Прощание с арктикой

Осенняя миграция прошла раньше, чем мы предполагали. Когда она закончилась, Крис решил, что и ему здесь больше нечего делать. Он был полон новых планов. Энди обещал сбросить нам посылку в последний день сентября. Сможем ли мы передать ему сообщение?

Оно должно было быть кратким и «написано» на краю горы с помощью пустых банок из-под горючего. Крис пораскинул мозгами и написал: «ОТСЮДА 10, ЕСЛИ ЛЕД». Это означало, что мы хотим покинуть Киллик 10 октября, если лед будет достаточно толстым для безопасной посадки.

Энди сбросил нам посылку 26 сентября — по ветру, так что прибавилось и скорости, и крошева. День был серый, сквозь туман смутно белели подножья гор. Вновь и вновь Энди сбавлял скорость, пролетая мимо края горы, явно озадаченный нашим сообщением. Наконец он улетел. Понял ли он нас? Если понял, то надо готовиться.

Предстояло принять тяжелое решение — тяжелое в любом случае: взять волков с собой домой, в Колорадо, или убить их? Третьего выхода не было.

Оставь мы их в тундре, они умерли бы голодной смертью. Молодых волков надо учить. У волка, как и у пумы, другого крупного хищника Американского континента, долгое детство. Родители остаются с молодым волком примерно около года (пума со своими детенышами — два года). Наши пятеро волков, хоть и вымахали здоровенными зверюгами, все же в сущности оставались младенцами.

Не проходило дня, чтобы кто-нибудь из них не летел кувырком, несясь сломя голову.

У них не было родителей, которые учили бы их, на кого охотиться, где и когда. Они все еще боялись крупных животных — их обычную добычу зимой, хотя, будь при них родители, они, несомненно, помогали бы взрослым на охоте. Да здесь уже и не осталось крупных животных, на которых можно было охотиться.

Олени ушли через хребет на юг, к местам зимовий. Лишь считанные одиночки блуждали темными тенями по занесенному снегом арктическому побережью далеко отсюда.

Каков был «правильный» выход из ситуации, «неправильной» с самого начала — с того момента, когда волчат выкрали из норы?

— В тот день, когда я отнял их у родителей, я взял на себя ответственность за них, — тихо сказал Крис.

Одно было для нас невозможно — предать их в открытую. Я думала, в своем невежестве не подозревая о невосприимчивости животных к наркотикам, что смогу усыпить их с помощью секонала и морфия, который предназначался для Курка и Леди на мысе Барроу, а затем Крис пристрелит их.

Когда Крис решал взять волков с собой, я испытывала радость и облегчение. Когда Крис говорил: «Лучше убить их», я опять испытывала облегчение, но уже по другой причине. Намерение взять волков с собой Крис высказал впервые еще в июле, но как это сделать, когда видишь, что дневная прогулка, свобода составляют для волчат весь смысл их существования?

Это была печальная проблема. Она не давала нам покоя ни днем, ни ночью.

Взять волчат домой было непросто. Невыносима была сама мысль о том, что, пока Крис в одиночку будет строить надежный загон, вольнолюбивых зверей придется держать на цепи. Загон будет стоить нам огромных трудов и денег, а им даст так мало. Мое сердце разрывалось на части, когда я представляла себе волков, сидящих на цепи.

— Ладно, — угрюмо сказал Крис. — Ты первая пристрелишь Алатну.

Произошел спокойный, короткий разговор с глазу на глаз с судьбой один из тех разговоров, когда задается вопрос (причем словно вовсе и не тобой) и На него дается ответ. Хочешь ли ты этого — взять волков домой?

«Да», — ответила я, зная, хотя и не в силах предвидеть, чего это мне может стоить душевно. Одной из статей счета, притом наименее важной, было то, что на несколько лет мы с Крисом лишились возможности одновременно отлучаться из дому на ночь.

Каждый день или два Крис измерял толщину льда и исправлял надпись на краю горы: «Лед 7». «Лед 11». Для безопасной посадки «Норсмана» необходимо, чтобы лед был не меньше восемнадцати дюймов толщиной.

Десятого Энди не прилетел. Должно быть, он не сумел разобрать надпись.

Тем не менее каждый раз после еды я делала приготовления с учетом двух возможностей: либо мне снова придется стать к плите, либо я навсегда улечу отсюда. Я тщательно очищала сковородку и печку от соленого жира, чтобы они не заржавели. Вместе с другими вещами мы оставляли их братьям Ахгук, которые должны были прийти за своими санями после того, как ляжет глубокий снег.

Что касается барака, то Энди просил оставить его как есть, с жизненно необходимыми припасами, в качестве единственного на сотни миль убежища в случае аварии.

Прилетит ли он пятнадцатого, как было условлено до ледостава? Теперь меня постоянно томило какое-то печально волнующее чувство. И невыносимые воспоминания о картинах, которые мы должны были заснять, но не засняли. О тех, что снимал Крис, я, грешным делом, и не думала.

Одна такая картина, которую я хотела бы заснять, увиделась мне как-то днем в нагорной тундре. Она символизировала нашу жизнь в Арктике. Но что особенного тут было? Ледяное солнце низко на юге; просторная рыжевато-коричневая тундра; Крис в своей старой серой меховой куртке с капюшоном, опоясанный брезентовыми ремнями кассетодержа— теля, отрубающий куски мяса от замерзшей красной туши оленя, загнанного волками; серые волки, прохаживающиеся вокруг или лежащие с мясом, которое он им бросал. Сбоку кинокамера на треноге, уставившая в небо свое черное рыльце. И повсюду окрест — суровые снежные горы.

Было и такое утро. Вокруг затянутого дымкой солнца стоял ореол.

Температура, сперва двенадцать градусов выше нуля, быстро падала. Туман, стелясь у самой земли, закрывал подножья гор. Мало— помалу он вобрал в себя весь простор. Пошел снег, такой мелкий, что его невозможно было увидеть; глаз улавливал лишь какое-то дрожание в воздухе, если глядеть в определенном направлении. Остальное пространство давало лишь иллюзорное ощущение движения воздуха, словно у вас устали глаза. Однако земля белела. Этот снег уже не сойдет. Начиналась трудная, великая пора.

11 октября — великолепный, прозрачный, памятный день. Гуляя, мы прошли несколько миль на северо-запад. Волки прыгали по кучам листьев, сложенных на зиму полевками у ив; листья, заготовленные до ледостава, были еще зеленые.

Куропатки, снова в белом наряде, проносились мимо нас сотнями; они валом валили из скатывающейся к морю тундры на здешние зимовья. Волк толкнул меня сзади под коленку, и я чуть было не села на землю. Привет!

Когда мы уже собирались повернуть обратно, Тутч вдруг понеслась от нас сломя голову. Вот она пробежала по возвышенности впереди и исчезла из глаз.

Волки последовали за нею.

— Мясо! — закричала я во весь голос.

Я всегда носила в пластикатовом мешочке дюжину кусочков мяса с палец величиной.

Горизонт разорвался. Волки бежали назад с Барроу во главе. Высоко подняв приманку, я смеялась и пронзительно кричала:

— Мясо!

Подбежав ко мне, волк вскинулся на задние лапы и шмякнулся мне в живот.

Смеясь, я так и отлетела назад с высоко поднятой рукой. Тут вся стая набросилась на меня, подпрыгивая за мясом.

— Это было здорово! — сказал Крис, когда мы уже при шли домой. — Как волчишка приволочил эту ногу из тундры и спрятал ее в загоне!

Дело в том, что мисс Тундра подобрала за полмили от лагеря кость и притащила ее домой. Она часто давала отдых своим челюстям, но ни за что не хотела, чтобы я спрятала кость в рюкзак. Прибежав домой, она поспешила в загон, положила кость и снова выбежала повозиться с волками, перед тем как всех окончательно запрут.

— Она и не думала идти на боковую, — сказал Крис. — Просто пристроила ногу и назад.

Он вынес кормушку с молоком. Поужинав, каждый из волков методически прошелся вдоль всей кормушки, не пропустив ни одной миски. Затем мистер Барроу начал проделывать невероятный фокус, уже вошедший у него в систему. Быстро и деловито вынимал он из гнезда каждую миску, не глядя отставлял ее в сторону — если она валилась обратно, он придерживал ее лапой, — и вылизывал молоко, пролившееся на остов кормушки. Другие волки, выстроившись в ряд, следовали за ним.

После этого Крис собрал миски — все, кроме одной. Мистер Барроу очень не любил, когда забирали миску. Еще бы — Крис удирает с «костями» молока!

Барроу начал подталкивать Криса под мягкое место. Волк предпочитает нападать сзади — так ему кажется безопаснее. Это было в шутку, но отчасти и всерьез.

Криса очень занимал вопрос: как далеко готов пойти Барроу в своих свирепостях? Пока что у Криса не было оснований жаловаться.

— Мне нравится, когда они вот так крадутся за мной, не спуская глаз с моей ноги.

Крис резко выбросил ногу вперед. Барроу лязгнул зубами — в пустоте.

Последнюю, не забранную, миску взяла Тундра. Ее когда-то трезвые, насмешливые, в серых очках, глаза сверкали. Теперь в ней была бездна веселья. В загоне между нею и Крисом завязалась игра в подкрадывание: она уворачивалась от него. Потом, зайдя за ивы, она присела помочиться. Все это время она держала миску в зубах, не спуская с Криса глаз.

Наконец вся пятерка, сытая и усталая, улеглась. Я пошла поласкать их. В сочившихся с неба сумерках они лежали густым меховым ковром кремового цвета, закрыв глаза и издавая негромкие звуки. Но только не Тундра, наименее человечески ориентированная из всех. Она лежала с края, прижавшись к Северу, и широко раскрытыми глазами следила, как я ласкаю остальных. Она ревновала!

Наступило утро 14 октября. Горы на западе четко вырисовывались на фоне неба цвета орхидей. Небо на востоке было теплое и ясное. Термометр показывал два градуса ниже нуля — медленное, но неуклонное понижение температуры.

Среди пятен снега вверху на скалах двигались снежные бараны. Их нелегко было нащупать глазом, но, раз нащупав, глаз отчетливо видел их кремовые фигуры.

Безмятежно переходя с места на место, эти «высокопоставленные» животные, уткнувшись мордами в камни, подбирали зелень, затем ложились один подле другого под скалами там, наверху, на южном склоне гор, давая лицезреть себя после многих недель отсутствия.

Мы устроили волкам и собаке последнюю долгую прогулку на свободе.

Завтра наверняка должен прибыть самолет.

Волки были вне себя от восторга. Возле затерянного в тундре озера, берега которого уже замело снегом, они беззаботно хватали снег зубами, зарывались в него носом. Они игриво прыгали, припадали на широко раскинутые лапы и боролись, встав друг перед другом во весь рост.

Алатна пыталась разбить лед. Она поднималась на дыбы и с разлету опускалась на лед, толкала его передними лапами и задорно глядела на него.

Она пробовала месить лед, как женщины месят тесто.

Затем волки взбежали на холм к югу от озера и немного погодя сломя голову помчались вниз. Один оступился и полетел вверх тормашками, не разглядев малозаметной ямки на снегу.

Алатна, низко склоня голову, стремглав неслась под гору, сумасшедше разбрасывая лапы во все стороны и бросаясь то туда, то сюда; она словно обезумела от радости и свободы и порывалась бежать по всем направлениям сразу. За нею вихрем крутилась снежная пыль.

Внизу под нами долину заполняла тень хребта, воздух был холоден и чист, дышалось удивительно легко. Мы начали спускаться в тень долины, чтобы по реке вернуться домой. Вдруг у меня захватило дух: показался самолет.

Мы выбежали на открытое пространство среди ив. Самолет пролетел над нами. Мы стали бегать взад и вперед по снегу, размахивая малицами.

Энди сел на прозрачное стекло льда в дальнем конце озера Тулиалек. По какой-то непонятной нам причине самолет так и остался на месте, не подрулив к куче нашего багажа, сложенного у той бухточки, возле которой я когда-то — теперь уже давным-давно — жила в палатке одна.

Мы побежали вдоль берега — снежные наносы служили надежной опорой ногам — и осторожно, как по стеклу, подошли к самолету. Лед был такой темный и прозрачный, что мы видели под водой каждый камень. Энди неподвижно сидел в кабине. Казалось, самолет в любую секунду провалится под лед. Увидев нас, Энди сел здесь, а не полетел к горе, где посадочный знак Криса ободряюще возвещал: «Лед 13».

Крис обвязал веревку вокруг хвоста самолета. Мы развернули машину носом к груде багажа. Энди стал подруливать к ней, Крис веревкой удерживал хвост от заноса. На гладком, как стекло, льду машина едва повиновалась пилоту.

Густошерстые волки, кремовые и серые, стояли на берегу в последнем снопе солнечного света, прорвавшегося между горными пиками, и наблюдали за нами.

Теперь — поймать их. Окровавленные рты, кусающие цепь. Двое втиснуты в старый ящик, в котором были привезены Леди и Курок. Трое привязаны. Конец свободе.

Пока Энди грузил наши пожитки, мы с Крисом побежали к горе за последними, забытыми второпях вещами. Мы забыли забрать драгоценную зеленую петрушку, буйно процветавшую в парниковом ящике у Криса. Она казалась нам слишком роскошной для того, чтобы ее съесть. Рядом с нею по-глупому лежал пластикатовый мешочек — специально на тот случай, чтобы взять ее с собой.

Когда мы вернулись к самолету, солнце уже село. Еще десять минут, сказал Энди, и он будет вынужден заночевать здесь.

В полете Крис сидел сзади. Мистер Барроу залез к нему на руки и уткнулся мордой в плечо. Север прижался к его ногам и спрятал голову в колени. Тундре было дурно, она превозмогала тошноту. Она прятала голову в багаже.

Все то время, пока мы летели через хребет, запад горел угасающим огнем, освещая Арктику падающим сверху светом. Над ровным ковром еловых лесов царила тьма, когда внизу показалась крошечная продолговатость желтых огней Бетлса.

Второпях выгрузили волков, второпях привязали их так, чтобы цепи не перепутались. Аэродромные гостиницы нельзя было узнать: кафельная ванная наверху. Теперь здесь жили приезжие из Штатов. Начинался наплыв кадров для смертоносной системы дальнего обнаружения.

Очная ставка дикой природы и цивилизации, которой с самого начала было чревато наше предприятие, исподволь надвигалась на нас. Ввергнув свободных зверей в неволю, мы поставили себя на грань этого события. При этом нас раздирали противоречивые чувства, ибо мы познали дикую природу, но не могли обойтись без цивилизации.

После себя мы оставили погибель. Курку вскоре предстояло быть убитым ради вознаграждения в пятьдесят долларов. (Леди могла считать, что ей повезло.) В результате бессмысленного отравительства погиб такой замечательный волк, как мисс Тундра. (В ближайшие месяцы нам довелось лучше узнать ее.) Система дальнего обнаружения, дотоле казавшаяся фикцией на бумаге, катила свой фронт все вперед и вперед, уничтожая первобытную природу и диких животных; это было самое широкое и самое основательное вооруженное вторжение из всех, какие когда-либо предпринимались человеком в хрупкой арктической зоне жизни. Из тысяч людей, что прибывали сюда на сотнях самолетов и судов, едва ли находился один, не жаждавший убивать. Убивать белых медведей, моржей, песцов, волков — словом, убивать все, что только движется. Небольшой самолет не может сесть в сумерках на торосистом льду, но все равно — стреляй по медведю. Дело сделано — медведь уползает раненый.

Построенный нами с таким трудом барак станет притоном для охотников на волков. Мы будем жалеть, что, уходя, не подожгли его. Но мы были связаны обязательством.

С чудовищным стоицизмом волков, признающих безнадежность борьбы, наши любимцы вытерпели самолеты и поезда. Север спокойно лежал на руках нашего друга Целии Хантер, когда ему делали укол — предписанную законом прививку от бешенства.

Случались и смешные эпизоды, но наши сердца разрывались от горя.

Вспомнить хотя бы меловое лицо и каменное оцепенение главной медсестры денверской больницы, когда я захотела провести мистера Севера к доктору Олаус Мюри, известному биологу, знатоку диких животных, которая находилась в этой больнице на излечении. Или нервозно— гордое заявление доброго старого проводника в багажном вагоне: «Мне сроду не приходилось брать на свое попечение волков».

Он держал дверь вагона открытой, чтобы этим густошерстым тварям, которые сидели теперь каждый в отдельной клетке, не было жарко. Он прикрывал клетки газетами: «Мне кажется, тогда они немножко едят». На одной долгой стоянке, проводя мимо клеток рычащую Тутч, мы слышали, как он авторитетно объяснял другим проводникам: «Это их нянька».

Что касается Тутч, которая совсем по-волчьи ни разу не была в течке за два года своей жизни, то она запустовала у нас в купе.

На холодном рассвете 23 октября мы сгрузили клетки с нашего джипа у хижины в горах Тэрриол, привязали волков под открытым небом и, поспав несколько часов, принялись строить для них первый загон.

Ценой огромных усилий мы соорудили Домашний загон, затем Дворовый загон, жили вместе с волками в Хижине краба. И наконец, Большой загон. Для волков это было ничто, нас это разорило.