Российских ученых, за редким исключением (Э. Поздняков, В. Барановский, Н. Косолапов и некоторые другие), не волнует проблема понятийного аппарата теории международных отношений. Они спокойно могут писать о глобализации или интеграции, хотя на самом деле описывают проблемы интернационализации; говорить о силе государства, хотя описывают мощь государства; формулировать концепции национальной безопасности, фактически же излагают проблемы внутренней политики. Мировые отношения для них идентичны международным отношениям и т. д. Такой подход является отражением специфики российского умостроя, отвергающего рациональность и демонстрирующего иррациональность, с помощью которой, как они сами себя убеждают, они «глубже» схватывают суть явлений. Я, естественно, в соответствующей главе покажу это на примерах, а пока рассмотрим американские варианты исследования проблем.

Большинство американских международников и политологов также не склонны «теоретизировать». Это дает повод авторам монографии «Американская национальная безопасность» констатировать: «Хроническим источником президентских трудностей с конгрессом, а иногда со всей нацией является тенденция использовать концепцию национальной безопасности в сверхшироком смысле, прибегая к ней как к мантии, которая покрывает противоречивые действия»². Все же следует признать, что над понятийным аппаратом американцы размышляют со времен окончания Второй мировой войны и по многим аспектам они добились впечатляющих результатов. Тем не менее эта проблема сохраняется и по сей день. Ее актуальность Кэн Бут демонстрирует следующим образом. Многие, пишет он, употребляют слово «мир» в смысле «отсутствие мировой войны». И это несмотря на то, что после Второй мировой войны было уничтожено 20 млн человек³. Используется термин «Третий мир» как развивающийся мир. В то же время верхние слои этого «мира» по уровню своего благосостояния ничем не отличаются от богатого населения «Первого мира». Употребляется термин «сила» (power) как синоним военной силы, хотя эти понятия не совпадают. Бут делает вывод: «Если эти и другие ключевые слова в науке о международных отношениях не будут как следует называть явления, как же можно их концептуализировать с пользой для будущего?» (p. 336).

Проблемы смешения понятий возникают и при наложении или пересечении наук. Как известно, в западной науке предмет «Международные отношения» изучается как ответвление политологии. Бут же полагает, что «совершенно очевидно, что политология может серьезно изучаться только как ответвление политики в глобальном масштабе. Мировая политика является домом политической науки, а не наоборот. Кант был прав: политическая теория должна быть международной теорией» (p. 340).

Вот еще одно любопытное рассуждение Бута: «Целью международной политической теории, таким образом, может быть соединение марксовской «науки» с «наукой» Моргентау в искусстве утопического реализма; проблемой международной политической науки должна быть попытка объединить мир через его изменение» (p. 347).

Хотя из этой фразы не понятно, что имеет в виду Бут под «наукой» Маркса и «наукой» Моргентау, но термин «утопический реализм» мне сразу напомнил высказывание андроида Дэйты, одного из ярких героев сериала «Звездный путь», который как-то резонно заметил: невозможно ожидать неожидаемого (to expect unexpected is impossible).

В значительной, если не определяющей степени волна теоретических изысканий была вызвана окончанием холодной войны, разрушившей не только Берлинскую стену, но и устоявшиеся штампы и стереотипы в теории международных отношений. Грубо говоря, раньше было два мощных направления в теории: одно — сугубо идеологизированное (школа политического идеализма), объясняющее все перипетии международной жизни борьбой между «коммунизмом» и «капитализмом» (кстати сказать, доминирующей в СССР), другое — геостратегическое, опирающееся на концепцию силы (школа политического реализма).

Ныне, когда идеология, по мнению американских теоретиков, перестала играть доминирующую роль, а сила стала наполняться иным содержанием, стройные предыдущие конструкции рассыпались. Что появилось взамен? И тут-то начинаются споры, которые в большинстве случаев ведутся по следующим проблемам: какова нынешняя структура международных отношений: биполярность, однополярность, многополярность; каково содержание понятия силы в современных условиях; какова роль государства в эпоху «глобализации»; что такое «национальная безопасность»: искусственная абстракция или нечто объективно реальное?

Все эти темы так или иначе будут затрагиваться на протяжении всей книги. Но для затравки хочу представить взгляды довольно известных авторов учебника по «Национальной безопасности США» — А. Джордана, У. Тэйлера, М. Мазара (последний — главный редактор журнала «Вашингтон квортерли»). Об их популярности свидетельствует уже то, что вышло пятое издание их труда, который изучается студентами военизированных колледжей и университетов.

Названные авторы (далее я их всех троих буду обозначать через аббревиатуру ДТМ) полагают, что на смену холодной войне пришел не просто мир, а «горячий мир». Проблема в том, как описать этот мир. В отличие от приверженцев концепции «однополярной гегемонии» США (например, активно отстаиваемой Чарльзом Краутхаммером) ДТМ считают, что на самом деле возникла «комплексная многополярность» международной системы.

Кстати, они напоминают, откуда выросли ноги у концепции «однополярности». Дело в том, что в 1992 г. в Пентагоне была подготовлена «бумага», некстати просочившаяся на свет божий, из которой все узнали об установке на «предотвращение в будущем любого потенциального глобального соперника». Причем речь не шла об ослабленной России, а скорее была адресована в адрес союзников США. К тому же она была сформулирована в жестких выражениях: американская оборона должна быть настолько сильной, чтобы потенциальные соперники из Западной Европы или Азии даже думать не могли о «крупной региональной или глобальной роли».

Авторы напоминают, что в отличие от оголтелых «однополярников» есть еще сторонники «сверхдержавной многополярности» (superpower multipolarity), которые выступают за единоличную гегемонию США при «разрешении» другим державам типа Германии и Японии формировать многополярный фон. Сами же они, как уже говорилось, отстаивают «комплексную многополярность» (complex multipolarity), отрицающую гегемонистский статус США по ряду причин. Одна из них заключается в том, что фокус национальной стратегии США сдвинулся с глобального на региональный уровень. Подтекст таков: на глобальном уровне отсутствует другая глобальная держава, а значит и не с кем вести глобальную борьбу. На региональном же уровне в структурном плане нет однозначности. В Африке структура отношений формируется на основе баланса сил, в некоторых местах она определяется биполярностью, в других — многополярностью. Иначе говоря, ни одна из «силовых моделей» не является универсальной и не объясняет реальность.

Другой момент, определяющий «многополярность», связан с тем, что некоторые мощные региональные державы могут самостоятельно обеспечивать свою выживаемость и независимость без помощи союзников. Аргумент, на первый взгляд довольно странный, но авторы имеют в виду, что в мире отсутствует враждебная держава, способная поставить под угрозу «выживаемость и независимость», скажем, Германии, Англии или Японии.

Но главная причина «многополярности» в другом. И это другое — проблема диффузии ключевого термина всех концепций «полярности» — силы. «Диффузия некоторых элементов силы (power), в частности экономической силы и ее эффекта в международной системе, отвергает однополярную концепцию».

В связи с силой хочу обратить внимание на следующий очень важный момент. Сила (power) — это ключевая категория теории международных отношений, вокруг которой не одно поколение теоретиков ведет дискуссию, так до сих пор не определив, что же это такое. Это признают и сами авторы, добавляя, правда, что при этом отсутствует и методика вычисления силы. Что вполне естественно: если нет определения, значит, и нечего подсчитывать. Поскольку сила очень важная категория, дадим авторам высказаться на этот счет подробнее.

Загадка силы, считают ДТМ, заключается в том, что «сила есть динамика». Они пишут: «В наипростейшем варианте (сила) — это способность заставить других делать нечто, что они не сделали бы по собственной воле». Способность заставить, поясняют авторы, не обязательно означает только «физическое насилие над противником», хотя это является важным аргументом силы. К таким способностям они относят «переговорные способности», а также убеждения, основанные на общих интересах и ценностях. Такая формулировка силы им показалась достаточной, чтобы перейти к ее оценке.

«Сила, — пишут они, — может рассматриваться и оцениваться различными способами. Поскольку она базируется на возможностях (capabilities), сила имеет определенные объективные характеристики. Но она также имеет весьма высокий элемент субъективности (курс. авторов), т. к. слава обладания ею и намерение ее использовать являются достаточными, чтобы достичь результатов во многих случаях без реального обращения к ней. Гоббс правильно писал: «Люди вспоминают о силе только тогда, они ее почувствуют»» (p. 9).

Здесь авторы впадают в элементарное логическое противоречие. Сила, если это категория объективная, не может иметь «высокий элемент субъективности», поскольку субъективна может быть оценка силы, а не сама сила. Задача наблюдателя (аналитика) как раз и заключается в том, чтобы его субъективная оценка совпала с содержанием силы (по Гегелю, слияние объекта и субъекта). Множественность трактовок одного явления говорит только о том, что явление не познано. Попав в логический и философский капкан на этом этапе, они уже не могут выбраться из него в дальнейшем.

Они пишут: «Естественно также, что сила относительна по своим характеристикам, т. к. ее свойства частично зависят от сравнения с тем, что ей противостоит; когда это сравнение очевидно, результирующий подсчет часто называют чистой силой. Далее. Сила есть весьма ситуативная вещь: что может сгенерировать силу в одних обстоятельствах, не может при других. Такие неуловимые вещи, как политическое и техническое мастерство ключевых акторов, национальная воля и солидарность по проблемам, суть проблем, выраженных в вопросах и целях, которых добиваются, т. е. все компоненты силы, могут быть использованы государством при определенных ситуациях» (курс. авторов) (p. 9).

Если невозможно объективно оценить силу как таковую, значит невозможно оценить и противостоящую силу, и никакое сравнение здесь не поможет, поскольку в этом случае происходит сравнение двух неопределенных величин. Авторы, однако, оптимисты.

«Если сила динамична, субъективна, относительна и ситуативна, а также объективна по сути, можно ли ее определить в принципе? Несмотря на предостережения и трудности, ответ — «да». В частности, если мы сфокусируемся на объективных характеристиках (которые, правильнее сказать, являются измерением «strength»⁴ и могут или не могут осуществлять влияние, о чем уже говорилось) и квалифицируем их правильно по времени и обстоятельствам, мы сможем по крайней мере сказать несколько полезных вещей о силе» (p. 9). Они действительно кое-что сказали, но совсем не о силе. Они, как и все до них, смешали понятие мощи с категорией силы, к чему я вернусь в соответствующей главе.

Авторы, правда, справедливо раскритиковали представления на категорию силы супругов Гарольда и Маргарет Спраут, поскольку «они предложили грубое уравнение: сила равна человеческим ресурсам, плюс физическая среда обитания, плюс питание и сырье, плюс инструменты и умение, плюс организация, плюс моральное и политическое поведение, плюс внешние условия и обстоятельства» (p. 9). В том же ключе писал Клиффорд Герман, а Рэй Клейн к количественным характеристикам добавил «национальную волю и стратегические цели». Между прочим, у самих авторов понимание силы очень сильно совпадает с формулировками Клейна.

Далее ДТМ пытаются определить современное состояние национальной силы, которая, естественно, претерпела изменения. «Это связано не только с тем, что она стала более фрагментарной, но в то же время и более взаимозависимой. Фрагментация возникла не только вследствие исчезновения основных биполярных блоков холодной войны, но также и в результате выхода наружу ранее подавляемого этнического и племенного национализма во многих государствах земного шара» (p. 548). Это привело к тому, что национальная сила стала более распыленной и потому осложнился эффект влияния одного государства на другое. «Мягкие» (soft) формы силы, такие, как способность манипулировать взаимозависимостями, становятся более важными, как это делает долгосрочная экономическая сила (strength), которая является базой и мягкой, и твердой (hard) формы силы (p. 548).

Обращаю внимание на то, что авторы, сами того не подозревая, стали обращаться с терминами power и strength как синонимами. На этом «сгорели» все теоретики, бившиеся над определением категории силы. В результате, заходя то с одной стороны, то с другой, к силе, они так и не дали четкого определения данной категории. И повторили известную банальность о том, что «сила и воля ее использовать становятся условием успеха, даже выживаемости. В этом суть силовой политики… Цель силы заключается в преодолении сопротивления в борьбе, которая явилась ее причиной, или в обеспечении безопасности предпочтительного порядка вещей» (p. 13). Результат: вместо определения силы авторы выделили две ее функции (весьма небесспорные): победа в борьбе и обеспечение порядка. Сама же сила опять ускользнула от них. Другими словами, авторы, понимая коварство силы, так и не вышли за рамки представлений всех без исключения теоретиков, которые бьются над этой категорией со времен Ганса Моргентау⁵.

Еще более широкий круг теоретиков вовлечен в дискуссии по категории национальной безопасности. Ожесточенным атакам в основном подвергаются неореалисты, представляющие два направления, или, как принято говорить, две парадигмы: структурный неореализм и неолиберальный институционализм. Атакующие — ученые-социологи, которым предписывается «инновационное объединение исследований в области социологии и национальной безопасности». Их взгляды изложены в монографии «Культура национальной безопасности: нормы и самоопределение в мировой политике» под редакцией Питера Каценстейна, одного из главных идеологов социологического подхода⁶. Чтобы понять, в чем их претензии к неореалистам, несколько слов о позициях последних.

Один из них — Кенет Уолц, принадлежащий к «структурным реалистам» второй волны (после Г. Моргентау, Дж. Кеннана, А. Вольферса и др.), в международной системе государств выделяет три характеристики: она (система) децентрализована; наиболее важный актор — государство — унитарно и функционально не дифференцировано; различие в распределении возможностей наиболее весомых государств отличает биполярную систему государств от многополярной.

Известного теоретика, можно сказать, тоже классика, Роберта Кеохане относят к неолиберальным институционалистам. Он считает, что международная политика после краха гегемонии не обязательно коллапсируется в неконтролируемую силовую политику, которая приведет к анархии. Созданный в период гегемонии международный порядок имеет возможность исправлять проблемы, провоцирующие международную анархию. «Институциональная инфраструктура постгегемонистской системы, — уверяет классик, — в состоянии обеспечить координацию конфликтных политик путем снижения затрат на сотрудничество» (p. 13).

Социологи обвиняют Кеохане в том, что его теория не объясняет категорию интереса, хотя и не отрицает ее как внешний феномен. Категория интереса — главный конек социологов. В определенной степени это признает и Кеохане: «Без теории интересов, которая требует анализа внутренней политики, никакая теория международных отношений не может быть полностью адекватна (реальности). Слабость наших нынешних теорий увела нас очень далеко от понимания поведения США и европейских держав в конце холодной войны… Необходимо осуществить еще немало исследований в области теории государства. Может быть, даже больше, чем на уровне международной системы» (p. 14).

Исследовательская парадигма социологов состоит, по П. Каценстейну, из трех ступеней. «Первая. Существует спецификация группы ограничений. Затем оговаривается группа акторов, которые, предполагается, имеют определенные интересы. Наконец, изучается поведение акторов и их поведение в условиях ограничений, в рамках которых эти акторы со своими предполагаемыми интересами проявляют себя» (p. 14).

Вся эта ничего не значащая для непосвященных словесная белиберда на самом деле означает изложение некоторых элементов теории бихевиоризма, которая обращена на анализ проблем безопасности. Социологи утверждают, что только на этой основе можно уловить такие важные вещи, как «престиж и репутация», которые неореалисты рассматривают «скорее как эффект силы (force), чем социальных атрибутов». В этой связи они вспоминают известного политэконома Роберта Гилпина. Каценстейн пишет, что хотя Гилпин, будучи реалистом, признает социологические подходы, однако все время скатывается к экономическим объяснениям. Для Гилпина «престиж» — «функциональный эквивалент власти во внутренней политике и имеет функциональные и моральные основания». «Он, — иронизирует Каценстейн, — может только утверждать, но не доказать, что в конечном счете престиж опирается на военную или экономическую силу (power). Но в то же время (Гилпин) пишет, что «скорее престиж, чем сила (power), является распространенным явлением в международных отношениях»» (p. 15).

Если бы американские теоретики знали русский язык (я лично не встречал ни одного), они бы с удивлением обнаружили, что категория престижа и авторитета как функция ряда переменных была описана советским экономистом-системником А. В. Сергиевым еще в 70-е годы, а мной повторена в одной из книг, опубликованной в 1986 г.⁷ Точно так же выглядят наивными новации американских социологов в том, что государство они рассматривают как «социальный организм» и что его самоопределение (идентичность) и нормы влияют на национальные интересы. — Темы, широко обсуждавшиеся в советской политологии 70-х — 80-х годов⁸.

Как бы то ни было, социологический подход к проблеме национальной безопасности путем анализа категории национальных интересов государства как социального организма получает широкое распространение, свидетельством чему служит и монография группы английских социологов⁹. Практические же творцы американской политики безопасности пока предпочитают опираться на подходы неореалистов, в том числе Джордана, Тэйлера и Мазара (ДТМ).

Суть их подхода не очень сложная и заключается в следующем. ДТМ, признавая эластичность термина «национальная безопасность», все-таки различают объем его содержания до и после Второй мировой войны. Сам термин в узком смысле имеет значение «обороны». Но до Второй мировой войны политика национальной безопасности как бы только соприкасалась с внешней политикой и политикой в области экономики, торговли и окружающей среды. После Второй мировой войны части всех этих трех блоков «наехали» друг на друга, т. е. как бы взаимосвязались или переплелись, образовав некую целостность, хотя другие сегменты блоков остались автономными (см. рис.).

Совмещенные части имеют свое название — комплексная национальная безопасность, которая однажды была сформулирована японцами и играла официальную роль в конце 70-х — начале 80-х годов¹⁰. Она состоит из трех компонентов: военной безопасности, экономической безопасности и политической безопасности.

В принципе мало кто спорит с такой постановкой вопроса (хотя все-таки спорят, и об этом — в соответствующем разделе). Более серьезные споры начинаются с темы увязывания национальной и международной безопасности. Речь идет о том, как совместить первое со вторым, т. е. как сделать так, чтобы национальная безопасность, защищающая национальные интересы, не противоречила международной безопасности, призванной удовлетворить интересы международного сообщества. Некоторые полагают, что выходом из этого противоречия может стать коллективная безопасность. Авторы напоминают: «В рамках такого подхода нападение на одного из членов (сообщества) рассматривается как нападение на всех, и потому все рассчитывают, что такая объединенная оппозиция предотвратит нападение со стороны любого потенциального агрессора». На практике же таких прецедентов не было, нет их и сейчас, полагают ДТМ. И посему «коллективная безопасность в ее универсальном виде не существует и вряд ли будет существовать при нынешней системе суверенных государств и неравенствах между ними» (p. 14).

С большим доверием авторы относятся к альянсам и коалициям, поскольку такого типа системы строятся на взаимных выгодах. Однако большие надежды авторы возлагают на международное право, к которому, как известно, немало международников относятся весьма скептически. Но авторы полагают, что такой скептический взгляд ошибочен. Они пишут: «Закон существует не только для того, чтобы улучшить распределение справедливости, но также и для того, чтобы сделать жизнь предсказуемой, предоставляя всем, кто живет в рамках закона, свод правил в отношении поведения других в системе» (p. 16). К тому же есть «зрелые законы», а есть «примитивные законы». Понятно, что авторы уповают на «зрелые законы» в международных делах. Проблема только в том, как определить их «зрелость». Историческая практика подсказывает, что определяют степень их «зрелости» господствующие государства в мире. Как в свое время писал и поныне актуальный К. Маркс, когда встречаются два равных права, решает сила. И опять мы скатываемся к этой злополучной силе. И сами авторы косвенно подтверждают правоту марксовской формулировки, когда они пишут о России и Китае.

Для начала констатируются некоторые параметры Российского государства: имперская история, обильные ресурсы, мощная индустриальная база, хорошо образованное население и очевидное желание играть значительную роль на мировой арене. Проблема же состоит в следующем: «Каким образом поведет себя Россия во взаимоотношениях со своими соседями и остальным миром, то ли в виде восстановления своей бывшей империи, то ли в благоприятном стратегическом варианте, все это в значительной степени зависит от эффективной способности Запада привлечь Москву на свою сторону. …Запад не может позволить себе, чтобы такой грандиозный эксперимент завершился коллапсом» (p. 556–557). — Вполне естественные намерения американцев осчастливить Россию на базе «зрелых законов» демократии и рынка, вне зависимости от того, насколько эти законы соответствуют природе Российского государства.

То же самое и с Китаем. Авторы не видят серьезных противоречий между США и КНР, их не очень волнует модернизация военных сил Китая, поскольку они все равно значительно уступают американским; не вызывают излишнего беспокойства на данный момент и отношения Пекина с Тайванем. Но если вдруг повторятся события типа Тяньаньмыньских или обострится военная конфронтация в районе Тайваньского пролива, тогда ход нынешних позитивных отношений может измениться. Фиксируют авторы и другой очень важный момент: «Несоответствие между китайским экономическим развитием и его отсталой авторитарной политической системой делает будущие двусторонние взаимоотношения в высшей степени проблематичными» (p. 558). То есть те способы, какими китайское руководство решает свои внутренние проблемы (кстати сказать, тайваньская проблема для Пекина также считается внутренней), не совпадают со стандартами «зрелых законов» Запада. И для того, чтобы их приблизить к «цивилизационным нормам», авторы предлагают проводить политику «вовлеченности» в отношении Китая, так же как и в отношении России. Имеется в виду вовлеченность в западный мир, в его стандарты, которые, естественно, по представлению западных идеологов, являются универсальными.

Убежденность в универсальности стандартов «зрелых законов» подводила и не раз будет подводить всех ученых, которые вбили себе в голову подобные иллюзии. Некоторые из них, как будет показано ниже, начинают избавляться от таких штампов. И поможет им в этом не только Китай со своей китаизированной спецификой, но и Россия, своей практикой посрамляющая все преимущества капитализма.

И все же следует признать, что часть американских ученых, в том числе и упомянутые в данной главе авторы, всерьез взялась за понятийный аппарат, осознавая, что без выработки такого аппарата все рассуждения о внешней политике или международных отношениях будут означать не что иное, как болтовню ни о чем. И в этом я вполне солидарен с Рональде Роговски, который пишет: «Теорию постигает фундаментальная неудача, когда она производит неопределенные понятия, а неопределенные понятия в свою очередь воспроизводят неопределенность для выработки стратегии и способы ее реализации; и поскольку способы остаются неопределенными, то невозможно осуществить убедительную проверку теории. Проблема — в теории. Ее возможно исправить, но трудно понять как»¹¹. Продолжая его мысль, Майкл Дэш пишет: «Без системных переменных нет предсказаний. Предсказания, однако, являются центральными в общественных науках не только по теоретическим причинам (нам нужны прогностические теории, чтобы с помощью прогнозов проверять те же теории), но и для политического анализа (теории, которые не делают ясных прогнозов, мало используются политиками)» (p. 153).

Проблема коренится в отсутствии целостной науки о внешней политике и международных отношениях. Существуют отдельные исследовательские направления в изучении тех или иных сегментов мировой политики. Причем каждое из этих направлений оперирует собственным набором терминов, которые только в редких случаях определены в виде понятий, но фактически никогда на уровне категорий.

Так, геостратегический подход использует термины «биполярность», «многополярность», «центры силы», «национальная безопасность», «национальные интересы», в основе которых лежит сила (но никто так и не определил, какая сила — Force? Power? Might? Strength?). Геоэкономический подход эксплуатирует термины «интеграция», «глобализация», «интернационализация» и т. д. В свою очередь идеологический или классовый анализ предполагает иной набор терминов: демократия, диктатура, авторитаризм. Своим терминологическим аппаратом обладает геополитика, цивилизационные, системные и другие подходы. При этом надо иметь в виду, что нередко одни и те же термины в различных подходах могут иметь и различное содержание. Например, термины «полюс», «сила», «интеграция» и т. д.

Если автор заранее не оговаривает поле своего исследования, то становится непонятным, что он анализирует и что он прогнозирует: всю систему международных отношений или какую-то ее часть. Неопределенность усиливается, когда автор не объясняет содержание термина, которым он пользуется в своем анализе.

И если американские ученые, по крайней мере многие из них, стремятся к понятийной четкости, то российские научные работники в своей массе обходятся без таких «мелочей».

В данной главе я намерен пересказать взгляды некоторых американских ученых на структуру международных отношений в XXI веке, место и роль США в системе международных отношений, а также их представления относительно места и роли России в мире, в том числе и с точки зрения внешней политики Вашингтона. У меня нет намерений критиковать американцев, хотя не избегу некоторых комментариев. Главное же — дать возможность им высказаться с тем, чтобы сами читатели оценили их взгляды и подходы. Пусть никого не пугает обилие цитат, поскольку мне хотелось сохранить стиль авторов, не искажая их сглаживаниями и упрощенным пересказом.

Есть смысл начать с работы авторов, которые предваряют анализ текущих событий и будущего некоторым историческим экскурсом в описание структур и систем международных отношений.

Среди американских международников заметное место занимает Ганс Биннендижк, директор Института национальных стратегических исследований при Университете национальной обороны, а также главный редактор «Стратегических оценок», к которым мы вернемся сразу же после анализа его работы. В одной из своих статей в соавторстве с Аланом Хенриксоном¹² он выделяет шесть исторических систем международных отношений.

Первая система функционировала в период между Утрехтским договором (1713 г.) и битвой при Ватерлоо (1815 г.), которую он обозначает как «свободный баланс сил» (loose balance of power) в рамках многополярности.

Вторая система действовала в период между Венским конгрессом (1815 г.) до Крымской войны (1853–1855 гг.), которая также основывалась на балансе сил, но уже с обозначенным балансиром — Великобританией, а также с намечающейся неоформленной биполярностью (на Западе — Франция, Великобритания; на Востоке — Россия, Пруссия, Австрия).

Третья система возникла в период между Крымской и Первой мировой войной. Началась она с многополярности, а закончилась к началу 1900-х годов жесткой биполярной блоковой системой (имеются в виду страны Антанты, с одной стороны, державы Альянса — с другой).

Четвертая система — период между двумя мировыми войнами. Авторы не дают четких характеристик системе данного периода, что естественно, т. к. его сложно определить со структурных позиций. Этот период не был ни многополярным (в середине этого периода сформировалась ось-полюс — Германия, Италия и Япония), ни биполярным (не была четко оформлена до 1941 г. другая «ось»), ни однополярным, т. к. ни одна из «осей» или держава не доминировали в мире.

Пятая система — период холодной войны, которая поначалу проявила себя как «ранняя многополярность», вскоре превратившись в «фундаментальную биполярность».

(В реальности никакой даже «ранней многополярности» не было, а были фактически две державы-победительницы, с самого начала рассматривавшие друг друга с позиции идеологического геостратегического соперничества.)

Авторы обращают внимание на одну важную вещь: все пять систем поначалу возникали как многополярные, а по мере своего развития структурировались в биполярную. Они подчеркивают также, что «биполярность не является единственным фактором, ведущим к основному конфликту, но она создает структуру для этого и делает конфликт наиболее вероятным». На самом деле здесь причины перепутаны со следствием: биполярность как раз и является следствием причины конфликта, вызреваемого вследствие глубинных противоречий между сторонами.

Наконец, шестая система возникла после окончания холодной войны. Эту систему, по мнению авторов, трудно охарактеризовать, поскольку еще не определены долговременные тенденции этой системы. Как писал в этой связи другой крупный американский теоретик-международник Стэнли Хоффман, если не знаешь, как назвать систему, ее называют «после» — «post»: Post Cold War Era, Post Industrialized Era, Post Communist Era и т. д.

Шестая система имеет пять категорий акторов и четыре доминирующие тенденции, которые по-разному влияют на поведение акторов.

Демократические акторы — страны рыночной демократии. Их идеология стала глобальной (авторы напоминают, что из 191 государства 117 присуща демократия). США являются их лидером, и в настоящее время международная система характеризуется однополярностью, т. к. американское влияние носит глобальный характер.

Вторая группа акторов — государства переходного периода от авторитаризма к демократии. Среди них называются, прежде всего, Китай, Россия и Индия.

Третью категорию образуют преступные государства, или, как их чаще называют в русскоязычной литературе, государства-изгои (rogue states). Это Ирак, Иран, Северная Корея, Ливия, Судан, Куба и Сербия. Авторы полагают: «Сдерживание их активности стало главной задачей оборонной политики США в первой декаде возникновения шестой системы».

Четвертая категория состоит из «несостоявшихся государств» (failing states), среди которых упоминаются Босния, Руанда, Камбоджа, Алжир, Сомали и Гаити.

Пятая категория — негосударственные акторы, которые представляют из себя разношерстных субъектов с различными структурами и целями. Например, глобальные компании (в нашей терминологии — ТНК и ТНБ) ратуют за глобализацию мировой экономики; эти же цели отстаивают международные преступные синдикаты, в то время как террористические организации, наоборот, выступают против рыночных демократий.

Основные тенденции в мире: 1) быстрая глобализация; 2) демократизация; 3) фрагментация (имеется в виду процесс обособления государств или группы государств); 4) распространение оружия массового уничтожения (ОМУ). Что касается третьей тенденции, то ирония состоит в том, что она стимулируется глобализацией, в рамках которой группы государств ищут свое место в глобализирующемся мире и увеличивают свою мощь на региональном уровне, т. е. фрагментируются. (Авторы здесь не видят противоречивого процесса взаимосвязи между глобализацией и интеграцией /=фрагментацией/.)

По мнению авторов, эти четыре мировые тенденции дают основание говорить о направлении в сторону неизбежной биполярности: «Взгляд на отношения между основными державами подтверждает тенденцию такой возможности».

Они полагают, что стимулирующими факторами в этом процессе являются Россия и КНР. В первом случае имеются в виду противоречия США с Россией в сфере подхода к НАТО, ПРО, распространению ОМУ, связке проблем вокруг Каспийского региона, а также в связи с политикой НАТО по отношению к Сербии. Во втором случае отмечаются противоположные позиции Китая и США по вопросам Тайваня, Тибета, тех же ПРО, прав человека, шпионажа и экономической политики. «Результатом является то, что Китай и Россия усиливают свои взаимоотношения в сфере безопасности, преодолеваются противоречия, которые в ином случае могли бы препятствовать тесному сближению», — пишут авторы.

Общие подозрения в отношении Запада, по их мнению, дали основания Е. Примакову выдвинуть идею более широкого русско-китайско-индийского альянса против западной демократии, который на практике должен проявлять себя в сотрудничестве с государствами-изгоями.

Если произойдет новая поляризация в шестой системе, могут возникнуть формы общения, похожие на те, что были в годы холодной войны, но «на этот раз основанные не на идеологии, а на общих интересах».

Биннендижк и Хенриксон прогнозируют: «Может создаться схема между технологически развитыми и богатыми странами и бедными. США и их союзники могут оказаться перед лицом неформальной коалиции России, Китая и государств-изгоев. …С этой коалицией более сложно иметь дело и противодействовать ей, чем с нашими врагами времен холодной войны. Такое будущее мало вдохновляет».

И как резюме: «Новая биполярность — не неизбежна! Истории не нужно повторять себя, но современные тенденции ведут нас именно в этом направлении». И авторы призывают своих политиков принять в расчет этот сценарий.

Теперь рассмотрим взгляды авторов сборников «Стратегические оценки», ежегодно, с 1995 г., публикуемых под эгидой упоминавшегося Университета национальной обороны и примыкающего к нему Института национальных стратегических исследований (ИНСИ). Главным редактором сборников является, как уже говорилось, Ганс Биннендижк, а основными авторами — сотрудники ИНСИ. Нередко в качестве авторов привлекаются и именитые ученые других университетов или институтов. Участвуют в написании тех или иных глав также действующие политики, например из госдепартамента или министерства обороны.

Считается, что идеи, излагаемые в «Стратегических оценках», оказывают серьезное влияние на формулирование официальных доктрин. Это не удивительно, имея в виду, что их авторы сами являлись или являются сотрудниками государственных учреждений, так сказать, «стратегического профиля» (Пентагон, госдепартамент, различные президентские структуры).

Для данного раздела я использую три последних сборника-ежегодника за 1997 г., 1998 г. и 1999 г.¹³

В ежегоднике за 1997 г.¹⁴ видение авторов мировой системы после окончания холодной войны выглядит следующим образом.

Прежде всего, мировая система испытывает на себе три новых качественных явления, которые авторы обозначают как «революции».

Первая революция — геостратегическая. Для нее характерна «мировая асимметричная многополярность», в рамках которой одна держава — США — является наиболее сильной. Остальные великие державы обладают влиянием регионального масштаба. Авторы подчеркивают, что «мир не стал однополярным, как казалось многим в первое время после холодной войны».

Другим аспектом глобальной геостратегии является «триумф идей рыночной демократии». И с этой точки зрения мир делится на три категории: а) государства, успешно внедрившие идеи рыночной демократии; б) государства, находящиеся в переходном периоде от авторитарной системы к рыночной демократии, но еще рискующие заморозить этот процесс политизированной экономикой и частично свободной политической системой; в) беспокойные государства (troubled states), которые отстают от остального мира, во многих случаях сражаясь с этническим и религиозным экстремизмом.

Другая революция — информационная, которая вносит новые параметры в определение национального могущества.

Третья революция — изменение роли правительства, которое демонстрирует «отступление» перед лицом как региональной власти во многих странах (США, ЕС, Россия, Китай), так и перед мощью международного бизнеса. (Эта революция имеет прямое отношение к теории и практике интернационализации, которая будет рассмотрена отдельно.)

Прежде чем дать оценку месту России в мире, авторы оговаривают свое понимание «великой державы». Они считают, что это «такие страны, которые обладают достаточным весом, чтобы быть великим игроком в различных аспектах мировых дел». С точки зрения подобного определения, только США являются великим игроком одновременно в политике, экономике и военных сферах. «Россия не входит в десятку мировых экономик, однако она квалифицируется как великая держава из-за ее военной мощи и образа, унаследованного со времен советской сверхдержавности» (Chapter 1. Context).

Авторы обращают при этом внимание на то, что и военная мощь России постепенно разрушается. В качестве примера они приводят данные о том, что «не более 20% военного персонала боеспособны; в сухопутных войсках только восемь маневренных дивизий способны выполнять свои задачи; 70–75% танков нуждаются в замене, а современные танки составляют только 2–5% вооруженных сил». Причем, по их оценкам, эта пропорция повысится только до 30% к 2005 г.; только 60% штурмовой авиации боеспособно; в ВМФ между 1990–1995 гг. персонал был сокращен на 50% (в морской авиации — на 60%), корабли — на 50%, а морская авиация — на 66% и т. д. в том же духе (Chapter 2. Russia).

Имея в виду интересы США, авторы пишут, что поскольку «будущее политических реформ в России остается под вопросом», то и «надежды на новое стратегическое партнерство между США и Россией исчезли».

В то же время отмечается: «В обозримом будущем Россия сохранит способность нанести неприемлемый ущерб США благодаря своему ядерному арсеналу. Сокращение угрозы от этого ядерного арсенала остается принципиальной задачей США в отношении России» (там же).

Вместе с тем подход США должен строиться на том, чтобы «побуждать Россию следовать демократическим реформам и поддерживать ее в попытках установления рыночной экономики на основе программ двусторонних и международных займов и технической помощи». США также являются главным стимулятором МВФ в деле предоставления займов России.

В следующем сборнике «Стратегических оценок» за 1998 г.¹⁵ были сделаны добавления и уточнения в общее видение международной обстановки в мире. Главное из них: именно идеология, а не сила (power) структурирует мир. В соответствии с этим мир делится на четыре группы государств.

Первая группа состоит из ядра-партнеров, процветающих демократий, которые могут присоединиться к Соединенным Штатам в несении бремени по безопасности ядра и его расширения. Эта группа составляет одну пятую часть мирового населения, но обладает четырьмя пятыми экономической мощи мира.

Вторая группа государств находится в переходном состоянии (это, прежде всего, КНР, Индия, Россия). От судьбы этой группы будет зависеть, насколько вырастет ядро и, таким образом, будет ли будущее более или менее безопасным. В эту группу входит большая часть населения мира.

Третья группа состоит из акторов-изгоев, которые отвергают идеалы, общепризнанные средства и возможности. Они могут нанести ущерб интересам США и их партнерам по ядру. Государства-изгои стремятся заполучить оружие массового уничтожения (ОМУ) и другие опасные технологии. К ним обычно относят Северную Корею, Иран, Ирак, Сирию и Ливию, а также всевозможные террористические организации.

Четвертая группа стран, которых называют несостоятельными (failing states) или беспокойными (troubled states), обычно подвержены переворотам и войнам (например, Босния, Судан, Ангола, Руанда, Сомали, Афганистан).

Однако в целом общее состояние глобальных отношений вызывает удовлетворение у авторов ежегодника, т. к. «врагов Соединенных Штатов мало, они изолированы и относительно слабы… Нет ни одного глобального соперника или враждебного альянса на горизонте» (Chapter one. The Global Environment).

При этом авторы подчеркивают, что, несмотря на свою силу (strength), Соединенные Штаты добиваются уважения других стран к себе, а не гегемонии над ними. Обладая уникальными возможностями, Соединенные Штаты не стремятся к превосходству над ними. «Сила (power) — не их цель, достижение первенства — не их стратегия» (Chapter one. The Global Environment).

Главный интерес США — укрепить демократическое ядро, в том числе и за счет более равномерного распределения ответственности между его членами, расширить это ядро за счет переходных государств и нейтрализовать «преступные» государства, в том числе и путем привлечения переходных государств на свою сторону по этому вопросу.

Вместе с тем США добиваются не только «осязаемых интересов», но и идеальных, т. е. утверждения системы международных норм. При этом подчеркивается, что внедрение этих норм не означает навязывания «западных ценностей» другим государствам и культурам, а скорее предполагает растущее признание законными правительствами базовых стандартов.

Нормы ядра — это: а) те, которые «содействуют международному образу»: воздержание от агрессии, право на коллективную оборону, законы войны, контроль над оружием, мирное разрешение споров, приверженность антитерроризму, уважение авторитета Совета Безопасности ООН, уважение других инструментов и институтов, которые прямо воздействуют на те или иные конфликты; б) те, которые «управляют функционированием международной экономики»: свобода торговли, морское право, доступ к ресурсам, невмешательство в потоки информации, защита окружающей среды, правила открытой многосторонней торговли и сотрудничество в отношении транснациональных проблем; в) те, которые «базируются на управлении населением государства»: права человека, законы, представительское и подотчетное правительство, индивидуальные свободы, свобода прессы и другие атрибуты гражданских обществ и государств.

Авторы верят, что в результате уничтожения коммунизма, расширения ядра и демократизации многих развивающихся государств открываются большие возможности «для принятия этих норм почти всеми».

Большое значение ученые придают КНР, России и Индии. При этом подчеркивают, что «Китай является наиболее важным переходным государством благодаря его размерам, надеждам, громадному человеческому потенциалу, процветающим общинам экспатриантов (имеется в виду хуацяо, где-то около 150 млн человек по всему миру) и местоположению в наиболее динамичном регионе мира».

Что касается России, то ее нынешние проблемы объясняются отсутствием экономических и политических свобод у населения в его истории. «Россия вряд ли возникнет как главная угроза ядру: свободное падение промышленного производства, отсутствие внутренних инвестиций, неблагоприятные условия для предпринимательства с добавленной стоимостью и разрушение человеческого капитала страны указывают на продолжающееся сокращение, а не на увеличение русской силы». Россия, однако, может не только представлять угрозу своему «ближнему зарубежью», но и создавать громадные проблемы для США и их партнеров тем, что она может стать источником распространения опасных технологий для стран-изгоев.

В сценариях на будущее, до 2008 г., наихудшим является тот, когда расширение демократии приостанавливается. Это может произойти из-за усиления враждебности Китая, чьи энергетические потребности будут толкать его на тесные отношения с Ираном и другими преступными государствами. Кроме того, из-за неудавшихся реформ и разочарований Россия также может начать распространение технологий ОМУ.

В главе шестой (Chapter six. The New Independent States), где России уделяется большее внимание, общий вывод сводится к тому, что ее развитие невозможно предсказать. Хотя и отмечается, что Россия вряд ли вернется к советской модели, но проблема в том, «какой тип капитализма будет создан в России». На данный момент авторы сборника видят формирование криминального капитализма, в котором бизнес, правительство и организованная преступность оказались сращенными. В этой связи хотя и предлагается в последующие десять лет оказывать помощь России в ее экономических реформах, однако в большей степени рекомендуется обратить внимание на страны Прикаспийского региона, который имеет потенциал занять четвертое или пятое место в мире по энергетическому производству.

Следующий сборник «Оценок» за 1999 г.¹⁶ отличается менее оптимистичным взглядом на будущее, чем предыдущие сборники, о чем говорит и его подзаголовок — «Приоритеты в неспокойном мире». В качестве причин, негативно сказавшихся на международных отношениях, называется ряд событий, среди них: азиатский экономический кризис, усиление воинственности Ирака и Северной Кореи, трения с Китаем, провалы реформ в России, ядерные и ракетные испытания в Южной Азии, усиление страха перед распространением ОМУ, война на Балканах. Таким образом, надежды на утверждение демократизации и стабилизации мира, выраженные в «Оценках» 1995 г., явно не оправдались.

Ключевыми акторами авторы называют те же четыре группы государств в уже знакомых терминах, но дают им несколько иные характеристики с точки зрения их поведения и роли в системе международных отношений.

Акторы рыночной демократии сохраняют свое наибольшее влияние, хотя распространение демократии уже не столь очевидно, как в предыдущие годы.

«Переходные» государства — те же (Россия, КНР, Индия), но на этот раз им приписываются другие цели. «Они проводят внешнюю политику в соответствии со своими государственными интересами и стремятся утвердиться как лидирующие державы на мировой арене. Каждая из них пытается ревизовать свой статус-кво, чтобы усилить свое влияние за счет Соединенных Штатов (курсив мой. — О. А.). Только Китай имеет потенциал стать глобальной державой, а Россия и Индия останутся влиятельными на региональных уровнях».

Наиболее конфликтными государствами остаются государства-изгои, к вышеприведенному списку которых здесь прибавили Сербию.

В отношении «беспокойных» государств сказано в том смысле, что они вытягивают из США и их союзников неоправданно большие ресурсы ради внутренней стабильности. (Дескать, сколько же можно тянуть?) Но делать нечего, поскольку эти страны являются источником транснациональных акторов, таких как террористы, наркодельцы, организованная преступность и беженцы.

Несмотря на все это, США остаются единственной сверхдержавой, хотя даже они не в состоянии справиться с международными проблемами в одиночку. На этот раз список потенциальных угроз и опасностей выглядит следующим образом (далее перевод):

агрессия со стороны нынешних государств-изгоев и возникновение новых аналогичных государств;

увеличение этнических войн и возрастание насилия в несостоявшихся государствах;

ускорение распространения ОМУ и ракет;

распространение терроризма, организованной преступности и торговля наркотиками;

военные разработки, которые уменьшают превосходство США и вдохновляют региональную агрессию;

авторитарное правление в России или в других крупных странах, вкупе с милитаризмом и империализмом;

антизападная глобальная коалиция государств-изгоев и мятежников;

столкновения из-за ресурсов или глобальный экономический крах, которые спровоцируют широкое распространение чувства обреченности и меньшее желание к политическому сотрудничеству;

геополитическое соперничество с Россией и/или с Китаем;

возникновение сильного исламского союза на Великом Среднем Востоке, который серьезно бросает вызов западным интересам;

дезинтеграция системы западного альянса и возрождение национализма.

Упомянутые проблемы в списке «риски», связанные с Россией и КНР, в более подробном варианте означают следующее. Авторы пишут: «Наибольшим риском является то, что возможно возникновение глобальной коалиции региональных государств-изгоев и локальных возмутителей спокойствия под эгидой России или Китая, которая бросит вызов Соединенным Штатам».

На региональном уровне та же Россия и ее евразийские соседи не дают покоя американским аналитикам. «В России — сокрушаются они, — реформы, имевшие целью институционализировать рыночную демократию, провалились. Россия адаптировала некоторые важные атрибуты демократии, но их трансформация весьма далека от завершения. Ее экономика в руинах, организованная преступность — на коне, ее правительство неэффективно, ее общество потеряло уже все иллюзии, а региональный распад продолжает усиливаться».

Хотя авторы данного сборника, так же как и предыдущих, не ожидают возврата к «коммунизму» или утверждения различного вида экстремистских идеологий, но предсказывают, что «весь регион может превратиться в нестабильное геополитическое гетто, создающий антизападный подход и таящий внутренние опасности для себя самого». Ричард Куглер, видимо, автор термина «геополитическое гетто», предостерегает: «Такой региональный хаос может стать новой угрозой Европе, т. к. он может явиться естественной питательной средой для авторитаризма и даже фашизма».

И все же наибольшую неопределенность представляет для США Азия. «В долгосрочной перспективе возникновение Китая как мировой державы и реакция на это Японии и других стран будут ключевым фактором. Если Китай интегрируется в западное сообщество, региональная стабильность усилится. Если нет, Китай может стать главной проблемой в сфере безопасности и постоянной военной угрозой для всех в регионе, а также для отношений США с их ключевыми союзниками».

Столь сложная и неопределенная ситуация на мировой арене требует обновления в политике безопасности, которая вытекает из стратегии вовлеченности, опирающейся на утвержденные три блока военной политики: формирование, ответ и подготовка (shape, respond and prepare). Суть этих видоизменений можно выразить известным постулатом о кнуте и прянике, другими словами, возобновить функцию кнута. Вот как это преломляется в отношении России и КНР.

В качестве пряника остается стремление США, по выражению авторов, «интегрировать» Россию и КНР в западное сообщество. А вот «кнут»: «Но если это окажется невозможным, Соединенные Штаты должны сотрудничать с ними в тех случаях, когда это соответствует взаимным интересам, и в то же время твердо реагировать, когда они действуют против американских законных интересов». Например, в районе Тихого океана подходить к Китаю в комбинации твердости и сдерживания, т. е. выступать против попыток дестабилизировать обстановку. «Новая стратегия может понадобиться, если сильный Китай начнет претендовать на гегемонию в Азии». А это, как известно, разрешено только США и немножко… Японии.

Вынесенное в подзаголовок название принадлежит одному из важнейших документов, подготовленных по заказу Пентагона влиятельными военными и учеными (9 человек) для корректировки официальной политики в области обороны на период до 2020 г.¹⁷

Авторы доклада обозначают динамику четырех ключевых тенденций, которые параллельно и во взаимосвязи будут определять структуру международных отношений в первой четверти 21 века.

Первую тенденцию они определяют как геополитическую революцию и связывают ее с распадом Советского Союза и появлением Китая в качестве великой державы регионального и глобального масштаба.

Вторая тенденция определяется давлением демографических и социальных факторов на общественные системы.

Третья вызывается появлением глобального, взаимосвязанного рынка, который будет оказывать эффект на благосостояние фактически всех государств и обществ.

И наконец, четвертая тенденция имеет отношение к технологической революции, которая трансформирует развитие индустриальной экономики в информационные экономики и окажет эффект на революцию в военных областях.

В рамках геополитической тенденции предполагается дальнейшее изменение геополитического ландшафта в Европе, Азии и Африке вследствие конфликтов в сфере расовых, религиозных и политических столкновений. Одновременно возрастает роль негосударственных акторов — МНК, криминальных групп и поставщиков наркотиков.

Среди региональных новообразований указывается нефтеносный регион Каспийского моря.

Вторая тенденция, связанная с демографией и социальными факторами, привнесет с собой ускорение роста населения, миграции и иммиграции, хроническую безработицу и неполную занятость, обострение соперничества за ресурсы, в частности, за энергетику и воду.

Экономические тенденции переплетаются с демографическими и социальными.

Деятельность МНК будет оказывать большое воздействие на международные отношения, что усложнит проведение политики национальных государств.

Под угрозой находится и глобальная экономическая стабильность в зоне Персидского залива и в районе Каспийского моря. Наконец, разрыв в благосостоянии, где сверхбогатые ресурсами районы контролируются относительно небольшим количеством государств, может создать напряжение и представляет политические и моральные вызовы для правительств.

Технологическая революция будет вести к созданию более разрушительного оружия, которое в руках враждебных государств, террористических и криминальных групп будет угрожать странам.

Все эти тенденции (даже если не учитывать непредвиденные ситуации /wild cards/) могут привести к четырем следующим возможным вариантам в системе международных отношений в рамках периода 2010–2020 гг.:

1. Первый мир — устойчивая стабильность. Хотя в этом состоянии также не исключаются определенные проблемы и трения, однако в целом мировое благосостояние увеличивается, а распределение становится более равномерным.

2. Во Втором мире, если экстраполировать сегодняшнюю ситуацию, нынешняя неопределенность переходит в усиливающееся соперничество и политическое разнообразие мира. Хотя глобализация экономики продолжится, некоторые страны окажутся в неблагоприятном положении. Китай становится ключевым экономическим и политическим государством в районе Тихоокеанского кольца. Приобретает значение Индия. Враждебные государства, а также негосударственные акторы приобретают средства для распространения ОМУ. «Хотя Соединенные Штаты все еще остаются лидирующей мировой державой, ее устойчивое политико-экономическо-военное доминирование неопределенно».

3. В Третьем мире соперничество за лидерство сохраняет свою силу в виде традиционного баланса сил, в котором возникают враждебные региональные альянсы (или, возможно, отдельные государства) для того, чтобы бросить вызов Соединенным Штатам. На Дальнем Востоке формируется общеазиатский торговый блок. Новый альянс из государств Южной и Юго-Западной Азии формируется, концентрируясь на противодействии политического, экономического и культурного влияния Запада.

4. Четвертый мир — хронический кризис. Развал глобальных экономических условий, сопровождающийся сломом международных институтов. Ослабленные государства, негосударственные организации и коалиции ведут борьбу за уменьшающиеся ресурсы. Альянсы ненадежны, непредсказуемы и оппортунистичны. Национализм и этническая ненависть ведут к силовым движениям за независимость Азии, Южной Америки и Среднего Востока. Основные государства в кризисе. Наркогосударства существуют в Южной Азии и ЮВА. ОМУ доступно везде. Массовая миграция ускоряет хаос в городах.

Исходя из подобных вариантов-сценариев, авторы предлагают план реорганизации военного потенциала США, который потребует в последующие годы дополнительно 10 млрд долл. вдобавок к плану, предусмотренному Пентагоном. Отмечу, что администрация Клинтона пошла еще дальше, увеличив расходы на оборону уже в 2000 г. на сумму до 282 млрд долл. против 272 млрд долл. в 1998 г.

Хью де Сантис, бывший высокопоставленный чиновник госдепартамента, ныне профессор политики по международной безопасности, представляет Национальный военный колледж, входящий в Университет национальной обороны, сотрудники которого работают в тесном сотрудничестве с Пентагоном. Свое отличительное видение американской стратегии безопасности он начинает с критики ряда школ в американской политологии.

Школы. Хью де Сантис выделяет несколько школ, которые, по его мнению, неадекватно отражают существующие реальности. Среди них он выделяет школу неовильсонизма, уповающую на то, что рациональный и образованный мир впитает ценности либеральной демократии. Школа реалистов утверждает, что безоговорочная сила (power) США так или иначе вынуждает признать лидерство этой страны в мире в качестве «американского шерифа», стоящего на страже интересов Америки в мире. Группа американских националистов образует так называемую школу неорейганистов. Их позиция — Америке предназначена особая миссия в создании мирного и морального международного порядка. Есть еще неоизоляционисты, часть которых является приверженцами идеи «Америка превыше всего», другая часть — пацифисты — выступает против политических и экономических затрат на содержание американской империи.

На поверхности все названные школы или течения вроде бы различаются, по крайней мере по форме. На самом же деле все они перепевают вариации американской исключительности, и все исходят из одинакового убеждения относительно нынешней международной ситуации.

Мифология однополярности. Она исходит из двух посылок: 1) несмотря на распространение либеральной демократии, мир оказался более сложным, непредсказуемым и опасным по сравнению с периодом холодной войны; 2) «установление мирной и стабильной международной системы соответственно зависит от морального и политического лидерства, если не гегемонии США».

Первая посылка совершенно верна. Вторая — что США мировая «сверхдержава», устанавливающая мир и порядок, весьма сомнительна.

На самом деле, полагает Сантис, это не так. Мир не может рассматриваться как процесс американизации, и вот почему.

Во-первых, в отличие от экономического доминирования после Второй мировой войны, Соединенные Штаты ныне больше не обладают ресурсами, чтобы решить мировые проблемы. Сейчас доля мирового производства США составляет около 20%. Хотя это и немало, но надо учитывать громадный торговый дефицит, наличие золотого запаса где-то на уровне половины Европейского союза, а также то, что США являются «крупнейшим мировым должником».

Во-вторых, образ глобального шерифа не соответствует настроениям американской общественности из-за увеличивающихся различий между социальными группами и их интересами. Хотя существует широкая поддержка в распространении либерально-демократических ценностей, НАТО и, как было отражено в опросах населения в 1998 г. в связи с иракским кризисом, выборочных военных ударов, в целом общественность выступает против американских интервенций как способа решения вопросов в отдаленных местах, что воспринимается как отвлечение от ежедневных забот американцев.

В-третьих, из-за отсутствия глобальной угрозы миру США, скорее всего, столкнутся с трудностями в деле международной поддержки их политики. Пример: ООН и ключевые европейские союзники были против использования военной силы против Ирака в 1998 г. и первоначально отнеслись равнодушно к использованию силы против Сербии в связи с событиями в Косово.

Концепция взаимности (The Concept of Mutualism). В этой связи Сантис выдвигает концепцию взаимности, которая формулируется им как «концепция международных отношений, скорее базирующаяся на интересе, чем на нормах. Она делает упор в большей степени на региональные, чем на глобальные подходы в деле международного сотрудничества, признает сохраняющуюся важность государства и по своей сути является негегемонистским подходом к международной безопасности». Ее привлекательность для политиков становится очевидной при ее применимости к нарождающимся тенденциям в экономике, социальных, культурных и политико-военных областях.

Взаимозависимость экономик различных регионов и стран требует более активного участия государства в установлении «дорожных правил», которые уменьшают частотность финансовых обвалов и сдерживают алчность и излишества необузданного рынка.

Евродоллар ведет еще к одной денежной системе. «Появление евро как альтернативной резервной валюты не только поможет странам, которые ведут торговлю с Европой, стабилизировать их обменные курсы, но также уменьшит американское бремя быть банкиром всего мира».

Сантис обращает внимание на такой важный элемент своей концепции, как культурная терпимость. «Социальная и экономическая интеграция, — пишет он, — не может быть прочной без конструктивного участия различных культур, из которых она состоит. Национальные и международные связи требуют бережного отношения к различным культурным традициям и ценностям».

«Кроме того, могут ли американцы быть уверенными, что наше — это единственный путь к свободному и гармоничному обществу? В мире «плюрализма ценностей», если использовать термин Исаака Берлина, мы должны быть терпимы к политическим выборам других — и это, что должно быть подчеркнуто, не дается богом, а является продуктом различных культурных традиций и опыта».

Концепция взаимности предполагает решение региональных проблем на основе безопасности и сотрудничества без привлечения США или ООН. Только если невозможно решить эти проблемы с помощью региональных институтов безопасности, следует обращаться к внерегиональным силам. Но и в этом случае США не стоит торопиться вовлекаться во все горячие точки планеты.

Таким образом, концепция взаимности Хью де Сантиса фактически является разновидностью концепции выборочной вовлеченности, которую отстаивают в основном ученые, работавшие в госдепартаменте.

Известный американский профессор Гарвардского университета Самуэль Хантингтон представляет оригинальное видение мира, а также место и роль США в этом мире. Во многих работах он доказывал неизбежное столкновение цивилизаций¹⁸. Позднее он, судя по всему, пришел к выводу, что чисто цивилизационные отличия недостаточны для столкновения, и поэтому он обратился к анализу геостратегической структуры международных отношений, неравновесность которой является, как минимум, дополнительным источником конфликта. Он полагает что глобальная политика всегда вертелась вокруг силы (power) и борьбой за силу. В нынешней же ситуации произошли изменения, поскольку появляющаяся структура весьма отличается от периода биполярности.

Он утверждает: ныне существует одна сверхдержава, что, однако, не означает однополярного мира. Он напоминает, что веками существовали сверхдержавы, например в эпоху Римской империи. В районе Восточной Азии гегемоном был Китай. Биполярная система строилась на соперничестве двух сверхдержав, возглавлявших свои коалиции и боровшихся за влияние среди неприсоединившихся государств.

Многополярная система всегда конструировалась из нескольких великих держав, сравнимых по силе (strength), которые сотрудничали и соперничали друг с другом, как это было веками в Европе.

Нынешняя система не соответствует ни одной из предыдущих систем. «Вместо этого она представляет странный гибрид — одно-многополярную (uni-multipolar) систему с одной сверхдержавой и несколькими великими державами». «США, конечно, является единственной сверхдержавой с преимуществами в любой сфере силы — экономической, военной, дипломатической, идеологической, технологической и культурной — с возможностями отстаивать свои интересы практически в любой части мира». Это первый уровень.

На втором уровне, по его мнению, — это главные региональные державы, которые имеют превосходство в районах мира, но неспособны распространить свои интересы и возможности на глобальном уровне, как США. Это — германо-французский кондоминиум в Европе, Россия в Евразии, Китай и потенциально Япония в ВА, Индия — в Южной Азии, Иран — в Юго-Западной Азии, Бразилия — в Латинской Америке и ЮАР и Нигерия — в Африке.

Хочу обратить внимание на то, что сфера влияния России, по сути, ограничивается ее собственной территорией.

Третий уровень. Это вторичные региональные государства, чьи интересы часто конфликтуют с интересами более мощных региональных государств. К ним относятся: Британия в отношениях с германо-французской комбинацией, Украина в отношении к России, Япония — Китаю, Пакистан — Индии, Саудовская Аравия — Ирану и Аргентина — Бразилии.

Сверхдержава и гегемон (для Хантингтона это слова-синонимы) в однополярной системе, без крупных держав, способных дать ей вызов, обычно сохраняют свое доминирование долгий период времени, пока не ослабнут из-за внутренних проблем или внешних сил. По мнению Хантингтона, нынешние великие державы стремятся к многополярности, поскольку их собственные интересы идут зачастую вразрез с интересами США. Поэтому глобальная политика движется от биполярности периода холодной войны через однополярный мир, пиком которого была война в Персидском заливе, и одно-многополярную систему, которая будет длиться одно-два десятилетия, к длительному действительно многополярному миру 21 века. Как заявил однажды Зб. Бжезинский, Соединенные Штаты будут первыми и последними в качестве единственной глобальной сверхдержавы.

Таким образом, Хантингтон видит эволюцию структуры отношений: биполярность — одно-многополярность — многополярность. По его раскладке биполярность длилась около 40 лет, одно-многополярность — около 20 лет, многополярность — оставшуюся часть века. Запомним эти периоды времени.

Необходимо обратить внимание, что подход Хантингтона отличается от официального подхода Вашингтона, который исходит фактически из однополярного мира. Именно в этой связи Хантингтон подвергает весьма резкой и саркастической критике официальную линию США, прежде всего концепцию «благородной гегемонии» (benevolent hegemon). Он напоминает выражение замминистра финансов Лоуренса X. Саммерса, назвавшего Соединенные Штаты «первой неимпериалистической сверхдержавой», которая укладывается в три слова: американская уникальность, американская добродетель и американская сила. Хантингтон саркастически «подтверждает» все это следующими аргументами. За последние несколько лет США в одностороннем порядке оказывали давление на другие страны, чтобы они приняли американские ценности и их понимание прав человека; пытались предотвратить военное усиление других стран, чтобы они не могли противодействовать американскому превосходству; заставляли принять американские условия экстерриториальности в других обществах; сортировали страны в соответствии с их приверженностью к американским стандартам по правам человека, наркотикам, терроризму, распространению ядерного оружия, а сегодня — в связи со свободами в области религии; предпринимали санкции против стран, которые не соответствовали американским стандартам по этим проблемам; продвигали американские корпоративные интересы под лозунгами свободы торговли и открытия рынков; вынуждали МБ и МВФ проводить политику, служащую этим самым корпоративным интересам; вторгались в регионы конфликтов, которые имели наибольшее значение для США; давили на другие страны, чтобы они принимали экономическую и социальную политику, которая была бы выгодна американским экономическим интересам; проталкивали продажу американского оружия за рубежом, в то же время стараясь предотвратить продажу оружия другими странами; выдавили одного генсекретаря ООН и в диктаторской манере назначили другого; расширили НАТО, включив туда Польшу, Венгрию и Чехию и никого больше; предприняли военные акции против Ирака; позже установили экономические санкции против режима; определили страны как «страны-изгои», исключив их из глобальных институтов из-за того, что они отказались подчиняться американским желаниям.

Все эти вещи можно было делать до поры до времени; ныне же ситуация изменилась, и времена вседозволенности для США прошли, считает американский профессор.

Инструментами такой политики являются экономические санкции и военная интервенция. Они практически перестали срабатывать. Более того, как справедливо отмечает Хантингтон, чем больше Соединенные Штаты пытаются наказать «страны-изгои», тем большей популярностью пользуются лидеры этих стран у себя на родине (например, Ф. Кастро, Саддам Хусейн и даже Слободан Милошевич¹⁹).

Такая политика глобального лидерства не встречает понимания у американцев. В соответствии с приведенными данными Хантингтона, по опросам 1997 г., только 13% высказались за превосходящую роль США в мировой политике, в то время как 74% заявили, что они хотят, чтобы США делили ответственность за мировые проблемы с другими странами. От 55 до 66% заявили, что события в Европе, Азии, Мексике и в Канаде не оказывают воздействия на их жизнь. Однако внешнеполитическая элита игнорирует такие настроения. Отсюда внешняя политика приобретает растущую репутацию «показной гегемонии».

Считается, что США выступают от имени «международного сообщества». На самом деле в лучшем случае от имени англосаксонских братьев (Британия, Канада, Австралия, Новая Зеландия) по большинству проблем, Германии и некоторых маленьких европейских демократий — по многим вопросам, Израиля — по некоторым вопросам Среднего Востока и Японии — по внедрению резолюций ООН.

Хантингтон напоминает, что между 1993 и 1996 гг. были приняты решения по осуществлению множества экономических санкций. И только в редких случаях США находили поддержку у своих партнеров, а чаще всего были вынуждены действовать в одиночку. И хотя Соединенные Штаты постоянно навешивают ярлыки «изгоев» различным странам, в глазах многих государств они сами стали «сверхдержавой-изгоем».

В подтверждение своей позиции Хантингтон приводит слова японского посла Хисаси Овада, который высказался таким образом: США после Второй мировой войны проводили политику «одностороннего глобализма», теперь — «глобальной односторонности» (global unilaterlism), преследуя собственные интересы, уделяя формальное внимание интересам других.

Хантингтон, ссылаясь на одну из конференций в Гарварде (1997 г.), указывает, что ученые, представляющие две трети человечества (Россию, Китай, Индию, Африку, арабов и мусульман), говорили, что именно США представляют собой внешнюю угрозу их обществам. Не с военной точки зрения, а с точки зрения их целостности, автономии, процветания и свободы действий. В их речах звучали слова: США — интервенционистское государство, эксплуататорское, гегемонистское, лицемерное, с двойными стандартами и т. д., осуществляющее политику «финансового империализма» и «интеллектуального колониализма».

Американские лидеры убеждены, что мировые дела — это их дела. Но, полагает ученый, в одно-многополярном мире при господстве только одной сверхдержавы именно она автоматически являет собой угрозу другим главным державам.

«Соединенные Штаты награждают страны, которые подчиняются американскому лидерству, доступом на американский рынок, оказывают внешнюю помощь, включая военную, исключают их из санкций, помалкивают в связи с отступлением от американских норм (например, в отношении нарушения прав человека в Саудовской Аравии и наличия ядерного оружия в Израиле), поддерживают членство в международных организациях, дают взятки и устраивают визиты в Белый дом для политических лидеров» (p. 45).

И все же, несмотря на критику внешней политики Вашингтона, в мире отсутствует согласованное противодействие США. По мнению Хантингтона, причина заключается в том, что «глобальная политика сейчас многоцивилизационная. Франция, Россия и Китай могли бы иметь много общих интересов, чтобы бросить вызов гегемонии Соединенных Штатов. Но существенное различие в культурах, вероятно, делает трудным сорганизоваться в эффективную коалицию» (p. 46). Кроме того, у них у самих возникает проблема лидерства: кто может стать номером первым, кто вторым в такой коалиции. Когда-то это было одной из причин советско-китайского раздора. «Точно так же препятствием к антиамериканской коалиции между Китаем и Россией сейчас является российское нежелание быть младшим партнером более населенного и экономически динамичного Китая» (p. 46). В результате в будущем «решающую роль в альянсах и антагонизмах среди государств будет играть сочетание силы и культуры».

Тактика США, по мнению Хантингтона, заключается в том, чтобы поддерживать вторичную региональную державу против первичных региональных держав. В Европе это означает поддержку Великобритании, в ВА — Японии (против Китая), Украины против России. В Латинской Америке — Аргентины, на Ближнем Востоке — Саудовской Аравии, в Южной Азии — Пакистана.

Какой должна быть американская политика в одно-многополярном мире, задается вопросом Хантингтон. Отвечает следующим образом:

1) Прежде всего, во внешней политике следует отказаться от ложной посылки о существовании однополярного мира.

2) Американские лидеры должны изжить иллюзии, что существует естественное совпадение между их интересами и ценностями остального мира. Это не так.

3) Поскольку США не могут создать однополярный мир, то в интересах США, используя свою сверхдержавность, организовать международный порядок на основе сотрудничества с другими странами в решении глобальных проблем.

4) Взаимодействие силы и культуры имеет специальный момент в европейско-американских отношениях. Сила ведет к соперничеству, сходство культур — к сотрудничеству. Достижение целей зависит от того, насколько культура преобладала над силой. Европа — центральное звено в американской политике.

Если учесть приведенные рекомендации, тогда, по мнению Хантингтона, может получиться мир, удовлетворяющий как все мировое сообщество, так и США. Он пишет: «В многополярном мире 21 века главные государства будут неизбежно конфликтовать, сталкиваться и соединяться друг с другом в различных сочетаниях и комбинациях. В таком мире, однако, будут отсутствовать трения и конфликты между сверхдержавой и главными региональными державами, которые являются характерными для одно-многополярного мира. По этой причине Соединенные Штаты могут найти себе место как одной из главных держав в многополярном мире с меньшими претензиями, с меньшим соперничеством и с большей отдачей, чем если бы они остались единственной сверхдержавой» (p. 49).

Хочется добавить: и тогда наступит царство мира на земле, и все люди объединятся в мировое братство, и лев перестанет драть ягненка… далее см. Библию (о рае). Мечта всех утопистов, совершенно не разбирающихся в законах мирового развития. Хантингтон, видимо, не выдержал критики своей предыдущей концепции о столкновении цивилизаций, решив исправить ее концепцией всемирного братства. В результате оставил поле науки, скатившись на уровень «здравого смысла». Видимо, вскоре надо ожидать его перехода в сан священника.

Поскольку Зб. Бжезинскому российские политологи уделяют повышенное внимание, есть смысл остановиться на некоторых его взглядах. Его мировидение, естественно, кардинально отличается от представлений Хантингтона. В одной из статей, помещенной в сборнике, посвященном теории сложности, он анализирует в привычной для себя традиционной манере американскую внешнюю политику, оговаривая, что к теории сложности его подход не имеет никакого отношения²⁰.

Он сразу же атакует тезис, отстаиваемый частью американских международников в отношении Америки, коротко выраженный во фразе: «Лидерство есть глупость» (It's leadership, stupid). Бжезинский обозначает этот подход как концепцию «стратегии выхода» (exit strategy), т. е. стратегию отстранения от вовлеченности во все международные дела. Он фиксирует шесть проблем, которые невозможно решить путем названной концепции. Они формулируются в виде шести вопросов: 1) появляется ли на мировой арене более мощная и безопасная Европа; 2) будет ли Россия придерживаться статус-кво; 3) каково будущее Персидского залива и Ближнего Востока; 4) какова перспектива ситуации на Дальнем Востоке; 5) какова перспектива распространения ядерного оружия; 6) могут ли возникнуть в будущем крупномасштабные социальные взрывы.

Ответ американского международника на все эти вопросы совершенно очевиден: конечно же, без вовлечения США во все названные проблемы они решены не будут, а если и будут, то не так, как это соответствовало бы национальным интересам США. Нас интересует российский сюжет в его ответах. Бжезинский считает, что России помогать надо. Весь вопрос, как и по каким направлениям. Он пишет: «Это означает создание таких обстоятельств, в которых Россия не имела бы выбора, кроме как оставаться в рамках статус-кво. Это в свою очередь означает, с одной стороны, расширение НАТО, поскольку это сокращает любые геополитические соблазны, на которые в какой-то момент Россия может вдохновиться и может быть способна к действиям даже в состоянии слабости. С другой стороны, это также означает создание условий на пространстве бывшего Советского Союза, на котором статус-кво становится постоянным. Это означает продуманную политику оказания помощи России с одновременной помощью новообразовавшимся странам бывшего Советского Союза. Только если они останутся суверенными и независимыми, Россия будет склоняться к восприятию общества статус-кво».

Вот еще одно уточнение Бжезинского после рассуждений о повышенном внимании к Украине: «К Украине я бы добавил еще Азербайджан и Узбекистан по причинам, для многих известным. Узбекистан из-за того, что он является ядром Центральной Азии. А в наших интересах сохранить независимую Центральную Азию, т. к. это поможет России сохранить общественный статус-кво. Азербайджан, т. к. он является пробкой в бутылке. Если же Азербайджан будет прихвачен Россией, или это может произойти на основе сговора между Россией и Ираном, тогда не будет доступа в Центральную Азию. Центральная Азия станет стратегически уязвимой».

Многие полагают, что это просто досужие рассуждения некогда влиятельного политика. На самом деле Бжезинский просто рассказывает о реальной политике США в зоне бывшего Советского Союза.

В другой своей статье²¹ на базе концепции «евразийской целостности» (ЕС, Россия, Китай и Япония) Бжезинский предлагает сформировать два треугольника: один состоит из США, ЕС и России; другой — из США, Японии и Китая. Подобная конструкция представляется ему весьма эффективной для «конструктивного вовлечения России». В чем же суть такого предложения?

Суть же довольно проста. Для начала Бжезинский приводит много цифр, свидетельствующих о плачевном состоянии российской экономики, социальной ситуации, слабых внешних связях и т. д. Он также обратил внимание, что нынешняя правящая политическая элита во главе с Путиным — это третье поколение аппаратчиков, большей частью состоящее из бывших кэгэбистов. Такой состав элиты породил антиамериканские настроения, еще больший негативизм в отношении процесса расширения НАТО, попытки вызвать соперничество между европейскими государствами и США. Одновременно у российского руководства утвердилось убеждение о необходимости восстановить Россию как мощное государство и на этой основе вновь подчинить себе пространство СНГ. По мнению Бжезинского, в Кремле возобладали настроения ленинистов о политической игре с нулевой суммой. Это проявляется в том, что там стали полагать, что будто бы нероссийским регионам лучше вообще не развивать экономику, чем попадать в сферу влияния Запада. В качестве примера он приводит подход Москвы в отношении стран Каспийского региона и его (В. Путина) враждебному отношению к флирту Украины с НАТО. Другими словами, три направления российской политики: на Кавказе, в отношении Украины и Белоруссии (с идеей о «соединении в братской славянской солидарности») и стремление помешать балтийским странам войти в НАТО — не соответствуют представлениям Бжезинского о конструктивной структуре международных отношений. Хотя Бжезинский уверен, что нынешние цели Москвы в принципе нереализуемы. К примеру, альянс с Китаем может только подчинить Россию Китаю «без решения ее проблем». Если Россия продолжит нынешнюю политику, то может получиться не «Европа до Урала», а разоренная и осажденная «Россия до Урала».

Такой результат не устраивает Запад, и Бжезинский предлагает Западу, точнее США, придерживаться в отношении России политики, которую Запад проводил в отношении Турции после распада Оттоманской империи во времена Кемаля Ататюрка. Хотя Путин, считает Бжезинский, не Ататюрк (т. к. его мышление отражает мышление руководства последнего советского поколения, а не первой постсоветской генерации), поэтому на него полагаться смысла нет. Но придет следующее поколение с другим мышлением, получившее образование на Западе и рассматривающее себя как часть Запада. И в этом направлении надо активнее действовать, т. е. увеличить в десятки раз приглашения для учебы в Америке, где молодые люди усвоят плоды американской демократии. Именно это новое поколение можно будет убедить во всяких благостях для России, которые ей принесут расширение НАТО и вовлечение в НАТО не только сопредельных России государств, но и самой России. В какой-то момент можно будет даже создать Совместный Совет НАТО — Россия. И уже на постоянной основе можно было бы реализовывать идею двух больших треугольников, упомянутых выше.

Бжезинский прав, когда пишет о том, что нынешняя внешняя политика России обречена на провал. Но он абсолютно не прав, когда видит выход из этого провала на пути вовлечения России в один из треугольников, поскольку не может существовать равновесная конструкция, если одна из ее опор — Россия, как минимум, на порядок слабее двух других опор. И это только на уровне экономической массы. Я уж не говорю об уровне самой «силовой» политики. И западная «ментальность» следующего поколения руководителей не только не укрепит российский «угол», а, наоборот, еще больше ослабит, поскольку интересы такой элиты могут быть только прозападными, а не пророссийскими.

Кроме того, было бы наивным ожидать от русских, чтобы они смирились с тем, что расширение НАТО за счет балтийских государств принесет какие-то стратегические выгоды. Совершенно очевидно, что НАТО расширяется не для того, чтобы работать на интересы России. Кстати, на эту статью Бжезинского среагировал Стефан Сестанович, который убедительно опроверг вероятность «благостного восприятия» Россией как расширения НАТО, так и «турецкого подхода» к ней²².

Я бы добавил еще один момент. Предложение Бжезинского «разводит» Россию и Китай по разным треугольникам, хотя и руководимым одним патроном. Конечно, с точки зрения Вашингтона, реализация такого предложения идеально отвечала бы стратегическим интересам США. Все «полюса» под колпаком. Но на его формирование не хватило бы даже ресурсов США. Поэтому нынешний подход президента Буша представляется мне более оптимальным с точки зрения интересов США, поскольку он «точечно» ориентирован и хорошо структурирован по приоритетам. Хотя как стратегический идеал предложения Бжезинского также не лишены смысла.

Среди участников формирования внешней политики США заметное место занимает Совет по международным отношениям (COUNCIL ON FOREIGN RELATIONS), в проектах которого участвуют специалисты различных научных учреждений. Результатом одного из таких проектов явилась работа «Новая российская внешняя политика», написанная группой авторов к началу 1998 г. (Майкл Мандельбаум, Леон Арон, Шерман Гарнет, Раджан Мэнон и Койт Блэккер)²³.

С самого начала М. Мандельбаум оговаривает: «Русскую внешнюю политику трудно определить. Ее даже трудно обнаружить. Каковы международные цели Российского государства? Где и каким образом они намереваются достичь их?» На эти вопросы как раз и собирались ответить авторы данной работы.

Сам Мандельбаум главную причину последующих проблем России и ее внешней политики видит в наследии советской империи, которая сложилась и разрушилась качественно иным образом, чем предыдущие империи Британии, Франции, Габсбургов и Оттомании. Ее распад произошел не в результате мировых войн, а в результате горбачевской перестройки и нового политического мышления почти в одночасье. И поэтому он был неожидан даже для самих руководителей СССР, особенно после того, когда они столкнулись с взрывом националистических настроений в Центральной Азии и на Кавказе, а в последующем с войной в Чечне. Став жертвой собственной политики внутри страны, российские руководители рассчитывали на помощь Запада, особенно США, и были крайне обескуражены расширением НАТО на Восток за счет стран Центральной Европы. Среди населения подобное действо НАТО было воспринято как кампания исключения, изоляции и унижения новой России. В результате внешняя политика России потеряла четкие ориентиры, оказавшись в состоянии прострации.

Вместе с тем, как реакция на подобное коварство, у некоторой части русских в Москве, по мнению Леона Арона, сложилось убеждение, что Россия должна стать региональной сверхдержавой, международной великой державой и ядерной сверхдержавой. Это русский вариант голлизма, который психологически может удовлетворить какую-то часть политической элиты. На самом же деле, хотя «Россия и унаследовала советский ядерный арсенал, который, конечно, является источником влияния, однако, с другой стороны, присутствие России вряд ли ощущается за пределами ее ближайших соседей». Если же говорить не об элите, а о простых людях, то они искренне переживают выпадение Украины — государства, с которым они вместе были в течение трех веков. Что же касается Центральной Азии и Кавказа, то здесь они испытывают не столько чувство потери, сколько чувство страха.

Арон прав относительно настроения большей части населения страны. Но не прав в отношении политической «элиты». Терять Кавказ она не собирается, чему свидетельством является вторая Чеченская война.

Одну из глав разбираемой книги написал Койт Денис Блэккер, профессор Стэнфордского университета, давно специализирующийся на исследованиях по России. По его мнению, для большинства русских «мир» все еще означает прежде всего Запад. Блэккер доказывает, что «политическая и экономическая интеграция с Западом — цель реальной внешней политики перестройки — является не только наиболее желаемой целью постсоветской внешней политики, но также и единственно возможной».

Поэтому «голлизм» в период после 1993 г. при таком подходе может быть понятным не только как политическая необходимость, но скорее всего как риторический ответ на внутренние давления, а также как тактика, более удобно обрамляющая сроки интеграции России с Западом. В этом плане прецедентом для новой России являются Япония и Западная Германия.

Это в идеале. Реальность же делает Блэккера менее оптимистичным. В его сценариях будущего Россия выглядит следующим образом:

«Западный экономический и политический порядок с Японией, Северной Америкой и Западной Европой, образующих ядро, может метафорически рассматриваться как магнитное поле, втягивающее остальные страны в себя. Поскольку это сообщество свободных рыночных демократий весьма мощно и успешно развивается, другие страны стремятся присоединиться к его организациям, соглашаясь с его нормами и воссоздавая его институты». Это в принципе. Но Россия не обязательно может присоединиться к этому ядру.

Одна из причин того, что у России не будет эффективной внешней политики, заключается в том, что Россия не в состоянии сформировать эффективное национальное правительство. Нынешние тенденции, если они будут усилены, могут привести к дезинтеграции России как единого государства — гиперинфляция, ведущая к коллапсу, распад военных сил, возвышение политически независимых региональных властей — все это уже видимо, хотя далеко еще от дезинтеграции центральной власти. «Историческим прецедентом такого типа для России является хаос в Китае в 1920-х и 1930-х годах, когда в различных частях страны доминировали военные лидеры, известные как милитаристы, которые контролировали независимые военные силы».

Очевидно, что реализация подобного сценария весьма нежелательна из-за вероятности потери контроля за ядерным оружием и вообще за распылением военных сил по неконтролируемым территориям. Если отвлечься от подобных крайностей, то не исключена другая вероятность. В международной деятельности это проявится в том, что Россия будет проводить разную внешнюю политику, которая определится фактом трех глобальных соседств: Запад, Средний Восток и Дальний Восток. «Поэтому не удивительно, что российская политика в отношении этих направлений будет отличаться друг от друга».

Причем особую роль может сыграть соседство с Китаем, которое может сформировать и третий вариант внешней политики. Ее содержание антизападное. «Русский неоголлизм имеет элементы такой политики. Россия проявляет более дружеские отношения к странам, которые Соединенные Штаты рассматривают как государства-изгои». Это опять же в теории. Зафиксировав подобную возможность, Блэккер тут же ее «блокирует», указывая на противоположную тенденцию: «Но в реальности и та, и другая страна скорее ищут пути присоединения к западному порядку, чем его противодействию или бойкоту». К тому же Россия и Китай — «потенциальные соперники в отношении новых независимых стран Центральной Азии». Отношения могут усугубиться проблемами недонаселения российского Дальнего Востока и перенаселением Северо-Восточных провинций Китая, т. е. нелегальной миграцией китайцев. И поэтому «из всех возможных сценариев для российской внешней политики наиболее желательным остается интеграция с Западом». Россия хотя и принадлежала Европе на протяжении столетий, но одновременно была наименее европейской страной. Сейчас есть возможность стать более европейской страной внутренне и внешне. На это работает, по мнению Блэккера, и то, что теперь Россия перестала быть империей, что облегчает ее вхождение в цивилизованный мир.

Койт Блэккер искренне озабочен тем, чтобы Россия стала частью Европы.

Когда-то я разделял подобные взгляды американского профессора, наивно полагая, что русские по духу и культуре ближе к Европе, чем к Азии. Но, изъездив всю Европу и всю Северо-Восточную Азию, я, по крайней мере для себя, сделал вывод: Россия никогда не будет ни Европой, ни Азией, а как была, так и останется… Россией.

В администрации Б. Клинтона Россию курировал помощник госсекретаря Строуб Тэлботт. В отличие от многих специалистов по России, разочарованных в демократических реформах и в перспективах американо-российских отношений, Тэлботт сохранял и сохраняет устойчивый исторический оптимизм даже в периоды обострения отношений с Россией²⁴.

Все очевидные неудачи в построении капиталистического общества в стране Тэлботт объясняет наследием советской диктатуры, так сказать, пережитками социалистического прошлого, которые, по его мнению, постепенно, но преодолеваются. В любом случае, как бы Россия худо-бедно ни вползала в капитализм, все произошедшее и происходящее отвечает национальным интересам и безопасности США. По крайней мере две «базовые цели» реализуются удовлетворительно. На первую цель работают: усиление безопасности, сокращение арсеналов холодной войны, предотвращение распространения ОМУ, укрепление стабильности интеграции в Европе. Вторая цель ориентирует США на оказание помощи России в деле трансформации ее политических, экономических и социальных институтов в соответствии со стандартами рыночной демократии²⁵.

Тэлботта особенно вдохновляют успехи в реализации второй цели, т. е. превращение России в капиталистическую страну. В связи с чем он приводит список достижений: слом аппарата советской системы, свобода выборов, замена централизованного планирования на институты рыночной экономики и т. д.

Тэлботт не без гордости докладывает сенатскому Комитету по внешней политике о вкладе США в эти достижения, в том числе и через программу президентского Акта о поддержке свободы. Он предостерегает сенаторов от сокращения бюджета этого Акта на 25–30% — инициатива, появившаяся в связи со скандалами об отмывании денег через нью-йоркские банки. По его мнению, это было бы близорукостью с их стороны, поскольку эта помощь распространяется на множество направлений деятельности США в России: от финансирования СМИ до поддержки малого бизнеса, что соответствует интересам США.

Главная суть выступлений и писаний Тэлботта о России заключается в том, что правительственные круги не должны поддаваться панике в связи с очередными неурядицами: будь то финансовый кризис, скандал вокруг взяток высокопоставленных чиновников, очередная внутренняя война или всплеск антизападных настроений. Все это — издержки перехода от тоталитарного коммунизма к демократическому капитализму, который наступит всенепременнейше.

Подобный оптимизм Тэлботта имеет основания, как минимум, по двум причинам. Одна связана со спецификой его должности: он отвечал за Россию в американской администрации, и было бы нелогичным расписываться в провале политики, в которой он принимал самое деятельное участие. Другая причина более важная. Действительно, в России создана капиталистическая структура, в рамках которой действует руководство страны. И хотя тот же Тэлботт хорошо понимает, что Россия никогда не станет похожей ни на одно государство западного мира, но шанс стать хотя бы «Бразилией» или «Мексикой» не исключается. А такими странами Америка очень хорошо научилась управлять. На данный момент этого более чем достаточно с точки зрения интересов США. Так что Строуб Тэлботт справлялся со своими обязанностями, и оптимизм его относительно России можно считать обоснованным… Пока.

Одним из авторитетных специалистов по России в США не без оснований считается Майкл Макфол, который провел немало лет в Москве как до «перестройки», так и после начала капиталистических реформ. Так что ему есть что с чем сравнивать.

В отличие от всех американских русологов, толкующих об «экономической реформе» или «третьей волне» демократизации после распада Советского Союза, Макфол прямо говорит о том, что в России произошла революция, по масштабам сопоставимая с Французской (1789 г.) и большевистской революциями²⁶. Исходя из классических определений революции, он показывает весьма убедительно, что при Ельцине были сломаны старая структура власти и экономическая организация общества, которые были заменены на капиталистическую систему. Ее отличием от предыдущих революций, по его мнению, является то, что она была осуществлена мирными средствами, если не считать такой «мелочи», как расстрел парламента в 1993 г. Еще одним отличием, которое Макфол называет «фундаментальным», является то, что идеологии предыдущих упомянутых революций бросали вызов устоявшимся порядкам тогдашней международной системы. Идеология же и цели нынешней русской революции не были обращены против статус-кво современной международной системы. Наоборот, идеология, проповедуемая Ельциным и его приверженцами, полностью совпадала с экономикой и политикой ядра. Более того, российские «революционеры» пытались сделать все, чтобы войти в это ядро²⁷.

В этом, однако, нет ничего удивительного, поскольку произошла именно капиталистическая революция, т. е. стало формироваться общество, по содержанию совпадающему с другими капиталистическими государствами. Пока, правда, не ясно и для самого Макфола, какой тип капитализма утвердится в России. Ответа нет.

Несмотря на это, профессор убежден в том, что «в долгосрочной перспективе масштабы России, природные ресурсы, образованное население и стратегическое расположение в Европе и в Азии предопределят ее будущее как державы в международной системе» (p. 66). (Хочу заметить: сказано не «великой державы», а просто «державы».) Проблема заключается только в том, станет ли эта держава частью западного ядра или она превратится в страну-изгой, угрожающую мировому сообществу. В немалой степени это зависит от политики, которую будут проводить США в отношении России.

Макфол напоминает, что в политико-академических кругах Америки существуют различные подходы относительно роли США в мире после окончания холодной войны. Среди них упомянуты изоляционизм, неосдерживание и вовлеченность/расширение. По его мнению, наилучшим вариантом политики Вашингтона в отношении России является стратегия вовлеченности. В его понимании такая политика должна строиться на ряде базовых принципов. Во-первых, США своим примером успешного развития рыночной экономики и демократии являются аргументом в пользу капитализма и демократии. Во-вторых, вовлеченность или расширение предусматривает устойчивую приверженность принципам свободного рынка и демократии. В-третьих, политика вовлеченности должна исходить из долгосрочных перспектив с возможными потерями в краткосрочные периоды времени. «Следовательно, этот принцип означает, что вовлеченность требует использования кнута и пряника» (p. 55). В-четвертых, американские лидеры должны прилагать усилия не только для того, чтобы «плохих ребят» заставлять делать хорошие дела, но и поощрять «хороших ребят» делать хорошие вещи, «даже если такая вовлеченность усложнит отношения с главами государств» (там же).

Макфол имел при этом в виду политику, направленную на стимулирование изменения поведения авторитарных лидеров («плохие ребята»), одновременно спонсируя и поддерживая новых демократических лидеров («хорошие ребята») в деле продвижения к власти. Эти общие принципы полностью применимы и в России.

По мнению профессора, американская тактика в отношении России не всегда соответствует стратегическим целям США. Так, расширение НАТО на Восток противоречит политике вовлеченности, поскольку изолирует Россию от ядра и вызывает ответную антизападную реакцию. А это не соответствует долгосрочным интересам США. Вместо этого, наоборот, необходимо вовлекать Россию в натовские структуры, например, через Основополагающий акт НАТО — Россия, программы партнерства за мир и т. д. В таком же ключе необходимо вовлекать Россию в различные международные организации типа Парижского клуба, Мирового банка, в «семерку».

Особый упор необходимо сделать на формирование рыночных и демократических институтов, отдавая приоритет при этом демократическим институтам, которые на данном этапе важнее, чем рыночные структуры. И в этой связи, по мнению Макфола, необходимо усилить работу с людьми типа Чубайса, Немцова, Гайдара и Дм. Васильева, не оставляя их, так сказать, в беде, когда они не занимают правительственных постов.

Другими словами, если США хотят видеть Россию в составе ядра, надо осуществлять широкомасштабную работу на всех уровнях политической и экономической власти. Макфол искренне убежден, что только капиталистический путь развития России принесет ей прогресс и процветание.

Такой наивности от специалиста по России, честно говоря, я не ожидал.

Другой специалист по России — Р. Крэйг Нэйшн, написавший немало работ о советской и российской внешней политике, а также о политике безопасности, высказывает несколько иные взгляды на Россию через призму интересов США. Он пишет, что в США существуют три подхода в отношении России. Первый отражает надежды на стратегическое партнерство с Россией и предполагает ассоциацию с Западом. Второй связан с политикой неосдерживания, о чем говорил и Макфол. Третий характеризуется политикой ограниченной вовлеченности, которую как раз и проводит нынешняя клинтоновская администрация.

Последний вариант наиболее реалистичен, поскольку в отношениях между Россией и США существуют как совпадения, так и различия. Кроме того, стратегическое партнерство предполагает равенство или приблизительное равенство сил. Россия же в упадке. Следовательно, ни о каком равном партнерстве речи быть не может. Поэтому: «У России нет выбора, кроме приспособления своих желаний к реальностям соподчиненного статуса» (p. 34). И поведение России отражает именно такой статус. Призывы к многополярности, риторика с претензией на статус великой державы, балансирование, игры в альянсы — типичное проявление слабости страны. Поэтому США необходимо освободиться от иллюзий специальных отношений, не скатываться к каким-то преувеличенным представлениям об угрозе и работать с Россией на базе прагматизма, концентрируясь на проблемах, представляющих взаимный интерес.

Это подход типичного прагматика, хорошо разбирающегося в категориях соотношения сил и сравнительной мощи государств.

В качестве примера целесообразно представить взгляды конгрессмена Ли Гамильтона (демократ), одного из членов Комитета по международным делам в палате представителей²⁸.

Гамильтон считает, что лидерство США в мире исторически неизбежно в силу двух причин: США слишком великая страна, она слишком представительна, чтобы не быть вовлеченной в мировые дела; без выполнения международной роли США как сверхдержавы мир станет более нестабильным и опасным.

Он подчеркивает, что в годы холодной войны национальные интересы США сводились к сдерживанию коммунизма, а в нынешние времена — к расширению и усилению мирового сообщества, базирующегося на рыночной демократии. Несмотря на то, что США являются единственной сверхдержавой, эта задача не может быть выполнена в одиночку, а только в сотрудничестве с союзниками.

Внешняя политика должна исходить из долгосрочных перспектив, а не являть собой реакцию на текущие проблемы и кризисы.

Гамильтон из тех политиков, которые выступают против изоляционистского подхода, поддерживая официальный курс «вовлеченности». А раз так, то бюджет по «международной политике», составляющий 1% от расходной части федерального бюджета, явно недостаточен для выполнения международных обязательств, например, в деле финансирования ООН (у США большие долги перед этой организацией), МВФ и Мирового банка. Гамильтон убежден, что нельзя претендовать на роль лидерства без соответствующей финансовой базы.

Естественно, увеличение расходов на международную политику предполагает сильную экономику, которая в немалой степени зависит от внешнеэкономической деятельности американского бизнеса.

Лидерство США обеспечивается и сильным военным потенциалом. Дипломатия с опорой на военную силу «работает» лучше, чем без силы. Или, по словам Гамильтона, «дипломатия и угроза силой должны слиться, чтобы добиваться внешнеполитических целей США».

Тема военной интервенции остается актуальной и в настоящее время. Когда речь идет о жизненных интересах США, то ответ очевиден: интервенцию как инструмент политики необходимо использовать. «Мы должны осуществлять интервенцию, опираясь на силу, если необходимо защищать наши границы, предотвращать контроль любой державы над Европой, Японией, Кореей (имеется в виду Южной. — О. А.) или Персидским заливом». Если же речь идет не о жизненных, а о важных интересах, то в этих случаях ответ не столь очевиден и зависит от конкретной ситуации. В таких случаях лучше действовать на базе коллективной безопасности со своими друзьями и союзниками.

Наконец, внешняя политика должна строиться с учетом ее понимания со стороны американского народа.

Гамильтон являет собой типичный пример сторонника коллективистской гегемонии западного мира во главе с США на базе «рациональной вовлеченности», которую обычно отстаивают представители демократической партии и американские ТНК.

Сенатор от республиканской партии Кэй Бэйли Хатчисон с неожиданной стороны критикует администрацию Клинтона²⁹. Он пишет, что в 80-е годы жесткую военную политику Рейгана в отношении Советского Союза называли дипломатией канонерок. «Но клинтоновская доктрина «пушечной демократии» («gunpoint democracy») намного хуже», — считает сенатор. Говоря постоянно о мире, президент направляет американские войска для разборки в политических ситуациях, которые не угрожают ни нам, ни нашим союзникам. Начиналось с Сомали, затем Гаити, сейчас Босния и Косово. «Во имя восстановления демократии и предотвращения гуманитарного хаоса (в Косово) мы бомбим суверенное государство, которое не нападало ни на нас, ни на наших союзников. Это беспрецедентный случай. НАТО превратился в альянс, который начинает войны». Кроме того, вспоминает Хатчисон, одни Балканы, не имеющие отношения к безопасности США, съели 25 млрд долл. с весьма сомнительным результатом. «Все это значит, что США могут оказаться втянутыми в гражданские войны по всему земному шару в попытках создать с помощью пушек утопическую многопартийную демократию американского типа».

Главную причину столь нерациональной политики сенатор усматривает в том, что Америка реагирует на события вместо того, чтобы эти события формировать.

По мнению Кэя Хатчисона, политика США как единственной сверхдержавы в мире должна учитывать два важных момента. Во-первых, лидерство означает понимание того, что война является последним словом в политике, а не первым. «Мы не должны позволять ни нашим союзникам, ни нашим врагам втягивать нас в региональные пертурбации». Это означает иметь мужество «не действовать» (not to act). Во-вторых, «мы не должны вовлекаться в гражданские конфликты, которые превращают нас в часть этих конфликтов… Да, в Сербии ужасный лидер, и он искушает нас наказать его военной силой. Но мы не можем объявлять войну каждому сумасшедшему диктатору в мире».

Сенатор не против использования военной силы в принципе, но только в случаях, когда это «естественно». Такими случаями являются для него война в Персидском заливе или возможное вторжение Северной Кореи в Южную Корею.

Общая идея Хатчисона заключается в том, чтобы не распылять ресурсы на периферийные интересы, чтобы не потерять ядро, как это произошло в свое время с Британией и Германией. (Я бы добавил: особенно с Советским Союзом.) Такой подход сближает консервативного сенатора со сторонниками политики «рациональной вовлеченности». Но от демократов его отличает то, что первые ратуют за коллективную вовлеченность, т. е. вместе с союзниками, а консерваторы предпочитают обходиться без союзников, так сказать, опираясь на мощь только США.

Институт стратегических исследований (ИСИ) и Центр Кларка организовали серию лекций по национальной безопасности Соединенных Штатов в период после холодной войны, для чтения которых были приглашены международники и бывшие дипломаты, достаточно известные в своей стране. Эти лекции были опубликованы в 1997 г. под эгидой ИСИ³⁰. Они представляют интерес прежде всего тем, что хотя названные Институт и Центр являются частью структуры министерства обороны, в них высказываются идеи и выражаются взгляды, существенно отличающиеся от официальных, особенно пентагоновских, позиций относительно национальной безопасности Соединенных Штатов. В качестве примера я выбрал лекцию бывшего посла Роберта Элсворта, занимавшего высокие посты в госдепартаменте и других организациях, имеющих отношение к внешней политике Соединенных Штатов, а также лекцию профессора Рональда Стила, преподавателя Университета Джорджа Вашингтона и Университета Южной Калифорнии, автора пяти книг о внешней и внутренней политике Соединенных Штатов.

Начну с Р. Элсворта³¹. Он выделяет две «транснациональные силы», которые существенно изменят международные отношения в XXI веке. К первой силе он относит демографический взрыв в бедных регионах и миграцию в богатые регионы, а также глобализацию экономических отношений. Частью этой силы является также соперничество между религиями и новое самоутверждение государств на почве этноса, которое, по его мнению, парадоксально симулируется государствами-нациями. Китай, как ему кажется, как раз и является одной из таких движущих сил, вызывающих этнический «азианизм».

Вторая сила формируется под воздействием технологических изменений в компьютерных системах и биотехнологиях, рождающих новые отрасли и новые инструменты, которые используются в военных операциях по всему миру.

Взаимодействие этих двух транснациональных сил на выходе теоретически может дать три результата в системе международных отношений: хаос, процветание и нечто смешанное.

Чтобы во всеоружии встретить любой вариант, национальная безопасность Соединенных Штатов в начале XXI века должна базироваться на пяти жизненных национальных интересах. К ним относятся: 1) предотвращение, сдерживание и сокращение угроз ядерных, биологических и химических атак на Соединенные Штаты; 2) предотвращение появления враждебного гегемона в Европе и Азии; 3) предотвращение появления враждебной великой державы на границах Соединенных Штатов или державы, контролирующей моря или космос; 4) предотвращение катастрофического коллапса основных глобальных систем (торговли, финансовых рынков, энергетики и окружающей среды); 5) обеспечение выживания союзников Соединенных Штатов.

Шестой жизненный интерес всецело относится к Соединенным Штатам и является инструментом обеспечения первых пяти интересов: это содействие уникальному американскому лидерству, военным возможностям и репутации приверженца ясных американских обязательств и справедливости в делах с другими государствами и народами.

Кроме жизненных интересов, существуют еще, по терминологии Элсворта, 12 «чрезвычайно важных» интересов (среди них предотвращение и завершение основных конфликтов в важных географических регионах, прекращение неконтролируемой миграции через границы Соединенных Штатов), 11 «просто важных» (например, связанных с нарушением прав человека) и 5 «менее важных» (решение проблем дисбаланса в торговле, расширение демократии повсюду ради самих государств).

В понимании посла разница между жизненными и важными интересами заключается в том, что первые необходимо защищать всеми силами, включая возможность использования и военной силы, причем, если надо, и в одиночку. Вторые интересы, если встает вопрос об использовании военной силы, необходимо защищать «только в коалиции с союзниками, чьи жизненные интересы сами находятся под угрозой».

А вот оценка России и вариант поведения Соединенных Штатов в отношении этой страны. Элсворт полагает, что нельзя сравнивать нынешнюю Россию с прежним Советским Союзом, как это делают некоторые исследователи. Он пишет: «Правительство России обладает ограниченной политической властью даже у себя дома и, несмотря на риторику блестящего министра иностранных дел Е. Примакова, лишено способности распространить политическую, экономическую или военную силу за пределы своего собственного «ближнего зарубежья». Даже в «ближнем зарубежье» московские предписания не работают… Распространение российского оружия среди криминальных структур, повстанцев и террористов и дальнейший быстрый распад военного потенциала представляют значительно большую непосредственную международную опасность, чем воображаемая русская военная агрессия где бы то ни было».

Элсворт подчеркивает, что российский военный потенциал вкупе с военно-промышленным комплексом продолжают разрушаться, находясь в деморализованном состоянии с 1991 г. «Российские политические лидеры рассматривают выживание как национальный интерес России, и это, очевидно, будет служить в пользу выбора Соединенных Штатов для сотрудничества». «Хотя, — добавляет Элсворт, — мышление многих людей из внешнеполитической элиты Соединенных Штатов подвязано под ностальгию о хорошей старой советской угрозе».

С другой стороны, не теряет оптимизма посол, Россия активно вовлекается в мировую экономику не только через свои обычные виды энергетического сырья и минеральных ресурсов, но и через экспорт стали, оружия, космическое сотрудничество и т. д. Элсворт напоминает, что Россия обладает на своей территории громадными энергетическими ресурсами, превосходящими запасы Каспийского региона, которые, так или иначе, затрагивают проблемы безопасности в XXI веке.

По мнению посла, необходимо стимулировать сближение России с Западом, например, через укрепление российско-натовских отношений, предоставляя ей «реальный голос» в вопросах европейской безопасности. В общем же плане необходимо вовлечь Россию в реализацию «трех наших национальных интересов»: в сильную и действительно глобальную энергетическую систему, в которой Россия сама по себе, а также Каспийский регион могли бы стать обильным источником нефти и газа; в сдерживание исламского милитаризма и в предотвращение возникновения враждебного гегемона в Европе.

Хочу обратить внимание на выделенное мной слово «наших». Посол размышляет над тем, как Россию сделать соучастником реализации американских интересов. Отвечают ли эти интересы интересам России — такая глупая мысль даже не приходит послу в голову. На то он и американец. Это только русских волнует, а как там у них в… Эфиопии? Помочь не надо?

Р. Элсворт решительно настаивает на лидирующей роли Соединенных Штатов в XXI веке, стремящихся решать все международные проблемы в сотрудничестве со своими союзниками и нахождении общего языка с Россией и Китаем. Такой подход характерен для представителей течения коллективной гегемонии Запада во главе с Соединенными Штатами. Для Элсворта эта позиция необычна, учитывая, что он был советником по внешнеполитическим вопросам у сенатора Р. Доула во время президентской кампании 1996 г. Как известно, Доул настаивал на единоличной гегемонии США в мире без оглядки на союзников. Времена, видимо, изменились, а с ними изменился и Р. Элсворт.

Как удачно заметил Рональд Стил, «наиболее сомнительными концепциями являются те, которые мы воспринимаем как сами собой разумеющиеся… Мы их берем как устоявшиеся истины, подобно библейским предписаниям»³².

Одной из таких концепций является «национальная безопасность». Сама концепция появилась в связи с Актом по национальной безопасности в 1947 г., на основе которого был учрежден Совет национальной безопасности. Несколько позже в докладе Эберстадта появилась фраза «национальная безопасность, в терминах мировой безопасности». Что последнее означает, не расшифровывалось в силу якобы «очевидности».

Но предполагалось, что «национальная безопасность» включает в себя и «оборону». Следуя книге У. Липмана (1943 г.), где впервые была упомянута «идея национальной безопасности», термин «оборона» подразумевал отпор «вторгающейся силе», а «национальная безопасность» трактовалась не только как сопротивление агрессии, но и как политика, учитывающая опасность, которая потенциально еще только может возникнуть. Такое понимание термина связало «безопасность» с «национальной силой» (power), из чего, по мнению Стила, следует, что региональная держава будет иметь региональный периметр безопасности, глобальная — соответственно глобальный.

«По этой причине безопасность была оторвана от ее географического якоря. Она стала функцией силы (power) и аспектом психологии. Это не специфическая реальность, ее нет в пространстве. Она — функция определения и может быть определена широко или узко. Малые и слабые государства определяют безопасность в узком смысле, большие и мощные государства — в широком смысле. Тогда безопасность есть отражение национального чувства ее силы (или чувства национальной элиты). Это мощный операционный механизм и в то же время абстракция» (p. 41).

Для американцев чувство безопасности быстро трансформировалось в чувство опасности глобального свойства в виде угрозы коммунистической идеологии Советского Союза во всем мире. В результате на земном шаре не было места, где существовала бы реальная безопасность. Даже там, где отсутствовало влияние Советского Союза, были коммунисты или им симпатизирующие. Это чувство и питало доктрину Трумэна.

Стил показывает, как концепция национальной безопасности наполнялась размытыми терминами типа «жизненными», «желательными», «критическими» и «периферийными» интересами или термином «международный мир». Их интерпретация вела к тому, что все интересы становились «жизненными», а потом оказывалось, что они не очень «жизненны», как, например, в Южном Вьетнаме.

Несмотря на это, все эти многозначные термины вели к формированию концепции «национальной безопасности», отделяя ее от концепции «обороны». «Оборона — точный термин, национальная безопасность — размытый; оборона — конкретное состояние, национальная безопасность — чувство. Оборона сопряжена с государством как монополистом военной силы; национальная безопасность увязывается не просто с государством, а с национальным государством».

Чтобы читателю была понятна эта казуистика, я напомню, что в советские времена наши ученые-международники критиковали американскую Доктрину национальной безопасности за то, что она не отражает интересов всей нации, а отвечает интересам буржуазного государства, поскольку нация (т. е. американский народ) не могла быть заинтересована, например, в агрессии США против Вьетнама. Другими словами, тогдашние советские ученые четко отличали национальные интересы от государственных интересов применительно к «империалистическим государствам». Удивительно, что критика Стала строится в той же плоскости. Посмотрим, как он это делает на современном материале.

Для начала он выделяет два момента. Один связан с тем, что после окончания войны военный фактор в международной политике относительно понизился, а значит, снизилась и роль государства, прямо отвечающего за «оборону». Второй фактор, уменьшающий значение государства, — это экономические процессы, связанные с интернационализацией мировой экономики.

В годы холодной войны, напоминает Стил, общепризнанной парадигмой международных отношений была теория реализма, или теория силовой политики, основным субъектом которой было государство, обеспечивающее безопасность своим гражданам³³. Но, как резонно напоминает Стал, в некоторых частях мира государства разваливались (например, в Центральной Африке), или становились инструментом «нарколордов» и местных олигархов (например, в части Латинской Америки), или они управлялись «семьей или кланом» (как во многих странах Среднего Востока и Третьего мира). Таким образом, вместо обеспечения своим гражданам условий безопасности они фактически несли им угрозу. В таком случае, задает вопрос Стил, какие обязательства имеет государство? И этот вопрос, подчеркивает профессор, не является абстрактным. «В последние годы мы видели дезинтеграцию государств, таких, как Югославия и Советский Союз, и государства, контролируемые другими, которые существуют только ради удобства внешних сил и которые поддерживают правящие режимы, как в бывших африканских колониях Франции. Даже в индустриальном мире государства нередко не могут обеспечить безопасность для некоторой части своих граждан. Достаточно посмотреть на трущобы наших больших городов для подтверждения этого печального факта или на наши богатые районы с их охраняемыми воротами и частной полицией» (p. 44).

Стил пишет, что это не означает, будто бы государство не способно обеспечить безопасность. Просто данная функция становится вторичной с точки зрения экономической жизни людей. На первый план выходят частные экономические акторы, отвечающие за инвестиции, работу, зарплату и производство. «В русле экономической реальности мы приближаемся к условиям, описанным К. Марксом (хотя и при других обстоятельствах), когда государства исчезают» (p. 45).

Стил в духе некоторых теоретиков глобализма углубляет свой тезис о снижении роли государства. «Роль правительств начинает сводиться к роли дорожного полицейского, требующего следования правилам, которые, конечно, написаны наиболее мощными корпорациями» (p. 45).

«В некоторых же местах этот процесс зашел настолько далеко, что государство вряд ли можно считать существующим. Я не имею в виду такие наркогосударства, как Колумбия, Мексика, Бирма и Пакистан, где нарколорды правят независимыми феодальными княжествами. Скорее я имею в виду Россию, где новые гигантские корпорации (сами по себе бывшие государственные предприятия, уворованные у народа их бывшими управляющими и новыми мафиозными предпринимателями) контролируют правительство и не хотят платить налоги государству, которое, по их мнению, что совершенно понятно, является служанкой их амбиций. В результате роль такого типа государств — держать в повиновении население, свернуть критику в адрес их коммерческих операций путем вовлечения в военные авантюры, такие, как война в Чечне, и держаться подальше от соперников» (p. 46).

Хотя Россия и является показательным примером, но она не уникальна. В той или иной степени это присуще и индустриальному миру. Главное же — национальная безопасность в традиционном понимании потеряла свое значение.

В подтверждение этого тезиса Стил добавляет сюжеты из религии и культурологии. Идея в том, что люди определяют себя не только как граждане той или иной страны, но также как часть некой религии или цивилизации, которые выходят за государственные границы. Иногда это может вести к тому, что граждане именно «собственное государство могут рассматривать в качестве своего врага». Для примера он приводит ситуацию в Алжире, а также напоминает о событиях в г. Оклахоме, где американские полицейские и солдаты с вертолетов разбомбили несколько бедных кварталов с восставшим населением.

Стил обращает также внимание на то, что внутри современных обществ идет война между традиционалистами и модернистами, между теми, кто воспринимает технологические и социальные изменения и кто боится их и сопротивляется этим новшествам и т. д. Он, правда, не дошел до классового деления общества, но очень близко подошел к тому, чтобы понять, насколько интересы тех или иных слоев общества могут отличаться от государственных интересов — тема, которая совершенно игнорируется современной политической элитой России.

В свете всего сказанного встает вопрос: перед какими традиционными угрозами безопасности стоят Соединенные Штаты? (Под традиционными понимаются угрозы, исходящие от государств.) Другими словами, какие государства могут угрожать Америке? Таких государств ни в индустриальном, ни в Третьем мире Стил не находит. «Россия является глубоко раненным государством, которое всегда было слабее, чем мы предполагали, и ей понадобятся десятилетия, чтобы выздороветь до некоторого подобия ее бывшей силы. В течение долгого времени она останется больным человеком на окраине Европы, т. е. проблемой, а не угрозой» (p. 48).

С Китаем не совсем понятно: будет ли он безграничным рынком или бесконечной проблемой. И все же, учитывая баланс проблем и достижений, а также нынешний вектор развития Китая, он вряд ли станет на путь агрессии, если не провоцировать его на это.

На самом деле ныне у Соединенных Штатов «мало угроз», исходящих от других государств. На территорию США никто не посягает. Они не зависят слишком сильно от внешней торговли. У Вашингтона много союзников, которые на самом деле «нам не нужны». Пентагон настроил баз за рубежом, которые не предназначены для самообороны. «Благодаря нашей экономической и военной силе, нашим физическим резервам, лояльности нашего населения и благоприятному географическому расположению Соединенные Штаты могут проигнорировать большую часть треволнений в мире» (p. 49).

Несмотря на это, политики выстраивают длинный список потенциальных угроз безопасности Соединенных Штатов. И в этом нет ничего удивительного, поскольку «это то, за что им платят». Существует класс специалистов, которых мы называем «менеджеры по национальной безопасности». Именно они выстраивают для себя задачи глобального управления. Это проявляется в большом количестве политических выступлений, стратегических сценариев и в пентагоновских документах. Но наиболее потрясающим является документ министерства обороны 1992 г., в котором говорилось, что Соединенные Штаты должны «отбить охоту у развитых индустриальных государств от намерений бросить вызов нашему лидерству и даже домогаться большей региональной или глобальной роли» (там же).

Но как раз именно с этим согласятся и европейцы, и японцы, т. к. такой подход позволяет им избегать излишних затрат на собственную оборону. К примеру, европейцы охотно согласились на расширение НАТО, раз этого хотят Соединенные Штаты.

«Но стратегическое лидерство — дорогое удовольствие. Только одно расширение НАТО потребует 100 млрд долл. для модернизации армий восточноевропейских стран. Конечно, Уолл-стриту это нравится, поскольку мы продолжаем сохранять военные расходы почти на уровне периода холодной войны. В настоящее время это стоит нам около 100 млрд долл. в год для «успокоения» европейцев (от возможных угроз. — О. А.) и другие 45 млрд долл. или около того для японцев и корейцев. Более 50% предложенных федеральных расходов все еще зациклено на национальную безопасность даже в отсутствие врага» (p. 50).

Настало время сбалансировать национальную внешнюю политику и национальную безопасность, привести наши ресурсы в соответствие с нашими обязательствами. «Американский народ хочет, чтобы государство было сильным и соответствовало своим идеалам. Но он не заинтересован в грандиозных планах по глобальному управлению» (p. 50). Политика же национальной безопасности, которая не принимает в расчет эти соображения, является неадекватной, нереалистичной и не соответствующей реальности. Она явно обречена на неудачу, делает вывод Р. Стил.

Сам же он считает, что у США есть «критические» интересы, но их не так много. Они заключаются в том, чтобы защитить американскую страну от разрушения и сохранить общественные институты и форму правления. Вторичные интересы лежат в сфере расширения ядра рыночной экономики, доступа к природным ресурсам, защиты окружающей среды и мирного процесса в регионах, где американцы связаны культурными отношениями и политикой. Третий уровень интересов — содействие распространению демократии не потому, что это вносит вклад в безопасность в любом поверхностном смысле, а потому, что это отражает наши ценности.

Общий рефрен выводов: не надо истощать себя грандиозными планами, а надо ко всем проблемам подходить реалистично, т. е. исходя из реальных, а не выдуманных потребностей.

Безопасность, в конце концов, не условие, а чувство и процесс. Это также абстракция. Мы можем чувствовать себя безопасными, но находиться в опасности и можем быть в безопасности, но не чувствовать этого. Давайте, призывает Стил словами Макбета, не вести дело к тому, чтобы «безопасность стала самым дешевым смертельным врагом».

По американской классификации Стил попадает в разряд реалистов-«изоляционистов» леволиберального толка.

Прогнозы и сценарии будущего Рэнд Корпорэйшн до 2025 г³⁴

Книга «Источники конфликта в 21 веке. Региональное будущее и стратегия США» написана сотрудниками Рэнд Корпорэйшн, одной из организаций, оказывающей влияние на формирование внешней и внутренней политики США. Данная книга — прогностического характера — на период до 2025 г. и сделана по заказу ВВС США. Я выбрал одну из важных глав данной книги, в которой разбираются интересующие нас проблемы. Она написана весьма известными американскими международниками Залмеем Хализадом и Давидом Шлипаком в соавторстве с Анной Фланаген³⁵.

Авторы выдвигают девять предположений относительно мира на последующие 25 лет. Они сводятся к таким утверждениям:

1. Соединенные Штаты остаются глобальным актором.

2. Глобальное распределение силы (power) изменится.

3. Отношения между великими державами будут постоянно меняться.

4. Региональное разделение быстро будет терять свое значение.

5. Территория США будет более уязвима для атак.

6. Усиление «глобального соперничества» неопределенно.

7. Технологии, включая военные, будут быстро распространяться.

8. Распространение ядерного, химического и биологического оружия (ЯХБ) останется главной проблемой.

9. Военный потенциал США будет призван отвечать не только на основные региональные войны, но также и на кризисы и играть ключевую роль в формировании будущей безопасности.

По прогнозам авторов, мир в 2025 г. может рассматриваться в трех ипостасях:

1. Такой же, как и нынешний.

2. Благоприятный (benign).

3. Неблагоприятный, разрушительный (malign).

Авторы исходят из того, что Россия как Российская

Конфедерация соответствует первому варианту, как «динамичная Россия» — второму и как «больной человек Евразии» — третьему. Образу Китая по трем позициям даются следующие формулировки: решительный, либерализованный и гегемонистский.

В соответствии с американской прогностической традицией они оговаривают варианты «дикой карты»: непредсказуемые, случайные события. Среди них: смертоносные вирусы, космические объекты, приход к власти неофашистов в ядерных державах, новая холодная война, вызванная «цивилизационными» причинами (например, исламский фундаментализм против Запада), и т. д.

Геостратегический контекст. По первому пункту — США остаются глобальной державой. Авторы убеждены, что в начале 21 века этот статус будет сохранен, поскольку совокупность факторов (экономических, политических, военных, культурных и т. д.) делает Соединенные Штаты глобальной 500-фунтовой гориллой, «нравится это нам или нет». В этой связи, кстати, они обращают внимание на культурное проникновение США в мире, которое даже более глубокое и важное, чем политические связи. В скобках они напоминают: «Вспомните, что джинсы «ливайс» были символическим статусом в предперестройке в СССР».

В контексте глобального перераспределения сил (пункт второй) авторы со ссылкой на Мировой банк предполагают, что Китай, который и сейчас является второй крупной экономической державой (если считать по ППС), к 2020 г. станет самой крупной экономической державой. В то же время они считают, что относительно России, Украины и других бывших советских государств (т. е. республик) ничего определенного сказать нельзя в силу неясности их нынешнего развития.

Несмотря на это, они не исключают два варианта развития России: «русское чудо» по германскому и японскому образцу после Второй мировой войны. Авторы напоминают в этой связи, как быстро Советский Союз сумел нарастить свою мощь и выиграть войну с Германией точно так же неожиданно, как Германия и США поднялись за период 1870–1910 гг. Однако возможен и второй вариант: это превращение России в нового «больного человека Евразии». Поскольку и первый, и второй варианты теоретически возможны, США необходимо быть готовыми к любому из названных вариантов.

В связи с 6-м пунктом (неопределенность усиления «глобального соперничества») авторы пишут, что КНР может скачкообразно усилить свой стратегический вес и военный потенциал в течение следующих 25 лет. «Китай может даже попытаться бросить вызов Соединенным Штатам и его интересам по всему миру».

В первом сценарии «мир 1 — эволюция» авторы предполагают становление России в виде конфедерации из России, Белоруссии, Украины и русско-населенных частей Молдавии и Казахстана. При этом центральноазиатские и транскаспийские государства будут дальше отходить от России в сторону азиатских и средневосточных держав.

Второй сценарий «мир 2 — благоприятный» описывает мирный и процветающий мир, структурно взаимосвязанный и взаимопереплетенный (convergent world). Естественно, в таком мире демократические институты и рыночные механизмы являются нормой.

В этом мире Россия выступает как динамичное, демократическое и рыночно ориентированное государство, строящее свои отношения с соседями на базе торговли и инвестиций, но не через военные механизмы.

То есть для США самым идеальным вариантом является такой, когда Россия становится узкорегиональной державой, влияние которой распространяется на… часть границ бывшего СССР.

Третий сценарий «мир 3 — разрушительный» — плохой мир силового соперничества и частых конфликтов.

В Европе такому сценарию соответствуют неудачи в интеграционных процессах, вакуум силы и влияния. Западная Европа не в состоянии утвердить стабильность в Восточной Европе и на Балканах. Вакуум заполняется мощной Германией и межгосударственными конфликтами, а также конфликтами на этнической почве. НАТО или парализовано, или расколото. «Хотя Россия в «мире 3» является «авторитарной, но слабой» из-за неудач в политике и в сфере экономических реформ, но депрессивное состояние Европы может позволить Москве вновь возродиться в качестве потенциального гегемона, по крайней мере в восточной части континента. Китай донимает Россию на востоке, Иран и Пакистан — на юге. И внутри этой напряженности — катастрофическое разрушение страны, которая все еще обладает тысячами единиц ядерного оружия, — все это никогда не было слишком отдаленной возможностью» (p. 30).

Учитывая возвышение КНР, может возникнуть его альянс с Россией. «В любом случае даже слабая Россия, полагающаяся на свой ядерный арсенал, предназначенный для самозащиты, может представлять настоящую угрозу важным американским интересам во всем мире» (p. 32).

Авторы, разбирая один из официальных документов правительства, обратили внимание на одну «любопытную» деталь, а именно: в разделе, где говорится об «АТР» и о воздействии тех или иных стран на США, упоминаются Китай, Япония и Индия, но ни слова не сказано о России. То же самое касается и района Среднего Востока. В европейской же части документа констатируется: «Поскольку военный потенциал России чрезвычайно ослабевает, США и их союзники будут испытывать удовлетворение от своего решающего технологического превосходства над потенциалом врагов в Европе» (p. 41).

Конфликты, связанные с Россией. В данной работе есть специальная глава, посвященная источникам конфликта в Европе и бывшем Советском Союзе. Она написана голландцем Джоном ван Уденареном³⁶.

Автор исходит из того, что фундаментальным интересом США в области безопасности в Европе является недопущение появления враждебного гегемона или страны, претендующей на статус гегемона. В качестве потенциального претендента на такую гегемонию автор указывает на Россию. Несмотря на нынешнее ослабление России, ее восстановление в виде серьезного «адекватного соперника» исключать нельзя. По крайней мере такая угроза может возникнуть в случае укрепления отношений в рамках СНГ или «другой группировки», ведущей к воссозданию бывшего Советского Союза. Напугав таким образом читателей, автор тут же оговаривается: «Тем не менее, как будет показано ниже, ни одно государство, возглавляемое Россией или коалицией, вряд ли вновь достигнет глобальной позиции, которую имел Советский Союз в 1945–1990 гг.» (p. 233).

Автор подчеркивает, что в рамках экономических и геополитических подвижек по всему миру, а также с учетом глобализации проблем безопасности в многополярном мире с точки зрения долгосрочной перспективы интересы европейской безопасности для США представляют все же часть их всеобщей безопасности. Так, он напоминает, что в первой половине XX века США, дескать, были озабочены поддержкой слабой России на Дальнем Востоке против амбициозной Японии.

Автор явно не знает истории: США в геостратегической игре на Дальнем Востоке фактически провоцировали Японию против как царской России, так и Советской России, кульминацией чего явилась совместная агрессия Японии и США в 1918 г. против советской Дальневосточной республики. Это незнание позволяет автору делать предположение о возможности поддержки уже современной России против «агрессивного Китая или другой азиатской державы, поскольку в интересах США не дать появиться доминирующей или враждебной державе, будь то в Европе или Азии» (там же).

Одной из военных опасностей, исходящей из России, голландец рассматривает ее отношения со странами Балтии. Она может вызываться спорами вокруг территорий с Эстонией и Латвией, а также какими-либо подвижками в статусе Калининграда или изменением позиций Белоруссии в отношении Литвы. На это их может спровоцировать и расширение НАТО.

Не менее сложные отношения у России могут возникнуть и с Турцией, являющейся членом НАТО. Конфликт может возникнуть по любому поводу в связи с экономическими, политическими или геостратегическими проблемами.

«Россия могла бы использовать рычаги военного вмешательства, чтобы дестабилизировать и расширять свое влияние в некоторых странах Центральной и Восточной Европы. Эти рычаги могли включать экономическую зависимость, шпионаж, эксплуатацию контактов и связей, сохранившихся с советского периода, и военное запугивание через развертывание военных сил и учений. Русские усилия подобного типа не обязательно могут вести к открытому конфликту, но могли бы усилить давление на Соединенные Штаты и их союзников, чтобы расширить сферу безопасности и гарантии в странах, среди которых традиционные союзники были в российской сфере влияния» (p. 238).

Даже и без военного конфликта русский политический и экономический вес в зоне СНГ содержит скрытую угрозу независимости и гибкой свободе других государств бывшего Советского Союза. Воссоединение Белоруссии в управляемый Россией союз, особенно объединение военных сил, может представить опасность для Польши.

Существует опасность и для окружающей среды. Особое беспокойство вызывают 45 коммерческих ядерных реакторов, построенных в советское время и все еще действующих в России, на Украине и в Армении.

Модифицированный порядок холодной войны. Этот мир предполагает наличие сильной России/СНГ и сравнительно слабую Западную Европу, опирающуюся на Соединенные Штаты. Другими словами, европейская структура воспроизводит структуру периода холодной войны.

Ожидается, что относительный экономический потенциал некоторых стран, например Германии и Италии, несколько уменьшится в абсолютных размерах, в то время как у других государств произойдет скромный прирост. Предполагается, что население Германии понизится с 81,1 млн в 1995 г. — до 77,7 млн человек в 2015 г. (и до 73,4 млн в 2030 г.). Ряд факторов (известные политические ограничения для Германии, стареющее население и уменьшение рекрутов призывного возраста) должны снизить представление о Германии как угрозе стабильности на континенте. Необходимо учитывать и новое соотношение населения между Россией и ее «ближним зарубежьем». Российское население, по предположению некоторых экспертов, увеличится с нынешних 149 млн до 153 млн в 2015 г. (прирост в четыре миллиона). Но за это же время восемь стран Средней Азии и Кавказа увеличат свое население с 72 млн до 96 млн (прирост в 24 млн).

В отношении России существует довольно широкий разброс мнений. Часть политических аналитиков постоянно подчеркивает разницу культурных и политических традиций России, делая из этого заключение, что она «представляет постоянный геополитический вызов своим западным соседям и что «расширение» западного общества неизбежно остановится на российской западной границе (или, по выражению Самуэля Хантингтона, на западном крае ортодоксального мира» (p. 262).

Другие эксперты полагают, что Россия так или иначе будет приспосабливаться к миру с учетом резкого понижения своего статуса. Несмотря на это, у слабой России есть больше шансов интегрироваться в глобальную систему, чем в свое время у более мощного Советского Союза.

Военный потенциал России. С военной точки зрения Россия остается слабой и вряд ли в кратко- или среднесрочной перспективе будет представлять наступательную угрозу для других европейских стран, за исключением стран Балтии. Ее вооруженные силы к настоящему времени страдают нехваткой финансирования, и они недоукомплектованы. Уклонение от службы — повсеместное явление, а офицеры всех рангов покидают вооруженные силы в большом количестве. Те же, кто остаются, страдают от серьезного падения их статуса и жизненного уровня. Поставки для большинства категорий оружия упали до нуля или близки к нулевому уровню, а технологический разрыв между Россией и развитыми странами Запада, прежде всего Соединенными Штатами, несомненно, расширится.

Русские военно-воздушные силы стоят перед блоком проблем, связанным с устаревшим оружием, хотя они имеют различные новые модели самолетов, находящихся в разработке, включая MiG-ЗЗ и Su-35. Несмотря на постоянное подчеркивание в модернизации качества и технологии, вряд ли стоит предполагать, что Россия продвинется с разработкой истребителей пятого поколения. Руководители ВВС неоднократно заявляли, что они хотят приобрести новый истребитель, и подчеркивали растущую важность «хитрых» технологий и их внедрение в ВВС. Но конкурирующие приоритеты в оборонном руководстве плюс общая нехватка денег в оборонном бюджете, вероятно, приведут к тому, что русские силы не получат в скором будущем новое поколение авиации.

«В обороне, как и во внешней политике, Россия проводит различие между тем, что она называет своим «ближним зарубежьем», и «дальним зарубежьем», и по крайней мере сейчас фокусируется на первом. Российская политика национальной безопасности особенно подчеркивает интеграцию обороны в СНГ, даже если, как это постоянно можно наблюдать, различные ключевые члены Содружества не участвуют в военной деятельности СНГ. Значительную часть того, что решается на встречах СНГ по обороне, можно фактически рассматривать как риторику» (p. 279).

Вопреки официальной доктрине, российские военные планировщики и политические лидеры не исключают возможности конфликта со странами «дальнего зарубежья». Пограничные столкновения между Россией и Турцией или Китаем не могут быть исключены, а русские вооруженные силы, действующие в Таджикистане, могут вступить в конфликт с партизанами из Афганистана, поддерживающими таджикскую оппозицию. «В долгосрочной перспективе, — подчеркивает голландец, — Россия могла бы быть особенно уязвимой к давлению из Китая» (p. 280).

Россия и СНГ. Для России и СНГ, в зависимости от того, какие различные направления, обсужденные выше, станут доминирующими, четыре альтернативных порядка также возможны: (1) воссоздание Союза, (2) путь хаоса (беспорядка), (3) динамичная Россия и (4) больной человек Евразии.

Альтернативы развития ситуации в Европе. Будущее стратегического порядка в Европе зависит от того, в каком направлении будет развиваться каждый из его субрегионов и как эти субрегионы будут взаимодействовать друг с другом и со всем остальным миром.

Шесть таких альтернативных стратегических миров могут возникнуть в результате: (1) Модифицированный порядок холодной войны; (2) Атлантическое партнерство; (3) Европейская биполярность; (4) Западное европейское доминирование; (5) Соперничество и распад; (6) ПАНЪЕВРОПЕЙСКИЙ порядок.

Важно иметь в виду, что настоящий стратегический порядок является смесью Модифицированного порядка холодной войны (следовательно, намерения центральных и восточноевропейских стран на вхождение в НАТО воспринимаются как барьер против России) и ПАНЪЕВРОПЕЙСКОГО порядка (о чем свидетельствуют усилия НАТО включить Россию в европейские структуры безопасности, даже расширяясь против желания России).

Вероятности и временные рамки. Современный стратегический порядок в Европе может быть охарактеризован как приближение к Модифицированному порядку холодной войны, хотя с низким уровнем угрозы и тенденциями в сторону ПАНЪЕВРОПЕЙСКОГО порядка. Движение по отношению к другому стратегическому порядку или различным типам порядка через последующие временные периоды, вероятно, произойдет, как только завершится процесс посткоммунистического перехода, и в ответ на долгосрочные тенденции, очерченные раньше в этой главе.

Обострение соперничества в Европе и ее распад — наименее вероятная альтернатива, хотя даже такой вариант не может исключаться на более длительный период времени — до 2025 г. и далее. В краткосрочной и среднесрочной перспективе трудно представить Западную Европу в таком состоянии экономического и политического кризиса, который вел бы к полному распаду интеграции, начавшейся в 1950-е годы.

ПАНЪЕВРОПЕЙСКИЙ порядок — наиболее желательная тенденция, которая могла бы реализоваться хотя бы в самой долгосрочной перспективе. В определенной степени политические разговоры, а также многие новые и традиционные институты — ОБСЕ, Основополагающий акт Россия — НАТО и др. — представляют собой некоторые звенья ПАНЪЕВРОПЕЙСКОГО порядка. В краткосрочной и среднесрочной перспективе тем не менее эффективная реализация этого порядка вряд ли возможна, поскольку расширение НАТО и Европейского сообщества, а также объективные условия «на земле» расширяют, а не сужают брешь между Россией (Украиной и другими членами СНГ) и значительной частью Центральной и Восточной Европы.

Все же наиболее вероятным сценарием в средней и долгосрочной перспективе для Европы окажется Европейская биполярность, Западное европейское доминирование или продолжение Модифицированного порядка холодной войны в сочетании с Атлантическим партнерством.

Благодаря экономическому превосходству Западной Европы над Россией, впавшей в глубокий экономический кризис, Западное европейское доминирование, на первый взгляд, должно казаться наиболее вероятным результатом. Однако существует ряд факторов, которые ставят под сомнение утверждение данного сценария. К ним относятся неторопливость ряда стран Западной Европы к объединению; трудности, которые возникают в связи с принятием государств Центральной и Восточной Европы в ЕС; проблемы внедрения евровалюты. Однако более важными проблемами являются бремя военных расходов и формулирование общей концепции политики обороны и безопасности. Этот клубок проблем предполагает, что биполярные отношения с ослабленной Россией окажутся наиболее вероятным сценарием. Если же иметь в виду фактор вовлеченности Соединенных Штатов в противодействие скрытой или реальной угрозы России Западной Европе, то этот порядок стал бы похож на Модифицированный порядок холодной войны. Принимая же во внимание другую группу факторов, а именно: что части Центральной, Восточной или Юго-Восточной Европы остаются неустойчивой серой зоной, полностью не проинтегрированной в Западную Европу, хотя и свободную от русского доминирования, то этот порядок вписывается в систему сценария соперничества и распада.

ПАНЪЕВРОПЕЙСКИЙ порядок. Такой порядок представляется наиболее благоприятным для Соединенных Штатов. Он освобождал бы США от вовлечения во внутриевропейские конфликты, в том числе связанные с политикой сдерживания против возрожденной российской ядерной угрозы для других частей Европы. Стабильность утвердилась бы по всей Европе, а основные европейские государства, ЕС и Россия были бы сами в состоянии осуществлять политику поддержания мира на континенте.

Джон Уденарен обращает внимание на один важный аспект желательности ПАНЪЕВРОПЕЙСКОГО порядка для США, о котором сами американцы не любят распространяться. Он связан с КНР. Автор рассуждает, что было бы весьма важным для США и Западной Европы поддержать дружественную Россию (возможно, Казахстан и другие государства Центральной Азии) в ответ на возрождение Китая. Более того, «такая поддержка впоследствии могла бы принять форму военной помощи России со стороны Запада и, возможно, даже в форме расширения НАТО или других гарантий безопасности для России (и/или для Казахстана) в будущем» (p. 298).

Война между Россией и Китаем. Вероятность вышеприведенных событий объясняется фактором возвышения Китая и превращения его в экономическую и геостратегическую величину мирового масштаба, находящуюся на границе России. «Война между Россией и Китаем взорвала бы параметры альтернативного стратегического мира, очерченного выше (базировавшегося на существующих региональных тенденциях). Она означала бы перспективу появления совершенно другого стратегического мира, возможно, построенного на базе цивилизационных отношений с Россией, объединенной с Западом против Китая. Позиция Японии в таком мире должна была бы быть критически важной» (p. 300).

Причина возникновения войны России с КНР автором ничем не обосновывается, но антикитайский фронт уже заранее очерчивается.

В целом же, полагает Уденарен, Россия обладает потенциалом превратиться в военную угрозу для Западной Европы к периоду между 2015–2025 гг. Но это только в том случае, если русская экономика заработает и/или России удастся восстановить де-факто или де-юре гегемонию над частями прежнего Советского Союза. Менее вероятно, что она добьется роли, адекватной роли Соединенных Штатов. «На самом деле, имея в виду воссоединение Германии, потерю влияния в Восточной Европе и возвышение Китая на своей восточной границе, отныне Россия вряд ли когда-нибудь сможет сыграть роль глобальной и даже европейской державы — статуса, которым она обладала в течение 45 лет после Второй мировой войны» (p. 302).

В данной книге, в Приложении, приведен сценарий вероятной войны между Россией и Украиной. (Напоминаю, книга опубликована в 1998 г.)

Условия такие: в России восторжествовало полуавторитарное правление, опирающееся на сильного президента с рыночным капитализмом, в котором доминирует множество квазимонополистических фирм в ключевых сферах. Страх перед враждебными государствами, подогреваемый расширением НАТО за счет включения Польши, Чехии, Венгрии и Словакии в 1999 г. и продолжающимися разговорами Запада о включении в организацию стран Балтии и Украины.

Украина в 2000 г. хотя и прогрессирует в сторону правового государства и в развитии национальной экономики, но остается бедной по европейским стандартам и крайне чувствительной к зависимости от русских, включая критическую зависимость от энергетических поставок; Россия внедряется в ключевые экономические сектора, в результате чего Украина усиливает свою зависимость от русских поставок вооружения и его частей.

НАТО ослаблено своим расширением и спорами между его членами по различным вопросам, включая проблемы китайской экспансии в Азии и предотвращение деятельности Ирана в Персидском заливе. Западная Европа установила энергетическое сообщество с Россией, откуда она черпает увеличивающуюся долю нефти и природного газа.

В 2005 г. выигрывает антизападный президент в России, на Украине циклический эффект от спада и т. д. Западная Украина настроена против России и тесно переплетена с Польшей, Венгрией и Словакией. Восточные части страны сохраняют тесные культурные и экономические связи с Россией. Многие считают, что их интересы ущемляются за счет развития западной части Украины. Обостряется проблема Крыма. В этой ситуации Москва полагает, что Украина идет на союз с Турцией против России. Следуют демонстрации прорусской части населения, масса убитых…

У России нет выбора, как только оккупировать восточную часть Украины и Крым с использованием сил быстрого реагирования. Российские ВВС нейтрализуют ВВС Украины на земле и начинают атаку на ключевые военные объекты Украины.

Украина формально обращается к НАТО, США и Европейскому сообществу за помощью.

Реакция США: приказ американским ВВС подготовиться к операции, имеющей целью: предотвратить дальнейшую агрессию России; восстановить территориальный статус-кво и, когда это будет сделано, предотвратить гражданскую войну на Украине (p. 328).

Ограничители: ответ ЕС и НАТО на кризис в лучшем случае холодно-нейтральный. Германское правительство обвиняет Украину за развязывание конфликта. Остальные западноевропейские государства склоняются последовать за Германией. Внутри НАТО до 1999 г. только США, Великобритания и Турция склонны к военному ответу.

Польша, Чехия и Венгрия также взывают к сильному западному сообществу защитить Украину против русской агрессии. Однако Варшава, в частности, ясно заявляет, что ее поддержка возможна только в контексте широкого альянса с включением Германии и других европейских союзников, а также США. Польша не хочет стоять в одиночку в качестве форпоста американской базы в российско-американской войне. В то же время не исключается, что сильный и военный ответ США может вдохновить Польшу.

Этот прогностический сценарий нельзя оставить без хотя бы краткого комментария. Для начала хочу обратить внимание на то, что книга о возможных конфликтах была опубликована в 1998 г., а материал для нее скорее всего был сдан в 1997 г. Последний сценарий — война между Россией и Украиной — разворачивается в 2000 г. Прогнозы, к счастью, не оправдались. Это и неудивительно. Результат прогноза на столь краткосрочный период свидетельствует о научном уровне и качестве прогнозистов. Если они не в состоянии предвидеть ситуацию на три года вперед в отношении такого важного события, как война между Россией и Украиной, то грош цена таким прогнозистам. Это свидетельство того, что авторы не представляют реальную ситуацию ни в России, ни на Украине. Не знают они и закономерностей международных отношений. Именно поэтому они вынуждены давать широкий спектр вероятностей в надежде на то, что какая-нибудь из них станет действительностью. На таком уровне «прогнозы» может делать любой человек, даже не обладающий знаниями в сфере международных отношений.

Изложил же я выдержки из этой книги для того, чтобы некоторые российские любители «цивилизованной Америки» знали, что, если Россия будет себя «плохо вести», т. е. ее поведение не будет укладываться в рамки национальных интересов США, куда попала и Украина, Америка не остановится и перед войной. По крайней мере к этому на всякий случай ее подталкивают непрофессиональные прогнозисты, отражающие настроения части академических кругов США. Правда, Пентагон и без этих подталкиваний готов к таким сценариям. И в этом нет ничего удивительного, поскольку Россия как была, так и осталась для всего Запада стратегическим противником. И эта мысль весьма активно и настойчиво внушается и доказывается сотрудниками Фонда наследия.

Сотрудники Фонда наследия являются приверженцами консервативных взглядов, близких по духу членам республиканской партии, для которой представляют свои научные изыскания в сфере внутренней и внешней политики. Свои концепции они аккумулируют в ежегодных изданиях, в которых излагаются их рекомендации для политиков и государственных чиновников.

Обычно все их материалы начинались с жесткой критики политики Клинтона, причем по любому вопросу, поскольку у администрации Клинтона нет стратегии, а есть «бессмысленный набор лозунгов, удовлетворяющих текущую политику»³⁷. Особенно американскому президенту доставалось за его политику в отношении России. Например, один из главных редакторов ежегодника «Проблемы 1998 г.» Ким Холмс пишет: «Возьмите его (Клинтона) заявление о том, что русские перенацелили свои ракеты. Это, конечно, нельзя проверить. Но в любом случае, даже если это и правда, это не имеет стратегического значения. Ракеты могут быть перенацелены в течение минут. Следовательно, ядерная угроза вовсе не уменьшилась» (p. 361).

Столь же энергично критикуются и военные программы США, поскольку они недостаточно профинансированы. Их идеалом является Р. Рейган, точнее, рейгановская политика мира через силу, политика, поставившая на колени Советский Союз без единого выстрела.

В представлении Холмса внешняя политика США должна разворачиваться по следующей схеме.

Целью внешней и оборонной политики США являются безопасность и процветание Америки. (Читатель, обрати внимание: не процветание и безопасность всего мира, а именно Америки.) В достижении этой цели США должны быть способны:

— защитить население и территорию США;

— сохранить и защитить свободу американцев и Конституцию США и содействовать долгосрочному материальному процветанию американского народа.

Далее Холмс формулирует принципы (три кита), из которых должна исходить консервативная внешняя политика США после периода холодной войны. К ним относятся:

1. Сила (strength) (имеется в виду военная сила).

2. Свобода: свобода от тирании и внешнего доминирования; свобода от чрезвычайных ограничений, затрагивающих американские ценности, политику и экономику, исходящих от ООН; свобода торговать и заниматься коммерцией; свобода народов мира создавать демократические институты, следовать законным правилам и содействовать свободным рынкам.

3. Лидерство.

Американское лидерство, уточняет Холмс, должно базироваться на твердой убежденности и защите американских интересов. Эти интересы никогда не должны подчиняться национальным интересам других государств, некоторые из которых не разделяют западные ценности и прячут свой эгоизм за фасадом многополярности.

Действовать в связке с союзниками, если это возможно; в одностороннем порядке, если необходимо.

Быть решительным, твердым, четким и постоянным. Путаные сигналы, шараханья, нерешительность размывают доверие к американскому лидерству дома и за рубежом.

Рекомендации для политиков в 1999 г.

Прежде всего, еще раз возвестить об Америке как глобальном лидере и не обращать внимания на ООН. Ниже следуют конкретные рекомендации:

1. Восстановить военную силу, не тратить время на миротворческие и невоенные операции.

2. Защитить американские семьи от ядерного, химического и биологического оружия. В этой связи «консерваторы должны объявить Договор по ПРО (1972 г.) недействительным и предотвратить его возрождение через новый международный договор администрацией Клинтона» (p. 367).

3. Освободить внешнюю политику США от контроля ООН. Объяснение: Соединенные Штаты имеют право действовать, не оглядываясь на то, что скажет Совет Безопасности ООН; Соединенные Штаты должны придерживаться твердой позиции в отношении реформ ООН, прежде чем выплачивать в какие-то фонды спорные долги по задолженностям; все выплаты ООН и ее подразделениям должны быть отложены, если ООН отклонит или ограничит привилегии Соединенных Штатов в голосованиях.

4. Развить стратегию, чтобы свергнуть иракского диктатора Саддама Хусейна. Не сдерживать, а именно свергнуть Саддама.

5. Защитить интересы американской безопасности и содействовать свободе и демократии в Китае. «Соединенные Штаты должны быть готовы сдерживать Китай, если он станет экспансионистским, но в то же время содействовать свободе и демократии с помощью торговли и развития контактов с китайским народом» (p. 368).

6. Сдерживать Северную Корею и открыть ее провалившуюся экономику для реформ.

7. Поддержать усилия азиатских стран в преодолении недавнего экономического кризиса.

8. Оказать давление на администрацию, чтобы сынициировать поэтапный уход американских сухопутных сил из Боснии.

9. Остановить распространение ОМУ Россией и другими новыми независимыми странами. «Соединенные Штаты должны предотвратить поставки продукции ВПК России, Белоруссии и Украине, а также технологии для развития и производства ядерного, химического и биологического оружия Ирану, Ираку, Сирии и Ливии» (p. 369).

10. На Среднем Востоке содействовать стабильности, сдерживая и наказывая терроризм.

11. Восстановить американское лидерство в международной торговле.

12. Восстановить американское лидерство и доверие в западном полушарии.

13. Отклонить все требования для дополнительного финансирования МВФ.

14. Реформировать внешнюю программу помощи.

15. Уничтожить истоки международного терроризма и организованной преступности.

16. Поддерживать распространение демократии и американских ценностей за рубежом.

Чтобы выполнить все эти рекомендации, «Америка должна осуществлять внешнюю политику, опираясь на силу, свободу и лидерство — ключевые принципы великой победы Рональда Рейгана в холодной войне» (p. 371).

На страницах периодических изданий Фонда наследия можно обнаружить еще более острую критику предыдущей внешней политики США со стороны видных деятелей республиканской партии. К примеру, бывший вице-президент Дэн Куэйл обрушивается на администрацию Клинтона за то, что она растратила все преимущества во внутренней и внешней политике, унаследованные от предыдущей администрации³⁸. И главное — ввергла в критическую ситуацию само лидерство США. Список обвинений охватывает практически весь спектр внешней политики, в том числе касающийся России и Китая. Имея в виду финансовый кризис в России (август 1998 г.) и проблемы с демократией, он жестко ставит вопрос: «Кто потерял Россию?» Ясно, что Клинтон. Почему США спокойно взирают на развертывание Китаем программы развития «Голубых вод» ВМС КНР?

Естественно, Куэйл против «сохранения договора по ПРО с Россией, который был подписан в совершенно другую эру и со страной, которой в буквальном смысле не существует».

Особенно его возмущает состояние военной мощи США. По его мнению, «Клинтон предлагает оборонительную политику, а не политику в области обороны». Конечной целью нормальной политики обороны является сдерживание будущих врагов. «Средством ее достижения, если говорить откровенно, является не простое опережение наших соперников. Мы должны поставить себе задачу доминировать настолько, чтобы ни один (потенциальный соперник) не смог конкурировать с нами». При этом он предостерегает против ошибок во внешней политике, поскольку на их исправления уходит время целых поколений.

Долгом США является лидерство. Именно в этом суть национальной безопасности Америки, считает Куэйл, а вместе с ним и большинство лидеров республиканской партии.

В январе 1998 г. Фондом наследия была организована конференция на тему «Состояние российской внешней политики и политика США в отношении России»³⁹, в которой приняли участие специалисты по России.

Хотя все участники, за исключением С. Сестановича, весьма критически оценивали внешнюю политику России, равно как и политику США в отношении России, однако аргументация их критики может представить интерес. Так, Стефан Блэнк, профессор Института стратегических исследований Колледжа сухопутных сил США, основной упор делал на несоответствие внешнеполитических задач Москвы реальному статусу России в мире. По его мнению, Россия все еще рассматривает проблемы безопасности в терминах военных возможностей и игры с нулевой суммой, которые как бы ставят Россию на равную доску с Соединенными Штатами. Все военные программы ориентируются на сохранение традиционных вооруженных структур, соответствующих стратегической роли и миссий, которые уже не отвечают новым реальностям. И поскольку Москва все еще сохраняет «неоимпериалистические и гегемонистские цели», то расширение НАТО на Восток вполне оправдано, тем более что, как говорил бывший министр иностранных дел А. Козырев, «ослабление НАТО служит только тем, кто жаждет империи и автаркии»⁴⁰.

С. Блэнк приводит выдержку из статьи С. Рогова (директор Института США и Канады), в которой пишется: «Вашингтон должен признать исключительный статус Российской Федерации в формировании новой системы международных отношений, роль, отличающуюся от той роли, которую играют Германия, Япония или Китай или другие центры силы на мировой арене». Это требование на исключительный статус, иронизирует Блэнк, полностью совпадает с мистикой «державности». «Такие требования, исходящие от правительства, которое фактически находится под опекой МВФ и МБ и которое проиграло холодную войну, являются не только не заслуженными, не приемлемыми для Европы и фантастичны сами по себе, но они просто нереализуемы… Это хуже, чем преступление, это грубейшая ошибка». «Сегодняшняя политика (США) базируется на предпосылке, что Россия должна рассматриваться как великая держава, равная Соединенным Штатам. При этом в расчет берется ее потенциал, а не реальная сила, которая постоянно уменьшается как в абсолютных, так и относительных измерениях». Блэнк продолжает: «Российская мощь уменьшается по всем направлениям и все более становится неадекватной для решения международных проблем. Прокламирование Россией многополярности служит только приобретению «статуса», а не предполагает ответственности в позитивных деяниях за рубежом». «Трагедия же состоит в том, что Россия все еще преследует такие цели и проводит такую политику в Европе, которая не соответствует ее мощи, которая нестабильна и которая в конечном счете опасна для ее собственной безопасности». И может ли такое государство заслуживать доверие?

Другие участники конференции отвечают на этот вопрос доказательным «нет».

Анжела Стэнт, профессор Джорджтаунского университета, обращает внимание на одно явление, которое она называет «приватизацией внешней политики». Об этом она пишет с некоторым удивлением, поскольку речь идет о России. Однако удивляться здесь нечему, т. к. Россия за последние десять лет превратилась в капиталистическое государство, по своей внутренней организации адекватное государственно-монополистическому капитализму, только российского типа. А в любом ГМК параллельно сосуществуют две внешние политики: государственная политика и политика монополий, о чем мне уже приходилось писать на примере Японии⁴¹.

А. Стэнт подтверждает эту банальную истину на примере сегодняшней России. Она пишет: «Российская внешняя политика все в большей степени стала «приватизированной», т. е. энергетические компании и индустриально-финансовые круги преследуют свои собственные коммерческие интересы, которые не всегда совпадают с задачами министерств иностранных дел и обороны и даже Кремля». Она, правда, указывает на «специфичность российского варианта», имея в виду, что эти компании (Газпром, «Лукойл» и т. д.) тесно переплетены с правительственными чиновниками. В качестве примера она называет имена Б. Немцова и А. Чубайса, чьи интересы «в большей степени ориентированы на экономическую интеграцию с Западом, чем на геостратегическое влияние».

Все это немножко смешно, поскольку такого типа «переплетения» интересов можно обнаружить в любой стране капитализма и даже не обязательно государственно-монополистического типа. Но американская исследовательница, привыкшая ожидать от России однозначно огосударствленной внешней политики по старым советским стандартам, искренне поражена описанными ею «отклонениями» в нынешней внешней политике России. Что значит не знать работ Ленина о капитализме. Всегда есть шанс «открыть Америку».

Как бы то ни было, в выступлениях участников конференции — а среди них был и Марк Гейдж, член Комитета по международным отношениям палаты представителей США, Роберт Фридман, президент Балтиморского еврейского университета, Пола Добрянски из Совета по международным отношениям — звучал настоятельный призыв в адрес администрации Клинтона пересмотреть внешнюю политику Вашингтона в отношении России, поскольку российская внешняя политика противоречит национальным интересам США. Единственным диссонансом в этом контексте было выступление С. Сестановича, помощника госсекретаря, отвечающего за Новые независимые государства. Не отрицая наличия множества проблем в американо-российских отношениях, он тем не менее выразил оптимизм в возможности их решения. Его оценки в этом плане близки оценкам С. Тэлботта. И в этом нет ничего удивительного, поскольку любой правительственный чиновник в любой стране всегда оптимист.

Слова, вынесенные в подзаголовок, принадлежат еще одному участнику конференции — Ариэлю Коэну, главному эксперту по России, которого я бы поставил в первый ряд среди лучших аналитиков США по России. Он, как и положено представителю Фонда, постоянно критиковал администрацию Клинтона за неадекватный подход к России, сопровождая свою критику рекомендациями, что надо делать в отношении Москвы. Его взгляды — это отражение подхода тех кругов США, которые рассматривают Россию в категориях «ни друг — ни враг», но в любом случае как государство, которое необходимо подчинить интересам США Призыв к реальности выглядит следующим образом. «Клинтоновская администрация и конгресс, — пишет А. Коэн, — должны осознать, что сегодняшняя Россия с ее ВВП только чуть выше, чем у Индонезии, и ниже, чем у Мексики, а жизненные стандарты подобны бразильским — не является глобальной державой, как ее когда-то представлял Советский Союз»⁴². В то же время, считает А. Коэн, под руководством Примакова (речь идет о 1997 г., когда Примаков был министром иностранных дел. — О. А.) формируется стратегический альянс с Пекином и Тегераном. Идея «мультиполярного мира» и «коалиции» равных может потенциально трансформироваться в антиамериканскую и евразийскую коалицию. Это привносит серьезную угрозу интересам безопасности США и их союзникам в Европе, на Ближнем Востоке и в районе Тихоокеанского кольца. По его информации, в течение 1996 г. более 3 тыс. российских ядерщиков переехали в Китай работать над модернизацией стратегических ядерных программ КНР. Россия подписала договор о передаче Китаю технологии газовой центрифуги, используемой для обогащения урана, и ядерно-ракетную технологию для создания MJRV, которые могут вооружить одну ракету 12 боеголовками. Россия также согласилась продать технологию для строительства истребителя Сухой-27, а также миноносцы, вооруженные современными ракетами, китайским ВМФ. Передача этого массива технологий позволяет Китаю перепрыгнуть через поколения военных НИОКР, экономя Пекину миллиарды долларов. Это также даст Китаю возможность угрожать территории США и американским союзникам на Тихом океане. Кроме того, эти технологии, после отработки в Китае, могут найти путь в Иран, Сирию и другие враждебные США государства.

Коэн при этом полагает, что России в таком «стратегическом партнерстве» уготовлена только роль младшего партнера. К тому же Россия не сможет получить адекватную отдачу от КНР. Единственное, что его успокаивает, что не все в России разделяют подобную (примаковскую) политику в отношении КНР.

Что же касается США, то они «должны надавить на Россию, чтобы заставить ее сократить передачу ядерной техники Китаю» и даже остановить этот процесс («US must stop it»). В других работах он постоянно подчеркивает, что партнерство между Россией, Китаем и Ираном «представляет опасность для США и их союзников»⁴³.

В одной из глав очередного ежегодника «Проблемы 2000 г. Краткое пособие для кандидата»⁴⁴ Ариэль Коэн в обычном своем стиле продолжает критиковать администрацию Клинтона за неадекватный подход к России. В частности, он приводит цифру в 27 млрд долл., переданных России через МВФ с 1992 г., которые не были использованы по назначению, т. е. на реконструкцию экономики. Частично они были разворованы в недрах ЦБ России и министерства финансов, частично, «возможно», использованы для финансирования войны в Чечне. В целом же, по мнению Коэна, с 1992 г. администрации Буша и Клинтона предоставили России финансовой помощи на сумму 4 млрд долл., а также оказали поддержку в предоставлении еще 48 млрд долл. на базе многосторонней помощи в виде кредитов МВФ, Мирового банка и Семерки индустриальных государств (Г-7).

Оказание подобной помощи на фоне антизападной риторики, характерной для Ельцина в последний год правления, представляется Коэну нелепой. В списке антизападных деяний России вновь упоминается военно-технологическое сотрудничество с Китаем, идея Е. Примакова о формировании «тройственного блока» (Россия, Китай и Индия), продажа ракетной технологии и ядерных реакторов Ирану, ущемление свобод в религиозных вопросах, уничтожение мирных граждан в Чечне.

Главной ошибкой администрации Клинтона, считает Коэн, является иллюзия, будто бы Россия станет страной демократии и рыночной экономики западного типа. На самом деле этого не произошло, и поэтому такой результат требует иного подхода и политики.

Вот варианты, предлагаемые Коэном, т. е. Фондом наследия.

Во-первых, МВФ необходимо предоставлять займы на условиях полного контроля за их использованием. Россия же, если намеревается получать эти займы, должна… Приводится очень длинный список того, что Россия должна делать. Среди прочего: демонополизировать газовую, электрические, топливные и транспортные сектора экономики, либерализовать сельское хозяйство (т. е. принять закон о частной собственности на землю. — О. А.), сократить расходы на оборону и т. д. Во-вторых, США необходимо отказаться от ПРО 1972 г. В-третьих, заставить Россию отказаться от предоставления технологической помощи Ирану и Ираку. В-четвертых, США должны содействовать более эффективно рыночным реформам в России. В-пятых, необходимо поддерживать суверенитет, независимость, а также гражданские общества в Новых независимых государствах, среди которых упоминаются Украина, Южный Кавказ, страны Балтии и государства Центральной Азии.

На вопрос о том, является ли Россия «угрозой Америке», Коэн отвечает так: «Россия была опасна, будучи сильной, и может быть опасной в своей слабости. Ее арсенал ОМУ и технология, производящая это оружие, растекается по странам, которые враждебны Америке: Россия все еще обладает наибольшим ядерным арсеналом вне США, и она является единственной страной, способной уничтожить Соединенные Штаты» (p. 719). В другом месте он пишет: «Россия превращается в потенциально дестабилизирующий актор мировой политики» (p. 703).

Весьма симптоматично, что в отличие от многих западных обозревателей и ученых, возлагающих надежды на Путина как президента, способного справиться с коррупцией и стабилизировать российскую экономику, Коэн уверенно предсказывает обратное. «Наоборот, — пишет он, — люди, которых Путин собрал в правительство, могут только усложнить проблемы, созданные при Ельцине… И президент Клинтон не должен питать иллюзии, что он встретится за столом саммита с русским президентом-реформатором»⁴⁵. И еще: «Имея в виду решения Путина и его назначения, новый человек в Кремле вряд ли сойдет с пути, проложенного режимом Ельцина. Это значит, что клинтоновская администрация не должна ставить под удар свои интересы, устанавливая рабочие отношения с Путиным в желании помочь России развивать демократические институты и свободу рынка» (там же).

Следует подчеркнуть одну вещь. Хотя в США есть немало скептиков как в отношении России в целом, так и в отношении Путина в частности, но Коэн один из немногих, кто говорит об этом прямо. И, что особенно важно, он прав в своих оценках. И они непременно будут подтверждены дальнейшим ходом событий.

Уже перед отправкой рукописи в издательство я наткнулся на ряд работ Центра Никсона, который начинает приобретать определенный вес в научно-политических кругах Америки. Хотя по своей идеологии Центр ближе к республиканцам, однако он более взвешен в своих оценках относительно Китая и России, в отличие, скажем, от Фонда наследия. Например, Дэвид Лэмптон и Грегори Мэй обоснованно утверждают, что в СВА на самом деле происходит не «гонка вооружений», а «гонка модернизации» вооружений. Достаточно рассмотреть динамику роста военных расходов относительно ВВП в 90-е годы⁴⁶. Точно так же они советуют не преувеличивать военный потенциал КНР, который хотя в количественном отношении является самым крупным в мире (по людскому составу), но по качеству далеко уступает японским ССО, не говоря уже об американских вооруженных силах.

Тем не менее обоснования для беспокойства они находят, но в отличие от многих авторов, обычно в этой связи упоминающих ситуацию в Тайваньском проливе и усиление ядерного потенциала КНР, данные авторы добавляют «глубокую и затяжную китайско-японскую враждебность». Последняя подогревается намерениями Токио стать «нормальной державой» в области обороны, против чего выступает Пекин. С другой стороны, Япония проявляет беспокойство в связи с возможностями Китая превратиться в крупнейшую военно-политическую державу мира. Следовательно, налицо объективные причины для взаимных подозрений и враждебности.

В разделе рекомендаций авторы предлагают втянуть Китай в двусторонние и многосторонние переговоры по контролю над вооружениями: на глобальном уровне в рамках США — Китай — Россия, на региональном — США — Китай — Япония. Причем региональный уровень необходимо институционализировать в виде форума в СВА. Авторы также советуют сократить количество американских войск передового базирования в ВА (это около 100 тыс. человек).

Любопытны оценки российской военной мощи на Дальнем Востоке. Авторы пишут: «Российское военное присутствие на Дальнем Востоке являет собой остатки от того, что было. В конце холодной войны Советский Союз содержал здесь 56 дивизий, 1420 боевых самолетов, 73 единицы наземных систем и 112 подлодок на Дальнем Востоке и Тихом океане. Сейчас российское присутствие упало до 17 дивизий, 425 боевых самолетов, 10 единиц наземных систем и 17 подлодок» (p. 28). В отношении 17 дивизий, замечают авторы, нормой является невыдача зарплаты и невыполнение других условий. Впрочем, добавляют они, это касается всей армии России.

Экономическая ситуация на Дальнем Востоке выглядит не лучше. 800 тыс. жителей покинули район ДВ. Оставшиеся жители чувствуют себя очень неуютно. Как заявил один пограничник в интервью журналу «Тайм», «находясь между переселенным Китаем и богатой Японией, наши дни сочтены. Единственный вопрос, кому мы сдадимся» (там же).

Авторы полагают, что, несмотря на провозглашение «стратегического партнерства», Китай и Россия вряд ли могут существенно помочь друг другу в связи, с одной стороны, с расширением НАТО, с другой — в связи с ситуацией в Тайваньском проливе. Не стоит преувеличивать и военную помощь России Китаю. Более серьезное беспокойство должна вызывать готовность русских ученых работать на предприятиях и в лабораториях военного назначения.

Вместе с тем было бы глупостью вообще списывать Россию в ВА. В случае возрождения российской экономики природный потенциал Сибири и Дальнего Востока может сыграть важную роль в развитии экономики региона. Такая перспектива требует «более продуктивных отношений с Россией и Китаем, чем даже те, которые они имеют между собой».

В другой коллективной работе пишется: чтобы Россия не стала «вредителем» (a spoiler), Америка по возможности должна избегать действий, провоцирующих подталкивание России к тесным отношениям с Китаем и другими странами (Индия, Иран, Северная Корея, Ирак), которые стремятся ограничить ядерную мощь США⁴⁷.

В районе Каспийского бассейна должна осуществляться двухслойная политика: с одной стороны, признавать законные интересы России, ограничивая ее экспансионистское поведение, с другой — устанавливать дружеские отношения с другими постсоветскими государствами без обещаний поддержки, которую мы вряд ли сможем предоставить. Тем более, что этот регион хотя и важный для США, но все-таки не входит в сферу «жизненных интересов».

Вообще-то говоря, эти рекомендации мало отличаются от рекомендаций Фонда наследия за исключением тональности и иерархической выверенности. Суть же одна — более рентабельно, более эффективно утверждать лидерство США в мире, которые как единственная сверхдержава в состоянии обеспечить как собственную, так и международную безопасность. Вполне объяснимое стремление, когда обладаешь превосходством над всеми чуть ли не на порядок. Весь вопрос: как долго сохранится это превосходство?

Я считаю, что американцам повезло: на посту помощника президента по национальной безопасности оказалась старший научный сотрудник Гуверовского института и профессор политических наук Стэнфордского университета Конди Райс. На мой взгляд, именно она сформулировала наиболее оптимальный вариант внешней политики Вашингтона, соответствующий национальным интересам США. Подчеркиваю: именно США, а не, скажем, России или Китая. В развернутой форме ее взгляд был изложен в одном из авторитетных журналов («Форин Аферс») еще до занятия ею ответственного поста⁴⁸.

На первый взгляд, она перечисляет те же самые «интересы» США, которые были в «листе интересов» официальных документов Вашингтона при Клинтоне. Но при внимательном сопоставлении обнаруживается, что у Райс отсутствует «гуманитарный блок» (права человека, демократия и т. д.). Кроме того, заметно усилен военный аспект при реализации национальных интересов. Наконец, упор сделан на взаимодействие прежде всего с крупными державами (big powers) типа России и Китая, а не со всем «мировым сообществом».

Такой подход, теоретически берущий свои основы из различных концепций силы, базируется на реальностях геостратегической ситуации в мире, нежели на идеологических различиях между государствами. Райс справедливо считает, что прежде всего надо отстаивать именно национальные интересы США, а не «гуманитарные интересы» или интересы «международного сообщества», к чему весьма часто взывала клинтоновская администрация. Райс оговаривает, что их, конечно же, нельзя абсолютно сбрасывать со счетов. Она просто подчеркивает, что они реализуются в процессе достижения национальных интересов в рамках геостратегического (силового) подхода. В этой связи она приводит красноречивый пример с Россией. Вся эта демократия (о чем в свое время шумел Дж. Картер) была реализована в отношении Советского Союза благодаря геостратегическому давлению Рейгана на СССР. Советы проиграли силовую борьбу, и после этого там возникла демократия и прочие свободы. То есть это результат прежде всего жесткой игры на геостратегическом поле.

Столь же справедливо она критикует администрацию Клинтона за подписание различных многосторонних договоров, от которых нет прока, как минимум, по двум причинам: если в них, несмотря на многосторонность, не участвуют те государства, от которых зависит результат действия договора, или если нельзя проконтролировать выполнение условий договора. К первому типу относится Киотский договор об окружающей среде (в связи с потеплением климата). В нем все равно не участвуют Китай и множество развивающихся стран, которые наносят заметный ущерб мировой окружающей среде. Ко второму типу относится, например, Договор о запрещении испытаний ядерного оружия.

Вообще Райс весьма скептически (и я с ней в этом полностью солидарен) относится к всевозможным «нормам» международного поведения. Все это иллюзии. «Нормы» определяются интересами великих держав, а не интересами абстрактной справедливости и прочими гуманитарностями. Она совершенно права, когда пишет: «Реальность такова, что несколько крупных держав могут радикально повлиять на международный мир, безопасность и процветание». А все эти рассуждения о нормах, ценностях, демократии и прочем, может быть, хорошо обсуждать в академической среде, но не в реальной политике. Исходя из такой посылки, Райс подчеркнуто выпячивает идею о необходимости США быть сильным государством, прежде всего в военном смысле. Но эту военную мощь необходимо использовать именно для решения геостратегических задач, а не для «реализации наших ценностей», например, в рамках «гуманитарной интервенции», хотя и они априори не исключаются (в этой связи она критикует вмешательство США на Гаити и в Сомали).

Райс не одобряет клинтоновскую администрацию за излишнее внимание к «гуманитарным» аспектам в политике по отношению к Китаю. Она полагает, что эта сфера должна решаться другими, так сказать, ненавязчивыми методами (обменом студентами, поддержкой частного предпринимательства и т. д.). Но не это главное. Главное в другом: «Китай не является державой «статус-кво», а такой, которая стремится изменить баланс сил в Азии в свою пользу. Уже это одно делает его стратегическим соперником, а не «стратегическим партнером», как однажды было названо клинтоновской администрацией». Она предлагает: «Политика Соединенных Штатов в отношении Китая требует нюансов и баланса. Важно содействовать процессу внутреннего изменения Китая через экономическое взаимодействие, одновременно сдерживая китайскую силу и амбиции в области безопасности. Необходимо сотрудничество, но мы никогда не должны бояться идти и на конфронтацию с Пекином, когда это соответствует нашим интересам».

Можно не соглашаться с такой жесткостью, но этот подход вытекает из законов международных отношений, в которых правит сила, а не благие пожелания и намерения.

Обращаю внимание читателей на то, как четко Райс связывает реальные национальные интересы США с политикой безопасности. Политика — это деньги, и тратить их необходимо на реальные интересы, а не на реализацию аморфных «интересов». И коль сделана заявка на реализацию реальных интересов, то надо идти до конца, используя, если надо, и военные средства, а не ограничиваться пустой болтовней о «мире во всем мире» — таков лейтмотив политической реалистки Конди Райс.

Райс считается специалисткой по России. Действительно, она долгое время изучала военную политику СССР/России. Но этого оказалось недостаточно, чтобы оценить перспективы внутриполитической и экономической ситуации в России. По этому вопросу она делает ту же ошибку, как практически все политологи США. Она в критических тонах оценивает нынешнюю ситуацию, называя, например, экономику России «мутантом» с «остатками средневековья». Она критична и в отношении займов по линии МВФ России, качества руководства в стране и прочих негативных вещей. В этом плане ее оценки дословно совпадают с оценками Фонда наследия. Но для того, чтобы все эти негативы преодолеть, ей кажется, что необходимо время, необходимо появление нового поколения. И тогда все будет ОК, как по-западному. На самом деле все русологи и специалисты по России не понимают одной вещи: Россия никогда не «проглотит» капитализм западного образца, в России никогда не будет ни демократии, ни рынка, опять же в западном понимании. И вот это «никогда» все американские спецы никогда не поймут. И в этом коренится их стратегический просчет в отношении России.

Тем не менее Райс полагает, что на все эти вещи нет необходимости обращать большое внимание, а надо исходить из того, что Россия «все еще обладает многими атрибутами великой державы: большим населением, обширной территорией и военным потенциалом». Здесь, правда, ей логика изменила, потому что страницей раньше она написала, что «Индия не является еще великой державой, хотя обладает потенциалом стать таковой». Но она должна знать, что население Индии превосходит население России почти в семь раз, да и территория немалая. Следовательно, у России есть только один атрибут великой державы — ее ядерная мощь.

Что же делать с такой Россией? Райс предлагает, прежде всего, сконцентрироваться на проблемах безопасности. Она считает: «Во-первых, должно быть осознано, что американской безопасности меньше угрожает сильная Россия, чем слабая и непоследовательная». Подтекст таков: слабая Россия может оказаться не в состоянии проконтролировать распространение ядерного оружия или военных технологий. В этой связи она призывает в полном объеме реализовать программу конгрессменов Нанна — Лугара (финансирование реализации выполнения Договора СНВ-2). Во-вторых, необходимо сконцентрироваться на переговорах о ядерных угрозах. По ее мнению, русские военные начали слишком большое внимание уделять ядерному оружию из-за уменьшения обычного арсенала. «Русское сдерживание более чем адекватно против американского ядерного арсенала, и наоборот». Идея: все это надо сокращать. Далее примечательное «но»: «Но этот факт больше не должен быть увязан с договором, которому почти 30 лет и который является реликтом враждебных отношений между Соединенными Штатами и СССР». Имеется в виду Договор 1972 г. об ограничении систем противоракетной обороны. От него следует отказаться, поскольку существуют принципиальные ядерные угрозы, например со стороны Северной Кореи или Ирана, а также возможность расползания ядерных технологий из России и попадания их в нехорошие руки. И в этом вопросе «было бы глупостью сотрудничать с Москвой, когда ядерные технологии передаются тем самым государствам, против которых американцы защищаются». Другими словами, США должны полагаться на себя и не связывать руки Договором ПРО, поскольку Россия продолжает сотрудничать со странами-«изгоями».

«Наконец, Соединенным Штатам необходимо осознать, что Россия великая держава и что мы будем всегда иметь интересы, которые могут конфронтировать точно так же, как и совпадать».

На мой взгляд, Раис справедливо предлагает отказаться от Договора 1972 г., который был подписан в иной исторической обстановке, при иной раскладке геостратегических сил. Все поменялось, значит, должны меняться или обновляться договоры. Тем более, что любая международная бумага фиксирует, подчеркиваю, только фиксирует реальное соотношение сил в мире, но не меняет этот мир. Думаю, что российские власти вынуждены будут смириться с отказом США от Договора ПРО точно так же, как советские власти смирились с нарушением Ялтинской системы, провозглашавшей незыблемость границ в Европе. Но события конца 80-х — начала 90-х годов показали, что даже границы оказались очень даже «зыблемы».

В целом следует признать, что Конди Райс, несмотря на свое женское происхождение, весьма логично сформулировала некоторые принципы и основы внешней политики нынешней республиканской администрации, предложив более оптимальный вариант реализации национальных интересов, чем администрация Клинтона.

Все аспекты международной деятельности США обычно аккумулируются в ряде официальных документов, подготовленных СНБ, госдепартаментом, министерством обороны, ЦРУ. Наиболее обобщающие из них, предназначенные для широкой общественности, публикуются в виде ежегодных докладов или программных стратегических документов. В СНБ таким документом является «Стратегия национальной безопасности в новом веке»; в министерстве обороны — «Ежегодное послание министра обороны к президенту и конгрессу»; для госдепартамента — «Соединенные Штаты. Стратегический план по международным делам»; для ЦРУ — «Ежегодный доклад директора ЦРУ для разведывательного сообщества Соединенных Штатов».

Я буду пользоваться всеми этими документами последних изданий, при необходимости обращаясь и к предыдущим. Причем в данной части я буду сознательно избегать подробных комментариев, ограничиваясь некоторыми ремарками, чтобы читатель сам делал соответствующие выводы. Поэтому я не скупился на цитаты с целью представить оригиналы, а не купюры. Обращаю внимание также на то, что все материалы были «изъяты» через Интернет — информационную сеть, позволяющую входить «без стука» в любые министерства США.

Есть смысл начать со «Стратегии» как наиважнейшего документа, поскольку он считается президентским и, кроме того, самым обобщающим документом, отражающим официальные взгляды Вашингтона на мир.

«Стратегия национальной безопасности в новом веке»⁴⁹

В предисловии, которое, считается, принадлежит перу президента, сразу же фиксируется статус США: «Соединенные Штаты остаются наиболее мощной мировой силой в деле мира, процветания и универсальных ценностей демократии и свободы».

Стратегия США включает три основные цели: усиление американской безопасности, стимулирование американского экономического процветания и распространение демократии и прав человека за рубежом.

В «Стратегии» указывается, что главной характеристикой XXI века будет глобализация, которая формируется как «процесс, ускоряющий экономическую, технологическую, культурную и политическую интеграцию». В то же время оговаривается, что глобализация одновременно будет сопровождаться различного рода «вызовами» и рисками, которые будут воздействовать на безопасность США. Среди них выделяются такие: распространение оружия массового уничтожения (ОМУ), терроризм, распространение наркотиков, международная преступность, истощение ресурсов, быстрый рост населения, угрозы окружающей среде, новые виды болезней, коррупция и неконтролируемая миграция.

Документ четко определяет национальные интересы США, которые делятся на три категории: жизненные интересы, важные национальные интересы и гуманитарные и другие интересы. К жизненным интересам относятся те интересы, которые касаются выживания, безопасности и жизнеспособности государства. Среди них указываются «физическая безопасность нашей территории и территории наших союзников, безопасность наших граждан, экономическое благосостояние нашего общества и защита нашей центральной инфраструктуры, включая энергетику, банки и финансы, телекоммуникации, транспорт, водные системы и службы по чрезвычайным ситуациям». Прямо утверждается: «Мы будем делать все, чтобы защитить эти интересы, причем, когда это необходимо и уместно, с использованием нашей военной мощи в одностороннем порядке и решительно».

К важным национальным интересам относятся те, которые не связаны с выживаемостью нации, но касаются национального благосостояния и определяются характером международной обстановки. Эти интересы включают, например, регионы, в которых США имеют масштабные экономические интересы и обязательства перед союзниками; защиту глобальной окружающей среды, проблемы беженцев, проблемы типа конфликтов в Боснии и Косово и т. п.

Гуманитарные интересы — это распространение идей демократии и прав человека по всему земному шару.

Любопытно, что среди угроз интересам США указываются угрозы, исходящие от так называемых стран-неудачников (failed states). Это в том числе и те страны, которые «хотя обладают способностью к управлению, однако могут стать жертвой повышенной риторики и демагогии и которые, преследуя специфические религиозные, культурные, расовые и племенные группы, все беды сваливают на болезни своей нации. Государства, которые попирают права своих собственных жителей и равнодушны или, наоборот, активно вовлечены в ущемление прав человека, этнические чистки и в осуществление геноцида, не только наносят вред своему народу, но могут послужить причиной гражданской войны и спровоцировать кризис, порождающий беженцев и их просачивание через национальные границы, что вызовет дестабилизацию региона». Все, кто осведомлен о ситуации в России, понимает, что этот «кусок» документа специально посвящен России.

Итак, зафиксируем несколько положений. Главными характеристиками XXI века являются: 1) глобализация, 2) множество «вызовов» и рисков, 3) лидерство США как самой мощной державы мира.

Три стратегические задачи (безопасность, процветание и демократия) практически совпадают с тремя категориями интересов (жизненные, важные и гуманитарные). А теперь перейдем к России.

Россия. Нас в разбираемом документе будет интересовать только Россия, точнее, в каком контексте упоминается или не упоминается Россия.

Как и следовало ожидать, Россия представлена в разделе контроля над вооружением, в котором фиксируются американо-российский договор СНВ-2 и договоренность между президентами двух стран в Хельсинки (март 1997 г.) о возможности переговоров по СНВ-3.

В разделе об инициативах по нераспространению оружия массового уничтожения есть упоминание о том, что США «покупают тонны высокообогащенного урана от демонтированного российского ядерного оружия для переработки его в коммерческое топливо для реакторов и работают с Россией, чтобы изъять 34 тонны плутония… и переработать его таким образом, чтобы оно никогда не было бы использовано для ядерного оружия. Мы (американцы. — О. А.) продолжаем переориентировать десятки бывших советских сооружений с ОМУ и десятки тысяч бывших советских ученых в Восточной Европе и Евразии, работавших в сфере ОМУ, с военной деятельности на выгодные гражданские исследования» (p. 9).

Важно зафиксировать, какая роль выпадает России на региональных направлениях политики США.

На европейском участке о России речь идет не как об отдельной державе, а наряду с Украиной и другими странами СНГ. В документе выражено удовлетворение процессом развития НАТО и сотрудничества НАТО с Россией (так же, как и с Украиной) на основе Основополагающего акта Россия — НАТО 1997 г. Цель США — содействовать процессу «конструктивного участия России в европейской системе безопасности» (p. 30).

В отдельном подразделе о СНГ указывается, что для США жизненным интересам безопасности отвечает эволюция России, Украины и других стран СНГ в демократические рыночные экономики, интегрированные в мировое сообщество. Правда, при этом сделано много оговорок, суть которых сводится к тому, что путь к демократии, так сказать, тернист и непрост. Короче, далек от завершения. Но в национальных интересах США «помочь им (всем странам СНГ. — О. А.) создать законы, институты и научить мастерству, необходимому для рыночной демократии, бороться с преступностью и коррупцией и развить права человека и верховенство законов» (p. 32). Естественно, как только упоминаются права человека, тут им в голову приходит сразу же Чечня, в связи с которой авторы «Стратегии» вынуждены огорчиться, так как «средства, которые Россия использует в Чечне, подрывают ее законные цели сохранения территориальной целостности и защиты граждан от терроризма и беззакония» (там же).

В «Стратегии» указывается также: «Мы энергично работаем над тем, чтобы усилить контроль над экспортом (имеется в виду оружие. — О. А.) в России и других странах СНГ и предотвратить распространение военных ракет и ядерных технологий в страны типа Ирана, которые вызывают у нас беспокойство» (там же).

«Стратегия» выражает удовлетворение тем, что, несмотря на то, что Россия была недовольна расширением НАТО и косовским конфликтом, русские подразделения плечом к плечу служили с натовскими войсками в Косово и Боснии. В этой связи «Соединенные Штаты останутся приверженцами дальнейшего развития российско-натовских отношений и украинско-натовского особого партнерства» (там же). Обращаю внимание на выделенные мной слова: с Украиной — особое партнерство, с Россией — просто отношения.

Авторы «Стратегии» ничуть не сомневаются, что России все равно некуда деваться, как бы ее руководители ни громыхали по поводу расширения НАТО на Восток.

В других подрегионах: в Восточной Азии и на Тихом океане, в ЮВА, в Западном полушарии, на Ближнем Востоке, Южной Азии и в Африке — Россия вообще не упоминается ни в каком качестве.

Из сказанного следует такой вывод. В стратегической политике США Россия учитывается в двух случаях: с позиции сокращения ядерного оружия и на европейском участке через навязывание концепции НАТО на безопасность в Европе. Причем откровенно оговаривается, что позитивное отношение США к России зависит от следования курсу капиталистических реформ, т. е. демократии и рыночной экономики, что отвечает национальным интересам США.

И второй крайне важный момент: во всех остальных регионах Россия для США перестала быть субъектом, с которым стоит считаться.

«Соединенные Штаты. Стратегический план по международным делам»⁵⁰

Теперь рассмотрим госдеповский документ. Не только российский, но нередко и американский читатель может не сообразить, какая разница между данным и предыдущим документом. На первый взгляд и тот и другой разбирают вроде бы один и тот же круг вопросов. Госдеповский документ отвечает на этот вопрос следующим образом.

«Стратегия национальной безопасности» выделяет приоритеты администрации в терминах политики и ее инструментов, применяемых для реализации принципиальных угроз международной безопасности США. Они в большей степени отвечают функциям министерства обороны и разведывательных органов под руководством президента. Документ же МИДа (=госдепартамент) вырабатывает комплексное и системное видение национальных интересов Соединенных Штатов. Кроме того, «План» формулирует цели (goals) США на международной арене и деятельность правительственных органов за рубежом. Этот «План» не является стратегическим планом внешней политики. Разница в следующем: «Международная политика является своего рода тентом, который покрывает полностью национальные интересы Соединенных Штатов. Международная политика распространяется на сферы от традиционных проблем высокой политики, относящейся к обеспечению национальной безопасности и поддержанию международной стабильности, до защиты американских граждан за рубежом и, кроме того, имеет непосредственное отношение к проблемам окружающей среды, здоровья своих граждан и всем глобальным вопросам. В контрасте с этим внешняя политика как термин, употребляемый в данном документе, является интегральной частью международной политики, которая концентрируется на отношениях с другими государствами и международными организациями в реализации этих национальных интересов» (p. 4).

В «Плане» также раскрывается разница между национальными интересами и стратегическими целями. Стратегические цели отражают намерения, которые достигаются через стратегию, программы и деятельность, в то время как национальные интересы формулируются для того, чтобы объяснить, для чего это делается. Например, США тратят около 900 млн долл. каждый год на программы поддержки демократии по всему миру. Хотя эта цель одна и та же, однако интересы в различных странах в реализации данной цели могут отличаться. Так, инвестиции в демократизацию России имеют отношение к интересам национальной безопасности США (первая категория интересов), в то время как в Гаити они касаются озабоченности в связи с иммиграцией (вторая категория), а в Шри-Ланка наши ценности вынуждают нас поддерживать демократию ради них самих (третья категория). Правда, в некоторых случаях происходит взаимное переплетение целей и интересов. В той же России поддержка демократии отвечает не только интересам национальной безопасности США, но и интересам прав человека и утверждения законности.

Поскольку в английском языке существует много слов, которые на русский переводятся как «цель», необходимо знать нюансы или специфику различных «целей». В «Стратегическом плане» Госдепа за 1997 г. четко оговаривается разница, в частности, между словами goal и objective на одном из примеров. Так, стратегическая цель (Strategic Goal) означает уменьшение угрозы Соединенным Штатам и их союзникам, проистекающей от оружия массового уничтожения или дестабилизирующего обычного оружия. Под операционной целью (Operational Goal) понимается усиление многостороннего режима в поддержку нераспространения ядерного оружия, контроль над его экспортом и ядерная самозащита на международной арене. Цель — Objectiive или Performance Goal — предполагает многосторонние переговоры по Договору о сокращении расщепленных материалов в первом квартале 1999 г. Иначе говоря, objectiive — это конкретная цель с обозначением сроков ее выполнения, в то время как goal — это принципиальная цель с нефиксированным временем ее достижения. Нижеизложенный «План» внешней политики США нужно воспринимать именно с точки зрения вышеизложенных нюансов.

В соответствии с «Планом» национальные интересы США состоят из 7 пунктов, а стратегические цели (goals) в международных делах — из 16 пунктов:

защитить жизненные интересы, обеспечить мир; предотвратить агрессию; устранить и разрядить кризисы; сдержать распространение оружия массового уничтожения, продвинуться в деле контроля над вооружением и разоружением;

расширить экспорт, открыть рынки, обеспечить глобальный рост и стабильность и содействовать экономическому развитию;

защитить американских граждан за рубежом, организовать въезд визитеров и иммигрантов и обеспечить безопасность границ США;

вести борьбу с международным терроризмом, преступностью и распространением наркотиков;

поддерживать установление и укрепление демократии и прав человека;

оказывать гуманитарную помощь жертвам кризисов и бедствий;

улучшать глобальную окружающую среду, стабилизировать рост мирового населения и защищать здоровье людей.

Реализация названных интересов должна привести «к созданию более безопасного, процветающего и демократического мира для выгод американского народа».

Стратегические цели в международных делах:

— Региональная стабильность: усилить безопасность Соединенных Штатов и предотвратить нестабильность, вытекающую от угроз жизненным и важным интересам Соединенных Штатов и их союзников.

— Оружие массового уничтожения: сократить угрозу Соединенным Штатам и их союзникам от оружия массового уничтожения (ОМУ).

— Открытие рынков: открыть мировые рынки, чтобы увеличить торговлю и свободное перемещение товаров, услуг и капитала.

— Экспорт США: расширить экспорт США до 1,2 трлн долл. к началу XXI века.

— Глобальный рост и стабильность: увеличить глобальный экономический рост и укрепить стабильность.

— Экономическое развитие: содействовать экономическому росту в развивающихся странах и странах с переходной экономикой, чтобы поднять уровень жизни и уменьшить диспропорции в богатстве внутри и среди стран.

— Американские граждане: защитить безопасность американских граждан, которые путешествуют и живут за границей.

— Путешествия и миграция: управлять справедливо и эффективно процессом въезда иммигрантов и иностранных посетителей в Соединенные Штаты.

— Международные преступления: уменьшить воздействие международной преступности на Соединенные Штаты и их граждан.

— Нелегальный ввоз наркотиков: сократить нелегальный ввоз наркотиков.

— Контртерроризм: сократить число и влияние международных террористических нападений, особенно в Соединенных Штатах и на их граждан.

— Демократия и права человека: открыть политические системы и общества для демократической практики, верховенства закона, хорошего управления и уважения к правам человека.

— Гуманитарная помощь: предоставлять гуманитарную помощь жертвам кризиса и бедствия.

— Окружающая среда: обеспечить устойчивость глобальной среды и защитить Соединенные Штаты и их граждан от эффектов международной деградации окружающей среды.

— Народонаселение: достичь устойчивого роста мирового населения.

— Здоровье: защитить здоровье людей и уменьшить распространение инфекционных болезней.

Россия. Опять же нас интересует, где и по какому поводу упоминается Россия в данном документе.

В разделе «Стратегическая цель: региональная стабильность» говорится: «Россия и Китай представляют вызов долгосрочной безопасности. Однако вероятность прямой военной угрозы жизненным интересам США ограничена» (p. 12). Примечательно также, что в разделе стратегических целей — экспорт США, который указывает на необходимость сфокусироваться на ключевых странах с нарождающимися рынками, а это — Аргентина, Мексика, Бразилия, Польша, Турция, Южная Африка, Индия, Китай, Тайвань, Корея (Южная), Индонезия, Таиланд, Малайзия и другие страны АСЕАН — Россия не упоминается.

В то же время в разделе «Стратегическая цель: международные преступления» среди стран и регионов, на которых в этой связи надо сконцентрироваться, на первые места вынесены бывший Советский Союз, Нигерия и Восточная Азия.

Наряду с другими странами Россия еще раз упоминается в разделе окружающей среды.

«Ежегодный доклад президенту и конгрессу министерства обороны США»⁵¹

Перейдем теперь к рассмотрению «Ежегодного доклада президенту и конгрессу», который направляется от имени министра обороны США, в данном случае У. Коэном. В нем нас будут интересовать общие положения и оценки о мире и военной политике Пентагона, изложенные в первой части «Доклада» (The Defense Strategy).

Документ фиксирует: хотя в приближающемся XXI веке глобальной войны не предвидится, однако сохранятся и даже умножатся «вызовы» безопасности США. Среди этих вызовов на первое место выносится вероятность агрессии или угрозы со стороны Ирака, Северной Кореи. Напоминается, что «в Восточной Азии, например, проблемы суверенитета и различные территориальные споры являют собой источник для конфликта». По крайней мере до 2015 г. та или иная «региональная держава будет иметь мотивы, а также средства представлять военную угрозу Соединенным Штатам». И вообще: «Даже если важные интересы США не подвергаются угрозе, Соединенные Штаты могут иметь гуманитарные интересы в деле защиты безопасности, благосостояния и свободы людей, подвергающихся различным напастям». Так что любой российский гражданин, чью безопасность и благосостояние местная власть не может защитить, имеет возможность обратиться к США за помощью.

К «вызовам», кроме того, относят распространение потенциально опасных технологий, международный терроризм, организованную преступность, информационные войны и т. д., которые могут угрожать непосредственно Соединенным Штатам.

Среди источников угроз упоминаются государства-неудачники (failed states) в силу неспособности решать внутренние проблемы.

Далее в «Докладе» повторяются положения президентской «Стратегии национальной безопасности», касающиеся национальных интересов США на международной арене. Любопытно, что в переформулировке этих жизненных интересов Пентагоном в них появилась одна очень важная строка, которая отсутствует в «Стратегии», а именно: «Предотвратить появление враждебных региональных коалиций или гегемонов».

Следует напомнить, что оборонная политика США до 2015 г. исходит не только из положений «Стратегий», но и из «Доклада» 1997 г., известного под названием «1997 Report of the Quadrennial Review»⁵², который был также подготовлен от имени министра обороны.

Оборонная стратегия до 2015 г. состоит из трех элементов: формирование, ответ и готовность, каждый из которых подробно описывает деятельность Пентагона по обеспечению военной безопасности США. В задачу данной работы не входит разбор чисто военных аспектов политики Вашингтона, поэтому сразу перейдем к освещению места и роли России в военной стратегии США.

Россия. В разделе о государствах, которые потенциально могут нести вызов безопасности США, в подразделе «Равные глобальные соперники» о России в связке с Китаем говорится следующее: «Соединенные Штаты на сегодня не имеют глобального противника и вряд ли с ним столкнутся, по крайней мере до 2015 г. В период за пределами 2015 г. существует вероятность возникновения региональной великой державы или глобального равновеликого соперника. Китай и Россия, видимо, имеют наибольший потенциал стать такими соперниками, хотя их будущее весьма неопределенно. Китайская экономика развивается очень быстро, и Народная армия освобождения продолжает модернизироваться и усиливать свои возможности. Китай уже имеет стратегический ядерный арсенал, который, хотя и небольшой, мог бы достигнуть континентальных Соединенных Штатов. Китай, вероятно, продолжает сталкиваться со многими внутренними вызовами в политических и экономических областях, что может замедлить темпы военной модернизации.

Россия в ближайшие годы могла бы восстановить свои возможности спланировать оборонные военные силы на периферии, но это должно потребовать значительных приготовлений, которые были бы видимы для Соединенных Штатов. Пока Россия продолжает сохранять большой ядерный арсенал как тактического, так и стратегического оружия, но ее обычные военные возможности… значительно ослабли. Российское будущее в большей степени будет определяться способностью развивать свою экономику, которая в свою очередь зависит от стабильной политической обстановки. Если российская политическая система не сможет стабилизироваться в течение длительного времени, дезинтеграция России как единого государства может стать главным вызовом в деле безопасности для Соединенных Штатов и международного сообщества» (p. 2–3).

Таким образом, Россия отнесена в разряд факторов, составляющих «неопределенное будущее».

В разделе «Региональные составляющие стратегии США в европейской части» Россия упоминается в контексте отношений с НАТО, а также более подробно в разделе отношений со странами СНГ. В связи с оборонными целями США в этом разделе написано следующее: «Соединенные Штаты рассчитывают на то, что развитие России, Украины и других Новых независимых государств приведет их к стабильным рыночным демократиям, полностью интегрированным в международное сообщество и кооперативное партнерство в обеспечение региональной безопасности и стабильности, контроля над вооружениями и нераспространением оружия. Составной частью этой цели является поддержка США усилий в деле обеспечения безопасности и избежания риска распространения ядерного, биологического и химического (ЯБХ) оружия бывшего Советского Союза. Соединенные Штаты хотят, чтобы Россия играла конструктивную роль в европейских делах, как это было продемонстрировано в миротворческих операциях в Боснии и Косово. Соединенные Штаты хотят дальнейшего развития российско-натовского партнерства, так же как и натовско-украинского партнерства, предоставляющего возможности для интеграции Украины в европейские и евроатлантические организации» (p. 10).

Теперь есть смысл обратить внимание на некоторые нюансы аналогичного «Доклада» 2001 г.⁵³ Во-первых, в разделе о распространении опасных технологий появилась такая строка: «Более того, сохраняется обеспокоенность в связи с возможностью случайного или несанкционированного запуска ракет из России и Китая, хотя она и маловероятна» (p. 2). Во-вторых, если в предыдущем «Докладе» говорилось о том, что вряд ли некий мировой соперник США появится до 2015 г., то в «Докладе» 2001 г. указанная дата заменена словосочетанием «обозримое будущее». То есть авторы решили не рисковать «сроками». В подтексте же это означает, что они такого соперника ожидают раньше 2015 г. В этом же разделе не случайное добавление: «Неясно, однако, будет ли Китай проводить политику, враждебную национальным интересам США». В российской же части добавлена фраза о том, что безопасности США может угрожать и «неспособность центральной власти удерживать государство в соответствующем порядке». В-третьих, в разделе отношений с Новыми независимыми государствами добавлено упоминание о Кавказе и Центральной Азии, где США также «ищут мирных решений в сфере этнических и региональных проблем».

Самое примечательное то, что в остальных регионах — Восточная Азия и Тихий океан, Ближний Восток и Южная Азия, Латинская Америка и сахарская Африка — Россия не упоминается ни в каких контекстах. Это касается всех докладов, по крайней мере начиная с 1995 г. Из чего мы можем сделать вывод о том, что Россия в официальных военных документах рассматривается как региональное государство только в европейском контексте.

Ежегодные доклады ЦРУ⁵⁴ отличаются от всех предыдущих аналогичных документов, во-первых, своей краткостью, во-вторых, четкостью, в-третьих, откровенностью. По крайней мере та ее часть, которая предназначена для общественности. В силу своей специфики ЦРУ не оперирует категориями «вызовов», а использует категорию «угрозы».

В докладе за 1999 г. сразу же, без излишней «философии», указывается:

«Существует две категории угроз, которые будут находиться в поле внимания Разведывательного сообщества⁵⁵ в обозримом будущем: угрозы от стратегических противников — Китая и России, а также от региональных источников беспокойств, таких, как Северная Корея, Иран и Ирак; и транснациональных угроз — организованной преступности, торговли наркотиками, распространения оружия, информационных войн и терроризма… Соответственно, стратегические приоритеты для США должны выстраиваться следующим образом: Китай, Куба, Иран, Северная Корея, Россия».

Это значит, что, по классификации предыдущих документов, Россия и Китай попали в разряд «стран-изгоев», т. е. в ту группу стран, которые на официальном уровне рассматриваются в США как наиболее опасные страны для безопасности США и всего мира. Любопытно, что в предыдущем «Докладе» за 1998 г., в котором делался обзор за 1997 г., названная группа стран находилась в подразделении под названием «Hard Targets», т. е. страны, которые попадали под повышенное внимание американской разведки. В этом контексте Россия характеризовалась как страна, испытывающая серьезные социальные и экономические трудности, включая разнузданную преступность и коррупцию, а Китай как государство, намеревающееся стать сверхдержавой в следующем веке.

В докладе ЦРУ за 1999 г. были отмечены следующие виды деятельности в отношении России: анализ ЦРУ о воздействии финансового кризиса в России на программы по ОМУ, выявлена увеличивающаяся зависимость от западной финансовой помощи в деле демонтажа ядерного и химического оружия. Эта информация, по мнению директора ЦРУ, давала возможность для правительства продолжить финансирование программ по ОМУ и может быть использована высшими чиновниками США для оценки последующих просьб России о финансовой помощи. ЦРУ также представило дополнительную информацию во время смен двух российских правительств и в связи со встречей Клинтона и Ельцина.

В докладе указывается, что ЦРУ утвердило программу улучшения качества и сокращения времени для переводов русской прессы. Оно также реализовало Программу исследований и подготовки (студентов) в Восточной Европе и в странах СНГ в сумме 4,6 млн долл., предоставив помощь 1200 студентам и «старшим ученым» ежегодно.

Здесь представлена часть «работы» ЦРУ по России.

В выступлении директора ЦРУ Дж. Тенета в Сенате (2 февраля 2000 г.)⁵⁶ с докладом «Всемирные угрозы в 2000-е годы: глобальная реальность и наша национальная безопасность» России было уделено внимание в различных контекстах «угроз». Во-первых, Россия, наряду с Китаем и Северной Кореей, была упомянута в контексте поставок основных компонентов баллистических ракет и соответствующей технологии для Ирана. Во-вторых, со ссылкой на российские официальные лица (без указания имен) Россия признается как один из очагов международной организованной преступности, которая в самой России заняла важные позиции в экономике, включая стратегические ресурсы типа нефти, угля и алюминиевой промышленности.

В разделе региональных проблем директор ЦРУ начал с России. Обрисовав возможные варианты «движений» в России, Тенет избежал определенности, какой из них наиболее вероятен, сославшись на неопределенность поведения Путина в качестве президента. В то же время он «подсказал» Москве «более позитивные направления», которые сопрягаются: а) с поддержкой окончательного решения Договора по СНВ-2 и перехода к дальнейшему сокращению вооружений через Договор СНВ-3; б) с желанием, чтобы официальные лица России выразили намерение к более глубокой интеграции своей страны в мировую экономику, будь то через продолжающееся сотрудничество в рамках Группы-8 или через перспективу членства в ВТО.

В то же время вне зависимости от этого США больше всего волнует безопасность хранения ядерного оружия и его компонентов в России. По утверждению Тенета, «трудности российской экономики продолжают ослаблять надежность ядерного персонала и российской системы безопасности расщепляющихся материалов». Это беспокойство мотивировано «слабой дисциплиной, рабочими забастовками, слабой моралью и криминальной деятельностью в местах хранения ядерных арсеналов».

А вот как видятся международные отношения и место России председателю Совета по национальной разведке (NIC) Дж. Гэннону⁵⁷.

Он полагает, что ныне единственной сверхдержавой являются США, но они не будут гегемоном, т. к. другие государства попытаются изменить будущее мира. Под «другими» имеются в виду Европейский союз (ЕС), Япония, Россия и Китай.

Изменения в силовых альянсах происходят под воздействием прежде всего усиления экономической и политической силы ЕС и Восточной Азии, а также вследствие возможного через некоторое время сокращения сферы американской интернационализации (т. е. сужением сфер международного влияния США). Как будет реализовываться этот процесс, неясно из-за неопределенности развития ряда ключевых государств. По мнению Дж. Гэннона, нет оснований для беспокойства в связи с ЕС, которое через НАТО, так или иначе, сохранит тесные связи с США. То же самое относится к Японии и Южной Корее.

Что же касается России, то ее претензии на удержание статуса великой державы базируются исключительно на владении ядерным оружием. В последующие 15 лет Россия, по его мнению, скорее всего сконцентрируется на восстановлении своей экономики. Вместе с тем ее будет волновать проблема противоречия между сокращающимися возможностями и страстным желанием среди некоторых элит сохранить статус великой державы.

Китай же модернизируется и усиливается, хотя направления развития Китая будут зависеть от внутренней политики и экономической эволюции.

Главное же, что «риск конфликта между великими державами остается низким». Поэтому наибольшая опасность возврата к многополярности в случае сокращения влияния США в мире заключается в межнациональных конфликтах внутри Восточной Азии и даже в Европе.

Вывод: до 2015 г. ни страны, ни идеологии, ни движения не станут угрозой интересам США на глобальном уровне. Однако на региональном политика некоторых стран может войти в противоречие с интересами США, к чему следует добавить международные угрозы типа терроризма. Могут быть реализованы и некоторые «если». К примеру, если Россия во внутренней политике повернет к авторитаризму или, наоборот, если двинется к анархии и даже к распаду. Если Китай не сможет мирными путями решить проблему Тайваня. Между прочим, в отношении России у Гэннона есть одно предсказание: «Население России, скорее всего, сократится — возможно, существенно — в результате сокращения продолжительности жизни, которое в свою очередь связано со слабой социальной медициной и сокращением рождаемости».

Подобные идеи о России более подробно развиты в его докладе, специально посвященном России⁵⁸.

В нем он утверждает, что в России созданы «элементы рыночной системы», но в целом же на данный момент «в ней не сформирована ни рыночная, ни командная экономика». Политическая же трансформация в России, возможно, идет в сторону «обновленного авторитаризма».

Его не очень волнуют отношения между Россией и КНР, поскольку «мы не видим становления полномасштабного альянса с координированными позициями и действиями по всем вопросам». Большее беспокойство со стратегических точек зрения может вызвать продажа оружия и технологий Китаю. Но это делается не из-за стратегических соображений, а вызвано чисто меркантильными мотивами.

Главный его вывод: будущее России настолько неопределенно, что его невозможно прогнозировать. Сам он настроен весьма скептически в отношении этого будущего, свидетельством чему служит повторенная в двух упомянутых докладах «российская шутка». Какая разница между русским оптимистом и русским пессимистом? Пессимист говорит: «Хуже уже дела идти не могут». Оптимист отвечает: «Могут, еще как могут».

В России обратили внимание на жесткие оценки директора ЦРУ Дж. Тенета, данные им в докладе «Всемирная угроза 2001: национальная безопасность в меняющемся мире». Российская часть была даже переведена «Независимой газетой» (9 февраля 2001 г.). На самом деле Дж. Тенет повторил в более мягкой форме действительно нелицеприятные для России оценки, обобщенные в материале, подготовленном под руководством дирекции Совета национальной разведки (декабрь 2000 г.). Материал называется «Глобальные тенденции до 2015: диалог о будущем с неправительственными экспертами»⁵⁹.

Для начала я хочу представить китайскую часть. Все специалисты отмечают трудности прогнозирования Китая на период более 15 лет из-за множества неясных переменных. Одни полагают, что китайская мощь за это время увеличится благодаря росту экономики и усиления военного потенциала, что даст возможность ему претендовать на лидерство в регионе. Другие, скептики, исходят из того, что множество политических, социальных и экономических причин поставят под угрозу стабильность и законность режима. Некоторые утверждают, что Китай будет избегать конфликтов ради сохранения стабильного экономического роста и обеспечения внутренней стабильности. В то же время сильный Китай будет стремиться к действиям, направленным на приобретение преимуществ, а также будет готов идти на риск конфликта с соседями и некоторыми внерегиональными державами. В то же время слабый Китай усиливает перспективы криминальности, распространение наркобизнеса, нелегальной миграции, распространение ОМУ и социальной нестабильности.

НОАК останется самой большой армией в мире, но не успеет полностью модернизироваться к 2015 г. Китай может сократить технологический разрыв от Запада в тех или иных системах оружия. К 2015 г. резко возрастут возможности Китая в региональных военных операциях. К этому же времени Китай разместит от десятка до нескольких десятков ракет с ядерными боеголовками, нацеленными против Соединенных Штатов, скорее всего мобильные ракеты наземного и морского базирования. Он также будет иметь сотни баллистических ракет близкого радиуса действия и крылатые ракеты для использования их в региональных конфликтах. Некоторые из этих ракет будут иметь ядерные боеголовки, большая же их часть — обычные боеголовки.

Следует подчеркнуть, что если относительно военного потенциала эксперты обнаружили совпадение взглядов, то относительно усиления Китая как великой державы в целом их мнения разошлись. Одни считают, что Китай добьется этого статуса, другие — нет из-за множества проблем внутреннего характера.

А теперь о России. Сразу же хочу подчеркнуть, что в отличие от прогнозов по Китаю по России эксперты оказались более единодушны. Прогноз приводит их к таким выводам: «Россия останется наиболее важным фактором на пространстве бывшего Советского Союза. Однако ее мощь относительно других в регионе и соседних пространствах будет сокращаться, и у нее не хватит ресурсов навязывать свою волю. Советское экономическое наследство будет изматывать Россию. Кроме того, разрушенная физическая инфраструктура, годами пренебрежительное отношение к окружающей среде будут бить по населению. Все это происходит на фоне таких социальных издержек переходного периода, как алкоголизм, сердечные болезни, наркотики и ухудшающаяся система здравоохранения. Российское население не только уменьшится (прогнозируется уменьшение со 146 млн человек в настоящее время до 130–135 млн к 2015 г.), но и станет все менее и менее здоровым и, таким образом, менее способным, чтобы служить мотором для экономического выздоровления. В макроэкономических терминах ВВП России, возможно, и достиг дна. И поэтому России вряд ли удастся полностью интегрироваться в глобальную финансовую и торговую систему к 2015 г. Даже при самых лучших сценариях пятипроцентного экономического роста в год Россия может достигнуть уровня экономики, равной менее одной пятой экономики США.

Центризм России будет уменьшаться к 2015 г. Евразия станет географическим термином, в котором будет отсутствовать объединяющая политическая, экономическая и культурная реальность. Россия и западные евразийские государства сами будут ориентироваться на Европу, но останутся фактически за ее пределами. Из-за географической близости и культурной предрасположенности Кавказ будет политически ближе к своим соседям на юге и западе, а Центральная Азия ближе к Южной Азии и Китаю. Несмотря на это, важные элементы взаимозависимости сохранятся, главным образом, в энергетической сфере.

Россия сфокусирует свои внешнеполитические цели на восстановление потерянного влияния в бывших советских республиках на юге, укрепляя свои связи в Европе и в Азии и представляя себя как значимый игрок в отношении Соединенных Штатов. Ее энергетические ресурсы будут важным рычагом для подобных попыток. Однако ее внутренние болезни сведут на нет попытки восстановить свой великодержавный статус. Россия будет удерживать второй по величине ядерный арсенал в мире как последний признак своего старого статуса. Но в результате таких тенденций получится Россия, которая останется слабой внутри и институционально подвязанной под международную систему, прежде всего через свое постоянное место в Совете Безопасности ООН».

Как ни прискорбно, но именно этот прогноз имеет наибольшие шансы воплотиться в реальность, если не случится чуда или революции.

Краткое резюме. В основных официальных документах США утверждается, что, во-первых, США является единственной сверхдержавой мира и этот статус они сохранят, как минимум, до 2015 г.; во-вторых, несмотря на это, Соединенные Штаты столкнутся с множеством «вызовов» и угроз международного плана (терроризм, наркотики, коррупция и т. д.); в-третьих, Россия не рассматривается как великая держава, способная к соперничеству с США, в то же время она помещена в нишу «угроз» безопасности США из-за недоверия к способностям российских властей проконтролировать хранение ядерного и иного оружия, а также эксплуатировать атомные электростанции.

Что касается России в целом, то это единственная страна, будущее которой не прогнозирует ни один официальный документ США.

В предыдущей главе была представлена официальная позиция Вашингтона на внешнюю политику США, роль и место страны в мире. Теперь есть смысл обратиться к методологическим и терминологическим аспектам, а также к процедуре и механизму формулирования стратегии безопасности. В качестве «учебного» пособия воспользуемся уже знакомым документом «Стратегия национальной безопасности в новом веке» версии 1997 г. (А National Security Strategy for A New Century, May 1997), a также материалом, подготовленным госдепартаментом под названием «Официальное заявление по международным делам» (International Affairs Mission Statement, Department of State, September 1997).

Итак, первая часть «Стратегии» СНБ озаглавлена как «Лидерство сегодня для более безопасного и процветающего завтра»⁶⁰. Она начинается с определения фундаментальных национальных интересов страны, к которым причислены суверенитет, политические свободы и независимость США, их ценности, институты и территориальная целостность. Затем фиксируются «вызовы» национальным интересам, а также возможности их нейтрализации. Четко указывается, что предыдущие стратегии США требуют модернизации вследствие изменения международной обстановки.

Во второй части — «Развитие национальных интересов США» — предлагается усовершенствовать политику безопасности в связи с различного типа угрозами национальным интересам, а также новые подходы в реализации военно-политической безопасности, которая обеспечивается усиленным потенциалом (capability).

Третья часть — «Содействие процветанию» — делает упор на внешнеэкономические аспекты национальных интересов, обеспеченные набором средств из арсенала политики экономической безопасности. Все это тесно увязывается с содействием распространению демократии (то есть рыночной экономики), выступающей одним из главных инструментов достижения экономических целей за рубежом, в особенности в «странах переходного периода».

Наконец, в последнем разделе — «Интегрированные региональные подходы» — разбираются специфики регионов, к каждому из которых предлагается особый набор политики национальной безопасности.

Весь текст строится на трехзвеньевой увязке: национальные интересы — внешние вызовы или угрозы — ответы или меры через политику национальной безопасности. Следует подчеркнуть, что все эти «вызовы и угрозы» рассматриваются как внешние. Иначе говоря, «Стратегия» представляет собой внешнеполитическую доктрину, а не документ, в котором намешана и внутренняя, и внешняя политика.

В еще более структурированном виде выглядит госдеповская доктрина. В преамбуле ясно фиксируется, что «целью внешней политики США является создание более безопасного, процветающего и демократического мира в интересах (дословно — для выгод) американского народа». Данная стратегия разворачивается по следующей схеме.

Вначале определяется круг направлений национальных интересов. В него входят: национальная безопасность (военные аспекты с упором на проблемы нераспространения оружия массового уничтожения и т. д.), экономическое процветание (открытие зарубежных рынков, доведение американского экспорта до 1,2 трлн долл. к 2000 г. и т. д.), защита американских граждан за рубежом, ужесточение иммиграционной политики, совершенствование законодательства (в отношении международной преступности, наркобизнеса, терроризма), демократия (усиление воздействия на зарубежные правительства в приверженности их к демократии и уважению прав человека), гуманитарные проблемы (в связи с природными катаклизмами и бедствиями), глобальные проблемы (окружающая среда, рост населения, болезни).

Затем определяются национальные интересы, после чего формулируется политика национальной безопасности через определение целей. Следующий шаг — предлагается стратегия ее реализации, далее — конкретные меры действий, и, наконец, какой результат должен быть получен. Коротко это можно представить в виде цепочки: национальные интересы — национальная безопасность — цели (как goals) — стратегии — конкретные меры (assumptions) — результаты.

Естественно, этот вариант также описывает национальные интересы и национальную безопасность США в контексте внешних угроз и международной деятельности США.

По сути дела, теория и практика политики экономической безопасности до начала 90-х годов исповедовалась одной страной мира — США. Как удалось установить, ни страны Западной Европы, ни Япония не выделяли «экономическую безопасность» из общей внешнеэкономической политики, хотя внешнеэкономический блок иногда присутствовал как отдельный компонент более общей доктрины «комплексной национальной безопасности», например во внешнеполитической практике Японии начала 80-х годов. В таком же качестве этот блок входит в каждую из трех концепций национальной безопасности КНР, которые все вместе составляют то, что в Китае называют теорией Дэн Сяопина.

Единственная страна, взявшая на вооружение концепцию экономической безопасности в ее американизированном варианте, является Россия 90-х годов, т. е. в период, когда страна начала осуществлять капиталистические реформы. В результате этих реформ, проводимых президентом Б. Ельциным и его сподвижниками (Е. Гайдар, В. Черномырдин, А. Чубайс и др.), великая держава превратилась в третьеразрядную страну с вымирающим населением. В настоящее время возникла реальная угроза распада Российской Федерации.

В этих условиях, совершенно естественно, концепция безопасности, включая ее экономические компоненты, стала самой распространенной темой в научно-политических кругах России. Она оказалась настолько популярной, что фактически подмяла под себя все другие подходы и теории, превратившись в безразмерную доктрину, «объясняющую» все аспекты нашего общества. Особенно «повезло» в этом смысле концепции экономической безопасности, куда российские научные работники умудрились загнать все сферы экономики, политики, социальной жизни и т. д. В этом можно убедиться, взяв любой сборник или официальный документ, посвященные «экономической безопасности»⁶¹.

Несмотря на это, среди ученых и политиков нет согласованной позиции ни по самому термину «национальная экономическая безопасность»⁶², ни по ее составляющим компонентам. И хотя большинство российских авторов черпали свои идеи у американских авторов, есть смысл обратиться к истокам, чтобы еще раз для себя уяснить: а) что американцы понимают под термином «экономическая безопасность»; б) какие учреждения и институты участвуют в разработке документов по данному вопросу; в) кто и как реализует утвержденные документы.

Из всех видов безопасности наибольшая путаница произошла с экономической безопасностью. Достаточно просмотреть структуру и содержание правительственного документа «О первоочередных мерах по реализации Государственной стратегии экономической безопасности Российской Федерации (Основные положения)» от 27 декабря 1996 г. (№ 1569). В нем представлены все аспекты экономической и социальной жизни — типичный винегрет, в котором невозможно выделить ни «угрозы», ни ответственные органы за их нейтрализацию или предотвращение. Эта путаница, на мой взгляд, связана с неумелой компиляцией американских доктрин экономической безопасности, с непониманием смысловых нагрузок американских терминов. Особенно много путаницы вносит термин social security (общественная безопасность), которую даже сами американские ученые-нетеоретики нередко обозначают как economic security. Вместе с тем, когда они формулируют действительно концепцию экономической безопасности в широком смысле, они четко отделяют общественную безопасность от экономической безопасности в узком смысле, связанной с внешними воздействиями. «Узкий вариант» имеет отношение к международной экономической безопасности (International Economic Security), а также к внешнеэкономической безопасности (External Economic Security), в свою очередь состоящей из множества поднаправлений, среди которых в настоящее время актуальными являются промышленная безопасность, промышленный шпионаж, экономический шпионаж. Коротко рассмотрим, как определяются внутренние и внешние аспекты экономической безопасности США.

Общественная безопасность. Первостепенное значение среди всех видов безопасности имеет общественная безопасность, за которую несет ответственность в первую очередь федеральное правительство. Данной сфере посвящено 70–80% всей литературы, в ней также занято наибольшее количество правительственных чиновников. Специалисты данной проблематики определяют этот термин следующим образом:

«Общественная безопасность, которая является частью общего благосостояния, определяется как осознанное чувство благополучия, порождающее у индивидуума относительную уверенность в том, что он или она в состоянии удовлетворить свои основные потребности и желания в настоящем и будущем». Обратная сторона этого явления, то есть «экономическая (читай «общественная») опасность, заключается в потере доходов, дополнительных средств (например, на поддержание здоровья), в недостатке доходов (например, низкая зарплата или неполная занятость) или в неопределенности дохода (даже для высокооплачиваемого рабочего). Экономическая опасность может быть вызвана преждевременной смертью главы семьи, преклонным возрастом, слабым здоровьем, безработицей, низкими зарплатами, инфляцией, природными бедствиями или личностными факторами, как то: разводом, алкоголизмом или наркоманией, азартными играми и домашним насилием»⁶³.

Для разнообразия представим и точку зрения разведывательной службы канадской безопасности: «Экономическая безопасность означает поддержание таких условий, которые необходимы для постоянного и долгосрочного повышения производительности труда и увеличения капитала и, таким образом, высокого и увеличивающегося стандарта жизни граждан страны, включая поддержание справедливой, безопасной и динамичной деловой атмосферы, способствующей инновациям, внутренним и внешним инвестициям и постоянному экономическому росту⁶⁴.

В подобных определениях общественно-экономической безопасности и опасности схвачены почти все стороны личностного бытия, и за каждую личность несут ответственность как правительства США и Канады, так и все общество. Именно поэтому на обеспечение соответствующего уровня общественной безопасности и направляется львиная доля расходов федерального бюджета США. Только на статью, непосредственно касающуюся общественной безопасности (social security), приходится самая большая сумма в размере 23% от всей расходной части федерального бюджета на 1999 ф. г. Если же суммировать другие статьи бюджета, имеющие отношение к общественной (экономической) безопасности (общины и региональное развитие, образование, здравоохранение, пособие на медицину, социальное страхование, расходы на ветеранов, правосудие), тогда общая сумма составит более 60% от всего бюджета⁶⁵.

Ко всему этому следует добавить средства, поступающие из частного сектора в сферу общественной безопасности, как минимум, адекватные по масштабам государственным расходам. При этом надо иметь в виду, что в Канаде и в странах Западной Европы суммы статей на «общественную безопасность» превосходят американские в пропорциях соответствующих бюджетов. Например, в Англии в 1998 г. только на статьи «Общественная безопасность и здоровье» и «Социальные услуги» приходилось соответственно около 60% и 16% бюджета правительственных расходов⁶⁶.

Надо также четко запомнить, что ответственность за общественную безопасность несут правительство и президент или премьер-министры, а не «внешний враг».

Международная экономическая безопасность. Она определяется «как такое состояние мировой экономики, которое в максимальной степени соответствует экономическим интересам США в целом». Несмотря на бесспорное лидерство США в мировой экономике, тем не менее в Вашингтоне полагают, что предпринимаемые усилия США по обеспечению национальных интересов страны, включая ее экономические аспекты, недостаточны. В настоящее время весьма активно обсуждается идея формирования специального Совета экономической безопасности или в рамках ООН (типа Совета Безопасности), или как независимой международной организации, нацеленной на упорядочение и координацию всех международных экономических институтов типа «7», ВТО, МВФ, ОЭСР и т. д. Поскольку главным финансистом такой организации будут США, соответственно ее целевая предназначенность должна определяться прежде всего экономическими интересами США.

Технологическая безопасность. Хотя в США нет специального закона по технологической безопасности, однако ее обеспечение четко прослеживается по нескольким направлениям. Во-первых, министерство обороны США в последние годы постоянно подчеркивает теснейшую связь между технологической и национальной (читай — военной) безопасностью, требуя ужесточить контроль за формами и способами производства и продажи «оборонной технологии». Во-вторых, оно добилось включения ужесточенных условий продажи «технологической информации» в Закон об экономическом шпионаже 1996 г. (о чем речь ниже). В-третьих, оно существенно расширило инвестиции в военную промышленность, непосредственно контролируемую Пентагоном. Последнее подтверждают следующие цифры, приводимые военными специалистами. Еще в 1965 г. министерство обороны закупало 60% полупроводников на «свободном» внутреннем рынке. В настоящее время на этом рынке закупается только 1% полупроводников. Еще несколько лет назад Пентагон закупал на этом рынке почти 100% мультичиповых модулей, сейчас только 40%. Все это означает, что, с одной стороны, Пентагон стремится взять под свой жесткий контроль «оборонный рынок», с другой — сам наращивает инвестиции в военную технологию и информацию. Такая политика резко контрастирует с теми тенденциями, которые происходят в нынешней России.

Для того чтобы разделить меру ответственности за нанесение экономического ущерба стране со стороны «внутренних и внешних врагов», в американо-канадских документах даются определения ряду важных терминов.

В соответствии с разделом 809 Закона о разведке на 1995 ф. г. (Intelligence Authorization Act) промышленный шпионаж трактуется как «деятельность, осуществляемая иностранным правительством или иностранными компаниями при прямой помощи иностранного правительства против частных компаний Соединенных Штатов и ставящих целью приобретение коммерческих секретов»⁶⁷.

Канадцы на всякий случай предусматривают определения и для «внутренних шпионов»: промышленный шпионаж означает «использование или содействие частным сектором или его суррогатом нелегальных, тайных, принудительных или обманных способов для приобретения экономической секретной информации».

В более широком контексте канадцы определяют экономический шпионаж, не ограничивая сферу его действия только частным сектором. В их интерпретации экономический шпионаж — это «нелегальная, тайная, принудительная или обманная деятельность, в которую вовлечено иностранное правительство или которая обеспечена его поддержкой и направлена на получение неразрешенного доступа к экономической секретной информации, такой как частная информация и технологии, для приобретения экономических преимуществ»⁶⁸.

Наконец, экономическая разведка — это политика в сфере экономической информации коммерческого свойства, включая технологическую, финансовую, частную коммерческую и правительственную информацию, приобретение которой в целях иностранных интересов может прямо или косвенно способствовать увеличению относительной производительности (труда) или конкурентной позиции экономики тех или иных организаций (иностранной) страны.

Обращает на себя внимание, что американцы, в отличие от канадцев, не говоря уже о европейцах или японцах, в последние два-три года впадают во все большую детализацию определений различных подвидов «экономической безопасности». Это вызвано тем, что сейчас идет процесс подготовки широкого спектра законодательных актов, призванных защитить все сферы экономической деятельности США внутри страны и за рубежом. И в этот процесс вовлечены практически все структуры, имеющие даже косвенное отношение к внешнеэкономической деятельности США.

Для того чтобы понять, какие структуры участвуют в защите экономической безопасности страны, есть смысл привести авторов документа под названием «Годовой доклад конгрессу по внешнеэкономической деятельности и промышленному шпионажу» за 1995 г.

При правительстве от имени Совета национальной безопасности был создан Совет по национальной контрразведывательной политике, который поручил Центру национальной контрразведки подготовить означенный доклад для конгресса. В нем принимали участие такие организации: Отдел национальной безопасности ФБР; Центр контрразведки ЦРУ; Бюро разведки и исследований и дипломатической безопасности госдепартамента (МИД США); подразделение контрразведки и программ безопасности при помощнике министра обороны, отвечающего за систему команды, контроля, связи и разведки; Агентство военной разведки (аналог российского ГРУ); Отдел армейской разведки и безопасности; Служба расследования преступлений при ВМС; Служба специальных расследований ВВС; Служба военных исследований; Исследовательский институт по личной безопасности; Агентство национальной безопасности (Пентагон); подразделение контрразведки в министерстве энергетики; Отдел по экспорту министерства торговли; Служба поддержки разведки министерства финансов; Отдел разведки налоговой службы США.

Столько организаций принимало участие в подготовке только одного документа!

В целом же федеральное правительство создало так называемую Контрразведывательную сеть (CI), которая образует нечто типа Контрразведывательного сообщества (CIC) с задачей по защите американской промышленности от иностранного шпионажа, куда вошли следующие организации:

ФБР — главная координирующая и инициирующая организация в данной сфере с множеством специфических подразделений. В рамках ФБР действует программа слежения за развитием шпионажа, контрразведки и терроризма (DECA).

ЦРУ — координирующая и информационная служба. Близка к программам CI — Отдел национальных ресурсов.

Спецслужба таможни США, основные функции которой заключаются в мониторинге действия Закона о контроле экспорта оружия, Закона об экспорте военных материалов, а также административного Закона об экспорте, который покрывает экспорт высокотехнологичных материалов и информации.

Министерство обороны. Каждый отдел имеет свое подразделение, отвечающее за внешнеэкономическую и промышленную разведку и имеющее отношение к военным программам и системам. Тесно работает с ФБР. Надо иметь в виду, что служба помощника министра обороны по экономической безопасности в 1998 г. была разделена на два подразделения: службу помощника замминистра обороны по коммерческим и международным программам и службу помощника замминистра обороны по промышленности и внедрению. То есть подтверждается высказанная идея о более узкой специализации в сфере внешнеэкономической деятельности.

Министерство юстиции имеет подразделение по экономическому шпионажу.

Министерство энергетики имеет аналогичное подразделение.

Министерство торговли. Не имеет спецпрограмм в рамках CI. Сотрудничество предполагается чисто информационное.

НАСА сама не является участником программы CI, однако, пользуясь информацией ФБР, а также спецпрограммами (Special Access Programs), информирует своих сотрудников о ситуации в данной области.

Госдепартамент (МИД). Помимо спецотделов, занимающихся внешнеэкономической деятельностью, располагает Консультативным советом по безопасности за рубежом (OSАС). Это своего рода совместное предприятие, состоящее из сотрудников МИДа и американских бизнесменов. Находится под управлением Бюро дипломатической безопасности госдепартамента. В этот совет входит около 1400 частных организаций.

Надо иметь в виду, что существует еще одна мощная неправительственная организация — Американское общество за безопасность промышленности (ASIS), которое представляет регулярные доклады даже для ФБР.

Программа CI четко описывает функции каждого из упомянутых акторов, формы и методы шпионажа и т. д. Одним из результатов всей этой программы был Закон об экономической безопасности 1996 г.

1 февраля 1996 г. в сенате по представлению сенаторов Коля и Спектора обсуждались два закона: один назывался Закон об экономической безопасности, другой — Закон об экономическом шпионаже. На обсуждениях присутствовал президент Дж. Клинтон. 28 февраля 1996 г. перед сенаторами выступил директор ФБР Льюис Фри, который подробно обосновал необходимость принятия данных законов. Надо подчеркнуть, что инициаторами этих законов были два ведомства — министерство юстиции и ФБР. На них есть смысл остановиться подробнее.

В разделе 2 Закона об экономической безопасности указывается (далее перевод), что:

1) экономическая безопасность является частью национальной безопасности;

2) развитие новых идей и экономических инноваций является крайне важным для здоровья и конкурентоспособности национальной экономики;

3) поощрение инноваций и творчества требует адекватной защиты жизненно важной экономической информации, как доступной, так и закрытой;

4) более 50 стран нелегально пытались добыть передовые технологии с предприятий США;

5) кража, незаконное разрушение или изменение, незаконное приобретение иностранными государствами или их агентами жизненно важной информации, принадлежащей собственникам в США, прямо и существенно угрожают здоровью и конкурентоспособности важнейших сегментов экономики США и, соответственно, их национальной безопасности;

6) существующие законы неадекватны для защиты против экономического шпионажа иностранными правительствами или тех, кто действует в их пользу.

Цель закона — защитить национальную безопасность путем предотвращения экономического шпионажа и продолжить развитие узаконенной утилизации экономической информации США, защищая ее от воровства, незаконных изъятий⁶⁹ и изменений, незаконного приобретения иностранными правительствами и их агентами или подручными. Этот закон защищает жизненно важную экономическую информацию правительства Соединенных Штатов и американских фирм, бизнеса, промышленности и индивидуумов как внутри страны, так и за рубежом путем наказания индивидуумов, корпораций и институтов, которые вовлечены в экономический шпионаж с намерением или с целью оказания помощи иностранным государствам или правительствам и их агентам и приспешникам⁷⁰.

Причины необходимости принятия данных законов сенаторы видят в следующем: в 1992 г. американские компании потеряли 1,8 млрд долл. из-за кражи коммерческих секретов. Со ссылкой на Американское общество по промышленной безопасности было также сказано, что объем краж экономической информации вырос на 260% с 1985 г. по 1993 г. В этих деяниях были упомянуты 57 стран, в том числе Франция (единственная страна, которая была названа прямо).

Директор ФБР Фри к этой информации добавил следующее: по данным доклада «Тенденции потерь интеллектуальной собственности» на основе анализа 325 американских корпораций в 1995 г. было установлено 700 инцидентов потерь собственности на сумму 5,1 млрд долл., что соответствовало 9% ВНП США. Причем их количество увеличилось в целом на 323% в период между 1992 г. (9,9 инцидента в месяц) и 1995 г. (32 инцидента в месяц). 59% от всех инцидентов было связано с работниками или бывшими работниками компаний, а 15% — с контрактниками. 74% инцидентов приходилось на тех, кому компании полностью доверяли. 21% инцидентов был связан с деятельностью иностранных государств⁷¹.

В докладе Д. Купера, директора одной из структур министерства обороны, подробно излагался механизм краж оборонной информации пятью союзниками США. Хотя они не были названы, трое из них, судя «по почерку», были Франция, Израиль и Япония.

В последующих докладах ФБР за 1996 и 1997 гг. подчеркивалось, что на экономическую безопасность США все интенсивнее стала негативно влиять Россия в связи с тотальной коррупцией на всех уровнях власти и экономических структур, а также организованной мафией, в том числе действующей на территории США.

Первоначально названные законы предполагалось включить в качестве добавлений к Закону о национальной безопасности 1947 г. Однако в конечном счете в октябре 1996 г. они вошли в часть 18 Федерального закона США в виде главы 90, состоящей из семи разделов под названиями: «Экономический шпионаж», «Кража торговых секретов», «Уголовная ответственность (наказания)», «Порядок сохранения конфиденциальности», «Гражданские процедуры, предотвращающие насилия», «Экстерриториальные расследования», «Государственный закон».

Раздел о наказании (1831) за экономический шпионаж предусматривает в качестве максимального наказания для индивидуума 15 лет тюрьмы, или 500 тыс. долл. штрафа, или то и другое вместе, для организаций — 10 млн долл. штрафа. За экономическую кражу, не предназначенную для иностранного государства, предусматривается менее жесткое наказание (раздел 1832): для индивидуума — 10 лет тюрьмы, или штраф, или то и другое вместе; для организаций — штраф в 5 млн долл.

Почти через два года, 28 января 1998 г., Льюис Фри, выступая перед сенаторами, давал как бы отчет о действии Закона об экономической безопасности. Он сообщил, что 23 страны продолжают действовать в сфере экономического шпионажа на территории США, среди них особую активность проявляют 12 государств. Однако в рамках Программы ответа и уведомлений по проблемам национальной безопасности Отдела национальной безопасности ФБР его ведомства через своих агентов в регионах направляют предупредительную информацию приблизительно 25 тысячам директоров корпораций. Эти же предупреждения об экономическом шпионаже (в форме брифинговых материалов) направляются в зарубежные американские компании и корпорации, в частности в Австрию, Ирландию, Новую Зеландию, Панаму, Южную Корею и Объединенное Королевство. Со ссылкой на уже упоминавшееся Американское общество за безопасность промышленности Фри заявил, что только за 1996 г. американская интеллектуальная собственность стоимостью в 30 млрд долл. подвергалась риску. Он привел около десятка случаев деятельности ФБР по предотвращению промышленных краж на базе Закона об экономическом шпионаже⁷².

На фоне массовой охоты за промышленной информацией количество «примеров» можно считать весьма скромным, что, видимо, свидетельствует о несовершенстве или самого закона, или всей системы защиты американской промышленности.

Американский опыт показывает, что даже в устоявшейся рыночной экономике проблемы экономической безопасности сохраняют свою актуальность и требуют постоянного совершенствования механизма ее обеспечения. Хотя все аспекты экономической безопасности взаимосвязаны, тем не менее четко выделяются экономические пространства их функционирования. Внутреннее поле — общественная безопасность — четко увязывается с ответственностью правительства. Внешнее поле — внешнеэкономическая безопасность — увязывается не только с ответственностью тех или иных правительственных органов, но и частных компаний и организаций, а также с ответственностью каждого члена американского общества. Эта сфера защиты экономической безопасности стала определяться политикой, которую осуществляли в свое время Советский Союз и нынешний Китай.

Следует также подчеркнуть, что американская стратегия безопасности призвана не только защитить собственные экономические интересы от внешних угроз. Она нацелена на направленное развитие мировой экономики, а также экономики любой страны в мире, включая развитые экономики своих военно-политических союзников. В конечном счете, чтобы все они «работали на США».

Превзойди своего противника в расчетах.

(Ли Цянь, древнекитайский военный мыслитель)

Маринка, такая сволочь, каждую копейку считает.

(Из разговора двух русских девушек)

Текущая стратегическая теория США была рождена из брака между ученым и бухгалтером. Профессиональный солдат был устранен.

(Ричард Пайпс)

Все разговоры о национальных интересах, национальной безопасности и внешнеполитических целях превращаются в пустую болтовню, если заранее не оговаривается стоимость их реализации и финансовое обеспечение этой стоимости. Где-то у Маркса я вычитал, что идеи неизбежно посрамляют себя, как только они отрываются от интересов. В еще большей степени сами интересы или цели посрамляют себя, если они оторваны от финансового обеспечения. Красноречивым примером этого является практика проведения внешней политики СССР и нынешней России.

США являются, пожалуй, единственной страной в мире, где просчитывается любой вид деятельности по реализации национальных интересов или стратегии национальной безопасности. В этих подсчетах участвуют не только государственные или представительские органы или специально создаваемые «по случаю» (ad hoc) группы типа «Совещательной группы по присутствию за рубежом» (Overseas Presence Advisory Panel), созданной в 1999 г. по инициативе госсекретаря, но и любой гражданин США (через своего депутата). Такое участие, предусмотренное законом, облегчается тем, что детальная информация о бюджете публикуется и распространяется бесплатно, в том числе и через Интернет (http://www.gpo.gov/usbudget)⁷³. Любопытно и то, что для не очень искушенных в финансовых делах граждан каждый год публикуется специально разъяснительный материал о бюджете под названием «А Citizen's Guide to the Federal Budget». Более же продвинутые граждане знают всю систему утверждения бюджета, которая на всякий случай опять же ежегодно прописывается в документе «The Budget Systems and Concepts». В нем же объяснены бюджетные термины, без знания которых можно не понять, в чем разница между budget authority, mandatory spending (= direct spending) и outlays. (На всякий случай предупреждаю: в дальнейшем я буду использовать строку budget authority.)

Для анализа структуры и механизма финансирования Международной деятельности США обратимся к ряду документов, а именно: 105th CONGRESS REPORT. HOUSE OF REPRESENTATIVES 1st Session 105^94. FOREIGN POLICY REFORM ACT, MAY 9, 1997; U. S. Department of State, Strategic Plan, September 1997; United States Strategic Plan for International Affairs, First revision — February 1999; Summary and Highlights. International Affairs (Function 150). Fiscal Year 2001 Budget Request, February 7, 2000; The Budget-in-Brief — Fiscal Year 2001, February 7, 2000. Для краткости обозначим первый документ как Act 1997, второй — SP 1997, третий — SP 1999, четвертый — Summary, пятый — BiB. (В скобках отмечу, что все документы получены через Интернет.)

Финансирование Международной политики закладывается в раздел Function 150 федерального бюджета. Поначалу этот раздел свёрстывается в Отделе ресурсов, планирования и политики госдепартамента. Затем передается в администрацию президента, где самую важную роль играет Служба по управлению и бюджету. После утверждения президентом всего бюджета документы передаются для обсуждения в конгресс. А часть — по Международной политике — в четыре подкомитета: Внешние операции, Коммерция, справедливость, государство, Развитие земледелия и сельского хозяйства и Службы труда, здоровья и человеческих ресурсов. Затем он вновь возвращается в администрацию президента для доводки и подписания. Весь процесс расписан по определенным срокам.

Финансирование Международной политики распределяется по программам через четыре департамента (госдепартамент, министерство финансов, Агентство по сотрудничеству в области оборонной безопасности министерства обороны, министерство сельского хозяйства), семь независимых агентств (Агентство по международному развитию, ЭИБ, Комиссия по международной торговле, Корпорация по зарубежным частным инвестициям, Корпус мира, Агентство по торговле и развитию, Институт мира США), три фонда (Фонд африканского развития, Азиатский фонд и Межамериканский фонд).

Надо иметь в виду, что хотя внутри раздела по Международной политике есть строка финансирования по Международной безопасности, однако она касается только части национальной безопасности. В объяснении посла Крейга Джонстоуна, директора Отдела ресурсов, планирования и политики, в рамках Госдепа деятельность национальной безопасности охватывает сферы взаимодействия с союзниками, обеспечения мира на Среднем Востоке, участия в предотвращении распространения химического, биологического, ядерного оружия, деятельность по поддержанию сил мира, в частности в районе Косово и Боснии, а также то, что «мы делаем в отношении бывшего Советского Союза и государств бывшего Советского Союза, т. е. дела, связанные с нашими попытками содействовать переходу к демократии и к естественному участию в наших программах, касающихся национальной безопасности»⁷⁴. Кстати сказать, эта «часть» съедает почти 44% всего бюджета по Международной политике. Львиная же доля финансирования Международной безопасности осуществляется через бюджет Национальной обороны (Function 050). Некоторые статьи расходов по Национальной безопасности проходят через министерство энергетики.

Чтобы было понятно, что именно финансируется в рамках термина Международная политика, надо знать его отличие от термина Внешняя политика. На это особенно обращает внимание документ SP 1999, выдержки из которого приведены в предыдущей главе⁷⁵. Там же приведен перечень национальных интересов США.

Следует опять же сразу отметить, о чем не устают напоминать госдеповцы, что в 1949 г. на Международную политику было затрачено 16% от федерального бюджета, ныне же эта доля упала приблизительно до чуть более 1%. Даже в 1985 г. на эту деятельность тратилось 35 млрд долл. (в ценах 1997 г.). В целом же за период между 1987–1996 гг. расходы на финансирование Международной политики упали на 34%, т. е. с 25 млрд долл. до 16 млрд долл. Далее они начали потихоньку подниматься: в 1997 г. — 18 млрд долл., в 1998 г. эта сумма реально составляла 19 млрд долл., в 1999 г. она выросла до 23,4 млрд долл., в 2000 г. она была равна 24 млрд долл. (оценка) /Sugary/. Правда, надо иметь в виду, что в Исторической таблице динамика расходов несколько иная⁷⁶, но важно другое: все последние цифры, относительно ВВП составляют около 0,2% по текущему курсу, а относительно бюджета — чуть выше 1%. К этой теме я еще вернусь. Здесь же зафиксируем, что бюджет на 2001 г. по категории 150 был утвержден президентом в сумме 22,8 млрд долл., т. е. это меньше, чем за предыдущие два года.

Весь бюджет 150 делится на четыре неравные части. Наибольшие суммы приходятся на раздел Внешние операции (Foreign Operations). В запросе на 2001 г. эта сумма была обозначена в 15,1 млрд долл., причем из 32 позиций (строк) наибольшие расходы приходились на Банки многостороннего развития (1354 млн), Помощь развитию (2141 млн). Фонд экономической поддержки (2313 млн) и внешнее военное финансирование (3538 млн). Есть также строка о поддержке Демократии восточноевропейских стран в сумме 610 млн долл. Эта сумма увеличилась после понижения в 2000 г. Связано это, видимо, с тем, что с демократией в Восточной Европе вновь стали возникать проблемы.

Вторая по значимости часть расходов приходится на раздел Коммерция, справедливость, государство, в рамках которого финансируется и госдепартамент. Эта часть несколько увеличилась до 6816 млн долл. по сравнению с предыдущим 2000 г. (6532 млн долл.), но уменьшилась по сравнению с 1999 г. (6951 млн долл.).

Расходы по двум другим подразделениям относительно незначительные: Сельское хозяйство (финансируется продовольственная помощь) — 837 млн долл. и Служба труда (финансирует Институт мира США) — 14,45 млн долл.

Отдельно есть смысл рассмотреть содержание деятельности непосредственно госдепартамента.

Данные о его количественном персонале довольно противоречивые: в документе PS 1997 говорится, что его штат равен приблизительно 23 тыс. человек (p. 85). В другом документе Госдепа за тот же год приводится цифра 22 209 человек, из них гражданских лиц — 4977, кадровых дипломатов на территории США — 7724 и 9508 за рубежом. Соотношение работающих на территории США и за рубежом находилось в пропорции 36 и 64%.

Стараниями М. Олбрайт уже в следующем году ситуация стала меняться к лучшему, о чем свидетельствует Акт по реформе внешней политики мая 1997 г. (секция 1321). Он определил новые уровни штата на конец 1998 ф. г., в соответствии с которым утвержденный штат внешней службы (имеется в виду штат сотрудников на территории США) на 30 сентября 1998 г. должен соответствовать следующим цифрам:

для госдепартамента: штат не должен превосходить 8700 человек, включая не более 750 высших чиновников внешней службы;

для Информационного агентства Соединенных Штатов: штат не должен превосходить 1000 человек, включая не более 140 высших чиновников внешней службы;

для Агентства по международному развитию: штат не Должен превосходить 1070 человек, включая не более 140 высших чиновников внешней службы.

На следующий год Акт предусматривал небольшое увеличение. На 30 сентября 1999 г. были заданы следующие цифры:

для госдепартамента: штат не должен превосходить 8800 человек, включая не более 750 высших чиновников внешней службы;

для Информационного агентства Соединенных Штатов: штат не должен превосходить 1000 человек, включая не более 140 высших чиновников внешней службы;

для Агентства по международному развитию: штат не должен превосходить 1065 человек, включая не более 135 высших чиновников внешней службы (Act 1997, p. 52).

Надо иметь в виду, что госдепартамент обслуживает 160 стран через более чем 250 посольств, консульств и других зарубежных представительств. (С 1995 г. более 30 представительств было закрыто.)

Между прочим, в секции 1322 Акта 1997 г. предусматривались даже такие мелочи. В одном из разделов данной секции соответствующего параграфа предлагалось добавить следующее предложение: «Для работников, служащих за пределами Соединенных Штатов в местах, где воскресенье является обычным рабочим днем, а другой день недели официально признается днем отдыха и отправлений обрядов, госсекретарь может утвердить официально признанный день отдыха и отправлений обрядов именно таким днем, о котором говорится в предыдущем предложении вместо воскресенья» (Act, p. 52). Эта бюрократическая фраза означает, что в компетенцию госсекретаря входит его право утверждать в качестве дня отдыха не воскресенье, а тот день, который признается днем отдыха в стране пребывания. (МИД РФ, конечно, до таких деталей не снисходит.)

Расходы на функционирование госдепартамента в 1998 г. были равны 4679 млн долл., в 1999 г. — 6683 млн, в 2000 г. — 6243 млн, а запрос на 2001 г. был равен 6512 млн долл., что составляет приблизительно 28% от всей суммы на Международную политику. В реальном же исчислении с учетом статей по оказанию Внешней помощи (входит миграция и беженцы) расклад такой: 1998 г. — 5379, 1999 г. — 7784, 2000 г. — 6879, 2001 г. — 7191 млн долл. (BiB).

Основная сумма расходов падает на содержание административного аппарата (внутри страны и за рубежом) — 65,5%, а также на международные организации и организацию международных конференций — 23,4%. На зарплату в 1999 г. потребовалось 354 млн долл⁷⁷. В 2000 г. эту статью объединили со статьями расходов по госпрограммам, в результате он стал равен 2584 млн долл. На всю же административную деятельность было затребовано 4708 млн долл. В сносках ко всем этим суммам подробно оговаривается, через какие каналы поступают эти деньги.

Весьма любопытно, что отдельная строка выделена для Китая, который для США будет «стоить» в 2000 г. 1 млн 600 тыс. долл. В эту сумму входят различные программы по изучению китайского языка, поездки по стране, поддержка американских граждан, проживающих в КНР, налаживание системы информации, модернизация оборудования и усиление безопасности американского посольства (BiB, 2000). Обращаю внимание на это для контраста с поведением российского посольства в отношении российских граждан, находящихся в Китае, которые без предварительного согласования с посольством не могут свободно войти на территорию собственного посольства.

За рубежом очень часто возмущаются вмешательством США во внутренние дела других стран. Американцы такого возмущения не понимают в принципе, т. к. их «вмешательство», как они сами себе внушили, направлено только на благо этих самых стран. И такое «вмешательство» у них открыто закладывается в финансирование Международной политики. Два примера (оба из BiB).

В бюджете есть строка по финансированию Национального фонда за демократию — НФД (the National Endowment for Democracy — NED). В 1998 г. на этот фонд было затрачено 30 млн долл., в 1999 г. — 31, в 2000 г. чуть менее 31 млн долл. (оценка), а в 2001 г. запрос составил 32 млн долл. На что же предназначена эта сумма? (Далее перевод с незначительными сокращениями.)

Объяснение. Эта сумма должна быть использована для того, чтобы:

поддерживать страны в их переходе к более открытой демократической системе;

ускорять процесс либеральной демократии через укрепление гражданского общества, включая помощь по созданию неправительственных организаций (НПО) и через усиление независимых торговых объединений, свободных средств информации и организаций, наблюдающих за выборами, которые не только обязаны предотвращать подтасовки на выборах, но и мобилизовать граждан для участия в политическом процессе;

предоставлять помощь демократическим активистам в авторитарных странах, как, например, Китай, Куба, Северная Корея, Конго, Судан, а также в странах Средней Азии, Среднего Востока и на разоренных войной Балканах;

способствовать свободным рыночным реформам и развивать институты, которые содействуют политической ответственности, экономической прозрачности и ответственности в управлении;

укреплять новые демократии в Центральной Европе, чтобы развивать плюрализм и демократические изменения на всем пространстве бывшего Советского блока, включая укрепление аналогичных групп на Балканах, в Белоруссии, на Кавказе и Средней Азии;

предоставлять демократическим активистам доступ к новым информационным и коммуникационным технологиям;

развивать сильную региональную сеть, которая содействовала бы объединению демократических лидеров в Африке, Латинской Америке, Среднем Востоке и в бывшем Советском блоке для взаимного сотрудничества и помощи.

Цель программы. НФД — частная некоммерческая организация, созданная в 1983 г. для того, чтобы усилить демократические учреждения по всему миру без помощи правительства. Независимый совет директоров управляет Фондом. На основе своего годового федерального гранта НФД каждый год предоставляет сотни грантов для поддержки продемократических групп в Африке, Азии, Центральной и Восточной Европе, Латинской Америке, Среднем Востоке и в странах бывшего Советского Союза. Миссия Фонда — поддерживать мирный и стабильный переход к более открытым политическим и экономическим системам, характеризующимся эффективным управлением и законодательством, активным и ответственным гражданским обществом и открытыми рынками.

Описание программы. НФД является, прежде всего, организацией, предоставляющей гранты. Программы в области развития труда, открытых рынков и политических партий финансируются через четыре основных института: Американский центр международной трудовой солидарности (ACILS), Центр международного частного предпринимательства (CIPE), Международный республиканский институт (IRI) и Национальный демократический институт (NDI). НФД также ежегодно финансирует программы в области прав человека, гражданского образования, независимых СМИ, законодательства, усиления неправительственных организаций и другие аспекты демократического развития.

Выгоды. Программы Фонда отвечают долгосрочным интересам США и соответствуют текущим потребностям в усилении демократии, прав человека и законности. Поддержка Фондом свободных рыночных реформ способствует региональным возможностям торговли и помогает ускорению экономического развития. Содействие демократии через Фонд — жизненно важно для национальной безопасности США, поскольку демократии обычно не спонсируют терроризм, не распространяют оружие массового уничтожения и не создают дестабилизирующие потоки беженцев (BiB). Вот еще один пример затрат (дается в формате оригинала):

^{*2000 и 2001 ф. гг. включают деятельность в сфере публичной дипломатии, ранее фондированной Информационным агентством международной информации США.}

Объяснение запроса на 2001 ф. г. Запрос на 2000 ф. г. призван поддержать национальные интересы США, экономическую деятельность и другие дипломатические функции с помощью ресурсов, направляемых на представительские мероприятия. Увеличение суммы на 147 000 долл. (2,5%) частично необходимо, чтобы покрыть зарубежную инфляцию.

Цели программы. Эти расходы предназначены дипломатическому и консульскому персоналу для официального представительства Соединенных Штатов в их функциях за рубежом и в миссиях международных организаций в Соединенных Штатах.

Описание программы. Деятельность, финансированная указанной суммой, обычно включает:

содействие национальным интересам США посредством формальных и неформальных общений с информированными иностранными официальными лицами и длительное время проживающими (в нашей стране) представителями, обычно на приемах, во время коротких рабочих ланчей и неформальных обедов;

защиту интересов граждан США путем развития и установления личных отношений с зарубежными официальными лицами, в компетенцию которых входит предоставление помощи и решение проблем американцев за рубежом;

содействие экономической деятельности путем установления и поддержки отношений иностранных и официальных американских лиц, бизнесменов, рабочих лидеров и других, кто мог бы быть полезен в выполнении обязанностей, связанных с содействием и защитой американской торговли;

выполнение памятных и церемониальных процедур, таких, как празднование Четвертого июля или как возложение венков на могилу местного национального героя;

взаимодействие с влиятельными личностями и организациями, включая местные СМИ, ключевые политические элиты, академиков и членов неправительственных организаций, чтобы оценить атмосферу зарубежных общественных дел и донести и усилить понимание политики США и их ценностей;

содействие мирным отношениям между США и другими странами, усиливая взаимопонимание посредством академической, профессиональной и культурной деятельности.

Выгоды. Деятельность, обозначенная в рамках указанной суммы, облегчает процесс эффективного информирования внешнеполитических задач и целей США, сбор информации, необходимой для формулировки нашей двусторонней и многосторонней внешней политики, культивирует и поддерживает политику США и их ценности (BiB).

Приводя полностью некоторые разделы Международной политики, причем не самые главные, мне хотелось показать простую вещь, а именно: госдепартамент, запрашивая ту или иную сумму, сколько бы она ни была мала, должен объяснить ее целесообразность с точки зрения национальных интересов США. Не вообще, а конкретно и детально по любому действию США на международной арене.

В главе второй Акта 1997 г. — Помощь развитию — в секции 511 в отношении стран СНГ говорится о необходимости предоставлять суммы для поддержания «растущего класса мелких предпринимателей в 12 новообразовавшихся независимых государствах, стремящихся посеять семена для появления по-настоящему среднего класса в этих оперяющихся государствах» (p. 95). Эти суммы в 1997 г. составляли 625 млн долл., а на 1998 и 1999 гг. были утверждены в размере 839,9 млн и 789,9 млн долл.

А вот большой бюрократический, в смысле языка, пассаж в отношении непосредственно России: «Комитет по международным отношениям обеспокоен растущим свидетельством российских действий в других Новых независимых государствах, направленных на умаление их суверенитета, и намерениями восстановить историческое доминирование России над этими государствами. В этой связи Комитет выражает озабоченность относительно логических объяснений нынешней администрации, что-де Соединенные Штаты не могут воспротивиться утрате суверенитета любого из Новых независимых государств, поскольку это как бы происходит «добровольно». (Далее Комитет выражает сомнение, что этот процесс происходит добровольно, а не под давлением России. — О. А.) Комитет специально указывает на очевидные российские поставки оружия и поддержку сепаратистских этнических движений в других Новых независимых государствах; российскую поддержку попыток переворота в других Новых независимых государствах, использование экономического давления против других Новых независимых государств, чтобы добиться политических и военных уступок от этих государств, и на российские манипуляции экспортом энергии другими Новыми независимыми государствами, эксплуатируя трубопроводы, контролируемые Россией, чтобы ограничить прибыли твердой валюты этих государств. Комитет разочарован постоянно повторяющимися логическими обоснованиями администрации в отношении российских усилий по «реинтеграции» бывших советских государств» (p. 96).

По-иному ведет себя Украина: Комитет также указал на то, что «Украинское правительство демонстрирует высокую степень понимания интересов американской внешней политики, в то время как Россия, наоборот, пренебрегает этими интересами» (p. 96–97).

А вот любопытные «озабоченности» относительно Белоруссии в связке с Россией:

«Комитет с удовлетворением одобряет действия президента по противодействию растущей диктатуре президента Александра Лукашенко в Белоруссии (называется нарушение прав человека, отсутствие демократии и т. д. — О. А.). Комитет призывает президента скоординироваться с другими демократическими государствами в Европе для поддержки восстановления демократического правительства в Белоруссии. Комитет поддерживает продолжающуюся помощь неправительственным организациям, независимым СМИ, демократическим движениям и гуманитарным потребностям в Белоруссии, в то же время рекомендует, чтобы помощь (включая международные займы России) была сокращена, если официальные высшие лица российского правительства продолжат поддерживать деятельность Александра Лукашенко. Комитет верит, что судьба демократии в Белоруссии окажет влияние на другие Новые независимые государства» (p. 97–98).

Есть, значит, резон в атаках Лукашенко против Запада.

Еще один пассаж в этой же секции под рубрикой «Другие поводы для беспокойства». Повод такой: «Поддержка на высоком уровне российского правительства диктатуры президента Александра Лукашенко в Белоруссии и продолжающиеся усилия по «интеграции» России и Белоруссии должны вызвать самое сильное противодействие и оппозицию со стороны администрации» (p. 107).

В отношении СМИ в России:

«Комитет указывает на тенденцию в России в отношении усиления контроля над средствами радиовещания и печатной информации через прибыльные монополии, тесно связанные с высшим уровнем российского правительства. Комитет рассматривает эту тенденцию как потенциальную угрозу подлинной свободе слова в России, а также как потенциальную поддержку коррумпированной деятельности, которая могла бы сделаться общественным достоянием при подлинной свободе прессы. Комитет строго обязывает Агентство по международному развитию принимать в расчет эту тенденцию и пересмотреть программу по удвоению усилий в деле продвижения по-настоящему независимых СМИ… Комитет поддерживает продолжающуюся помощь для независимых радиовещаний. Комитет вдохновлен прогрессом в сфере СМИ Агентства по международному развитию и особенно прогрессом в сфере печатной информации через Центр американской прессы и информации в России (Russian American Press and Information Center — «RAPIC»)» (p. 100).

Многие американские эксперты, прежде всего те, кто так или иначе вовлечен во внешнеполитический процесс, постоянно подвергают критике администрацию Клинтона и особенно конгресс за недостаточное финансирование деятельности США на международной арене. Хотя на эту тему существует немало работ⁷⁸, для примера возьмем статью Ричарда Гарднера, бывшего посла США в Испании и Италии, ныне профессора Колумбийского университета, в которой он анализирует расходы США на Международную политику в 2001 ф. г.⁷⁹

Оказывается, первоначальная сумма на Международную политику в 2001 г., запрошенная Госдепом (М. Олбрайт), была равна 25 млрд долл. В администрации президента она была урезана до 22,8 млрд долл. (именно эта сумма и приводилась выше в тексте), а бюджетные подкомитеты конгресса, по утверждению Гарднера, сократили ее еще до 20 млрд долл. В то же время, возмущается американский профессор, оборонный бюджет на 2001 г. увеличился до 310,8 млрд долл., т. е. возрос на 4,5 млрд долл. по сравнению с 2000 г.

И хотя благодаря протестам Клинтона и Олбрайт в конечном счете конгресс увеличил бюджет 150 на 1 млрд долл., это все равно не является достаточным для реализации внешних целей США.

Не радует Гарднера и перспектива. Дело в том, что по предложению президента к 2005 г. расходы по статье 150 увеличатся до 24,5 млрд долл. Но, принимая в расчет инфляцию, фактически эта сумма будет означать уменьшение на 20% от суммы 2000 г. Военный же бюджет будет увеличен до 331 млрд долл. в 2005 г. В результате соотношение между военными расходами и расходами на международную политику составит более чем 16 к 1.

Гарднер напоминает, что в 60-е годы статья 150 составляла 4% от всего федерального бюджета, в 70-е годы — около 2%, ныне — чуть более 1%.

Столь пренебрежительное отношение к международной политике бывший дипломат объясняет тем, что расходы на нее не рассматриваются как расходы на национальную безопасность. На самом же деле, по его мнению, именно эта строка бюджета реализует широкий спектр национальной безопасности, который воплощен в семи фундаментальных национальных интересах страны.

Чтобы не быть голословным, Гарднер с цифрами в руках показывает, какие суммы в реальности необходимы для реализации этих интересов. К примеру, по бюджету 2001 г. госдепартаменту выделено 6,8 млрд долл., 3,2 млрд из которых идет на финансирование административной деятельности. Из-за разгрома некоторых посольств в Восточной Африке (имеется в виду разрушение посольств в Найроби и Дар-эс-Салам) 1,1 млрд долл. предназначены для реконструкции этих посольств и модернизацию систем безопасности, хотя на эти цели необходимо 1,4 млрд долл. 17 млн долл. предполагается использовать для создания инфраструктуры связи, хотя на самом деле необходимо 330 млн долл. Ничего не было выделено на повышение квалификации высшего персонала (700 человек). Таким образом, только Госдеп недофинансирован на сумму 500 млн долл. — сумма, необходимая, чтобы удовлетворить минимальные потребности.

Аналогичная ситуация и с финансированием международных организаций. На эти цели утверждена сумма в 996 млн долл., из них непосредственно ООН 300 млн долл. и 380 млн для проООНовских организаций типа МОТ, ВОЗ и т. д. Оставшаяся часть предназначена для финансирования НАТО, ОЭСР и ВТО. (Для заметки: посол США в ООН Ричард Холбрук «в трудных переговорах» пытается снизить долю США в бюджете ООН с 25% до 22%, а многие консервативные деятели и ученые, например из Фонда наследия, вообще предлагают послать ООН к «чертовой матери».)

В целом же, по подсчетам Гарднера, Госдепу для нормального функционирования необходим еще 1 млрд долл., т. е. общая сумма на расходы по графе «Коммерция, справедливость, государство» должна составлять 7,8 млрд долл.

Та же ситуация с финансированием раздела Внешние операции. В представленном администрацией президента бюджете эта часть, за вычетом расходов на военную помощь (3,7 млрд долл.) и на ЭИБ (около 1 млрд долл.), составляет 10,4 млрд долл., т. е. 0,11% ВВП и 0,6% федерального бюджета. Для контраста: в 1962 г. на эту статью приходилось 18,5 млрд долл. (по текущему курсу), или 0,58% ВВП и 3,06% бюджета. В 1980-е годы в среднем эти расходы составляли 13 млрд. долл. в год, или 0,20% ВВП и 0,92% бюджета. Нынешние 0,11% меньше, чем 0,30% других стран ОЭСР (это означает 29 долл. на человека в США и в среднем 70 долл. — в странах ОЭСР).

Все это волнует Гарднера и с точки зрения последствий глобализации, которая способствует обнищанию бедных стран. По его цифрам, половина населения земного шара живет на сумму менее 2 долл. в день; два миллиарда людей оторваны от энергетических систем; полтора миллиарда не имеют чистой воды, более миллиарда не охвачены образованием, здравоохранением и методами современного контроля над рождаемостью. По его прогнозам, при среднем увеличении населения на 75 млн человек в год к 2050 г. население земного шара достигнет 9 млрд человек, большинство которых будет жить в беднейших странах мира. И если нынешняя тенденция сохранится, «мы получим еще больше нищеты, эпидемий, политической нестабильности, распространения наркотиков, этнического насилия, религиозного фундаментализма и терроризма и ухудшение окружающей среды». Все перечисленные проблемы становятся более важными элементами в перечне угроз национальной безопасности, чем угрозы межгосударственных столкновений. Как минимум, считает Гарднер, необходимо добавить еще 1,6 млрд долл. в раздел по Внешним операциям. Другими словами, решение потратить на Международную политику 1% от бюджета не является «решением», заключает бывший американский дипломат.

Мне приходилось изучать бюджеты РФ и некоторых других стран, но я нигде не встречал столь подробной детализации каждой строки, как это делается в бюджетах США.

И самое главное, что я хочу особенно подчеркнуть, — это уважение американцев к каждому центу, затрачиваемому на любую деятельность государства, будь это внутри страны или за рубежом. Наконец, видимо, только американцы сопрягают свои внешнеполитические цели и интересы с затратами на их реализацию. В этом я усматриваю одно из важнейших преимуществ США перед остальными странами мира. И в этом залог их лидерства.

А что касается России, до тех пор, пока россияне, подобно «сволочи Маринке», не научатся считать «копейки», не научатся сопрягать болтовню о великой державе с финансовыми возможностями своей страны, она так и останется, по выражению Зб. Бжезинского, «клиентом» США, на полусогнутых ногах вымаливая очередной транш у МВФ.

На одном из Круглых столов М. С. Горбачев высказался следующим образом: «Я только что вернулся из Америки… сами американцы и общественное мнение склоняются к тому, что это им не нужно — не нужна жандармская роль и мировое господство. У них хватает своих проблем, и они их чувствуют. Правда, общественное мнение, как это случается во многих государствах, можно и побоку. Общественное мнение остается при своем мнении, а реальная политика идет в другом направлении…»⁸⁰.

Подобного типа фраза, характерная для многих российских лидеров и ученых, любопытна с двух точек зрения. Первая. Произошла подмена терминов: о жандармской роли и мировом господстве в США никто и не говорит. Содержание этих терминов передается другими словами, а именно: активная роль США в мире, лидерство США, благожелательная гегемония США (benevolent hegemony). Хотя суть эти слова не меняют, но в пропагандистском плане они работают эффективно в пользу поддержи внешней политики Вашингтона. В пропаганде очень важно название действий. Например, одно дело говорить о войне в Чечне, другое — о военных операциях против бандформирований.

Второй момент. На каком основании Горбачев говорит за «общественное мнение» в США? Он что, со всей общественностью пообщался? Некоторые наши политики, правда, берут еще «выше»: они высказываются «за все человечество и за народы», с чем мы столкнемся в разделе о российских ученых.

Поскольку опросы на уровне человечества и народов мне не попадались, рассмотрим позиции американской общественности о роли США в мире, о ее отношении к России и Китаю. Это нетрудно сделать, опираясь на данные опросов Чикагского комитета по внешней политике, которые он проводит с регулярностью в четыре года, начиная с 1974 г. Последний опрос был проведен в 1998 г., а его результаты опубликованы в 1999 г.⁸¹

Опрашиваемые делятся на две категории: общественность (так сказать, простой народ) и лидеры, так или иначе вовлеченные во внешнеполитический процесс США.

Мир в XXI веке. Большая часть общественности (53%) полагает, что XXI век станет более кровавым и насильственным, чем век XX. Среди лидеров эту позицию разделяет только 40% опрошенных. Это означает, что общественность питает меньше иллюзий относительно будущего, чем лидеры. Такое расхождение вполне закономерно, поскольку лидеры во всех странах пытаются приукрасить будущее. Достаточно вспомнить, какие кисельные берега и молочные реки обещали российские руководители своему народу.

Роль США в мире. За активную роль США в мире высказались 61% общественности и 96% лидеров. 50% общественности считает, что Америка сейчас играет более важную и мощную (powerful) роль в качестве мирового лидера, чем 10 лет назад, а 79% общественности и 71% лидеров уверены, что через 10 лет эта роль усилится.

В качестве «очень важной» цели 59% общественности и 58% лидеров назвали сохранение превосходства военной мощи США на мировой арене.

Главным фактором сохранения превосходящей силы страны и ее влияния в мире 63% общественности назвали экономическую мощь, а 28% — военную, в то время как за экономическую мощь высказалось 89% лидеров, а 88% — за военную силу. Другими словами, доля общественности, полагающаяся на военную силу, значительно превосходит сторонников военной силы среди лидеров. Народ, оказывается, более воинствен, чем политики.

Китай. На «термометре чувств» проверяется отношение к той или иной стране и ее лидерам (нейтральное чувство = 50 градусам). На этой шкале рейтинг Китая равен 47 градусам. Большинство общественности и лидеров (57% и 56%) рассматривают превращение Китая в мировую державу как «критическую» угрозу американским жизненным интересам. Несмотря на это, 69% общественности и 97% лидеров полагают, что в следующие 10 лет Китай будет играть большую роль, чем сейчас. В то же время только 27% общественности, но 51% лидеров считают, что необходимо военное вмешательство США в случае вторжения Китая на Тайвань.

Россия. «Термометр чувств» показывает, что с 1994 г. по 1998 г. произошло похолодание чувств к России с 54 до 49 градусов. В таких же пропорциях изменились и «чувства к Ельцину».

Общественная поддержка экономической помощи России остается низкой: 38% общественности желает, чтобы она уменьшилась или вообще прекратилась, а 35% предпочитает, чтобы Россия сама решала свои экономические проблемы. Последнюю позицию поддерживает только 17% лидеров. В то же время 44% лидеров предпочитают, чтобы Россия в попытках выйти из кризиса полагалась на Европу (а не Америку).

Среди крупнейших внешнеполитических проблем Россия стоит на пятом месте в оценках лидеров и на 11-м месте в оценках общественности. Большая часть общественности (77%) и лидеров (93%) все еще рассматривают Россию с позиции жизненных интересов США, хотя их меньше всего волнует военная угроза со стороны России. Только треть (33%) общественности продолжает рассматривать военную мощь России как критическую угрозу США. Намного меньше доля лидеров (17%), рассматривающих российскую военную мощь как угрозу, включая 46% из администрации, которые вообще не рассматривают Россию как «важную» угрозу. В то же время 49% лидеров рассматривают Россию как угрозу, но не «критическую», а как «важную» угрозу.

Большинство лидеров (54%) полагают, что роль России через 10 лет уменьшится, меньшая часть (42%) — усилится. Общественность по этому вопросу разделилась на две равные части: по 44%.

Интересную разницу в позициях общественности и лидеров показал их ответ на вопрос, надо ли применять военную силу против России в случае ее вторжения в Польшу: «за» высказалось всего 28% общественности, но 58% лидеров. То есть американскую общественность, в отличие от лидеров, мало интересует судьба других стран.

Как видно из опросов, мнение общественности США расходится с оценками, высказанными Горбачевым. Как Горбачеву, так и другим лидерам пора научиться делать свои умозаключения не на основе своего эмпирического опыта, а на основе научного анализа, каков был характерен для Маркса, Энгельса и Ленина. Иначе, просто… глупость с трагическими последствиями для страны.

Примечания:

1

Sun Tzu. The Art of War. Translated by Thomas Cleary. Boston and London: Shambhala, 1988, p. 82.

2

American National Security. Amos A. Jordan, William J. Tailor, Jr, and Michael J. Mazarr. Baltimore and London: The Johns Hopkins University Press, 1998, p. 4.

3

International Relations. Theory Today. Ed. By Ken Booth and Steve Smith. Cambridge: Polity Press, 1997, p. 334.

4

И здесь начинаются проблемы перевода, поскольку авторы не определили слово strength.

5

К примеру, см.: Masao Maniyama. Thought and Behaviour in Modern Japanese Politics. Oxford University Press, Tokyo, Oxford, NY, 1979, p. 268–289; Weltpolitik. Strukturen-Akteure — Perspektiven. Hrsg. K. Kaizeru. H. —P. Schwarz. Stuttgart: Klett-Gotta, 1985; Hugh Ward. Structural Power — A Contradiction in Terms? — Political Studies (XXXV), № 4, 1987, p. 593–610.

6

The Culture of National Security: Norms and Identity in World Politics. /Ed. by Peter J. Katzenstein. NY: Columbia University Press, 1996.

7

Р. Ш-А. Алиев. Внешняя политика Японии в 70-е — начале 80-х годов (Теория и практика). М.: Наука, 1986, с. 284–285.

8

Международные отношения, политика и личность. (Ежегодник САПН, 1975). М.: Наука, 1976; Политические системы современности (Очерки). М.: Наука, 1978; Национальные интересы: теория и практика (Сборник статей). М.: ИМЭМО, 1991.

9

The Origins of National Interests. Editors: Glenn Chafetz, Michael Spirtas, Benjamin Frankel. London*Portland: Frank Cass, 1999.

10

См.: Р. Ш-А. Алиев. Внешняя политика Японии, с. 148–164.

11

Цит. по: Michael С. Desch. Culture Clash. Assessing the Importance of Ideas in Security Studies — International Security, Vol. 23, № 1 (Summer 1998), p. 151

12

Hans Binnendijk with Alan Henrikson. Back to Bipolarity? — Strategic Forum, Number 161, May 1999. — Internet.

13

Анализ «Стратегических оценок» за 1996 г. сделан в моей книге «Азиатско-тихоокеанский регион: мифы, иллюзии и реальность». М.: Наука, 1997, с. 220–222.

14

Strategic Assessment 1997. Flashpoints and Force Structure. Wash., NDU, 1997. — Internet.

15

Strategic Assessment 1998. Engaging Power for Peace. Wash., NDU, March 1998. — Internet.

16

Strategic Assessment 1999. Priorities for a Turbulent World. Wash., NDU, 1999. — Internet.

17

Фактически этот документ является уточнением и дополнением к пентагоновскому «Обзору по национальной обороне» (the Repon of Quadrennial Defense Review /QDR/).

18

P. Samuel Huntington. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. London… Touchstone Books, 1998.

19

С Милошевичем, правда, получилась промашка.

20

Zbigniew Brzezinski. America in the World Today. — In Complexity, global Politics, and National Security. Ed by David S. Alberts and Thomas J. Czerwinski. Wash., DC: National Defense University, 1997. — Internet.

21

Zbigniew Brzezinski. Living With Russia. — The National Interest. № 61, Fall 2000. — Internet.

22

Stephen Sestanovich. Where Does Russia Belong. — The National Interest. 62, Winter 2000/2001. — Internet.

23

The New Russian Foreign Policy. Edited by Michael Mandelbaum. COUNCIL ON FOREIGN RELATIONS, NY, 1998. — Internet.

24

Strobe Talbott. Russia: Its Current Troubles and Its On-Going Transformation (Testimony before the Senate Foreign Relations Committee). Washington, DC, September 23, 1999. — Internet.

25

Подр. на эту тему см.: Strobe Talbott. Dealing with Russia in a time of troubles. — The Economist. November 21st, 1998, p. 50–52.

26

R. Craig Nation and Michael McFaul. THE UNITED STATES AND RUSSIA INTO THE 21ST CENTURY. Strategic Studies Institute. October 1, 1997, p. 49.

27

Любопытно, что Макфол всю международную систему рассматривает через призму идеологии «ядра», не замечая, что внутри этой международной системы существуют и другие идеологии, например социалистическая идеология Китая.

28

Iden Lecture by Lee Hamilton. Changes in American Foreign Policy Over the Past 30 Years. — Institute for the Study of Diplomacy, November 18, 1998. — Internet.

29

Kay Bailey Hutchison. A Foreign Policy Vision for the Next American Century. — Heritage Lectures, 639, July 9, 1999.

30

U. S. National Security: Beyond the Cold War. Strategic Studies Institute, 1997. — Internet.

31

Robert F. Ellsworth. American National Security in the Early 21st Century. In U. S. National Security: Beyond the Cold War.

32

Ronald Steel. The New Meaning of Security. In U. S. National Security: Beyond the Cold War, p. 40.

33

Напомню, что основателями этой теории были Г. Моргентау, А. Вольферс и др. Тем не менее Стил не совсем прав: в годы холодной войны парадигмы менялись: в период правления Л. Джонсона и Р. Рейгана, например, доминировала школа «идеалистов».

34

Sources of Conflict in the 21st Century. Regional Futures and U. S. Strategy. /Ed by Zaimay Khalilzad, lan O. Lesser. Rand, 1998. — Internet.

35

Chapter two. Zaimay Khalilzad, David Shlapak with Ann Flanagan. Overview of the Future Securuty Environment. In: Sources of Conflict in the 21st Century.

36

John Van Oudenaren. Chapter Five. Sources of Conflict in Europe and the Former Soviet Union.

37

Issues'98: The Candidate's Briefing Book. Edited by Stuart M. Butler and Kim R. Holmes. Heritage Foundation, 1998, p. 364.

38

Dan Quayle. The Duty to Lead: America's National Security Imperative. — Heritage Lectures. № 630, January 21, 1999.

39

The State of Russian Foreign Policy and U. S. Policy Toward Russia. — «Heritage Lectures», 607, April 6, 1998. — Internet.

40

See: Andrei V. Kozyrev, «NATO Is Not Our Enemy», Newsweek, February 10, 1997, p. 31.

41

См.: Р. Ш.-А. Алиев. Внешняя политика Японии, с. 23–35.

42

Ariel Cohen. A NEW PARADIGM FOR U. S. — RUSSIA RELATIONS: FACING THE POST-COLD WAR REALITY. — The Heritage Foundation. Backgrounder No. 1105 March 6, 1997. — Internet.

43

Ariel Cohen. The «Primakov Doctrine@: Russia's Zero-Sum Game with the United States. The Heritage Foundation. FYI No. 167. December 15, 1997. — Internet.

44

ISSUES 2000. The Candidate's Briefing Book. Edited by Stuart M. Butler and Kirn R. Holmes. Wash. D. C., The Heritage Foundation, 2000. — Internet.

45

Ariel Cohen. Summit Rhetoric Aside, Putin's New Cabinet Makes Russian Reforms Less Likely. — Executive Memorandum. June 1, 2000.

46

David M. Lampton, Gregory C. May. A Big Power Agenda for East Asia: America, China, and Japan. The Nixon Center, 2000, p. iii. — Internet.

47

What Is to Be Undone? A Russia Policy Agenda FOR THE New Administration. The Nixon Center, February 2001, p. 3, 7.

48

Condoleezza Rice. Compaign 2000: Promoting the National Interests. — Foreign Affairs. January/February 2001. — Internet.

49

A National Strategy For a New Century. The White House, December 1999. — Internet.

50

United States Strategic Plan for International Affairs. First Revision — February 1999. В следующем году появился очередной Стратегический план госдепартамента (Strategic Plan. September 2000), но с содержательной точки зрения он почти ничем не отличается от предыдущего, за исключением некоторых новых моментов организационного характера.

51

Annual Report to the President and the Congress. Wiiliam S. Cohen, Secretary of Defense. 2000. — Internet.

52

Один из обзоров по национальной обороне, публикуемых от имени министра обороны каждые четыре года под разными названиями.

53

Cohen William S., Secretary of Defense. Annual Report to the President and the Congress. 2001.

54

ANNUAL REPORT ON FY 1997 INTELLIGENCE COMMUNITY ACTIVITIES; Director of Central Intelligence Annual Report for the United States Intelligence Community. May 1999. — Internet.

55

Разведывательное сообщество (The Intelligence Community — IС) — широко разветвленная неформальная разведывательная организация, состоящая из множества правительственных и неправительственных ведомств, агентств и объединений. К первым, например, помимо ЦРУ относятся ФБР, различные подразделения Госдепа, Минобороны, министерства энергетики и т. д.

56

George J. Tenet. Statement by Director of Central Intelligence before the Senate Select Committee on Intelligence on the Worldwide Threat in 2000: Global Realities of Our National Security. 2 February 2000. — Internet.

57

Remarks by John С. Gannon (Chairman, National Intelligence Council). The CIA in the New World Order: Intelligence Challenges Through 2015. 1 February 2000. — Internet.

58

John С. Gannon. Russia in the Next Millennium. 9 December 1999. — Internet.

59

Global Trends 2015: A Dialogue About the Future With Nongovernment Experts. NIC 2000-02, December 2000. — Internet.

60

Кстати сказать, очень важные официальные документы, доктрины и т. д. в США формулируются и составляются на живом английском языке, с использованием цитат и изречений из классиков, в красивых рамочках, встроенных в текст, или на полях. В приложениях дается статистика или графики. То есть все эти документы являют собой не канцелярско-бюрократические тексты, которые невозможно читать, как, скажем, ту же концепцию национальной безопасности России, а ко всему прочему литературное творчество.

61

Для примера см. тематический выпуск «Экономическая безопасность», сборник «Безопасность», октябрь-декабрь, 1997, № 10–12.

62

Например, см.: Коржов Г. В. Экономическая безопасность России. М., 1996, с. 7–9.

63

Social Insurance and Economic Security, 5th ed., George E. Reida, 1994, Prentice Hall, p. 5. — Internet.

64

FOREIGN SPY AGENCIES THREATEN CANADA'S ECONOMIC SECURITY, WARNS NEW STUDY. Canada News Wire CSIS/SCRS 1996. — Internet.

65

A Citizen's Guide to the Federal Budget, Budget for the United States Government, Fiscal Year 2001.

66

The Economist, May 30th 1998, p. 35.

67

Annual Report to Congress on Foreign Economic Collection and Industrial Espionage, July 1995. — Internet.

68

FOREIGN SPY AGENCIES THREATEN CANADA'S ECONOMIC SECURITY…

69

Имеется в виду манипуляция или разрушение банков данных в компьютерах. Например, см.: Коржов Г. В. Экономическая безопасность России, с. 7–9.

70

Economic Security Act of 1996. — S 1557 IS 104th Congress, 2d Session. — Internet.

71

Louis J. Freeh. Director. FEDERAL BUREAU OF INVESTIGATION. Hearing on Economic Espionage. 2/28/ 96. Before the Senate Select Committee on Intelligence and Senate Committee on the Judiciary. Subcommittee on Terrorism, Technology and Government Information. — Internet.

72

Louis J. Freeh. Director. FEDERAL BUREAU OF INVESTIGATION. Hearing on Threats to U. S. National Security. Statement for the record. Wash., D. C. January 28, 1998. — Internet.

73

Парадокс. Я, не будучи гражданином США, могу в деталях ознакомиться с бюджетом США на всех предварительных стадиях, но, будучи гражданином России, не могу заполучить бюджет для изучения в ходе его обсуждения в Думе.

74

См.:. On — the-record briefing on FY 2000 Budget As released by the Office of the Spokesman. U. S. Department of State. Washington, DC, February 1, 1999. — Internet.

75

В документе даются также отличия терминов «интересы», «стратегические цели». Вообще надо подчеркнуть, что для американцев характерна терминологическая четкость, особенно при составлении официальных документов.

76

See: Historical Tables. Budget of the United States Government. Fiscal Year 2000.

77

Для информации: средняя зарплата госдеповских работников варьируется между 26 708 — 43 874 долл. для младших чиновников, 45 000 — 80 000 долл. для среднего звена, 93 000–116 000 долл. для высших бюрократов. — U. S. State Department, FS Salary and Benefits, May 15, 1996. — Internet.

78

See: Financing America's Leadership: Protecting American Interests and Promoting American Values. An Independent Task Force. Project Directors: Morton H. Halpenn, Lawrence J. Korb, and Richard M. Moose. The Council on Foreign Relations, Inc., 1998. — Internet.

79

Richard N. Gardner. The One Percent Solution. — Foreign Affairs. July/August 2000. — Internet.

80

Внешняя политика России: возможная и желаемая. (Горбачев-Фонд). М.: «Апрель-85» 1997, с. 28.

81

American Public Opinion and U. S. Foreign Policy. 1999. Ed. By John E. Rielly. The Chicago Council on Foreign Relations. Chicago 1999. — Internet. В некоторых случаях, для уточнения цифр, был использован материал из статьи: John Е. Rielly. Americans and the World: A Survey Century's End. — Foreign Policy, Spring 1999.