Глава четвертая. Счастливый год Чарлза Гудьира

В 1839 году американский исследователь Чарлз Гудьир открыл вулканизацию каучука — способ превращения его в резину.

По-английски “гудьир”[1] — это значит “счастливый год”. Но вряд ли Чарлз Гудьир мог назвать счастливым хоть один год своей жизни. Казалось, этот человек просто рожден для неудач — так часто они его навещали. Он знал бедность, голод, долговую тюрьму, разлуку с семьей, неудачи в работе, насмешки знакомых. И все же, слывя закоренелым неудачником, он верил, что рано или поздно удача к нему придет.

И она пришла. Правда, немного поздновато. Но это все же лучше, чем никогда. Лучше не для Гудьира, а для нас. Ему она принесла только новые хлопоты, новые долги, новые судебные тяжбы. Зато всем нам она принесла возможность ездить в автомобилях и на велосипедах, играть в футбол, носить галоши.

Об открытии Гудьира написано довольно много и в специальной и в исторической литературе. И почти каждый автор по-своему оценивает открытие американского ученого. Одни называют это открытие случайным и считают, что Гудьиру просто повезло; другие говорят, что Гудьир даже не понимал того, что он сделал, и поэтому не имел права на успех; третьи вообще не считают, что он был первооткрывателем вулканизации, и называют имена других ученых, сделавших то же самое даже несколько раньше.

Что же было на самом деле?

На самом деле было вот что. Гудьир действительно подошел к своему открытию совершенно случайно. Но точно так же было сделано немало других научных открытий, которые от этого не стали для нас менее ценными. Вспомните хотя бы открытие Архимеда или Ньютона. Разве закон Архимеда, по которому, как вы знаете, каждое погруженное в жидкость тело теряет в весе столько, сколько весит вытесненная им жидкость, — разве этот знаменитый закон перестает быть справедливым, когда мы вспоминаем, что Архимед открыл его, принимая ванну? Нет, конечно.

Да, Гудьир действительно не знал как следует даже основ химии. А кто из его коллег знал в то время больше него? Наука о каучуке только создавалась; ученые еще не знали, чем объяснить эластичность каучука и чем вызывается ее потеря при нагревании или охлаждении. Так что вряд ли бы прибавило что-нибудь Гудьиру знание химии — все равно, он не смог бы сделать больше, чем сделал. Зато у него была интуиция — качество, нередко заменяющее ученому знание.

Да, Гудьир действительно был не первым, получившим каучук, стойкий на жаре и холоде. До него трое ученых прикасались к той же самой волшебной палочке, которой он изменил свойства каучука. Но они не сообразили, что эта палочка волшебная, а Гудьир сообразил. Так кого же мы должны благодарить?

Конечно, Гудьира.

Чарлз Гудьир родился в Америке на границе двух веков — в 1800 году. Поначалу казалось, что он рожден для счастливой предпринимательской деятельности. Уже в 21 год он стал компаньоном фирмы “А. Гудьир и сыновья”. Фирма процветала, вместе с ней процветали и дела Чарлза, и поначалу не было никаких признаков надвигающегося краха. Неудачи начались, очевидно, в тот день, когда Чарлз решил, что он рожден для лучших дел, чем торговля скобяными товарами. Он вбил себе в голову, что ему суждено быть изобретателем. И он ушел из фирмы, несмотря на насмешки отца и братьев. Правда, надо сказать, им недолго пришлось смеяться: через несколько лет фирма лопнула и ее компаньоны оказались в положении ничуть не лучшем, чем Чарлз.

Быть может, если бы Гудьир избрал областью своей изобретательской деятельности, скажем, электротехнику, его судьба с самого начала сложилась бы по-иному. Но он почему-то решил, что призван подарить человеку способ “вылечивания” каучука, как он говорил. Мы знаем, что ему удалось в конце концов это сделать; но надо признаться, что очень немногим изобретателям так фантастически не везло, как Гудьиру.

Вообще-то сначала Чарлз не помышлял о каучуке. Он решил усовершенствовать клапан резинового спасательного круга. Для этого он зашел в магазин компании “Роксберри”, торговавший каучуковыми изделиями, и купил этот круг. Через три недели он снова пришел туда, чрезвычайно гордый, и принес с собой круг с новым клапаном, который действительно работал лучше, чем старый. Но его надежда разбогатеть с помощью этого изобретения не сбылась. Представитель компании сказал ему: “Какой смысл улучшать клапан, если сам каучук никуда не годится? Если вам уж так хочется что-то изобрести, изобретите лучше способ вылечивания каучука”.

Трудно сказать, насколько серьезно было это заявление; быть может, представитель компании просто пошутил, желая отделаться от Гудьира. Но если это так, то Гудьир шутки не понял: он пошел домой придумывать способ лечения каучука. Потом, много лет спустя, в 1853 году, он признался в своей книге: “Я был в блаженном неведении относительно трудностей, которые мне предстояло преодолеть”.

Для начала Чарлз достает бразильский каучук и смешивает его по рецепту Макинтоша со скипидаром и, кроме того, добавляет некоторые другие вещества. И смотрит, что получается. Он берет у жены на кухне скалку для раскатки теста и раскатывает каучуковую смесь в тонкую пленку. А пленку режет на кусочки, как лапшу. И эту каучуковую лапшу испытывает: то вывешивает ее на улицу на мороз, то греет у печки.

Так как Чарлз использовал в качестве лаборатории домашнюю кухню, постепенно он вводит в каучук все, что есть под рукой: соль, сахар, перец, масло, чернила. Он надеется, что когда-нибудь какое-нибудь вещество окажет на каучук благотворное влияние и он перестанет быть липким и ломким. Однако все гастрономические опыты результата не дают. Каучук становится то сладким, то соленым, то горьким, но по-прежнему течет на жаре и застывает на холоде.

В один из дней, когда все кулинарные средства уже исчерпаны, Гудьиру попадает под руку коробка с магнезией. И он сыплет ее в каучук. И — о чудо! Каучук явно меняется в лучшую сторону. Он становится более прочным и гибким.

Окрыленный успехом, Гудьир изготавливает из нового материала различные изделия и выставляет их для обозрения. Все радуются вместе с Чарлзом, поздравляют его, но вскоре выясняется, что поздравления были преждевременны.

Огорченный новой неудачей, Гудьир продает дом и отправляет жену и детей в деревню. А сам едет в Нью-Йорк. Там он разыскивает двух своих приятелей и просит помочь ему. Нужно Чарлзу совсем немного: комнату под лабораторию и химические реактивы. Он получает то, что нужно; один из приятелей уступает комнату, второй берется поставлять необходимые вещества.

Для начала он присылает Гудьиру негашеную известь. Гудьир растворяет ее в воде и кипятит в полученном растворе смесь каучука и магнезии. Получаются гладкие и прочные пластины.

Имя Гудьира начинает мелькать в газетах, его называют спасителем промышленности. Но через три недели газеты умолкаю!. Действие негашеной извести нейтрализуется одной каплей любой кислоты, даже яблочным соком.

Чтобы как-то утешиться после всех бурь и треволнений, Чарлз развлекается тем, что рисует красками на своих резиновых изделиях различные узоры.

В один прекрасный день он решает попробовать расписать галошу бронзовой краской. Но ему не нравится цвет, и он хочет стереть краску. Он берет склянку с царской водкой, однако царская водка оказывается слишком сильной кислотой и вместе с краской обесцвечивает и самую резину. В конце концов Гудьир выбрасывает эту галошу, ибо она явно никуда не годится.

Но что-то его беспокоит, что-то кажется ему странным во внешнем виде выброшенной галоши. Он пока еще не понимает, что именно, но какая-то неосознанная мысль тревожит его, не дает ему покоя. Через несколько дней, не выдержав, Гудьир идет на помойку. Он долго роется в старом хламе, пока наконец не находит выброшенную галошу. Он внимательно рассматривает ее и наконец понимает, что же именно не давало ему покоя. В том месте, куда попала кислота, резина перестала быть липкой!

Гудьир весьма слабо разбирался в химии. Настолько слабо, что он даже не знал, что царская водка — это смесь азотной и серной кислоты. Он думал, что это чистая азотная кислота. И решил, что липкость резины уничтожает именно азотная кислота.

Если бы он знал истинное положение вещей, он, быть может, сообразил бы, что перемена, происшедшая в резине, вызвана серой, и тогда вулканизация была бы открыта на несколько лет раньше. Но вместо этого Гудьир обращается в патентное бюро с просьбой выдать ему патент на улучшение каучука парами азотной кислоты.

Не дожидаясь получения патента, Чарлз решает поставить дело на широкую ногу. Он арендует маленькую резиновую фабрику, открывает магазин на Бродвее и потирает руки в предвкушении успеха.

Однако и на этот раз — уже который! — ему не везет. Когда удача была совсем близка, разразился сильнейший экономический кризис, и друзья Гудьира, финансировавшие его предприятие, разорились.

В совершеннейшем отчаянии Гудьир забирает к себе из деревни семью и, чтобы хоть как-то прокормить ее, закладывает все свое и без того небольшое имущество. Его дела в этот период столь плохи, что часто Гудьир не может даже передвигаться — он совсем ослабел от голода.

А ходить ему приходится помногу — он ищет людей, которые могут заинтересоваться его открытием. Чтобы придать своим доводам большую убедительность, он делает себе из резины костюм, плащ, шляпу и, отправляясь на поиски удачи, надевает всё это на себя.

Очевидно, именно в это время и родилась ставшая знаменитой шутка. Кто-то спросил, как ему найти Гудьира. Ему ответили: “Если вы увидите человека в резиновом пальто, резиновом сюртуке, резиновых брюках, резиновых башмаках, с резиновым кошельком в кармане, где нет ни одного цента, — это и есть Гудьир”.

В поисках поддержки в конце 1837 года Гудьир переезжает из Нью-Йорка в Роксберри — городок, где родилась первая в Америке резиновая фабрика. Теперь эта фабрика находится почти в таком же состоянии, как и Гудьир, но тем не менее ее владелец Чаффи — энтузиаст каучука — принимает Гудьира к себе на работу и разрешает ему применять его “кислотное лечение”.

Уже через несколько месяцев становится ясно, что Гудьир на верном пути: галоши и материя, обработанные с поверхности парами кислоты, имеют столь хорошие качества, что их тут же раскупают. За короткий срок Чарлз зарабатывает пять тысяч долларов и наконец может вновь перевезти к себе семью. В довершение правительство США заключает с Гудьиром договор на изготовление 150 непромокаемых почтовых сумок. Теперь наконец его успех признан официально.

Устав от бесконечных волнений и лишений, Чарлз решает уехать с семьей отдохнуть. Он быстро сворачивает дела, заканчивает изготовление сумок и, вывесив их для обозрения в магазине, укатывает к морю.

Две недели, впервые за много лет, он блаженствует, ничего не делая. Он предается мечтам о будущем, которое кажется ему радужным и прочным. Он хочет верить, что судьба наконец улыбнулась ему.

Но он еще не знает, что улыбка была мимолетной.

Он узнает это лишь через две недели, когда подъедет к своему дому и, не переодевшись с дороги, побежит посмотреть на почтовые сумки. Он увидит, что все они растаяли на жаре.

Однако поверхность сумок не изменилась, и, следовательно, она была действительно “вылечена”. Но к внутренним слоям ткани пары кислоты не смогли пройти, и они остались такими же текучими.

Контракт с правительством расторгнут.

Кончается лето. Гудьир снова нищий. Ему остается лишь утешать себя тем, что он не одинок. Потом Гудьир вспомнит об этом времени в своей книге: “В течение четырех лет я тщетно пытался улучшить материал, который до сих пор разорял всех, кто когда-либо занимался его производством”.

Одним из таких неудачников был работавший мастером на фабрике Роксберри Натаниел Хейворд. Он так же, как и Гудьир, придумал свой метод “излечивания” резины. Для этого он посыпал ее липкую поверхность серой и выставлял резину на солнце — для просушки. Он называл эту операцию соляризацией.

Когда Гудьир знакомится с работой Хейворда, он с удивлением обнаруживает, что свойства резиновой поверхности, “вылеченной” по методу Хейворда и по его собственному методу, совершенно одинаковы. Сегодня мы понимаем, что было бы странно, если бы они оказались разными, — ведь в обоих случаях истинным “лекарством” была сера; но Гудьир не знал, что именно желтый порошок, примененный Хейвордом, и есть долгожданное спасение. Впрочем, еще меньше подозревал об этом и сам Хейворд. Идея соляризации пришла к нему, как он сам признался, во сне. Проснувшись, он попробовал повторить то, что делал во сне, и, к удивлению своему, обнаружил, что сон был вещим. Но он был практиком, теоретических знаний у него было еще меньше, чем у Гудьира, поэтому он не стал выяснять причины явления, он ограничился тем, что взял на свой способ патент и продал его Гудьиру.

Вообще-то удивительно, как мог Гудьир купить его. В то время у него не было за душой ни гроша. Положение его было столь тяжелым, что он решил переехать в Воберн к шурину на правах бедного родственника. Быть может, он купил патент в кредит, в счет будущих успехов? Во всяком случае, Хейворд верил в успех Гудьира, потому что он согласился пойти к нему в помощники. Многие посмеивались над этим непонятным дуэтом: неудачник в помощниках у неудачника. Но, как ни странно, именно такой союз оказался плодотворным. Очевидно, произошло то, что бывает, когда минус умножают на минус, — образуется плюс.

Зима 1839 года была довольно суровой. Это обстоятельство, на первый взгляд не имеющее никакого отношения к работе Гудьира, на самом деле оказалось немаловажным. Вспомните, сколько времени проходило, пока не обнаруживался крах каучуковых изделий? Не меньше, чем полгода. Нужна была полная смена температуры — от жары к холоду или от холода к жаре. Гудьир же, в отличие от своих предшественников, научился не дожидаться нового времени года. Зимой он грел образец у печки, а затем выносил его на улицу. Таким образом он испытывал его, как мы теперь говорим, в широком интервале температур. Это зимой. А летом? А летом можно было испытывать только на жару. Поэтому и можно утверждать, что открытию Гудьира способствовал январь месяц.

Переехав к шурину, Чарлз и там продолжает свои опыты. Он делает пластины из смеси каучука с серой и свинцовыми белилами и определяет, как влияет на них тепло. Гудьиру не дает покоя воспоминание о том, как тепло уничтожило 150 почтовых сумок.

Как-то после опыта он забывает на печке один из образцов. Когда Чарлз спохватывается, образец уже обуглился, словно кожа. Сначала Гудьир собирается выбросить его, но потом, очевидно вспомнив историю с бронзовой галошей, внимательно его осматривает. Изобретателя поражает то, что каучук не превратился в липкое месиво, как обычно это бывало, а обуглился, потеряв всякую липкость.

Его дочь потом вспоминала этот замечательный день: “Я случайно увидела, что отец держит у огня маленький кусочек резины, и заметила, что в этот день он был необычайно взволнован каким-то открытием. Он вышел из дома и прибил кусок гвоздем к стене. Стояли сильные холода. На следующее утро отец принес этот кусочек в дом и торжествующе поднял его над головой: резина была такой же гибкой, как и раньше. Это доказывало ценность открытия”.

Что же могло произойти между тем моментом, когда Чарлз увидел обугленный кусочек каучука, и тем мгновением, когда он торжествующе поднял его над головой? Очевидно, именно в эти минуты или часы и случилось то, что мы называем открытием вулканизации.

Приходилось ли вам задумываться над тем, как делаются открытия.

Ну, в самом деле, разве это не поразительно? Просыпается утром человек. Никому не известный, ничем не выдающийся. Как всегда, умывается. Как всегда, садится завтракать. Потом, как всегда, идет работать. Все это уже повторялось сотни раз много месяцев или лет. Идет этот человек на работу, если он работает в лаборатории, или возвращается за письменный стол, если он теоретик, чтобы продолжить то, на чем он остановился вчера вечером. И вдруг происходит что-то, и ему открывается все в новом свете, и, оказывается, то, что он делает сегодня, и то, что будет делать завтра, и то, что послезавтра будет делать вслед за ним весь мир, оказывается, все это в корне отличается от того, что он делал вчера. Хотя внешне, может быть, это ничем и не отличается.

И это “что-то”, которое отделяет удачу от неудачи, не видит никто, кроме одного человека. И если б мы с вами сидели вместе с ним в одной комнате, мы бы наверняка ничего не увидели. И только потом, узнав в чем дело, сказали бы: а что здесь особенного, это совершенно ясно.

Так было и с Гудьиром. В комнате, где стояла печь, на которой случайно поджарился кусочек каучука, было несколько человек. Они вместе с Чарлзом почувствовали запах горелого, вместе с ним увидели, что каучук не растаял, а стал жестким, но не узрели в этом ничего удивительного. А Гудьир удивился. Он пишет в своей книге: “Я был поражен, заметив, что образец резины, случайно оставленный у нагретой печки, обуглился, словно кожа”.

Вот это удивление было первым толчком, приблизившим Гудьира к открытию. Вообще, очевидно, способность удивляться, способность замечать необычное среди привычных вещей и явлений есть отличительная черта любого творческого человека, будь то ученый, писатель или художник.

Когда Гудьир попытался было разделить свое удивление с окружающими, они не поняли, что необычного увидел здесь взбалмошный изобретатель. “Я попробовал обратить внимание присутствующих на это замечательное явление, — вспоминал Гудьир, — …так как обычно эластичная смола таяла при высокой температуре, но никто, кроме меня, не видел ничего примечательного в том, что обуглился кусочек резины”.

Но мало удивиться, надо еще увидеть в необычном явлении хотя бы контуры его применения. Гудьир увидел их: “Я… сделал вывод, что если бы удалось в нужный момент приостановить процесс обугливания, это избавило бы смесь от липкости”.

Теперь оставалось проверить свои догадки. Чарлз уже специально кладет на печь кусочек смеси и смотрит, как протекает обугливание, он ждет того момента, когда обугливание еще не наступит полностью, но липкость уже исчезнет. После многих опытов ему удается поймать этот миг. Его внимательный, настороженный глаз, его обостренное в этот момент чутье схватывает то мгновение, когда — я привожу его собственные слова — “…по краям обуглившегося участка образовалась полоска избежавшей обугливания и совершенно “излеченной” резины”.

Гудьира многие потом попрекали в том, что ему открытие далось само в руки, что он лишь воспользовался случайным стечением обстоятельств. Он отвечал таким людям: “Я признаю, что мои открытия не явились итогом научного химического исследования, но в то же время не могу согласиться, что они были лишь, как говорится, чистой случайностью. Я утверждаю, что мои открытия явились результатом настойчивости и наблюдательности”.

Признаем, что Гудьир прав. И все же он не был рожден для спокойной, счастливой жизни. Даже теперь, когда им сделано открытие, имеющее мировое значение, его по-прежнему продолжают преследовать неудачи.

Он в течение двух лет не может найти несколько десятков долларов, чтобы перенести свои опыты на производство. Ему не раз случалось в жестокую пургу тащиться пешком за многие километры, чтобы получить еще один отказ. В это же время смертельно заболевает его сын, им отказывают в кредите в местной лавке, — в доме нечего есть. И даже когда Чарлз наконец достает 50 долларов и едет в Нью-Йорк и там находит людей, готовых дать денег для промышленного производства резины, случается так, что эти люди вскоре разоряются и Чарлз снова остается без всяких средств. И снова с долгами, которые к этому времени выросли уже до 35 тысяч долларов.

Но и в самые тяжелые минуты Гудьир верит, что его открытие пробьет себе дорогу. Он был прозорлив: в конечном счете так и произошло. Полученная по способу Гудьира резина была столь хороша, что ее начали производить сначала во всей Америке, а потом и во всем мире.

Но как только метод Гудьира стал широко известен, у Чарлза появляются новые неприятности. Находится немало шарлатанов, которые заверяют, что это вовсе не его изобретение. Начинаются судебные тяжбы, отнимающие у Гудьира много сил и здоровья.

В этой ситуации Гидьир вновь мог утешать себя тем, что он не одинок. Еще известный изобретатель Вестингауз остроумно заметил, что каждое удачное изобретение неизбежно проходит три ступени. Первая ступень — это когда говорят, что предлагаемая вещь нелепа или невозможна. Вторая ступень — когда опубликовано патентное описание; тогда каждый может подражать изобретению, пытаясь обойти автора, и заявляет: “А эта вещь не нова”. Наконец, третий этап наступает тогда, когда ценность изобретения стала очевидна даже противникам; тогда говорят: “Да тут нет никакого изобретения”.

Это замечание не только остроумно, но, к сожалению, и справедливо. Гудьир прошел через все три этапа.

Ему долго отказывали в том, что он сделал открытие. Наконец, в декабре 1841 года, он получил заявочное свидетельство на открытие вулканизации. Но патента он еще не имел. Ему выдали патент лишь в июне 1844 года.

А пока что, не дожидаясь патента, Гудьир отправляет в Англию одного из доверенных людей с поручением: тайно, не разглашая секрета изобретения, попытаться его продать английским предпринимателям.

Приехав в Англию, посол Гудьира встретился с представителями компании “Макинтош” и продемонстрировал им образцы резины, которая не затвердевала на ходу, не таяла на жаре, не растворялась в маслах.

Все это выглядело очень заманчиво, но столько уже людей погорели на каучуке, что теперь каждую новинку встречали очень осторожно. Дело еще осложнялось тем, что Гудьир запретил рассказывать какие-либо подробности изготовления своих образцов. А англичане боялись покупать кота в мешке. Поэтому фирма “Макинтош” отказалась от приобретения открытия Гудьира, мотивируя свой отказ тем, что они, во-первых, не знают и не понимают его сущности, а во-вторых, не уверены, что это дело прибыльно.

Тогда представитель Гудьира встретился с неким Брокдоном, работавшим у Хэнкока. Брокдон пытался в то время организовать выпуск резиновых втулок для пивных бочонков, поэтому его заинтересовало предложение Гудьира. Но он тоже ничего не знал о его сущности. Однако он поступил хитрее, чем Макинтош. Он решил показать образцы Хэнкоку, в то время, несомненно, самому большому специалисту в Англии.

Томас Хэнкок в те годы — а это было осенью 1842 года — также интересовался способами “вылечивания” каучуковых изделий. Поэтому, когда Брокдон принес ему образцы, лишенные всех тех недостатков, от которых сам он никак не мог избавить свой каучук, он сразу же заинтересовался ими.

Но он решил не покупать изобретение Гудьира, он встал на путь, который мы теперь называем экономическим шпионажем. То есть он решил раскрыть секрет Гудьира. В то время не было лабораторий, оснащенных приборами, которые сразу же могут проанализировать состав вещества. Хэнкок, как и все резинщики того времени, владел лишь одним способом анализа. Он взял образец Гудьира и начал его жевать, обнюхивать, растягивать. Проделав эти не слишком научные операции, он пришел к выводу, что образец пахнет серой.

Путь нащупан.

Но у Хэнкока нет твердой уверенности, что дело именно в сере. Поэтому он готовит разные образцы — и с серой и без серы. И принимается их нагревать. Но, в отличие от Гудьира, он греет их очень короткое время. Поэтому, как он ни старается, особых улучшений не заметно. Но все же какая-то перемена есть, он это скорее чувствует, чем видит. И он решает рискнуть — поверить в свою интуицию. Он подает заявку на патент.

Теперь у него есть всего шесть месяцев; через полгода он обязан представить подробное описание патента.

А что он может описать?

Но выхода нет — заявка подана. И Хэнкок с утра до ночи, а иногда и ночи напролет лихорадочно ищет подтверждения своей догадки. Его подстегивает мысль, что Гудьир уже нашел то, что он только ищет. Значит, его поиски не напрасны, значит, существует какой-то метод. И он знает также, что патент на этот метод Гудьир еще не получил.

Он торопит свои исследования, он гонит опыты один за другим, но результатов все нет.

Отпущенные месяцы неумолимо уходят.

Пытаясь сдержать свое нетерпение и злость, Хэнкок решает определить температуру, до которой он нагревает каждый из образцов. Но у него нет точных средств для измерения температуры. Поэтому он делает так: он берет расплавленную серу, и ее температуру, поскольку она всегда одинакова, принимает за эталон. Потом он опускает в ванну с расплавленной серой различные образцы, держит их там разное время и смотрит, что из этого получается.

Получается вот что. Те пластинки, которые находились в ванне длительное время, потемнели и стали похожими на образцы Гудьира. Хэнкок догадывается, что желанная перемена связана и с длительным нагреванием, чего он раньше не делал, и с поглощением серы каучуком. Очевидно, он добавлял серы в смесь недостаточно.

Тогда Томас уже нарочно вводит большую дозу серы и долго нагревает смесь в паровом автоклаве под давлением. Потом он вынимает образец из автоклава, растягивает его, опуская то в лед, то нагревая, и, наконец, убедившись в долгожданной перемене, посылает за Брокдоном. Когда Брокдон, запыхавшись, приходит, Томас протягивает ему два образчика — свой и Гудьира. Они ведут себя чертовски похоже.

В оставшиеся дни Хэнкок, торопясь, составляет описание патента. Он пишет в нем о “перемене”, которая происходит с каучуком.

И в назначенный день, точно уложившись в данный ему срок, Хэнкок представляет описание своего открытия в патентное бюро. Через некоторое время он получает уведомление, что ему выдан патент № 9952 на открытие “перемены”, суть которой заключается в том, что — я цитирую патент № 9952 — “каучук (как чистый, без примеси, так и в смеси с другими веществами) смешивается с серой и подвергается действию тепла, причем свойства каучука изменяются”.

Однако Хэнкоку не нравится термин “перемена”, он слишком общий, в нем не видно сущности нового метода. Собирается совет: как переименовать “перемену”. После длительных обсуждений принимается предложение Брокдона. Он говорит, что расплавленная сера и тепло наводят его на мысль о божестве огня — мифическом Вулкане. И “перемену” переименовывают в “вулканизацию”. О сущности нового метода это название также ничего не говорит, потому что далеко не всем приходят в голову те же образы, что и Брокдону, но звучит красиво.

И термин “вулканизация” остается на века.

События, о которых я рассказываю, происходят в Англии в конце 1843 года. За год до того, как получит свой патент Гудьир.

Когда Гудьир узнаёт о том, что Хэнкок получил патент на открытое им, Гудьиром, явление, он приходит в бешенство.

Мало того, что, как теперь выяснилось, наблюдение, подобное наблюдению Хейворда — об устранении липкости каучука серой, — опубликовал некий Людерсдорф в Германии еще в 1832 году; что год назад появилось сообщение, что голландец Ван Гейне, применив серу и нагрев, сделал резиновый пожарный рукав, одинаково гибкий и в жару и в холод, выясняется, что еще и Хэнкок обошел его!

Гудьир подает в суд. Он доказывает свое первенство. Он первый, кто обратил внимание на то, что примеси серы улучшают свойства каучука. Он первый, кто исследовал явление вулканизации: он указал пределы температур, в которых она протекает — от 100 градусов до 150. Он установил, что через определенное время нагрев надо прекратить. Он первый запустил в 1841 году свой процесс на маленькой фабричке в Спрингфильде, на той самой фабричке, с которой началась вся мировая резиновая промышленность. Словом, он показал себя и как настоящий первооткрыватель, и как исследователь обнаруженного им процесса.

Пятнадцать лет длятся судебные тяжбы. Вокруг этих процессов все больше разгораются страсти.

Наконец Хэнкок признает первенство Гудьира. Но другие, примазавшиеся к этому открытию, не собираются выпускать из рук столь крупную наживу.

Пока Гудьир отбивает нападки всяких жуликов, авантюристов и невежд, его способ стремительно завоевывает весь мир. Судебный процесс еще не закончен, а в Америке, Франции, Англии, Германии, России уже работают заводы, выпускающие 500 видов резиновых изделий.

Кто же вдохнул жизнь в эти предприятия? Кто дал работу 60 тысячам человек? В 1858 году суд выносит окончательное решение: Чарлз Гудьир.

“Зависть хочет отнять от Гудьира, — сказано в решении суда, — честь изобретения. Спекулянты, плуты и хищники лишают его прибыли. Каждый неудачный изобретатель, который подходил или даже не подходил близко к открытию, теперь заявляет претензии на него. Каждый, производивший опыты с каучуком, серой, свинцом или другими веществами, нагревавший их в печи, докучавший семье и соседям сернистыми газами, построивший резиновый завод, который не замедлил лопнуть, изготовлявший резиновые изделия, которые никто не покупал, а если и покупал, то возвращал за негодностью — все они теперь проходят перед нами в качестве изобретателей вулканизованной резины… Мы придерживаемся мнения, что попытка ответчика доказать, что он или кто-либо другой открыли или усовершенствовали процесс изготовления вулканизованной резины раньше Чарлза Гудьира, потерпела полную неудачу”.

Справедливость восторжествовала!

Наконец, впервые за 30 лет, Чарлз может спокойно вздохнуть. Он знаменит, он признан, он богат.

Богат? Ничуть не бывало. Выясняется, что он, еще много раньше, ошибся в расчетах и неправильно установил свою авторскую долю прибылей.

Но вновь бороться у него уже нет сил.

В 1860 году он умирает, оставив миру великое открытие, а своей семье долг в 200 тысяч долларов.