С. Волков

ЗАГАДКИ ДЕМОКРАТИИ

Всякое «великое учение» (эпоха господства тоталитарных идеологий насчитывает уже столетие) требует поклонения некоторым абстракциям, потому что основано на мобилизации окормляемого населения вокруг легко усвояемого набора культовых понятий, над реальным содержанием которых не принято задумываться.

Однако абстракция может властвовать до тех пор, пока остается абстракцией, конкретизации и анализа на предмет соответствия действительности она не терпит. Не удивительно, что и принятые ныне базовые понятия («демократия», «общечеловеческие ценности», «воля мирового сообщества», «гражданское общество» и т.д.), будучи измышлением чисто человеческим, претендуют на то, чтобы к ним относились как к богоданным (создатели «религии прав человека», отвергая Господа, претендуют, тем не менее, на его прерогативы).

Если же попытаться конкретизировать эти понятия, придется сразу же столкнуться с невозможностью однозначно определить — имеет ли данное явление место в каждом конкретном случае или не имеет. Считается, например, что у нас в стране никогда не было и нет по сию пору «гражданского общества». Но что это, собственно, такое? Предполагается, что — совокупность самодеятельных и независимых от государства объединений граждан. Но достаточно открыть любой дореволюционный губернский адрес-календарь, чтобы обнаружить в каждом уездном городе впечатляющий набор таких объединений — от обществ покровительства животным до товариществ взаимного кредита. У нас их тоже теперь достаточно. Иногда непременным условием считается их оппозиционность государству (под это определение идеально подходит, кстати, преступный мир), но и таких в изобилии (едва ли организаций, непримиримо относящихся к власти, в Европе или США больше), а «общества» нет. Но это, опять же, лишь точка зрения, иные считают, что есть. Но раз так — перед нами понятие, лишенное реального содержания: «король-то — голый».

В иных же случаях мы имеем дело с терминологией заведомо неадекватной. Скажем, называть тот набор ценностей, который считается лежащим в основе современного евро-американского общества (на деле — лишь в основе его идеологии) «общечеловеческим» довольно странно, коль скоро эти ценности на самом деле никогда в истории не практиковались и абсолютным большинством человечества в настоящее время не разделяются. Ни одна религиозная или идеологическая система, в рамках которых остается это большинство, их не признает.

В ряду привычных «базовых» понятий самым загадочным, пожалуй, является «демократия», которая есть неизвестное от неизвестного, ибо означает «власть народа». Но что есть «народ»? Понятие «власть народа» — из того же ряда, что «воля народа» или «интересы народа», каковые предполагают, что народ есть субъект, обладающий единой волей или едиными интересами. Тогда непонятно, зачем ему голосовать и делать какой-то выбор. Очевидно, впрочем, что это не так, и что никаких единых интересов или их понимания у «народа» нет, почему его «воля» и выявляется путем «демократических выборов». То есть в более конкретном виде демократию ее апологетам приходится определять как власть большинства.

Считается, что «демос» осуществляет свою «кратию», приходя на выборы и голосуя за президента или партию. Интересно, много ли найдется людей, полагающих, что, голосуя, они действительно управляют государством? Может быть, среди тех, кому это внушают достаточно давно, чудаки и найдутся — только и они делают это совершенно напрасно. Править в любом случае будет не «народ», а президент или партия (или, если угодно, те силы, которые их «продвинули»). Какую-то роль в политике играет не демократия, а представление о том, что она должна быть (хотя это оружие обоюдоострое).

Безотносительно к тому, насколько практика выборов власти всем населением вообще разумна, заметим, что даже при всеобщем избирательном праве мнения большинства (даже если считать, что именно оно имеет какое-то значение) она обычно не выявляет. Порядка трети населения вообще никогда не голосует, и даже в странах «развитой демократии» в выборах местного уровня (то есть по тем вопросам, которые, по идее, более всего и должны волновать население) участвует как правило менее половины. Если у нас, например, на региональные выборы является 20-25% населения и при десятке претендентов выигрывает кандидат, получивший процентов 7, «демократические стандарты» считаются соблюденными. Хотя волей большинства это назвать трудно. Понятно, что это воля, скажем так, «активного меньшинства». Но активное меньшинство (только не случайные люди, не поленившиеся опустить бюллетень, а действительно наиболее дееспособная часть общества) на деле и так всегда осуществляет власть.

Тем не менее, предполагается, что мнение какого бы то ни было большинства, (хотя бы и большинства от меньшинства) демократ должен уважать. Не похоже, однако, чтобы и авторитеты от демократии его действительно уважали. Когда при отменной явке путем свободного волеизъявления большинство где-нибудь в Турции или Алжире (как не раз бывало) получают исламские партии, такая предельно «недемократическая» сила, как армия, при полном одобрении этих авторитетов результаты выборов отменяет. Если же «отменить» некому (как в Белоруссии), то те же авторитеты эти выборы не признают. Потому что к власти пришли «недемократические силы». Опять же альтернативные выборы и у нас есть, а «настоящей демократии», говорят, нет. Кое-кто, анализируя реальные примеры, приходит даже к неприличному выводу, что таковая означает нахождение у власти таких сил и проведение такой политики, которые отвечают совершенно конкретным интересам совершенно конкретных политических кругов в совершенно конкретных странах.

Но оставим это политике и ограничимся констатацией того очевидного факта, что воля большинства для апологетов демократии — это тоже еще не «демократия». Иногда даже говорят, что главное в ней — не воля большинства, а «уважение мнения меньшинства». Опять же непонятно, в чем оно должно проявляться и зачем тогда голосовать, если будет поставлено не то руководство и приняты не те законы и решения, за которые было большинство, — то есть до каких именно пределов такое «уважение» должно простираться. Во всяком случае, существо демократии остается непроясненным. Возможно, действительно, «подлинная демократия» не в том, чтобы избирали большинством, а в том, чтобы избирали демократов. Но кто это такие? Логично считать — сторонники «демократических ценностей» (в которые уважение мнения большинства не входит) и «демократических» же свобод».

Свободы эти, кстати, в отличие от демократии, вещь достаточно конкретная и совершенно реальная. Только едва ли терминологически оправданно именовать «демократическим» (коль скоро все-таки из «демоса» в настоящее время никакую часть населения исключать не осмеливаются), то, что большинству населения вовсе не нужно. Свобода слова нужна только тем, кому есть, что сказать, свобода печати — тому, кто читает что-нибудь осмысленное, свобода собраний — тем немногим, кто имеет до этого время и охоту. Но это все — очень незначительные группы населения. Скорее уж это свободы «аристократические».

Против самого принципа «голосовательного» начала как одного из элементов процесса принятия решений едва ли можно возражать. Но таковое реально возможно и уместно, во-первых, только в весьма узком кругу (на уровне общины, бригады, отдела), а, во-вторых, при условии хотя бы примерного равенства участников. Когда собираются, например, уважающие друг друга и принятые в свое время по взаимному согласию члены какого-то клуба, совершенно нормально, чтобы они на равных решали голосованием вопросы клубной жизни. Нормально, когда рабочие избирают из своей среды бригадира (но не мастера и тем более не начальника участка — это за пределами их компетенции). Когда консилиум врачей принимает какое-то решение — это тоже нормально. Но санитаров на него не приглашают.

Представление о том, что управление государством есть дело, требующее по сравнению с любым другим, наименьшей квалификации и доступное «кухарке», следует по здравому рассуждению признать вполне курьезным. Поэтому реальная «демократия» оправдана только в случаях, когда речь идет о решении вопросов, не выходящих из пределов компетенции простого человека (это практически всегда «прямая» демократия). Но на государственном уровне она противоестественна, поскольку избираемые представители, не говоря о массе, населения заведомо неспособны даже представить себе уровень государственных задач, и любые их решения неизбежно представляют результат манипуляций тех или иных кругов. Человек массы в сущности даже обычно не знает, за что именно он проголосовал. Ему кажется — за запрет абортов, а оказывается — за свержение невесть где находящегося режима. Кажется — за вывод своих войск из какого-нибудь Ирака, а оказывается — за национальную автономизацию. Кажется — за снижение налогов, а оказывается — за кредиты неизвестной ему стране.

Даже если не принимать во внимание интеллектуальные способности, для того, чтобы иметь какие бы то ни было собственные убеждения, надо как минимум, ознакомиться с довольно обширной информацией — как фактологического свойства, так и отражающей спектр возможных мнений. Простой человек никаких убеждений, кроме ему внушенных или чисто шкурных, в принципе иметь не может. Управляют государством если и не самые квалифицированные, то, во всяком случае, достаточно дееспособные представители общества.

«Демократия» на практике всегда оказывается возможна лишь как демократия действительно равных (хотя бы относительно равных) — не по закону или по измышленному «естественному праву», а по реальному весу в обществе. Все известные в истории «демократические» модели, предполагавшие реальное значение голосования, на практике всегда означали волеизъявление лишь нескольких процентов от численности населения. Различного рода цензы четко ограничивали круг лиц, способных «волеизъявляться» сколько-нибудь осознанно, чье мнение могло приниматься во внимание. Если же и когда круг лиц, формально имеющих право голоса, переставал совпадать с кругом «реальных» граждан, такие системы терпели крах. При всяком же расширении круга голосующих за пределы круга тех, чье мнение действительно могло что-то значить, пропорционально уменьшалось и реальное значение голосования, пока с введением всеобщего избирательного права не превратилось в полную фикцию — принятое модное оформление власти тех или иных кругов, слоев и группировок.

Демократический подход исходит из заведомо ложной посылки, что все люди равны. Но они на самом деле по своему потенциалу категорически не равны, и даже при господстве в обществе самых демократических доктрин, никогда в реальной жизни не были равны и по своему положению в нем. Природа вообще не знает равенства, она иерархична. Во всякой популяции сколько-нибудь и как-нибудь продвинутых людей — всего несколько процентов. Даже просто лиц, чьи интересы выходят за пределы повседневного животного существования, очень мало. И нет ничего более нелепого и вредного для общества в целом, чем делать вид, что неравные равны и тем более делать неравных равными.

Того очевидного факта, что умные и компетентные люди составляют меньшинство, уже совершенно достаточно, чтобы судить о «преимуществах» демократии. Конкретный человек, оказавшийся облеченным властью, может быть, конечно, вполне посредственным, но может оказаться и умным, некоторая элитная группа может состоять из несколько более или несколько менее квалифицированных членов (все равно качественно отличаясь от всей массы), но большинство населения глупо и некомпетентно всегда. Поэтому настоящая демократия, если бы она была возможна, была бы сущим бедствием.

Но ее и не бывает. Голосование населения может приобретать реальный характер и что-то значить (хотя бы как «пугалка») лишь в краткие переходные периоды, когда режим еще не вполне устоялся и механизм контроля должным образом не налажен. Но в этих случаях результаты волеизъявления для апологетов демократии обычно оказываются разочаровывающими (памятное — «Россия, ты одурела!»).

В эпоху «восстания масс», когда одной из основных форм политической борьбы стала апелляция к массе, стремление ей понравиться и натравить на конкурентов, декларация приверженности «демократии» стала обязательным атрибутом политической фразеологии. Но поскольку механизмы власти в различных странах бывают разными, естественным образом возникают «улучшенные» и «уточненные» ее варианты в виде «социалистической демократии», «национальной демократии», или вот «управляемой». Формы власти тех или иных групп обусловлены историческим происхождением и социокультурной сущностью как самих этих групп, так и их практической способностью контролировать ситуацию с меньшими издержками морально-эстетического характера. Если, например, кандидату в президенты США желательно скрывать умение играть на фортепьяно, то в других случаях без этого можно обойтись, и это кажется более симпатичным.

Своеобразной «компенсацией» за необходимость апелляции к массе является лишение ее возможности реального выбора. Везде, где власть устоялась, зависимости от ее характера предоставляется выбор или из единственного варианта, либо из двух, практически не отличающихся друг от друга. Вот уж более полувека (а именно столько и насчитывает «подлинная демократия» в странах, считающихся демократическими), никаких сюрпризов наблюдать не приходилось. Возможность «ненормативного» роста влияния маргинальных, то есть находящихся за пределами реальной власти политических сил и партий и даже самого появления новых такого рода надежно блокировано. Всякого рода неожиданности, ломка привычного политического спектра, исчезновение одних и появление других ведущих партий встречаются только на Востоке, где демократическая модель является в большинстве случаев лишь ширмой, за которой продолжает действовать модель традиционная, или в Восточной Европе, где этот режим реален, но слишком молод.

Любопытно, что сторонниками демократической идеи (мы не берем тех, которые непосредственно причастны к существующей в стране власти и заявляют себя в этом качестве «по должности») обычно выступают люди, объективно менее всех заинтересованные в том, чтобы мнение большинства имело какое-то влияние на судьбу страны, а следовательно и их собственную. Ибо это представители интеллектуально достаточного, сколько-нибудь самостоятельно мыслящего, образованного и относительно культурного меньшинства, к которому большинство теплых чувств никогда не испытывало.

Представители этой категории населения потому к ней и относятся, что мыслят адекватно реальности, понимают, что есть что и кто есть кто, стало быть, как минимум, представляют разницу между собой и себе подобными (чей ум и квалификацию они способны оценить) с одной стороны и большинством прочих — с другой. Если они этой разницы не видят и не представляют — они просто «по факту» к этой категории не принадлежат (дурак ведь потому и дурак, что не понимает, что значит быть умным). Представлять же себе эту разницу но, тем не менее, искренне считать, что глупость и невежество должны торжествовать над умом и знанием потому, что носителей первых («таких же людей») больше — есть некоторое извращение, сродни мазохизму.

Едва ли, однако, интеллектуально «продвинутый» человек может действительно находить какое-то особое удовольствие в том, чтобы его жизнь определяли решения, принятые совокупностью мнений угрюмого хамья, зрителей «Дома-2», ценителей юмора Петросяна-Степаненко, алкоголиков, бомжей и т.п. Для этой разновидности приверженцев демократии (отдающих себе отчет в существовании механизмов, предотвращающих власть большинства, а иногда — и в принципиальной ее невозможности) в слове «демократия» заключен несколько иной смысл — гарантии от «тирании». Страх «деспотизма», в котором традиционных интеллигентских предрассудков, пожалуй, больше, чем трезвого расчета, и неприязнь к власти (совершенно оправданная — в одних случаях тем обстоятельством, что данные интеллектуалы оказались за ее бортом, а в других — принципиальной невозможностью к ней принадлежать в силу специфики профессии) заставляют их с особенным вниманием отслеживать действия правящих групп на предмет их «демократичности». Нетрудно заметить, что под «недемократичным» в данном случае понимается всякая самостоятельность правительства и его независимость от мнений интеллектуальной среды, не принадлежащей к властвующему слою и не включенной в систему власти. То есть такая «демократическая» оппозиция носит по сути «аристократический» характер.

Кажется странным, что такое значение придается формам (а демократия и диктатура лишь формы), а не реализации определенных жизненных стандартов, статуса, благополучия. Одни и те же интересы и потребности могут эффективнее обеспечиваться при одних обстоятельствах — «демократической» формой власти, при других — диктаторской. Видимо, дело здесь в том, что различные элитные группы «специализируются» на разных методах осуществления власти, и конфликт методов порождает конфликт форм. Но это уже относится к сфере реальной жизни, а не к сфере идеологических химер. Заметим лишь, что именно последние мешают некоторым элитным группам осознать собственные интересы.