Глава четвертая

1920-е годы. (продолжение)

РУССКОЕ ОБЩЕСТВО ДРУЗЕЙ КНИГИ (РОДК) (1920–1930). Возникновение РОДК. — Его отношение к традициям Кружка любителей русских изящных изданий. — Внешняя история РОДК. — Внутренняя, «бытовая» история Общества. — Книжные аукционы начала 20-х годов. — Главные деятели РОДК: В. Я. Адарюков. — М. П. Келлер. — А. М. Кожебаткин. — П. Д. Эттингер. — Д. С. Айзенштадт. — А. А. Сидоров. — С. Г. Кара-Мурза. — Н. Н. Орлов. — Роль и значение РОДК в истории русского библиофильства.

Изложенные в предшествующей главе материалы позволяют представить себе, в каких внешних условиях развивалось русское библиофильство в 20-х годах.

Нам уже приходилось указывать в общем обзоре истории советского библиофильства, что ее характернейшей чертой было возникновение и интенсивная научно-исследовательская деятельность ряда библиофильских организаций в Москве, Ленинграде, Казани, Киеве и других городах СССР. Это, конечно, не означает, что помимо перечисленных городов библиофилов в нашей стране не было. Напротив. Иногда на страницах библиофильских изданий появлялись сообщения о книголюбах, как тогда еще говорили, «провинции». Бесспорный интерес в этом отношении представляет доклад М. Н. Куфаева «Среди книг и их друзей в Сибири. (Факты и впечатления)», прочитанный 20 ноября 1927 г. в Ленинградском обществе библиофилов и в сокращенном виде напечатанный в «Альманахе библиофила» (Л., 1929). Но несомненным фактом остается то, что наиболее жизнедеятельными библиофильскими организациями этих лет были объединения книголюбов Москвы и Ленинграда.

Русское общество друзей книги (РОДК) было самой крупной и яркой библиофильской организацией советских книголюбов 20-х годов. Оно работало интенсивно, разнообразно, интересно. Участники его по большей части люди богато одаренные, прекрасно образованные вообще и в особенности в области искусства книги; большинство их было в возрасте 30–35 лет, они отличались веселым остроумием и неистощимой изобретательностью. Поэтому заседания РОДК и ряд изданий, — преимущественно первого пятилетия его существования, — не только представляли научный интерес, но и привлекали своей жизнерадостностью.

Возникновению РОДК связано с переездом из Петрограда в Москву В. Я. Адарюкова зимой 1919 г. В выпущенной в книжечке «Русское общество друзей книги. Сто заседаний. 1920–1922» кратко изложена история возникновения РОДК. «Мысль об основании в Москве нового библиофильского Общества, — повествует анонимный автор вступительной статьи (В. Я. Адарюков. — П. Б.) — принадлежит В. Я. Адарюкову, обратившемуся с этим предложением к Д. С. Айзенштадту, А. М. Кожебаткину и А.А. Сидорову, которые встретили эту мысль с горячим сочувствием. Таким образом образовалась инициативная группа, поставившая себе целью основать Общество друзей книги…» «20 сентября 1920 года, — продолжает В. Я. Адарюков, — состоялось первое частное совещание этой группы, на котором были намечены основные цели и задачи Общества: изучение художественного облика книги, разработка приемов для дальнейшего развития книги в художественном отношении и объединение библиофилов, коллекционеров книг и художников — мастеров книги. Для осуществления этих целей в деятельность Общества должно входить: изучение всех отраслей книговедения, устройство музея книги, публичных чтений, докладов, книжных аукционов, издание всякого рода произведении печатного дела и произведений графических искусств».

Сравнение целей, намеченных инициативной группой (в более подробном виде они вошли в § 1 и 2 «Устава» РОДК) с целями Кружка любителей русских изящных изданий, сразу устанавливает непосредственную преемственную связь между новым обществом и его петербургским предшественником.

И в самом деле, организуя новое объединение библиофилов, его основатели, — вероятно, правильнее сказать, его основатель, В. Я. Адарюков, — мыслили Русское общество друзей книги в качестве прямого продолжателя Кружка любителей русских изящных изданий. Это видно из ряда современных документов. Так, во вступительной речи на открытии Общества председатель РОДК В. Я. Адарюков, говоря о целях и задачах, стоящих перед новым библиофильским объединением, дал «исторический обзор русских библиофильских обществ» и, естественно, особенно подробно и с симпатией говорил о Кружке любителей русских изящных изданий. Можно думать, что главная идея речи В. Я. Адарюкова была точно передана в первом печатном сообщении о деятельности новооткрытого библиофильского объединения. В № 1 журнала «Среди коллекционеров», вышедшем в марте 1921 г., была помещена заметка следующего содержания:

«По пятницам в помещении бывшего Английского клуба происходят собрания недавно основавшегося „Общества друзей книги“. Заветы Петроградского „Кружка любителей русских изящных изданий“, оставившего такой заметный след в истории русского художественного издательства, являются основами в деятельности нового общества. Во главе его стоят испытанные библиофилы, знающие, любящие и дорожащие книгой как в ее прошлом, так и в настоящем. Нет сомнения, что под их руководством молодое Общество принесет немалую пользу культурной жизни страны».

Из текста заметки видно, что автором ее был человек, не входивший в состав правления Общества, но достаточно хорошо осведомленный в его делах. Вероятнее всего, это был И. И. Лазаревский, издатель журнала «Среди коллекционеров». Поэтому его утверждению, что заветы Кружка любителей русских изящных изданий являются основой деятельности нового Общества, надо придать полную веру, тем более, что и в дальнейшем, например, в докладе В. Я. Адарюкова о Кружке любителей русских изящных издании (2 октября 1922 г.), шла речь «о культурной работе, которую проделал Кружок и о том влиянии, которое оказал Кружок „в деле коллекционерства, в развитии любовного и сознательного отношения к художественной старине“». Обращает на себя внимание в этой фразе отсутствие упоминания о современной книге.

Доклад этот не был случайностью в занятиях РОДК, как можно было бы думать, помня содержание вступительной речи В. Я. Адарюкова при открытии Общества. Повторение — пусть более подробное и яркое — рассказа о Кружке любителей русских изящных изданий в конце второго года деятельности РОДК имело, можно думать, специальный и преднамеренный характер — напоминания о целях общества, от которых оно на практике стало отклоняться. Дело в том, что в работе РОДК с самого начала определились два направления: ретроспективное, обращавшееся к самодовлеющему изучению старой книги, и современное, ставившее своей задачей исследование новейшей современной советской и западной книжной графики с целью помочь советскому книжному делу. Вот доклады, читавшиеся в РОДК в 1920–1921 гг.: первая группа — «Старые книги по истории Москвы» А. В. Чаянова, «Русские иллюстрированные издания XVIII и первой половины XIX вв.» В. Я. Адарюкова, «Издание „Горя от ума“ А. С. Грибоедова 1854 г. с рукописными вариантами» И. К. Линдемана, «Французские иллюстрированные издания XVIII в.» М. П. Келлера и т. д.; вторая группа — «Г. И. Нарбут как иллюстратор» П. Д. Эттингера, «Азбука В. А. Фаворского. Заглавные буквы к „Рассуждениям аббата Куаньяра“ Анатоля Франса» М. И. Фабриканта, «М. А. Врубель как иллюстратор» П. Д. Эттингера, «Теория книжных украшений» А. А. Сидорова, «Новейшие немецкие издания по русской литературе и искусству» П. Д. Эттингера и т. д.

Конечно, нельзя судить об этих двух тенденциях только по названиям докладов. Оба направления не противостояли, а дополняли друг друга. Надо принять еще во внимание и третью, чисто историко-литературную линию в занятиях РОДК (доклады М. А. Цявловского о Пушкине, Г. И. Чулкова о Тютчеве, Н. Д. Протасова о Данте, Б. А. Грифцова о Достоевском и пр.), и тогда нам станет ясно общее направление деятельности РОДК, лишенное монотонности и привлекавшее членов и гостей на заседания разнообразием и богатством содержания.

Первое, учредительное собрание РОДК состоялось 9 октября 1920 г. На нем был заслушан, окончательно принят и утвержден устав Общества и выбрано правление, в состав которого вошли В. Я. Адарюков (председатель), М. П. Келлер и А. М. Кожебаткин (товарищи председателя), А. А. Сидоров (ученый секретарь), Н. В. Власов (секретарь), А. Г. Миронов (казначей), Д. С. Айзенштадт, Н. Б. Бакланов и Н. Г. Машковцев (члены правления).

Этот состав с незначительными изменениями (со второго года товарищем председателя был П. Д. Эттингер) в дальнейшем постоянно переизбирался. Никаких группировок и тем более противостоящих лагерей в РОДК не было, в отличие от Ленинградского общества библиофилов. Дружная атмосфера царила в организации московских библиофилов в течение всего времени существования РОДК.

Согласно уставу Общества, утвержденному Административным отделом Московского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов 3 ноября 1924 г., в состав его входили почетные члены, действительные члены и члены-сотрудники. Действительными членами Общества могли быть все лица, научно работавшие в данной области. Первыми действительными членами РОДК были 19 членов-учредителей; все вновь вступавшие действительные члены баллотировались на общем собрании, причем никаких рекомендаций других членов Общества не требовалось. Членами-сотрудниками могли быть лица, оказывавшие Обществу содействие участием в его работах. Для вступления в Общество достаточно было подать заявление о своем желании работать в РОДК, и никакого голосования для таких случаев не требовалось. В качестве почетных членов РОДК были избраны Н. П. Лихачев (Ленинград) и, позднее, В. Я. Адарюков. Количество действительных членов колебалось от 75 до 105, членов-сотрудников было 16–18, причем значительная часть их после годичного или даже более короткого испытательного срока избиралась в действительные члены.

Среди действительных членов РОДК были такие крупные книговеды, как Б. С. Боднарский, Н. Ф. Гарелин, Н. П. Киселев, Г. И. Поршнев, Н. Ю. Ульянинский, П. П. Шибанов, М. И. Щелкунов, такие искусствоведы, как Н. Б. Бакланов, Э. Ф. Голлербах, М. А. Добров, И. И. Лазаревский, В. М. Лобанов, А. А. Сидоров, В. К. Трутовский, П. Д. Эттингер, А. М. Эфрос, такие литературоведы, как В. В. Гольцев, Л. П. Гроссман, Н. П. Кашин, И. Н. Розанов, М. А. Цявловский, А. Н. Чичерин, Н. П. Чулков, такие художники-графики, как А. А. Круглый, И. Н. Павлов, И. Ф. Рерберг, А. А. Толоконников, Н. С. Бом-Григорьева, наконец, такие библиофилы, как В. Я. Адарюков, Д. С. Айзенштадт, М. С. Базыкин, А. П. Бахрушин, С. Г. Кара-Мурза, Л. М. Леонидов, А. М. Макаров, А. Г. Миронов, Э. Ф. Ципельзон.

Кроме действительных членов и членов-сотрудников в РОДК выступали с докладами или чтением своих художественных произведений гости — опять-таки, большей частью крупные деятели литературы, искусства книги, книговедения и истории литературы — Н. С. Ашукин, И. А. Белоусов, Андрей Белый, Д. Д. Благой, Ю. Н. Верховский, А. К. Виноградов, М. О. Гершензон, И. Э. Грабарь, Н. К. Гудзий, П. Е. Корнилов, И. Н. Кубиков, В. Н. Лазарев, Л. М. Леонов, В. Г. Лидин, Н. К. Пиксанов, М. М. Пришвин, И. Сельвинский, С. В. Шервинский, П. Е. Щеголев.

За девять лет существования Русского общества друзей книги состоялось 398 заседаний, большая часть которых была посвящена научным докладам и сообщениям.

За тот же период РОДК напечатал значительное число изданий, начиная от членских билетов и всякого рода карточек и кончая книжечками — «Памяти Б. Л. Модзалевского» (1928), «Памяти Н. А. Некрасова» (1928), «Список печатных трудов В. Я. Адарюкова» (1929) и др. Ценный материал для истории научных занятий РОДК представляют печатные «программы предполагаемых заседаний», издававшиеся с начала 1925 г. В последние несколько лет на этих программах печаталась интересная хроника РОДК, сведения о принятых действительных членах и членах-сотрудниках. Кроме программ издавались специальные повестки на отдельные заседания — 200-летия Академии наук, Пушкинское, годовщины РОДК и т. п. К оформлению изданий Общества привлекались крупные графики, а также талантливая молодежь из учащихся полиграфических учебных заведений. Всего было напечатано 158 изданий РОДК, в том числе первенец РОДК, — «Кантата» А. А. Сидорова, вышедшая в 1921 г. двумя изданиями, первое в 13 экземплярах, второе — в 7. Эта «РОДКовская инкунабула» печаталась не в Москве, а в Петрограде в типографии Академии наук с ручного набора, причем «наборщиками» были известная исследовательница истории искусства, ныне член-корреспондент АН СССР К. В. Тревер и директор академической типографии И. А. Орбели, впоследствии академик. Из других «rariora» (редчайших изданий) РОДК назовем книжечку А. А. Сидорова «Новый отрывок из Дома сумасшедших А. Ф. Воейкова» (1925), напечатанную на мимеографе в трех экземплярах газету «He-правда» и типографски напечатанную газету «Наша пятница. № 365» (на бумаге разных цветов).

РОДК просуществовал до 5 января 1930 г., когда он был ликвидирован в связи с сокращением числа научно-общественных организаций.

Переходя от этих историко-статистических сведений к, так сказать, «бытовой истории» РОДК, мы должны отметить, что исключительную помощь оказали нам ненапечатанные «Воспоминания о Русском обществе друзей книги» С. Г. Кара-Мурзы, одного из старейших членов РОДК, и интереснейшие письма члена-корреспондента АН СССР А. А. Сидорова, одного из «ветеранов» РОДК.

Заседания РОДК первоначально происходили в помещении Музея старой Москвы, в котором с 30-х годов прошлого века находился знаменитый Английский клуб, или, как его называли во времена Грибоедова, Аглицкий клоб.

С. Г. Кара-Мурза, вспоминая случайную встречу у дверей Английского клуба со своим университетским другом, писателем Г. И. Чулковым, шедшим в РОДК делать доклад о Тютчеве, в своей очаровательной манере рассказал об обстановке, в которой протекала деятельность Общества:

«До революции я никогда не бывал в Английском клубе. Случалось посещать все московские клубы: Дворянский и Купеческий, Немецкий и Армянский, Охотничий и Педагогический, Докторский и Адвокатский, Литературно-Художественный кружок и Артистическое собрание „Алатр“. Но в Английском клубе я ни разу не бывал, вероятно, потому, что доступ в этот замкнутый дом московской аристократии был затруднителен. И в силу этого, должно быть, он был окутан в моих глазах какой-то таинственной загадочностью и историческими реминисценциями: вспомнились Чацкий, Фамусов. Приходил на память Чаадаев, который ежедневно появлялся в Клубе ровно в 12 часов ночи и занимал свое постоянное место, свой наблюдательный пункт. В Москве говорили, что в руках эпигонов Чацкого и Чаадаева Английский клуб выродился в самый обыкновенный игорный дом и ресторан, в котором оскудевшие московские князья и графы ведут крупную азартную игру, а неиграющие задают лукулловские обеды».

«Собрание Общества друзей книги, — продолжал Кара-Мурза, — происходило в библиотеке Музея старой Москвы, ярко освещенной большой, стильной бронзовой люстрой. По стенам комнаты стояли прекрасные книжные шкафы, полные книг. В одном из углов белел мраморный бюст гудоновского Вольтера. Впоследствии этот бюст переезжал вместе с Обществом, не имевшим своего пристанища, из одного помещения в другое: с Тверской в Пименовский пер. в Общество друзей культуры, а оттуда на ул. Кропоткина в Дом ученых».

После экскурса, посвященного этому бюсту, С. Г. Кара-Мурза неожиданно прибавил деталь, столь характерную для московского быта начала 20-х годов. «Крайне не гармонировала с обстановкой Английского клуба, — писал мемуарист, — смазанная глиной временная кирпичная печь, от которой шла через всю комнату длинная железная труба с висящими на ней жестяными кружками, в которые капала жидкая, коричневая копоть».

Сколько времени ютилось Русское общество друзей книги в Английском клубе, а затем в Пименовском переулке, сказать сейчас трудно. Во всяком случае, с 1923 г. оно находилось уже В Доме ученых на ул. Кропоткина, 16. Впрочем, некоторые мероприятия РОДК осуществлялись в помещении Государственной Академии художественных наук на той же улице, д. № 32.

Из сохранившихся печатных и рукописных материалов видно, что, сравнительно с другими обществами, РОДК вел интенсивную научно-исследовательскую работу. В отличие от научных учреждений — институтов, комитетов, университетских кафедр, — исследовательская деятельность которых строго подчинена тематическому плану, согласованному в ряде инстанций, работа добровольных научных обществ характеризовалась известной пестротой, калейдоскопичностью, причудливой мозаичностью, — и в этом была своеобразная притягательность заседаний РОДК. Например, в апреле 1925 г., на 210-м заседании РОДК состоялся книжный аукцион, на 211-м — доклад И. К. Линдемана «Эпиграммы Пушкина», на 212-м — доклад Э. Ф. Ципельзона-Россиенова «За книжным прилавком. Факты и наблюдения»; 213-е заседание было посвящено памяти академика Н. П. Кондакова. На 326-м заседании 16 декабря 1927 г. Н. С. Ашукин читал доклад «Валерий Брюсов и П. И. Бартенев» и М. А. Цявловский «Из переписки П. И. Бартенева с Л. Толстым», а через неделю на 327-м заседании — Я. П. Мексин делился «итогами заграничной поездки» в докладе «Русская и немецкая детская книга»; еще через неделю на 328-м заседании А. М. Эфрос, вернувшийся незадолго до того из Франции, прочел доклад на тему «Люди и книги сегодняшнего Парижа».

Тематическое разнообразие научных занятий, свобода посещений, обилие библиофильских новостей, передававшихся на заседаниях, — позволяли членам РОДК и многочисленным гостям выбирать по своему вкусу те вечера, на которых выступали особенно популярные докладчики — В. Я. Адарюков, П. Д. Эттингер, А. А. Сидоров, — или на которых можно было ожидать сообщения интересных материалов, содержательных прений, а также заманчивых аукционов.

Конечно, в программах заседаний РОДК, как почти всякого научного общества, была известная хаотичность, некоторый самотек, совершенно недопустимые и нетерпимые в деятельности научно-исследовательских учреждений академического характера. Но как дополнение к последним, как место, где на почве общих научных интересов объединяются люди разной степени подготовки, разных вкусов и знаний, научные общества вполне оправдывают свое существование, вносят свой ценный вклад в культуру.

Помимо заседаний, на которых читались доклады, Общество устраивало еще ряд вечеров, связанных с различными юбилейными датами и посвященных памяти крупных деятелей литературы, искусств, библиотечного и полиграфического дела. Так, например, были устроены вечера памяти Пушкина, Некрасова, Чернышевского, Толстого, Чехова, Кони, Кустодиева, Бакста, Бартенева, Модзалевского, Гершензона, Гарелина.

Следует прибавить, что к некоторым из перечисленных вечеров (например, Некрасова, Модзалевского) РОДК выпустил книжечки, сохраняющие и по настоящее время научное значение.

В годовщину основания Общества, по свидетельству С. Г. Кара-Мурзы, устраивались особо торжественные вечера, на которых известные писатели и поэты читали свои неизданные еще произведения и выступали знаменитые артисты. Л. М. Леонов читал отрывки из еще неопубликованного романа «Вор», Илья Сельвинский — отрывки из поэмы «Пушторг», Павел Сухотин — стихи памяти Некрасова. В художественной части таких вечеров принимали участие крупнейшие московские исполнители тех лет: В. И. Качалов читал стихи А. Ахматовой, А. Блока, М. Кузмина, С. Есенина, посвященные Пушкину, Л. М. Леонидов читал письма Пушкина, М. Ф. Ленин — «Египетские ночи», Ю. А. Завадский — отрывок из «Евгения Онегина». Профессор консерватории К. Н. Игумнов играл на рояли.

Живую и характерную для атмосферы, царившей в РОДК, страницу его жизни составляли дружеские ужины, устраивавшиеся по разным поводам, в особенности в первые годы деятельности РОДК, но повторявшиеся чуть ли не до самого закрытия его. Подробные сведения об этой стороне деятельности общества содержит шутливая «Застольная летопись РОДК», напечатанная в «Нашей пятнице» (18 ноября 1928 г.) и подписанная псевдонимом МакДос, принадлежащем А. М. Макарову и Д. С. Айзенштадту (которого звали уменьшительным именем «Дося»). Всего к 8-й годовщине РОДК состоялось 16 товарищеских вечеринок, значительная часть которых ознаменовалась изданием специальных «меню», «карт вин», памяток и т. п. Часть из них перечислена в «Нашей библиографии. 33 памятки РОДК» Д. С. Айзенштадта и П. Д. Эттингера.

В заключительных абзацах воспоминаний С. Г. Кара-Мурзы так рассказывается об этих «банкетах»:

«После официальной части вечера обычно следовал банкет или товарищеский ужин, протекавший в чисто дружеской атмосфере, проникнутой духом профессиональной общности интересов, искреннего доброжелательства и симпатии. Обычно Адарюков произносил первое председательское слово; А. А. Сидоров читал сонет, И. К. Линдеман преподносил очередную застольную балладу или злободневный мадригал, Айзенштадт и Шик состязались в своем неистощимом острословии».

В печатных отчетах о деятельности РОДК, в своеобразной «летописи» Общества, начало которой издано под названием «Русское общество друзей книги. Сто заседаний. 1920–1922» (М., 1923), и в некоторых других источниках неизменно упоминаются книжные аукционы, устраивавшиеся РОДК с 24 декабря 1920 г. Аукционы были двоякого рода — обычные и тематические. Первые не имели определенного «лица», и на них в аукционном порядке продавались книги разнообразного содержания. Гораздо интереснее были аукционы второго рода — тематические. Таковы были аукционы на тему «Русские и иностранные иллюстрированные издания» (4 февраля 1921 г.), «Театр и его история» (1 апреля 1921 г.), «Собирательство и библиофилия» (6 мая 1921 г.), «Пушкиниана» (2 сентября 1921 г.), «Пушкин и его современники» (3 февраля 1922 г.). Были аукционы книжных знаков, автографов и книг с автографами, гравюр и пр.

Один из тематических аукционов, пушкинский, попал даже в художественную литературу, причем, как сообщает А. А. Сидоров, обративший наше внимание на этот эпизод, описан «довольно точно». В недурном научно-приключенческом романе Б. М. Рабичкина и И. Г. Тельмана «Белая бабочка» (М., 1957) герой произведения академик Сергей Иванович Лаврентьев, историк и археолог, с молодых лет страстный библиофил, вспоминает свое участие в Русском обществе друзей книги.

В то время ректор университета, член бесчисленных комиссий и комитетов, он «как ни был занят… старался не пропустить ни одной пятницы в библиотечном зале дома на Тверской». Со студенческих лет «завзятый пушкинист», «Лаврентьев собрал коллекцию изданий Пушкина и книг о нем, которую ценили московские библиофилы». Поэтому «перед пушкинским аукционом Сергей Иванович особенно волновался».

«Сосредоточенный и хмурый, — пишут авторы, — ходил он по залам, где на столах было разложено немало реликвий. Рядом с комплектами „Северных цветов“, „Подснежника“, „Полярной звезды“ здесь можно было встретить автографы Пушкина, первые поглавные издания „Евгения Онегина“, рисунки поэта и оригиналы иллюстраций к его первым изданиям, некогда отпечатанный в десяти экземплярах „Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу со слов кн. А. В. Трубецкого“, экземпляры „Невского альманаха“, „Альбома северных муз“ и многое другое».

Сам пушкинский аукцион РОДК, процесс продажи, цены, назначенные и окончательные, переживания участников аукциона — все это в «Белой бабочке» не описывается.

Впрочем не все интересующие нас вопросы освещены полностью и в заметке Н. В. Власова «Пушкинский аукцион», помещенной в журнале «Среди коллекционеров» за 1921 г. (№ 8–9) и послужившей источником для авторов «Белой бабочки». Чтобы убедиться в последнем, достаточно прочесть хотя бы несколько строк из названной заметки: «Большим оживлением отличался аукцион книг, устроенный Русским обществом друзей книги, на тему „Пушкин и о Пушкине“, привлекший 80 №№. Украшением аукциона были альманахи, в которых принимал участие Пушкин. Комплект, Северных цветов'' 1825–1832 гг. прошел за 160 тыс. руб., „Подснежник“ 1829 и 1830 г., два года в одном переплете, — за 55 тыс., „Альбом северных муз“ на 1828 г. — 20 тыс…Невский альманах на 1828 г. в кожан. современ. переплете был продан за 50 тыс.; наиболее интересный для пушкинистов 1829 г. этого же альманаха, в прекрасном состоянии, в современном кожаном переплете оказался наинтереснейшей вещью аукциона; наши библиофилы-пушкинисты в буквальном смысле слова рвали его друг у друга и довели цену до 120 тыс. руб…Были и редкости. Отпечатанный в 10 экземплярах „Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу со слов кн. А. В. Трубецкого“ 1887 г. не получил желаемой владельцем цены и за 30 тыс. остался за ним…»

Более подробные отчеты о первых аукционах РОДК сохранились на страницах журнала «Среди коллекционеров» за 1921 г.; написаны они таким крупным специалистом дела, как Д. С. Айзенштадт (дальнейшие отчеты писал Н. В. Власов). Один из таких отчетов мы приведем полностью, так как из него видно, каковы были библиофильские вкусы и цены в самом начале 20-х годов: «1-го апреля (1921 г.) в очередную пятницу был устроен специальный аукцион, посвященный изданиям по театру. Аукцион этот, являющийся первым для России аукционом такого содержания, привлек свыше 40 посетителей, но среди них было заметно отсутствие многих видных московских собирателей-театралов.

Вниманию собравшихся предложили 90 №№, среди которых немало было интересного и редкого.

„Горе от ума“ было представлено на аукционе, кажется, всеми изданиями. Первое издание 1833 года в плохом виде прошло за 7 т. р., второе издание 1839 года в старом переплете, но без сохранения литографированной обложки прошло за 7500 р., а издание 1866 года с рисунками Соколова за 15 т. р. „Борис Годунов“ Пушкина в первом издании был оценен в 20 т. р.

Вполне сохранный со всеми гравюрами экземпляр „Русской Талии“ прошел за 62 т. р., а редкий „Танцовальный словарь“ 1790 года — за 43 т. Хотя эти цены были самыми высокими дня, однако их нельзя считать достаточными, если иметь в виду исключительную редкость изданий. Вообще редкости антикварного характера приобретались не так охотно, как новые, хорошо изданные книги по театру. Так, например, „Букет“ 1829 г. достиг всего 12 т., а редчайшая известная „Лизанька“ (актриса Сандунова) с портретом за 20 т. „Несколько слов о г-же Медведевой“ была приобретена за 5500 руб., что нельзя не признать низкой ценой, даже если принять во внимание, что репутация этой брошюрки как исключительной редкости (по Геннади и Остроглазову) в последнее время была поколеблена.

Из роскошных изданий, фигурировавших на аукционе, отмечаем: „Шаляпина“ — 30 т., „Царя Иудейского“ К. Р. в большом издании в переплете — 40 т., „Мастера балета“ — 37 т., „Тальони“ Соловьева (2 экз.) — 17 т. и 20 т., изящную книжечку „Карсавиной — Бродячая собака“ 20 т., „М. Н. Ермолова“ изд. Бахрушина (2 экз.) — 33 т. и 31 т., причем курьезно, что вполне сохранный экземпляр из числа номерованных на японской бумаге был куплен дешевле, чем обыкновенный.

„Современный балет“ Светлова не нашел себе достаточно щедрого покупателя и за 40 т. остался за владельцем. Такая цена покажется особенно странной, если сопоставить, что „Нагота на сцене“ — сборник под редакцией Евреинова прошел за 26 т. р., а первая часть „Комедиа дель Арте“ Миклашевского за 32 т.» (35).

Приведенный нами отчет любопытен и конкретными сведениями о проходивших на аукционе книгах, и данными о ценах, и некоторыми наблюдениями над изменчивыми вкусами библиофилов. Однако цены в этом и других отчетах приведены в денежных знаках 1921 г., покупательная способность которых быстро менялась, почему перевести их на наши современные деньги неспециалисту не представляется возможным. Так, в октябре и ноябре 1921 г. цены на аукционах РОДК уже исчислялись десятками и сотнями тысяч рублей — «Книга маркизы» Сомова — 145 т., герценовский «Колокол» (1857, 1858 и 1859 гг.) — 100 т., изданная в 100 экз. тоненькая книга А. О. Круглого «Похоронные карточки» — 31 т. (экземпляр на простой бумаге) и 63 т. (экземпляр на лучшей бумаге) (118).

По-видимому, в первый год своего существования РОДК отличался особенным пристрастием к аукционам: они устраивались ежемесячно.

«Аукционы общества, — писал А. А. Сидоров в отчете за первый год деятельности РОДК — могут дать следующие цифры. На первом из них книг было всего 71, высшая цена 48 000 (за „Портреты А. В. Морозова“). На втором — 61 книга и высшая цена — 60 000 р. На третьем — 82 книги, высшая цена — 51 000. На четвертом — 94 книги, высшая цена — 62 000, на пятом — 91 книга, высшая цена — 45 000, на шестом — 111 книг, высшая цена 80 000 р. Скачок цен вверх можно наблюдать со второй половины лета. На аукционе 1 июля (седьмом книжном) было 68 книг, высшая цена 100 000 р., на восьмом — 94 книги, высшая цена — 185 000 р. („Опись дворцового серебра“ Фелькерзама, 2 тома), на девятом — 81 книга, высшая цена 170 000, на десятом — 98 книг, высшая цена 150 000, на одиннадцатом, последнем, 4 ноября 1921 г. книг было 74, высшая цена 90 000 („Эротопегния“). Всего на аукционах прошло 925 книг и 806 Ex-libris'oв. Особое жюри в лице правления общества следило за известным уровнем достоинства и интереса представляемых на аукцион книг» (119).

В последующие годы такого обилия аукционов в РОДК не наблюдается. Например, в 1923 г. их было всего 2, в 1925 — 1, с 1926 г. вместо аукционов в РОДК устраивался «обмен книг».

Выше мы неоднократно упоминали фамилии ряда активных членов Общества. История РОДК не может обойтись без характеристик хотя бы нескольких, наиболее выдающихся деятелей этого объединения. Мы уже указывали, что состав правления, избранного на учредительном заседании РОДК, почти без изменений сохранился до конца его существования; мы в первую очередь обратимся к характеристике главных членов правления Общества.

В. Я. Адарюков (1863–1932) родился в Курске в помещичьей семье. По окончании реального училища, а затем военного Константиновского училища в Петербурге, он некоторое время находился на военной службе, которую окончательно оставил в 1896 г. и перешел на службу в московское отделение удельного ведомства. Встреча с непосредственным начальником, знаменитым библиофилом Д. В. Ульянинским определила библиофильские интересы Адарюкова. С 1901 г. он служил по тому же ведомству в Петербурге, но с 1909 г. оставил эту службу и перешел на работу в Эрмитаж по отделению гравюр и рисунков.

Эта служба сблизила его с Кружком любителей русских изящных изданий, членом которого он вскоре затем стал. Однако в состав руководящей группы Кружка Адарюков не вошел. В Петербургский период своей жизни он опубликовал ряд библиографических и искусствоведческих работ, в том числе «Добавления и исправления к Подробному словарю русских гравированных портретов Д. А. Ровинского» (1910), «Очерк по истории литографии в России» (1912), «Словарь русских литографированных портретов», т. I (совместно с Н. А. Обольяниновым, 1916). Большая часть материала, вошедшего в эти работы Адарюкова, была описана по принадлежавшим ему экземплярам. Выше уже упоминалось о его деятельности в Петрограде в 1918–1920 гг. как организатора Общества друзей книги и ряда мероприятий по пропаганде собирания и изучения экслибрисов.

Переехав в Москву, Адарюков как известнейший специалист по эстампам был приглашен на работу в Румянцевский музей (затем Музей изящных искусств). В то же время он вел большую научную, научно-педагогическую и научно-организационную работу в различных художественных и искусствоведческих учреждениях Москвы. Не оскудевает и его научно-литературная деятельность в этот период. Из приблизительно 200 печатных трудов Адарюкова в московские годы им было опубликовано около 120, среди которых исследования «Книга гражданской печати в XVIII веке» (1924) и «Гравюра и литография в книге XIX века» (1925), книги «Библиография русских шрифтов» (1924), «Русский книжный знак» (1921; изд. 2-е, 1922), ряд журнальных монографий о старых и советских русских графиках и пр.

В печатной литературе о В. Я. Адарюкове много говорится о его кипучей, разносторонней деятельности как искусствоведа, библиофила, экслибрисиста, но не встречается ни одного описания его внешности и характеристик его личности. Тем с большим интересом мы отнеслись к коротенькой, но выразительной портретной зарисовке Адарюкова, находящейся в «Воспоминаниях» С. Г. Кара-Мурзы. Встреча мемуариста с В. Я. Адарюковым состоялась в сентябре 1921 г. «Он оказался, — писал С. Г. Кара-Мурза, — еще довольно бодрым мужчиной лет 60 с лихо закрученными кверху усами, брови его также были закручены вверх, параллельно усам, что делало его немного похожим на Мефистофеля. Правда, он уже начинал как будто сутулиться, и голова его склонялась немного на правый бок».

Не менее ярка характеристика, данная С. Г. Кара-Мурзой Адарюкову как личности: «В. Я. Адарюков, бывший помещик… бывший варшавский гусар, искусствовед, библиограф и музейный деятель, был типичным петербуржцем… С первого же дня нашего знакомства у нас с Владимиром Яковлевичем установились самые теплые, дружественные отношения, ничем не омраченные до самой его смерти… Некоторыми чертами своей личной жизни и обстоятельствами биографии Адарюков импонировал мне. Прежде всего — он был в родстве с Марией Башкирцевой, имя, которое для меня полно особого очарования еще с тех пор, как я впервые прочел ее чудесный Дневник и особенно переписку с Мопассаном, а позднее любовался ее пейзажами в Люксембургском музее в Париже.

Затем — как офицер Гродненского гусарского полка Владимир Яковлевич был не только знаком, но даже несколько увивался за знаменитой польской актрисой Марией Висновской, впоследствии убитой корнетом Бартеневым. Личность Висновской, о которой впоследствии писал Бунин в рассказе „Дело корнета Елагина“, давно меня интересовала, — и поэтому в моих глазах какой-то романтический отблеск падал на Адарюкова от Марии Висновской».

В прошлом блестящий адвокат, С. Г. Кара-Мурза, по отзывам близко знавших его людей, был обаятельной, интересной личностью, обладал феноменальной памятью, действительно был в дружеских отношениях с В. Я. Адарюковым и многое, хотя и с неизбежными ошибками памяти, рассказывал со слов своего собеседника. Вероятно, и то, что мы приведем сейчас из неизданной работы Кара-Мурзы, он слышал непосредственно от Адарюкова:

«Встретившись однажды с Львом Николаевичем Толстым Владимир Яковлевич вел с ним беседу на французском языке, а когда в 1913 году в Петербург приехал Анатоль Франс, Адарюков устроил в честь знаменитого гостя прием и дал ему завтрак в своей квартике… Он был настоящий джентльмен, в лучшем смысле слова, чуждый зависти и недоброжелательства, ни о ком не отзывался дурно, никогда не злословил».

Переходя к оценке научной деятельности В. Я. Адарюкова, надо прежде всего указать на фактографический характер его работ. Его труды, главным образом, результаты большой усидчивости, накопленных конкретных знаний, обширной памяти, — работы библиографические, описательные, мемуарные. Там, где дело шло о фактах, материалах, сведениях, В. Я. Адарюков был силен, даже блестящ; когда же нужно было переходить к обобщениям, анализу и синтезу, он оказывался почти беспомощным. Это признавал в некрологе В. Я. Адарюкова Э. Ф. Голлербах, выразивший свою мысль витиевато и затуманенно. «Нужно признать, — писал он, — что В. Як. Адарюков был не pontifex maximus, совершающий щедрые жертвоприношения на алтарь Мусагета, но один из скромных, верных привратников Фебова святилища» (33). Проще и точнее выразил ту же мысль О. Э. Вольценбург в докладе «В. Я. Адарюков как библиограф»: «Не создавший особой библиографической школы, В. Я. Адарюков все же своими многочисленными трудами и долголетним опытом в этой области научного труда оставил память крупного и примерного работника, проникавшего в такие сферы библиографических исследований, которых до него почти никто не касался» (28).

В РОДК. В. Я. Адарюков играл очень активную роль. За первые два года деятельности Общества он сделал девять докладов на самые разнообразные темы — по истории искусства, истории русского собирательства, иконографии Пушкина и т. д. Всего за время существования РОДК он прочел 21 доклад.

В библиофильских и искусствоведческих кругах В. Я. Адарюков пользовался большим авторитетом и симпатиями. В 1923 г к его 60-летию РОДК издал в 100 экземплярах «Список печатных работ В. Я. Адарюкова», составленный Н. Н. Орловым. После смерти В. Я. Адарюкова заседания его памяти были устроены в Секции собирателей книг и экслибрисов Московского отдела Всероссийского общества филателистов и в Секции библиофилов и экслибрисистов Северо-Западного отдела ВОФ.

Во вступительном очерке к книге «Сто заседаний» В. Я. Адарюков писал: «В конце первого года уехал за границу товарищ председателя М. П. Келлер; в его лице Общество лишилось одного из самых деятельных своих членов и большого знатока книги». О М. П. Келлере как «одном из культурнейших любителей книги в России» упоминает И. И. Лазаревский в заметке «По поводу», помещенной в журнале «Среди коллекционеров» за 1921 г. (80).

Однако кроме этих беглых замечании и незначительных сведений о М. П. Келлере как владельце экслибрисов, нам долго не удавалось найти конкретных данных. Только благодаря любезности владельца замечательной биографической картотеки московского библиографа И. Н. Кобленца мы можем сейчас привести некоторые более подробные данные о М. П. Келлере, дополненные сведениями из других источников.

Граф Михаил Павлович Келлер принадлежал к поздним слоям титулованного дворянства. Он родился в 1883 г. в г. Сувалки (Царство Польское), но позднее жил в Москве, где в 1909 г. кончил университетское отделение Лицея цесаревича Николая, основанного известным реакционером М. Н. Катковым. До революции М. П. Келлер нигде не служил. С начала текущего столетия он собирал книги. Описывая в 1910 г. экслибрис М. П. Келлера, У. Г. Иваск сообщал, что у владельца «имеется много редких и ценных изданий XVIII и XIX вв., в том числе немало экземпляров с автографами знаменитых писателей». М. П. Келлер был членом Русского библиографического общества при Московском университете с 1906 г., т. е. еще со студенческих лет. Однако, по воспоминаниям проф. Б. С. Боднарского, работавшего в этой библиографической организации, «вплоть до Октябрьской революции Келлер ни разу не выступал на пленарных заседаниях и не состоял ни в одной из его комиссий». В 1917 г. М. П. Келлер вошел в состав членов Русского библиографического общества. В библиофильских кругах Москвы он пользовался известностью и поэтому при создании РОДК был привлечен в качестве члена-учредителя в инициативную группу, а затем, как уже указывалось, был избран товарищем председателя. В мае 1921 г. М. П. Келлер поступил на работу в Гравюрный кабинет Румянцевского музея, но в октябре того же года уволился, так как, оптировав латвийское подданство, уехал за границу. В начале деятельности РОДК 11 марта 1921 г. он сделал доклад «Французские иллюстрированные издания XVIII в.», сопровождавшийся демонстрацией книг из его собрания. В журнале «Среди коллекционеров» за 1922 г. (№ 11–12) Келлер поместил статью «О нескольких западных книжных новинках», а в следующем году рецензию, подписанную инициалами М. К., на книгу Г. А. Богенга «Великие библиофилы»; озаглавлена была рецензия «О книжном собирательстве». Автор, отмечая достоинства трехтомного труда Богенга, прибавил дельные критические замечания: «Тем грустнее констатировать, что, наряду с прекрасным очерком библиофилии на Западе, история книжного собирательства в России написана более чем неудовлетворительно. Подобный очерк можно было бы извинить незнакомством с литературой предмета, если бы довольно обстоятельный перечень ее не был приведен в третьем томе. Остается предположить, что незнание русского языка помешало г. Богенгу познакомиться с приведенной им литературой… Истории русского книжного собирательства остается еще ждать своего летописца, а в ней немало славных страниц» (94). Обе статьи, собственно — рецензии, М. П. Келлера написаны с большим блеском, несомненным знанием предмета и прекрасным языком.

В перечне сотрудников журнала «Среди коллекционеров», начиная с книги 7/8 за 1922 г. и кончая 11/12 за 1923 г., М. П. Келлер постоянно указывается, причем отмечается, что он живет в Дрездене.

А. А. Сидоров приводит некоторые сведения о библиотеке М. П. Келлера: «Его библиотека в доме С. И. Щукина была замечательна, но нам известна скорее по рассказам. Я лично ни разу у него не был. У М. П. Келлера были и инкунабулы (ценнейшую часть своей библиотеки он вывез за рубеж) и „любительские“ экземпляры новых западных издательств, главным образом немецких, часть которых потом попала в мою библиотеку. Эту группу книг М. П. Келлер не вывез за границу, как и примечательные с другой точки зрения книги графини Александры Келлер, его матери (?), которые тоже очутились у меня».

Мы не стали бы приводить все эти сведения о человеке, так скоро после начала деятельности РОДК уехавшем из СССР, если бы его имя не было связано с судьбой одного автографа Пушкина и если бы в литературе об этом автографе не было некоторых неясностей и неточностей.

В статье покойной талантливой молодой пушкинистки О. С. Соловьевой «Новые данные об автографах Пушкина» сообщалась история рукописи «Подражания древним», незадолго до революции принадлежавшей коллекционеру Э. П. Юргенсону, бежавшему в 1919 г. в Эстонию. «Вероятно, тогда же, — писала О. С. Соловьева, — автограф Пушкина „Подражания древним“ был приобретен московским коллекционером М. П. Келлером (его экслибрис наклеен на обложку, в которую вложена рукопись), купившим его у ленинградского антиквара С. Н. Котова. Но Келлер владел автографом недолго. В 1919 или 1920 году он эмигрировал, распродав перед отъездом свою библиотеку и коллекцию автографов. Пушкинский автограф купил у него московский букинист М. И. Пузырев. У Пузырева автограф был куплен московским архитектором М. Л. Малашкиным (его подпись также имеется на обложке); последний в 1952 году продал его А. Г. Миронову, который в том же году подарил автограф Н. П. Смирнову-Сокольскому» (157).

Об этом же документе увлекательно написал и Н. П. Смирнов-Сокольский, проследивший в очерке «Судьба одного автографа» перипетии странствий «Подражания древним» — с того момента, как Пушкин подарил листок со стихотворением гастролировавшему в Петербурге чревовещателю Александру Ваттемару и кончая тем, как автограф попал в собрание автора «Рассказов о книгах».

«Подаренный Пушкиным сто двадцать пять лет назад артисту эстрады Александру Ваттемару, автограф этот прошел длинный и сложный путь. Был в Париже, вернулся обратно в Россию, побывал у художника Вакселя, собирателя Келлера, долго хранился у одного московского букиниста, побывал в собрании еще одного художника и вот опять пришел к артисту эстрады, уже другому». «Место автографу, — пишет Н. П. Смирнов-Сокольский далее, — конечно, в Пушкинском Доме. Туда он, вне всякого сомнения, и попадет» (296).

Действительно, автограф «Подражания древним» после смерти Н. П. Смирнова-Сокольского был передан его вдовой С. П. Близниковской в дар Институту русской литературы — Пушкинскому Дому.

Приведенные нами большие выдержки из статьи О. С. Соловьевой и из очерка Н. П. Смирнова-Сокольского интересны, как нам кажется, не только тем, что в них содержатся кое-какие дополнительные сведения о М. П. Келлере, но — и еще больше — тем, что здесь, благодаря исключительно благоприятным обстоятельствам, удается проследить судьбу автографа великого поэта, в которой оказалось замешано столько видных библиофилов и столько известных антикваров и букинистов, имена которых встречались и еще будут встречаться на страницах «Истории советского библиофильства».

Второй товарищ председателя РОДК, Александр Мелентьевич Кожебаткин (1884–1942), уже отчасти знаком нашим читателям как один из компаньонов (вместе с Д. С. Айзенштадтом) Есенина и Мариенгофа по книжной лавке поэтов-имажинистов. Вспоминая о нем среди прочих участников РОДК, С. Г. Кара-Мурза писал: «Сын некогда богатого волжского пароходовладельца, впоследствии оскудевшего, говоривший с ярко выраженным нижегородским акцентом, Кожебаткин был очень примечательной красочной московской фигурой. Одно время он был близок к социал-демократии и исполнял их поручения, облеченные некоторой тайной».

Обращаясь к книгоиздательской деятельности Кожебаткина, Кара-Мурза отмечал: «Надо отдать справедливость Кожебаткину: внешнее оформление издаваемых им книг было превосходное. Александр Мелентьевич несомненно обладал художественным чутьем и тонким пониманием полиграфического искусства. Все его издания и в отношении бумаги, шрифта, обложки, краски и иллюстраций отмечены печатью благородного типографского вкуса и высокого технического мастерства».

Характерной чертой Кожебаткина было то, что он любил не только старую книгу и составил очень хорошую библиофильскую библиотеку, но и новую, — может быть, именно потому, что хотел, чтобы издания «Альционы» впоследствии так же собирали любители, как он жадно разыскивал свои раритеты и дезидераты. «Он любил книгу, — пишет В. Г. Лидин, — особой любовью: он любил создавать ее, пестовать художников, заинтересовывать авторов заинтересовывать и типографии, которым тоже иногда хочется блеснуть полиграфическим шедевром».

Несомненно, любовь к книге, к литературе привела А. М. Кожебаткина к участию в Книжной лавке деятелей искусств. Рассказывая в «Романе без вранья» об этой книжной лавке, Мариенгоф посвятил две странички портрету Кожебаткина. Возможно, кое-что (если не многое) здесь стилизовано, но в целом облик этого незаурядного человека очерчен интересно: «Вторым нашим компаньоном по лавке был Александр Мелентьевич Кожебаткин — человек, карандашом нарисованный остро отточенным и своего цвета. В декадентские годы работал он в издательстве „Мусагет“, потом завел собственную „Альциону“, коллекционировал поэтов пушкинской поры и вразрез всем библиографам листа зачастую читал не только заглавный лист книги и любил не одну лишь старенькую виньеточку, сладковатый вековой запах книжной пыли, дату и сентябрьскую желтизну бумаги, но и самого старого автора» (101).

А. М. Кожебаткин не играл в РОДК особенно активной роли. Нам неизвестен ни один его доклад на заседаниях Общества, не упоминается его имя в хронике РОДК в какой-либо другой связи.

Кожебаткин умер в апреле 1942 г. в Москве.

О библиотеке Кожебаткина у нас имеются только самые основные сведения: к 1918 г. она насчитывала около 3000 томов и состояла из трех отделов: масонские издания (часть их поступила к владельцу из собрания философа и поэта Влад. Соловьева), старинные альманахи и поэты. У Кожебаткина были экслибрисы. Книги из его библиотеки с экслибрисами в 20—30-е годы еще попадались в антикварных и букинистических магазинах Москвы. Кожебаткин состоял членом Русского библиофильского общества. В журнале «Среди коллекционеров» в № 4 за 1921 г. среди предполагавшихся к опубликованию статей были названы две, обещанные, но так и не увидевшие света статьи А. М. Кожебаткина: «Литературные салоны прошлого» и «О книжных росписях XVIII столетия».

Вскоре А. М. Кожебаткина в качестве товарища председателя РОДК сменил и до конца оставался на этом посту Павел Давидович Эттингер (1866–1948) — одна из интереснейших фигур художественной и библиофильской Москвы XX в. Он родился в 1866 г. в Люблине, в средней школе учился в Германии, а в Рижском политехникуме получил высшее экономическое образование.

Хорошо знавший его С. Г. Кара-Мурза писал: «Интересно, что нигде историко-художественных дисциплин и курса эстетики Эттингер не проходил. В этой области он совершеннейший автодидакт и следовал исключительно своим внутренним впечатлениям и личному вкусу. Путешествовал по Германии, Италии, Франции, Бельгии, Голландии, Польше, России; посещал картинные галереи и музеи, изучал живопись и особенно графику».

В Москве П. Д. Эттингер очутился в конце XIX в., служил в Международном банке, но превыше всего любил и ценил картины, книги, гравюры, экслибрисы. Эттингер был тесно связан с искусствоведами и библиофилами чуть ли не всей Европы первых десятилетий нашего века и, как никто другой, был осведомлен о художественной и библиофильской жизни Парижа, Лондона, Берлина, Мюнхена, Вены, Праги, Варшавы и пр. Его статьи и заметки встречались в самых разнообразных изданиях Западной Европы и России. Вероятно, никакой самый опытный библиограф не смог бы составить без помощи Эттингера полный список его печатных работ, так много раз и в столь неожиданных изданиях встречаются подписанные его фамилией или инициалами А. Э., Э., или Р. Е. и т. д. статьи и корреспонденции. Сейчас, когда Эттингера нет в живых, эта задача невыполнима. Даже в период, когда связь Советской страны с капиталистическим миром была еще очень слабо налажена (в 1921–1922 гг.), Эттингер регулярно помещал в журнале «Среди коллекционеров» содержательнейшую хронику, знакомившую читателей с европейской и американской антикварно-библиофильской жизнью, постоянно ссылаясь не только на немецкие и французские, но и на голландские, американские, итальянские и другие журналы, каталоги, даже устные сведения, полученные от лиц, приезжавших из-за границы в Москву. В свою очередь в статьях и корреспонденциях, помещавшихся им в западной печати, Эттингер знакомил европейских читателей с культурной жизнью России. Международная известность и авторитет Эттингера в 20-е годы были так велики, что он был приглашен в качестве московского корреспондента по вопросам искусства в журнал, издававшийся Лигой наций.

В «Лирическом фельетоне к 8-й годовщине РОДК», помещенном в юмористической газете общества, озаглавленной «Наша пятница» и вышедшей 16 ноября 1928 г., А. А. Сидоров писал об Эттингере:

Не твой ли нам блестит пример,
О информатор гениальный,
Наркоминдел наш, Эттингер,
Вполне интернациональный.

В шутливой формулировке «информатор гениальный» с удивительной проницательностью определена основная сущность бесчисленных работ П. Д. Эттингера. Как передают люди, знавшие его, сам Эттингер в разных вариациях повторял фразу: «Моя сфера — малая форма». И действительно, начиная со статей в «Русских ведомостях» 1902–1910 гг. и в «Утре России» 1910–1918 гг. и кончая любой статьей или заметкой 40-х годов, П. Д. Эттингер оставался неизменно тем же информатором — осведомленным, точным, сжатым, как бы неспособным к каким бы то ни было, — пусть самым маленьким, — теоретическим обобщениям. Однако во всех его сообщениях всегда присутствует жадный, не знающий границ, интерес к искусству, прежде всего новому, но также и старому. П. Д. Эттингер хорошо понимал относительность понятий «новый» и «старый»: «старое» когда-то было «новым», «новое» неизбежно станет «старым»; только люди, не умеющие мыслить исторически, могут противопоставлять одно другому.

О библиотеке Эттингера источники сообщают гораздо меньше, чем о ее владельце. Вероятно, такова участь ярких, незаурядных людей как среди библиофилов, так и среди лиц других профессий и увлечений: о них современники запоминают больше, чем о предметах их коллекционирования. Чаще всего сами библиофилы, — и это закономерно, — рассказывают о своих собраниях. Ведь очень удачно отметил выдающийся французский библиофил первой половины XIX в. Шарль Нодье, видный писатель-романтик: «После удовольствия обладания книгами у библиофила второе удовольствие — рассказывать о книгах». Эттингер так много писал и печатал, так много рассказывал о других библиофилах и библиотеках, что о своей не успел рассказать. У. Г. Иваск, получивший сведения непосредственно от Эттингера, сообщал в 1905 г., что его библиотека состояла в то время из 1000 томов по вопросам искусства на русском и иностранных языках. Несомненно, что в последующие четыре десятилетия библиотека П. Д. Эттингера возросла. Однако, по словам И. М. Кауфмана, видевшего ее в 40-е годы, собрание Эттингера было небольшое, имелись книги с дарственными надписями Р.-М. Рильке, Стефана Цвейга и др. Имелись отлично написанные портреты Эттингера, в частности работы художника Л. Пастернака.

Последние 30 лет своей жизни Эттингер провел в одной и той же квартире. В Москве он не имел близких родных, вел замкнутый образ жизни. Комната, в которой он жил, была сплошь заставлена предметами искусства и книгами, стены завешаны картинами. Сам Павел Давидович подтрунивал над своим жильем: на одном из его экслибрисов (работы Мих. Полякова, 1936) изображена внутренность кабинета Павла Давидовича, сам он за письменным столом, и, вместо традиционного «Из книг» или «Ех libris» сделана подпись: «Вот пещера Эттингера». Впрочем, принадлежит ли эта шутливая подпись Эттингеру или художнику, мы не знаем.

Осенью 1948 г. П. Д. Эттингер в возрасте 82 лет скоропостижно скончался на эскалаторе метро станции «Красные ворота». Книги его поступили в Библиотеку СССР им. В. И. Ленина, а архив в Академию художеств СССР и в Государственный Музей изобразительных искусств имени Пушкина (здесь — 1200 писем за 60 лет).

В русском обществе друзей книги Эттингер играл видную роль. Его живой и неизменный интерес к новейшим течениям в области живописи и книжной графики, его огромные и разнообразные связи с современными художниками, включая и учащуюся молодежь, позволяли ему привлекать к оформлению изданий РОДК графиков-искателей, экспериментаторов. И именно благодаря ему, как утверждал М. С. Базыкин в своем ненапечатанном докладе «Издания русских библиофильских обществ за революционное десятилетие» (1928) (11), внешность изданий РОДК выгодно отличается от холодной монотонности изданий Ленинградского общества библиофилов.

Выше указывалось, что идеей создания Общества друзей книги В. Я. Адарюков поделился в первую очередь с А. М. Кожебаткиным, Д. С. Айзенштадтом и А. А. Сидоровым. Можно легко понять, почему именно с этими лицами, а не с какими-либо другими московскими библиофилами: Кожебаткин и Айзенштадт были участниками Книжной лавки деятелей искусств и несомненно в этой лавке и познакомился с ними Адарюков. Несколько раньше состоялось его знакомство с А. А. Сидоровым, известным уже в те годы в качестве знатока искусства книги и выдающегося библиофила. Д. С. Айзенштадт и А. А. Сидоров — две примечательнейшие фигуры в истории московского и советского вообще библиофильства.

Во всех источниках по истории РОДК неизменно встречаются указания на то, что Давид Самойлович Айзенштадт был одним из самых активных членов правления Общества. Он родился в 1880 г. в Череповце бывшей Новгородской губернии, получил среднее образование в Рыбинской гимназии, а высшее — на юридическом факультете Петербургского университета, в дореволюционное время был помощником известного московского присяжного поверенного М. О. Гиршмана и сам как адвокат уже пользовался достаточной популярностью. Но любовь к книгам пересилила все, и Д. С. Айзенштадт из юриста превратился в «работника книжного прилавка». Конечно, это — преувеличение: он был не простым работником антикварных книжных магазинов, но директором их, основателем их, в том числе и широко известной московской Книжной лавки писателей.

«Это один из самых пламенных книголюбов, каких я только знал» — писал Кара-Мурза.

В. Г. Лидин в статье «Старые книжники. I. Д. С. Айзенштадт» более подробно характеризовал бескорыстное библиофильство этого удивительного человека, который много лет стоял во главе одного из крупнейших антикварных магазинов страны, московской Книжной лавки писателей, «ничего не покупая, ничего не собирая, ничем не прельщаясь лично» и никогда при этом не забывал «о знакомых ему собирателях книг», о их интересах, дезидератах, заказах.

В РОДК Айзенштадт ведал издательской частью и отлично справлялся со своими обязанностями. Вместе с П. Д. Эттингером он выпустил прелестно изданную книжечку «Наша библиография. 33 памятки Русского общества друзей книги. 1920–1925», отпечатанную в 125 экземплярах. В предисловии к ней говорится, что ценность памяток и им подобных изданий редко понимают и помнят устроители разных обществ и лица, ведающие их издательской частью:

«Ведь за каждой мелочью и безделкой, за каждой памяткой — однодневкой, за каждым листком скрывается подлинное художественное творчество рисовальщика, гравера, мастера типографского искусства… Здесь использованы чуть ли не все способы совершенной художественной репродукции от простейшей цинкографии до редкого в наши дни офорта, от деревянной гравюры до автолитографии…»

«Не говорите же, — кончают Д. С. Айзенштадт и П. Д. Эттингер, — что все это мелочи, пустячки, игрушечные издания; признайте, что все это от искусства и для искусства, а в искусстве нет и не может быть ничтожного, мелкого или незначительного».

О художественном интересе и историческом значении так называемой «мелкой графики» прекрасно рассказал П. Д. Эттингер в статье «О мелочах гравюры», помещенной в журнале «Гравюра и книга», 1924, № 2–3. Но продолжим рассказ об изданиях РОДК и роли Айзенштадта в их выходе в свет.

«За время своего существования, — писал С. Г. Кара-Мурза, — Обществом издано с десяток библиофильских книжек, прекрасно оформленных с внешней стороны. Своим изяществом эти издания всецело обязаны трудам и вкусу Давида Самойловича».

Из числа этих изданий РОДК следует сказать об уже мимоходом упоминавшейся газете «Наша пятница». Ей был дан № 365 не случайно: заседания Общества происходили именно по пятницам, и пятница 15 ноября 1928 г. была как раз 365-я по счету. «Газета» пародирует во всем настоящие повременные издания, но юмористический материал для передовой статьи, фельетона, телеграмм, хроники, карикатур, стихов, объявлений и пр. целиком взят из жизни РОДК. Не все в «Нашей пятнице» по-настоящему остроумно. Кое-что, и даже довольно много, в ней натянуто, рассчитано на «домашнего», снисходительного читателя. Вот хотя бы обозначение цены — «бесценная» или подзаголовок: «Год издания пошел девятый. Содержание юмористично, время выхода эпизодично. Остроты ударные, сотрудники шикарные. По уклону — занятная, по цене — бесплатная». Забавны «портреты» П. Д. Эттингера и И. В. Калашникова, из которых первый закрыл лицо левой рукой, а второй изображен со стороны затылка. Многое без комментария в «Нашей пятнице» непонятно современному читателю, а лиц, которые могли бы комментировать некоторые намеки, осталось совсем мало. «Наша пятница» была издана в количестве 100 экземпляров, из которых — верх библиофильского гурманства! — несколько напечатаны на розовой, зеленой и голубой бумаге.

Д. С. Айзенштадт сделал в РОДК всего четыре доклада, из которых по теме два особенно интересны: «О каллиграфии в практике русской книги» и «О том, что не поступает в продажу». Доклады эти не были опубликованы, и в печатных материалах о РОДК не сохранилось сведений о их содержании. Здесь приходится вообще пожалеть, что, в отличие от Ленинградского общества библиофилов, РОДК после 1924 г. не публиковал в печати кратких изложении прочитанных докладов и сообщений.

Умер Д. С. Айзенштадт в Москве 6 ноября 1947 г. Вскоре после его смерти друзья покойного задумали издать сборник «Венок памяти Д. С. Айзенштадта». К сожалению, сборник этот не вышел в свет, и только часть материалов сохранилась у наследников.

Активнейшим членом РОДК, одним из его организаторов и вдохновителей, его поэтическим летописцем и художественным теоретиком был А.А. Сидоров, если не последний, то во всяком случае, один из немногих ныне здравствующих «могикан» этой библиофильской организации.

Алексей Алексеевич Сидоров родился 1 (13) июня 1891 г. в с. Николаевка, Курской губернии, в 1913 г. окончил Московский университет по отделению истории искусства и археологии. После командировки в Италию, Австрию и Германию для продолжения специального образования, А. А. Сидоров был оставлен при Московском университете по кафедре истории и теории искусств для подготовки к профессорской деятельности. Еще на студенческой скамье, в 1912 г. он выступил в «непериодическом издании» «Труды и дни» со статьей «В защиту книги», направленной против статьи немецкого поэта Рихарда Демеля «Книга и читатель», которая в переводе А. А. Сидорова была напечатана в том же номере сборника.

С 1912 г. А. А. Сидоров регулярно печатается в изданиях по истории и теории искусства, преимущественно истории книги и гравюры. С 1916 г. был профессором Московского университета, Архитектурного и Полиграфического институтов. В декабре 1946 г. он был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР по отделению истории.

В воспоминаниях о РОДК С. Г. Кара-Мурза писал: «Приятное знакомство дала мне встреча с А. А. Сидоровым, искусствоведом, собирателем, критиком и эстетом. Это был молодой человек лет 30. Был профессором Московского университета, заведующим Гравюрным кабинетом Музея изящных искусств, ученым секретарем Государственной Академии художественных наук».

«Ученый необычайно разнообразных знаний и огромного неутомимого интереса ко всем родам и видам искусства, — продолжал С. Г. Кара-Мурза, — Сидоров напоминал мне Райского из гончаровского „Обрыва“: он рисовал, гравировал, писал стихи, читал лекции и доклады, коллекционировал картины, гравюры, офорты, экслибрисы, книги и любил их почти плотскою, чувственной любовью». И далее, в подтверждение своей мысли, автор воспоминаний приводит отрывок из стихотворения А. А. Сидорова «Похвала экслибрису», к которому мы еще обратимся в дальнейшем. Здесь же мы должны решительно возразить против сравнения серьезного ученого с блестящим дилетантом, так ничем кроме дилетанта не ставшим.

В упоминавшейся уже неоднократно «Нашей пятнице», «газете» РОДК, была помещена «Викторина-уродка»; один из вопросов ее был сформулирован так: «Какому искусству не отдал дани профессор Сидоров?»

«Своим пламенным, всепожирающим книголюбием, — продолжает С. Г. Кара-Мурза характеристику А. А. Сидорова, — он отличался даже среди самых беззаветных библиофилов, каких в обществе было немало. Библиотека Сидорова, насчитывавшая до 8 тысяч томов, была чрезвычайно разнообразна; она заключала в себе отделы: истории и теории искусств, истории и техники книгопечатания русских и иностранных иллюстрированных изданий, книжной графики, поэзии и беллетристики русской и западной, истории культуры, литературы по экслибрисам, хореографии и шахматам».

В последующие десятилетия библиотека А. А. Сидорова выросла вдвое и сейчас является одной из самых замечательных книжных коллекций в СССР.

Обращаясь к деятельности А. А. Сидорова в стенах РОДК, С. Г. Кара-Мурза писал: «А. А. Сидоров прочел у нас восемнадцать докладов, большинство которых касалось книжных иллюстраций: „Английские иллюстрированные издания первой и второй половины XIX в.“ (два доклада), „Современная детская иллюстрация“, „Новые искания в области русской иллюстрированной книги“, „Теория книжных украшении“. Ряд докладов касался персональных тем и был посвящен отдельным художникам: „Федор Толстой как иллюстратор“, „Графика Обри Бердслея“, „Бакст как книжный график“, „Тимм как иллюстратор“, „Памяти Кустодиева“, „Значение Ровинского“, „Анисимов как автор и как мастер книги“. Несколько докладов было посвящено им проблемам библиофилии: „Что такое библиофилия?“, „Библиофильские объединения Москвы“, „Книга как предмет изучения“, „Пятилетие издательства „Аквилон““, „Художественный облик книг Московского Госиздата“…»

С. Г. Кара-Мурза далее вспоминает об одном из интереснейших по теме и оформлению докладов А. А. Сидорова.

«Однажды, — рассказывает С. Г. Кара-Мурза, — Алексей Алексеевич поразил нас тематикой одного своего сообщения, казалось бы, совершенно несвойственной его научным интересам. В объемистом чемодане он привез с собой несколько десятков, почти до полусотни, английских романов, преимущественно детективных, и сделал интереснейший доклад о социальной психологии современной английской литературы… Так широк был диапазон научно-исследовательских тем талантливого искусствоведа».

С. Г. Кара-Мурза сообщает, что по инициативе А. А. Сидорова РОДК установил у себя обычай американских и английских библиофильских организаций устраивать в конце года обзоры книжной продукции и давать оценку ее технических достижений за отчетный период. «Должен сказать, — прибавляет Кара-Мурза, — что советские издательства внимательно присматривались к мнениям и отзывам Русского общества друзей книги и такой доклад столь крупного специалиста по книговедению, как Сидоров, и выводы членов Общества не могли не оказать соответствующего впечатления на Госиздат и несомненно повлияли на улучшение его иллюстраций».

В своей характеристике деятельности А. А. Сидорова в РОДК С. Г. Кара-Мурза обошел молчанием его многочисленные стихотворения, большей частью шутливые и приуроченные к отдельным «памятным датам» Общества. Первым была уже называвшаяся нами «Кантата», написанная в подражание «Певцу во стане русских воинов» Жуковского к первой годовщине РОДК. «Занятно было, — писал нам А. А. Сидоров в письме от 6 апреля 1962 г., — конечно, ее печатное оформление в первом издании, которое было набрано не кем иным, как покойным академиком И А. Орбели. В 12 экземплярах! Было и второе издание „Кантаты“ в числе экземпляров 13». Здесь память немного изменила А. А. Сидорову: первое издание, как уже указывалось нами, вышло в 13, — второе — в 7 экземплярах.

В другом письме (12 сентября 1965 г.) А. А. Сидоров писал по поводу «Кантаты»: «Для меня главный ее смысл — обстановка ее рождения…

…Глухая и слепая московская зима… Снег, мороз — и странная, жуткая красота притаившейся жизни города. И дворец бывшего Английского клуба на бывшей Тверской улице (ныне там Музей Революции). Мы входим как „заговорщики“: хранитель здания Н. В. Власов не имеет же права впускать туда „посторонних“ в часы ранней ночи… Во всем гулком, прекрасно сохранившемся ампирном доме — мы одни. Темно. Только в библиотечной комнате, где между шкапами — мраморный бюст Вольтера (он потом был собственностью РОДК) накрыт стол… Серебро и хрусталь, помню чудесную белоснежную скатерть… Света нет: но при зажженных свечах все интимнее и фантастичнее. И я готовлю „сюрприз“: читаю мой стихотворный тост, написанный в точном подражании „Певцу во стане русских воинов“».

Второе произведение в таком же духе было написано А. А. Сидоровым к пятилетнему юбилею РОДК и издано под названием «Новый отрывок из Дома сумасшедших А. Ф. Воейкова. 1920—V—1925» (М., 1925). Напечатано 66 экземпляров и почему-то без точек и запятых.

Подобно тому как для «Кантаты» А. А. Сидоров отправной точкой избрал знаменитое стихотворение В. А. Жуковского, так «Дом сумасшедших» второстепенного литератора начала XIX в. А. Ф. Воейкова, — сатирическое изображение Российской Академии времен президентства адмирала А. С. Шишкова, — дал РОДКовскому поэту сюжет для его «Нового отрывка». Вот несколько строф из этого стихотворения:

…Друг забав старозаветных
К информациям готов
В море вырезок портретных
Потонул Адарюков

Кто поймет что это значит?
Книжникам надежный брат
Над пучинами маячит
Добродушный Айзенштадт

Рядом новые затеи
На изысканный манер
Власов распродал музеи
Россику же Эттингер

Книжному предался знаку
Миша — милый егоза
На театре съел собаку
Адвокат Кара-Мурза

Все страдают головою —
Шик романтиками пьян
Миллер — старою Москвою
Всем чем можно Линдеман…

Приведем некоторые пояснения, необходимые современному читателю для понимания текста: а) «Над пучинами маячит» — Д. С. Айзенштадт работал в это время в книжном магазине «Маяк»; б) «Миша — милый егоза» — М. С. Базыкин, библиофил и экслибрисист; в) «Шик романтиками пьян» — М. Я. Шик, секретарь Московского Художественного театра, переводчик русских поэтов на немецкий язык, коллекционировал книги французских романтиков; г) «Миллер — старою Москвою» — П. Н. Миллер был председателем Общества «Старая Москва»; д) «Всем чем можно Линдеман» — И, К. Линдеман, разносторонне одаренный человек, увлекался и археологией, и этнографией, и фольклором, писал шутливые стихи для различных «памятных дат» РОДК.

«Похвала экслибрису. Ода» — третье произведение библиофильской поэзии А. А. Сидорова. Оно было написано к 25-му заседанию Секции изучения книжного знака РОДК, которое состоялось 19 апреля 1927 г. «Похвала экслибрису» занимает всего две странички и была напечатана в 50 экземплярах. В античных и средневековых латинских и русских учебниках пиитики XVII — начала XVIII в. давались точные указания, каким требованиям должен отвечать жанр «похвалы». Со времен эллинских и римских поэтов известны самые разнообразные «похвалы» — богам, людям, странам, городам, рекам и т. д. Поэты изощрялись в выборе необычных адресатов «похвалы»: Анакреон посвятил «похвалу» кузнечику, Фронтон — дыму, известный французский поэт XIX в. Беранже — своему старому фраку. Но, кажется, один только А. А. Сидоров избрал объектом своей «похвалы» экслибрис. Однако поэт, хотя и назвал свое произведение одой, но не следовал правилам жанра.

Похвала Экслибрису
Ода

Нет, не больной мечтою маниака,
Прорезывая строчек полумрак,
— Тринадцатым созвездьем зодиака
Над нами ты воздвигнут, Книжный Знак!

Всегда единый, неустанно новый,
Не ты ли воскрешать всегда готов
Геральдики забытые основы
Для новых мыслей и нежданных слов?

Гравюры черно-белою чертою,
Дитя библиофила и мечты,
Забавою изысканно простою
На разноцветный форзац ляжешь ты.

Но только — если человеку книга
Любовница, подруга иль жена
И если нет блистательнее мига,
Когда она ему обречена,

Волнуется невнятной благодатью
Библиофила трепетная кровь,
Тогда экслибрис высшею печатью
Запечатлеет книжную любовь.

«Лирический фельетон к 8-й годовщине РОДК», напечатанный в «Нашей пятнице», был последним документом печатной поэзии РОДК, — и, может быть, самым удачным:

Пускай проходят восемь лет,
Мечта судьбу остановила!
На свете преданнее нет
Влюбленности библиофила.

В жар лета, и в мороз зимы,
В осеннюю любую слякоть
Над книгой не устанем мы
Смеяться, радоваться, плакать.

Нет неизведанней тоски
Для сателлитов книжной касты:
Мы по призванью чудаки,
По назначению — фантасты!

О, шелест ласковых страниц!
Читай, задумывайся, числи!
Любви ко книге нет границ
В прямом и переносном смысле!..

В «Лирическом фельетоне» упомянуты два имени, ранее в нашем повествовании о деятельности РОДК не встречавшихся. Это — И. Н. Жучков («жужжит жучок») и И. В. Калашников. О первом из них, недавно скончавшемся, С. Г. Кара-Мурза писал: «Изучающий историю московских художественных кружков, пытливый и дотошный москвовед И. Н. Жучков, принимавший самое горячее участие в жизни Общества, сделал интересный доклад о кружке Саввы Ивановича Мамонтова и сообщение об экслибрисах художника Фалилеева».

Об И. В. Калашникове Кара-Мурза писал: «Из лиц, не читавших докладов, но горячо интересовавшихся делами Общества и принадлежавших к его активу, вспоминаю Илью Васильевича Калашникова, страстного, неисправимого библиофила». «Не знаю, — продолжает Кара-Мурза, — когда и при каких обстоятельствах он пристрастился к книге. Родом и происхождением из среды кимрских сапожников, Илья Васильевич всю революцию прослужил кассиром в разных учреждениях Москвы и все свои заработки и сбережения фактически тратил на книги, в результате чего у него образовалась прекрасная библиотека. К чести Калашникова нужно сказать, что он не только покупает и собирает книги, но и читает книги, вследствие чего из него выработался очень неплохой знаток библиографии».

Мы ограничимся этими примечаниями к «Лирическому фельетону» А. А. Сидорова и тем самым закончим изложение сведений о нем как библиофиле, члене РОДК и поэтическом летописце Общества.

Кроме перечисленных виднейших членов РОДК интерес представляют и многие другие его участники, но за недостатком места мы остановимся только на двух — на самом С. Г. Кара-Мурзе, воспоминания которого в такой яркой, живописно-портретной форме представили нам Русское общество друзей книги, и Н. Н. Орлове.

Сергей Георгиевич Кара-Мурза (1878–1956) родился в Симферополе, в семье купца, окончил юридический факультет Московского университета и, будучи присяжным поверенным, много работал в периодической печати, так что по праву писал С. А. Венгерову, что является журналистом. Случайно попавший на заседание РОДК 23 сентября 1921 г., на котором его товарищ по университетской скамье Г. И. Чулков делал доклад, Кара-Мурза с первого же посещения стал ревностным членом Общества. «За восемь лет пребывания в Обществе, — писал он, — прочел одиннадцать докладов на разные темы, в течение пяти лет был избираем в члены правления, а в последние два-три года избирался в председатели собраний». В апреле 1962 г. в Клубе любителей книги при Центральном Доме работников искусств под председательством одного из старейших московских библиофилов В. М. Лобанова состоялось заседание на тему «Друг книги — С. Г. Кара-Мурза». В повестке заседания было указано, что выступают А. Д. Гончаров, В. М. Инбер, В. Г. Лидин, А. А. Сидоров и И. Г. Эренбург. Уже один этот перечень имен свидетельствует о том, как популярен был С. Г. Кара-Мурза в художественных и литературных кругах Москвы. К сожалению, в периодической печати сведений об этом заседании нам найти не удалось. Тем с бóльшим вниманием мы отнеслись к коротенькой «книжной новелле» В. Г. Лидина в его сборнике «Друзья мои — книги», озаглавленной «Сапоги Карла Маркса» и неожиданно содержащей любопытные сведения о С. Г. Кара-Мурзе.

По словам В. Г. Лидина, Кара-Мурза «был историком театра и историком литературной Москвы, написал множество статей об актерах и театральных постановках и издал в 1924 году книгу „Малый театр“ с подзаголовком „Очерки и впечатления“…» Это был «невысокий, милейший по своим душевным качествам» человек, «с мальчишески-румяными блестящими щеками, с живыми умными глазами на круглом лице, весь как-то уютно сбитый…» (83, с. 147).

И из рассказа В. Г. Лидина, и из «Воспоминаний» самого С. Г. Кара-Мурзы видно, что он был увлекающейся, талантливой личностью, и поэтому для историка русского библиофильства особенно интересно, что собирал этот юрист — ревностный любитель литературы, театра и книг (В. Г. Лидин сообщает о литературных «вторниках», происходивших у Кара-Мурзы до 1917 г.).

Ответ, хотя и краткий, но очень выразительный, мы находим в той же новелле В. Г. Лидина:

«Сергей Григорьевич был еще и собирателем, при этом собирателем неутомимым и влюбленным в предмет своего коллекционерства: он собирал афиши и программы литературных вечеров, вырезки о писателях и чем-либо необычные по своему содержанию книги, связанные с тем или другим литературным или общественным событием».

О двух таких раритетах из библиотеки С. Г. Кара-Мурзы, которые теоретики библиофильства отнесли бы к разделу «curiosa» («любопытные книги»), сообщает В. Г. Лидин. Это — памфлет раннего социал-демократа А. О. Трнки, студента Горного института, чеха по национальности (ум. в 1901 г.), направленный против лжемарксистов, «марксистов из моды» и озаглавленный «Сапоги Карла Маркса» (СПб., 1899) и книжка журналиста С. Васюкова «Скорпионы» (СПб., 1901), разоблачавшего нравы русской буржуазной «желтой печати».

В № 5–6 журнала «Среди коллекционеров» за 1922 г. был напечатан отчет о деятельности РОДК в течение февраля — мая того же года, подписанный «Ник. О.». Этот криптоним легко расшифровывается из текста отчета; здесь сообщается о том, что новый состав правления постановил «просить Н. Н. Орлова взять на заведование библиотекой Общества».

В РОДК Н Н. Орлов не принадлежал к числу основных деятелей, однако как один из московских библиофилов 20-х годов, как владелец одной из замечательных русских библиотек этого десятилетия он безусловно заслуживает сохранения его памяти в истории советского библиофильства.

Николай Николаевич Орлов (1898–1965) родился в Орле в семье служащего. Образование он получил в Московском 1-м реальном училище, которое окончил в 1918 г. После двухлетнего обучения в университете Н. Н. Орлов по материальным обстоятельствам прервал образование; еще с 1918 г. он стал работать в московских библиотеках и книжных учреждениях и организациях. Несколько лет он был директором научно-технической библиотеки Московского высшего технического училища им. Н. Э. Баумана. Свою библиотечную работу он продолжал до конца 1933 г. С 1937 по 1953 г. он работал ученым секретарем сельскохозяйственной опытной станции в Караганде, а с 1953 по 1963 г. — старшим библиографом Карагандинской научно-технической библиотеки.

С раннего возраста у Н. Н. Орлова проявился интерес к книге и библиографии, и вскоре же после начала своей библиотечной деятельности он был принят в число членов Русского библиографического общества. С 1922 г. по 1932, т. е. до закрытия этого общества, Н. Н. Орлов бессменно состоял его секретарем и был одним из его активнейших членов. В письме от 3 августа 1965 г. профессор Б. С. Боднарский, последний председатель Русского библиографического общества, называет Н. Н. Орлова своим другом и любимым соратником по обществу.

Н. Н. Орлову принадлежит свыше 170 трудов по библиографии, книговедению и экслибрисоведению. Среди них: «Список библиографических работ У. Г. Иваска» (1919), «Литература о книжных знаках (ex-libris) за 1918–1922 гг.» (1923), «Указатель литературы по книжному делу за 1917–1923 гг.» (1924), «Тридцать пять лет деятельности Русского библиографического общества при Московском университете. 1889–1924» (1925), «Указатель русской литературы о книжной торговле» (1925), «Удо Георгиевич Иваск как исследователь русского книжного рынка» (1927), «Библиография библиотековедения (1917–1927)» (1928), «Список печатных трудов В. Я. Адарюкова» (1929), «Указатель литературы по книжному делу за 1924–1928 гг.» (1929), «Дополнения к списку печатных трудов В. Я. Адарюкова» (1932).

Библиографическая точность Н. Н. Орлова была образцовой: во всех его работах сразу узнавался ученик и последователь Б. С. Боднарского. Однако как библиофил Н. Н. Орлов был самым ревностным сторонником и продолжателем традиций Д. В. Ульянинского: и по кругу собирательских интересов, и по тщательности выбора приобретавшихся экземпляров книг, и, наконец, по страстному увлечению коллекционированием книг и экслибрисов. Эта приверженность Н. Н. Орлова к библиофильским принципам Д. В. Ульянинского проявилась в одной из первых его печатных работ — в статье «Д. В. Ульянинский» в журнале «Среди коллекционеров» за 1922 г., а также в других его статьях об этом выдающемся русском библиофиле.

Но еще в большей мере обнаружилось преклонение Н. Н. Орлова перед памятью Д. В. Ульянинского в его замечательной библиотеке. Об этой библиотеке, специально посвященной проблемам книговедения, в конце 20-х годов в Москве и Ленинграде ходили самые легендарные слухи. На заседаниях Ленинградского общества библиофилов и ленинградского Русского библиологического общества нам часто приходилось слышать: «Такая-то книга имеется только в библиотеке Н. Н. Орлова» или: «Если такой-то книги нет у Н. Н. Орлова, значит, ее нет нигде». После того как он вынужден был оставить Москву, никто не мог сказать ничего о судьбе этого выдающегося собрания. В апреле 1962 г. Н. Н. Орлов в ответ на просьбу сообщить сведения о своей библиотеке и ее судьбе прислал нам подробное письмо, из которого мы приводим с необходимыми сокращениями важнейшие данные.

«До 1934 года, когда я покинул Москву, — писал Н. Н. Орлов, — мне были хорошо знакомы состав и состояние всех московских, ленинградских, киевских частных собраний книговедческого характера и, конечно, наиболее значительных и крупнейших из числа их: Б. С. Боднарского, Н. Ю. Ульянинского, Н. В. Здобнова, А. Г. Фомина, М. Н. Куфаева и др. Положа руку на сердце, должен сказать не хвалясь, — дело ведь прошлое, — моя библиотека не могла идти ни в какое сравнение с названными».

Это неожиданное «уничижение» собственной библиотеки было либо неудачным изложением прямо противоположной мысли, либо — литературным приемом, имеющим целью вызвать бóльший эффект дальнейшим рассказом.

«Это была, — продолжал Н. Н. Орлов, — совершенно исключительная, „уникальная“ (есть такой современный безграмотный термин) библиотека, содержавшая более 8 тысяч книг и брошюр по книговедческим дисциплинам изумительной сохранности… Я часто сам поражался, каким образом удалось мне собрать такое бесценное сокровище».

Переходя к непосредственной характеристике своего собрания Н. Н. Орлов писал: «Описывать библиотеку, конечно, невозможно, но чтобы Вы получили о ней кое-какое представление, ограничусь несколькими примерами. В ней была собрана вся официальная регистрация произведений печати в России почти за сто лет (за ничтожными исключениями), начиная с публикаций министерства просвещения 1837–1855 гг. и кончая Книжной летописью 1933 г. Библиотека включала в себя почти исчерпывающее собрание русской книговедческой периодики. Достаточно сказать, что это собрание возглавлялось такими первоклассными библиографическими редкостями, как полные комплекты „Санкт-петербургских ученых ведомостей“ 1777 г. и „Московских ученых ведомостей“ 1805–1807 гг.».

Дальше Н. Н. Орлов сообщал: «Блестяще был представлен отдел таких труднонаходимых книг, как каталоги и описи русских частных библиотек, которые издавались обычно в самом незначительном числе экземпляров. Мне удалось приобрести полностью такую коллекцию, собранную У. Г. Иваском и уступленную им московскому библиофилу И. Г. Сотникову (издателю вып. III „Описания русских книжных знаков“ Иваска) при отъезде из Москвы в Эстонию в начале 20-х годов. Насколько этот отдел был у меня полон (около 400 №№), Вы можете судить уже по тому, что в нем имелись все те дезидераты, каких не мог достать Д. В. Ульянинский в течение всего времени своего собирательства и которые перечислены на стр. 1124 2-го тома описания его библиотеки (за исключением каталогов XVIII века)».

Обращаясь к характеристике других отделов своей библиотеки, Н. Н. Орлов писал: «Какой превосходный подбор редкостных ныне брошюр эпохи военного коммунизма (конечно, по вопросам книжного дела), изданных в провинциальных городах политотделами армий и др. организациями, сохранялся в библиотеке! Даже по такому „узкому“ вопросу, как децимальная классификация, мое собрание ничуть не уступало собранию апостола этой классификации, нашего общего друга и учителя Б. С. Боднарского».

Переходя к больному месту каждого библиофила, к лакунам своего собрания и в то же время своим дезидератам, Н. Н. Орлов писал: «Не было у меня Камерного каталога и Плетневского списка…» Но Камерный каталог, т. е. «Каталог книг», находившихся в «камерах» Академии наук, и «Хронологический список русских писателей» — редкости исключительные.

Кроме превосходной библиотеки Н. Н. Орлов владел ценной коллекцией русских экслибрисов, содержавшей около 6000 экземпляров. В 20-х — начале 30-х годов это было одно из крупнейших советских частных собраний экслибрисов.

В 1947 г., приехав в Москву, Н. Н. Орлов убедился, что в его отсутствие библиотека сильно пострадала, исчезли ценнейшие книги и собрание экслибрисов со всем библиографическим к нему аппаратом. «Поэтому, — писал Н. Н. Орлов, — в следующем 1948 году, когда я имел более продолжительный срок пребывания в Москве, чтобы не дать распылиться библиотеке (к тому дело шло), договорился с Фундаментальной библиотекой общественных наук о ее передаче…» Библиотека была оценена в 110 тысяч рублей, но, по словам Н. Н. Орлова, и эта сумма была преуменьшена, и реально полученные им деньги не соответствовали ей. Приведя цитату из «Воспоминаний» В. Я. Адарюкова о том, как он расставался со своей библиотекой перед переездом в Москву (см. выше стр. 55), Н. Н. Орлов продолжал: «Все это пришлось пережить и мне за три недели, когда оценивали мою библиотеку. Вместе с каждой книгой, передаваемой оценщику, я отдавал и каплю своей крови…»

«Чтобы закончить о своей библиотеке, — писал Н. Н. Орлов, — прошу Вас обратиться к сборнику статей „Фундаментальная библиотека общественных наук (Из опыта работы за 40 лет)“ (М., 1960). В этой книге на стр. 168 Г. Г. Кричевский пишет: „Приобретение в 1948 г. большой библиотеки известного библиографа Н. Н. Орлова восполнило многие пробелы в отечественной библиографической литературе“. Помещенное же на двух предшествующих страницах 166 и 167 описание фонда библиографических изданий и является описанием, главным образом, части моей библиотеки».

При просмотре указанных страниц легко убедиться, что речь идет о действительно больших научных ценностях.

«Но, — как писал далее Н. Н. Орлов в том же большом письме, — библиофилия (я имею в виду подлинную, а не „подписную“), по всей видимости, столь же неизлечимая болезнь, как и рак. Сколько я не принимал превентивных мер, а собрание книг все растет».

Дело в том, что, продавая часть своей коллекции Фундаментальной библиотеке общественных наук, Н. Н. Орлов «все же кое-что оставил себе». Часть оставленного он увез тогда же с собой в Караганду, а прочее, которое он надеялся вывезти в следующий приезд в Москву, постигла печальная участь: оно было распродано за бесценок лицами, похитившими книги Н. Н. Орлова.

К 1962 г. карагандинское собрание Н. Н. Орлова достигло значительных размеров. «Сейчас уже опять, — писал он, — собралось у меня до 1000 книг и брошюр книговедческого содержания. Особенно меня ныне интересует библиография библиографий (этот раздел и раньше был мне очень близок)».

Среди ценных книг второй библиотеки Орлова отметим, во-первых, «Воспоминания» В. Я. Адарюкова (М., 1926), книгу, известную в количестве менее десяти экземпляров. Причины ее редкости таковы: хотя на титульном листе этой книги указано, что она издание Государственной Академии художественных наук, на самом деле, она печаталась по заказу какого-то случайного предприимчивого дельца, прельщенного перспективой «заработать» на выпуске малотиражной библиофильской редкости; при этом новоявленный издатель не счел даже нужным сообщить лицам, предложившим ему опубликовать «Воспоминания» Адарюкова, что у него нет денег на выкуп тиража из типографии; в итоге — кроме нескольких, чудом уцелевших экземпляров этой книги, все остальные были проданы на бумагу.

Вторая достопримечательность карагандинской библиотеки Орлова — «Заметки библиофила» Ю. Г., изданные в Тарту в 1931 г. Инициалы Ю. Г. расшифровываются так: Юлий Борисович Генс. Конечно, тираж «Заметок» Генса (200 экземпляров) не может в отношении редкости идти в сравнение с количеством сохранившихся экземпляров «Воспоминаний» Адарюкова, однако в СССР попали считанные единицы этой книги, изданной в буржуазной Эстонии. Кроме того, часть тиража «Заметок» Генса (десять нумерованных экземпляров, I–X) отпечатана на лучшей бумаге и имеет шестнадцать дополнительных таблиц. Экземпляр Н. Н. Орлова, однако, не принадлежит к числу последних: он имеет № 102 — «обычного» издания, — как, к сожалению, и мой.

Из других редкостей последней библиотеки Орлова укажем именной экземпляр «Альманаха библиофила», изданного в 1929 г. Ленинградским обществом библиофилов. В советской библиофильской литературе не отмечено, что в именных экземплярах «Альманаха», в отличие от обычных, находится перевод, — следует откровенно признать, — пустенькой статьи французского книголюба А. Кайюэ «Является ли женщина библиофилом?» Автор глубокомысленно доказывает необходимость дать положительный ответ и попутно сообщает, что «покровительницами» женщин-библиофилов следует считать двух средневековых французских монахинь, собиравших и переписывавших книги; при этом одна из этих монахинь — Виборада — была даже причислена к лику святых. В «обычных» экземплярах «Альманаха библиофила», взамен статьи о женщинах-книголюбах напечатан отчет М. Н. Куфаева «Библиофилия на Международной выставке печати в 1928 г. в гор. Кельне».

После смерти Н. Н. Орлова библиотека его перешла во владение его вдовы Э. М. Орловой и, насколько нам известно, сохраняется в неприкосновенном виде.

Несколько слов о Н. Н. Орлове как о человеке. Мне пришлось познакомиться с ним в конце 20-х годов в Ленинграде на юбилее одного из крупнейших советских библиографов А. Г. Фомина, последнего председателя Русского библиологического общества. Н.Н. приехал с адресом московского Русского библиографического общества, секретарем которого, как указывалось выше, он был в это время.

Это был жизнерадостный, веселый, красивый молодой человек, — ему только незадолго до того исполнилось 30 лет, — элегантно, со вкусом одетый. Он оказался прекрасным оратором и вообще обаятельной личностью. Дальнейшие наши встречи, — в начале 30-х годов в Москве, когда Н. Н. показывал мне свою библиотеку, и осенью 1933 г. в Ленинграде, куда он приезжал по делам, — подтвердили мое первое впечатление. Орлов был интересный собеседник, живой, остроумный человек, далеко выходивший в своих беседах за пределы чисто книговедческих и библиофильских тем. Следующая наша встреча произошла более чем через 25 лет, в Москве у Б. С. Боднарского. В нем, — и по внешнему, и по внутреннему облику, — трудно было узнать прежнего Н. Н. Орлова. Но встреча была сердечной, она была подготовлена дружеской перепиской, установившейся между нами еще до этой встречи и продолжавшейся после нее.

Свое последнее письмо, написанное 27 февраля 1965 г., Н. Н. Орлов завершил следующими словами: «Заканчиваю письмо хорошим четверостишием А. А. Ахматовой: „А вы, друзья! Осталось вас немного, — мне оттого вы с каждым днем милей… Какой короткой сделалась дорога, которая казалась всех длинней“ (1964)».

Н. Н. не знал, как коротка его дорога. На следующий день он был отправлен в больницу на операцию. Операция состоялась 6 марта, а 8 он скончался (у него был обнаружен рак кишечника). Его слова о неизлечимости библиофильства и рака оказались пророческими.

Удивительную силу приобретают иногда голоса ушедших от нас друзей, звучащие в их письмах, произведениях, в нашей памяти!..

На библиофильской биографии Н. Н. Орлова мы закончим рассмотрение «портретной галереи» РОДК.

Нам приходилось уже говорить, что одни печатные источники по истории библиофильских организаций дают слишком бледное, «протокольное» представление о их деятельности. Поэтому нам, как и всякому историку, особенно ценны сведения мемуарного характера, дополняющие сухую материю печатных документов. Этим, главным образом, объясняются наши частые обращения к «поэзии РОДК» и «Воспоминаниям» С. Г. Кара-Мурзы. Правда, мы отдавали себе отчет в неровности поэтической продукции членов РОДК, среди которых, кроме А. А. Сидорова, настоящих поэтов не было, — все это были «домашние» стихи «доморощенных» Гомеров и Пиндаров. Нам была также ясна несомненная «фельетонность» отдельных характеристик в «Воспоминаниях» С. Г. Кара-Мурзы. Наша настороженность по отношению к этим группам материалов получила подтверждение в письме А. А. Сидорова от 12 сентября 1965 г.: «…„Родковская поэзия“, которой последний плод — стихотворный перечень московских библиофилов, составленный также уже покойным И. Н. Жучковым, право, Вашего особого внимания не заслуживает. РОДК был более серьезным научным и историко-литературным обществом. Воспоминания весьма милого человека С. Г. Кара-Мурзы в этом отношении также не вполне характеризуют Русское общество друзей книги…»

Замечания А. А. Сидорова вполне достойны того, чтобы историк русского библиофильства не прошел мимо них. Но, отлично сознавая, что история РОДК, вклад его в советскую культуру, неизгладимый след в истории русского библиофильства не исчерпываются только тем, что отразилось в «Воспоминаниях» С. Г. Кара-Мурзы, мы в то же время с удовольствием и благодарностью черпали из его рукописи яркие бытовые подробности и интересные характеристики отдельных членов РОДК, подтверждавшиеся другими печатными, письменными и устными источниками или даже не подтверждавшиеся — за отсутствием этих подтверждений. Мы обращались к этим мемуарам потому, что в них чувствуется дыхание эпохи — и той, которая описывается, и той, когда, — конец 1944 — начало 1945 г., — они писались и с дополнениями читались. Поздний греческий филолог говорил: «Старец и юноша разное берут у Гомера». «Воспоминания» С. Г. Кара-Мурзы и сведения, почерпнутые нами из писем и устных сообщений А. А. Сидорова, Б. С. Боднарского, А. М. Макарова, Н. Н. Орлова и других лиц, позволяют создать картину деятельности РОДК, более или менее точную, приближающуюся к действительности.

РОДК внес большой и ценный вклад в изучение истории русского и западного искусства книги и в исследование современной графики; его авторитет поддержал молодых художников-графиков и способствовал развитию советской художественной книжной культуры. Немалые заслуги имеет РОДК и перед советской литературной наукой. Отсутствие в Москве в 20-е годы серьезных и прочных литературоведческих объединений имело следствием то, что в РОДК был сделан ряд ценных докладов и сообщений по истории русской и западной литературы.

Естественно возникает вопрос, был ли РОДК действительно «продолжателем славных традиций Кружка любителей русских изящных изданий», каким хотел его видеть В. Я. Адарюков? На этот вопрос дал отрицательный ответ один из активных членов М. С. Базыкин, в ненапечатанном докладе «Издания русских библиофильских обществ за революционное десятилетие», сделанном на заседании Библиотечного отдела Государственной Академии художественных наук 16 февраля 1928 г. Докладчик изложил историю петербургского Кружка любителей русских изящных изданий, отдал должное техническому совершенству его изданий, но отказал ему в наличии творческого замысла, новаторства, даже каких-либо элементов новизны. Переходя к рассмотрению деятельности Русского общества друзей книги, М. С. Базыкин признал, что «младенческий период жизни Общества, конечно, крепчайшими нитями связан с традициями старого дореволюционного библиофильского мира», что «первые издания общества (их было очень и очень немного) по своему эстетическому уклону в значительной мере напоминают издания эпохи, предшествовавшей революции», но в то же время подчеркнул, что даже в скромных повестках, программах и брошюрах РОДК есть «конечно, известная новизна». Сопоставляя деятельность обеих библиофильских организаций, докладчик усмотрел главное различие в их направлении, ретроспективистском в Кружке любителей русских изящных изданий и в новаторском Русском обществе друзей книги.

Наблюдения М. С. Базыкина справедливы, но их можно с полным правом отнести только к объекту его доклада — изданиям РОДК. В научно-исследовательской же деятельности Общества никакого уклона в какую-либо одну область, — старой книги, современной, искусства книги, истории литературы, — как уже отмечалось выше, мы не могли обнаружить, и в этом была его сила и его культурное значение.

Что же было причиной такого разумного, гармоничного пути развития РОДК? По нашему мнению, атмосфера дружелюбия и уважения к библиофильским интересам и личности каждого члена Общества, будь это почетный член акад. Н. П. Лихачев, действительный член И. В. Калашников, член-сотрудник В. И. Вольпин или даже какой-нибудь гость; эта атмосфера как-то сама собой установилась в Обществе с самого его возникновения. М. С. Базыкин писал о составе РОДК: «Люди самых различных профессий, люди различного имущественного и общественного положения объединились в дружную, идейно спаянную семью на основе беспримерной, подлинно глубокой любви к книге и всему, с книгой связанному. К тому же революция, порвавшая экономические и социальные преграды, немало помогла объединению лиц, которые в дореволюционное время едва ли находились бы между собой в близком общении» (11).

Изучение материалов убеждает нас, что в словах М. С. Базыкина нет преувеличений. Но, излагая и характеризуя факты, он, как нам кажется, не сумел сформулировать главного вывода: РОДК помог выработке нового типа книголюба, непохожего на членов замкнутого Кружка любителей русских изящных изданий и на галерею буржуазных коллекционеров, так чудесно изображенных А. П. Бахрушиным в книге «Кто что собирает» (М., 1916).

Как уже указывалось, деятельность РОДК была прекращена в начале января 1930 г. Несомненно, он мог бы сделать еще много полезного для советской культуры вообще и для советской книги в частности. Но и то, что было выполнено Русским обществом друзей книги, обеспечивает ему самое почетное место в истории русского библиофильства.