Глава 9. Врата в Шамбалу

Карабкаясь по склону, мы с Равилем шли к «вратам в Шамбалу». Я постоянно смотрел на нижний уровень Главного Зеркала Времени, стараясь не попасть под его действие — я прекрасно понимал, что в нашем бренном мире мы с Равилем не могли остаться кристально чистыми, и от этого было грустно. Но как хотелось пройти хотя бы по кромке сжатого времени, хотя бы вытянутой рукой ощутить его! Но инстинкт самосохранения не давал сделать этого и как бы подсказывал, нашептывая, что ты — урожденный быть всего-навсего трехмерным человеком — эволюционно еще не дозрел до вхождения в чудодейственное Единое Осевое Время и что ты лично, собственно говоря, и не виноват — просто огромное количество злых мыслей, витающих в нашем земном трехмерном пространстве, все равно пропитывают твою Душу негативной или злой энергией, превращая тебя в заложника общечеловеческой злости, хотя ты и сопротивляешься, не желая стать таким же как все — жадным, завистливым и практичным, чтобы на смертном одре не думать о сейфе с не нужными уже деньгами как о главном достижении своей жизни.

От тяжелого хода по камням, да и от постоянного напряжения — чтобы не вступить мне, грешному, в зону сжатого времени — я начал уставать. Я вспомнил слова Селиверстова о том, что можно парить, но… парить я не умел.

— Вот отсюда «врата в Шамбалу» хорошо видны. Ближе подходить нельзя нам — грешным… — прохрипел я, переводя дыхание.

— Снимать? — тоже хрипло спросил Равиль.

— Да, но главное… думать. Мне в голову пришла мысль, зародившаяся еще до экспедиции — там, в далекой России, — о том, что мы, романтичные уфимские ученые, может быть и вправду найдем дверь, ведущую в подземелья Вары, где после Всемирного Потопа многоликие люди Шамбалы клонировали нового человека, способного выжить в изменившихся условиях жизни на Земле, — то есть клонировали нас с Вами.

И вот эта «дверь» была перед нами! Она, эта «дверь», была огромна — минимум 250x200 метров и отсюда, несколько сбоку, казалась ромбовидной. Было хорошо видно, что в стене Дома Счастливого Камня вырублена фасетка глубиной около… тридцати метров, дно которой представляло собой достаточно ровную каменную плиту. Характер поверхности этой плиты отличался от стены «Дома»: если стена «Дома» была покрыта «штукатуркой» (это было видно очень хорошо), то поверхность плиты, казалось, несла на себе следы обработки цельного камня. А над «дверью», уходя в небо, горделиво возвышался Дом Счастливого Камня.

Я обратил внимание на «песок», как бы насыпанный вдоль всего основания «Дома»; он был похож на осадочные породы и был не характерен для здешних гор (горы «Вечного Материка» никогда не были под водой!). Я попытался разгадать причину появления этого «песка», похожего на осадочные породы, но не смог. Я еще не знал, что завтра нам Бог пошлет разгадку появления здесь этих «псевдоосадочных пород».

Мокрая спина начала мерзнуть. Я изогнулся назад, чтобы «отклеить» мокрое холодное белье от тела. В мыслях возник образ ступы, называемой «вратами в Шамбалу», которую мы совсем недавно видели при подъезде к священному Кайласу. Я вспомнил слова проводника Тату о том, что эта ступа символизирует огромные каменные врата, которые открываются тем, кто знает заклинание и кого подпустит «счастливый камень».

— А нас ведь не подпустит «счастливый» камень; в лучшем случае интуитивно подскажет — «Не ходи!», а в худшем случае испепелит сжатым временем, или хотя бы, выгоняя «родимое» злое начало, так протрясет и промнет каждую нашу клеточку, что обречет на безвременную старость с муками приближающейся кончины в сетке морщин. Мы ведь урожденные грешники… пока, — подумал я.

А из этой четко прозвучавшей мысли вытекла еще одна мысль, странная мысль о том, что среди нас, трехмерных современных людей, нет или почти нет людей с Чистой Душой — Душой той степени Чистоты, которая позволяет человеку подняться на иной качественный уровень, когда твоя психическая энергия становится действенным орудием в руках не обремененного злыми мыслями разума и дает возможность превратить в реалии те чудеса, о которых мы с детства слышали в сказках и легендах. Люди с истинно Чистой Душой приходят в наш бренный мир, скорее всего, из прекрасной и чистой Шамбалы, где исторически и эволюционно собирались Лучшие из Лучших людей всех земных Коренных Человеческих Рас. А Лучшие из Лучших, или Добрейшие из Добрых, выбираемые для жизни в Шамбале, проходят в этом удивительном и неведомом мире еще и дополнительное очищение, становясь членами общества, где совсем нет Зла. Начав жить в Шамбале, они чувствуют, что каждая их клеточка, каждая молекула освобождается от налета негативной энергии и становится чистой, после чего бывший (Лучший!) земной человек ощущает, что он стал совсем другим — он стал божественным человеком или человеком от Бога, поскольку из его души и тела полностью вышла конкурирующая дьявольская энергия, присутствие которой доселе было определено эволюционным созиданием человека как самопрогрессирующего начала, когда борьба Добра и Зла была заложена как стимул к бесконечному и Богом заложенному прогрессу. Этот человек (Лучший!) начинает понимать, что в Шамбале этот закон, определяемый как единство и борьба Добра и Зла, отменяется и на смену ему приходит другой закон, закон Чистой Души, когда стимулирующая борьба Добра со Злом уже не нужна, потому что в душе человека навсегда утверждается другой критерий — критерий божественного понимания жизни. Когда человек осознает себя как частицу постоянно прогрессирующего и усложняющегося мира, в котором предопределен светлый путь восхождения к самому Творцу, он не может и не имеет права не прогрессировать. Ведь и сам Создатель постоянно идет по пути прогресса, создавая различные миры и осваивая через нашу с Вами жизнь еще плохо освоенное и пока еще дремучее трехмерное пространство, чтобы и сравнительно примитивных трехмерных людей вывести на новый уровень — уровень Чистой Души с вытекающим отсюда приобщением к уровню светлых и чистых миров.

Я опустил свою трехмерную голову и слегка затосковал, но не очень сильно, не болезненно, — я понимал, что мне — трехмерному человеку — оставлена мечта, та самая прекрасная розовая мечта, которая сквозит в наших сердцах в период безоблачного детства, но для достижения которой потребуются многие и многие жизни с бесчисленной чередой периодов становления в молодости, горделивой зрелости и грустного увядания. Я понимал, что только через этап борьбы со Злом, растягивающимся на многие жизни, человек способен укрепить свою душу, чтобы больше никогда не впустить в нее праздность, жадность и гордыню и… чтобы достигнуть своей глубинной мечты — стать человеком с Чистой Душой.

А ведь эти «врата» и это «зеркало» созданы только для людей с Чистой Душой, — заметил я про себя.

Я еще раз посмотрел на «врата в Шамбалу» и вдруг ощутил, что через эту дверь можно попасть не только в Шамбалу, но и в Царство Мертвых — царство самозаконсервировавшихся людей в состоянии Сомати.

Я вспомнил нашу гималайскую экспедицию 1998 года, когда мы изучали йогов и когда, к величайшему нашему удивлению, выяснилось, что йоги не есть какая-то отдельная каста людей, а они, йоги, появляются на Земле спонтанно; какой-нибудь самый обычный человек вдруг начинает слышать в душе зов, заставляющий его уйти от насиженных мест в далекую пещеру, и, подчиняясь этому зову, он действительно уходит туда, чтобы посвятить себя тому, что диктует ему его невидимый Повелитель. А Повелитель этот, которого йоги называют Сверхчеловеком, телепатически диктует ему — избранному в йоги — упражнения для достижения того уровня медитативного просветления, которое способно очистить его душу. И так, очищая свою душу, йог проводит в пещере много-много лет. И лишь очень редким йогам невидимый Повелитель приказывает собрать котомку, взять посох и идти к священному Кайласу, рядом с которым он должен найти священное место, где находится священная дверь в Царство Мертвых. Йог, превозмогая тяготы высокогорного путешествия, если останется жив, доходит до священной двери. В этот момент Повелитель сообщает йогу два секретных заклинания: первое — чтобы силы Кайласа допустили его до священной двери, второе — чтобы дверь открылась. Произнеся эти заклинания и понимая, что Повелитель раздвинул смертоносные силы защиты подземелий, йог видит неведомым образом открывающуюся дверь и с трепетом в душе входит в подземный мир. По лестнице он все глубже и глубже опускается внутрь Земли, удивляясь тому, что здесь, оказывается, светло, тепло и уютно. Невероятно возвышенные чувства охватывают его, среди которых четко выделяется чувство, идущее от его Повелителя, — это чувство, кажущееся ему родным и отеческим, ведет йога все дальше и дальше. Позади остаются прекрасные сады и города Шамбалы, а йог все идет и идет вперед, пока не достигает того священного места, где он видит множество Мертвых, сидящих в позе Будды.

Йог петляет среди мертвых сидящих тел и ощущает, что он не боится их. Наконец, он находит своего Повелителя и начинает трепетать при виде его огромного мертвого тела, в сравнении с которым он кажется новорожденным ребенком. Повелитель, не сделав ни одного движения своим мертвым телом, мысленно указывает йогу на то место, куда он должен пойти. Йог покорно выполняет команду, а потом садится в позу Будды и начинает медитировать со столь большой страстью, которой у него не было за все годы приобщения к избранным в йоги. Вдруг он ощущает, что его члены начинают деревенеть, а дыхание становится все реже и реже. Наконец дыхание прекращается, и тело становится похожим на холодный камень; отчаянная душевная боль пронизывает его нутро, черный мрак затмевает все вокруг… и вдруг из какой-то трубы ударяет поток голубого света. Йог, сам того не понимая, каким-то образом взлетает навстречу этому свету и начинает сладостно парить в нем, наблюдая, по желанию, за будущим или за прошлым и видя вокруг себя огромное количество многоликих людей, лица которых светятся радостью. А потом, вдоволь полетав и познакомившись с необычными людьми, он замечает, что за ним неотступно тянется серебряная, переливающаяся цветами радуги нить. У него возникает интерес, и он летит вдоль этой серебряной нити и вдруг, на конце ее, он видит свое мертвое тело, неподвижно сидящее в том месте, на которое указал Повелитель. И только сейчас бывший йог понимает, что его приобщили к Царству Мертвых и что он, йог, стал Мертвым.

И от этого он, йог, испытывает огромную радость, потому что именно ему Мертвые подарили долгую жизнь. Йог мотает своей уже призрачной головой и видит дверь, через которую он вошел сюда, в подземный мир, и видит тот мир, откуда он пришел. Глубинная скорбь врывается в его душу, но… тут его Повелитель говорит, что мир, откуда он пришел, называется миром испытаний, и что он, этот мир, тоже нужен, чтобы испытывать старых и… новых… (!) людей, и что этот бывший его мир когда-нибудь станет лучше, а чтобы он стал лучше, его, бывшего йога, Главный Повелитель Царства Мертвых может снова послать туда, но уже в качестве пророка, заставив снова войти в свое мертвое тело и повелев снова открыться священной двери…

Я оторвал взгляд от «двери» на стене Дома Счастливого Камня, повернулся к Равилю и сказал:

— Сюда входят и отсюда выходят, наверное, пророки. Кто знает, может быть, это и так?! Не нам судить об этом.

Равиль промолчал.

Я повернул голову, посмотрел на Главное Зеркало Времени и еще раз представил, что Шамбала создала здесь конструкцию перехода в параллельные миры для людей с Чистой Душой. Я подумал, что вполне возможно, что таинственные люди параллельных миров тоже появляются в нашем трехмерном мире и ведут диалог с людьми лучшего общества на Земле — Шамбалы. Вот только о чем они говорят, нам… одиноким людям мира испытаний, это неведомо.

Слово «одинокий» больно кольнуло мое самолюбие. В моих мыслях, взбудораженных созерцанием легендарного Города Богов, возникли фантастические образы людей из параллельного мира, которые, уже давным-давно переборов Зло в своем мире, вырвались из клещей «испытания одиночеством» и через торжество Чистой Души приобрели способность входить в Единое Осевое Время и через это получили возможность путешествовать по параллельным мирам и ощутить свою принадлежность ко всему Сущему, созданному Творцом. Тогда они ощутили совсем другое счастье — Счастье сопричастности к бесконечному прогрессу Вселенной, которое пришло на смену Счастью побеждать Зло, и только где-то в генетических закоулках сознания слабо копошилось уже забытое счастье — разбогатеть, отомстить и возвеличиться.

Обернувшись, я посмотрел на Равиля. Этот чистый и романтичный человек стоял и одиноко смотрел куда-то вдаль. Он не был виноват в том, что чувствовал себя одиноким.

Мои мысли опять возвратились к анализу возможностей перехода в параллельные миры. Я всеми силами постарался мысленно хоть чуть-чуть понять это, но не смог. Я еще не знал, что через несколько лет состоится наша экспедиция в Египет, которая даст очень много для понимания параллельных миров и что через долгие муки научного анализа полученных фактов выгравируется гипотеза о том, что существуют два пути входа в параллельный четырехмерный мир — через сжатое время и через искривленное пространство четырехугольных пирамид. А об этом, дорогой читатель, мы поговорим тогда, когда я начну писать новую книгу.

Шеф, я совсем задубел, — послышался голос Равиля. — Здешний холод до костей пробирает.

Я тоже… — лязгая зубами, проговорил я. — Еще немножко подумаю.

Я стал всматриваться в детали «двери в Шамбалу». Было видно, что внутренняя плита (если в это верить) плотно изнутри закрывает вход, сделанный в виде ромбовидной фасетки в стене Дома Счастливого Камня, а какой-то внутренний механизм, наверное, плавно уводит эту плиту вовнутрь, открывая вход. А механизм этот, как бы странно это ни звучало для современного человека, реагирует на произнесение заклинания — того заклинания, которое знают люди Шамбалы и Царства Мертвых и которое телепатически передается человеку, который будет допущен в подземный мир через эту «дверь». Я представил восторг человека, измученного долгим путешествием по высокогорному Тибету и нашедшего заветную «дверь», когда он, несколько раз растянуто сказав «сим-сим, откройся», вдруг увидит, что внутренняя плита «двери» дрогнет, а потом со скрежетом, осыпая накопившуюся за сотни лет пыль, начнет отходить назад, открывая путь в загадочный и в тоже время тянущий к себе подземный мир.

— А зачем нужно, чтобы «дверь» была столь громадной? Неужели через нее влетают еще и летательные аппараты людей Шамбалы? Кто знает, а может быть это и так, ведь многие предполагают, что хорошо известные «летающие тарелки» есть летательные аппараты Шамбалы. Да и комбинация Дома Счастливого Камня, имеющего «врата в Шамбалу» с Главным Зеркалом Времени, как бы намекает на то, что летательные аппараты неведомых нам людей здесь могут как переходить в параллельные миры (под влиянием Главного Зеркала), так и влетать в подземный мир (через «врата»), — думал я, слегка фантазируя и стуча зубами от холода.

Голос Равиля, отошедшего на некоторое расстояние, прервал мои раздумья:

— Шеф, иди сюда! Я вроде как еще две «двери в Шамбалу» вижу.

Со скрипом разогнув задеревеневшие ноги, я пошел к Равилю. Дойдя до него, я выдавил из себя:

— Ох и холодно, а! Зуб на зуб не попадает. Где эти двери-то?

— Вон они, на юго-западной стене «Дома» видны. Только они маленькие, но как копия похожи на «главную дверь», — тоже есть ромбовидная фасетка, тоже плита изнутри закрывает. Одна «малая дверь» видна отсюда почти полностью, другая только выглядывает из-за камня.

Я всмотрелся в «малые двери». Они и в самом деле выглядели так, как описал их Равиль. Они тоже находились под влияние Главного Зеркала Времени и доступ к ним могли иметь, видимо, только люди… с Чистой Душой. Размером они были примерно 60x50 метров. Вызывало большое сомнение, что эти «малые двери» могли иметь естественное происхождение, более того, что они находились на стене явно искусственного монумента — Дома Счастливого Камня.

Я вспомнил наш разговор со «старшим человеком» — хранителем пещеры Харати. Он говорил, что знает про три входа в подземелья Кайласа, но видел только один вход — тот самый, который находится на стене «Дома» и выглядит как ромбовидное отверстие, закрытое изнутри каменной плитой.

— Раз, два, три, — посчитал я количество «дверей» на Доме Счастливого Камня и подумал о том, что, возможно, три входа в подземелья, на которые указывал «старший человек», и есть вот эти три «двери».

Но потом я вспомнил, что в ходе дискуссии со «старшим человеком» выяснилось, что второй вход в подземелья Кайласа находится под статуей Читающего Человека и что вот уже 2000 лет никто не ходил через этот вход, а третий вход, предположительно, расположен на вершине священного Кайласа.

Я еще раз посмотрел на три «двери», ведущие в Дом Счастливого Камня, и понял, что входов в подземный мир, возможно, и много. Мне в голову пришли слова Астамана Биндачарайя, представителя особого рода Хранителей пещеры Харати, о том, что сам Харати пришел сюда, в священную непальскую пещеру, из подземелий Кайласа и что пещера Харати тянется от предгорий Гималаев далеко-далеко в сторону Тибета к священному Кайласу. Да и про те гималайские Сомати-пещеры, которые нам довелось встретить в экспедициях, говорили, что они являются входами в подземный мир. Да и тибетская пещера рядом с хранилищем древних книг, по утверждению местного монаха, служит входом в Царство Мертвых…

Моему воображению представилось, что громадный подземный мир, хотя и связан с поверхностью Земли, но от людей, живущих на поверхности, он надежно защищен, чтобы мы, неразумные дикари, не нарушали покоя Живых и Мертвых обитателей подземелий.

— Почему же люди подземелий так тщательно защищаются от нас? Почему эта защита настолько многообразна и мощна? Неужели мы так страшны? — задавался я вопросами, дико мерзнув невдалеке от одного из входов в подземелье.

Думая на эту тему, я стал перебирать в голове сведения, полученные от лам и монахов, пытаясь систематизировать их. У меня получилось, что может существовать 5 уровней защиты подземного мира.

Первый уровень можно назвать защитой временем. Не зря входы в подземелье в Городе Богов расположены рядом с зеркалами времени и попадают под действие сжатого времени со всеми вытекающими отсюда последствиями для подошедшего ко входу человека.

Второй уровень защиты можно определить как защиту с помощью заклинаний; только знание заклинаний позволяет получить доступ в подземелье. Но секрет этих заклинаний не просто глубоко сокрыт, мысли человека, узнавшего заклинание, подпадают под невидимый контроль Хозяина Подземелий, когда расплатой за малейшее неверное манипулирование священным заклинанием является смерть. Не зря Астаман Биндачарайя рассказывал, что раскрывший секрет священного заклинания немедленно умирает, а тот, кому раскрыли этот секрет, или всю жизнь пребывает в паническом страхе перед Хозяином Подземелий (в данном случае перед Харати), или тоже умирает.

Третий уровень можно назвать барьером, образуемым бестелесными или ангелоподобными существами, самых известных из которых на Востоке называют асури. Влияние их на человека разнообразно: в одном случае они вызывают эффект энергетического вампиризма, в другом — эффект онемения, в третьем — чувство негодования с переходом в телесную слабость, в четвертом — слепоту и так далее. Астаман Биндачарайя рассказывал, что бестелесные существа даже участвуют в церемонии входа в подземелье, а в районе Кайласа, где мало людей, церемония осуществляется только ангелами с участием еще и загадочных… новых ангелов.

Четвертый уровень — защита, осуществляемая людьми из Царства Мертвых, среди которых, по-видимому, и находится гипотетический Хозяин Подземелий. Из рассказов лам и монасов складывается впечатление, что Хозяин Подземелий, скорее всего, имеет сверхмощный Дух, способный прочитать мысли пришельца в подземелье, проанализировать их и, при необходимости, принять защитные меры, останавливающие пришельца, вплоть до мгновенной смерти. Не зря Астаман и «старший человек» постоянно повторяли — «Если Харати позволит!».

Пятый уровень защиты — это тантрические силы, витающие внутри подземелий, которые, как утверждает Астаман Биндача-райя, наведены священным Кайласом — центром тантрических сил на Земле. Эти силы, как рассказывал «старший человек», приятны для допущенного человека, но для незваного пришельца превращаются в дикий кошмар.

У меня возникло желание отнестись ко всем этим гипотетическим мыслям со скепсисом, но я быстро откинул скепсис, вспомнив, что уже три раза ощущал на себе действие этих защитных сил подземелий. Я понимал, что подземный мир должен быть защищен, но не понимал, почему он защищен столь сильно.

— Почему? Почему нужна столь сильная защита? — думал я. — Неужели мы, простые люди, так страшны?

И тут, когда я перед «вратами в Шамбалу» до такой степени замерз, что захотел спать, меня осенило.

— Эх! — воскликнул я, даже слегка согревшись. — Ведь мы, обычные люди, можем «заразить» чистый подземный мир негативной или злой энергией, которая пропитала все наше бренное нутро. Они, люди подземелий, относятся к нам как к «инфекционному началу»! Впустить в подземелье обычного человека означает, образно, то же самое, что и впустить в дом больного чумой.

Я задрожал всем своим телом, и в этой холодовой дрожи я почувствовал нервно-душевный компонент. Генетическая обида больно кольнула сердце. Я ощущал, что негативная или злая составляющая наших душ определена тем, что мы вынуждены жить в «мире испытаний», в котором Богом заложенный принцип — быть самопрогрессирующим началом — осуществляется за счет борьбы Добра со Злом, а наши души проходят тяжелое и унизительное испытание Злом, чтобы когда-нибудь… когда-нибудь начать жить так же, как и чистые люди подземелий… чтобы эта генетическая обида навсегда запомнилась нам и при малейшем проявлении Зла в будущих жизнях неприятно всплывала в душе, защищая ее изначальную чистоту.

— Насколько же гениален Создатель — сотворить «мир испытаний Злом», чтобы другим мирам жилось спокойно, чтобы другие миры наяву видели, чего стоит испытание Злом! — подумал я.

Генетическая обида, тем не менее, не проходила, особо акцентируясь на том, что тебя — Человека — Другие Люди воспринимают как какое-то «инфекционное начало», способное «заразить» своей грязной душой их чистое подземное общество. Но я уже понимал положительную роль этой генетической обиды и осознавал, что чем больше эта обида будет свербить мою душу, тем лучше будет для меня, чтобы когда-нибудь — через много-много жизней — она неприятно и тяжело всплыла в душе, защищая ее от того, с чем ты давным-давно, много жизней назад, исступленно боролся, стараясь хоть чуть-чуть, хоть в чем-то установить торжество Добра.

— Глубинная память о Зле защищает Чистый Мир! — прошептал я, шевеля одеревеневшими губами. — Чистые и величественные люди подземелий, будь то Живые или Мертвые, когда-то, на заре становления своих душ, тоже проходили испытание Злом, что бы навсегда это запомнить и не допустить повторного вхождения в душу злого начала.

Я вполне хорошо понимал, что это «злое начало» проявляется в нас через злые мысли — те самые мысли, к которым мы, в нашем грешном мире, привыкли и к которым мы относимся как к естественным и само собой разумеющимся мыслям. Нам, представителям грешного «мира испытаний Злом», даже трудно представить, чтобы все люди вокруг нас думали только добро; неприятные для нас (но ужасные для людей подземелий!) завистливые, или жадные, или властолюбивые мысли являются, тем не менее, банальной составляющей нашего бытия, и без них, скажу Вам, положа руку к сердцу, скучновато жить, потому что мы посланы в наш «мир испытаний» с целью бороться и бороться со Злом.

Наш мир, вполне возможно, является адом для душ людей высоких и чистых миров и, кто знает, может, и мы пришли в этот мир оттуда, чтобы вспомнить, что же такое Зло и не допустить его более в следующей жизни.

Бог, наверное, специально допустил в наших душах существование злого начала, чтобы мы ради прогресса боролись, боролись и боролись… исступленно боролись со Злом. И поэтому, наверное, в нашем мире, несмотря на материальный прогресс, злое начало в виде глухой зависти или грязных денег все существует, существует и существует, потому что нашему миру предопределено быть «миром испытаний Злом».

Но, дорогой читатель, мы ведь с Вами прекрасно понимаем, что жизнь после смерти не прекращается и что впереди нас ждут многие и многие жизни. А вот то, как мы будем жить в следующей жизни и в каком мире будет проходить эта следующая жизнь, будет зависеть от того, как мы боролись со Злом в «мире испытаний», в котором мы имеем «честь» жить. Если мы со всей Богом данной силой старались перебороть Зло и установить принципы Добра, то, я уверен, следующая жизнь будет прекрасна, но если мы впустили в душу зависть, жадность или стервозность, то мы, скорее всего, окажемся опять в нашем «мире испытаний», но уже в качестве, например, индийского бедняка, которому все общество будет внушать, что быть нищим — это хорошо, поскольку в следующей жизни ты будешь богачом.

— Шеф, я уже совсем продрог! У меня от холода, по-моему, уже кости трясутся… — послышался голос Равиля.

— Я тоже одеревенел совсем, но… это хорошо в нашем «мире испытаний», — проговорил я.

Мы стали спускаться со склона, еле передвигая задеревеневшие конечности. Я оглянулся и еще раз посмотрел на Дом Счастливого Камня.

— Равиль! А он, наверное, пустой изнутри, «Дом»-то! — вы давил я из себя.

Я остановился. «Дом» на фоне священного Кайласа в вечерних лучах солнца смотрелся грандиозно. Я представил, что этот монумент и самом деле сделан так, что внутри него находится громадная полость, куда ведут отмеченные выше «двери», а в этой полости, разбитой на этажи и освещенной внутренним светом, находятся летательные аппараты Шамбалы, с помощью которых ученые Шамбалы вылетают через «двери» и летают в нашем мире, изучая нас — грешных, чтобы не быть… такими.

Захотелось удостовериться в этом, но я понимал, что сделать это мне — обычному и… даже очень обычному человеку — невозможно. А холод, ужасный холод нашего грешного мира совсем сковал мое грешное тело, напоминая, что я живу в жестоком «мире испытаний».

Я молча двинулся вперед. Равиль последовал за мной. Усталость и холод давали о себе знать. Согреться никак не удавалось.

— Вот еще один монумент появился перед нами, — почти равнодушно заметил я. — А ведь его зарисовать и сфотографировать надо.

— Да уж, — сказал Равиль.

Я, что есть силы, помахал руками, чтобы мышечное тепло хоть чуть-чуть разошлось по моему телу, достал полевую тетрадь и сел на омерзительно холодный камень, чтобы рисовать. Руки в перчатках плохо слушались меня. Я сделал рисунок — плохонький рисунок, а потом сказал:

— Плохо рисовал, невнимательно. Завтра вернусь сюда, чтобы зарисовать заново.

отметить, что на следующий день я и в самом деле вернулся на это место и сделал новый рисунок; в ходе рисования я заметил, что вчера из-за усталости я упустил множество деталей этого необычного монумента, отчего мне стало не по себе, поскольку я понял, что качество рисунков зависит от моего состояния в этом высокогорном мире, где так не хватает кислорода. Я хорошо разглядел, что эта монументальная конструкция состоит из пяти пирамид, как бы соединенных вместе с помощью стены, которая показалась мне тонкой и плоской. А также я хорошо осознал, что я ничего не понимаю в этих монументах, а самое главное не могу ответить на вопрос — какой целью они были созданы?».

А тогда (вчера!), когда я упрямо рисовал, отмораживая заднее место на омерзительно холодном камне, я обратил внимание на то, что на пирамидальной конструкции, обозначенной цифрой «42», есть то ли П-образный рисунок, то ли… еще одна «дверь» в подземелье — уж очень было похоже на каменную крышку, которую можно отогнуть.

— Равиль! А камень может гнуться? — спросил я, заранее зная, что получу отрицательный ответ.

— Я знаю, что он может колоться, — ответил он.

— А вон тот рисунок в виде буквы «П» на покатой стене монумента видишь?

— Да, вижу.

— Что это?

— Не знаю.

— Не еще одна «дверь» в подземелье?

— Кто его знает? — Равиль устало опустил голову. — На крышку очень похоже, но… крышку ведь не откинуть, камень ведь не гнется. Но кто знает, может быть, люди подземелий научились гнуть камень?! Ты ведь, шеф, сам рассказывал по результатам первой экспедиции, что камень для них — не преграда.

Я поднялся с камня и засунул полевую тетрадь в сумку. Мы Угрюмо побрели в лагерь. Смеркалось.

А по пути я думал о Шамбале. Мне казалось, что там, в этом подземном мире, нет ужасно холодного ветра, и что там люди могут парить, а не тяжело передвигать непослушные ноги. Мне почему-то подумалось, что особенностью Шамбалы является то, что она способна жить одновременно в нескольких параллельных мирах, а дети людей Шамбалы могут сказать: «Папа! Я перемещусь часика на два в четырехмерный мир, поиграю там, а потом вернусь обратно в свой трехмерный дом. Я не перемещусь в другие миры, обещаю. Я буду играть только в четырехмерном мире, здесь, рядом, за преградой. Ты, папа, всегда можешь войти в четырехмерный мир и увидеть меня!».

А мы с Равилем шагали по каменной осыпи нашего трехмерного мира.

Из палатки выглянул Селиверстов и удивился:

— Вы что как призраки выглядите? Не сжатое ли время на вас подействовало?

— Серега! Замерзли как собаки! Горячего чайку налейте!

— Сейчас, сейчас…

В палатке горели две свечи. Мы стянули с себя походную одежду. Переодевшись в сухие теплые спортивные костюмы, мы с удовольствием натянули шерстяные носки и погрузили ноги в высокие остроносые татарские калоши — самую удобную сменную обувь в походах. А потом мы подсели к разложенной на земле клеенке и принялись пить из кружек горячий чай.

— Ну как чай-то? Не остыл? — спросил Селиверстов.

— Да вроде горячий.

— Сахарок-то чо не берете?

— Да без сахара вроде…

— Может, спирта в чай добавить?

— Да не надо…

— Чай со спиртом согревает, говорят.

— А-а…

— Ну, хоть сухарик в чае размочите.

— Да не хочется.

— Моченый сухарик, говорят, полезен.

— А-а…

— Еще чайку подлить?

— Можно.

— До краев лить?

— Не совсем.

— Мы вон с Гаязычем и с Тату до того задубели, что целый чайник выдули. Гаязыч, тот все окрестности лагеря обмочил.

— А-а…

— Сахарок-то возьмите. Полезен, говорят, в высокогорье.

— Не хочется.

— А сухарик?

Я почувствовал, что в тело начало вливаться долгожданное тепло. У меня возникло такое ощущение, что мои мозги тоже замерзли и сейчас постепенно оттаивают. Обычное земное счастье — быть обогретым и накормленным — стало проступать в оживающих глазах. А чуть позже это ощущение счастья стало звучать все громче и громче, оно — это обычное земное счастье, — как бы заполнив собой всю палатку, стало рваться наружу, чтобы заполнить собой все окрестности и… даже сравниться со счастьем тех, кто…

— Я обычно вприкуску пью, — перебил мои мысли голос Селиверстова.

— А я размешиваю, — поделился с ним Рафаэль Юсупов.

Мысленно отстранившись от разговоров, сопровождавших чаепитие, я снова стал думать о банальном человеческом счастье и пришел к выводу, что счастье, оно относительно. Я вспомнил художественные фильмы с недовольными лицами великосветских дам, которым все в этой жизни так надоело, так надоело… и тут же представил счастливую физиономию заключенного, который со смаком потягивает чифирок после целого дня работы на лесоповале в сорокаградусный мороз в зоне. Я подумал о том, что степень счастья определяется силой воздействия испытаний: чем сильнее было испытание, тем более сильным ощущается счастье после победы. И не важно, каким было испытание: будь то борьба за кусок хлеба, будь то борьба за справедливость, будь то борьба за любимую или будь то борьба за идею, — счастье, оно всегда одинаково и отличается лишь силой своей выраженности.

— Без борьбы, наверное, и нет счастья, — сделал я глобальный вывод своими еще не согревшимися мозгами.

Но при этом я понимал, что в наш «мир испытаний» Бог заложил только один вариант счастья — счастье, обретенное в результате борьбы; все другие варианты благоденствия, такие как покой, смакование вкуса или удовольствие сидеть на унитазе с газетой, не являются по-настоящему счастьем, они всего лишь являются подобием счастья. На то и наш мир является «миром испытаний», чтобы испытания — большие и маленькие — преследовали тебя на каждом шагу, и чтобы ты после очередного испытания получил маленький подарок — счастье, дабы войти в следующее испытание ради получения очередного счастья победы. Но как часто вместо счастья победы мы ощущаем горечь поражения, осознавая, что счастье и горе являются двумя равноценными противоположностями. Элемент борьбы вселен кем-то в самое нутро нас самих, где равноценно (в нас самих) живет и Добро и Зло, ненавидя (в нас самих) друг друга и периодически, то одно, то другое, проявляют себя, тем самым внося привычно-зловещее разнообразие в нашу жизнь — жизнь «мира испытаний». И поэтому мы, божьи творения, волей судьбы или кармы оказавшиеся в «мире испытаний», где в наши души в порядке испытаний вселяется злое начало, так чтим и боготворим тех редких людей, от которых исходит душевная чистота; мы тянемся к этим людям и не забываем их никогда, потому что эти люди осмелились на более трудную борьбу — борьбу внутри своей души. А люди иных миров, которые называются чистыми…

— Шеф, о чем думаешь? — послышался голос Селиверстова. — Чаю налить?

— Да не надо…

— Ну, о чем думаешь-то?

— О счастье.

— О счастье?

— Да.

— А что такое счастье, по-твоему, шеф?

— Ну… — замешкался я, — счастье это то, например, что мы после испытания высокогорным холодом сидим в теплой палатке и пьем горячий чай с сухариками… В нашем мире мы тоже в чем-то счастливы.

— А ты, Рафаэль Гаязович, как понимаешь счастье? — не выпускал из рук инициативу Селиверстов. — Может быть, для тебя, неженатого, счастье в том, чтобы жениться?

— Жениться? — Рафаэль Юсупов насупился. — А ты сам-то как понимаешь счастье — научиться парить, что ли?

— Я понимаю счастье, — Селиверстов задумался, — понимаю так, что это то состояние, когда на душе хорошо и легко, несмотря на то, что у тебя, положим, нет денег, нет… еще чего-нибудь. Люди, обремененные деньгами, имеют власть, но не имеют счастья. Но самые несчастные люди — это завистники; у них на душе всегда кошки скребут из-за осознания своей никчемности перед другим человеком. А я, понимаешь, Рафаэль Гаязыч, я… не жаден и не завистлив, я… понимаешь, рубаха-парень. Меня ширь душевная прельщает. Я могу, понимаешь, Гаязыч, свою рубаху разорвать готов и другому отдать…

— А кому нужна рваная рубаха!? Ты бы целую…

— А я и целую отдам, рубаху-то. С себя сниму и отдам, потом моим пропитанную…

— Постирал бы…

— Я и постиранную отдам или даже новье нетронутое легко отдам.

— Только рубаху сможешь отдать, а больше ничего? — сел на своего конька Рафаэль Юсупов. — Рубаха-то недорого стоит.

— Зато рубаха — вещь сугубо личная, потом твоим… м… м… пропитанная.

— Да кому нужен твой пот?!!

— Ну… — осекся Селиверстов. — Рубаха рубахой, которую ты, Рафаэль Гаязович, в потное белье превратил… Я ведь, понимаешь, о принципе говорю. А если уж говорить о поте…

— О чем?

— О поте, — Селиверстов крякнул. — Ну… если говорить о поте, то пот-то, он трудовой. Я о нем говорю, о трудовом, а не о каком-нибудь там…

— От этого пот лучше не станет…

Я подумал о том, что сколько «пота надо было пролить», чтобы нам, простым уфимским мужикам, добраться до Города Богов, где мы ощутили истинное счастье не только от того, что видели умопомрачительные монументы древности, но и от того, что смогли преодолеть неверие, ухмылки и рациональные советы очень и очень разумных и приземленных людей. Я понимал, что это и есть то самое истинное счастье, которое Бог определил как «лучик света» в темном «мире испытаний», жизнь в котором мы должны, борясь (прежде всего с самим собой), гордо прожить, чтобы в следующей жизни попасть в другой мир — мир Чистых Душ, где уровень счастья будет такой… такой… что для описания просто не хватит слов, поскольку здесь в права вступает другая категория, называемая мечтой.

Все мы залезли в спальники. Я долго не мог уснуть. Хор из храпа в исполнении Селиверстова и Рафаэля Юсупова начал даже смешить меня: грандиозно-рычащие звуки, издаваемые Юсуповым, сопровождались завывающими аккордами Селиверстова с периодическими остановками дыхания, когда казалось, что он, Селиверстов, умер, чтобы через несколько секунд воскреснуть и взять такой аккорд, от которого бы задрожала не только вся палатка, но и весь Тибет.

Я посмотрел на счастливые храпящие лица ребят, повернулся на живот и уснул, тоже, возможно, добавив в ночной хор свой голос.