(Продолжение. Начало в №№7, 13, 17-19, 21, 23)

Когда прокуратура, расследуя громкие дела, хочет убедить общество в дотошности и глубине своих обвинительных заключений, она непременно подчеркивает, сколь велико количество томов в раскрытых ею уголовных делах. Оглушительные цифры в пятьдесят, семьдесят, девяносто томов сами по себе способны внушить мысль о доказанности преступления. Вот и в деле о покушении на Чубайса – шестьдесят семь томов. Правда, половина из них – протоколы трех предыдущих судебных процессов: два первых были предусмотрительно разогнаны из-за явной склонности присяжных признать подсудимых невиновными, а оправдательный вердикт третьего Верховный Суд отменил. В сухом остатке уголовного дела фигурирует не больше тридцати пяти томов, но и они пугают воображение обывателя гипотетическим количеством обличительных фактов, которые можно в эти тома утрамбовать.

Но на нынешнем заседании наши обывательские иллюзии были беспощадно развеяны: оказывается, в уголовное дело подшивают не только факты и документы, подтверждающие вину подсудимых. Нет! Туда подшивают в том числе и не подтверждающее их вины, а порой, мы убедились, туда вшивают всё, что вшивается. А как иначе следователям нагонять листаж и объем, чтобы восхищать население невиданными достижениями в блистательном раскрытии преступлений.

В деле о покушении на Чубайса защита получила право предъявлять присяжным заседателям доказательства невиновности подсудимых. Начали с оглашения экспертиз, процедуры весьма изнурительной. Несколько часов кряду адвокаты зачитывали дактилоскопические, биологические, почвоведческие, криминалистические экспертные заключения, в которых научные термины калейдоскопически сменяли друг друга, не делаясь оттого более понятными. Но пытливому слушателю, стремящемуся докопаться до истины, было что почерпнуть в выводах экспертов.

Для начала присутствующие прослушали две комплексные криминалистические экспертизы вещдоков, изъятых при обысках у подсудимого Квачкова В.В. В первой исследовалась вся снятая с Квачкова одежда – от куртки до майки и носков. На одежде пытались выявить «следы металлизации и оружейной смазки», а также «следы продуктов выстрелов». Видимо, если бы таковые следы нашли, то это доказывало бы участие Квачкова в обстреле охранников Чубайса. Даже грязь на ботинках тщательно изучили, но припёртая к микроскопу грязь отказалась свидетельствовать, что обвиняемый топтал обочину Митькинского шоссе. Ничего кроме частиц, «похожих на волосы животного», сыщики в вещах Квачкова не отрыли. Однако какое животное – кот, собака, антилопа гну или бенгальский тигр – оставило на одежде Квачкова свои «волосы», экспертиза также не смогла установить. Впрочем, для следствия это уже не представляло интереса, ведь Чубайса травили не собаками. Вторая экспертиза занималась теми же проблемами с вещами, изъятыми из машины Квачкова, – с одеялом, ковриком и тремя фрагментами материи. И пришла к тем же выводам и результатам, что и первая, – никаких подтверждений участия подсудимого в происшествии на Митькинском шоссе.

Третья экспертиза взялась за самого В.В. Квачкова. Ему с рук срезали ногти и ацетоном смыли руки. «Срезы и смывы», а также грязь под ногтями дотошно изучили, и вновь оказалось, что «на ногтях и в подногтевом содержимом следов металлизации, взрывчатых веществ, оружейной смазки не имеется». Квачков из автомата не стрелял - это точно!

Постепенно в судебном зале к происходящему нарастал чисто житейский интерес. Что ещё исхитрится следователь раскопать под ногтями в следующей экспертизе и чьи волосы подберут с заявленных в экспертизе носков.

Особый интерес представляла серия дактилоскопических экспертиз. Отпечатки пальцев снимали чуть ли не со всех предметов на даче Квачкова, в его машине и гараже – на канистре, на обрывках скотча из мусорного ведра, на машинке для создания управляемых минных полей, на бутылках, рюмках и стаканчиках, на взрывпакете и сигнальном патроне, а также на банках, ложках, мусорном ведре из съемной квартиры в Жаворонках... Три вывода сделали эксперты: во-первых, на многих вещах «следов папиллярных узоров рук не обнаружено и не выявлено», во-вторых, «выявленные папиллярные следы узоров рук не пригодны для идентификации», в-третьих, «следы папиллярных узоров рук оставлены не Квачковым, не Яшиным, не Найденовым, не Мироновым, а другими лицами».

Биологическая экспертиза исследовала даже слюну на окурках, подобранных на даче Квачкова и на обочине Митькинского шоссе. Вдруг эта слюна совпадет по своим специфическим показателям со слюной Яшина и Найденова? Квачков и Миронов, к своему счастью, не курят. Процедура добычи «слюнявых данных» была длительной: у подсудимых Яшина и Найденова «взяли кровь, вылили на марлевый тампон, высушили и обозначили как объекты № 1 и № 2». Из этих объектов получили ДНК и принялись сравнивать ДНК со слюной, оставленной на окурках. Ассортимент окурков впечатлял разнообразием: «Ява», «Ява-легкая», «Вок», «Кент-суперлайт», «Палмел», «Винстон-лайт»… И все это найдено на обочине Митькинского шоссе, за исключением «Явы-золотой», «бычок» которой подобрали на даче Квачкова. Напрашивалось два вывода: либо злоумышленники, сидя в засаде на Чубайса, имели в карманах табачный склад, разгоняя утренний сон широким ассортиментом сигарет, либо это проезжающие по Митькинскому шоссе беспечные граждане швыряли свои окурки на обочину, где их подбирали бдительные сыщики. Присутствующие извлекли из экспертизы житейскую мудрость не бросать окурки где попало, чтобы не влипнуть в какое-нибудь происшествие, рядом с которым случайно окажется ваш бычок. Но чем поразила нас длительная, скрупулезная и, понятно, очень дорогая биологическая экспертиза: когда из обслюнявленных окурков изготовили препараты ДНК, то оказалось, что они «не пригодны для идентификации»! То ли курильщики попались не слюнявые, то ли слюни их давно высохли. Спрашивается, зачем было огород городить, ДНК Яшина и Найденова получать, если их даже и сравнить было не с чем?

В следующей экспертизе эксперты-биологи пытались установить, как им предписывало неутомимое в постижении новых знаний следствие: «являются ли объекты, изъятые при осмотре дома Квачкова, волосами, кому они принадлежат и с какой части тела происходят». Для сравнения были взяты образцы волос с «пяти областей головы» подсудимых Квачкова, Найденова и Яшина. И, можете себе представить, установить «являются ли объекты, изъятые при осмотре дома Квачкова, волосами» удалось! Эксперт подтвердил, а без него это сделать никак бы не сумели, что «изъятые при осмотре дома Квачкова объекты являются волосами и происходят с головы». Причем волосы эти имели разную, порой трагическую судьбу: «волос коричневого цвета окраске и завивке не подвергался», «волос светлый подвергался обесцвечиванию, но завивке не подвергался», «волос каштанового цвета являлся отжившим, мертвым, седым». Но вот какая грусть – все эти крашеные и некрашеные, седые и обесцвеченные, мертвые и живые волосы «не происходили» с голов подсудимых!

Потерпев очередную беду с волосами, следствие попыталось реабилитировать себя в другом экспертном исследовании. Оно представило на экспертизу разобранный телефон «Нокия» с целью установить, не является ли телефон «частями взрывного устройства». Защита старательно зачитала разочаровавшие прокуратуру результаты технической экспертизы: «Представленное изделие является составными частями мобильного телефона». И только-то! Какая жалость! Мы уж было подумали, что как раз этим устройством подрывали дома в Москве.

Вершиной криминалистической научной деятельности оказалась комплексная биологическая судебная экспертиза трусов, найденных в ванной комнате съемной квартиры в Жаворонках. Здесь экспертам-биологам предстояло блеснуть всем спектром своих возможностей. Вот о чем их спрашивало следствие: «Имеются ли на трусах биологические следы человека, в том числе запаховые? Какова их групповая принадлежность? Кому они принадлежат?». Представляете масштаб задач, поставленных перед наукой: определить по запаху, кому из подсудимых принадлежат трусы! Высший пилотаж! И ученые-эксперты не ударили в грязь лицом. Тщательно описав трусы (из трикотажного полотна серого цвета, ширина 33 см, максимальная длина 31 см), исследователи установили, что «на представленных на экспертизу трусах кровь, сперма и пахучие следы человека не выявлены». Трусы были выстиранные - вот что обнаружила и тщательно задокументировала комплексная биологическая экспертиза. Последними были представлены экспертизы, касающиеся подсудимого Ивана Миронова. Дактилоскопические исследования не подтвердили его присутствия ни в одном из вменяемых ему мест пребывания – ни на даче Квачкова, ни на съёмной квартире в Жаворонках, ни в машине СААБ Квачкова. Пот и все найденные следователями волосы от него тоже «не происходили». Принадлежит ли его руке знаменитый план боевых действий на кассовом чеке бензозаправочной станции, эксперты-почерковеды определить не смогли.

Как ни изощрялось следствие в поисках следов подсудимых, заставляя экспертов-криминалистов высочайшей квалификации десятки, сотни часов проводить в лабораториях за страшно представить какой дороговизны сложнейшими физико-химическими исследованиями с применением, как звучало на суде, «методов оптической микроскопии, спектрометрии подвижности ионов, хромато-масс-спектрометрии…», чтобы хоть где-то, хоть в чём-то, пусть хоть маленькой ворсинкой-волоском, пусть хоть лёгким пахучим запашком связать подсудимых Квачкова, Яшина, Найдёнова, Миронова с событием на Митькинском шоссе 17 марта 2005 года - всё тщетно. Все экспертизы подтверждают лишь одно, что никакого отношения подсудимые к тем событиям не имеют.

Многочисленность томов уголовного дела не является свидетельством того, что тома битком набиты обличающими преступников фактами. В данном случае они, как выяснилось, состоят из других, оправдательных для подсудимых документов. Но представить, что стоит за этим многорядьем пухлых томов, какая гигантская орда - сотни! - вооруженных современнейшей дорогущей техникой следователей, дознавателей, прокуроров, криминалистов и как долго - годы! – тратит на то, чтобы собирать волосы и окурки, обонять пахучие следы, исследовать чужие трусы, рыться в мусоре, и все ради того, чтобы обслужить шкурные интересы одного лишь «потерпевшего» Чубайса, когда в это время реальные преступники безнаказанно подрывают метро, жилые дома, убивают, убивают, убивают! и их никто не находит – жуть берёт!

Социологическое исследование института присяжных в России, проведенное под руководством заслуженного юриста адвоката Генри Резника, показало, что присяжные заседатели оправдывают подсудимых в среднем в десяти процентах случаев. У профессиональных судей оправдательных приговоров значительно меньше – всего один процент. Дело вовсе не в том, что судьи-профессионалы жестоки, а народные судьи добры. У профессиональных служителей бабушки Фемиды в силу специфичности их трудовой деятельности мир состоит из огромного количества преступников, с которыми они общаются всю жизнь, и горстки порядочных граждан, с которыми лишь изредка сводит судьба. Поэтому в представлении профессионалов подавляющее большинство людей - преступники. На жизненном пути судей народных, именуемых на юридическом языке присяжными заседателями, преступники попадаются крайне редко, присяжных, как и всех нас, в большинстве окружают благонамеренные граждане. Вот почему в представлении присяжных заседателей мир состоит в основном из добропорядочных людей. Жизненные представления о мире диктуют судье-профессионалу не особенно вникать в доказанность преступления, ведь каждый человек, оказавшийся на скамье подсудимых, по его убеждению, обязательно виноват. У присяжного заседателя иная внутренняя установка – совестливого, порядочного человека, ему необходимо разобраться в причастности обвиняемого к данному преступлению, ведь, по его убеждениям, далеко не каждый человек способен на убийство или грабеж.

Недоказанность преступления следствием – вот главный мотив оправдательных приговоров присяжными заседателями в России. Обратите внимание: оправдательных вердиктов у присяжных заседателей не девяносто, не пятьдесят, а всего лишь десять процентов, но и этот совсем небольшой процент весьма беспокоит власть имущих, потому что масса заказных дел, подпадающих под юрисдикцию присяжных заседателей, оказываются под угрозой срыва из-за устремления простых людей, назначенных народными судьями, к справедливости, из-за их сохраненной человечности ставить себя на место незаслуженно обвиненного, наконец, из-за трудности запугать присяжных заседателей или подкупить.

Похоже, однако, что в деле о покушении на Чубайса заказчики процесса успешно решают и эти проблемы. Но начнем по порядку.

Защита просит судью вызвать в суд пятнадцать свидетелей, которые были допрошены на следствии, но почему-то обвинение ими пренебрегло. Выслушав длинный перечень фамилий, среди которых заместитель председателя Правления РАО «ЕЭС России», начальник Службы безопасности Чубайса Платонов, милиционеры, обследовавшие место происшествия по горячим следам, водители-очевидцы взрыва, двигавшиеся в потоке машин по Митькинскому шоссе и другие, судья Пантелеева испросила мнения прокурора и адвокатов Чубайса.

Прокурор, как всегда, блеснул тщательно отточенной логикой. Он потребовал отказать в допросе десяти из пятнадцати свидетелей защиты: «Ряд свидетелей не имеет никакого отношения к фактическим обстоятельствам дела и на месте происшествия не находились. В частности, я прошу, - настаивал прокурор, - отказать в допросе свидетеля начальника Службы безопасности РАО «ЕЭС» Платонова, который не располагает сведениями о фактических обстоятельствах дела. Его сведения о личной безопасности Чубайса к данному делу никакого отношения не имеют. Я также против вызова в суд сотрудников уголовного розыска Голицынского отделения милиции, так как результаты оперативно-розыскных мероприятий, в которых они принимали участие, не являются свидетельством участия или неучастия обвиняемых в преступлении…».

Адвокат Чубайса Шугаев с готовностью поддакнул прокурору, прибавив к его запрещенному списку еще пару фамилий. Создавалось чёткое впечатление, что оба – и прокурор, и адвокат Чубайса - под любым предлогом пытаются скрыть опасных для обвинения свидетелей от глаз и ушей присяжных. Да разве может бывший начальник Службы безопасности РАО «ЕЭС» Платонов со своими сведениями о личной безопасности Чубайса никак «не относиться к делу»? Да разве угрозыск Голицыно, который исследовал на месте происшествия каждую кочку, не годится суду для полного и объективного изучения обстоятельств дела?..

Но судья Пантелеева привычно взяла под козырёк в ответ на распоряжения прокурора и адвоката Чубайса, раболепно отказав в вызове почти всех поименованных ими свидетелей. Конечно же, это беззаконие не позволять защите предъявлять присяжным всех многочисленных свидетелей, показания которых доказывают непричастность подсудимых к происшествию на Митькинском шоссе. Судейско-прокурорскому беззаконию воспротивился адвокат Першин, заявивший отвод судье Пантелеевой.

О! Отвод судьи – это специфически российский судебный ритуал со всеми атрибутами обрядности, ритуал, подобный закликанию шаманом дождя в иссыхающей пустыне, с той лишь разницей, что Бог милостив, изредка, да орошает пустыню живительной влагой, судья же неумолим и не было ещё в истории современного российского правосудия, да и не предвидится такого чуда, чтобы судья сам себя взял, да и отвёл за творимые им вопиющие постоянные многочисленные преступления закона. Привычный и уже обыденный для российских судов, вершимых одним-единственным судьёй, давно уже не избираемым, а назначаемым, а, значит, полностью зависимым от воли и каприза того, кто его назначил, давно уже не имеющим рядом с собой равно сидящим за судейским столом ни одного избираемого народного заседателя, ритуал этот печальный, грустный и смешной начинается с того, что адвокат защиты или подсудимый с обличительным пафосом обреченного зачитывает ходатайство об отводе судьи, приводя в своей трагической речи длиннющий скорбный перечень нарушений, убедительно доказывающий явную заинтересованность судьи в обвинительном исходе процесса. Судья величественно выслушивает отвод самому себе и милостиво разрешает его обсудить. Защита ритуально поддерживает отвод, обвинение, строго следуя церемониалу, его категорически отвергает. Судья объявляет перерыв, чтобы в отдельной комнате и в тишине самому с собой посоветоваться о собственном отводе, как творящему беззаконие в храме Фемиды, и вынести объективное решение. Чуда, разумеется, не случается, да, впрочем, чуда никто и не ждёт - круглых идиотов не наблюдается. Судья отказывает защите в отводе самого себя, и защита с чувством исполненного долга почивает от трудов до следующего повода провести ритуальное закликание судьи.

Впрочем, смысл у адвокатского шаманства все же нашёлся. О нем то ли нечаянно, то ли умышленно проболтался представитель Чубайса, старый друг и задушевное второе «я» главного приватизатора страны Леонид Гозман.

Элегантный, правда, малость запущенный, с выразительной стрижкой Гозман оказался не очень сведущ в ритуальном церемониале отвода судьи и потому неожиданно разоткровенничался, когда судья дежурно спросила его мнение о своем отводе, не очень-то, впрочем, им интересуясь, но Гозман не стерпел выплеснуть до краев переполнявшую его новость: «Ваша Честь, требование Вашего отвода - это защита заранее готовится к опротестованию обвинительного вердикта!».

Психолог по профессии Леонид Гозман рассчитывал, очевидно, посеять панику в стане защиты. Победоносно скосив глаза на подсудимых и с садистским наслаждением почесывая фурункул, Гозман победоносно лучезарно лыбился, но вместо истерики адвокатов защиты слуха его достиг раздраженный, подобный бормотанью индейского петуха, невнятный говор прокурора, озабоченного неуместностью заявления. В среде же защитников и подсудимых повисла изумленная тишина. Откровенность Гозмана была оглушительной. Судебный зал пребывал в оцепенении. Получается, что представитель потерпевшего Чубайса, его лучший друг, наперсник и держатель секретов Леонид Гозман заранее знает, что вердикт будет обвинительным!? Откуда!? Почему он так уверен, что открыто публично козыряет этим? Переговорили с присяжными заседателями? И так «проговорили», что Гозман заранее уверен в обвинительном исходе вердикта: запугали? подкупили?..

Судья пригласила в зал заседаний присяжных заседателей. Ошарашенные откровенностью Гозмана присутствующие в зале пристально всматривались в лица входящих, но лица присяжных по-прежнему дышали непроницаемой независимостью. Дай-то Бог!

Из пятерых вызванных накануне повесткой свидетелей в суд явился лишь один - водитель «Газели» Олег Нечаев, ехавший 17 марта 2005 года в потоке машин по Митькинскому шоссе. Худой, среднего роста тридцатилетний парень заранее извинился: «За давностью могу что-то забыть».

Адвокат Котеночкина попросила его рассказать о виденном пять лет назад.

Нечаев: «Мы ехали по направлению к Москве со скоростью примерно 60 километров в час. Поток автомашин был довольно плотный. Нас обогнал правительственный БМВ и где-то через короткое время мы услышали хлопок, взметнулся столб снега, вся полоса автомашин стала останавливаться. Все они вскоре развернулись и уехали, а моя «Газель» и еще «Ниссан», который со мной столкнулся, остались. Тут мы увидели на дороге черную автомашину, за которой прятался человек. Это продолжалось минут пятнадцать, Потом этот автомобиль уехал. А мы оформляли аварию и были там часов до шести вечера».

Котеночкина: «Как Вы определили, что это был взрыв, а не что-то другое?»

Нечаев: «Был хлопок, потом столб снега и дыма, где-то пониже деревьев».

Котеночкина: «Какие еще машины стояли на дороге?»

Нечаев помнит «Жигули» братьев Вербицких: «Две отечественные машины».

Адвокат подсудимого Квачкова Першин: «Вы слышали какую-либо стрельбу?»

Нечаев: «Нет».

Першин: «Людей в маскхалатах с автоматами видели?»

Нечаев: «Нет».

Першин: «На месте происшествия лес был густой или редкий? На сколько метров он просматривался?»

Нечаев: «Лес был достаточно редкий, он просматривался метров на тридцать-пятьдесят».

Заёрзало обвинение, свидетельство для них не из приятных. Видимость в редколесье на тридцать-пятьдесят метров никак не позволяла большой группе злоумышленников укрыться и раствориться в лесу.

Прокурор: «Какие автомашины остались стоять впереди Вас?»

Нечаев вспомнил для суда абсолютно новое и неожиданное: «Маршрутка» там была, потом уехала в обратную сторону».

Понятно, что маршрутное такси в утреннее время конечно же битком набито народом, да и сам водитель «маршрутки», ехавший впереди Нечаева, явно важный, много увидевший свидетель, тогда почему ни водителя, ни его пассажиров-очевидцев случившегося в уголовном деле не оказалось? «Маршрутку» отпустили с миром, да и всей колонне автомашин позволили уехать, никого не допросив на месте происшествия. И только «Газель» Нечаева, попав в ДТП, случайно вынудила своего хозяина стать свидетелем происшествия. Чему обвинение, как бросалось в глаза на суде, было не очень радо.

Прокурор: «Эпицентр взрыва от Вас где находился?»

Нечаев: «Ориентировочно там, где стоял черный автомобиль. Меньше, чем в ста метрах от меня».

Еще одна новость: эпицентр взрыва возле машины Мицубиси! Так почему же взрывотехническая экспертиза ее не приняла в расчет? Из-за ничтожности повреждений?..

Прокурор понимает, что спросил неудачно, пытается переключить внимание на другой факт: «Мужчина за автомобилем что делал, когда прятался?».

Нечаев простодушно: «Он по мобильнику разговаривал».

Картинка покушения рисовалась комичной: сидит себе человек за машиной, вроде от обстрела прячется, и калякает как ни в чём не бывало по мобильному телефону. Телефонный разговор его, похоже, был не секундный, коль успел накрепко отложиться в памяти несколько раз кидавшего в сторону черной машины взгляды свидетеля Нечаева.

Прокурор: «То, что случилось, как-либо отразилось на Вашем моральном самочувствии?»

Нечаев возмущенно вскидывается: «Конечно! До шести вечера мы находились там без еды и сигарет!».

Прокурор вовсе не это имел в виду, поэтому формулирует вопрос заново: «А потом, когда Вы обо всем узнали что случилось, Вы испытали удовольствие?».

Нечаев озадаченно уставился на прокурора, подозревая какой-то подвох, на всякий случай, чтобы не записали в сообщники, замотал головой: «Не-е-т».

Вопрос и в самом деле вышел у прокурора двусмысленный. Ведь удовольствие можно было получить как от чудесного спасения Чубайса, так и от дерзкой попытки его проучить. Впрочем, спроси прокурор иначе, вышла бы та же двусмысленность: неудовольствие - от трепета за жизнь главного энергетика России или от неудачи косоруких налетчиков?..

Адвокат подсудимого Миронова Чепурная: «Вы определили, что Вас обогнала машина правительственная. Вы видели эту машину потом?».

Нечаев успевает ответить: «Нет».

Но судья не позволяет внести его ответ в протокол, безапелляционно заявляя: «Я снимаю вопрос как наводящий».

Вопрос действительно наводит кое на какие мысли, напоминая о том, что БМВ Чубайса подобно ласточке унесся с места происшествия, практически не оставив следа в памяти очевидца.

Адвокат Котеночкина спрашивает свидетеля: «После 17 марта Вы проезжали по Митькинскому шоссе?».

Нечаев кивает: «Я проезжал специально, чтобы посмотреть на это место. Мне сказали, что там была какая-то ямка или воронка».

Котеночкина: «И вы видели ямку?»

Нечаев: «Ее не было. Только у одного-двух деревьев была кора ободрана, и все».

Неказистым выглядело со слов свидетеля Нечаева это покушение, бутафорским, похожим на типовые учения, которые время от времени проводит Служба безопасности богатой корпорации, чтобы оправдать свои непомерные аппетиты в поглощении денежных средств.

Защита просит огласить показания Нечаева прямо в день покушения 17 марта, данные следствию по горячим следам на дороге. От этих показаний веет все той же бутафорией. Тогда Нечаев свидетельствовал, что видел на дороге у машины Мицубиси двух мужчин, один из которых разговаривал по телефону, а второй побежал в лес и оттуда не вернулся. В лесу после этого свидетель увидел вспышку и услышал характерный треск, как будто «замкнуло провода».

Понятно, почему такого свидетеля, непосредственного очевидца происшествия, обвинение не захотело видеть в суде, неправильный он какой-то: не описывал своих моральных мук, страданий жены и друзей по поводу нахождения родного им человека почти в эпицентре взрыва, не видел обстрела, не слышал свиста пуль, и вспышку с характерным треском на высоковольтной линии зафиксировал не в момент взрыва, а много позже, когда к тому месту побежал человек из охраны Чубайса. И еще подметил свидетель, что в зимнем редколесье на обочине Митькинского шоссе никак не спрятаться диверсионной группе числом не менее шести человек.

Ещё один неудобный для обвинения свидетель. Но что поделаешь! Перефразируя крылатое сталинское выражение, других свидетелей в этом деле у прокуратуры нет.

Вот ведь как случается в нашей полной бурь жизни: ложится человек ввечеру почивать свободным и счастливым, а утром встает с постели обвиняемым. И если рядом с ним не оказалось ни одной живой души, которая могла бы удостоверить мирный сон бедняги, то дело пропащее: нет у несчастного алиби. Алиби – сегодня самое дорогое в жизни, дороже квартиры, машины, дачи и счета в банке, ведь все приобретения эти не будут стоить и ломаного гроша, если обладатель лишится главного – свободы. Так что без алиби век свободы не видать – это уж точно.

В деле о покушении на Чубайса подсудимый Яшин предъявил для допроса перед присяжными заседателями свидетеля своего алиби – Ефремова Александра Николаевича.

Приставы бережливо ввели в зал парализованного пожилого человека, правая рука у него болталась плетью, правая нога еле двигалась. Свидетель Ефремов с трудом прибился к трибуне, чувствовалось, что каждое движение ему даётся с трудом. С тем же усилием Ефремов говорил: «Я знаю Яшина Роберта Петровича с конца девяностых. Я являлся журналистом и писателем, главным редактором журнала «Радонеж», он вел в нашем журнале военную тематику. Мы встречались на работе, потом он и домой ко мне заглядывал. Особенно, когда в 2002-м умерла жена и меня парализовало».

Адвокат Яшина Закалюжный спросил свидетеля о событиях 17 марта 2005 года.

Ефремов: «Яшин прибыл ко мне накануне дня, когда было совершено покушение. Это я потом, по телевизору, утром узнал, что были эти события. Мы поговорили, выпили, он у меня ночевал, часов в 12 дня ушел».

Закалюжный: «В 9-10 часов утра Яшин еще с Вами находился?»

Ефремов: «Да. Потом разбежались: он - на метро, я - в магазин».

Закалюжный: «Яшин ездил когда-либо в Чечню?»

Ефремов медленно кивает: «Да, ездил. Привозил материалы для журнала».

Закалюжный с сочувствием к больному: «Какими документами он пользовался для поездки? У него было журналистское удостоверение?»

Ефремов с трудом выговаривает: «Было, на имя Степанова».

Закалюжный: «Вы получали от Яшина фотоматериалы для журнала?»

Ефремов: «Да».

Адвокат Першин: «С какой целью выписываются журналистские удостоверения на псевдоним?»

Ефремов: «Это часто бывает, когда специалисту нельзя засвечиваться в том, что он работает как журналист».

Защита, жалея инвалида, отступает с вопросами, и в допрос тут же напористо вклинивается прокурор с заготовленной скептической усмешкой, которая должна означать обезоруживающее «не верю! ничему не верю!»: «В какой роли Яшин работал в Вашем журнале?».

Ефремов объясняет роль военного консультанта в журнале: «Он участник войны в Афганистане, военный человек. Я его и привел для освещения реального положения в армии».

Прокурор начинает потихоньку расставлять силки для ослабленного здоровьем свидетеля: «Контракт у Вас с ним был?».

Ефремов простодушно: «Нет, контракта не было. У нас такого не бывает. Приходите, приносите материал, если подходит – будет опубликован».

Прокурор с хитрецой: «У Яшина было журналистское образование?»

Ефремов с нарастающим усилием выговаривает: «Вот этого я не знаю».

Прокурор: «У Вас был журналистский псевдоним и удостоверение на вымышленную фамилию?»

Ефремов: «Псевдоним был – Сашин. Удостоверения не было, ведь я главный редактор журнала».

Прокурор: «Вы удостоверение Яшина видели?»

Ефремов: «В редакции он доставал какие-то бумаги. И я эти корочки видел».

Прокурор затевает игру с памятью больного старика: «Назовите дату, когда Вы с Яшиным находились дома?».

Ефремов: «Не могу сказать точно. Просто я сидел с ним, а потом узнал, что в это время было покушение».

Прокурор переворачивает вопрос с ног на голову: «А когда произошло покушение на Чубайса?».

Ефремов: «Вот не знаю абсолютно».

Прокурор ищет где бы зацепить свидетеля на противоречии: «А до того дня Яшин оставался у Вас ночевать?».

Ефремов уже порядком устал, бормочет с трудом: «Бывало. Приходил помочь, приносил что-то. Бытовые вопросы решал, меня ведь парализовало».

Прокурор безжалостно: «Когда в тот день Вас посещал Яшин, кто его еще видел?»

Ефремов в изнеможении: «Никто. Дети спали у себя в комнате».

Прокурор не отпускает его из цепких когтей допроса: «Можете уточнить время, когда к Вам Яшин приехал?».

Ефремов: «Вечером уже. Часа в 22».

Прокурор: «Утром его кто-нибудь видел?».

Ефремов тяжко вздыхает: «Думаю, нет. Дети в школу ушли».

Прокурор ядовито: «Когда же Яшин проснулся?».

Ефремов, приподняв здоровое плечо: «Может, часов в девять».

Прокурор буквально въедается в больного: «В котором часу Вы репортаж по телевизору видели?».

Ефремов вяло отбивается: «Часов в 11-12».

Прокурор не отстает: «Яшин у Вас дома был или уже ушел?»

Ефремов почти на издыхании: «Точно не помню».

Прокурор: «Вы с Яшиным после этого еще встречались?»

Ефремов: «Нет, до ареста не встречались».

Эстафету допроса тут же подхватывает молоденькая подручная прокурора Колоскова, в голосе которой скептицизм вибрирует мелодичными, но жестокими нотами: «Для чего к Вам Яшин в тот день приходил?».

Ефремов бесхитростно: «Он достал деньги для журнала».

Колоскова испытующе: «Вы воспользовались этими деньгами?»

Ефремов: «Да, они пошли на выпуск журнала к Дню Победы – это было пять или семь тысяч рублей».

Колоскова ускоряет темп допроса: «Яшин в тот вечер много выпил?»

У Ефремова впервые на лице что-то вроде улыбки: «Да как Вам сказать – по граммам или в каком состоянии он был? Нормально выпил».

Колоскова не сбавляет темпа: «Яшин всегда носил бороду?»

Хорошо заметно, что Ефремову невмочь уже стоять у трибуны: «Нет, не всегда. Тогда у меня он был без бороды».

Колоскова: «В тот вечер он почему остался ночевать?»

Ефремов: «Поздно было и нетрезв. Метро уже не ходило».

Экзекуцию допроса продолжил Шугаев: «Что-то непонятное. Вы сказали, что выпили бутылку коньяка, почему же тогда Яшин был так пьян? Он что, падал у Вас на глазах? Он что, не мог добраться домой?».

Ефремов помолчал, не без уважения оценивая тучную комплекцию чубайсовского адвоката, которого и две бутылки не свалят с ног. С Яшиным по количеству алкоголя на килограмм веса не сравнить: «Видимо, не мог».

Шугаев, как опытный допросчик, резко меняет тему, чтобы застать свидетеля врасплох: «В чем Яшин был одет?».

Ефремов даже пытается усмехнуться: «Я не помню во что я был одет».

Шугаев: «Яшин состоял в каких-либо экстремистских организациях?»

Ефремов озадаченно: «Не знаю».

Шугаев: «Как Яшин относился к лицам других национальностей, например, к евреям?»

Ефремов таращит глаза: «Не знаю».

Шугаев: «А к Чубайсу он как относился?»

Ефремов: «Никак не относился, мы это не обсуждали».

Интересно, если бы Ефремов признался Шугаеву, что Яшин очень уважал Чубайса, может даже любил его, привело бы это подсудимого по просьбе адвоката Шугаева к оправдательному вердикту? А если бы свидетель убедил Шугаева, что Яшин терпеть не мог Чубайса, это мнение стало бы для подсудимого роковым?

Шугаев: «Почему Вы, обладатель такой важной информации, не явились к следователю и не рассказали обо всем?»

Ефремов беспомощно двинул ногой: «Я и хожу-то лишь по квартире да вокруг дома».

Адвокат Чубайса Коток поспешил выступить заботником о здоровье свидетеля, как добрый следователь после злого: «Вы были в таком тяжелом состоянии, и это позволило-таки выпивать Вам с Яшиным?».

Ефремов кивнул: «Мне врачи разрешили по 70 грамм во второй половине дня».

Стало понятным, почему Яшин не смог в тот вечер добраться до дома. Принял без малого поллитра коньяка, принял на свое счастье, иначе ночевал бы у себя дома и не было бы у него никакого алиби, ведь жены обвиняемых, как свидетели, прокурорами и судьями вообще в расчёт не берутся.

Промучив разбитого инсультом беднягу битых два часа, обвинение потребовало огласить показания свидетеля, данные им на суде два года назад. Пошёл третий час пытки.

В оглашенных показаниях, по сравнению с только что услышанным, новым оказалось лишь одно: живая жена Ефремова. Прокурор не замедлил уличить: «Вы говорили прежде, что Вашей жены не было дома, что она ушла. Теперь говорите, что она умерла».

Ефремов растерялся, губы его жалко задергались, подбородок задрожал, он едва сдерживал рыдание: «Да как же так! Жена у меня умерла в 2002-м году. Кто ж такое записал, что я с женой и жена куда-то ушла. Куда ушла?! Ведь навсегда ушла! Да как же это так!».

Ясно представилось, как пишутся протоколы судебных заседаний, сокращая важные места, передергивая ключевые фразы, чтобы потом такие вот «обрезанные» протоколы решали судьбу подсудимых.

Едва живого инвалида приставы сопроводили до дверей. Зал с облегчением вздохнул, в течение всего допроса не покидало ощущение, что человека доканывают прямо на наших глазах.

Освободившееся свидетельское место занял Александр Сергеевич Чубаров, сослуживец подсудимого Квачкова. В военной форме генерала, подтянутый и строгий.

Начал допрос адвокат Квачкова Першин: «Вы были 17 марта 2005 года на месте происшествия?»

Чубаров уточняет: «Я был там не 17-го, а 18-го марта».

Першин: «Правильно ли было выбрано место засады с точки зрения военной науки?»

Судья тут же включает изрядно поднадоевшую заезженную ею пластинку: «Вопрос снимается, так как не относится к фактическим обстоятельствам дела».

Першин: «Вы видели воронку?»

Чубаров: «Видел. Это не воронка, это выщербина глубиной в две-три ладошки. Она находилась в стороне от полотна дороги в канаве. За откосом три сосны, на которых были повреждения раздробленным грунтом».

Першин: «Правильно ли было установлено взрывное устройство?»

Чубаров категорически: «Нет. Об этом не может быть и речи».

Выслушав ответ, судья не пускает его в протокол: «Я вопрос снимаю, так как он не относится к фактическим обстоятельствам дела. Мы мнения людей о происшествии не выясняем».

Першин: «Как давно Вы знакомы с Квачковым?»

Чубаров: «С 1971 года».

Першин: «Способен ли Квачков поразить цель из стрелкового оружия на расстоянии 25 метров?»

Чубаров: «С расстояния 25 метров цель способен поразить любой солдат спецназа второго года службы».

Першин: «Каковы были навыки Квачкова в разработке спецопераций?»

Чубаров: «Он был инструктором по минно-подрывному делу».

Першин неожиданно задает генералу излюбленный вопрос обвинения: «Квачков высказывал экстремистские взгляды?».

Чубаров даже не задумавшись: «Не слышал от него ни в какой трактовке».

Першин: «Он высказывался в отношении Чубайса?»

Чубаров уверенно: «Нет».

Першин спрашивает генерала спецназа: «Как Вы определяете мощность взрыва на основании воронки?».

Прокурор вдруг громко протестует: «Ваша честь, Чубаров не обладает специальными познаниями!».

Судья послушно снимает вопрос, хотя генерал Чубаров - выпускник академического разведфакультета, за плечами которого громадный опыт диверсионной работы, - как раз и обладает глубокими специальными познаниями во взрывном деле.

Першин: «18 марта на месте взрыва Вы видели какие-либо болты, гайки, шарики?»

Чубаров убежденно: «Нет, не видел».

Прокурор: «Вы - действующий офицер?»

Чубаров: «С 2004 года в отставке».

Прокурор уточняет: «Имеете ли Вы отношение к войскам специального назначения и к войскам, занимающимся подрывным делом?».

Чубаров: «Да, я проходил службу в частях спецназа. Окончил Академию, разведывательный факультет».

Прокурор: «В какой период времени Квачков проходил службу в Таджикистане?»

Чубаров: «Он не проходил там службу. Он был откомандирован в Таджикистан в 1992-1993 годах».

Прокурор: «После службы Квачков не утратил своих профессиональных навыков?».

Чубаров философски: «Думаю, что всё потихоньку утрачивается».

Прокурор: «18 марта 2005 года в честь чего Вы на месте происшествия оказались?»

Чубаров: «Мне позвонили с телевидения, с НТВ, попросили прокомментировать происшествие на месте, прислали машину. Я там все внимательно осмотрел, схему нарисовал, в общем, выступал как эксперт».

Прокурор: «В лес входили?»

Чубаров обстоятельно: «Да. Метров сто по снегу этому протопал, нашел тропу, по которой трактор вывозил несколько бревен, но места стрельбы не нашел».

Прокурор: «Вы обладаете навыками организации засад?».

Чубаров: «Да, обладаю».

Прокурор: «Вам приходилось уничтожать движущиеся объекты?»

Чубаров чуть помедлив: «Мы их уничтожали другим способом».

Прокурор не стал дальше испытывать судьбу, но не успел посоветовать не делать это другим, в допрос уже бесцеремонно встрял, как всовываются в захлопывающуюся дверь, адвокат Чубайса Шугаев: «18 марта 2005 года Вы были на месте происшествия в трезвом состоянии?».

Чубаров с генеральской высоты обозрел высунувшегося хамовитого адвоката: «Да».

Шугаев попытался в отместку уесть генерала: «Как Вы объясните в таком случае (в случае трезвости? – Л К.), что взрывом был перебит стальной трос линии электропередачи на высоте нескольких метров?»

Чубаров невозмутимо, но категорично: «Я не представляю себе подобной ситуации».

Шугаев замурлыкал любимый им мотивчик: «Состоял ли Квачков в каких-либо националистических или экстремистских организациях?»

Чубаров: «Мне это не известно».

Шугаев: «Все засады, которые Вы организовывали, заканчивались успешно?»

Чубаров пристально смотрит на него и мягко-мягко, добродушно, чуть усмехнувшись в пышные усы: «Как правило».

Шугаев спешно ретируется на болезненно застонавший под ним стул.

Судья подбирает вожжи допроса в свои руки: «После увольнения из армии Квачков не привлекался к организации спецопераций?».

Чубаров: «Привлекался. Полковник Квачков организовывал специальные действия по обнаружению бандформирований. Это он рекомендовал спецминирование, в ходе которого Басаев потерял ногу».

Адвокат Першин: «Каков был тротиловый эквивалент взорванного вещества?»

Чубаров: «В пределах 350-500 граммов тротила. Две стандартные тротиловые шашки».

Першин: «Для успешного действия где должно было быть установлено взрывное устройство?»

Генерал-свидетель начал было: «Под полотном дороги…», да только профессиональное спецназовское берёт верх и командирский его гулкий голос ударил по залу колоколом: «Да не нужно было там ничего подрывать! Из гранатометов надо бить!».

Першин продолжает получать инструкции: «Нужен ли аккумулятор для подрыва?»

Чубаров брезгливо отмахивается от аккумулятора: «Да не нужен!».

Першин подходит к наиважнейшему в деле: «Вы видели автомобиль Чубайса?»

Генерал признает: «По телевизору показали капот».

Першин просит объяснить: «Что это за повреждения?»

Чубаров убеждённо: «Если машина в движении, такую ровную строчку пробить невозможно».

Судья, заслушавшаяся было консультаций бывалого военспеца, спохватывается и снимает вопрос: «Предположения доказательствами в суде не признаются».

Подсудимый Миронов: «Мог ли человек без специальной подготовки участвовать в спецоперации?».

Вопрос снимается.

Миронов настойчив: «Сколько времени занимает огневая подготовка участника спецоперации?»

Чубаров чётко: «Огневая подготовка занимает четверть времени боевой подготовки офицера и солдата».

Миронов развивает тему: «Не специалист может участвовать в таких акциях?»

Судья моментально снимает вопрос. Генерал успевает лишь отрицательно мотнуть головой.

Прокурор уточняет услышанное: «Как и при каких обстоятельствах Квачков привлекался к разработке операций в Чечне?»

Чубаров: «Это решение начальника Генерального штаба».

Шугаев ядовито: «В экспертизе воронка диаметром в несколько метров и мощность взрыва от 3,5 до 11 килограммов тротила. Почему Вы даете здесь другие данные?».

Чубаров уверенно гудит: «11 килограммов тротила – это и полотну дороги мало бы не показалось. Я знаю, какие ямы это дело оставляет».

Шугаев шуршит: «Есть разные методики, которые определяют силу взрыва или действие ударной волны. Вы какой пользовались?»

Чубаров учит адвоката своему ремеслу: «У нас такая методика: рельс – это двухсотграммовая шашка. Локомотив – другой объем, гораздо больший. Есть стандартные решения, по которым специалист ставит заряд дальний, а все остальное после подрыва сметают гранатометами». Он выразительно смотрит на защитника Чубайса, видимо, сравнивая его с локомотивом.

Шугаев продолжает суетливо шуршать бумагами: «У нас есть экспертиза, где баротравма определяется в радиусе 60 метров. У вас какие методики?».

Чубаров, как учитель, спокойно и весомо: «По своим воспоминаниям оцениваю. Я этих зарядов сотни взорвал».

Шугаев мгновенно, как слон в мышку, перевоплощается в старательного ученика: «Мелкодисперсный алюминий – это серьезное взрывчатое вещество?».

Чубаров морщится: «Это вещество берется, чтобы создать серьезный очаг пожара. Не думаю, чтобы там это было нужно».

У подсудимого Найденова профессиональные вопросы: «Мина КЗД-10 – кумулятивный заряд?».

Чубаров: «Да».

Найденов: «Позволяли ли условия местности пользоваться подобным зарядом?»

Чубаров: «Я бы вообще не стал делать там засаду. На прямом скоростном участке делать засаду нецелесообразно».

Судья как опомнилась. Увлекшись экспертными оценками генерала, она упустила из виду опасность задаваемых вопросов. Вопрос, разумеется, снимает.

Найденов: «Как Вы думаете, если бы там было сто лежаков, а не шесть-семь, означало бы, что на этом месте работала рота?»

Судья вновь снимает вопрос и напряжённо слушает следующий.

Найденов: «Выложенный на лежаке магазин с патронами мог означать отвлекающий маневр для поиска автомата?»

Судья вновь не позволяет генералу ответить.

Найденов: «Как Вы можете объяснить, что при данной частоте леса в деревьях не оказалось ни одного пулевого отверстия?»

Судья и здесь не захотела слушать ответ генерала, а задала свой вопрос: «Известно ли Вам, где находится сын Квачкова и почему он не изъявил желания дать показания по делу?»

Чубаров: «Не могу сказать».

Подсудимый Миронов поддержал судью: «Он живой или неживой – не знаете?»

Чубаров вздыхает: «Мне это неизвестно».

Последний вопрос, который принадлежал подсудимому Миронову, «Как Вы можете оценить: это диверсионная операция или имитация покушения?» судья торжественно сняла, видимо, заранее предугадав ответ опытного боевого генерала.

Любовь КРАСНОКУТСКАЯ

Информагентство СЛАВИА