Педерастия, как и было сказано

Стюарт Хоум. Вста(н)вь перед Христом и убей любовь. М.: АСТ, 2004

Хорошую (а вообще-то любую) книжку можно читать двумя способами. Или как книжку — то есть пытаться получить удовольствие от чтения. Или как «артефакт культуры, обретающий своё значение только в контексте» (извините за нехорошие слова). То есть пытаться получить удовольствие от догадок на тему того, зачем и почему она написана, и к чему бы это. Правда, удовольствие вторым способом могут получить только особо продвинутые люди, которые в вышеупомянутом контексте находятся, ловят намёки, видят связи и течения, слышат ток подземных вод, и т. п. И могут сообразить даже без помощи арт-критиков, что выход романа Божистраха Поганика «Трупль» есть эпохальное событие, знаменующее собой конец дрим-панк-мува и открывающее собой эпоху пост-поца, завязанного на социальный протест, музыку «юп», по-новому прочитанного Фурье и радикальный антиэкологизм.

Нет-нет, что вы, что вы. Я ничего не имею против второго способа чтения и сопряжённых с ним интеллектуальных радостей. Что плохого в том, чтобы быть в контексте и видеть связи и течения. Это как, извините за сравнение,[97] анальный какой-нибудь секс: ну, можно и «туда», если очень уж охота и девушка не против. Однако дырок в теле барышни должно быть всё-таки две. Если у вашей барышни инсталлировано только очко, так это вовсе и не барышня, а молчел, и пристраивание к его крупу называется педерастия, со всеми вытекающими. Или, ежели без метафор: книжку, которую скучно и противно читать, читать и не нужно, будь она хоть трижды культурным событием и знаменуй она собой хучь что. Ибо такое чтение будет насилием над естеством. То бишь педерастией, как и было сказано.

Особенно обидно бывает, когда какой-нибудь хороший писатель возьмёт да и слепит изделие «второго типа», — то бишь книжку, которую можно воспринимать только и исключительно как «явление».

Стюарт Хоум — хороший дядька. Прикольный такой. Англичанин, born in 1962, панковская юность, соответствующая музычка и разухабистый лайфстайл. Участие во всяческих радикальных арт-движениях, несколько прикольных фишечек вроде «плагиатизма» (опубликовал пару чужих текстов под своим именем и обозвал это «художественным жестом» — ну, «один раз смешно»). Оказался слишком умным для того, чтобы всерьёз оставаться панком и контркультурщиком (для этого всё-таки требуется некоторая туповатость), однако не утратил соответствующих симпатий и жизненных установок, да и связи в среде и знание предмета остались при нём. Ситуация, надо сказать, творчески очень полезная: человек «любит, но всё понимает, но всё равно любит».

На русском Хоум дебютировал романом «Отсос» (Blow Job). Суть романа — изощрённое глумление над политическими радикалами всех разновидностей: неофашистами, анархистами, коммунистами, экологистами, а также заодно и всякими «художественными течениями», претендующими на андеграундность и «противостояние Системе» и при этом ведущим бесконечную вялотекущую войну друг с другом. Пресловутая «Система», впрочем, показана тоже без малейшей симпатии: она так же смешна и убога, как и её противники, разве что раскормленнее и с гладкими боками. Название книги соответствует содержанию. Сосут в романе часто и смачно, в самом буквальном смысле: журналисты у интервьюируемых, студенты у погромщиков, скины у полицейских, и наоборот… Всё это, надо понимать, развёрнутая метафора глобального отсоса Контркультуры у Системы. Но развёрнута метафора весело и смачно. Контркультурщики, кстати, на Хоума обиделись. Значит, было за что.

И вот новое сочинение Хоума на русском: «Вста(н)вь перед Христом и убей любовь» (это так наши перевели непереводимо-жаргонное название, о чём ниже). На задней обложке завлекалочка-рекламка, цитата из каких-то непонятных «критиков». Звучит так: «Этот возмутительно талантливый роман — дерзкое исследование секса и оккультизма, как в качестве жизненных идеологий, так и в качестве способов высшего познания. Здесь традиционные границы между автором и критиком, фантазией и реальностью, писателем и читателем попросту уничтожаются!»

Не верьте, граждане, рекламе! Это очень скучная и вымученная книжка.

В пересчёте на знакомые русскому читателю ингредиенты, это какая-то смесь из Умберто Эко времён «Маятника Фуко» (в книге действуют современные оккультисты), Макса Фрая (там всё время едят: главному герою нравится смотреть на жующих женщин, да и сам он покушать не дурак), фильмов ужасов (время от времени там девушек кончают — в смысле убивают, но и в этом смысле тоже) и обобщённого «Борхеса Умбертоэковича» (книга полна цитат из редких книг, композиция закольцована, полна повторяющихся элементов и претендует на некую, типа, изысканность).

Сюжет. Главный герой (элитный психопат, время от времени воображающий себя жертвой экспериментов спецслужб) разъезжает по Англии с однотипными девицами, изображая из себя (а также и являясь им на самом деле — это в данном случае однохренственно) оккультиста и главу магической «Ложи Чёрной Завесы и Белого Света» и постоянно что-нибудь цитирует (это, наверное, «плагиатизм»). Эта его деятельность крутится вокруг подготовки некоего жертвоприношения, которое он, впрочем, сам же и срывает, чтобы впасть в новый круг того же бессмысленного коловращения: повествование-то зациклено… В общем, всё.

Короче говоря, читать здесь особенно нечего. Человека, «находящегося в контексте», может развлечь выискивание всяких цитат и аллюзий, которых там «хоть жуй противоестественным образом» (как выражается журналист М. Соколов). К тому же тема глумления над оккультистами и их способом мышления вроде как бы продолжает тематику контркультурного глумления над контркультурой во всех её проявлениях, на чём Хоум специализируется. Возможно, его подвело плохое знакомство с предметом (впрочем, не берусь судить: вдруг он масон, розенкрейцер и вудуист и знает, как у них там всё запущено?) — а, возможно, просто книга не пошла, а бросать было жалко.

Впрочем, рецензировать плохую книгу не стоило бы труда — ни моего, ни вашего. Но всё-таки остаётся вопрос — несколько интересна «контркультура» как таковая, и есть ли в ней хоть что-то, заслуживающее внимания нормального человека?

Придерёмся для начала к самому слову. «Контркультура» — это нечто противостоящее «культуре», находящееся с ней «в контрах». При этом она является частью всё той же культуры, причём частью особенно зависимой, особенно несамостоятельной: если вдруг исчезнет всё то, с чем контркультура борется, то исчезнет и она сама. Но при этом борьба ведётся нешуточная: контркультура всеми ножками и ручками лупит «большую культуру», наносит пощёчины общественному вкусу, кидается в публику кремовыми пирожными и тухлыми яйцами и так далее. Контркультура всё время пробует на зуб границы дозволенного и при малейшем признаке слабости их атакует, пытаясь прорваться в области «запрещённого».

При этом, что важно — контркультура при этом претендует на то, что остаётся частью культуры, а не её отрицанием, то есть «безкультурьем». Граница здесь очень тонкая. Например, насрать на икону Богородицы — это обычный вандализм, за это судят. А вот нарисовать образ Богородицы слоновьим помётом[98] — типично контркультурный жест: образ вроде как бы и не осквернён, но скверен по сути.

Повторяем, грань здесь тонкая, к тому же сами контркультурщики её зачастую нарушают. Например, когда всемирно известный композитор-авангардист Карлхайнц Штокхаузен[99] назвал нью-йоркский теракт «величайшим произедением искусства» (читай — контркультурного), ему устроили такую обструкцию, что ему пришлось валяться в ногах у прессы и просить не губить старика, а потом ещё долго оправдываться, что он «не то имел в виду». Да и любители ваять Богородиц из навоза обычно ожидают судебные иски и прочие неприятности.[100] Тем не менее, они на это идут и как будто даже получают поддержку публики.[101]

Дело в том, что, согласно принятому сейчас мифу, контркультура, при всех её малоприятных чертах, выполняет одну важную художественную и даже общественную функцию. Она декларирует борьбу с пошлостью — правда, в подавляющем большинстве случаев сама впадая в ещё худшую пошлость. Но декларация остаётся на месте. «Да, мы не подарки, мы говорим и пишем гадкие и опасные вещи. Но это лучше, чем тотальная пошлость, которая иначе зальёт всё».

Но о чём спич? Что такое «пошлость» и имеет ли это слово вообще смысл «в наше непростое время»?

Определений пошлости было дано довольно много, но нам нужно настоящее, точное определение. Попробуем его выработать прямо здесь и сейчас. «Подумаешь, бином Ньютона».

Начнём с этимологии — это самое удобное. «Пошлое» в старом русском языке — это, в общем, прошлое: старое, привычное, натоптанное, как торная дорога. Современное значение слово приобретает тогда, когда «натоптанное» превращается в «затоптанное», то есть стесавшееся от долгого употребления, больше не действующее, не производящее прежнего эффекта, разладившееся, расстроившееся, но всё ещё пользуемое за неимением лучшего. Пошлость — это такая ржавая затупившаяся пила, которая уже не пилит, а только скрипит; но пошляк всё пытается ею пилить.

Обычный (и в этом смысле пошлый) пример пошлости — девица, одетая по вчерашней моде (а вчерашняя мода всегда кажется ужасной), но не понимающая этого и «кидающая гордые взгляды». То же самое — натруженная рифма или метафора, типа «глаза как звёзды» или «кровь — любовь». Или, скажем, расстроенный рояль, на котором пафосно исполняется «К Элизе». Вещь уже не работает, но кто-то упорно пытается ею воспользоваться, не обращая внимания на её негодность. Поэтому ближайший синоним слова «пошлый» — «затёртый».[102]

Однако дело этим не исчерпывается. Пошлостью называют не только «испортившееся от долгого употребления» — а и всё то, что производит впечатление истёртого и разладившегося (пусть даже оно было придумано вот только что). В частности, такое впечатление часто производят разные недоделки и недодумки. Сарай может покоситься и от времени и от того, что руки кривые делали. Комплимент может оказаться нестерпимо пошлым, хотя вроде бы и нов.[103]

Пошлым (особенно в искусстве) также кажется слишком простой, давно известный — и поэтому уже не работающий — способ получения какого-нибудь эффекта. Например, «умилительный розовый пупсик», сцена насилия над девицей или коврик с оленями.

Однако коврики с оленями делают вполне сознательно, и в немалых количествах. Из этого вывод: «пошлость» в указанном смысле может вполне себе продуцироваться — например, для социальных слоёв, на которые те или иные приёмы, уже отработанные, пока ещё действуют. Или для социальных слоёв, опустившихся (или сознательно опущенных) до такого состояния, что пошлость кажется для них откровением.

Это интересная проблема. Существует жёсткая связка пошлости и «низости» — в социальном смысле, «простонародности». Это отражается в слове-синониме «вульгарность». Слово калькирует латинское vulgaris, буквально — «относящийся к низшим социальным слоям».

Тут стоит кое-что напомнить о механизмах культурогенеза.

Начать с того, что всякие «культурные штуки» создаются, как правило, для социальных верхов, для «блаародных» — просто потому, что «культура» стоит дорого, и заказчики на неё — «верхи». Если быть совсем точным — даже не «верхи» как таковые (какой-нибудь Ришелье или там Билл Гейтс век бы в оперу не ходили, у них есть политика, биржа, хайтек, «настоящие дела»), а окружение этих верхов. У великих людей есть жёны, любовницы, родственники, ближайшие друзья, даже слуги «из ближнего круга». Всех этих людей надо чем-то занимать. При этом ни в коем случае не дурью: люди типа «ришелье» понимают, что быть окружённым людьми, читающими и слушающими дурь, просто опасно. Но и до настоящих дел допускать их тоже нельзя. А что остаётся? А остаётся культура, как развлечение для челяди богатеев. «Пущай в Оперу ходят», «для общего развития». Впрочем, и сам «ришелье» или «биллгейтс» тоже может «себе позволить» послушать и посмотреть нечто подобное, — зная, что «продукт качественный», «плохого не нальют».

Но это всё лирика. Важно то, что через какое-то время «культурные наработки» перестают работать, стираются, становятся «пошлыми». Куда они идут? В помойку? Ничуть: зачем же разбрасываться добром? Они распространяются вниз, в социальные низы.

Представим себе это наглядно. Слуге дарят ношеное (или вышедшее из моды) платье. Тот в него облачается и «фигуряет» в нём в ближайшем пабе. Там его завистливо оглядывают несколько местных франтов… Через какое-то время «фасончик распространяется», — разумеется, с искажениями. То же самое — относительно песенок и музычки, и прочих культурных артефактов. То есть: то, что приелось и вышло из моды «наверху» — ещё долго пережёвывает «социальный низ». Что воспринимается верхами как «пошлятина».

Далее вступают в силу коммерческие соображения. А именно — появляются удешевлённые варианты культуры «специально для масс», очень часто с «утрировочкой». Если у господ в моде были ткани с цветочками, то у народа на ситчике эти цветочки будут с кулак.

То есть появляется «пошлость нарочитая», она же «культура массовая».

Впрочем, тут есть одна тонкость, связанная с современной «массой». Современные «массы» далеко не тождественны традиционным «низам». Прежде всего потому, что современные «массы» — это искусственное образование, результат работы определённых социальных технологий. Если коротко, то «массы» — это «опущенные люди», чей уровень (в т. ч. культурный) специально занижен.[104] В развитых странах это делается мягкими средствами и в каком-то смысле для общего блага, — поскольку миллионы «развитых индивидов» гарантированно разносят на части любую социальную систему. В третьем мире «массы» — это продукт социальных технологий, применяемых к самим этим странам извне, с той целью, чтобы эти страны никогда не поднялись. Соответственно культпрограмма для масс состоит из концентрированной пошлости. Это пошлость не просто «утрированная», а гипертрофированная, помноженная на сто. Специально приготовленная по готовому рецепту затируха.[105]

Уфф, с пошлостью мы разобрались. Теперь о том, что пошлости противостоит.

Естественных противоположностей у «пошлого» имеется две: благородное (оно же классическое) и авангардное (оно же модное).

Начнём с первого. «Благородным» (или «классическим») назвают то, что долго используется, и, несмотря на это, не потеряло эффективности. «Сто лет работает — и как новенькое». Римские дороги, золотые украшения, картины Рафаэля, сыр бри, швейцарские часы и рецепт куриных крылышек в остром соусе — это всё примеры «благородной классики».[106]

«Авангардным» называется, напротив, то, что действует исключительно благодаря своей новизне, только пока оно «с пылу — с жару». «Как остынет — будет невкусно». К «авангарду» можно отнести туфли на платформе, порнографические романы конца XIX века, итальянский футуризм, и много ещё чего.

Разумеется, не стоит думать, что «модное» является совсем уж одноразовым. Его можно пользовать несколько раз, по принципу «хорошо забытого старого». При этом «старое», как правило, помогают забыть — благодаря вбрасыванию всё нового и нового. У белки в колесе так кружится голова, что она уже и не замечает, что бежит на месте. Поэтому всё новые и новые возвращения туфель на платформе неизбежны, как лунные затмения. Понятно и то, что человеку со сколько-нибудь долгой исторической памятью всё это кажется пошлым, но с исторической памятью сейчас организованно и успешно борются… С другой стороны, некоторые авангардные вещи, из особенно удачных, могут попасть сразу в «классику». Но в целом «авангард» — это именно что новизна, возведённая в принцип.

Теперь вопрос: где здесь место для контркультуры?

Сначала немножко о генезисе последней. Контркультура исторически возникла как результат воздействия методов авангарда на субкультуры различных меньшинств, как правило — мелких и озлобленных на общество. У них существовали свои культурные потребности, которые общество не удовлетворяло, а то и отрицало. Они, естественно, на это злились и отвечали обществу тем же. Однако пока не появился авангард, с его принципом «всё хорошо, лишь бы задевало», они копили эту злость в себе. Авангард же её легализовал и дал выплеснуть.

Чтобы было понятно. Представьте себе высокопоставленного мужеложца, вынужденного всю жизнь прятать свой порок. Он даже женат, хотя к женщинам относится хуже, чем к остывшему омлету. Он пробавляется случайными и опасными связями с неопрятными мальчишками, подставляющими попу за фунты или франки, а также чтением полуподпольной гомопорнографии. И вот подобный тип начинает писать роман. Нет, не про педерастию, он слишком осторожен, чтобы признаться в подобном грехе. Он занимается «социальной критикой», — то есть описывает общество, в котором живёт, в особенности же его брачные обычаи. Описывает с брезгливым омерзением, не упуская ни одной возможности сказать гадость про этот «поганый мир натуралов». В доавангардные времена подобное никто не стал бы читать, но после Золя, русской литературы и всяких там Маринетти оно сойдёт за «острую социальную критику». То, что получится, вполне может стать шедевром. Шедевром контркультуры, разумеется.

Итак, первоначально контркультура — это критика «общей» культуры со стороны других культур, точнее — субкультур, как правило, мелких и злобных. В значительной мере она таковой остаётся и сейчас: одним из источников и составных частей контркультурного потока являтся всевозможные экзотические сообщества, собранные по самым разным признакам, начиная от сексуальных перверсий и кончая религиозными убеждениями разной степени экзотичности. Описываемые Стюартом Хоумом оккультисты — разумеется, тоже. Однако поскольку метод осознан, «контркультуру» стало можно делать и не будучи членом «Церкви Последнего Завета Третьего Рейха», карликом-альбиносом или хотя бы пассивным зоофилом.[107] Можно просто вообразить себя в подобной позиции, а потом начать с неё «нести нечто этакое».

Самое крупное сообщество людей, которые освоили этот трюк, называется «современным художественным сообществом». «Современный художник» — это человек, способный, как минимум, вообразить себя «стоящим вне общества». Впрочем, некоторые заигрываются и в самом деле выпадают в какой-нибудь осадок.[108] Но большинство просто симулирует «внешнюю позицию» — и иногда даже небанальным образом.[109]

Является ли конткультурное творчество эффективным методом борьбы с пошлостью? Да и нет. Хотя бы потому, что сама контркультура может быть крайне пошлой. Например, в современной литературе и киноискусстве нет ничего более унылого и заезженного, чем изображение чувств педераста, — хотя соответствующие книжки и фильмы до сих пор относят к «контркультурным феноменам». Или — чтобы, опять же, далеко не ходить — книжка Хоума. Она поразительно вторична (то есть пошла) во всех отношениях, начиная с вешалки названия. Собственно, это самое «встан(в)ь перед Христом» — это всего лишь редакторская попытка передать каламбурное название книги «Come Before Christ and Murder Love». Каламбурчик — в двойном значении «come»: перевести можно и как «придите ко Христу», и как «кончи на Христа». Помимо того, что всякое кощунство сейчас звучит нестерпимо пошло, именно это конкретное является и в самом деле очень пошлым, потому что очень старым. Впервые вынесенная автором в заголовок фраза встречается в одной из редакций популярного иудейского текста VI-го века «Толдот Иешу» («Родословие Иешу»), сборник мерзких раввинских фантазий об основателе христианства: там соответствующее действие приписывется Иуде… Впрочем, в других редакциях того же шедевра иудейской мысли Иуда на Христа помочился, так что «контркультуре» есть ещё куда развиваться.

Теперь интересный вопрос: какие жанры «обычной» культуры ближе всего к контркультурному творчеству? Как ни странно это покажется на первый взгляд — так называемая «профессиональная литература», особенно когда она начинает описывать «обычный мир». Книжка, написанная профессионалом, особенно если профессия небанальная, имеет много общего с «контркультурщиной» — именно потому, что позиция наблюдателя здесь тоже смещённая: профессиональные сообщества имеют свой взгляд на жизнь, иногда очень своеобразный. Сравните того же Стюарта Хоума с его надуманным оккультизмом и жертвоприношениями и сборник врачебных баек. Вы, во-первых, обнаружите много общего, во-вторых, сборник врачебных историй окажется куда круче и контркультурнее. И уж точно — менее пошлым, хотя, может быть, и более скабрезным.

В заключение. Существует такой предел пошлости и пакости, что, будучи перейдённым, явление уже само становится чем-то контркультурным — уже в смысле «атаки на культуру», а не «атаки на пошлость». Коврик с оленями и песенки про любовь — это ещё относительно безобидная жвачка для масс. Термоядерные же продукты типа упоминавшейся уже пугачёвской «Зайки» (а эта песенка буквально взломала представления о хорошем вкусе, пристойности и вообще обо всём) или скультптур Церетели — это совсем, совсем иное.

У Олега Дивова в одном из фантастических романов есть пронзительное описание того, как — через столетия, после гибели России — орды уродливых гоблинов поклоняются статуе Петра Первого работы Церетели. Глядя на памятник, понимаешь — да, это оно. Памятник вполне годится для страшного, кровавого капища.

Вот что такое настоящая-то контркультура.

Примечания:

1

Латинское gestus «положение, поза, жест» восходит к той же основе (архаическому глаголу gero), что и gestae «подвиги, деяния».

9

Впрочем, Францию он любил в основном как предмет изучения.

10

Элиас довольно широко использует фрейдовский аппарат, например, говорит о «супер-эго», регулирующем аффекты, но никогда не заходит в его использовании слишком далеко.

97

Из уважения (типа уважения) к Стюарту Хоуму и его роману рецензент использовал в своём тексте образы, характерные для высмеиваемой им литературы. Я также заранее прошу прощения у читателя за недостаточное использование скатологических метафор. Например, роман Стюарта Хоума не был назван «отстойным говнищем», с чего всякий уважающий себя контркультурный арт-критик наверняка бы и начал свой анализ. К сожалению, я недостаточно свободно владею подобной терминологией. Извините.

98

Например, выставленная 30 сентября 1999 года в Нью-Йорке, в Бруклинском Музее Современного Искусства картина «Дева Мария» английского художника Криса О'Фили. Богородица изображена чернокожей, в фольклорном стиле, вокруг её изображения — вырезанные в виде крылышек голые попки, а к её плечу прилеплен крашеный шарик окаменевшего слоновьего навоза.

99

Чтобы оценить масштаб «авангардности» — один фактик: в 1993 году он написал пьесу для струнного квартета и четырех вертолетов и лично дирижировал её исполнением.

100

Например, уже упомянутая выставка в Бруклинском Музее (та, где Богоматерь с навозом) привела к тому, что тогдашний мэр Нью-Йорка Джулиани подал на музей в суд за оскорбление религиозных чувств нью-йоркских католиков.

101

Не нужно, конечно, думать, что контркультура занимается только мелким хулиганством, нарушением общественных приличий, оскорблением религиозных чувств и так далее. Наоборот, это самая банальная её часть. Чтобы не ходить далеко за примерами: на той же выставке экспонировалась работа Марка Куина, которая называется «Я сам». Это скульптурный автопортрет (точнее, голова), заключённая в ящик-рефрижератор. Сделана она из замороженной крови самого автора, что как бы оправдывает название. Заметим, что никакие внешние приличия здесь не нарушены — и тем не менее это типичная контркульура, поскольку существование подобного произведения искусства задевает нас на очень глубоком уровне — буквально на уровне отношения к своему телу, «плоти и крови». Если бы автор отлил свою голову, скажем, из замороженной мочи, это было бы, может, и более «оскорбительно» с точки зрения тех самых приличий, но банально и неинтересно.

102

Тут есть тонкость. В некоторых случаях пошлость может и сработать, — но с неприемлемыми побочными эффектами. Ржавой пилой можно ведь, в конце концов, распилить дерево, но распилить его плохо, криво. Перестоявшее или протухшее можно, в конце концов, съесть и даже им насытиться, — но в желудке будет скверно, блевотно. Над пошлой шуткой можно и поржать, — но на душе останется какое-то гадкое чувство. Такая пошлость — это как тухлятина или палёная водка: употребимо, но «потом будет худо».

103

Отдельная тема — это связь пошлости и сексуальной проблематики, «пошлый намёк» как «намёк на потрахаться». Тут опять та же связка: пошлое — это «неработающее, а потому смешное и противное». В области флирта всё это проявляется более резко, чем где бы то ни было, из-за жёсткой дихотомии: если что-то не работает, то оно кажется противным (а не просто «безразличным»). Неудачная попытка соблазнения идёт неудачнику не в нуль, а в очень большой минус — особенно если использовались «тупые средства». Иногда мужчина может просто подмигнуть барышне и она «пойдёт с ним», да. Однако если уж это не сработало, попытка «подмигнуть» вызывает реакцию типа «фи, какой мерзкий пошляк». Ср.: «бабочка-крылышками-бяк-бяк-бяк-бяк» в известном фильме. Существует также особый вид пошлости, прямо связанный с сексуальностью: пошлость демонстративная и оскорбительная (или, как вариант, нарочито смешная), когда устаревший приём демонстрируется сознательно. (Классический пример — известное обращение анекдотического поручика Ржевского к даме: «Мадам, разрешите Вам впендюрить!» Здесь «пошлость» — не в слове «впендюрить», а именно в церемонном «мадам, разрешите»). На такой случай в русском языке есть специальное слово «похабщина». Интересно его происхождение от русско-церковнославянского «хабить» — «намеренно портить».

104

«Массы», по определению, это те слои населения, чей уровень (прежде всего культурный, но не только) искусственно и целенаправленно опускается. Это именно определение, дефиниция — тут к Ортеге-и-Гессету не ходи. Напротив того, именно правящие, «верхи» (причём только в господствующих странах), сохранили в себе нечто естественное и «натуральное». Более того, чем дальше заходит прогресс, тем больше главной привилегией «верхов» становится именно «естественность», «натуральность» — начиная с потребления естественных продуктов («лорды не едят маргарина») и кончая естественностью поведения («большие боссы — слабо дрессированные хищники»). В неплохом советском фантастическом фильме «Бегство мистера Мак-Кинли» это было изображено так: на верхушке самого высокого в городе небоскрёба стоит пентхауз, где живёт некий миллиардер. К нему пристроен хлев и курятник — миллиардер питается свежим козьим молоком и не менее свежими яичками. Каждое утро он выходит — вместе с козой — на крышу и поднимает над ней самодельный флаг. «Маленькое натуральное хозяйство», разумеется, находится именно что на крыше небоскрёба, а козу, может быть, кормят особыми травами, привозимыми самолётом из Индонезии, но это дела не меняет.

105

Такие «тексты» современной российской массовой культуры, как, скажем, песенка «Зайка моя», глюкозное «ду, ду-ду» или чудовищно инфернальные «уси-пуси» просто не могут возникнуть естественным путём. Это именно что «генетически модифицированные продукты», предназначенные именно для «работы по людям».

106

В высшей степени предсказуемо и логично, что понятие пошлости возникло в русской культуре, в которой имеются серьёзные проблемы с обновлением основных фондов — как материальных, так и символических, так что приходится пользоваться вусмерть амортизированными вещами, словами и понятиями. Нехватка нового кое-как восполняется импортом, каковой, впрочем, в силу своей неорганичности сам производит корявое (то есть пошлое) впечатление. С другой стороны, в подобной культуре должно особо цениться всё классическое, — то есть неизнашиваемое или требующее минимальных усилий по поддержанию себя в порядке. Классическая русская литература, например, «поддерживается на ходу» — не без усилий, но всё-таки. «Снова поставили Чехова» — и ладушки. Это не значит, что русская культура не способна к модернизации. Напротив, свой золотой фонд она сколотила именно на великих модернизациях. Просто это бывает редко, увы. Интересно отметить, что периоды бурной материальной модернизации сопровождались такой же бурной духовной активностью и наоборот. Экономический рост начала XX века жёстко коррелирован с Серебряным Веком, а сталинская индустриализация — с подъёмом советской культуры. И наоборот, экономический коллапс 90-х годов привёл к полнейшему, абсолютнейшему творческому бесплодию, на фоне которого воссияли «пелевин-и-сорокин», эксплуатирующие советский культурный фонд ровно так же, как ЮКОС — советскую нефтегазовую инфраструктуру. Неудивительно: если в стране не возникают новые производства, то и новые книги не пишутся. Из этого вывод: в случае русской националистической революции начнётся не только экономический, но и культурный подъём, на фоне которого вся нынешняя культурная элита (пошлая до скрежета зубовного) унасекомится до невидимости под микроскопом. Что она «чует пузом» — и поэтому «будет всегда на стороне олигархов». Потому что «фигурять» они могут исключительно на фоне разрушающейся страны, когда «всё идёт в утиль». Их пир — только во время чумы.

107

Что не мешает «работать с темой». Один из немногих сколько-нибудь известных на Западе российских контркультурщиков, Олег Кулик, трахался «под плёночку» с собаками и лошадьми — художественного эффекта для.

108

Например, существуют деятели контемпорари-арта, «работающие» с собственным телом — например, что-нибудь отрезающие или приживляющие, наносящие себе особые увечья и так далее. «Это уже не шутки». Любопытно, однако, что эти практики, вначале чисто художественные, довольно скоро — по описанной выше модели — «пошли вниз». То есть какое-то количество модничающих идиотов начали проделывать это в массовом порядке. Называется это сейчас body modification и занимаются этим довольно много людей. Например, сейчас (на 2005 год) в западном мире проживает около 2 тысяч людей с разрезанным надвое языком. Они образуют сообщество, претендующее на некую элитарность. Простейшие же штучки из этой области — тот же пирсинг — вообще стал популярным молодёжным увлечением.

109

Вернёмся всё к той же картине Мадонны с шариком говна на плече. Автор (англичанин нигерийского происхождения) объяснял дело так, что слоновий навоз может быть вполне почитаемым в некоторых обществах. На обычаи родины он, правда, благоразумно не ссылался (хотя Мадонну изобразил именно чёрной): это была сознательная симуляция «изображения, сделанного дикарями» и в силу якобы случайных факторов отвратительная для «образованных белых». То есть — симуляция конфликта культур (одна из которых была вымышленной, придуманной художником). Напротив того, в случае с террористической атакой на Нью-Йорк конфликт культур был абсолютно реальным и попытка представить его как «художественный акт» вызывала бурю гнева.