Операция «Фанерный ящик»

Помирились ли волчата с Крисом? Прибыв на место, рассказывал Крис, они не хотели иметь с ним ничего общего. Обманутые, до смерти напуганные, они отказывались от еды и не давали себя трогать. Они рвались от него, натягивая цепи, как две маленькие ломовые лошади.

«Такие они не в радость ни себе, ни другим», — решил Крис и на следующее утро отпустил их на свободу. Так он второй раз пошел на рассчитанный риск.

Весь день Крис следовал за волчатами, рыскавшими по незнакомой местности, ложился на землю, когда они ложились, шел дальше, когда шли дальше они. Под вечер он повернул к лагерю, не зная, пойдут ли они за ним.

Они пошли.

После этого он привязывал их на цепь только на ночь. Днем они ходили вместе с ним к тому месту, где Крис начал строить барак. Они лежали в кустарнике, он не знал точно, где, но стоило ему свистнуть и отправиться в обратный путь, как они выбирались из кустарника и следовали за ним. Он очень гордился своими новыми отношениями с ними.

— Не отпускай их сегодня, — взмолилась я наутро после моего приезда. Я была чужая для них в своей новой рубашке, ботинках и прошедших химчистку брюках. Еще хуже было то, что сегодня трижды должен прилететь самолет с лесом.

Волки ни за что не вернутся в лагерь.

Но Крис отпустил их и с гордым видом пошел строить барак. В полдень он вернулся один.

— Я спросил у Леди, — сказал он с застенчиво сияющими глазами, — и она обещала вернуться.

Первая партия леса прибыла часа в два. По-видимому, как раз в этот момент волчата и удрали. Крис был мрачен и удручен. Он обшарил окрестности на много миль вокруг. Я оставалась в лагере, на случай если волчата вернутся.

И вот появился Курок! Он проходил берегом над палаткой. Он был один. Он показался мне длиннее обычного и держал голову не высоко и задорно, как всегда, а вровень со спиной. Устал, подумалось мне. Я мигом слетала за молоком и, протягивая ему миску, поманила:

— Курок, Курок!

Волк ошарашено уставился на меня. Это был не Курок.

Этот же волк встретился и Крису. Тот также принял его за Курка. Крис побежал навстречу волку, волк побежал навстречу Крису. Оба поняли ошибку одновременно: волк не Курок, Крис не олень!

После ужина Крис вновь отправился на поиски, на этот раз на противоположный берег реки. Молодые волчата не приспособлены к самостоятельному существованию, заблудившись, они погибают от голода или становятся жертвой хищника. В тот день Крис видел в ивняке гризли, который шел вверх по реке.

Крис переходил реку вброд, когда услышал за спиной громкий плеск. Он круто обернулся: за ним гнались два волка. Он было струсил, но, вглядевшись, распознал в них Курка и Леди. Они нашли его и были вне себя от радости.

Все трое выбрались на берег. Крис плашмя лег на песок. Мокрые волчата скакали по нему и лизали его лицо.

Теперь все свои силы мы отдавали постройке барака. Это было нешуточное дело. У Криса был очень ограниченный набор инструментов, а помощником лишь одна женщина. Барак строился в диком месте далеко от озера, служившего посадочной площадкой. Каждую планку, каждый гвоздик приходилось доставлять на своих плечах через Истер-Крик (в сущности, это была река), потом через болото и наконец на Столовую гору, стоявшую в миле от озера. Как и в прошлый раз, Крис выбрал место с хорошим обзором.

Гора эта необычным образом выделялась на местности. Она высилась у самого подножья гор на северной стороне долины, неподалеку от места слияния Истер-Крика и реки Киллик, текущей на север к реке Колвилл. С ее вершины на много миль вверх по течению просматривались долины обеих рек, теснимые горами. Вверх по Киллику, на юге, виднелся горный проход, где мы провели лето.

Сперва я переносила стройматериалы одна. Крис тем временем делал выемку для барака на кромке горы. На берегу у палатки выгружались все новые, доставленные по воздуху партии леса. Смогу ли я когда-нибудь перетаскать его к строительной площадке? Но вот ко мне присоединился Крис, и груда на берегу стала быстро убывать.

Истер-Крик мы переходили вброд в ботинках и шерстяных носках. Дно было каменистое, вода холодная как лед. Сухую обувь я надевала только вечером.

Ветер на горе дул с неистовой силой. Карабкаясь наверх с ношей, словно с парусами за плечами, я то и дело заваливалась на бок или на спину. «Что же будет зимой?» — мелькала в голове тревожная мысль. Казалось бы, по силе здешний ветер ненамного превосходил ветры в Штатах, но он был какого-то совсем другого свойства. В арктическом ветре всегда есть что-то жутковатое, как бы слаб он ни был. Противясь духом неведомым ветрам предстоящей зимы, я слишком уж упорно противилась этому ветру.

Как бы не сдуло наш фанерный ящик с горы, — едко заметила я Крису.

Это моя забота! — резко ответил он.

Погода переменилась. По горам растеклись серые волнистые облака. Легкая тоска сжимала мне сердце, когда я возвращалась вечером в лагерь с промокшими заледеневшими ногами, а впереди не было ни тепла, ни уюта — лишь холод да возня с ужином после целого дня переноски тяжестей. (У нас не было ни времени, ни сил таскать на себе ивняк, чтобы топить юконскую печку для обогрева, готовили мы на примусе.) Уже четыре месяца подряд мы жили в палатке. А мне хотелось жить в доме. «У тебя будет дом», — твердила я себе.

Два дня спустя после похолодания тундра стала разноцветной. Низкий, по щиколотку, березняк, этот карликовый лес Арктики, окрасился в малиновый цвет. Ивы оделись в золото. Красными коврами расстелилась толокнянка. Высоко в горах заросли березняка, покрывавшие темные, цвета винограда конкорд, обнажения скальных пород, окрасились расстоянием в сливово— синий цвет.

Дальние горы стали темно-синими. Над тундрой поползли облака и туманы.

За одну ночь река вздулась и теперь бешено неслась по новому руслу.

Однако Крис как ни в чем не бывало отправился через нее вброд с грузом на каркасе — первыми листами фанеры. В полдень он не вернулся. За весь день я ни разу не видела у барака его хлопотливой маленькой фигурки. Под вечер я пошла вниз по течению — разыскивать человека, лежащего ничком под грудой фанерных листов. Как ни странно, он сам вышел мне навстречу. Для него все было очень просто: половодье помешало ему прийти домой к ленчу!

После ужина я поднялась по береговому скату в тундру и постояла немного просто так. Тишина. Тундра полна красок, движения, жизни. Плывущие по небу облака, свет вечернего солнца на склоне горы, закутавшей свою вершину в пурпурную тень, яркий кустарник в тундре, утки, плавающие по темно-яркому озеру… «Природа никогда не предаст сердце, любившее ее». Какой неимоверный вздор!

На следующее утро даже Крис не мог перебраться через реку. Но к утру третьего дня вода немного спала, и он вошел в реку, растолкав серые волны своими сильными ногами. На том берегу он опустил груз на землю и, возвратясь, натянул через реку веревки, чтобы мне было за что держаться при переходе вброд.

Как-то вдруг, 27 августа, барак оказался готов. Это явилось для меня полной неожиданностью. Я и не подозревала, что фанера такой спорый материал, если взяться за дело засучив рукава. Мы перенесли в наш дом старый «лагерный фонд»: спальные мешки, примус и печку, кухонную утварь — и разместили его там. Одна стена, где полагалось быть окнам, была еще не закрыта, так как не был доставлен флексоглас, но в юконской печке уже пылал огонь. И еще: в ту ночь я спала у вертикальной стены, которая не колотила и не хлестала меня по лицу.

Утром, лежа в спальных мешках на высокой койке, я наблюдала, как Крис «добывал» огонь. «Шикарная теперь у нас жизнь, киска!» — гордо сказал он. Я согласно улыбнулась в ответ— Крис разделял ходячий миф о покровительствуемой, оберегаемой от всяческих невзгод женщине, — но промолчала. Мне подумалось: случись с Крисом несчастье, смогу ли я рубить и доставлять сюда ивняк, чтобы поддерживать наше существование? Я не умею обращаться ни с топором, ни с пилой, а самые крупные ивы росли в полумиле отсюда вверх по реке.

В тот же день Энди забросил нам флексоглас, Крис принес его на себе от озера, и мы заделали окна. Теперь у нас и в самом деле было шикарное жилье.

Мало— помалу я полюбила наш маленький домик. Пусть он планировался в сугубо утилитарных целях, в нем было много незапланированной красоты. Это был ящик восемь ярдов на десять, шести футов высотой. Крыша, как и стены, была сделана из фанеры и покрыта вдобавок брезентом, чтобы не текло. Дверь была в центре северной стены.

Справа, как входишь, стояла высокая койка, под нее можно было класть вещи. Она тянулась от северной стены к южной. Слева, параллельно койке, тянулась высокая стойка. Прямо перед тобой сидел на полу враг простора юконская печка. Единственным подвижным предметом обстановки была тумба два ящика из-под горючего, поставленные один на другой, она помещалась между печкой и изголовьем кровати. Стоять можно было на единственном свободном кусочке пола площадью примерно с квадратный ярд. По утрам я лежала в постели, ожидая, пока Крис оденется. Одеваться одновременно двоим было невозможно.

Чрезвычайное обаяние этой комнатушке придавал ряд окон в восточной стене, загибавшийся по углам к двери и кровати, а также внутренняя обшивка стен — шершавый це— лотекс устрично— белого цвета. Через окна комнатушка затоплялась светом и теплом. Нам часто приходилось открывать дверь и охлаждать помещение, даже когда снаружи было восемнадцать градусов ниже нуля[4]. Чтобы натопить его, достаточно было горстки ивовых прутьев.

Стены были сделаны по принципу термоса, трехслойными: фанера снаружи, целотекс для тепла внутри, и между ними прокладка из алюминиевой фольги.

Позднее Крис добавил еще одну деталь, которой я никак не могла налюбоваться. Во время бурь флексоглас барабанил и дребезжал, хотя мы изо всех сил растягивали его, пришпиливая к фанере. И вот Крис растянул его на окнах с помощью упругой двойной рамки из белых ивовых прутьев.

Его следующее новшество всполошило меня. Переступив через мой труп, он продырявил северную стену — наш оплот против зимних буранов — и высоко в углу, в ногах кровати, вывел наружу колено печной трубы так, чтобы она смотрела отверстием вниз. Это было сделано для вентиляции, и, когда мои страхи улеглись, я признала, что труба работает отлично. (Само собой разумеется, окна у нас не открывались, а оставлять дверь приоткрытой во время бурана было нельзя.)

Крис предусмотрел еще одно устройство на случай метели — запасной вход.

У запасного входа тоже была своя приятная особенность, хотя, как и все остальное, он имел чисто утилитарное назначение. Он представлял собой дверцу из двух половинок — верхней и нижней, открываемых внутрь. Мы понятия не имели, какой глубины может быть снег, но, если он будет глубок, мы всегда сможем откопать хотя бы верхнюю половинку двери и проскользнуть внутрь, возвращаясь с прогулки.

От кручи перед бараком Крис прокопал тропинку, достаточно широкую для того, чтобы поставить на ней важный аксессуар — «наблюдательный ящик», сидя на котором он каждое утро обследовал в бинокль местность, выискивая объекты для съемки.

Что касается главной причины моих опасений — ветра, то мне пришлось признать, что Крис принял все меры предосторожности на этот счет. Барак просто не могло сдуть ветром с горы, скорее даже наоборот: ветер мог лишь глубже загнать его в нишу. Крыша была расположена почти вровень с верхом горы. Кроме того, Крис с двух сторон обнес наше жилище каменной стеной, а промежуток забил для теплоизоляции ивняком.

Барак сотрясался при шквальных порывах, но крепко стоял на своем основании.

Над всяким своим проектом Крис работает с полной отдачей сил, а сделав дело, радуется от души, как дитя.

— Мне нравится, что мы устроились так удобно, — сказал он. — До сих пор мы жили неустроенно. По совести говоря, зачастую мы прямо-таки прозябали.

3 сентября Энди прилетел к нам в последний раз перед ледоставом и оказал мне знак внимания, который тронул меня до глубины души, тем более что я была одна. Это была последняя драгоценная возможность человеческого общения, но я не могла пойти к озеру. Крис обзавелся болотными сапогами, у меня же их не было, а вода в реке стала такой устрашающе холодной, что ноги делались от нее пунцово— красными.

Я стояла у двери барака и смотрела, как Энди взлетает. Он подлетел к Столовой горе, низко прошел надо мной и помахал мне крыльями.