В одной стае с волками

Теперь, когда Тутч выходила с нами на прогулки, возникли новые трудности. Она побаивалась волков, стремилась командовать ими и страшно ревновала нас к ним. И вот однажды случилось то, чего мы больше всего боялись: она увела волков гулять и потеряла их.

Вернулась она до того довольная собой, что нам невольно пришла в голову мысль: уж не сделала ли она это нарочно?

Мы отправились искать их и разошлись в разные стороны. Пригорюнившись, сидела я на какой-то горной гряде, как вдруг волки окружили меня, мягко тычась носами мне в ноги и тихонько скуля — признак обеспокоенности случившимся.

Впрочем, они отлично сумели бы заблудиться и сами. Это уже было с ними однажды, еще до того, как Тутч стала выходить на прогулки. Мы бродили по незнакомой местности. Внизу под нами, в ивняке, шумела река; должно быть, решив, что это их родная река и теперь все просто, волки побежали от нас под гору и пропали. Когда мы наконец собрались все вместе, они были вне себя от радости, Казалось, их радость была прямо пропорциональна тому нервному напряжению, которое владело ими, пока они блуждали одни. Волки не отходили от нас ни на шаг и, лишь завидев родную гору, побежали вперед.

Им всегда было важно, чтобы на прогулке присутствовал каждый член стаи.

Если Крис, не дожидаясь меня, выпускал их из загона, они мчались под гору за ним следом, но затем, спохватившись, неслись обратно разыскивать меня. Если он уходил вперед один и я выпускала их без него, они сбивались кучкой вокруг меня и не думали отправляться на прогулку, прежде чем я не обласкаю каждого.

Волки подпрыгивали, чтобы поцеловать меня, и их хвосты при этом волновались, а когти невинно царапали мне щеки.

Когда Тутч стала выходить вместе с нами, на нас свалились две смехотворные обязанности. Во-первых, мы должны были защищать пятерых взрослых волков от собаки. Они лезли к ней целоваться, а она хватала их зубами за морду и не отпускала. Помимо того, кому— либо из нас приходилось садиться на землю и принимать на себя все те бурные ласки, которые они не смели излить на собаку. Волки прямо-таки изнемогали от любви.

Тутч была не в ладах и с «нашим» вороном. Восемнадцать воронов, постоянно державшихся возле нашей стоянки, улетели, возможно, обнаружив где-нибудь труп оленя. Лишь один из них предпочел избрать своей резиденцией склон Столовой горы, где он подбирал объедки. Он сопровождал нас на прогулках и, как все вороны, любил общество волков. Когда мы доходили до открытых песчаных отмелей, ворон затевал игру. Подпустив к себе волков футов на шесть, он отлетал и снова поджидал волков. Это была воронья игра в салки, и он был способен играть в нее десять минут подряд. Когда волкам это надоедало, ворон сидел на месте и каркал, пока они снова не подбегали к нему.

Однако с Тутч у ворона была вражда. Должно быть, собака портила ему жизнь у нас на горе. Он держался от нее подальше, чтобы она не могла захватить его врасплох, и, каркая, пикировал на нее сверху.

Он каркал и на нас, но уже совсем другим тоном. Ему представлялось, что он состоит с нами в каких— то отношениях — мы были уверены: не враждебных. Он сопровождал нас, медленно махая крыльями. Иногда с забавно— небрежным 300 видом, как бы говорившим о том, что он знает, что делает, ворон наклонял голову и почесывал ее лапой.

Собаку снедало неимоверное честолюбие и самомнение. Вокруг нее царила атмосфера любви и игры, но бывший вожак собачьей стаи по-прежнему боролся лишь за то, что наполняло раньше его жизнь: престиж и власть. Собака и волки психологически жили в совершенно различных мирах.

Собака чувствовала себя одинокой. Она все еще нет— нет да посматривала с края горы в опустелую тундру: не покажется ли там Курок. Проходя мимо холма, на котором в свое время проживала Серебряная грива, она поднимала на него глаза. Собака не могла найти себя, и это нас огорчало. Ведь это мы вырвали ее из нелегкой, но полнокровной жизни, в которой у нее был авторитет, полезный труд, общение с себе подобными и бурные восторги во время путешествий. Мы даже подумывали о том, чтобы возвратить ее эскимосам при отъезде из Арктики, но потом оставили эту мысль. И вот почему. Тутч видеть не могла свое вьючное седло, даже пустое. Когда она ложилась и ждала, пока его нагрузят, ее глаза тускнели, в них появлялось напряженное выражение. Мы просто не в силах были вновь ввергнуть собаку в рабство и вскоре вообще перестали навьючивать ее.

К волкам она знала лишь два подхода: либо стремилась верховодить ими, либо кусалась. Игра была начисто вычеркнута из ее жизни.

Она увлекала волков за собой, делая вид, будто высмотрела что-то интересное вдали. Но она неминуемо выдавала себя тем, что время от времени украдкой посматривала назад, следуют ли волки за нею. И им очень скоро надоедало мчаться неведомо куда — хотелось остановиться, принюхаться к новым местам, поиграть.

Чтобы произвести на них впечатление, она однажды перешла через реку.

Это было не просто и не безопасно. Река схватывалась льдом позже, чем озеро, и вид у нее сейчас был страшноватый. В месте переправы вода лилась водопадами поверх голубого льда. Двое волков последовали за Тутч, поскользнулись, упали и благоразумно повернули назад. Но для Тутч отступать было поздно, и она продолжала идти вперед.

Собака скрылась из глаз и долго оставалась на том берегу, а когда захотела присоединиться к нам, ее отделял от нас глубокий поток, стремительно несущийся между ледяными закраинами у берегов. Она взволнованно бегала взад и вперед по кромке льда, совалась в воду, отпрядывала и в конце концов пронзительно завизжала. (Будучи на четверть волком, она лаяла очень редко.) Надо полагать, это было для нее страшное самоунижение. Сжалившись, Крис провел ее обратно к месту переправы.

Ледостав был ей на руку. Волки часто ломали льдистую окаемку на озерцах и брали в рот кусочки льда. Но настало утро — все озера оказались сплошь затвердевшими и припорошенными тонким слоем снега. Ничего не подозревая, волки бросились к первой попавшейся луже. Лед дал им подножку, и, беспомощно распластавшись, они поехали кто на подбородке, кто на брюхе. Они пытались встать и стоять смирно, но каждый раз их заносило вбок, и они неудержимо плюхались задом на лед.

Тутч могла бегать по льду; волкам же потребовалось целых две недели, чтобы научиться ходить по нему. С недюжинной проницательностью они оценивали степень опасности и без страха играли и катались на небольших озерцах. Но у реки, где бешено мчащийся поток хлестал поверх сверкающего берегового припая, одна лишь Алатна, да и та с робостью, подходила ко льду.

Однажды Тутч жестоко осрамилась. Дело было так. Уже усвоив начатки волчьей игры, она кружила по замерзшему болоту с костью в зубах, преследуемая двумя волками.

— Хочет показать, какая она ловкая и проворная там, где они оскальзываются и падают, — сказал Крис.

Она упала. Кость покатилась по льду. Поднявшись, она постояла с минуту, подобрала кость и скрылась в кустах. Там она пролежала целую вечность.

— Восстанавливает собственное достоинство, — сочувственно сказал Крис.

Однажды, увидев ее, мисс Алатна сделала характерный жест. Вернее, это была лишь часть жеста — быстрое закидывание головы вверх. Совершенно ясно, что затем волк хотел склонить голову набок и положить лапу на шею собаки. Но это было слишком опасно.

И все же один из волков с поистине самоотверженной настойчивостью добивался расположения Тутч. Это была целая эпопея. Волчица Тундра была наделена величайшей способностью любить и всю свою любовь обратила на собаку.

Мне известен случай, когда нечто подобное произошло между овчаркой и человеком. Такие случаи редки и не имеют ничего общего с обычной собачьей преданностью. Говорят, что овчарка — потомок волка и собаки — может стать опаснее любого из ее прародителей. И это легко понять. Собаки свирепы нравом, но ориентированы на человека; их свирепость вымещается на животных и даже на представителях их собственной породы. Волки мягкосердечны, но не ориентированы на человека. Человек для них — существо того же порядка, как, скажем, песец. Если они не голодны, они терпимы к другим животным, даже к тем, на которых обычно охотятся. Сочетая собачью свирепость с волчьим безразличием к человеку, животное может быть жестоким.

Но возможно и обратное сочетание: волчья заботливость и напористость плюс собачья ориентация на человека. В таком случае животное приобретает масштабность. Отважное, неукротимое, серьезное и в то же время веселое, оно будет гением в любви, подобно тому как Эйнштейн был гением в науке. Его избранник может познать любовь так, как лишь немногие люди познают ее от людей.

Тундра, гениально одаренная волчица, преследовала черствую собаку с неустанной покорностью и нежным упорством. Случалось, она целый день лежала одна, скуля от боли, с распухшим, покусанным носом, а затем вновь принималась ухаживать за собакой. Это было эпическое состязание.

Развязка наступила несколько месяцев спустя, когда мы уже покинули Арктику, и была отмечена тем необыкновенным феноменом волчьего или соответственно собачьего преображения, примеры которого я уже приводила.

Сроки этого преображения различны. Оно может подготовляться медленно, растягиваясь на недели, а то и на год, на два. А может произойти и мгновенно. В любом случае оно необратимо. Медленное преображение мы наблюдали у Курка на мысе Барроу, когда он отвернулся от скверного пса Винока. Мгновенное — у него же и у Леди в начале похода на Эйприл-Крик, когда за ними погнались спущенные с привязи собаки. Медленное преображение иногда бывает замаскированным. Вы не замечаете, как идет процесс, а видите лишь мгновенную кульминацию, так что создается впечатление, будто вы имеете дело с мгновенным преображением. Так было, когда Тутч вдруг поняла, как безопасно и хорошо у нас в бараке; так было и с Тундрой, преобразившейся на песчаной отмели.

Именно такого рода преображением — замаскированным и медленным увенчались ухаживания Тундры за Тутч. Надо полагать, в один прекрасный день мисс Тундра показалась собаке в совершенно ином свете. Через минуту Тутч нельзя было узнать. Она смеялась, играла и упивалась ласками волка. Отныне каждое утро, едва дождавшись, пока мы встанем (она по-прежнему спала у нас на кровати), Тутч мчалась в загон и ласкалась с Тундрой. Но с другими волками она была непреклонна.

После преображения собаки Тундра продолжала относиться к ней с бесконечной нежностью и чуткостью. Если Тутч караулила мою рукавицу, Тундра, для которой рукавица сама по себе была ничто, указывала на нее мягчайшим движением головы, устремляя сияющий взгляд на собаку. Это был своего рода волчий реверанс перед тем, чем дорожила собака. Возможно, только фильм из жизни волков заставит вас поверить в эту мягкую волчью обходительность. У Тундры была и другая недвусмысленная повадка. В чисто волчьей манере она мягко, но решительно отталкивала носом мою руку, когда я лезла ласкать Тутч.

Наши компаньоны-волки оказались куда более загадочными и удивительными существами, чем мы предполагали. Мы утратили чувство загадочности волчьей натуры на одном уровне, чтобы обрести его на другом, более глубоком.

Загадочность и неопределенность, на первых порах окутывавшие Курка и Леди, уступили место загадкам поважнее. Каким тривиальным казался нам теперь наш старый вопрос: не могут ли волки внезапно наброситься на нас? Нам виделись теперь вопросы реальные, а не искусственные, внушенные страхом и небылицами.

Ответы на некоторые из них не суждено узнать ни нам, ни, возможно, вообще кому бы то ни было. Другим загадкам мы не перестанем удивляться всю жизнь.

Например, загадке мертвого волка возле волчьей норы.

Крис набрел на него в ста ярдах от норы, откуда были взяты волчата. Он не стал осматривать его, заметил только, что, судя по всему, волк погиб этой весной. Каким образом? В брачном бою? Если да, то самец это или самка? Лишь на один вопрос труп отвечал самим фактом своего существования: едят ли волки друг друга? Мертвый волк лежал нетронутый.

Мало— помалу нам открывалось то главное, что характеризует волков как животных: у них есть все необходимое для того, чтобы жить в мире друг с другом.

Прежде всего они интенсивно общаются между собой, как посредством жестов и мимики — взять хотя бы улыбку, — так и посредством звуков, начиная с воя большой компанией и кончая негромким общительным вяканьем. Им даже свойственно добиваться желаемого в первую очередь голосом, а не зубами.

Взрослый волк может попросить вас не отнимать его собственность, а вы в свою очередь можете обратиться с просьбой к нему. Взглянув вам в глаза, он не будет настаивать на том, что вам не нравится, и как бы с безразличным видом отойдет.

Волки обладают тремя важными качествами, дающими им возможность жить в мире друг с другом: общественно— заостренной чуткостью (удивительной внимательностью к общественно-значимым мелочам), общественно— направленной отзывчивостью и тем, что мы обычно называли щедростью диких животных.

Мы поняли, что с последней особенностью волчьей натуры дело обстоит гораздо серьезнее. Это не просто щедрость, а чувство общественного долга. Все новые его проявления мы наблюдали и впоследствии, по мере того как под— растали наши волки, но уже сейчас мы можем привести в качестве примера двух волков, самца и самку, которые не медля взяли на себя обязанность кормить и защищать от нас не ими рожденных волчат.

Аналогичным образом волки ведут себя и в отношении собачьих щенят. И для них они отрыгивают мясо. Наш будущий питомец, волк— самец Проныра, похитил щенка не для того, чтобы убить его, а для того, чтобы вскормить.

Волки страшно любят малышей.

Волки способны и на сочувствие животному в беде, пусть даже они ничем не могут помочь ему. Как-то, гуляя с нами, одна из собак набрала себе полный нос игл дикобраза. Всю дорогу домой Алатна тревожно смотрела на ее морду и скулила, когда собака, визжа, пыталась избавиться от игл. Другие собаки, бывшие с нами, с безразличным видом бежали рядом.

Вновь полученная нами собака была посажена на цепь и скулила. Всю ночь рядом с нею находился волк, который тихонько подтягивал ей. Все другие собаки спали как ни в чем не бывало.

Молодая собака заблудилась на дневной прогулке. Находившийся с нами волк подбежал ко мне, поднял морду и завыл мне в лицо, потом стал рядом и начал оглядываться вокруг, время от времени призывно воя. Когда собака показалась вновь, волк бросился к ней и вне себя от радости стал целовать ее.

Кстати, раз уж о том зашла речь, зрительное восприятие играет у волков большую роль, чем нюх, они легко сходят со следа и бросают его. Когда Курок и Тутч гнали оленя, собака бежала по зигзагообразному следу, как вело ее чутье, волк же просто поднял голову и побежал к добыче напрямик.

Труднее всего человеку понять ту особенность волчьего поведения, которая составляет его «видовое свойство». Волк мягкосердечен. Он не благороден, не труслив, он просто-напросто не боевое животное. Курок и Леди не защищали волчат от Тутч. Родители не защищали волчат от людей, выкрадывавших их из норы. Впервые увидав собачью драку, Алатна пришла в страшное смятение. Она скорее бросилась бы на любого безвинного зеваку, чем присоединилась к дерущимся, как поступила бы на ее месте собака. Она хотела положить конец драке и тут, если можно так выразиться, «запнулась»: как это сделать? В конце концов — пусть это прозвучит невероятно — она оттащила зачинщика за хвост! (Обладающий общественно— заостренной наблюдательностью волк всегда знает точно, кто затеял драку.)

О кротости волков часто упоминается в отчетах первых американских путешественников — кротости как в смысле невоинственности, так и в смысле ограниченной реакции самозащиты. Капитан Льюис (экспедиция Льюиса и Кларка) свидетельствует, что по соседству с бизонами, убитыми индейцами, они видели множество волков. «Они были жирны и чрезвычайно кротки». Он добавляет, что капитан Кларк убил одного волка короткой палкой (надо полагать, сам капитан отнюдь не причислял кротость к своим добродетелям).

В разумно устроенном мире эти миролюбивые хищники могли бы стать желаннейшим объектом изучения для человека, пытающегося разучиться воевать.

Почему же тогда люди ненавидят волков и стремятся уничтожить их? Уж не по той ли самой причине, по которой они стремятся уничтожать себе подобных?

Погрязающая в противоречиях обезьяна не хочет отступ питься от своей гневливости, но в то же время желает быть справедливой. И присяжные волконенавистники — это выражение принадлежит Олаус Мюри — спекулируют на этой нашей слабости. Не волки представляют опасность для животного царства, а оргии волконенавистничества. Волки же сами по себе всего лишь балансирующее приспособление в механизме природы.

Существуют еще две причины нашего разгульного волконенавистничества.

Одна из них — это то, что волки всегда «имели скверную прессу», начиная с Красной Шапочки. И вот совершенно автоматически в объяснительной подписи к скелетам ископаемых волков из раскопок в Ла-Бреа, под Лос-Анжелесом, выскакивают характеристики: «свирепое животное», «эти жестокие хищники».

Вторая причина — то, что североамериканских волков незаслуженно зачислили в одну компанию с их европейскими и азиатскими собратьями, хотя североамериканский волк, как правило, никогда не нападает на человека, — возможно, потому, что наш материк так богат различной пищей. Правда, известны достоверные случаи неспровоцированного нападения волка на человека, но они редки.

Один из них, о котором трубят во всех книгах, произошел за нашей хижиной в горах Олимпик. Вниз по крутой, скользкой тропинке убегал от двух волков человек, местами делая шестиметровые прыжки. Волки дважды загнали его на дерево. Как выяснилось, у самца была сломана челюсть; возможно, его ударил лось. Увечность могла побудить его искать более легкой добычи. Однако волки были осторожны, и до прямого нападения дело не дошло.

Вот несколько типичных небылиц о волках — «страшных» убийцах людей и оленей.

Один человек поехал на взятой взаймы собачьей упряжке и погиб. Как утверждал владелец упряжки, его загрызли волки. При расследовании выяснилось, что человека растерзали собаки, а их владелец хотел свалить вину на волков, чтобы спасти своих собак от умерщвления.

Небылицу о волке можно слепить и из реальных фактов волчьего поведения — если утаить какую-то существенную деталь. Волк отделяется от стаи подумать только! — и преследует собачью упряжку до дома. Ночью он схватывается с кобелем, привязанным снаружи у сарая, где ночуют собаки.

(Почему снаружи?) Ух какой страшный волк, — пока вы не узнаете, что одна сука из упряжки была в течке.

По простоте душевной на основании увиденного была сочинена небылица о волках в 1953 году, когда северные олени зимовали поблизости от Йеллоунайфа.

Местные жители убили около пяти тысяч этих животных, причем многие были забиты прямо на открытом пространстве озер. И вот пассажиры самолетов пустили сенсационный слух, будто все озера усеяны «жертвами волков».

Как бы там ни было, для человека, который попадает в дикие места, вопрос стоит серьезно: может ли волк напасть на него? Спустя месяц после нашего приезда на Аляску мы получили исчерпывающее разъяснение на этот счет.

На берегу замерзшего Юкона нас окружила стая в десять волков. Признаться, мы изрядно струхнули, ибо в то время имели лишь самое мифическое представление о волках. Дело было так.

Мы сидели в шатровой палатке — тогда еще новой — в долгих, тихих, холодных апрельских сумерках, как вдруг раздался звук, который мы слышали впервые в жизни, — вой волка. С замирающим сердцем вышли мы из палатки.

Совершенно безотчетно я повторила звук, вложив в него всю тоску моего одиночества в здешней глуши.

Мне ответили. И не один, а целый хор низких голосов, дикий и сверхъестественный. Нам стало жутко. Каждый волк начинал в среднем диапазоне, затем тирольским переливом переходил на низкую ноту, которая тянулась без конца. Это было долгое, неизменяющееся «уууу— у», к которому присоединялись все остальные, обволакивая его своими собственными «уууу— у», каждый на своей ноте. Это дикое, низкое многоголосье, в которое вступали все новые «уууу— у», причем высокие ноты совершенно отсутствовали, выливалось в какой-то странный, свирепый, хватающий за душу перепев. Теперь мы знаем, что это был охотничий вой волков.

Вой кончился. Мы осторожно подошли к берегу. Навстречу нам по белому льду реки двигались девять темных теней. Подойдя ближе, волки разошлись широким полукругом, глядя на нас. Один или два волка легли, один или два подбежали к ним и потерлись носами. (Волчья общительность!) Но мы не понимали того, что происходило перед нами. Были ли те волки, что легли, беременными самками, а двое других — их партнерами?

Я с опаской взглянула на черные ели слева. Оттуда доносился легкий, все приближающийся топот лап — десятый волк. Палатка за спиной не успокаивала — слишком хлипкое укрытие.

— Бросить им мясо? — прошептала я.

Накануне днем мы получили самолетом продуктовую посылку, в которой была коробка сырого мяса.

— Нет! — твердо прошептал Крис. — Повой еще.

Теперь я была слишком близко к волкам, и обмануть их не удалось. К тому же — тогда мы еще не понимали этого — они уже отвыли; волки не воют зря.

Один или два волка коротко ответили мне, но затем волки поднялись и беспорядочной гурьбой двинулись вверх по реке на ночную охоту. Заметьте, не строгим военным строем, колонной по два, как они ходят в небылицах.

Но уж тот— то, десятый волк, наверняка зарился на наше мясо? Как легко тут ответить: да! Действия диких животных так легко поддаются ложному истолкованию! О том же, что произошло в действительности, нам рассказали следы на снегу. Двигаясь не по реке, а лесистым берегом, он подошел к палатке на тридцать футов, прежде чем заметил нас. После этого он поспешно отступил и присоединился к своим собратьям на реке.

Волки из небылиц поужинали бы нами. Волки реальные сочли, что люди для них не еда.