Глава 15. Маркс — защитник русской общины? 

Официальная советская история избегала вдаваться в суть конфликта между марксистами и народниками, а западные и нынешние российские марксисты приложили и прикладывают усилия, чтобы смягчить картину. Сводятся эти усилия к следующим рассуждениям.

Во-первых, внимание читателей привлекают к тому факту, что Маркс в какие-то моменты действительно признавал, что возможности исторического развития разных народов не ограничены «столбовой дорогой цивилизации», по которой прошел Запад. Другими словами, Маркс не предписывал всем народам «правильную» смену общественно-экономических формаций — от первобытно-общинного строя через рабовладельческий строй и феодализм к капитализму, а затем уж к бесклассовому обществу.

Тема взаимодействия и смены экономических формаций была рассмотрена Марксом в приложении к докапиталистическим формациям в отдельном рабочем материале, который лежал в стороне от исследования западного капитализма. Этот большой материал, который Маркс не предполагал публиковать  , называется «Formen die der Kaрitalistischen Рroduktion vorhergehen » («Способы производства, предшествующие капитализму»).[31] В западной литературе они так и называются сокращенно — Formen . Об этом труде сам Маркс с гордостью писал в 1858 г. Лассалю, что он представляет собой «результат исследований пятнадцати лет, лучших лет моей жизни».

Этот материал впервые был опубликован в Москве в 1939-1941 гг. на немецком языке в составе книги «Основания критики политической экономии» («Grundrisse der Kritik der Рolitischen Еkonomie»), а также на русском языке брошюрой и в журнале «Пролетарская революция». В 1953 г. этот труд вышел в Берлине, затем, в 1956 г., в Италии и потом в других странах (эти материалы вошли в 46-ой том сочинений Маркса и Энгельса, изданный в Москве в 1980 г.).

Английский историк-марксист Э. Хобсбаум пишет в предисловии к испанскому изданию: «В них [Formen ] вводится важное нововведение в классификацию исторических периодов — учитывается существование «азиатской», или «восточной», системы… В общих чертах, теперь принимается существование трех или четырех альтернативных путей развития от первобытнообщинного строя, каждый из которых представляет различные формы общественного разделения труда, как уже существующие, так и потенциально присущие каждому пути; этими путями являются: восточный, античный, германский (Маркс, разумеется, не ограничивает его принадлежностью к одному только народу) и славянский. Об этом последнем сказано несколько туманно, хотя чувствуется, что он в существенной мере близок к восточному» [128].

Как пишет в 1964 г. Э. Хобсбаум, «можно с уверенностью заявить, что всякое марксистское исследование, проведенное без учета этого труда, то есть практически любое исследование, проведенное до 1941 г., должно быть подвергнуто пересмотру в свете Formen ».

Это поразительное заявление, если учесть, что «пересмотра марксизма в свете Formen » не произошло нигде  . Выходит, весь корпус марксистской литературы, включая основные труды Маркса и Энгельса, надо считать недействительным! Ведь методологические подходы и выводы Маркса, собранные в Formen , никак не отразились в главном тексте «Капитала» и последующих трудах и учебниках. Хобсбаум искажает суть дела: Formen  не стали «важным нововведением», ибо они вовсе не были «введены в классификацию исторических периодов»! О нововведении  можно было бы говорить лишь после того, как результаты всех марксистских исследований были пересмотрены.

В «Капитале» все сведения из Formen  — нюансы седой старины, которые имели место где-то у аборигенов, все это стерто железной поступью капитализма. Да и нюансы эти отмечены мелким шрифтом в примечаниях. Formen  относятся к категории закрытого, не введенного в обращение знания, которое Маркс, можно сказать, скрыл из чисто политических соображений — он писал свои труды для пролетариата Западной Европы и не хотел морочить ему голову восточным или славянским путями развития. Потому и сказано во введении к «Капиталу»: «Страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего». Где тут восточный путь, славянский путь?

Э. Хобсбаум подчеркивает, что Formen  посвящены почти исключительно проблеме смены формаций, и «по этой причине их чтение абсолютно необходимо, чтобы понять ход мысли Маркса как в целом, так и в частности его постановку вопроса об историческом развитии и классификации».

«Абсолютно необходимо , чтобы понять ход мысли Маркса»! Да ведь Formen  практически никто и не читал. Значит, люди полтораста лет изучали марксизм как «руководство к действию», а понимать его заведомо не могли? Какая колоссальная мистификация. Конечно, Э. Хобсбаум сказал это для красного словца, но здесь для нас главное в том, что никаким объяснением того грубого отпора, который Маркс и Энгельс дали Бакунину, Ткачеву и народником, Formen  служить не могут. Ведь Маркс и Энгельс не ответили своим оппонентам, что да, вполне возможен для России свой путь развития с опорой на государство и общину, продолжающий ту траекторию, которая в Formen  обозначена как «славянский путь» (или хотя бы «восточный», если русские, как полагал Маркс, славянами не были, а произошли от ассирийцев).

Тогда бы и возникла конструктивная дискуссия. Но прочитайте ответ Маркса Бакунину или ответ Энгельса Ткачеву! Там и намека на Formen  нет. В «Капитале» и дальше Маркс и Энгельс исходят из утверждения, что капитализм охватит весь мир, и отрицают государство и общину («азиатский способ производства») как «основание восточного деспотизма». Потому и остались Formen  в рукописных тайниках, что Марксу требовалось категорически отстаивать евроцентристскую догму.

Второй подход к отрицанию принципиальных расхождений Маркса и Энгельса с народниками опирается на такой факт. В ноябре 1877 г. Маркс написал большое письмо в редакцию российского журнала «Отечественные записки» в ответ на статью Жуковского (псевдоним народника Н.К. Михайловского). В письме Маркс выражал протест против превращения русскими марксистами его теории «в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются, — для того, чтобы прийти в конечном счете к той экономической формации, которая обеспечивает вместе с величайшим расцветом производительных сил общества и наиболее полное развитие человека» [129].

Письмо это написано очень уклончиво. В статье Михайловского речь шла об отношении Маркса «к усилиям русских людей найти для своего отечества путь развития, отличный от того, которым шла и идет Западная Европа» (эту цитату из статьи Маркс даже привел в своем письме по-русски). Читаешь письмо Маркса, которое явно стоило ему немалого труда — и не можешь уловить смысл ответа. Его можно трактовать и так, и эдак. И, даже несмотря на это, письмо не было отправлено  по назначению! Оно было опубликовано в Женеве в «Вестнике народной воли» лишь в 1886 г. (а в России в 1888 г.), после того как Энгельс разобрал оставшиеся после смерти Маркса архивы, обнаружил это письмо и переслал его Вере Засулич. Скорее всего, Маркс не хотел даже таким уклончивым письмом ставить под сомнение идею о «всеобщности» законов исторического развития — и решил его не посылать.

К этой нереализованной попытке Маркса объясниться с народниками относится тезис Э. Хобсбаума, который часто повторяют и наши марксисты. Он сводится к тому, что Маркс высоко ценил русское революционное движение и ждал революции в России. Хобсбаум пишет: «Развитие революционного движения в России заставило Маркса и Энгельса возложить свои надежды на эту страну как на [колыбель] европейской революции. (Из всех фальсификаций, которым подверглась доктрина Маркса, нет более грубой и гротескной, нежели приписать ему мысль, будто единственная надежда на осуществление революции возлагалась на промышленно развитые страны Запада)».

Это суровое обвинение Хобсбаума в фальсификаци  (к тому же самой «грубой и гротескной») принять никак нельзя. Никому и не требовалось «приписывать» Марксу мысль, что социалистическая революция может произойти лишь в промышленно развитых странах Запада — он сам излагал эту мысль в разных вариациях (см. хотя бы приведенный выше постулат из «Немецкой идеологии»). Уточненная формула Маркса была опубликована, после острых конфликтов с народниками, в 1882 г. в предисловии ко второму русскому изданию «Манифеста Коммунистической партии» за подписью: Карл Маркс. Фридрих Энгельс . В нем сказано:

«Спрашивается теперь: может ли русская община — эта, правда, сильно уже разрушенная форма первобытного общего владения землей — непосредственно перейти в высшую, коммунистическую форму общего владения? Или, напротив, она должна пережить сначала тот же процесс разложения, который присущ историческому развитию Запада?

Единственно возможный в настоящее время ответ на этот вопрос заключается в следующем. Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития» [130].

В эту формулу введены оговорки, искажающие проблему. Русская община конца ХIХ века не была и просто не могла быть «формой первобытного  общего владения землей». С какой целью вставлено это слово? После реформы 1861 г. община не разрушалась, а именно укреплялась  — и сам Маркс не раз обсуждал это необычное явление в других работах. Наконец, никому, в том числе народникам, и в голову не приходило ожидать, чтобы община «непосредственно  перешла в высшую, коммунистическую форму». Говорилось о пути развития  с использованием общины как социокультурной системы, как большого общественного института. Зная, как глубоко Маркс вник в проблемы пореформенной России, в том числе в проблемы общины, трудно принять эти три оговорки за искренние.

Но главное, в этом предисловии ясно сказано, что русская революция, позволяющая избежать «того же процесса разложения, который присущ историческому развитию Запада», возможна только в том случае, если она будет «дополнена» пролетарской революцией на Западе. И в этом процессе роль русской революции — «послужить сигналом» западному пролетариату. Эти уместные в предисловии к русскому изданию «Манифеста» смягченные выражения по смыслу совершенно не противоречат тому, что сказано в ответах Бакунину и Ткачеву.

А через десять лет (15 марта 1892 г.) Энгельс пишет народнику Н. Ф. Даниельсону (переводчику первого тома «Капитала») письмо, в котором устраняет всякие допущения. Он пишет: «Теперь обработка земли в крупном масштабе с применением машин является правилом и все более становится единственно возможным способом сельскохозяйственного производства. Так что крестьянин в наши дни, по-видимому, обречен на гибель.

Вы помните, что говорил наш автор в письме по поводу Жуковского [К. Маркс. Письмо в редакцию «Отечественных записок»]: если Россия и дальше пойдет по тому пути, на который она вступила в 1861 г., то крестьянская община обречена на гибель. Мне кажется, что именно сейчас это начинает сбываться. По-видимому, приближается момент, когда — по крайней мере в некоторых местностях — все старые социальные устои в жизни русского крестьянства не только потеряют свою ценность для отдельного крестьянина, но и станут для него путами точно так же, как это происходило ранее в Западной Европе. Боюсь, что нам придется рассматривать вашу общину как мечту о невозвратном прошлом и считаться в будущем с капиталистической Россией. Несомненно, таким образом будет утрачена великая возможность, но против экономических фактов ничего не поделаешь» [131, с. 265].

Поразительно, до какой степени Энгельс здесь противоречит экономическим фактам. А.В. Чаянов пишет на основании строгих исследований: «В России в период начиная с освобождения крестьян (1861 г.) и до революции 1917 г. в аграрном секторе существовало рядом с крупным капиталистическим крестьянское семейное хозяйство, что и привело к разрушению первого, ибо малоземельные крестьяне платили за землю больше, чем давала рента капиталистического сельского хозяйства, что неизбежно вело к распродаже крупной земельной собственности крестьянам… Арендные цены, уплачиваемые крестьянами за снимаемую у владельцев пашню, значительно выше той чистой прибыли, которую с этих земель можно получить при капиталистической их эксплуатации» [132, с. 407]. И это — не аномалия, а общее для России правило.

После 1905 г. покупка земли общинами и аренда земли у землевладельцев нарастала. Историк В.В. Кабанов пишет: «Все более определяющей становилась тенденция к перемещению центра тяжести сельскохозяйственного производства на хозяйство крестьянское, прогресс в мелкотоварных хозяйствах становился заметнее. Накануне Первой мировой войны крестьяне производили 92,6% совокупного продукта (по стоимости) земледелия и животноводства, а помещики — только 7,4%» [133].

Позже, в 1893 г., Энгельс в письме Н. Ф. Даниельсону снова вернулся к вопросу об общине как основе для социалистических преобразований, сделав оговорку, что «инициатива подобного преобразования русской общины может исходить не от нее самой, а исключительно от промышленного пролетариата Запада».

В свете этого надо считать несостоятельными утверждения, будто Маркс согласился с взглядами народников на русскую крестьянскую общину (эта мысль в последние годы часто повторялась со ссылкой на переписку Маркса с Верой Засулич). Хобсбаум пишет об этом предполагаемом повороте Маркса:

«Интересно отметить, что его точка зрения — в известной мере неожиданно — склонилась к поддержке народников, которые отстаивали тот взгляд, что русская крестьянская община могла создать основу для перехода к социализму без необходимости ее предварительного разрушения посредством развития капитализма. Можно сказать, что эта точка зрения Маркса рассматривалась как не вполне соответствующая всему предыдущему развитию взглядов Маркса и русскими марксистами, которые в этом пункте противоречили народникам, и более поздними марксистами. Во всяком случае, эта его точка зрения не получила подтверждения. Сама формулировка этого мнения Маркса отражает определенную долю сомнения, возможно, из-за того, что ему было трудно аргументировать ее теоретически». [128]

Хобсбаум приукрашивает действительность марксизма. О том, как точка зрения Маркса «склонилась к поддержке народников», хорошо видно из того, как Энгельс по просьбе Маркса громил этих самых народников, а Плеханов и молодой Ленин это дело с энтузиазмом продолжили.

Действительно, Маркс получил 18 февраля 1881 г. письмо Веры Засулич, в котором она писала: «В последнее время мы часто слышим мнение, что сельская община является архаической формой, которую история, научный социализм — словом, все, что есть наиболее бесспорного — обрекают на гибель. Люди, проповедующие это, называют себя Вашими подлинными учениками, «марксистами»… Вы поймете поэтому, гражданин, в какой мере интересует нас Ваше мнение по этому вопросу и какую большую услугу Вы оказали бы нам, изложив Ваши воззрения на возможные судьбы нашей сельской общины и на теорию о том, что, в силу исторической неизбежности, все страны мира должны пройти все фазы капиталистического производства».

Маркс написал четыре   (!) варианта ответного письма (не считая короткого предварительного ответа 8 марта 1881 г.) [134]. Все они очень интересны, в них отражены глубокие раздумья и сомнения Маркса, и он действительно склоняется к признанию правоты народников.

Здесь надо заметить, как трактовали эти раздумья советские марксисты из Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. В предисловии к 19-тому 2-го издания Сочинений Маркса и Энгельса (М., 1961) сказано о содержании «набросков» письма Маркса Вере Засулич: «Эта концепция Маркса ничего общего не имела с народнической мечтой — без развития крупной промышленности, с помощью общины прямо перескочить в социалистический общественный строй». Это замечание — карикатура на доктрину народников, «перерисованная» с того же предисловия к «Манифесту» 1882 года.

В одном из набросков Маркс писал: «Россия — единственная европейская страна, в которой «земледельческая община» сохранилась в национальном масштабе до наших дней. Она не является, подобно Ост-Индии, добычей чужеземного завоевателя. В то же время она не живет изолированно от современного мира. С одной стороны, общая земельная собственность дает ей возможность непосредственно и постепенно превращать парцеллярное и индивидуалистическое земледелие в земледелие коллективное, и русские крестьяне уже осуществляют его на лугах, не подвергшихся разделу. Физическая конфигурация русской почвы благоприятствует применению машин в широком масштабе. Привычка крестьянина к артельным отношениям облегчает ему переход от парцеллярного хозяйства к хозяйству кооперативному… С другой стороны, одновременное существование западного производства, господствующего на мировом рынке, позволяет России ввести в общину все положительные достижения, добытые капиталистическим строем, не проходя сквозь его кавдинские ущелья».

Три наброска — целые научные труды (первый набросок составляет 15 машинописных страниц). Но дело в том, что ни один   вариант ответа Маркс Вере Засулич не отослал! Слишком в большое противоречие с теорией входили эти ответы. Они настолько противоречили ортодоксальному марксизму, что и сам он не решился их обнародовать. Письма Энгельса 1892-1895 гг., а также его написанное в 1894 г. Послесловие к работе «О социальном вопросе в России», поставили в этом вопросе точку над i.

Стоит привести выдержки из этих писем и Послесловия, учитывая, что это последнее слово Энгельса в долгом разговоре о путях русской революции — слово, сказанное всего за 7 лет перед крестьянскими волнениями 1902 г., которые и переросли в революцию 1905-1907 гг.

В большом письме Энгельса Н.Ф. Даниельсону (17 октября 1893 г.) он уже совершенно определенно утверждает, что всякие надежды на русскую революцию с опорой на крестьянскую общину должны быть отброшены, что России придется пройти через этап полномасштабного развития капитализма — с неизбежной при этом «колоссальной растратой производительных сил».

В письме говорится: «Мне все же кажется, что Вы смотрите на дело более мрачно, чем это может быть оправдано фактами. Несомненно, что переход от первобытного, аграрного коммунизма к капиталистическому индустриализму не может произойти без ужасной ломки общества, без исчезновения целых классов и превращения их в другие классы; а какие огромные страдания, какую растрату человеческих жизней и производительных сил это неизбежно влечет за собой, мы видели уже, хотя и в меньшем масштабе, в Западной Европе. Но от этого до полной гибели великого и высокоодаренного народа еще очень далеко. Быстрый прирост населения, к которому вы привыкли, может приостановиться. Безрассудное истребление лесов в сочетании с экспроприацией старых помещиков, как и крестьян, может вызвать колоссальную растрату производительных сил; и все же более чем стомиллионное население составит в конце концов очень большой внутренний рынок для весьма значительной крупной промышленности; и у вас, как и в других странах, все придет в свою норму, — конечно, если капитализм в Западной Европе продержится достаточно долго.

Я пойду еще дальше и скажу, что в России развитие из первобытного аграрного коммунизма более высокой социальной формы могло бы стать возможным не больше, чем во всяком другом месте, если бы только эта более высокая форма не существовала уже в какой-либо другой стране и не служила бы в качестве образца. Эта более высокая форма — всюду, где она исторически возможна, — является необходимым следствием капиталистической формы производства и создаваемого ею социального дуалистического антагонизма, она не может развиться непосредственно из земельной общины иначе, как в виде подражания примеру, уже где-либо существующему. Будь Западная Европа в 1860-1870 гг. созревшей для такой трансформации, будь эта трансформация проделана тогда Англией, Францией и т. д., — в этом случае русские действительно были бы призваны показать, что могло быть сделано из их общины, в то время еще более или менее нетронутой. Но Запад пребывал в застое, не пытался произвести такую трансформацию, а капитализм развивался все быстрее и быстрее. Итак, у России не было иного выбора, кроме следующего: либо развить общину в такую форму производства, от которой ее отделял еще ряд промежуточных исторических ступеней и для осуществления которой условия еще не созрели тогда даже на Западе — задача, очевидно, невозможная, — либо развиваться в направлении капитализма. Спрашивается, что оставалось еще, кроме этого последнего шанса?

Что касается общины, то она возможна лишь до тех пор, пока имущественные различия между ее членами ничтожны. Как только эти различия становятся значительными, как только некоторые ее члены становятся должниками-рабами других, более богатых членов, — так ее дальнейшее существование невозможно. Афинские кулаки и мироеды до Солона разрушили афинский род с той же неумолимостью, с какой кулаки и мироеды вашей страны разрушают общину. Боюсь, что этот институт осужден на гибель. Но, с другой стороны, капитализм открывает новые перспективы и новые надежды. Посмотрите на то, что он сделал и делает на Западе. Великая нация, подобная вашей, переживет любой кризис. Нет такого великого исторического бедствия, которое бы не возмещалось каким-либо историческим прогрессом. Лишь modus operandi изменяется. Да свершится предначертанное!» [108, с. 129-130].

В предвидении того, что предначертано России, Энгельс ошибся. Он уже уверовал, что «капитализм открывает новые перспективы и новые надежды». Энгельс с энтузиазмом призывал народников: «Посмотрите на то, что он [капитализм] сделал и делает на Западе!» Вот каков итог эволюции взглядов Энгельса: в России, «как и в других странах, все придет в свою норму, — конечно, если капитализм в Западной Европе продержится достаточно долго». Теперь, значит, трудящимся России, «как и других стран», надо уповать на то, что капитализм на Западе продержится достаточно долго, и не допускать, чтобы кто-нибудь ему мешал. В этом случае жизнь в каждой отсталой стране «придет в свою   норму» — согласно разнарядке метрополии.

А в России тогда не желали того, что сделал и делает  капитализм. Александр Блок писал о наступающем ХХ веке:

Век буржуазного богатства

(Растущего незримо зла!).

Под знаком равенства и братства

Здесь зрели темные дела…

…

Двадцатый век… Еще бездомней,

Еще страшнее жизни мгла

(Еще чернее и огромней

Тень Люциферова крыла).

Энгельс не убедил Даниельсона и даже пожаловался в письме Г.В. Плеханову (26 февраля 1895 г.): «Что касается Даниельсона, боюсь, что с ним ничего не поделаешь… Совершенно невозможно полемизировать с тем поколением русских, к которому он принадлежит и которое все еще верит в стихийно коммунистическую миссию, якобы отличающую Россию, истинную Святую Русь, от других неверных народов.

Впрочем, в такой стране, как ваша, где современная крупная промышленность привита к первобытной крестьянской общине и одновременно представлены все промежуточные стадии цивилизации, в стране, к тому же в интеллектуальном отношении окруженной более или менее эффективной китайской стеной, которая возведена деспотизмом, не приходится удивляться возникновению самых невероятных и причудливых сочетаний идей… Это стадия, через которую страна должна пройти. Постепенно, с ростом городов изолированность талантливых людей исчезнет, а с ней исчезнут и эти идейные заблуждения, вызванные одиночеством, бессистемностью случайных знаний эти чудаков-мыслителей, а отчасти также — у народников — отчаянием при виде крушения их надежд» [108, с. 344].

Каков апломб — при полном непонимании того, что происходит в России и во всех незападных цивилизациях. Ведь уже созрели революции в Китае и Мексике, уже Махатма Ганди начинал свою проповедь в Индии.

И, наконец, Энгельс вернулся через 20 лет (!) к своей полемике с Ткачёвым, чтобы сказать в ней последнее слово. Он пишет свое известное «Послесловие», в котором дает за себя и за Маркса окончательное суждение о русской общине. Вот выдержки из этой большой работы (январь 1894 г.):

«Взгляды на русскую коммунистическую крестьянскую общину, которые он [Ткачёв] отстаивал в полемике со мной, были по существу взглядами Герцена. Этот последний, панславистский беллетрист, которого раздули в революционера, узнал из «Этюдов о России» Гакстгаузена, что крепостные крестьяне в его имениях не ведают частной собственности на землю, а время от времени производят между собой передел пахотной земли и лугов.

Как беллетристу, ему не к чему было изучать то, что вскоре стало известно всем и каждому, а именно, что общинная собственность на землю является формой владения, которая в первобытную эпоху господствовала у германцев, кельтов, индийцев, словом у всех индоевропейских народов, в Индии существует еще и поныне, в Ирландии и Шотландии только недавно насильственно уничтожена, в Германии встречается местами даже теперь, что это отмирающая форма владения, которая на деле представляет собой явление, общее всем народам на известной ступени развития. Но как панславист, Герцен, который был социалистом в лучшем случае на словах, увидел в общине новый предлог для того, чтобы в еще более ярком свете выставить перед гнилым Западом свою «святую» Русь и ее миссию — омолодить и возродить, в случае необходимости даже силой оружия, этот прогнивший, отживший свой век Запад. То, чего не могут осуществить, несмотря на все свои усилия, одряхлевшие французы и англичане, русские имеют в готовом виде у себя дома» [135, с. 438, 441].

Энгельс вновь подчеркивает, что сам вопрос о судьбе русской общины определяется на Западе: «Причина этого коренится не в ней самой, а единственно в том обстоятельстве, что в одной из европейских стран она сохранила относительную жизненную силу до такого времени, когда в Западной Европе не только товарное производство вообще, но даже его высшая и последняя форма — капиталистическое производство пришло в противоречие с созданными им самим производительными силами, когда оно оказывается неспособным управлять долее этими силами и когда оно гибнет от этих внутренних противоречий и обусловленных ими классовых конфликтов. Уже из этого вытекает, что инициатива подобного преобразования русской общины может исходить исключительно лишь от промышленного пролетариата Запада, а не от самой общины. Победа западноевропейского пролетариата над буржуазией и связанная с этим замена капиталистического производства общественно управляемым производством, — вот необходимое предварительное условие для подъема русской общины на такую же ступень развития.

В самом деле: нигде и никогда аграрный коммунизм, сохранившийся от родового строя, не порождал из самого себя ничего иного, кроме собственного разложения» [135, с. 444].

Отвергая саму мысль о возможности в России антикапиталистической революции, Энгельс снова опирается на марксистскую догму, которая в 1895 г. выглядит уже анахронизмом, в который и сам он не верит . Он опять утверждает, что «капиталистическое производство пришло в противоречие с созданными им самим производительными силами и гибнет от вызванных ими классовых конфликтов». Какие классовые конфликты он увидел на Западе? Ведь только недавно он сам советовал немецким рабочим «всемерно развивать капитализм»!

Здесь мы должны обратиться к труду Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма», написанному в 1916 г. в Цюрихе и напечатанному в середине 1917 г. в Петрограде. В нем развивается представление о судьбе периферийных стран мировой системы, преодолевающее главные догмы марксизма. В дополнение к отходу от марксистских представлений о крестьянстве «Империализм…» стал необходимым и достаточным блоком для выработки учения об антикапиталистической революции «в одной стране » — вне зависимости от участия в ней пролетариата развитых капиталистических стран. Таким образом, «Империализм…» является текстом, представляющим ядро ленинизма   как новой теории революции.

Из приведенных в «Империализме…» данных об изъятии центром капитализма ресурсов периферии следует, что рабочий класс промышленно развитых стран Запада не является   революционным классом (строго говоря, не является и пролетариатом). Это — важная предпосылка для преодоления присущего марксизму мессианского отношения к промышленному пролетариату и убеждения в том, что лишь мировая пролетарская революция может стать мотором освобождения народов от капиталистической эксплуатации. Преодоление этого постулата было условием для создания ленинской теории революции, а значит, и облегчившим ее практическое исполнение.

Теме западного пролетариата в «Империализме…» уделено большое внимание. В ряде мест говорится, с обильным цитированием западных экономистов, о перемещении основной массы физического труда, в том числе промышленного, из Западной Европы «на плечи темнокожего человечества». Приводятся данные о сокращении численности рабочих в Англии (до 15% населения в 1901 г.) и о числе рантье, по своему порядку сравнимом с числом рабочих (1 млн. рантье против 4,9 млн. рабочих).

Хотя по традиции Ленин говорит еще о рабочей аристократии и «собственно пролетарском низшем слое» в Англии, в приведенных им цитатах речь идет о вовлечении всего рабочего класса Запада в эксплуатацию периферии. Так, цитируемый Лениным английский экономист Дж.А. Гобсон пишет: «Господствующее государство использует свои провинции, колонии и зависимые страны для обогащения своего правящего класса и для подкупа своих низших классов, чтобы они оставались спокойными» [101, с. 400].

В.И. Ленин приводит исключительно красноречивые рассуждения западных идеологов (например, Сесиля Родса) о том, что разрешение социальных проблем в самой метрополии было едва ли не важнейшей целью эксплуатации зависимых стран («Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами», — писал Родс). Эту проблему Запад успешно решил — его «низшие классы» оказались подкупленными в достаточной мере, чтобы оставаться спокойными, что подтверждается у Ленина цитатами из текстов западных социал-демократов. Таким образом, и на практике эксплуатация рабочих была дополнена (а скорее, даже замещена) эксплуатацией народов, а классовая борьба  заменена борьбой народов .

Выше уже приводилось письмо Энгельса Марксу 7 октября 1858 г., в котором он писал что в Англии существует «буржуазный пролетариат рядом  с буржуазией». Из этого прямо следовала установка большевиков, что уповать на пролетарскую революцию в метрополии капитализма не приходилось, а революция в странах периферийного капитализма, к которым относилась и Россия, неизбежно приобретала не только антикапиталистический, но и национально-освободительный характер, преодолевающий гнёт иностранного капитала. Впоследствии ленинская теория революции получила развитие на опыте подобных революций в других крестьянских странах (Китае, Мексике, Индонезии, Вьетнаме и Алжире).

Пролетарская революция в развитых странах Запада уже никак не могла стать мотором освобождения народов от капиталистической эксплуатации. Условием для победоносной революции в России было то уникальное сочетание чаяний и интересов общинного крестьянства и молодого рабочего класса, которое выразил Ленин в идее союза рабочих и крестьян. Сравнивая поведение рабочих в разных странах, мы должны были бы прийти к выводу, что революционным, отрицающим буржуазный порядок, был рабочий класс именно там, где он не потерял связь с землей, со своими крестьянскими корнями. Историк крестьянства Э. Вольф пишет: «Революционная активность, очевидно, является результатом не столько роста промышленного пролетариата как такового, сколько расширения промышленной рабочей силы, все еще тесно связанной с деревенской жизнью. Сама попытка среднего и «свободного» крестьянина остаться в рамках традиций делает его революционным» [136].

Несмотря на это, евроцентристские тезисы высказываются в «Послесловии» Энгельса с такой жесткостью, что это устраняет всякую возможность утверждать об изменении взглядов на развитие революционного процесса, ссылаясь на неотправленные письма Маркса Вере Засулич.

Энгельс пишет: «Каким образом община может освоить гигантские производительные силы капиталистического общества в качестве общественной собственности и общественного орудия, прежде чем само капиталистическое общество совершит эту революцию? Каким образом может русская община показать миру, как вести крупную промышленность на общественных началах, когда она разучилась уже обрабатывать на общественных началах свои собственные земли?..

Исторически невозможно, чтобы обществу, стоящему на более низкой ступени экономического развития, предстояло разрешить задачи и конфликты, которые возникли и могли возникнуть лишь в обществе, стоящем на гораздо более высокой ступени развития… Каждая данная экономическая формация должна решать свои собственные, из нее самой возникающие задачи; браться за решение задач, стоящих перед другой совершенно чуждой формацией, было бы абсолютной бессмыслицей. И к русской общине это относится не в меньшей мере, чем к южнославянской задруге, к индийской родовой общине или ко всякой иной общественной форме периода дикости или варварства, характеризующейся общим владением средствами производства» [135, с. 444-445].

Энгельс не допускает уже никакой возможности для незападных стран выработать собственные пути к социализму — они должны дожидаться пролетарской революции на Западе, а затем осваивать его опыт. Он пишет: «Только тогда, когда капиталистическое хозяйство будет преодолено на своей родине и в странах, где оно достигло расцвета, только тогда, когда отсталые страны увидят на этом примере, «как это делается», как поставить производительные силы современной промышленности в качестве общественной собственности на службу всему обществу в целом, — только тогда смогут эти отсталые страны встать на путь такого сокращенного процесса развития. Но зато успех им тогда обеспечен. И это относится не только к России, но и ко всем странам, находящимся на докапиталистической ступени развития» [135, с. 446].

Как душеприказчик Маркса, Энгельс «берет назад» его уклончивые слова о «многообразии путей развития», которые содержались в неотправленном письме Маркса в «Отечественные записки». Вот его последнее заключение о смысле того письма: «Так писал Маркс в 1877 году. В России в те времена было два правительства: правительство царя и правительство тайного исполнительного комитета заговорщиков-террористов. Власть этого второго, тайного правительства возрастала с каждым днем. Свержение царизма казалось близким; революция в России должна была лишить всю европейскую реакцию ее сильнейшего оплота, ее великой резервной армии, и тем самым дать также новый могучий толчок политическому движению Запада, создав для него вдобавок несравненно более благоприятные условия борьбы. Неудивительно, что Маркс в своем письме советует русским не особенно торопиться с прыжком в капитализм.

Революции в России не произошло. Царизм восторжествовал над терроризмом… И в течение 17 лет, которые протекли с той поры, как было написано письмо Маркса, и развитие капитализма и распад крестьянской общины в России шагнули далеко вперед… Оставался только один путь: как можно более быстрый переход к капиталистической промышленности» [135, с. 449-450].

Как известно, русские рабочие и крестьяне этого приговора не приняли. А большевики, здраво рассудив, присоединились в этом вопросе не к Марксу и Энгельсу, а к русским рабочим и крестьянам. Замечательно определил эту позицию А. Грамши в статье 5 января 1918 г. о русской революции. Замечательно, но слишком честно, и потому статья эта до нас в советское время не дошла. Она называлась «Революция против «Капитала».

Грамши пишет: «Это революция против «Капитала» Карла Маркса. «Капитал» Маркса был в России книгой скорее для буржуазии, чем для пролетариата. Он неопровержимо доказывал фатальную необходимость формирования в России буржуазии, наступления эры капитализма и утверждения цивилизации западного типа… Но факты пересилили идеологию. Факты вызвали взрыв, который разнес на куски те схемы, согласно которым история России должна была следовать канонам исторического материализма. Большевики отвергли Маркса. Они доказали делом, своими завоеваниями, что каноны исторического материализма не такие железные, как могло казаться и казалось» [137].  

Примечания:

3

 Эта статья опубликована в 1849 г. в газете «Neue Rheinische Zeitung», главным редактором которой был Маркс, а Энгельс — редактором. Маркс был определенно согласен с принципиальными положениями статьи. Это выразилось во множестве его собственных работ и писем.

31

 Надо отметить, что прямого отношения к конфликту с народниками этот труд Маркса не имеет, что видно из самого его названия — докапиталистические  способы производства. Это название предполагало, что за этими способами производства последует именно капиталистический способ. Народники, напротив, развивали концепцию некапиталистических  типов хозяйства и предвидели революцию, которая позволит миновать  этап капитализма.