С. Волков

ЗАБАВЫ ИМИТАТОРОВ

Выборов 2007-2008 гг. стали напряженно ожидать сразу после предыдущих, которые многих не удовлетворили. Впрочем, только в недовольной среде они казались чем-то судьбоносным, здесь сказать в ответ на вопрос: «Что будет в 2008 г.?» — «Да ничего не будет!» казалось почти неприличным (хотя люди, заполняющие управленческие структуры были в этом совершенно уверены). Более всего волновал почему-то вопрос — останется ли Путин на третий срок (предполагалось, что если нет, то возможно всё, чего кому хотелось — от «оранжевой революции» до «восстановления социальной справедливости»).

Но существование структур типа «Комитета 2008» было совершенно бессмысленным: люди готовились к невозможному. Ясно было, что, находясь в добром здравии, «уйти» Путин не может. Потому что так просто не бывает. Это было бы противно здравому смыслу. Почему, собственно, человек в расцвете сил, исключительно популярный и за 90 последних лет все-таки наиболее приличный из правителей, должен уходить? Никакой логики в том, чтобы начать что-то сделать в соответствии со своими взглядами и, не закончив, уйти всего лишь потому, что где-то там в документе (который ему ничего не стоило законнейшим порядком изменить) оговорены какие-то сроки — нет. Тогда незачем было и на второй срок оставаться.

Конечно, Путин был мало внутренне подготовлен к своей миссии (едва ли и за год до лета 1999 он стремился и рассчитывал занять это место, а уж что с детства не мечтал — точно). Это обстоятельство — отсутствие изначальной «задумки» и установки на ее реализацию — вообще-то большой недостаток правителя, но, освоившись на посту и имея вполне определенные симпатии, он во вкус вошел и принялся их реализовывать.

Поэтому первое, из чего следовало бы исходить — что, даже не взяв еще один президентский срок, Путин не уйдет (он так и сказал), а будет в том или ином качестве по-прежнему определять политический курс. Тем более, что если Путин как конкретная личность оказался на высшем посту достаточно случайно, то как человек определенного склада и убеждений — совершенно закономерно.

Второй такой данностью является невозможность сколько-нибудь существенного изменения расклада сил при очередных выборах. Спектр партий сложился в начале 90-х годов, обусловлен характером власти (при которой есть место только тем, кому есть) и вне качественного изменения самой власти принципиально меняться не может.

Собственно, политических партий в обычном смысле слова — таких, какие существуют в странах с развитыми парламентскими системами или какие существовали в России с 1905 по 1917 гг. в настоящее время не появилось, и не появилось именно потому, что власть осталась в руках советского истеблишмента. А характер его власти и жизни страны при его власти таковы, что существования подлинно партийной системы не предполагает.

Вопреки распространенным заблуждениям, никакой революции в 1991 г. не произошло, имела место очередная ступень прагматической эволюции того режима, который был установлен в 1917 г. и продолжателем которого официально считает себя нынешняя власть. Последствия революции подразумевают смену не столько организационных форм и нескольких десятков или сотен конкретных высших лиц (а у нас даже в самое «демократическое» время — 1992-1993 гг., среди нескольких сот человек высшего руководства 75% составляла советская номенклатура, а более 90% — недавние коммунисты), сколько всего управленческого слоя и уж во всяком случае — создание совершенно новых «силовых структур», причем не просто новых, а выросших в процессе борьбы с прежними. Попробуйте представить вместо ВЧК-ГПУ продолжение существования Отдельного корпуса жандармов, или вместо «стражей исламской революции» — САВАК и шахской гвардии в Иране.

Так что допускаемый на настоящей стадии эволюции советского режима «плюрализм» не выходит за пределы советской колыбели, общей для всех участников «избирательного процесса», никто из сколько-нибудь заметных его участников не подвергает сомнению преемственность от большевистского режима и речь идет только о большей или меньшей степени радикальности его эволюции.

Если в странах Восточной Европы и Прибалтики было осуществлено возвращение к прерванному коммунистическими переворотами прошлому, причем и эмиграция естественным образом активно участвовала в этом процессе, и внутри страны это намерение поддерживалось достаточно широко, то у нас подобная позиция не проявилась вовсе. Во власти и вообще политике были представлены три взгляда: 1) надо по возможности реставрировать советскую систему, устранив разве что наиболее вопиющие недостатки (красная оппозиция), 2) надо глубоко перестроить ее экономически, сделав эффективной и конкурентоспособной с помощью допущения свободной экономики, но не отказываясь от советского прошлого политически (партия власти), 3) надо начать «с чистого листа» и устраиваться по образцу современного «Запада», отказавшись от наиболее одиозной части советского наследия, но сохранив его «демократические элементы» в виде досталинской и хрущевской традиции («демократы»). К досоветской традиции не желал возвращаться никто, поэтому ни о реституции, ни о массовом приглашении на руководящие посты эмигрантов не было и речи.

Власть с 1991 г. находилась в руках той части советского истеблишмента, которая стоит за прагматичную экономическую политику с допущением элементов «рынка» (современная разновидность пресловутого НЭПа), но при сохранении юридической и идеологической преемственности от коммунистического режима. При всех различиях в конкретных проявлениях и Ельцин, и Путин, и все их окружение не выходят за пределы этой общности. Ельцин был не большим демократом, чем Путин и столь же мало был способен отказаться от советского наследия. Их поведение в отношении соперников внутри страны и на международной арене определялось не принципиальной разницей во взглядах, а тем, что они действовали в разных обстоятельствах и сталкивались с разными «вызывами».

Никакие «демократы» никогда у нас власти не имели (за анекдотическими фигурами Гайдаров и бурбулисов не стояло никаких реальных сил), их лишь привлекали — что при Ельцине, что при Путине: отчасти для витрины — это все, что было у нас «демократического» и «либерального», отчасти в безосновательной надежде, что они знают «как надо» (но на роль «буржуазных спецов» 20-х годов эти выкормыши советской системы никак не годились). Но реальной опорой обоих всегда были лояльные им совноменклатурные элементы. Коммунисты от власти никогда не уходили, а лишь разделились на «стыдливых» и «откровенных». Политическая система к настоящему времени представляет собой симбиоз представляющих эти течения двух советско-коммунистических партий, из которых правящая именуется в последние годы «Единой Россией», а оппозиционная — КПРФ.

Такая система не допускает появления партий, принципиально отличных в смысле отношения к советскому режиму и его современной эманации, отчего все основные элементы социальной и политической структуры носят характер имитации. «Буржуазия» создана искусственно из советской номенклатуры, ее родственников и доверенных лиц и, естественно, полностью лишена соответствующего самосознания (в Китае правящая партия не отреклась от своего названия, зато предпринимательский слой в основной массе «настоящий»), «чиновничество» представляет собой ту же номенклатуру в еще более чистом виде, слой мелких и средних собственников (контролирующих в нормальной стране 60-80% экономики) социологически ничтожен, а политически вообще отсутствует.

Неудивительно, что до сих пор в политическом спектре отсутствует настоящая правая партия. Даже хоть какого-то аналога консервативных (демохристианских и т.п.) партий, существующих в современных западных странах, у нас нет. В этой роли с благословения властей выступали какие-то шуты, которые, оказавшись за бортом Думы, не нашли себе лучшего применения, чем вступить в «объединенную оппозицию» с более откровенными коммунистами против менее откровенных.

Единственным «внесистемным» элементом, появившимся за последние 15 лет можно считать разве что русское национальное движение. Но, подспудно развиваясь в условиях «ленинской национальной политики», как дитя в утробе матери, пораженной всеми возможными инфекциями, вышло на свет уродцем; в «чистом» виде оно крайне маргинализировано, а в сколько-нибудь заметном выступает опять же как совершенно левое — в виде советизированного национал-социализма.

Существующая «постсоветская» власть всегда тяготела к тому или иному варианту двухпартийной системы. В идеале она представлялась в виде двух лояльных и подконтрольных партий, одна из которых была бы «правой», а другая — «левой». Подбить КПРФ на роль последней не удалось («цивилизовываться» и изображать из себя европейскую социал-демократическую партию она упорно не желала), поэтому в свое время была предпринята неудачная попытка выделить их из собственной среды в виде Черномырдинского «Нашего дома» и блока Ивана Рыбкина. Ее провал заставил апеллировать к «независимым» депутатам и заигрывать с Жириновским и Явлинским. Невысокий результат «специальной» правительственной партии был вызван низкой популярностью к тому времени лично Ельцина, с которым (а не с правительством она ассоциировалась). При Путине по той же причине ситуация радикально изменилась, и такая партия легко (сначала с потенциальными союзниками, а затем и единолично) одержала победу.

Но поскольку нынешняя власть упорно избегает идентификации с какой-либо ясно выраженной идеологической позицией (что естественно вытекает из ее сущности: будучи по существу левой, она в силу обстоятельств вынуждена проводить отчасти «правую» политику), то идея «своей» двухпартийной системы при Путине вновь получила развитие. Одной ЕР стало недостаточно, потому что со временем неопределеность ее политической физиономии все больше бы бросалась в глаза. Если в нормальных странах партия власти может (как в Японии) не стесняться быть правой, то для нашей (на самом деле левой) партии власти это неприемлемо. Поэтому сначала начались поползновения к выделению из «ЕР» «левого» и «правого» крыла, а в последнее время вернулись к идее формирования второй (более левой) властной партии в лице СР — столь же анекдотической по сути, как при Ельцине, но менее провальной, потому что если популярности Ельцина не хватало и на одну, то путинской хватит на обе.

В идеале виделась схема, при которой ведущее место занимают «правоцентристская» ЕР и «левоцентристская» СР, а на флангах (для создания видимости плюрализма и полноты политического спектра и чтобы оттенить именно «центризм» власти) их подпирают с одной стороны СПС, а с другой КПРФ — в равной мере не опасные и достаточно лояльные, дорожащие своим местом в легальной политической системе. И возможностью такого расклада путинская власть очень дорожит. Непрохождение «демократов» в Думу в 2003 г. было для нее скорее неприятным сюрпризом. Ни малейшей опасности небольшая их фракция не представляла бы, а имидж на международной арене заметно улучшила бы. Поэтому даже в виду полнейшего краха партий привычных населению как «правые» и, казалось бы, насущной необходимости радикальных перемен в этой части спектра (на повестке дня стоял вопрос образования совершенно новой партии с новыми людьми, или формирование такой партии непосредственно властью), было все-таки решено чтобы все оставалось по-прежнему, и «Яблоко» с СПС были сохранены в своем прежнем виде.

Желательно было бы по возможности ослабить и КПРФ, что и было сделано в 2003 г. созданием «Родины». Понятно, что СР не заменит в этом качестве «Родины»: успех последней был обусловлен не ее левизной (которой у КПРФ все равно больше), а ее национализмом. Едва ли этого не понимает и власть. Но издержки, связанные с «Родиной» — чрезмерная ее популярность и как следствие — желание и возможность играть самостоятельную роль, оказались слишком велики, и власти совершенно резонно рассудили, что популярная неконтролируемая националистическая партия гораздо опаснее КПРФ. И действительно, если КПРФ вместо 12% получит даже 25 абсолютно ничего страшного для власти не произойдет. Она никогда не будет в состоянии мешать ей, а идеологически власть ей очень близка и никакого дискомфорта от ее существования не испытывает. Напротив, охотно идет навстречу КПРФ в этой сфере. И происходит это не потому, что КПРФ обладает настолько значительным влиянием, что ее требуется «задобрить», а потому, что собственные симпатии власти примерно такие же. Иначе был бы совершенно необъяснимым тот очевидный факт, что наибольшая волна идеологической советизации имела место не тогда, когда позиции КПРФ выглядели наиболее внушительно (во второй половине 90-х), а напротив — когда она имела в Думе наименьшее представительство (в последние годы).

Вообще «борьба» между коммунистами и властью — очень странная борьба, напоминающая игру в одни ворота. Если коммунисты ведут с властью идеологическую борьбу, обличая ее «буржуазную» сущность (хотя она вовсе таковой не является), то власть идеологической борьбы с коммунистами отнюдь не ведет и сущность их идеологии не обличает. Если коммунисты однозначно говорят, что «капитализм», с которым они отождествляют установившийся режим — это плохо, то сам режим не говорит, что это хорошо, а бывший советско-коммунистический режим и «социализм» — это плохо. Ни в одном официальном заявлении невозможно найти однозначного осуждения ни коммунистического режима в СССР, ни коммунистической идеологии как таковой. И более того, в этой сфере все обстоит так, как будто бы у власти находится КПРФ: по-прежнему по всей стране стоят ленинские истуканы, города и улицы носят наименования коммунистических вождей, власть осуждает и отвергает антикоммунистическую резолюцию ПАСЕ и т.д. и т.п.

Весьма характерно и то забавное оправдание, которое приводится путинской властью для обоснования сохранения советского идейного наследия. Ликвидация такового (в виде ленинских истуканов, самой мумии и т.п.) наведет, видите ли, старшее поколение на мысль, что его жизнь прожита зря, и ему будет обидно. Но если смысл жизни этого поколения заключался исключительно в построении социализма и коммунизма, то оно действительно прожило ее напрасно, и скрыть этот факт совершенно невозможно, коль скоро привычного ему социализма больше нет, а все принципы, во имя искоренения которых трудилось это поколение, формально восстановлены.

По этой логике для утешения ветеранов следовало бы раскулачить олигархов, передать под дома отдыха коттеджные поселки на Рублевке, вернуть пресловутую колбасу по 2.20, поставить в отдаленной перспективе цель строительства коммунизма и т.п. Ничего такого, однако, власти делать не собираются, а «в порядке возмещения морального ущерба» предлагают любоваться советско-коммунистической символикой. Получается совсем смешно (а для того поколения просто издевательски) — выходит, они жили даже не для строительства «светлого будущего», а всего лишь ради того, чтобы в стране были понастроены изваяния вождям большевизма. Нормальная власть, сама свободная от советских комплексов, просто объяснила бы людям, что жизнь их — самоценна и вовсе не сводится к реализации безумных утопий преступной ленинской шайки.

Но нынешние правители — такие же коммунисты, только стыдливые, заняв место более «адекватных» коммунистов, испытывают перед ними комплекс вины. Действительно, ведя правопреемственность от советского режима, они играют на чужом поле, законным хозяином которого является КПРФ. Если бы дело обстояло так, как представляют коммунисты и власть была бы тем, что они о ней говорят, советский режим давно бы был признан преступным, а стремящаяся его возродить КПРФ — запрещена. Нетрудно заметить, что если, например, пытающимся зарегистрироваться монархическим партиям отказывают на том основании, что их установки противоречат действующей конституции, то программа КПРФ, противоречащая ей в гораздо большей мере, основанием для такого запрета не прослужила.

Отношение между КПРФ и властью сильно портило лишь то, что коммунистам свойственны самонадеянность и склонность воспринимать малейшую уступку или успех как преддверие полной победы, отчего они моментально наглели и проявляли в отношениях с властью сверхнормативную агрессивность, отчего власть была вынуждена нехотя им противостоять; так что своей непримиримостью они несколько раз предотвращали полевение самой власти.

Иногда приходится слышать, что власти не хотят обижать КПРФ потому, что «у нас сочувствуют притесняемым». Это совершенно не так. Достаточно вспомнить, что свой наихудший результат (12,4%) КПРФ продемонстрировала в 1993 г. После октябрьских событий, когда было впечатление, что с коммунистами теперь церемонится не будут и КПРФ вот-вот запретят, половина ее голосов досталась Жириновскому. Но как только обнаружилось, что ничего такого не произойдет, а КПРФ остается вполне респектабельной партией, эти голоса в 1995 г. вернулись к КПРФ (и ЛДПР получил 11% вместо 23, а КПРФ 22 вместо 12).

Судить о «поправении» или «полевении» настроений электората в зависимости от результатов текущих голосований за «ЕдРо», КПРФ и прочих можно лишь чисто условно, поскольку все предлагаемые варианты достаточно левые. Равно как нет оснований говорить о «поправении» или «полевении» партии власти, комплекс воззрений которой позволяет ей предельно просто делать это в зависимости от обстоятельств.

Сколько-нибудь существенное значение для его реакции (конечно, лишь некоторой его части, но которая и дает изменение результатов на несколько процентов) имеет «державное» начало во внешней политике. Собственно, и ностальгия по СССР есть проявление не столько левизны, сколько «державности». И хотя об этом обычно стесняются (и прежде всего партия власти) говорить вслух, но на деле обращение именно к этой струне народного сознания дает определенных успех той или иной партии. Достаточно вспомнить, что когда в первой половине своего правления Путин шел на постоянные уступки США, это сразу же сказалось на всплеске успеха ЛДПР, получившей в 2003 г. вдвое больше, чем в 1999 г. Точно так же единственный раз, когда СПС получил вдвое больше, чем он получал до и после (8,5% в 1999 вместо 4% в 1995 и 2003) он был обязан этим исключительно тому, что его лидеры открыто поддержали Путина в стремлении покончить с чеченским сепаратизмом.

Этим обстоятельством в конечном счете определяется и принципиальное отсутствие избирательных перспектив «Яблока» и СПС. Партии, которые воспринимаются как агентура иностранной державы, никогда не смогут рассчитывать занять сколько-нибудь серьезное место в политике. Другой вопрос, что за отсутствием у нас независимых предпринимательских слоев и вообще структур, могущих оказывать поддержку СПС внутри страны, им больше неоткуда брать средства, как из-за границы. Но иностранная помощь обусловлена соответствующей позицией по международным вопросам. Выхода из этого круга нет.

Таким образом, результаты голосований определяются сущностью существующей власти и ее отношениями с партиями. Если же говорить о настроениях электората, то они к настоящему времени определяются главным образом сложившейся традицией голосования за те или иные партии и отчасти — реакцией на поведение власти на международной арене.

Как уже говорилось, наши партии — «ненастоящие», и голосование за них происходит не столько по идейно-политическим мотивам или социальным обещаниям, сколько по достаточно абстрактным симпатиям, как на Евровидении — кто больше понравится. Причем огромную роль играет однажды сделанный выбор — во множестве семей существует традиция голосовать за ту или иную известную с начала 90-х партию вне зависимости от того, как себя в дальнейшем ведут или что говорят их лидеры. Именно «традиция» до сих пор держит на плаву некоторые партии, объективно ставшими «лишними», ею в первую очередь объясняется живучесть «Яблока» или ЛДПР.

Все группировки, присутствовавшие на политической сцене последние полтора десятилетия, нетрудно разделить на 4-5 основных групп, голосование за которые отражает, конечно, не политические убеждения (более 90% населения сколько-нибудь определенных политических взглядов просто не имеет), а самые общие настроения. Выделяются, таким образом, 1) «партии власти» (большие и не очень партии, которые воспринимаются как адекватные существующему режиму и его поддерживающие) — в разное время к таковым относились «Демвыбор», ПРЕС, НДР, ЕР, ОВР, не считая более мелких; 2) «левая оппозиция» (КПРФ, АПР, прочие коммунисты); 3) «демократы» («Яблоко», СПС и проч.), 4) «патриоты» (КРО, «Родина», мелкие «русские» партии); 5) ЛДПР (играющая очень специфическую роль).

Нетрудно заметить, что голосование за «партии власти» тесно связано с личностью первого лица, хотя ни Ельцин, ни Путин себя с ними подчеркнуто не отождествляли. Но не менее 10%, а часто и более склонны вообще всегда голосовать за любую власть. В 1993 г. партии, отождествлявшиеся с властью, получили около 32%, в 1995 — 12, в 1999 — 38 и в 2003 — 42%. Т.е. только на пике непопулярности Ельцина их результат был минимален, в остальное же время не опускался ниже трети. Теперь же, когда режим вполне устоялся, и существует убеждение, что это «всерьез и надолго», потенциал голосования за партии власти еще более возрос. Поэтому нет оснований полагать, что их результат может быть хуже, чем прежде. Если же конец года будет ознаменован «державническими» проявлениями и при явке не менее 60% ЕР и СР могут получить более половины всех голосов.

Партии, воспринимаемые как «левая оппозиция» традиционно могли расчитывать примерно на четверть или треть голосов, но никогда больше. Если не считать самых первых выборов 1993 г., когда избиратель этого толка был отчасти напуган, а отчасти принципиально не стал участвовать в «играх антинародного режима», и результат был необычно низким (20% вместо нормальных для тогдашних настроений 32-33%), в дальнейшем их результаты неизменно снижались (главным образом за счет вымирания лиц чисто советского поколения): 31% в 1995 г., 27% в 1999 г., 16% в 2003 г. В последнем они должны были, впрочем, получить примерно 25%, если бы не «Родина», заявившая себя скорее как партия «патриотической» группы, но голоса свои взявшая в основном у коммунистов. В настоящее время в условиях разгрома «Родины», доля голосов за партии «левой оппозиции» должна бы возрасти, и они могли бы рассчитывать на свои «естественные» (с учетом дальнейшего вымирания «совкового» поколения) 20-22%. Но, возможно, некоторая часть перебежавших в свое время в «Родину» уже не вернется, а либо не пойдет голосовать, либо проголосует за то, что от нее осталось, и они не выйдут из 20%.

«Демократы», не ассоциирующиеся напрямую с властью, традиционно могли рассчитывать не более чем на 10 с небольшим процентов. Их положение в системе достаточно нелепо — «абстрактные демократы», в общем-то, никому не нужны. Слои, связывающие свои интересы с развитием свободного предпринимательства, гораздо больше могут получить от власти в обмен на лояльность, чем ввязываясь в противостояние ей, тем более, что эти слои, как уже говорилось, в значительной мере «ненастоящие». Демопартии могут рассчитывать только на эмоции некоторой части интеллигентного электората, озабоченного излишней советизацией в путинское время.

Но последнее касается только СПС, в идеологии которой по крайней мере некоторое место занимает «правизна» в смысле экономического либерализма. В идеологии «Яблока» «правого» нет вовсе ничего, она откровенно левая, но людям соответствующих настроений есть за кого голосовать — от КПРФ до СР, и такая партия никому не нужна; социальных слоев, чьи интересы отвечали бы ее идеологии, просто не существует. Эта партия давно уже лишняя и живет лишь традицией голосования за когда-то нравившегося Явлинского. Все 15 лет она неуклонно деградировала, теряя по проценту на каждых новых выборах (7,9 — 6,9 — 5,9 — 4,3). Было бы совершенно логичным ожидать, что на сей раз она получит свои 3 с чем-нибудь процента. Если СПС был способен в свое время менять и отношение к власти, и демонстрировать свою нечуждость «державности», то «яблочная» идеология не допускает каких-то неожиданных вывертов, способных что-то изменить в ее судьбе. У СПС некоторые шансы остаться на плаву имеются, и связаны с тем, что он остается все-таки единственной партией, ассоциирующейся с либеральной моделью, а такой избиратель в стране имеется и на фоне наметившегося при Путине «советского ренессанса» может даже проявить обеспокоенность и пойти на выборы, а голосовать ему больше не за кого. Но, хотя от наиболее одиозных шутов СПС избавился, его позиция по внешнеполитическим вопросам (хотя бы украинскому) остается такой, что едва ли способна привлечь новых сторонников.

«Патриотические» группировки никогда не имели устойчивого электората, и сами они не были представлены сколько-нибудь устойчивыми партиями, поэтому их результаты были чисто случайными. Кроме того, следует иметь в виду, что по своей сути это различные эманации советского, то есть левого типа, поэтому их избиратель легко отходит хоть к КПРФ, хоть к партии власти (если усматривает в ее деятельности «державные» мотивы). В 1993 г. все «патриотические» голоса достались ЛДПР, в 1995 г. «патриоты» (тогда это были КРО, блоки Руцкого и Говорухина) собрали около 8%, в 1999 г. — чуть более 1%, в 2003-г. — 10% (из коих 9 «Родина»). В последнее время, с одной стороны, национал-патриотические настроения, получают все большее распространение, но, с другой, представляя (в т.ч. и по этой причине) главную опасность для власти, будут лишены возможности организационно оформится, да и сами они никогда способностью к этому не отличались. Поэтому, будучи способны собрать при нормальных условиях до 15% голосов, они едва ли получат и 5-7% (если вообще «патриотическая» партия будет допущена к выборам).

Что касается ЛДПР, то она с появлением Путина объективно тоже стала «лишней» партией, но, подобно «Яблоку» держится традицией голосования за лидера (и с куда большим успехом). Причем, в отличии от «Яблока», возможны обстоятельства, при которых ее популярность может несколько возрасти (если власти вздумается проявить уступчивость в геополитических вопросах). Но едва ли в этом году власть даст ей эту возможность.

Конечно, до конца года властью и некоторыми партиями еще могут быть сделаны какие-то резкие движения, могущие повлиять на результаты выборов, но сюрпризов (в худшую или лучшую сторону) в декабре можно ожидать разве что от СПС и ЛДПР, остальной спектр достаточно стабилен.

Впрочем, все эти соображения о результатах выборов в Думу значат бесконечно мало. Говоря о перспективах тех или иных участников выборов, следует иметь в виду, что, во-первых, оно целиком и полностью зависит от поведения существующей власти и ее отношения к этим участникам, а, во-вторых, что, какими бы они ни были, они ровно ничего не значат до тех пор, пока эта власть существует. И даже что-то неожиданное, что отдельными участниками может восприниматься как успех или неудача, на самом деле ни на что не повлияет. Потому что власть «устаканилась».

Представим, например, что партии власти ко всеобщей радости остальных получат в сумме всего около трети голосов (допустим, ЕР 25-27 и СР 7-8, или ЕР около 30, а СР 5-6 и не пройдет), а КПРФ — аж все 30, СПС, ЛДПР и «Родина» — по 7-10, т.е. все пройдут. Ни одна из партий, имея треть мест, не могла бы контролировать Думу, но только не партия власти, которая легко обошлась бы и четвертью. Коммунисты ничего не смогут сделать даже в союзе с «Родиной», потому что никогда не будут иметь большинства, «демократы» или ЛДПР — тем более, а вот ЕР, по самой своей природе способная вступать в союз с кем угодно (тогда как объединение против нее всех остальных невозможно ни при каких обстоятельствах), всегда обеспечит себе большинство при проведении конкретных решений. Причем ей вовсе не надо «поступаться принципами», она именно такова, что той или иной частью своей политики действительно соответствует интересам и представлениям остальных партий.

Для того состояния общества и государства, в котором они находятся после всех пережитых событий, это вообще идеальная власть, альтернативу которой представить невозможно. И если бы обстоятельства оставались неизменными, она могла бы существовать чрезвычайно долго. Запас финансово-экономической прочности велик, как никогда, свобода политического и идеологического маневра — безгранична, оппозиция — бессильна и бесперспективна.

Но мы не на острове, и обстоятельства имеют обыкновение меняться. Поэтому нынешняя власть просуществует ровно столько, сколько будет способна адекватно отвечать на те «вызовы», с которыми ей придется столкнуться. То есть, проще говоря, насколько окажется конкурентоспособной. Это, собственно, ключевое слово, которое рано или поздно кладет конец любой власти, отходящей в своей практике от некоторых естественных для человеческой природы вещей, и пытающейся экспериментировать, «скрещивая ежа с ужом» или предаваться противоречащим им идеологическим утопиям. Поэтому если что-то и есть интересного в политике, то это не выборный расклад, якобы отражающий предпочтения населения, или борьба оппозиции с властью, а только те движения, которые будут происходить внутри самой власти. Потому что ее способность к выживанию будут определять именно они.