, давятся в толпе жаждущих отхватить кусочек бесплатной пиццы на презентациях, а в богатой Вене перед открытием универмага у его дверей собирается сотня совершенно голых людей в надежде попасть в пятёрку счастливчиков, которым владелец магазина дарит одежду.

Нынешний Евросоюз — это сверхгосударство с населением в полмиллиарда человек. По выпуску промышленной продукции оно выйдет на первое место в мире. В планах роста своей экономики Евросоюз отводит важное место России, но только в качестве поставщика энергоносителей и сырья.

ЕС — объединение не только экономическое и политическое, а прежде всего единство идеалов. В объединённую Европу вступили даже страны, которые от этого больше теряют, чем приобретают. Например, говорят, что «экономика Венгрии растёт», зато «венгерской экономики больше не существует». Объяснение простое: в Венгрию хлынул поток товаров из экономически более сильных стран Западной Европы, венгерские производители не выдержали конкуренции и разорились. Западноевропейский капитал скупил венгерские предприятия, и они работают теперь не на венгерского потребителя, а на мировой рынок.

В Польше (а это давний и непримиримый враг России) радовались большому притоку иностранных инвестиций, однако вскоре выяснилось, что с Запада пришли «закатные» (устаревшие) технологии, которые больше не устраивают более развитые страны, и вместо подъёма польской промышленности на новый технологический уровень лишь усилилось её отставание.

Объединённая Европа расширяет свои границы, возникают некие Соединённые Штаты Европы, и в основе этой общности остаётся концепция «прав человека». Если Гитлер считал настоящими людьми только немцев, то для нынешних властителей Евросоюза настоящие люди — только граждане стран «золотого миллиарда», прежде всего — европейцы, а это уже можно считать новой редакцией расизма, евронацизмом.

В объединении Европы на основе общих ценностей виднейшую роль играет католическая Церковь. Европейские страны давно уже стали чисто светскими государствами и их население в большинстве своём, по сути, не верит в Бога, а в некоторых из них преобладающей религией является не католицизм, а протестантизм. Но римский папа по-прежнему направляет процессы интеграции и глобализации. Даже непримиримые противоречия между догматами католицизма и протестантизма под его нажимом удаётся формально преодолеть, чтобы сплотить Европу накануне нового этапа битвы цивилизаций, готовить отряды «новых крестоносцев».

И всё же даже на Западе сомневаются в перспективах ЕС. Так, профессор Вольфганг Зайфферт утверждает, что концепция Западной Европы как политического союза обречена на неудачу, поскольку единого европейского народа (демоса) нет. Так что ЕС обречён оставаться только большим единым рынком («Литературная газета», 2006,? 7–8). Более того, пример отделения Черногории от Сербии может оказаться заразительным, сепаратистские тенденции существуют во многих государствах Европы.

При всей общности стран Евросоюза между ними есть и различия, в том числе и в отношении к России.

Сложно складывались отношения России и Великобритании, наши страны и соперничали, и бывали союзниками (хотя и тогда англичане соблюдали свой интерес).

И в настоящее время Великобритания ещё не определила однозначно своего места в мире. Одни её политики считают главным единство англосаксонского мира, и потому отстаивают идею союза с США. Другие стремятся к тесным связям с континентальной Западной Европой. А это вопрос не только политической и военной ориентации, но и выбора социально-экономического строя.

Англичане — сторонники союза с США выступают за либеральную англосаксонскую модель развития, которая исходит из жесткого ограничения вмешательства государства в экономическую жизнь (концепция «государства — ночного сторожа»). Приверженцы единения с Европой отстаивают «рейнскую» модель развития («государство благосостояния»), стоящую на страже социального рынка, с развитыми системами социального обеспечения, а значит, с высокими налогами в целях помощи неимущим слоям населения.

Известно, что для англичанина нормальная жизнь и нормальные люди кончаются за «каналом» (Ла Маншем). Даже на американцев он подчас смотрит как на дикарей, и когда английский профессор едет в США читать лекции в университете, это для него почти то же, что обучать грамоте детей в Месопотамии (многие видные американские экономисты, политологи, психологи — из англичан). Вообще в Англии очень сильны антиамериканские настроения, порой здесь называют США «страной сатаны», но мирятся со своим подчинённым положением по отношению к «дядюшке Сэму». А уж русские для большинства англичан — это какие-то современные скифы.

Для француза каждый русский, как писал маркиз де Кюстин, — это крещёный медведь. Шведы, норвежцы, датчане довольны достигнутым высоким уровнем жизни, развитой системой социального обеспечения и отсутствием привилегий (в Норвегии один король имеет право бесплатного проезда на трамвае, а женщина-премьер-министр сама ходит по магазинам и ведёт домашнее хозяйство), и лишь высокий уровень самоубийств свидетельствует о неблагополучии в этих странах. Из всей Скандинавии особая неприязнь к России чувствуется в Норвегии.

Испанцы относятся к России даже с некоторой долей симпатии, итальянцы вообще утверждают, что у наших народов много общего (дескать, спокойный итальянец — это темпераментный русский). Но самые агрессивные намерения в отношении России всегда имели немцы.

Правители России из династии Романовых охотно принимали на службу к себе немцев, и до самой революции в российской армии и в высшей бюрократии было засилье немцев. Не случайно возникли как в России, так и в Германии идеи о благотворности сотрудничества двух наших народов.

В духовном плане немцы и русские скорее отталкивались друг от друга. Для немцев-обывателей, то есть для большинства нации, как бы тщательно они это ни скрывали, русские — это грязные свиньи, «руссише швайне». А для русских немцы — упрямые, глупые, туповатые педанты. (В мире, где популярны французский, британский и итальянский стили, в меньшей степени — американский и «а ля рюс», никто не хочет походить на немцев. И немцы это знают и остро переживают.)

Пока Гитлер шёл к власти, он на первый план выставлял как бы национальные интересы Германии. Но, захватив власть, он провозгласил себя защитником Европы от заразы большевизма, и ему якобы выпала роль защиты европейских ценностей от русских варваров. «Дранг нах Остен» («натиск на Восток») стал основой всей германской политики. Тогда Германия проиграла войну, но ныне снова заняла доминирующее положение в Европе.

И тут вновь повторяется та же картина. Пока Германия стремилась к воссоединению, она преследовала прежде всего свои национальные интересы. Однако, став экономическим лидером Европы, она вновь берёт на себя роль выразительницы общеевропейских интересов, среди которых одно из первых мест занимает уже упомянутое выше «окончательное решение русского вопроса».

Немцы вообще склонны к силовому решению любых вопросов, в этом (наряду с педантичностью и пунктуальностью) — главная особенность их национального характера. Но в эпоху глобализации появились и иные возможности закабаления и покорения отстающих народов и государств. Если при нацистах роль экономических отношений отступала на второй план по сравнению с идеями превосходства германской расы, антисемитизма, культа силы, пангерманизма, то теперь в объединённой Европе торжествует экономизм. Но и в ФРГ обстановка изменилась.

Немцы — страшные материалисты, постоянно считающие деньги и свихнувшиеся на экономии, и пока существовали два германских государства, жители ГДР мечтали о том уровне благосостояния, какой был достигнут в ФРГ. После объединения Германии на восточные земли пролился золотой дождь в триллионы марок. Но произошло непредвиденное: чем выше поднимается благосостояние восточных немцев («осси»), тем менее они принимают демократические ценности Запада и неразрывно связанные с ними официальные двуличие и ложь, а западных своих соотечественников («весси») воспринимают как «оккупантов» или «колонизаторов» (а горбачёвско-ельцинскую Россию — как предательницу).

Ещё менее радуют западных немцев их соотечественники, возвратившиеся на историческую родину из бывшего СССР. Они любят выпить, прогуливают, в разговоре употребляют русский мат и больше всего не любят «шпрахи», то есть обязательные для них уроки немецкого языка. В восточных землях Германии кое-где даже сохранились колхозы (сменившие только название), где производство поставлено более эффективно, чем на западе страны. Социализм пустил прочные корни на немецкой земле. Именно среди «осси» популярен девиз: «мир не только для того, чтобы вкалывать, копить и развлекаться», они больше задумываются над смыслом жизни. Вообще непонятно чего ищущие «осси» внушают закоснелым, всецело встроившимся в западный образ жизни «весси» страх как люди, во многом принадлежащие к иной цивилизации, возможно, даже более высокой. Видимо, под влиянием немцев, живших при социализме, и западные их соотечественники утрачивают традиционные трудолюбие и аккуратность, начинают говорить о своём «праве на лень», что так возмущало бывшего канцлера ФРГ Герхарда Шрёдера. Получается, что Советская Россия как бы «испортила» значительную часть немецкого народа, а такие «проступки» не забываются и не прощаются. Да и психологически понятно: немцам, о недавних зверствах которых постоянно напоминают все народы, не могут пропустить случай, когда можно прочитать нотацию другим — русским, не так себя ведущим в Чечне или отказывающимся платить долги.

Ныне на почве нелюбви к России объединяется вся Европа. Французы — исторические враги немцев, однако в современной обстановке, когда Германия выступает носительницей общеевропейской идеи, она стала союзницей Франции.

Ясно, что Россия никогда не сможет войти в «Общеевропейский дом». Европа может быть только противником России, и весь вопрос в том, когда и какими средствами она попытается «окончательно решить русский вопрос».

Подталкивает Европу к действиям и её очевидный закат. Ещё в начале XX века немецкий философ и историк Освальд Шпенглер написал свою знаменитую книгу «Закат Европы», в которой предсказал, что нынешняя западноевропейская культура, возникшая около 1000-го года нашей эры, завершила свой жизненный цикл и должна будет примерно к 2000 году уступить место новой культуре, русской. Из-за господства индивидуализма и нового расизма Европа превратилась в Европу «золотого миллиарда», американоподобной массовой культуры, обществом с преобладанием меркантильных интересов, животных потребностей. Она стала Европой бюргеров, общества потребления, подпавшей под экспансию «кока-колы» и «Макдональдса». Это — Европа обывателей, не желающих трудиться и нанимающих на непрестижные работы гастарбайтеров из стран Востока. Арабов в ней уже так много, что подчас Европу язвительно называют Еврабией, а Лондон, по обилию мечетей, — Каиром-на-Темзе. В политическом и военном отношении она зависит от США.

Европа после второй мировой войны стала малой величиной не только в политике, но и в науке. Сейчас центры исследований — это США и Дальний Восток. А к нашему времени Европа полностью деградировала и в культуре, став поставщиком исключительно бессмысленной антихудожественной продукции.

Недавно Европу всколыхнул вал выступлений арабов, сжигавших автомобили в европейских городах в знак протеста против помещения в датской газете непристойных карикатур на пророка Мухаммеда. Наши журналисты отмечали тогда, что в глазах мусульман Европа — это континент брачующихся геев, помешанный на политкорректности, требующий запрета слов «мужчина» и «женщина» в официальных документах, поскольку они оскорбляют транссексуалов. Европейцы не способны понять смерть шахида или паломника в давке у стен Мекки. Они — быдло, живущее по принципу «делаю что хочу, потому что имею право, а вы терпите». Западная цивилизация была христианской, и когда христианство из неё вынули, у неё ничего не осталось. Ислам и другие «новые» цивилизации показывают бурную энергетику (хотя некоторые видят в этом лишь проявление их агонии) и колоссальный демографический потенциал. Несколько веков назад Европа тоже являла миру фантастическую энергетику. Это было время грандиозных технических и географических открытий, завоевания территорий и постоянных конфликтов. Но сегодня на фоне материального богатства утрачен пламенный христианский порыв, который и сделал Европу в своё время великой! У неё были великие ценности, за которые и аристократ и крестьянин готовы были умирать: вера, отечество, честь, долг, любовь. На бытовом уровне — это, а не микроволновая печь, и есть цивилизация. Да, европейцы обеспечены материально, но ведь главное-то — не в том, как люди живут, а в том, какой образ жизни они считают должным. Я помню жизнь в СССР в 30-е годы. Большинство у нас жило бедно, но мы ощущали причастность к великим делам Родины. Ничего подобного у европейцев давно нет.

Сейчас обленившаяся Европа не желает сама мести свои улицы, проповедует философию жизни ради удовольствий. В результате утрачивается даже инстинкт продолжения рода. Если иронизировать, то главная тема, которая волнует среднестатистического европейца. — это кариес и выбор зубной пасты. Это уже никакая не нация, а совокупность граждан со штампом в паспорте. У такой общности нет внутренней энергетики. Поэтому мигранты и не видят никакой культуры, влиться в которую для них было бы привлекательно. Они просто живут в Европе, пользуются её благами и перековывают её под себя. И. как ожидается, к середине наступившего века мусульмане станут самой активной частью населения Европы.

Европейский гений исчерпал свои возможности, там уже не появятся великие мыслители, философы, поэты, художники, религиозные деятели. Не случайно высокопоставленные чиновники Евросоюза уповают на участие выходцев из России в поддержании хотя бы нынешнего уровня европейской культуры.

Так что прав оказался старик Шпенглер. Мы присутствуем при предсказанном им закате Европы, которая, чувствуя приближение своего конца, может ещё причинить много неприятностей ненавистной ей России. Ведь нынешние европейцы — это те же средневековые викинги, только утратившие пассионарность, но зато проникшиеся ненавистью к России и обладающие современным вооружёнием, включая атомные бомбы.

Не случайно обе мировые войны начинались на европейском континенте. Первая мировая война показала, что дальнейшее сохранение капитализма угрожает самому существованию человечества. Вторая мировая война была войной цивилизаций, очередной попыткой «окончательного решения русского вопроса». Пока существует нынешняя Европа, неизбежна третья мировая война. Какие формы она примет?

Раз мы сосуществуем с Европой на одном Евразийском континенте, нам придётся поддерживать с ней по возможности добрососедские отношения и налаживать взаимовыгодное экономическое и иное сотрудничество. Однако нельзя при этом ни на минуту забывать, что в принципе она нам враждебна, а потому надо быть бдительными, чтобы не оказаться безоружными перед лицом грядущей опасности.

Но Европа опасна не только для России. Сегодня она — главный реваншист, мечтающий о восстановлении господства европейцев над всем миром, используя процесс глобализации, что предполагает открытие границ. Тогда якобы будет обеспечено свободное перемещение товаров, услуг, капиталов и рабочей силы в масштабе всей планеты.

Что это? Неужели сбывается пророчество поэта, мечтавшего о строе, «когда народы, распри позабыв, в единую мечту соединятся»?

Нет, вряд ли такой строй станет скоро реальностью. Нет, пока не наступит тот «золотой век», о котором грезили лучшие умы и чистые сердца гениев всех народов. Скорее наоборот. Глобализация может обернуться неслыханным доселе угнетением одних народов другими, а всех их — мировой финансовой олигархией. Почему?

Всё дело в том, кто проводит глобализацию. Сейчас это элиты наиболее мощных держав мира, а это — англосаксы, германцы и французы, то есть главные нации Европы (и выходцы из Европы — элита США). Разве могут эти «мировые лидеры» проводить глобализацию, которая привела бы к братству народов?

Нет, они могут только пытаться повернуть историю вспять и восстановить своё господство над миром, хотя сил у них для этого маловато. Вот почему вовсе не Россия, как считал Кюстин, а Европа — главный враг человечества.

В своё время СССР тоже проводил курс на глобализацию, добиваясь справедливости в международных отношениях, отстаивая права угнетённых народов. Именно благодаря усилиям СССР обрели независимость многие бывшие колонии европейских стран. Убеждали мир в искренности советской позиции достижения СССР в развитии экономики и культуры прежних отсталых окраин царской империи. Дружба народов нашей страны реально существовала, что бы ни говорили наши недруги.

И сейчас Россия заявляет: есть альтернатива людоедской глобализации. Но о ней мы поговорим в последней главе.

Один из читателей «Литературной газеты» так охарактеризовал современный общественный строй Европы:

«Европейский социализм — это бесплатные образование и здравоохранение, высокие детские пособия, господдержка культуры: театров, кинематографии, оркестров. Средства на осуществление социальной политики поступают за счёт прогрессивного налогообложения (чем выше доходы — тем выше налоги).

В угаре перестроечного нигилизма реформаторами был провозглашён лозунг «строительства капитализма», тогда как вся Западная Европа уже была, по сути, социалистической» ).

Главными идеологами социализации в современной Европе выступают теоретики и руководители Социалистического Интернационала. Его программа провозглашает цели социалистического движения: установление социальной справедливости у народов и между народами, прекращение всех форм угнетения. В качестве первоочередных задач ставится прекращение гонки вооружений — этого марафона иррационализма, установление дружбы развитого Севера и отсталого Юга, защита прав человека, обуздание всесилия транснациональных корпораций. Этих целей Социнтерн предполагает добиться, не прибегая к революции, путём эволюционного развития стран, вступающих в постиндустриальную эпоху. Вот типичный пример рассуждений лидеров Социнтерна — фрагмент выступления генерального секретаря Итальянской социалистической партии Беттино Краски на XIV конгрессе Социнтерна в Ванкувере (ещё в 1978 году):

«В промышленно развитых странах эпоха революций давно идёт по убывающей. Классовая борьба и борьба за преобразование традиционного капиталистического общества развёртывается на почве демократии и реформ». Зато «в коммунистических режимах концентрация власти в руках бюрократической олигархии, утвердившаяся в партии и государстве, привела к тому, что появилось новое социальное расслоение, порождённое господством этой олигархии над всем обществом, противоречащее принципам равенства и освобождения человека, которые лежат в основе рабочего и социалистического движения. Понятие «диктатура пролетариата» превратилось в понятие «диктатуры над пролетариатом». Форсированная индустриализация и всеобъемлющее огосударствление экономики, которое в ряде случаев охватывает всю сферу услуг до самых мелких и скромных её звеньев, не оставляет места ни для личности, ни для участия трудящихся в управлении обществом и производственными структурами. Все свободы (печати, союзов, публичных демонстраций, критики, забастовок, движений и т. п.) ликвидированы или поставлены под строжайший контроль. Огромная часть государственного бюджета идёт на вооружения… В бывших колониальных странах Азии и Африки СССР стремится захватить и приспособить к собственной выгоде позиции, оставленные капиталистическими и колониальными странами.

Всё это не может быть «нашим социализмом». У нас совершенно иная концепция интернационализма». И движение к социализму мы понимаем как постепенный переход политической и экономической власти в руки трудящихся».

С того времени прошли другие конгрессы Социнтерна, претендовавшие на то, чтобы выработать «третий путь» между капитализмом и советским социализмом.

Общепризнанным мировым лидером в достижении социального равенства является Швеция. «Программа правящей социал-демократической рабочей партии Швеции», принятая на XXXI съезде (Стокгольм, 1992) объясняет, «чего хочет социал-демократия?»:

— чтобы всему общественному устройству и человеческим взаимоотношениям были присущи идеалы демократии, что дало бы каждому возможность жить богатой и осмысленной жизнью;

— так преобразовать общество, чтобы право распоряжаться производством и распределением находилось в руках всего народа, чтобы граждане были освобождены от зависимости от всякого рода неподконтрольных им властных групп, чтобы базирующееся на классовых различиях общественное устройство оставляло место для общности людей, сотрудничающих на основе свободы и равноправия.

Девиз партии — свобода, равенство и солидарность. Нужно, чтобы каждый вносил в общественную и трудовую жизнь вклад по своим возможностям и был обеспечен в соответствии со своими потребностями. Прямо-таки формула коммунизма, но в программе опыт стран, где правят компартии, сурово осуждается — за отсутствие демократических свобод, бюрократическое централизованное управление, возникновение нового привилегированного слоя на месте свергнутого старого, слишком большую разницу в доходах и т. д. А общий вывод таков: «моральный и политический кризис ленинизма всеобъемлющ… Ни капитализм, ни коммунизм не смогли дать людям справедливость и социальные гарантии. В обеих системах экономические ресурсы распределяются неравномерно и без народного контроля».

Зато в Швеции «трудящиеся… добились для себя экономического стандарта, невиданного до того ни в истории страны, ни во многих частях окружающего нас мира… Государство и коммуны несут ответственность за заботу о детях и престарелых, образование, культуру, медицинское обслуживание» и пр., причём социальные блага распределяются не по капиталу, а по потребностям. В стране нет голодных и бездомных, ликвидирована безработица, созданы идеальные условия для получения образования. Поставлена цель — снизить продолжительность рабочего дня до 6 часов.

СДРПШ не отвергает частную собственность на средства производства, а стремится выравнивать жизненные стандарты всех слоёв населения, создать общество, в котором всем хорошо жить, сплотить людей вокруг идеи общенародного дома. «Ни плановое, ни рыночное хозяйство в чистом виде не может в одиночку удовлетворить все требования общества» — нужно сочетание общественного управления с рыночным хозяйствованием.

В Швеции «работникам гарантируется право принятия решений на рабочих местах и на предприятиях. Именно право распоряжаться производством и распределением его результатов, а не право собственности, является центральным». Гарантируются также «право профсоюза на информацию о руководстве предприятием и влияние на него». Банки также поставлены под общественный надзор.

О чём это говорит? О том, что в Швеции, по сути, было создано неокорпоративное государство, где место классовой борьбы заняло сотрудничество работодателей и работников. То, что в 20 — 30-е годы XX века создавалось в Италии, Испании и Португалии под нажимом «сверху», а порой и через гражданскую войну, в Швеции осуществлено мирным путём, через развитие демократии. Поскольку СДРПШ стояла на антикоммунистических и антисоветских позициях, социалистическую Швецию называют не «красной», а «розовой».

Опыту Швеции посвящена обширная литература, в частности, книга «Создавая социальную демократию. 100 лет СДРПШ» (М., 2001) и раздел коллективного труда ИМЭМО РАН «Социал-демократия Запада перед вызовами современности» (М., 2001). В последнем источнике указывается, что «будь Швеция равновелика Германии по экономической мощи и народонаселению, можно было бы говорить о действительно «всемирно-историческом значении» её опыта построения общества социальной демократии», особенно на фоне коллапса «реального социализма». Для мэра Москвы Юрия Лужкова шведский социализм — это «символ веры». По его мнению, основное соревнование в мире шло не между капитализмом и социализмом, а между двумя моделями социализма — советской и шведской.

Пока в мире шло противостояние капитализма и социализма, Запад усиленно выставлял на показ опыт Швеции: дескать, вот и у нас есть пример общества всеобщего благосостояния и социальной справедливости. А после распада СССР, хотя в Швеции ничего не изменилось, об её опыте на Западе особых разговоров не слышно.

То, что сказано о Швеции, в той или иной степени относится и к другим скандинавским странам. Вот примечательное высказывание председателя Счётной палаты РФ Сергея Степашина: «Норвегия — страна победившего развитого социализма. Начиная с политической системы и заканчивая экономикой и социальной сферой. Хотя норвежцы об этом не догадываются». .

Однако в упомянутом труде ИМЭМО отмечается, что шведская модель социализма всё-таки оказалась подходящей лишь для стадии индустриального общества. Уже появление информационных технологий вызвало к жизни новое социальное расслоение, занятые в этих областях имеют гораздо более высокие заработки, чем работники традиционных отраслей экономики. Слишком высокие налоги, необходимые для функционирования системы социального обеспечения, не стимулируют ни предпринимателей, ни менеджмент совершенствовать технологию и организацию производства, и в конкуренции на мировых рынках Швеция начинает проигрывать. По ВВП на душу населения Швеция среди стран ОЭСР скатилась с 3 места на 12, по уровню жизни — с 4 на 17, вырос её государственный долг. Швеция встала перед необходимостью либерализации своей экономики, а это должно многое поменять и в образе жизни её населения.

Впрочем, та же проблема стоит перед всеми странами Западной Европы и их социалистическими и социал-демократическими партиями, в которых наметился существенный сдвиг «вправо», к либерализму. Видимо, решающую роль в этом сыграл саммит «Большой семёрки» 1989 года, когда был принят так называемый Вашингтонский консенсус.

Тогда в Вашингтоне собрались либеральные фундаменталисты, оказавшиеся у власти в ведущих странах Запада. Ими были приняты следующие принципы:

— свёртывание государственных бюджетов за счёт урезания социальных программ и предоставление решающей роли в экономике частному бизнесу;

— снижение налогов с бизнеса;

— повышение ставок при предоставлении кредитов;

— установление свободного обмена одних валют на другие;

— обеспечение свободы торговли, отмена таможенных барьеров и всех преград на пути свободного перемещения капиталов, товаров и рабочей силы из одной страны в другую;

— предоставление иностранному капиталу такого же налогового режима, как и местному;

— предельное снижение степени государственного регулирования экономики.

Это означало, что развитые страны Запада полностью отказываются от Нового курса президента США Рузвельта и от программы «Великого общества» 1960-х годов. Тем самым ликвидировалось социальное государство. Усилилось социальное расслоение, практически ликвидировался «средний класс». Не только на мировой арене, но даже и в самих странах «цивилизованного мира» общество снова раскалывалось на касту полноправных господ и неполноценных нищих париев. Сами национальные государства переставали играть прежнюю роль и становились игрушками в руках влиятельной закулисы — сообщества сверхбогачей, транснациональных корпораций и криминальных структур. В квазисоциалистической Европе именно ТНК, существующие в «щелях» между государствами, стали последним оплотом капитализма (а вместе с тем и последним реликтом феодализма, поскольку в руководстве ТНК ведущее положение занимают потомки аристократических родов). А научно-технический прогресс обрекается на остановку, в угоду кучке этих новых властителей мира, не желающих лишаться своих прибылей и привилегированного положения. Ведь если в результате НТП поднимется уровень благосостояния всех людей, то чем же властители будут отличаться от быдла? Богатый чувствует себя богатым (а значит, по его представлениям, лучшим) только тогда, когда рядом есть обездоленные. И ради этих мелочных, корыстных интересов богачей все достижения левых сил, «кейнсианского социализма» ликвидируются.

Не случайно журналист и писатель Максим Калашников говорит: «Когда-нибудь Вашингтонский консенсус 1989 года будут сравнивать с приходом к власти нацизма…» .

Особенно заметными эти процессы сдвига стран Запада вправо стали после распада СССР. Началось свёртывание «государства всеобщего благосостояния». Но тезис о недопустимости классовой борьбы между работниками и предпринимателями остаётся краеугольным камнем их идеологии. Видимо, вся Западная Европа движется к корпоративному государству, благо теперь это можно осуществить в рамках всего ЕС. Надо ещё иметь в виду, что, как заметил А.В.Шубин в своей книге «От застоя к реформам. СССР в 1917–1985 гг.» (М., 2001), в СССР и в Японии корпоративизм проявлялся в основном в сфере производства, а в странах Западной Европы и в США — также и по месту жительства, где он опирался на развитые системы местного самоуправления.

Фактически Европа уже стала супергосударством супермонополий, то есть она на деле отказалась от идей либерализма, которые навязывает другим народам!

Есть мнение, что социал-демократия — это экономическая форма фашизма (не нацизма!), и наоборот, фашизм есть политическая форма социал-демократии. На мой взгляд, эту формулировку следует уточнить: социал-демократия — это гуманная экономическая форма фашизма. Социал-демократия ближе к масонству, она выступает за эволюционное развитие Европы к социализму. А фашизм более близок к иллюминатству и якобинству и, когда считает это нужным, прибегает к силовому воздействию.

Итак, в Западной Европе возобладал социализм. Но что это за социализм? Он какой-то бескрылый, словно умер до рождения.

Когда произошла социалистическая революция в России, её идеологи поразили мир дерзновенностью своих начинаний и целей. Например, они говорили не просто об улучшении системы здравоохранения, а о необходимости полного искоренения болезней, более того — о достижении физического бессмертия человека и воскрешения умерших предков (идея Н.Ф.Фёдорова о воскрешении повлияла на решение сохранить тело Ленина до того времени, когда наука окажется способной возвращать мёртвых к жизни). Даже в такой вроде бы прозаической области жизни, как экономика, наша страна удивляла мир грандиозностью целей — от плана ГОЭЛРО до «сталинского плана преобразования природы».

А что в Европе? Главное — повышение качества жизни. Но показатели, определяющие качество жизни — ВВП на душу населения, продолжительность жизни, уровень образования, доступность здравоохранения и пр. — это всё материальное начало. А где же смысл жизни? Без этого может быть только «количество жизни», но никак не качество. Вообще цель системы может быть только вне системы. Если же такой цели нет, то в системе включается механизм её самоуничтожения. Система (например, государство), не нужная для прогресса метасистемы (человечества), в которую она входит, погибает. Потому-то в самых благополучных странах Европы и самый высокий уровень самоубийств.

Рая в Швеции, и вообще в Европе (как, впрочем, и нигде на Земле) не получилось. Человек, каков он есть (выражаясь по-церковному, «падший», греховный), несёт зло (наряду с добром) в себе, и никакой, даже самый высокий, уровень благосостояния не спасает его от этого зла. (Как говорил Господь: «если вы, будучи злы…») В Европе широко распространено насилие в семье, школьных и других коллективах (для него придуман даже специальный термин — моббинг), напоминающее нашу «дедовщину», подчас с доведением жертв до самоубийства.

Ушедший из жизни несколько лет назад и ещё должным образом не оценённый русский мыслитель Константин Пчельников говорил: «Сегодняшние европейцы — олигофрены… Им — труба».

Перечислять частные проявления «гниения Запада» (как выражался ещё современник Пушкина литератор Степан Шевырёв), нет надобности. Важен общий вывод:

Европейцы остались клановым обществом хищников. Европа давно сказала своё слово миру, больше ей сказать нечего, и она погибнет. Но её агония может сулить миру ещё много зла.

Европа не может, при сохранении нынешнего уровня благосостояния её населения, выдержать экономическую конкуренцию со странами Юго-Восточной Азии, где люди работают за мизерную плату. И она будет делать всё, чтобы «опустить» своих конкурентов. Философ Александр Зиновьев утверждает: «Если Запад встанет перед реальной угрозой своему существованию, он не остановится перед тем, чтобы уменьшить население планеты. Я уверен, что СПИД, атипичная пневмония и т. д. — это искусственные вирусы» .

Максим Калашников и Юрий Крупнов в своей книге «Оседлай молнию!» (М., 2003) так определяют главную цель Запада: «остановить развитие целых стран и миллиардов людей, которых Вечный рейх новых кочевников) приговорил к деградации и уничтожению», чтобы бедные навсегда отстали от господ. Никакой новой идеи, привлекательной для человечества, у Запада нет. Европейцы, стремящиеся остановить научно-технический прогресс, как бы приняли эстафету от луддитов, на заре индустриальной эры ломавших лишающие их работы машины.

Калашников и Крупнов полагают, что центр «Вечного рейха» — это США и НАТО. В действительности же НАТО перестаёт быть главной военной организацией Запада. Европа создаёт собственные вооружённые силы (чем американцы очень обеспокоены), чтобы обеспечить проведение своего мракобесного реакционного курса. И опять на её пути встанет Россия.

Приведу ещё одну цитату из книги «Оседлай молнию!»:

«… нам придётся столкнуться с настоящей войной, когда украденные у нашего народа деньги с Запада начнут втягиваться в Россию и когда наша страна начнёт подниматься, что совершенно не соответствует интересам США и Вечного рейха.

А значит, принцип выбора суров: если мы хотим действительно поднять Россию, то войны нам не избежать» (с. 184).

Примем внесённую выше поправку: речь идёт не о США, а о Европе.

«Русские должны умереть, чтобы мы жили», — по сути, говорит Европа. Да и лидер французских правых Ле Пен прямо говорит: Европа ведёт борьбу не с коммунизмом, а против русского народа .

Владимир Путин в своей речи на IX съезде партии «Единая Россия» обрисовал другую перспективу мирового развития. Россия должна завоевать интеллектуальное и технологическое лидерство, чтобы наши граждане выполняли самую высококвалифицированную работу и получать за неё самую высокую зарплату. Ну, а если интеллектуальное и технологическое лидерство будет за Россией, что же станет уделом Европы?

Очевидно, поставку для нас высококачественных потребительских товаров в обмен на духовные и интеллектуальные ценности, которых она сама уже не в состоянии производить.

Ну, а всё же, если предупреждения о том, что Европа может напасть на Россию в любой момент, небеспочвенны? Насколько готова Россия дать ей адекватный ответ?