Ребенок в обычной семье, находящийся под организующим давлением родителей, в той или иной степени привыкает к систематическим усилиям, послушанию, ритму. У детей-сирот, попавших в Китеж, нет ни привычки учиться (я бы даже сказал: нет рефлекса), ни понимания, зачем это нужно. Дело не обязательно в том, что у них плохо работают мозги. Школа предстает перед ними, как орган насилия, а опыт их «свободной» жизни учит избегать насилия любыми путями. Бывшие беспризорники не видят в учебе никакого смысла, а они, привыкшие бороться за выживание на улице, не могут позволить себе впустую растрачивать силы и время.

Самое интересное, что по большому счету они правы! Выпускник одиннадцатого класса может знать проблематику «Евгения Онегина», но оказаться неспособным построить семейные отношения. А познания из области древней истории далеко не всем помогли найти высокооплачиваемую работу.

Все это не для сирот. Они просто не могут играть по цивилизованным правилам. Все свободное пространство их сознания съедено воспоминаниями о прошлом, страхом перед учителем, ощущением своей неадекватности, обиды на мир и так далее.

Вспомните, каких неимоверных усилий требует от вас самих попытка переключиться после неприятностей на работе на милую воркотню супруги. Что уж говорить про ребенка. Он находится во власти образов, которые выдает ему подсознание, реагирующее на текущие реальные и воображаемые жизненные проблемы.

Представьте, что вы лежите в окопе под бомбами, а кто-то пытается втолковать вам про зиготы или косинусы. Многое из услышанного имеет шанс осесть в вашей памяти?

У них нет интереса к накоплению знаний, потому что этот мучительный процесс не доставляет им удовольствия. Научатся – будет и радость. Но на первых порах они испытывают только страх и бессилие. А кому из нас нравится чувствовать свое бессилие?

Ребенок слушает учителя, но для того чтобы хоть что-нибудь запомнить, нужна концентрация. А у того, кто недавно потерял родителей или был вынужден бороться за существование с самого раннего детства, сознание заполнено переживаниями прошлой боли, фантастическими планами о том, как отомстить, разбогатеть или просто убежать. И на это уходит часть той энергии, которая могла бы помочь концентрации на уроках и увеличению объема памяти.

Дети в кризисных ситуациях, неважно, из благополучных семей или из детских домов, одинаково плохо усваивают новый материал, часто не любят читать. Что бы там ни рассказывал учитель, куда приятнее думать о своем. И сидят дети с широко открытыми глазами, но в пространстве каждого индивидуального сознания клубятся обрывки снов и мечтаний. Их внутреннее зрение прокручивает совсем иные фильмы. И эти картинки в сознании для ребенка куда реальнее и красочнее, чем все, что происходит вокруг.

Наше сознание отбирает в окружающей реальности прежде всего то, что узнаваемо или имеет связь с освоенным ранее, словно дополняя кусочками мозаики почти законченную картину. А у наших детей-сирот в первые годы жизни не было нормального доступа к информации. Поэтому, они, как правило, не понимают ни того, что написано в учебнике, ни того, что объясняет учитель. Они не имеют образов для тех слов, которые слышат.

Не их вина, что в первые годы жизни эти дети не смогли накопить достаточного количества образов и фактов, которые обычные дети впитывают как бы между делом, стихийно, просто в результате общения с родителями. Крупицы этой информации поступают в сознание ребенка бесконечным потоком, перепроверяются вопросами к родителям, подкрепляются повторением, образами из журналов и фильмов. Совсем иной поток информации получает ребенок спивающихся родителей. Как правило, телевизор продается одним их первых, журналы не покупаются, а в редких разговорах пьяных родителей нет образов, необходимых для построения яркой и привлекательной картины мира.

Страх перед будущим и воспоминания о пережитой боли, физической или душевной, прежде всего поражают наиболее доступную для воздействия эмоциональную сферу. Можно предположить, что эмоциональная бедность многих детей связана именно с тем, что в раннем детстве, когда заполнялся соответствующий слой программы, чувства не были названы.

Приходится первоклашек, а иногда и пятиклассников учить распознавать в себе и других проявление различных эмоции. Потом приучать их контролировать. В широком смысле – любить и понимать себя.

Если эмоциональная сфера не проработана, в дальнейшем торможение охватывает и сферу интеллектуального развития. Начинается отставание в старших классах.

Из признания шестнадцатилетнего

– Ты вообще-то любил своих родителей.

– Не знаю, то есть я не знаю, что значит любить. Бабушка меня баловала, была доброй, блины пепла, а от отца с матерью можно было схлопотать, если не вовремя подойти. Ну, игрушки дарили.

Дни рождения мне роскошные закатывали. Но я не знаю, любили они или нет. Я и сейчас не знаю, что такое любовь. Сижу на уроках и думаю – может, я какой-то не такой.

И дело не только в эмоциях. Если какие-то значимые для нашей культуры образы не попадают в программу вовремя, они оказываются вне целостной структуры, связывающей цепочки смыслов в единый ОБРАЗ МИРА. Новый опыт формирует через некоторое время новый слой, оставляя незаполненным внутренний сектор, словно образовывая в сознании, как и в языке, лакуны. Разумеется, личность приспосабливается обходиться без этих образов, как правило, не замечая мертвых зон в своем сознании.

Вот только такому ребенку уже никогда не понять Чехова и Толстого, не уловить смысла революций и либеральных реформ. Личность как бы вычеркивается из полноценной общественной жизни.

Еще раз отмечу, что количеством слов, кодирующих образы, и определяется качество программы, которая закладывается в сознании, глубина мышления ребенка и умение чувствовать. Уже в школьном возрасте у детей с большим количеством лакун появляются проблемы при чтении учебников и художественной литературы. Про таких детей учителя говорят, что они не ухватывают смысла прочитанного.

Большинство детей, попавших к нам из детских домов, не знали значения многих слов. Например, слова «оторопеть», «завороженный» не давали девочке-второкласснице понять смысла рассказа, делая чтение тяжелым и неинтересным. Мальчик-восьмиклассник, уже пытающийся ухаживать за девушкой, внезапно почувствовал, что не знает значения слов «грация», «обаяние», «гармония». К счастью, у него появилась потребность их узнать, а также было, у кого спросить.

Что может учитель?

СОВЕТЫ ИЗ КИТЕЖА

Перевести фокус внимания на свой предмет и удерживать его как можно дольше, пока ребенок не станет понимать, то есть осознанно участвовать в происходящем на уроке. А там уже можно увлечь его «играми разума», показывая, что они могут доставлять удовольствие.

Главное для учителя, хотя бы раз помочь ученику пережить это удовольствие!

Первичен интерес ученика и реальное освоение материала, а не программа. При таком подходе труд учителя становится более творческим, одухотворенным и осмысленным.

Вот что сказал мне пятиклассник Саша после урока истории:

– Я сегодня на уроке впервые ощутил удовольствие. Это ж мы сами делали открытия о Египте. Я понял, почему нужны каналы и почему цивилизация началась. Словно у меня приятность в мозгах. Это здорово!

В обучении, как в парных танцах, учитель и ученик должны быть вместе, даже если в классе еще сорок человек. Но все равно, это – работа для двоих. Иначе вместо учителей давно бы поставили в классах аудиоаппаратуру.

Задача учителя – «производить впечатление» на ученика. Чем резче впечатление, тем четче образ, оставшийся в сознании. Построить связь между образом и силой, которая этот образ питает, – функция учителя (не великого и единственного, а каждого человека, который занят воспитанием детей).

Люди, далекие от практики воспитания детей-сирот, склонны решать задачу их развития схематически: «Возьмем талантливых сирот, спасем их из детских домов, переселим в условия элитного лицея, где им дадут первоклассное образование, и получим счастливых, талантливых специалистов».

Для сироты быть в окружении благополучных детей из элитных семей – серьезный вызов. Настолько серьезный, что затребует все силы на самоопределение или противостояние. На обучение же сил может просто не остаться.

Среда элитной школы как раз и не позволит сиротам нормально развиваться. Потому что человеку свойственно сравнивать себя с окружающими. Наверное, с доисторических времен в человеке борются два противоречивых стремления: быть своим в общности себе подобных и при этом пытаться оттеснить их от лучшего куска еды или места у очага. Не важно, что в пансионе все дети как бы без родителей. В наши дни дети выстраивают иерархию отношений в своем коллективе, исходя из статуса и финансовых возможностей своих семей. И те, кто лишен этого, сразу чувствуют себя изгоями.

Разумеется, если ребенок-сирота наделен от рождения большой жизненной энергией, что проявляется в сильном характере, умении встречать вызов, сосредотачиваться на учебе, то он получает дополнительный стимул для занятий: поднять свой статус за счет учебы, доказать свое интеллектуальное превосходство над благополучными одноклассниками. Но это редкий случай.

Большинство детей-сирот, для того чтобы реализовать свой интеллектуальный потенциал и нормально развиваться, как раз нуждаются в особом безопасном окружении. Именно благожелательная безопасная среда в этом случае является тем самым питательным раствором, который может восстановить личностный рост детей, испытавших трагедию сиротства. Нужен особый мир, построенный не на конкуренции, а на взаимоподдержке, который даст возможность ребенку поднять свою самооценку, преодолеть внутреннюю неуверенность в своих силах. Нужно и время, которое позволит ребенку осознать, во-первых, что учеба может быть приятной и интересной, во-вторых, что она помогает поднять свой статус в коллективе детей и взрослых, и, в-третьих, что он сам в состоянии достичь реальных успехов, если будет прикладывать усилия.

Существует мнение, что дети алкоголиков хуже развиваются интеллектуально. В некоторых случаях это так. Но в Китеже некоторые дети из самых неблагополучных семей оказывались куда более талантливыми, восприимчивыми, чем те дети, чьи родители не имели вредных привычек. Мы не предлагаем отказаться от идей генетики, но обращаем внимание, что в этой области нет прямой зависимости. Законы, управляющие наследственностью, значительно сложнее и многообразнее, чем их отражение в обыденном сознании.

СОВЕТЫ ИЗ КИТЕЖА

Ребенок должен не зазубривать факты, а научиться их обрабатывать и применять на практике в реальной жизни. Для этого ребенок должен ХОТЕТЬ работать с этим «знанием».

Для того чтобы отключить внутренний экран сознания ребенка, направить его внимание вовне, сделать ребенка союзником, непосредственно воспринимающим информацию от учителя, нужна его глубинная потребность. То есть должны работать сильные чувства, которые дают дополнительную энергию, способность концентрироваться.

Путь к «охоте» лежит через радость, через стремление повторить удовольствие. Ребенок должен почувствовать вкус к постоянным переживаниям открытий. Это, конечно, не модные в психологии инсайты, а эмоционально окрашенные мгновения маленьких прозрений. К ним должен подводить взрослый, подводить и обращать внимание так, чтобы в зависимости от уровня культуры ребенок сказал или «У, блин!», или «Эврика.'»

Взрослый должен оказывать постоянную моральную поддержку ребенку, показывая, что разделяет его радость и удивление. Например, после сделанного урока можно похвалить ребенка, угостить чем-нибудь вкусненьким, почитать ему вслух. Только не нужно превращать этот способ в дрессировку: решил задачу – получи конфету. Надо разнообразить поощрения, расширяя сферу возможных способов получения удовольствия от собственных усилий. В идеале самым сильным поощрением должна стать похвала любимых родителей: «Ты сегодня молодец», «Я горжусь тобой», «Видишь, все в твоих силах». Или между делом: «Молодец... как ты метко подметил!»

На первых порах нелишним будет и специально обратить внимание ребенка на сложные задачи в учебнике. Важно, что ребенок обучается замечать их, искать решения и в конечном счете воспринимать поиск решений как гимнастику для ума, как вызов и радость. «Ну-ка, попробуй вот сложную задачу, ты справишься, а вот это тебе еще не встречалось, сможешь?» Еще лучше действует непрямая похвала: «Полюбуйся, дорогая жена, какую картину нарисовал наш мальчик, почти профессионально».

Замечания такого рода позволяют ребенку сохранить независимость, но при этом сравнить свой взгляд со взглядом родителей.

И если вас искренне радует любое достижение юной личности, штурмующей школьную программу, то ваш ребенок привыкнет ощущать, что он не брошен один перед препятствием и его усилия будут оценены по достоинству. А значит, есть смысл их делать.

Итак, общий вывод.

Дети хотят смотреть мультфильмы, играть в компьютерные игры, носиться сломя голову во дворе. В свою очередь здравомыслящие родители пытаются заставить их прилежно учить уроки, читать книги.

В младших классах доводы разума бессильны. На более поздних стадиях развития, в классе десятом-одиннадцатом, подростки хотя бы начинают интеллектуально оценивать свои перспективы, и их можно попытаться убедить взяться за ум ради будущей карьеры.

Однако развивать детей необходимо с первого класса, когда они еще не понимают таких мотивов. И вот тут приходится, используя свой родительский авторитет, просто заставлять. Если начать делать это в самом раннем возрасте, то потребуется меньше ваших усилий, то есть, по сути, меньше насилия. Для ребенка станет привычным читать и заниматься, чтобы получить ваше одобрение, «потому что это – правильно».

На первых порах этого мотива вполне достаточно. Ну а позже, продолжая путь познания, он найдет и другие мотивы для учебы: удовольствие от собственных открытий, рост авторитета, желание самоутвердиться и выстроить свое будущее.

Антон в пятнадцать лет написал стихи:

Порок дает нам жизнь среди порогов, А жизнь дает нам шанс, споткнувшись, снова встать.

По-моему, здорово, даже если и непрофессионально.

Он не стал красавцем, но зато приобрел уверенность в себе. В начале девятого класса он пришел на собрание наставников и магистров и буквально потребовал для себя испытания. Скоро он стал членом Малого Совета, бросил курить и начал получать пятерки в школе.

Вот так бы эффектно и закончить эту историю, но я пишу не роман, а в реальной жизни никто не отменял закона борьбы противоположностей и отрицания отрицания.

Антон достиг нового этапа развития и, естественно, вошел в новый кризис. Он начал пересмотр своей системы ценностей, целей и ожиданий. И все это снова, но уже почти по-взрослому излилось в форму претензий к окружающему миру. Если маленький мальчик еще не знал о своем праве на обиду, хотя и пользовался им инстинктивно, то выросший Антон начал поговаривать: «Я сирота, у меня было трудное детство, поэтому и учиться мне трудно и вам, взрослым, никому не верю!» Так, по-родственному, он парировал наши усилия заставить его лучше учиться или бросить курить. Впрочем, то же самое он говорил, когда кто-то пытался в душевной беседе уговорить его поработать над своим дурным характером, не хамить друзьям и вообще перестать быть таким откровенным эгоистом.

Мы знаем, что байроновское отношение к окружающим, которые «не способны понять», свойственно всем молодым поэтам в возрасте шестнадцати лет, но в условиях китежского социума Антон являл собой дурной пример для более юных учеников, пока еще склонных выполнять домашние задания, верить взрослым и уважать ровесников.

Антон обиделся на «батю», который не проявлял душевной чуткости и заставлял учиться, потом на учителей – за то же самое. Ему хотелось любви и свободы, а мы насиловали его волю подготовкой к экзаменам.

Мы развили в нем способность творить в сознании миры. Вот он и творил их, отрываясь от обыденности, отказываясь признавать реальность.

Теперь он сам, не слушая советов, создавал модели желаемого будущего:

«У меня дом в деревне, я вернусь туда и займусь бизнесом. Разбогатею и буду независимым!»

И через неделю: «Я решил поступать в милицейское училище. Там много платят».

Потом: «Я буду поэтом»...

И тут же с обидой: «Вам мои стихи не нравятся, но я докажу...»

Редко, кто из детей, попав в кризисную ситуацию, воздерживался от соблазна пойти по простейшему пути: принять свои мечты и желания за «меру всех вещей», путая мыслеобраз мира с реальностью.

Мы, взрослые, знаем, что обида – далеко не лучший способ воздействовать на окружающих. Состояние обиды съедает внутреннюю энергию, отвлекает силы от борьбы.

Человек уже не стремится получать удовольствие от победы, а значит, он и не будет стремиться побеждать.

Мы пытаемся показывать каждому ребенку, начавшему использовать право обидеться, что это плохой инструмент для достижения цели. Но если он не знает других инструментов воздействия на мир взрослых?

В благополучных семьях дети, проверяя мир на прочность, тоже бьются о тех, кто ближе всего к ним, но они подсознательно, как правило, считают себя внутренне едиными со своими родителями. Они привыкли к любви с грудного возраста, она заложена в подсознание и позволяет при конфликтах не терять связующую нить, по которой можно уходя вернуться.

Этого иррационального чувства связи с родителями у детей-сирот нет. Этот файл отсутствует. Поэтому они рвут отношения без сожаления – «все и навсегда». Поэтому так резки их замечания по отношению к окружающим: «Они меня достали», «Опять заставляют», «Родные родители мне бы это купили» и т. д.

Если мы пытались развеять их иллюзии, они начинали сражаться с нами, как с врагами, покусившимися на их мечту.

– Я все равно горжусь своим отцом. Он был гадом, он бил меня, но это мой отец. Он был сильным! – сказал один из моих приемных детей, объясняя, что в нем борются мои объяснения и совершенно нерациональное, но по человечески понятное желание быть похожим на отца.

Мы в Китеже давно заметили, что будь то пятилетний ребенок или шестнадцатилетняя девушка, они с одинаковой силой сопротивляются любой попытке взрослого развеять их иллюзии, отождествляя свои детские заблуждения с собственным Я. Соответственно, человек, пытающийся таким образом вмешаться в их внутренний мир, становится врагом.

Программа настоящих – биологических – родителей остается очень притягательной, потому что именно их образ действий был первым, заложенным в основу единого ОБРАЗА МИРА. Но в этой программе есть существенный изъян: в ней есть отчаяние проигрыша, горькое очарование неприкаянности, но не содержится понятия дисциплины, запретов, табу, свойственных любому цивилизованному человеку (не убий и не укради).

Именно поэтому выпускники детских домов часто прямо из школы попадают в колонии или тюрьму. Они не смогли унаследовать нравственные ориентиры, а жизнь в социальном учреждении не учит нюансам межличностных отношений, не позволяет различать невидимые социальные границы. Эти вызовы не всегда удается сформатировать и в Терапевтическом сообществе.

Нельзя насильно удерживать созревших для жизни юношей и девушек в лоне семьи или безопасного мира.

Мы поняли, что, сами того не желая, стали препятствием на пути развития Антона. Все зачатки талантов теперь могли развиваться только в реальных жизненных столкновениях.

Мы уже понимали, что словами не стереть жизненную программу, даже построенную на юношеских фантазиях и обидах. Только столкновение с реальностью может заставить юную личность внести в нее изменения. Научить человека быть разумным против его воли еще никому не удавалось.

Жизнь талантливее нас. Только столкновение с реальностью могло заставить Антона пересмотреть свои взгляды и начать подстраиваться под взрослую систему договоров. Только попытка достичь СОБСТВЕННЫЕ ЦЕЛИ могла заставить юношу развиваться, задействуя все свои резервы.

Антон к семнадцати годам был уже достаточно развитой и творческой натурой, что, по нашему мнению, давало ему не плохой шанс в борьбе за существование в реальном мире.

По решению педсовета Антон был отправлен в специальное техническое училище в Калуге. Ну а мы, взрослые, сохранили за собой право негласного контроля за происходящим. Мы помогали ему деньгами, советами, встречались с его новыми преподавателями.

Через год Антон приехал в Китеж, и мне удалось поговорить с ним о жизни. Вот что он мне рассказал:

– Дмитрий, теперь по прошествии нескольких лет, я понял, что вы заботились о моем развитии. Но тогда я этого не понимал и обижался. Я привык считать, что вы должны делать мне добро.

– А что такое добро, Антон? Кистеперые рыбы полезли на сушу, когда им стало совсем плохо в высыхающем водоеме. Им приходилось через боль делать усилия, чтобы доползти по камням до клочка травы. Ты понял, о чем я?

– Если по доброте душевной кому-то пришло бы в голову подкармливать рыб, то они так и остались бы в своем болоте, им не надо было бы лезть из кожи вон, чтобы измениться. И все потому, что добрый человек остановил их эволюцию.

– Итак, мы были злыми, Антон, когда заставляли тебя «ползти за знаниями» так далеко?

– Тогда мне казалось, что да! На компьютере не даете играть, сколько хочется, за уроки сажаете да с душевными беседами пристаете.

– Какая была главная претензия?

– Что меня не ценят. Взрослые меня не замечали. Мало хвалили.

– Но ты же сам говорил, не лезьте в мои дела. Что же нам оставалось? В любом случае мы не соответствовали твоим ожиданиям.

– А откуда я мог знать, что ожидать? Я, только оказавшись в общежитии в Калуге, понял, что значит считать деньги, так чтоб на еду хватило. В Китеже я как-то об этом не задумывался. Мы вообще не понимали – чем занимаются взрослые. Теперь я вам сочувствую и хочу, чтоб вы меня считали своим.

Какой будет конец у этой истории? Как сложится жизнь этого юноши?

Все ли мы сделали для него, что могли?

Теперь Антон сам отвечает за себя, но, похоже, мы все еще нужны ему. Он учится, работает. Он не спился и не стал наркоманом, и ему по-прежнему интересны окружающие люди и собственное будущее. Может быть, это и есть положительный результат?