ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ

Канаде интеллигентные люди не любят j хоккей, в Англии - футбол, в Японии -* сумо, в Италии - мафию, в Испании - корриду.; Это и понятно. Мы тоже не желаем, чтобы ино- •

странцы видели в нас медведей или космонав- I тов. Никому не хочется соответствовать национальному стереотипу. Гордые выделяются из толпы, остальные ценят то, что делает уникальным их культуру. Например - корриду.

Встав с Европой вровень, Испания еще не изжила провинциальных комплексов. Поэтому она прячет от иностранцев все, что отличает ее от них. В том числе - бой быков.

Коррида не подходит к круассанам. Она слишком вульгарна и простонародна. Ее слегка стесняются.

Коррида - это атавизм, вроде хвоста, киот-ских гейш, костоломного бангкокского бокса или карибских петушиных боев. Не то чтобы вас не пускали на корриду. Конечно, нет, тем более, что ее не скроешь - о ней напоминает афиша на каждом столбе. Другое дело, что мадридские гиды предпочтут повести вас в оперу, барселонские - в собор, остальные - отправить на пляж.

Но вы не даете себя провести. Вы знаете, что такое коррида, отличаете пикадоров от матадоров и даже немного говорите по-испански: муле-та, колета, карамба. Вы держите в голове все ритуалы тавромахии, ибо выросли на Хемингуэе, смотрели Гойю, слушали «Кармен» и читали в отечественной прессе репортажи, начинающиеся словами, которыми св. Августин описывал гладиаторское сражение:

«Сперва это жестокое зрелище оставляло меня равнодушным».

Короче, вы знаете все - но не себя. Вы не знаете, как отнесетесь к тому, что через полчаса на нарядной арене совершится зверское убийство, оплаченное, кстати сказать, и вашим билетом. Честно говоря, вы и пришли-то сюда только затем, чтобы это выяснить.

Дилетанту понять корриду проще, чем знатоку. Мы смотрим в корень, потому что видим происходящее незащищенными привычкой глазами. Новизна восприятия компенсирует невежество. Пусть мы неспособны оценить мужественАлександр ГЕНИС щх ную неторопливость вероники, пусть нас не трогает отточенность матадорских пируэтов, пусть мы только по замершему дыханию толпы судим о дистанции, разделяющей соперников.

Мы видим лишь то, чего нельзя не заметить - всадников на лошадях, милосердно одетых в ватные латы, и потешно наряженных пеших. Сверху они напоминают оживший набор оловянных солдатиков. Тем более что их оружие - крылатые бандерильи и пики с бантами - выглядит игрушечным.

Самый невзрачный в этой компании - виновник происходящего. Не больше коровы, он выглядит не умнее ее. Лишь вдоволь упившись пестрой параферналией корриды, вы начинаете уважать компактную, как в 16-циллиндровом «Ягуаре», мощь быка. Равно далекий хищникам и травоядным, он передвигается неумолимо, как грозовая туча, видом напоминая стихию, духом - самурая. Чтобы он ни делал - невозмутимо пережидал атаку или безоглядно бросался на врага, ярость в нем кипит, как свинец на горелке. Собаки нападают стаей, кошки - из-за угла, но бык - всегда в центре событий. Завоевав наше внимание, он постепенно подчиняет себе всех, превращая мучителей в свиту.

Только тот бык, который утвердился в царст венном статусе, заслуживает право на поединок. I Прежде чем сразиться с быком, человек должен { признать в нем равную себе личность. Как и мы,* бык не может избежать смерти, но, как и мы, он [ волен выбрать виражи, ведущие к ней. Коррида - та же дуэль, где джентльмен не* скрестит шпаги со слугой, ибо подневольный че-I ловек лишен достоинств свободного. Равноправ* ным соперником быка делает свобода воли, а не Е тупая сила - никому ведь не придет в голову I драться с трактором.

Животными, впрочем, тоже можно управ-| лять - как лошадью. Их можно стричь, как '• овец, доить, как корову, есть, как свиней, и раз-J водить, как кроликов. Однако высшее предназ-I начение зверя состоит в том, чтобы с ним сра-I жаться. Все наши битвы - междоусобицы, кор-[ рида - война миров.

Бык таинственен и непредсказуем, как при-: рода, которую он воплощает. Это - та же при-| рода, что заключена в нас. Чтобы верно понять! смысл поединка, представим себе, что бык -; это рак, с которым надо бороться не в больнич• ной койке, а на безжалостно залитой солнцем '. арене. Сражаясь с быком, мы сводим счеты со своим • прошлым. Бык - это зверь, которым был чело-: чек. Чтобы мы об этом не забывали, на арену вы• ходит тореро. •

Если угодно, матадор - это антибык: предел рафинированной цивилизации. С трибуны он выглядит аккуратной шахматной фигуркой. Сложный и дорогой наряд, доносящий до нас моду прекрасного просветительского века, символизирует красоту и порядок. Узорчатый жилет, белые чулки, тугие панталоны - от золотого шитья на матадоре нет живого места. Так выглядел Грибоедов в парадном мундире посланника. По песку, конечно, лучше бы бегать в трусах и кроссовках, но именно неуместность костюма оправдывает его старомодную роскошь. Мы не требуем фрака от футболиста, однако ждем его от гробовщика. Мистерия убийства достойна торжественных одежд. К тому же матадору должно быть не удобно, а страшно.

На арену матадор выходит не спеша, давая себя разглядеть и собою насладиться. Все мужчины ему завидуют, все женщины его любят. Он - избранник человеческого рода, честь которого ему предстоит защищать. Матадор должен показать, чего стоит невооруженный наганом разум, когда он остается наедине с природой.

В такой перспективе коррида не имеет ничего общего со спортом - она глубже его. Говоря проще, коррида нас пугает. Как романы Достоевского, она не может обойтись без убийства. 1авромахия - это искусство парадной смер-j ти. Без нее матадорские фуэте теряют смысл,* как ласки без оргазма. Только смерть, наделяя! инфернальной глубиной карнавальные шалос-j ти, придает корриде вес и значение. Но неуклю-I жее убийство - позорная казнь. Нет ничего; страшнее неумелого палача. Мучая зрителей I больше быка, он тычет врага, пока тот не исте-I чет кровью, освободив нас от зрелища своих ' страданий. Бедная коррида, которой часто до* вольствуются в Латинской Америке, не имеет [ право на существование. Как всякая нищета, она* унижает не только тех, кто от нее страдает. Удав-I шуюся корриду должен завершать удар, оправ-I дывающий смерть.

Вы догадываетесь о том, что дело подходит | к концу по аскетической серьезности происхо-[ дящего. На арене прекращается многолюдная ', суета. Кончилось время опасных игр. Сорвав j овации, матадор уже показал себя, но лишь по-1 следнее испытание делает его достойным сво-; ей профессии. До сих пор он пленял выучкой, I мастерством и смелостью, теперь он должен | проявить характер. Отбросив эффектные по-; зы, забыв о себе и зрителях, он стоит, как вко-I /юченный, вызывая быка на атаку.

Бык не выдерживает первым. Нагнув рога, он бросается в бой со стремительностью ядра и********* ©» а»** 0 ф # ж* е в»* «в 9 ж «в» # в* # amp;» %* ж %» ® ®*** А «инерцией поезда. Сдержать этот приступ может лишь то, что сделало нас царем природы: воля и интуиция. Первая нужна, чтобы не дрогнуть, дожидаясь нужного момента, вторая - чтобы выбрать его. В это единственное мгновение матадор должен нанести удар в уязвимое место, размером не больше яблока.

В момент высшей сосредоточенности все движения приобретают обманчивую замедленность. Кажется, что матадор остановил время. Вошедшая до рукояти шпага убивает быка раньше, чем он об этом узнает. Продолжая порыв, туша еще несется вперед, но это уже не крылатый порыв, а судорога трупа. Бой завершился смертью одного и победой обоих.

Трудно спорить с теми, кто считает корриду варварским зрелищем. Живая окаменелость, коррида - машина времени, переносящая к заре мира, когда люди боролись за существование не с собой, а с другими. Возвращаясь в эту героическую эпоху, коррида обнажает корни жизни и оголяет провода страсти. Поэтому я всем советую побывать на корриде, хотя далеко не каждому стоит на нее возвращаться.

Я, например, не собираюсь. Дело не в том, что мне больно смотреть на быка. Я даже не против поменяться с ним местами, чтобы умереть легко и разом, как перегоревшая лампоч• ка. Мне не жалко рожденного для этого часа быка. Он уходит в разгаре сил, красоты и ярости, сполна прожив свою жизнь. У быка не осталось дел и долгов, и шпага принесет ему меньше мучений, чем старость.

Мне, повторяю, не жалко быка. И на корриду я не пойду, сочувствуя не ему, а матадору.

Каждый убийца наследует карму своей жертвы, и я слишком давно живу, чтобы выяснять отношения с природой. Ее голос звучит во мне все слабее. Мне б его не глушить, а расслышать. •