Объективности ради следует признать, что если вождь твиттерюгенда и сделал что-то разумное, то это переименование милиции в полицию. Я писал, что не могу согласиться с этим («СИ», №10, 2011 г.), и писал это в память той милиции, которой быстро не стало после 1991 года. Давайте вспомним о ней, о милиции СССР: я вспомню свои эпизоды из жизни (которые не раз уже вспоминал), а у вас будут поводы вспомнить свои эпизоды.

Начну с пары общих слов о советской милиции. Милиционеры служили всему народу, а не деньгам или начальству, и даже по их внешнему виду это было сразу заметно. К примеру, увидеть милиционера даже с оружием самозащиты – с пистолетом было очень трудно, поскольку, даже патрулируя, они были безоружны, редко кто-то один из патруля мог иметь пистолет. Они служили народу, и эта служба их и защищала – при появлении милиционера все безобразия прекращались и милиция занималась разбором происшествия и составлением протокола. А милиционера с оружием нападения – с дубинкой – мы не могли себе представить даже в страшном сне. Мы же не на Западе – это там люди скоты и позволяют себя бить. А мы свободные советские люди – кто посмел бы нас бить?! Что интересно, в 1966 году, одновременно с выходом Указа об усилении борьбы с хулиганством, дубинки были поставлены на вооружение милиции и, тем не менее, я никогда их не видел у советского милиционера.

С другой стороны, в городах периферии чтобы увидеть милиционера, надо было постараться. Разве что на праздники, когда у них появлялся повод надеть парадную форму, да изредка под вечерок, когда по улицам медленно ехал милицейский УАЗ, – патрулировал, однако.

В далёком 1973 году я начал работать на Ермаковском заводе ферросплавов (Казахская ССР, Павлодарская область, город Ермак) помощником мастера в цехе №4, и на этой должности делать мне было особо нечего. Был я на побегушках при мастере Г.И. Енине и начальнике смены А.Б. Хегае. И вот как-то перед концом смены, как обычно, мастер Енин обходил печи и в зоне обслуживания какой-то печи увидел мусор. Гарик вернулся в комнату начальников смен и поручил мне послать конкретных плавильщиков этой печи убрать этот мусор. Мелькнул вопрос: он проходил мимо плавильщиков, когда осматривал печь, почему сам не дал им задание? Почему не дал его бригадиру печи? Но в том далёком 1973 году меня это не смутило, я бодро пошёл на печь, разыскал тех, чьи фамилии назвал Гарик, и распорядился убрать мусор. Указанные лица развалились на лавочке, один из них презрительно рассмотрел меня и послал на х… Однако у меня в смене было не так много заданий, чтобы я их не исполнял. Не помню подробностей, как я это сделал и что им сказал, но я поднял этих бичей с лавочки и заставил взять лопаты. При этом один из них молча и угрожающе посмотрел на меня. У меня в душе от этого взгляда закралось некое тревожное чувство, но сукин сын не предлагал мне того, что за таким взглядом должно было последовать, - выйти и разобраться один на один.

Мы работали смены «с утра», предсменное собрание было в половине восьмого. Чтобы успеть позавтракать в столовой, нужно было встать в шесть, и я лёг спать ещё до полуночи. В общаге, в нашей комнате, соседей ещё не было, и я дверь не закрывал на ключ, чтобы они, вернувшись, меня не будили (да мы её редко и закрывали). Я уже спал лицом к стене, когда в комнату зашли три урода, один из них перевернул меня за плечо на спину и спросил: «Ты Юрка Мухин?» Я спросонья решил, что меня зачем-то разыскивают по работе и, ещё не проснувшись, подтвердил. За этим последовал удар кулаком сверху по лицу, в принципе он был не очень сильный, но для меня неудачный – сукин сын бил правой, моя голова была приподнята подушкой, и удар пришёлся как бы от моего лба вниз. В результате была не просто разбита губа, что, в общем-то, чепуховое повреждение, а нижняя губа была распорота изнутри зубом почти до кожи. Соответственно потерял много крови, что, надо думать, смутило и этих уродов. Они быстро оттарабанили, что если я ещё раз попробую на работе командовать, то они меня зароют, и ушли. Между прочим, того сукиного сына, которому я днём давал задание, среди них не было, и бил меня не он.

Я сначала склонился с кровати, чтобы кровь лилась не на простыни, а на пол. Затем встал и начал думать, что делать. Для начала надо было умыться, комната для умывания находилась в конце коридора, я надел брюки и обулся, но очки надевать не стал, так как всё равно их надо было снимать при умывании. Вышел в коридор, и тут случилось недоразумение – на меня налетел с кулаками какой-то пьяненький мужик в майке и босиком. Я за давностью лет уже забыл, что он тогда решил, но я-то подумал, что это один из тех, поэтому мы какое-то время молотили друг друга кулаками, пока на нём не повисла жена, а меня не оттеснили от него соседи из других комнат с криками: «Да вы же свои!». Мужик был пьяненький, а я трезвый и злой, поэтому умываться нам пришлось идти вместе.

Умылись, я надел рубашку и очки, и тут соседи по общаге мне объяснили, что били меня «местные», т.е. хулиганствующая группировка из молодёжи, родившейся в Ермаке. По этой причине они были сплочены, а жители общаги разобщены временностью своего пристанища, посему, как оказалось, местные запугали тут всех и творили в общаге что хотели. Мне объяснили, что я удостоился чести – среди тех троих был сам главарь, как мне сказали, сын начальника городской милиции, а поэтому абсолютно безнаказанный. Такие группировки в то время были в каждом городском районе СССР и в каждом селе. Они и близко не походили на нынешние бандгруппировки, и максимальное по тяжести преступление, на которое они обычно шли, – хулиганство. Правда, в драках иногда были и убитые, но в целом это были компании молодых людей, не собиравшихся становиться преступниками. Тем не менее, неприятности, как видите, доставляли и они.

Итак, эта ночка у меня началась нескучно. Я спустился на первый этаж общаги к телефону, находившемуся у вахтёрши, и вызвал милицию. Тут же со второго (женского) этажа спустились и эти уроды со смешками: «Звони, звони!» Вахтёрша, которая не имела права их пропускать в общежитие, была явно ими запугана, они развалились тут же на стульях, и по их мордам было видно, что они действительно ни в малой степени не беспокоятся по поводу приезда милиции. Подъехал патруль, зашли два милиционера, и тут, откуда ни возьмись, из самой общаги выскакивает ещё один урод в трико, майке и в милицейской фуражке, и отсылает патруль с уверениями, что он сам во всём разберётся.

Поднимаемся на четвёртый этаж ко мне в комнату – эти трое ублюдков и мент. Мент требует от меня написать, что произошло, а мне накануне родители прислали посылку с яблоками, так вот эти уроды расхватали яблоки, стоят вокруг меня, чавкают и пересмеиваются с ментом. Мент забрал мною написанное, сказал, что милиция во всём разберётся и наконец ушёл вместе с посмеивающимися уродами. Информация о том, что главарь этой шоблы сын начальника милиции, находила своё подтверждение.

Надо было заняться и губой, я чувствовал языком, что губа распорота сантиметра на 4 и так просто не заживёт. Но я проходил медкомиссию при поступлении на завод и уже знал, где расположена городская больница, поэтому потопал туда. В приёмном покое сидели две девчушки, они меня осмотрели и вызвали дежурного хирурга – это тоже оказалась девчушка, но чуть постарше. У них на лицах долго была нерешительность, но, наконец, консилиум эскулапов решил, что губу нужно всё же зашить. Вкололи мне новокаин и приступили. Штопали они меня довольно долго и навязали такие узлы, что опухоль шрама на губе у меня, если присмотреться, и сейчас видна, а в те годы не было случая, чтобы я познакомился с врачом и чтобы он, выбрав время, не отозвал меня в сторону и не поинтересовался – не рак ли это? Но что поделать – город был молодой, все мы были молоды и неопытны, у меня на этих девчушек никогда обиды не было. (Единственное, я с такой губой надолго разучился свистеть, и чёртов Гарик Енин меня вечно при встречах подначивал: «А ну свистни!». Но, с другой стороны, как говорится в редко используемой ныне присказке: «Для мужчин всего дороже шрам на роже!» Девчушки мне его обеспечили.)

Утром я приехал на работу с большим опозданием и с вопросом, прежде все-го, к Гарику и Лё-ше: «Это что же тут такое, мать вашу, творится?!» Хегай тут же по-звонил Влади-миру Павловичу Березко, начальнику цеха, и Гарик меня к нему по-вёл. Березко выс-лушал, помрачнел и позвонил В.Н. Пасюкову, ис-полнявшему обязанности главного инженера. Владимир Николаевич тут же вызвал меня к себе, выслушал, помрачнел, позвонил начальнику милиции, мы сели в машину главного инженера и поехали в город. Поднялись на второй этаж милиции в кабинет начальника, тот нас ждал. Вместе с ним был и худой седой майор, казах – начальник уголовного розыска. Я снова рассказал всю историю в подробностях, хотя, надо сказать, моя губа не располагала к красноречию. Помрачнели менты. Начальник милиции, когда я сказал, что, по мнению народа, главарь шайки – его сын, запротестовал, что у него вообще нет сыновей, и было видно, что офицеры милиции догадываются, что будет делать Пасюков (а говорил главный инженер завода с ментами очень зло), если они не примут меры. Начальник милиции тут же скомандовал майору, чтобы эти сволочи немедленно сидели в КПЗ. Пасюков поехал на завод, а майор завёл меня в комнату оперов, в ней было несколько столов, за которыми сидели два молодых опера – казах и русский. «Как они выглядели?» – спросил меня начальник угро. Я начал подробно их описывать – не надо было им мои яблоки жрать – я их хорошо запомнил.

- Не надо, - остановил меня майор, - мент был рыжий казах?

- Да.

Опера деловито встали, достали из сейфа кобуры, прицепили их на брючные ремни под пиджаки и вышли. А я написал заявление.

- Слушай, - сказал мне майор, сочувственно глядя на мою губу, - ты, наверное, не завтракал, иди, постарайся пообедать, а через часик придёшь на опознание.

Я скептически воспринял этот «часик», но город маленький, и если я и жевал медленно и ходил не спеша, то всё же вряд ли отсутствовал больше часа. Возвратился в милицию, поднялся в комнату к операм, в ней сидел один из них со скучающим видом. При моём появлении обрадовался, усадил меня за один из пустых столов и позвонил. Сержант привёл одного из моих обидчиков.

- Этот бил? – спросил опер.

- Да.

Опер усадил подозреваемого за стол, стоявший напротив стола, за которым сидел я, положил перед ним чистый лист бумаги и шариковую ручку, встал у того за спиной и начал диктовать «шапку»: «Начальнику Ермаковского городского отдела внутренних дел…», - одновременно глядя подозреваемому поверх плеча, правильно ли тот пишет. Покончили с формальностями, и опер скомандовал:

- Теперь пиши подробненько всё, как было.

- Не помню, - заупрямился сукин сын.

В Днепропетровске я неоднократно слышал, что в милиции бьют каким-то специальным способом – так, чтобы у подозреваемых следов не оставалось. Говорили про мокрые простыни, про мешочки с песком и т.д. Если это и правда, то до города Ермака эти хитрые штучки явно не дошли. Опер немедленно и очень резко нанёс удар как-то сверху и настолько сильно, что парень, ударившись лицом о стол, разбил нос. У него потекла кровь на листок с писаниной, опер терпеливо подождал, пока она перестанет течь, выбросил листок в корзину, положил новый и снова начал диктовать: «Начальнику Ермаковского…» – и так дошли до места, с которого опер скомандовал: «Теперь пиши всё и подробненько», - и у подозреваемого провалы в памяти как рукой сняло – он торопливо начал писать. Опер давал советы: «Всех, кто был, напиши… клички не надо – фамилии…» – и, наконец, продиктовал: «Написано собственноручно, подпись».

Сержант увёл несчастного, а опер начал деловито подшивать его показания в папочку. Я наивно спросил:

- А остальных поймали?

Опер удивлённо взглянул на меня.

- Да они уже давно во всём признались, сейчас с ними там внизу дежурные занимаются.

Я деликатно не стал уточнять, что кроется за загадочным словом «занимаются», поскольку, как мне кажется, понял его правильно. Тем не менее я полагал, что по такому преступлению должно было быть возбуждено уголовное дело как минимум по статье о хулиганстве, но по опыту Днепропетровска думал, что следствие должно длиться довольно долго, а посему спокойно ждал, когда меня вызовут в прокуратуру. Однако дней через 5 кто-то в общаге мне сказал, что местные на меня обозлены, поскольку из-за меня их главаря и остальных посадили на 15 суток. Теперь уже я страшно обозлился, поскольку меня не успокоило даже сообщение о том, что рыжего мента в тот же день выкинули из МВД и посадили на 15 суток вместе со всеми. Пошёл в милицию, там мне эти сведения подтвердили, пошёл в прокуратуру и написал заявление на милицию. Спустя неделю или две получил оттуда официальный ответ, что «так суд решил» и прокуратура не видит оснований вмешиваться. Надо было бы жаловаться выше, но штука в том, что губа уже зажила, хотя и некрасиво, а злость прошла.

Позже я понял, что менты поступили мудро – не по закону, а по понятиям. Тюрьма оступившимся, но умным, ничего не даёт, а из подлых дураков делает преступников. С другой стороны, мне в этом городе жить, город маленький, и зачем мне в нём нужна была слава, что из-за меня какие-то молодые парни сели в тюрягу? Потом – что, я сам, что ли, глупостей не творил, чтобы иметь к кому-то особые претензии за глупости? Тем более, как показала жизнь, менты мне гарантировали такую защиту, что ого-го!

Спустя пару месяцев сталкиваюсь я в городе с тем самым главарём, и он мне выдаёт, что честные, де, фраера в ментовку не обращаются, а решают дела между собой и т.д.

- Ах ты, сука! А вы что, меня не втроём били, а один на один вызывали? За тобой твоя шобла стоит? – спрашиваю я главаря.

- Стоит! – с гордостью подтверждает тот.

- Так вот, и за мной стоит моя шобла – менты. Я им налогами зарплату плачу, а посему в любой момент могу им свистнуть. Так что дальше будем иметь дело шоблой на шоблу. Усёк?

Главарь потужился сделать презрительный вид, но довольно кисло у него это выглядело. Мы расстались.

А по весне я как-то пошёл на танцы, пригласил незнакомую девушку и вижу, что в углу, в котором толпились местные, какое-то недовольное шевеление. Выхожу с танцев её проводить, и тут на меня налетает какое-то пьяное мурло, не успел я пару предварительных слов ему сказать, как его тут же схватили местные и оттащили от нас. Так я почувствовал, что моя шобла – милиция – сделала меня своим «авторитетом» и слабо было их шобле против моей шоблы тягаться. И за 22 года жизни в Ермаке у меня не было ни единого инцидента с мордобоем. Без моей инициативы, разумеется, а вот в отпуске случай был, но он тут не к месту.

Потом я множество раз рассказывал эту историю коллегам с разных заводов, и никто не вспомнил у себя ничего подобного, так что сам по себе этот случай можно не принимать во внимание. Всё объясняется молодостью города и глупостью местной хулиганствующей группировки, которая, легко запугав разобщённых приезжих, вдруг решила, что вполне способна распространить своё влияние и на завод – организацию, защищённую, помимо администрации, профсоюзом, комсомолом и, главное, парткомом. Я ведь подключил всего один из этих четырёх ресурсов, администрацию, и менее чем за сутки прекратил все претензии хулиганов на власть. Не было бы меня, нашёлся бы другой.

Кстати, тот бич, которого я заставил убрать мусор и который упросил приятелей меня избить, потом всю жизнь при встречах старался отвернуться, оно и понятно: побоялся сам разобраться со мной, а его приятелям за его трусость менты (с перепугу, что дело дойдёт до партийных органов) отвалили от души. А вот с тем, кто меня ударил (я помню, как его зовут, но нужно ли это его детям?), мы впоследствии имели нормальные отношения и даже своеобразные.

В Днепропетровске я курил днепропетровскую «Приму», а в Ермаке «Прима» была карагандинской и, на мой вкус, - паршивой. Стал курить алма-атинский «Беломор», вполне приличный. А тут как-то наш ОРС (отдел рабочего снабжения – торговое предприятие завода) завёз контейнер кубинских сигарет «Рейс», и я перешёл на них. Сигареты были качественные, табак отличный, но сигарный, т.е. очень крепкий. Я смеялся, что это очень выгодные сигареты. Во-первых, они стоили 15 коп. за пачку, а советские и болгарские сигареты с фильтром – от 30 до 40 коп. Во-вторых, из-за непривычной крепости их никто не просил закурить, и я долго думал, что вообще единственный в городе, кто их курит. Но оказалось, что их курил и мой давнишний обидчик. Докурили мы с ним этот контейнер и снова перешли на «Беломор», но тут меня стали гонять в командировки, и я из каждой поездки в Москву и в другие крупные города начал привозить запасец «Рейса», или «Монтекристо», или «Упмана», или «Портагоса» – блоков по десять. Несколько блоков держал на заводе и при встрече в цехе с этим знакомцем всегда совал себе в зубы одну сигарету, а ему отдавал остатки пачки - разговеться отличным куревом. Он работал сначала горновым, а потом бригадиром печи. Неплохой мужик, а что было бы, если бы я добился, чтобы он сел?

Такая вот была организованная преступность… И такая вот была милиция.

И ведь она была уже гораздо хуже, чем при Берии!

Как-то бывший министр строительного, дорожного и коммунального машиностроения СССР В.И. Чудин рассказал мне свою историю. Во времена Ежова у него был осужден отец, а в 1945 г. сам будущий министр окончил школу и уехал с родного Алтая в Москву поступать в МВТУ им. Баумана. Успешно сдал экзамены, но в списках принятых себя не увидел. В отделе кадров его направили к «куратору» МВД в этом училище. «Куратор» сообщил, что сына сидящего в лагерях врага народа они принять в институт не могут. Парень вернулся домой, но неожиданно из заключения приехал его реабилитированный отец. Спустя несколько месяцев от «куратора» МВТУ пришло письмо с документами парня и сообщением, что по этим документам он может немедленно поступить в любой вуз СССР. И действительно, парня приняли в местный институт, хотя там уже началась зимняя экзаменационная сессия.

Министра и меня, людей с опытом работы в СССР образца 60-80-х гг., поразили в этом случае не факт реабилитации и счастливый конец истории, а то, как действовал аппарат МВД при Берия. Ведь «куратор» запросил справку об отце абитуриента, но там, где ему эту справку дали, это запомнили, и когда пришло решение о реабилитации, то не поленились сообщить эту новость «куратору» в МВТУ, а тот не поленился собрать документы парня, подготовить письмо и отослать! С позиций наших с министром знаний работы госаппарата СССР от Хрущева до Горбачева это было уже немыслимо!

Я же рассказал собеседнику такую историю. После войны мой отец пополам с товарищем регулярно покупали и резали к Новому году свинью, но из экономии покупали они ее живой в глухих селах. В начале 50-х, когда отец вез купленную свинью в кузове грузовика, она развязалась и сбежала из автомобиля где-то на участке дороги в 100 км. Отец обратился в наше 7-е отделение милиции города Днепропетровска, и милиция свинью нашла! То есть на участке в 100 км от Днепропетров-ска участковые милиционеры прошли по всем дворам сел и населенных пунктов и нашли, у кого во дворе свиных голов прибавилось. Отец с товарищем съездили в это село, там закололи беглянку, поделились мясом с нашедшим ее колхозником, остальное привезли, благо уже были морозы.

Сегодня менты и убийц не ищут, а тогда по такому пустяку не ленились работать!

О чем разговор: «розовые лица, / револьвер желт, / моя милиция – меня бережет!»

Вечная тебе память!

Ю. МУХИН

- Александр Леонидович, пришел к Вам как к ветеринару социальных «големов» поинтересоваться относительно вопроса, который постоянно задают мне мои читатели. Их очень волнует тайна служебно-карьерного и просто физического долголетия Анатолия Чубайса. Этот человек совершил огромное множество поступков, несовместимых с жизнью, но, тем не менее, жив и на свободе, неплохо выглядит. В чем секрет его кавказского долголетия?

- Александр Анатольевич, действительно может показаться, что деятели ельцинского режима – Ахиллы неуязвимые. Если они и умирают, то только естественной смертью. Никакие урановые рудники или колымские морозы не омрачают их счастливой старости. Этот пример с точки зрения социопатологии – очень вредный и опасный. Дело в том, что всякое ненаказанное и щедро вознагражденное зло, будучи всем известным, порождает толпы последователей. Если у него получилось – рассуждает «юноша, обдумывающий житьё», - значит и у меня получится. И – грабят, убивают, воруют, сживают со свету близких и дальних…

То, что российская молодёжь перестала в массе своей стремиться получить полезную, производительную профессию, что технические специальности у неё в опале, а в чести профессии-«отмычки для сейфов» - большая «заслуга» приватизаторов и лично Анатолия Борисовича. Им сломана и перечеркнута вся дидактика воспитания молодого поколения. Учителя говорят – «вот так и вот так нельзя поступать», а школьники тычут им под нос Чубайсом: да нет, Марь Ванна, можно и хорошо оплачивается!

- Вы согласны, что такое положение вещей – маразм? Что двадцать лет после 1991 года – ТО, ЧЕГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ? Что это небывалая в социологии флуктуация – сиречь, отклонение от законов природы и естества?

- Многое мы поймем, если примем в расчет, что сегодняшняя вертикаль власти формировалась из обломков предыдущей. Рухнул дом, его руины переделали наспех в лачугу – так и живем. Столь причудливой конструкции, как ельцинизм (паразит, лишенный социальной опоры, но не падающий благодаря балансированию над пустотой), не могло возникнуть из первичного материала. Невозможно представить себе проекта, по которому строилось бы столь экзотическое здание. Оно и возникло без проекта – из наскоро приспособленного хлама на «кладбище погибших кораблей».

- Насколько помню, неглупый человек по имени Сорос предлагал приватизаторам «садиться в свои самолеты и улетать подальше из России» ещё в 1996 году. Сорос многое предвидит, но его предвидение скорого краха ельцинизма оказалось ошибкой. Долголетие системы, принципиально однодневной, временщической, в которой анатомически не заложены способности к движению, развитию, а также способности к мышлению – загадка макропсихиатрии?

- Да, вы правы, ответ нужно искать именно в этой области. Его бесполезно ищут в области экономики, политики, историософии и т.п. Свое экономическое банкротство, например, режим признал уже в 1998 году, когда пригласил вытаскивать страну из дефолта коммуниста и госплановца Маслюкова. То есть они прекрасно знают, кто настоящий специалист, а кто жулик от экономической теории, и когда пахнет жареным – обращаются не к знахарям, а к дипломированным советским Госпланом «врачам». То же самое могу сказать и о Путине: когда ему ХОЧЕТСЯ что-то создать, он возводит ГОСКОРПОРАЦИИ. Почему же он не доверит нужное ему дело рынку? Да потому что прекрасно понимает, что рынок ничего не сделает путного, только деньги разворует, хочешь дела – создай госкорпорацию. А нам этот человек, прекрасно понимающий что к чему в этой жизни, навязывает рынок. То есть ту вещь, в которую САМ НЕ ВЕРИТ!

- Александр Леонидович, вроде бы всем все ясно, но двадцать лет, Александр Леонидович! Двадцать лет! Мурашки по коже бегут, как представишь их историческую протяженность! Многие в этом причудливом мире плесени и галлюциногенных грибков успели состариться! Что происходит, Александр Леонидович?!

- Вот тут не могу Вас порадовать, Александр Анатольевич! Секрет здоровья и долголетия Анатолия Чубайса, который очень интересует ваших читателей и мою кафедру социопатологий ЕврАПИ, раскрывается через среду. Рыхлая, аморфная, шизофреническая среда русского массового сознания, русской коллективной психики стала для грибково-трутневых организмов приватизации питательным бульоном.

Что такое шизофрения? По-русски, переводя с греческого, это – РАСКОЛ. Понимаете? Раскол, расщепление личности (в случае с народом – коллективной его личности), одновременное утверждение взаимоисключающих вещей. Ну слово «раскол» русскому человеку знакомо куда более, чем «шизо», и оно отсылает нас в XVII век. Я не утверждаю, что реформа Никона в церкви была неверна. Но я думаю, что она была проведена совершенно бездумно относительно макропсихиатрических последствий. Непосредственно к ней примыкает петербургский период русской истории, когда шизофренизация жизни усиливается. Возникают две России – русская и немецкая (позже – французская, английская). Эти две России сожительствуют в одном коллективном разуме – в русском народе. Но они не сочетаются, не переплетаются. Повсюду желтые пятна шизофренического расстройства: имперская Россия только и делает, что дерется с Европой, но при этом европейничание – постоянная болезнь русской жизни. Мы умудряемся люто ненавидеть нечто, но при этом эпигонски подражать этому нечто. Выход предложили славянофилы – к единой цельной России – и западники – к ликвидации, растворению России. Но только в XIX веке психическое здоровье нации (при двух Александрах и Николае) стало более-менее налаживаться, как случилось сами знаете что.

Это «что» - новый чудовищный раскол, расщепление народной психики, новая лютая волна раздвоения русской личности. Оно легло на заранее подготовленную прежними раскольниками почву, и старообрядцы на первых порах составили одну из ударных сил русской революции. В династии Романовых старообрядцы видели личных, кровных врагов…

Я не могу без слез читать некоторые книги по истории. Видеть, как историк извивается ужом на сковородке, чтобы представить И Суворова, И Пугачева героями русского народа. И Суворова, И польских конфедератов – защитниками свободы и правды. Главы в биографиях генералиссимуса, посвященные его (монархиста и имперца) участию в подавлении пугачевщины и польского бунта, – это контрольные образцы для кафедры макропсихиатрии. Они невнятны, смутны, раздвоены, алогичны. Иначе и быть не могло. Здоровая психика делает выбор между двумя враждующими сторонами. Можно быть одновременно ПРОТИВ двух сторон (чума на оба ваших дома!). Но быть одновременно ЗА две враждующие стороны – это либо беспримерный цинизм (продавать оружие и тем, и другим), либо – шизофрения.

Советское общественное сознание было уже в высшей степени нездорово, неадекватно требованиям жизни и выживания. Начнем с того, что выбор «кто я?» - русский или советский – уже был весьма затруднен. Где я живу – в России или в СССР? Опять непонятно, вроде бы и там, и там. Генерал Скобелев он кто – герой Шипки или палач туркменского народа? И то, и другое… Мы были дарвинистами или недарвинистами? И то, и другое, потому что дарвинизм, с одной стороны, активно насаждался, с другой – столь же активно выкорчевывался «моральным кодексом строителя коммунизма», списанным с Евангелий. Мы воевали или жили в мире? Опять и то, и другое – странное понятие «холодной войны» - которое И мобилизовывало, И расслабляло, И будило бдительность, И одновременно – убаюкивало её.

И так – за что ни возьмись. Приведу курьёзный пример типовой советской школьной постановки. Мальчика на сцене положили под кучу черного тряпья (оно символизировало могилу), и вот оттуда, выпростав руку (из-под земли?!) он стал утробно завывать стихи, воспевающие высокие идеалы. Вы скажете – глумление над памятью павших? Ничуть не бывало, все делалось очень серьёзно и почтительно к ветеранам. Советское мышление, с одной стороны, предполагало, что труп просто гниет и ничего больше, с другой – противореча само себе – настаивало, что погибший воин не погибает, а вещает что-то потомкам. В нормальной среде тень погибшего либо явилась бы с неба, из облака, либо вообще к ней не обращались бы. Но советское шизофреническое сознание требовало, чтобы павший герой, как зомби, вылезал из земляного холмика…

Не смейтесь, Александр Анатольевич! Тут плакать надо, а не смеятся!

- Простите, Александр Леонидович, это нервный смех! Теперь мне особенно ясно, что всякие советологи, вкупе с ельциными и чубайсами напали на уже психически больной народ…

- Шизофрения, расщепленная личность, двойственное мировосприятие – это неотъемлемая черта уже советского, более-менее благополучного общества. С годами эта коллективная шизофрения только усиливалась. Этим – то есть неадекватностью мышления русских – пользовались все. За русский счет жировали Закавказье и Прибалтика, если помните. Любой «чебурекостан» качал деньги из российской глубинки. Почему же русские не пресекли собственного ограбления? Ответ прост – они УЖЕ были психически больны в основной своей массе. Их мышление не отвечало требованиям норм выживания. Оно влекло их туда, куда никакой желающий выжить и руководствующийся инстинктом самосохранения никогда не пойдет. Именно потому приватирской мрази с такой легкостью удалось распорядиться богатым наследием неадекватных людей. Сумасшедшего только ленивый не обманет! Или – тот, кто понимает, что грех пользоваться слабостью больного человека. Ну, как вы понимаете, это совсем не про Ельцина с Чубайсом!

- Порожденные макропсихиатрическим расстройством у русской нации Ельцин и Чубайс – хрестоматийные чудовища, которых рождает сон разума? Правильно я понял?

- И да, и нет. Ельцин, безусловно, порожден маревом безумия. Он не настолько мощен, как Батый, чтобы силой поработить русских, и уж тем более не настолько умен, чтобы обмануть кого-то здравомыслящего. Поэтому ельцинизм – не обманщик и не насильник, он – жуткое видение коллективного сознания, находящегося в «белой горячке». Народ, находящийся в состоянии шизофрении, сам себя обманывал и сам себе членовредительствовал.

Но это не значит, что Ельцин и Чубайс – только видения, бесплотный образ национальной «белочки». Вначале, да, они были только политическими галлюцинациями, как, например, Жириновский. Но, возникнув из тумана «белой горячки», образы обрели некоторую плоть и, по закону големов, инстинкт самосохранения.

Их жизнь – в массовом безумии русских. Кончится безумие – кончатся и они, потому что ни сил принуждения, ни средств эффективного обмана у этой публики не было и нет. И потому главной целью ельцинизма стала даже не приватизация, не грабеж, а поддержание и расширение шизофренического расстройства русской коллективной психики.

Вы спросили о секрете их политического долголетия. По-моему, я ответил. Белая горячка не пройдет у постоянно практикующего алкоголика. Она может пройти довольно быстро – но для этого нужно прекратить пить и хоть немного прийти в себя. Сколько же может продолжаться делирий у постоянно пьющего? Вплоть до его физической кончины.

- Преуспеяние Чубайса – это прямое следствие русской национальной шизофрении?

- Безусловно. И оно будет продолжаться пока длится острая фаза коллективного психического расстройства нации. А я Вам скажу по опыту НСН «ВЕНЕД» - люди, комментирующие наши публикации, постоянно обнаруживают раздвоение личности. А ведь читатели «ВЕНЕДа» - это лучшие люди России. Что же в головах у остальных?

Вот характерный пример. Очень неглупый и широко образованный комментатор пишет: «А прежде запретили нашу исконную веру… Бес – светлое солнечное божество, ипостась бога любви. Упыри иудохристианства внушали небытие “не от мира сего” и очерняли русскую культуру... Чтобы меньше стало людей русских. Иудохри-стианство - страшное орудие геноцида. Чудовищен его вред мировой и русской культуре, и русскому языку, являющимися основой мировой культуры. (А.А. Тюняев “Системный анализ мировой цивилизации” 2006-2009 гг.)».

Казалось бы, позиция ясна – куда яснее! Ан нет. Абзацем ниже комментатор (повторюсь – начитанный и образованный человек!) пишет:

«Но русский священнослужитель Алексей в городе Ирбит сегодня от абортов отговаривает и рождаемость раза в 3 повышается. Повторяю для Г.Г. Малинецкого, не на 3% (число верующих), а в 3 раза. ЭТО теперь самое главное!»

Если ЭТО сейчас самое главное, то что же ты, мил человек, обгадил христианство абзацем выше? Просто в голову к человеку вошли два разных информационных потока, а искусство фильтровать информацию отключено. Сказал какой-то Тюняев, что христианство – орудие геноцида русских. Поверилось! Потом газета сказала про христианского священника доброе – тоже поверилось!

Видите, здесь проблема не в темноте или малой информированности русского человека, такой проблемы нет, человек читает много, в том числе и запрещенное, и активно оперирует мышлением. Но операции сознания – патогенны, раскол мышления – налицо. И это – «учитель народа», творец, а не просто потребитель концепций. Ведь он не маленький комментарий на «ВЕНЕДЕ» оставил – целую статью написал. Что же говорить о простых людях – на заводах и в селах. Вообразите, Александр Анатольевич, какая каша и окрошка в их головах!

- Так что же делать?

- Традиционный русский вопрос. КАЖДОМУ – протрясти через мелкое сито свои представления о жизни и решить, наконец, что является самым важным, а что – этому самому важному очевидно противоречит. И – решив, прежде всего ДЛЯ СЕБЯ, что выбираешь, выбросить из головы противоречащее САМОМУ ГЛАВНОМУ. Закон логики открыл ещё Аристотель: «А» - либо «Б», либо «не Б». То есть круглый предмет у меня в руках – либо арбуз, либо не арбуз. Если же вы начинаете плести турусы на колесах, что этот шар арбуз, конечно, но при этом он и не арбуз тоже – это, ребята, страшный диагноз: шизофрения…

Александр СТРЕЛЕ