ПОЛИТИКО-ЛЮБОВНАЯ АВАНТЮРА ГЕРЦОГИНИ БЕРРИЙСКОЙ

Кондотьер в юбке, она обожала авантюру и приключения…

(Жан-Роже Благ.)

В конце августа 1830 года Тьер стал членом Государственного совета.

— А теперь, — сказала ему г-жа Дон, — надо, чтобы ты стал депутатом!

Как раз в октябре одно место от департамента Буш-дю-Рон оказалось вакантным по причине отставки занимавшего его г-на де Боссе. Адольф решил воспользоваться этим случаем. «Но, — пишет Морис Реклю, — тогда действовал в соответствии с законом о выборах от 1819 года избирательный ценз, и Тьер, которого ни журналистские заработки, ни жалованье государственного советника, ни большой успех изданной им „Истории Революции“ не обогатили, не был достаточно состоятельным налогоплательщиком, чтобы заплатить налоговую „квоту“, составляющую избирательный ценз. Что же делать? Как за один день превратиться в капиталиста или крупного собственника?

У Адольфа тут же появилась идея. Он прибежал к Софи и объяснил, какая у него проблема.

Уже на второй фразе она с нежностью оборвала его:

— Г-н Дон заплатит, — сказала она.

И верно, 18 октября «Гражданское товарищество землевладельцев Руджиери и Сен-Жорж», контроль которого осуществлял муж Софи, уступило Адольфу недавно построенный дом (№ 3 по улице Нев-Сен-Жорж). Стоимость дома составляла сто тысяч франков.

У г-на Тьера такой суммы не было. Он подписал переводной вексель, предъявление которого г-н Дон и друзья его жены, проявляя истинное рыцарство, постоянно откладывали.

Став собственником, молодой государственный советник отправился в Экс, где выставил свою кандидатуру на выборах и был избран 21 октября.

2 ноября он уже был товарищем министра…

Г-жа Дон, вне себя от радости, собственными руками любовно приготовила ему сочное телячье рагу…

23 ноября 1830 года Адольф Тьер, не устававший разглагольствовать в светских гостиных и перед зеркалом в спальне г-жи Дон, впервые поднялся на депутатскую трибуну.

Его тщеславное многословие неприятно поразило Национальное собрание.

Морис Реклю сообщает мнение трех участников того заседания.

— Он похож, — говорил один из них, — на тех провинциальных цирюльников, которые в наших южных провинциях ходят от дома к дому и предлагают всем свои услуги…

— А вы, собственно, видели его? — спрашивал другой. — Мрамор трибуны скрывает его фигуру до самых плеч, а огромные очки прячут все остальное. Бедняга Лаффит, желая казаться значительным человеком, для наглядности обзавелся заместителем, которого не увидишь невооруженным глазом…

— Это, конечно, верно, что его почти не видно, — с плохо скрываемым сарказмом говорил третий, — но зато его слышно. Что за акцент! Маленький Адольф говорит о финансах так, как какая-нибудь торговка рыбой о своем родном городе…

Эти критические высказывания возмутили г-жу Дон.

Она усадила маленького Адольфа к себе на колени и постаралась утешить его.

— С сегодняшнего дня, — сказала она ему, — при поддержке моего мужа я собираюсь создать у себя нечто вроде маленького двора. Я сделаю все, от меня зависящее, чтобы эти люди обожали меня, подчинялись мне и слепо следовали за мной. Чтобы доставить мне удовольствие, они помогут тебе. И когда я скажу: «Он прекрасно выступил», — все начнут аплодировать тебе. Когда скажу: «Он очень умен», — все станут кричать, что ты гений. Короче, из поклонения мне они станут угодничать перед тобой…

Приободрившись, маленький Тьер осушил слезы, и так как у него было доброе сердце, он увлек свою любовницу на диван и лучшим из способов выразил ей свою признательность…

В июле 1831 года Тьер вторично поднялся на трибуну. На этот раз друзья г-жи Дон успели подготовить Национальное собрание, и оратор имел большой успех. Софи, расточая то тут, то там двусмысленные улыбки, не скупясь на обещания одним и позволяя некоторые вольности другим, добилась того, что в конце концов, навязала всем своего маленького человечка.

Завоевав трибуну, Тьер практически никогда больше ее не покидал. На каждом заседании он карабкался, точно гномик, просил слова, цитировал Вергилия, Тацита, Руссо, Вольтера, упивался собственными фразами и, наконец, совершенно оглушил своим марсельским краснобайством самую недоброжелательную часть депутатов.

В конце июля 1832 года, стремясь вознаградить его за все огорчения, г-жа Дон решила повезти Тьера на месяц в Тун, где вместе с мужем и дочерьми собиралась провести курортный сезон.

Через несколько недель вся компания была уже в Венсене и играла перед соседями убедительный спектакль милого доброго семейства.

Тьер никогда не был так счастлив, как в дни своего волшебного отпуска. Каждый день они совершали долгую прогулку, и тогда все удовольствия сливались для Адольфа в одно целое. Одной рукой он ласкал Софи, а другой, если можно так сказать, говорил о политике с г-жой Дон.

Этому идиллическому существованию неожиданно наступил конец, после того как от короля однажды пришло послание. Луи-Филипп, срочно нуждавшийся в человеке, не обремененном чрезмерной щепетильностью, для эффективной борьбы с министром Дюпеном, чья значительность начинала мешать, призывал к себе Тьера. Последний, поняв, что ему улыбнулась удача, обнял г-жу Дон, вскочил в карету и, весь взмыленный, примчался в Тюильри.

— Только вы можете помочь мне сформировать правительство, — сказал ему Луи-Филипп. — Тьер пожалел, что рядом не было Софи: ей было бы приятно услышать это, и спросил, чем он может быть полезен монарху.

— Спасите меня от Дюпена, который мечтает о президентстве. Убедите Сульта, подберите подходящих людей, и вы получите портфель министра.

Ровно через неделю кабинет был составлен, и Тьер стал министром внутренних дел.

Как только он уселся в министерское кресло, любовнику г-жи Дон пришлось заняться крайне деликатным делом: речь шла о необходимости арестовать одну из самых известных женщин Франции. Осуществленный публично, на глазах у большого количества свидетелей, этот арест, без сомнения, обеспечил бы министру благорасположение короля и безграничные его милости. Женщиной, против которой ему предстояло бросить все полицейские силы королевства, была герцогиня Беррийская, мать герцога Бордосского, ставшего Генрихом V после отречения Карла X…

Надо признать, что обаятельнейшая герцогиня с некоторых пор вызывала массу беспокойства у Луи-Филиппа. После Июльской революции она последовала за королевской семьей в Англию и сразу установила прочные контакты с бесстрашными легитимистами, целью которых было свергнуть Июльскую монархию и возвести на престол ее сына.

21 января 1831 года, оповещенная об этих планах, она торжественно объявила о своем согласии принять титул регентши королевства «по прибытии во Францию».

Герцогиня покинула Англию 17 июня, высадилась в Роттердаме, пересекла Германию, Тироль, Ломбардию, Пьемонт и прибыла в Геную под именем графини де Сагана 8 июля.

По просьбе Луи-Филиппа король Сардинии Карл-Альберт отказал ей в пристанище, и

изящная заговорщица поселилась в провинциальной гостинице в Масса. Там она провела зиму, принимая у себя вандейцев, легитимистов, бывших офицеров Карла X, готовых принять участие в заговоре против узурпатора, а также сотни тайных агентов. Всем и каждому она обещала в будущем оказать доверие:

— Мы непременно добьемся успеха, потому что мы боремся за самую прекрасную и самую благородную цель нашей жизни! Кому во Франции хватит смелости встать на пути матери, требующей вернуть сыну наследство от имени шестидесяти королей и восьми веков славы?.. А между тем, чтобы вернуть престол Генриху V, достаточно, как уверяет господин Шатобриан, опрокинуть горшок с монархией домашнего приготовления…

Надо помнить, что в жилах этой тридцатичетырехлетней женщины бурлила неаполитанская кровь. В обстановке бесконечных разговоров о политике в кругу участников своего маленького двора в Масса она приметила одного молодого адвоката из Нанта по имени Гибург. Внешность его была так привлекательна, что вскоре она сделала молодого человека своим обычным любовником.

Это позволило ей немного успокоить свои нервы накануне затеянной ею грандиозной авантюры.

Наконец 24 апреля 1832 года она отплыла во Францию в сопровождении небольшой кучки своих приверженцев. 30 апреля в 3 часа утра корабль высадил ее на пустынный берег поблизости от Марселя. Несколько легитимистов уже ждали ее, спрятавшись в прибрежном сосняке. Увидя ее, они бросились ей навстречу.

— Мы опрокинем горшок! — сказала она спокойно, без пафоса.

Остаток ночи она провела она уединенном хуторе, оставив марсельцев, которые не читали Шатобриана, в явном замешательстве и слегка обеспокоенными…

На следующее утро герцог д'Эскар, уже получивший от нее титул верховного управителя южных провинций, принес герцогине довольно огорчительную новость: легитимисты Марселя в своей попытке поднять мятеж провалились.

— Полиция Луи-Филиппа теперь знает, что вы, Ваше Высочество, находитесь во Франции, — добавил он. — Это значит, что нас могут схватить раньше, чем мы начнем действовать.

Потом, не умея скрыть то, что таилось в глубине души, сказал со вздохом:

— К тому же корабль, который нас привез, уже ушел.

Мари-Каролин взглянула ему в глаза:

— Но, месье, о возвращении в Италию не может быть и речи. Вы говорите, что Юг не идет за нами? Очень хорошо. Мы отправляемся в Вандею…

И, надев широкополую соломенную шляпу, она пешком направилась по дороге в Нант.

Ее путешествие через весь Лангедок было невероятным. Проводя ночь то, завернувшись в одеяло, у подножия какого-нибудь дерева, то в замке друзей, она добралась из Марселя в Плассак, используя все возможные способы передвижения. Ее видели верхом, в коляске, на корабле, в карете и даже на осле. Конной жандармерии понадобилось продемонстрировать воистину всю свою редкостную глупость, чтобы не заметить ничего подозрительного в экипаже путешественницы, которая разъезжала с двумя пистолетами и кинжалом за поясом…

Кое-какие предосторожности все-таки были приняты. В Эксе маркиз де Вильнев выправил себе паспорт для поездки в Нормандию, мотивируя это тем, что вместе с женой должен явиться к изголовью тяжело больного родственника. Роль г-жи де Вильнев играла герцогиня. Играла настолько хорошо, что неосведомленные люди с легкостью дали себя провести. Ну и ничего удивительного, если учесть, что со времени отъезда из Экса она была любовницей маркиза.

Это, между прочим, очень помогало…

Мари-Каролин никогда не упускала возможности совместить полезное с приятным, политику с любовью, авантюру с приключениями… «Принадлежа к высшей знати, она считала, — пишет Артур Брюи, — что ее ранг дает ей право на такие вольности, которые были бы предосудительны у любой обыкновенной женщины, а у нее должны восприниматься лишь как свидетельство ее прекрасного здоровья и знатного происхождения…»

На протяжении всего путешествия герцогиня, таким образом, выступала в роли пылкой маркизы.

Наконец 7 мая, избежав множества опасностей и находясь постоянно на грани катастрофы, она прибыла в десять часов вечера в замок Плассак, где ее с почтением ожидал маркиз де Дампьер.

Ее первая цель была достигнута: она находилась в Вандее.

Ее первым делом было немедленно собрать совет:

— Мы должны объединить военные силы Шаретта, Катлино, Отишана, Кадудаля, а также армию г-жи Рошжаклен. Все вместе мы прогоним герцога Орлеанского, который незаконно занял престол Франции, и коронуем нашего короля, моего сына…

Окружавшие ее легитимисты с сомнением покачивали головами. Имевшиеся у них сведения о мерах, предпринимаемых полицией во всей Вандее, и о прибытии многочисленных королевских полкой настраивали на пессимистический лад. Некоторые сделали даже попытку открыть на это глаза Мари-Каролин. Но она заставила их умолкнуть:

— 24 мая мы возьмем в руки оружие.

Через несколько дней под именем Пти-Пьера она покинула замок Плассак, переодевшись в вандейского пастуха, отправилась в Фонтене-ле-Конт, Бурбон-Ван-де, Монтэгю и там, несмотря на присутствие десяти полков, имевших предписание на ее арест, стала переходить от фермы к ферме, пытаясь взбунтовать крестьян. Эта экспедиция превратилась в бесконечную череду забавных инцидентов.

Послушаем, что рассказывает Марк-Андре Фабр.

«Как-то утром, после долгого и утомительного перехода, она появляется, падая от усталости, на одной из ферм, где для нее приготовлена постель. Только она начала засыпать, как из соседней комнаты до нее донеслись чужие голоса. Один офицер объявляет, что того, кто выдаст герцогиню живой или мертвой, ждет награда пятьсот тысяч франков. Неожиданно дверь в ее комнату распахивается, и Мари-Каролин уже думает, что ее выдали.

— Ах ты, ленивец, — кричит фермер, — уже семь часов, а у тебя коровы еще в хлеву. Ну-ка, быстро вставай, или тебе придется иметь дело со мной!

И хозяин бросает на кровать принцессы рваную одежду пастуха!

В другой раз Пти-Пьера, проходившего мимо солдат, окликнули:

— Эй, маленький разбойник, что-то ты странно выглядишь. Иди-ка, выпей с нами стаканчик.

Не моргнув глазом, мать Генриха V опорожнила кружку сидра вместе с защитниками Июльской монархии…

Как-то ночью хижина, в которой она нашла пристанище, была окружена солдатами. Она едва успела броситься в болото с ледяной водой, в котором отсиживалась до утра.

Наконец 21 мая Мари-Каролин добралась до глав вандейской оппозиции, которые собрались в Мелье. Здесь ее ждало большое разочарование.

— Созывайте ваши пятнадцать тысяч человек на 24-е число, — сказала она.

На лицах шуанов появилось смущенное выражение.

— Нам удалось собрать лишь около сотни крестьян. Вандея устала от гражданской войны. Теперь не 93-й год. Каждый мечтает лишь о том, чтобы жить в мире…

Но Мари-Каролин не признала себя побежденной.

— Хорошо, — сказала она спокойно. — Я поеду собирать войска в Бретань.

И чтобы убедить себя в бодром состоянии духа и в своей вере в будущее, она провела ослепительную ночь с маркизом де Вильнев.

Пока герцогиня Беррийская продолжала пребывать в грезах, в Париже возглавляемый Шатобрианом, Фиц-Джеймсом и Идом де Невилем Комитет легитимистов находился в очень трудном положении. Безумная авантюра Мари-Каролин грозила поставить Бурбонов в смешное положение.

Было просто необходимо, чтобы Мари-Каролин отказалась от своего намерения поднять восстание и как можно быстрее вернулась в Англию. Адвокату Берийе поручили встретиться с ней и сообщить ей решение Комитета.

Знаменитый адвокат прибыл в Мелье 21 мая. Крайне взволнованный, он протянул герцогине письмо от Шатобриана.

Немного обеспокоенная, она сорвала печать и прочла:

«Гражданская война. — событие всегда пагубное и достойное сожаления, — сегодня просто невозможна. Она приведет к бесполезному пролитию французской крови и оттолкнет от дела короля всех, кто желал бы в нем принять участие».

— И он тоже! — вздохнула Мари-Каролин.

— Прислушайтесь к голосу разума, мадам, — сказал Берийе, — умоляю вас. Вот паспорт, который позволит вам уехать в Англию!

— Нет, месье! Теперь уже нельзя отступать. Что тогда подумают обо мне?

На протяжении шести часов Берийе продолжал настаивать, используя все свое красноречие. В 3 часа утра он отправился обратно, полагая, что выиграл партию.

Но как только он уехал в Париж, Мари-Каролина бросила клич к мятежу и назначила точную его дату — на 3 или 4 июня.

На этот раз тысячи вандейцев, увлеченных бойкой принцессой, приготовились к сражению. И когда зазвучал набат в Клиссоне, Лору, Вале, Эгрефее, банды крестьян, орущие роялистские песни и потрясающие косами и ружьями, пошли впереди войск узурпатора. Их было три тысячи с одной стороны и пятьдесят тысяч — с другой.

И сразу же началось одно из самых страшных побоищ. Побоище, длившееся шесть дней.

Безумная авантюра завершилась полным провалом. 9 июня перепуганная герцогиня Беррийская, переодевшись в крестьянское платье, направилась в Нант вместе со своей подругой м-ль де Керсабек, которая предложила ей убежище.

В тот же вечер она была спрятана в мансарде дома № 3 по улице От-дю-Шато.

Спокойствие вернулось к ней очень быстро. Настолько быстро, что на следующий день она уже принимала мэтра Гибурга, того молодого нантского адвоката, чьей любовницей она была в Масса и в крепких объятиях которого сразу позабыла все треволнения своей политической жизни…

Дом, приютивший герцогиню Беррийскую, находился в очень спокойном квартале, далеко от центра. Вскоре у Мари-Каролин появились определенные привычки. Сидя за маленьким столиком из белого дерева, установленным между походной кроватью и камином, она проводила свои «аудиенции».

Разумеется, чтобы проникнуть в мансарду, где проживала «регентша королевства», требовалось предъявить белую петличку. Все тут было продумано, чтобы избежать возможного обыска. За камином находился тайник, в который можно было проникнуть, отодвинув чугунную плиту, укрепленную на петлях, как дверь. Мари-Каролин испытала это свое последнее прибежище. И выяснилось, что она могла уместиться там вполне удобно с еще тремя сообщниками.

Каждое утро «посланцы» отправлялись с улицы От-дю-Шато в Англию, Италию, Россию, Испанию, Португалию, Голландию, увозя с собой шифрованные послания, продиктованные Мари-Каролин. Из глубины своей мансарды она пыталась привлечь внимание Европы к своему делу и добиться финансовой поддержки для свержения Луи-Филиппа.

Одного из эмиссаров звали Симон Дейц. Мари-Каролин познакомилась с ним в Масса. Еврей, выходец из Кельна, он перешел в католичество и сумел добиться расположения Ватикана. В июле герцогиня послала его к Дону Мигелю Португальскому с просьбой одолжить сорок миллионов. Посланец вернулся с обнадеживающими обещаниями и надеялся, что герцогиня, в которую он был влюблен, согласится в знак признательности подарить ему в уголке походной кровати то, что когда-то раздаривала из каприза в кустах Лангедока…

Он позволил себе слегка, очень почтительно, намекнуть ей об этом.

Герцогиня кинула на него ледяной взгляд:

— Довольствуйтесь той ролью, которую вы играете в моих делах, — сказала она.

И тут же дала ему новое поручение.

Дейц, в душе которого в ту же минуту «родилось чувство ненависти», поклонился и отбыл, оставив Мари-Каролин в уверенности, что очень скоро она сможет втащить своего сына на престол Франции с помощью сорока миллионов Португалии.

Наивная и одновременно высокомерная вера, которая, как пишет анонимный автор тех лет, позволяла ей «жеманничать и принимать ухаживания господина Гибурга, своего любовника, не забивая себе голову внешними заботами, которые, как известно, очень мешают радостям естества.

В то время как в Нанте, в своей мансарде, герцогиня Беррийская занималась заговорщической деятельностью, в Париже Луи-Филипп начал проявлять беспокойство:

— Пока она не будет арестована и выслана из Франции, — говорил он, — никакое правительство не будет прочным.

11 октября маршал Сульт сформировал новый кабинет и по требованию короля отдал портфель министра внутренних дел г-ну Тьеру.

Маленький Адольф тут же занялся герцогиней. Он послал в Нант Мориса Дюваля, весьма энергичного префекта, которому приказал тщательнейшим образом обыскать всю Бретань.

Это поручение было выполнено с лихвой…

Однажды утром Тьер получил от неизвестного странное письмо. В нем незнакомец назначал ему свидание в 9 часов вечера на Елисейских полях, «чтобы сделать сообщение огромной важности».

Озадаченный, он показал письмо префекту полиции, реакция которого была определенной:

— Ни в коем случае не ходите. Это — ловушка.

Адольф Тьер кивнул, но как только префект покинул его кабинет, он запасся двумя пистолетами и в казанный час подъехал в карете к месту свидания. Какой-то человек ждал под деревьями. Сунув обе руки в карманы, министр подошел к нему:

— Вы желаете поговорить со мной, месье? Я перед вами. Но сначала поднимитесь в мою карету, там нам будет удобнее.

Тип отступил на шаг, будто собирался сбежать.

— Нет смысла бежать, — сказал Тьер. — Если вы не сядете в мою карету, мои люди вас схватят.

— Останемся здесь, — предложил незнакомец.

— Нет, поедем в министерство, и не вынуждайте меня прибегать к насилию.

Человек сел в карету.

В министерстве он представился.

Это был Симон Дейц, явившийся, чтобы отомстить за отказ, который получил две недели назад в Нанте…

Он объяснил Тьеру, что входит в число секретных агентов Мари-Каролин и что знает, где она скрывается.

— Я должен через несколько дней передать герцогине важные документы. Это значит, что мне удастся проникнуть к ней. Желаете ли вы, чтобы я ее выдал?

— Сколько? — спросил министр.

— Пятьсот тысяч франков.

— Вы их получите!

24 октября Дейц прибыл в Нант в сопровождении комиссара полиции Жоли. Он сразу же отправился на улицу От-дю-Шато, чтобы убедиться, что герцогиня все еще там.

Происшедшая вслед за этим сцена лишний раз подтвердила, что судьба — лучший на свете драматург.

Дейц вручил Мари-Каролин два письма: одно от Берийе, другое от банкира Жожа.

Герцогиня взяла письма, увидела, что они написаны симпатическими чернилами, посыпала их специальным порошком и прочла. Закончив чтение второго, она сказала спокойно:

— Банкир просит меня проявить осторожность, потому что некий человек, которому я доверяю, продал меня г-ну Тьеру за миллион…

И добавила, улыбаясь:

— Возможно, это вы!

Дейц, сильно смутившись, вяло запротестовал.

Через десять минут он откланялся. Спустившись с мансарды, он прошел мимо гостиной и увидел стол, накрытый на семь персон. Зная, что хозяйки дома, сестры Гини, жили одни, он понял, что герцогиня собиралась обедать с кем-то из своих близких.

Дейц побежал к Жоли:.

— Вы можете действовать. Только поторопитесь. Она знает, что ее предали!

По приказу Жоли тысяча двести солдат под командованием генерала Дермонкура * окружили квартал, в котором жила Мари-Каролин.

Держа на всякий случай доносчика в поле зрения, генерал приступил к операции.

Послушаем, как сам генерал Дермонкур описывает начало операции:

«Было около шести часов вечера; погода была прекрасная. Из окон своей квартиры герцогиня видела, как на спокойном небе вставала луна и как в ее свете вырисовывался силуэт темных массивных башен старого замка; но тут подошедший к ней г-н Гибург увидел, как сверкнули штыки и к дому устремилась колонна, ведомая полковником Симоном Лорьером. В то же мгновение Гибург отпрянул назад с криком:

— Спасайтесь! Мадам, спасайтесь!

Мадам тут же бросилась на лестницу… Поднявшись в мансарду, герцогиня устремилась вместе с тремя близкими ей людьми — Менаром, юной Стилит де Керсабек и, конечно, бесценным Гибургом за камин, откинула чугунную плиту и вместе с друзьями на четвереньках пробралась в тайное убежище.

Вот как рассказывает Гибург продолжение этого поистине шутовского приключения.

«Едва за нами закрылась плита, как в дом ворвались солдаты; возглавлявший их комиссар поднялся прямо в мансарду, которую сразу узнал по описанию доносчика.

— Это та самая приемная гостиная, — воскликнул он.

По всем комнатам были расставлены часовые; выходы на прилегающие улицы перекрыты, все имеющиеся в доме шкафы распахнуты, доски полов и стены подвергнуты шумному простукиванию; во всех каминах зажгли огонь, включая и тот, за которым находился тайник. Хозяйки дома сохраняли присутствие духа и спокойно уселись за стол; кухарка отказалась давать полицейским какие бы то ни было сведения. После шести или семи часов бесплодных поисков префект отдал приказ об отходе, оставив по несколько человек во всех комнатах.

Два жандарма устроились в мансарде. Два веселых малых, которые, чтобы убить время, принялись рассказывать друг другу фривольные байки, к величайшей радости Мари-Каролин.

— Никогда я ничего подобного не слышала! — прошептала она, смеясь.

Но потом ей пришлось подумать о вещах более серьезных. Ночью было очень сыро, и четверо замурованных вскоре начали дрожать от холода в своем тайном убежище. Тесно прижавшись, друг к другу, они грызли кусочки сахара, которые Менар догадался сунуть себе в карман.

К десяти вечера жандармы, также закоченевшие, решили зажечь огонь в камине.

Услышав их приготовления, Мари-Каролин обрадовалась:

— Теперь мы согреемся!

К несчастью, тайник очень скоро стал заполняться густым дымом, к тому же в нем стало нестерпимо жарко. Чувствуя, что начинают задыхаться, Мари-Каролин и ее друзья попытались изменить положение и перевернулись «с невероятным трудом», сообщает Гибург.

Закрывавшая помещение плита раскалилась докрасна, и неожиданно на герцогине загорелась одежда. Все перепугались.

— Не волнуйтесь, я сама справлюсь, — сказала Мари-Каролин.

И она спокойно погасила огонь, сделав пи-пи на свое платье.

Около одиннадцати ночи жандармы уснули, огонь в камине постепенно затух, и положение замурованных снова улучшилось. Прошла ночь.

— Может быть, на рассвете они совсем уйдут, — сказала Мари-Каролин.

Но с наступлением дня жандармы пробудились и снова разожгли огонь. И сразу еще более густой дым, чем накануне, проник в убежище».

На этот раз, сообщает Гибург, «никакой надежды не осталось, и герцогиня смирилась».

Толкнув плиту, которая сразу открылась, она крикнула:

— Погасите огонь, мы сдаемся!

С черным от дыма лицом, с покрасневшими глазами, со сгоревшим наполовину платьем, она выползла из укрытия на четвереньках по горячему пеплу. Оказавшись в комнате, она встала и сказала обоим изумленным жандармам:

— Я — герцогиня Беррийская; вы оба французы и военные, я вверяю себя вашей чести!..

Через несколько дней Дейц явился в министерство внутренних дел и потребовал причитающиеся ему пятьсот тысяч франков.

Тьер выложил ему все до одного, франк за франком. С помощью пинцета…