ПРИНЦ КОНДЕ ПАЛ ЖЕРТВОЙ СТРАННЫХ ЗАБАВ ЭРОТОМАНА

Поиски наслаждения доставляют часто множество хлопот…

(Жан Шуке)

27 августа 1830 года в ранние утренние часы замок Сен-Ле, в котором проживал Его Высочество герцог Бурбонский, последний принц Конде, был погружен в безмолвие.

Хозяин дома еще не оповестил челядь о своем августейшем пробуждении. Баронесса де Фешер, его любовница, спала, и жандармский унтер-офицер, достоинствами которого эта дама втайне наслаждалась, вернулся из замка в деревню после ночи, которую, как хотелось надеяться мелкой обслуге, бывшей в курсе всех замковых интриг, он провел с удовольствием.

Около восьми часов лакей Леконт постучал в дверь своего хозяина. Лишенный всяких претензий, он хотел лишь войти в комнату.

Однако в действительности он вошел прямо в Историю…

Не услышав на свой стук никакого ответа, Леконт подумал, что г-жа де Фешер очень утомила Его Высочество, которому было шестьдесят три, и тихо удалился.

В девять часов он снова подошел к двери и постучал. Результат, увы, был тот же. Разбираемый любопытством, он хотел осторожно повернуть дверную ручку. Напрасно. Дверь была заперта на задвижку.

На сей раз Леконт встревожился. Никогда до этого герцог Бурбонский не запирался в своей комнате. Лакей повернулся к доктору Бони, который каждый день в это время приходил, чтобы оказать необходимую помощь старику.

— Что вы об этом думаете?

Врач не скрывал своего беспокойства.

— Я опасаюсь худшего, — сказал он. — Надо пойти предупредить г-жу де Фешер.

Почти бегом оба спустились на первый этаж, где находились апартаменты баронессы. Баронесса еще не вставала. Через дверь они поделились с ней своей тревогой.

— Я сейчас поднимусь, — крикнула она им. — Когда он услышит мой голос, он ответит!

Она вышла полуодетая, в шлепанцах на босу ногу и поднялась по лестнице, приговаривая при этом:

— Если принц не ответит, надо высадить дверь. Может быть, у него сердечный приступ… Небольшое кровопускание ему поможет!

У двери любовника она крикнула:

— Монсеньер!.. Откройте, монсеньер!.. Откройте же!.. Это я, монсеньер!..

Но так как ответа не было, она сказала Леконту:

— Скорее, скорее! Надо выломать дверь. Идите за Маноби и скажите ему, чтобы принес какой-нибудь инструмент…

Вскоре офицер домашней охраны с помощью железной кувалды вышиб створки двери.

Баронесса и трое мужчин вошли в комнату. При свете догоравшей около кровати свечи они заметили герцога, прислонившегося к внутренним ставням, совершенно неподвижного и в позе человека, который к чему-то прислушивается. Доктор Бони устремился к нему и вскрикнул: герцог Бурбонский, отец герцога Энгиенского, последний из Конде, был подвешен к оконному шпингалету при помощи двух платков…

Преступление или самоубийство?

На первый взгляд все заставляло думать о самоубийстве: запертая изнутри дверь в комнату, ничем не нарушенный порядок в комнате, отсутствие на теле каких бы то ни было следов жестокости.

И, тем не менее, с точки зрения доктора Бонн, версия самоубийства неприемлема по многим причинам. Как гласит поговорка, «чтобы повеситься, надо набросить себе на шею петлю». А между тем именно этого герцог сделать никак не мог. Сломанная ключица не позволила бы ему поднять левую руку; к тому же после битвы при Беристене в 1795 году, где он потерял три пальца, ему нелегко было пользоваться правой рукой. Таким образом, трудно представить, как он мог сам сделать из платков достаточно замысловатый узел?

И, наконец, герцог Бурбонский считал самоубийство не только грехом, но и преступлением. За две недели до своей смерти он сказал своему дантисту, г-ну Остену:

— Только трус может наложить на себя руки!

Но тогда кто?

Пока доктор Бони размышлял, г-жа де Фешер в отчаянии опустилась в кресло. С ее обостренным чувством приличий она довольно красиво заламывала руки и издавала горестные возгласы. Неожиданно, после одного, чуть более пронзительного, чем все предыдущие, вопля она сказала:

— О, какое счастье, что принц умер именно так. Умри он в собственной постели, все тут же стали бы говорить, что я его отравила!..

Эта фраза буквально поразила доктора. Но он ничего не сказал и продолжал осматривать тело Его Высочества, которое продолжало висеть. Одна странная деталь бросилась в глаза: ноги покойного были лишь частично оторваны от пола; носки касались ковра…

Любопытный повешенный!

К 11 часам утра королю сообщили о том, что обнаружили доктор Бонн и Леконт. Крайне взволнованный, он направил в Сен-Ле барона Паскье, председателя палаты пэров.

После полудня барон провел собственное расследование и отправил Луи-Филиппу конфиденциальную записку, в которой, в частности, говорилось:

«Обстоятельства смерти столь необычны, что требуют более глубокого изучения, и, по моему мнению, было бы полезно, чтобы король срочно прислал двух врачей, таких, как доктора Марк и Маржолен, у которых есть навыки проверок, необходимых при таком фатальном событии».

Что касается полковника де Рюминьи, начальника особой королевской полиции, последовавшего за бароном Паскье, то он, в свою очередь, писал Луи-Филиппу:

«Пока ни на кого конкретно подозрения не падают; но Бог его знает, какую информацию

мы еще получим; я должен сказать, что эта смерть не оставляет впечатления самоубийства. Важно то, что никого пока невозможно обвинить и что завещание не дает оснований для подозрений».

Несмотря ни на что — и вопреки возражениям доктора Бони, который не уставал напоминать о физических недостатках покойного, — 7 сентября совещательная палата суда в Понтуазе издала ордонанс следующего содержания:

«Поскольку, как со всей очевидностью следует из полученной информации, смерть принца Конде была добровольной и явилась результатом самоубийства, преследование преступления не нуждается в дополнительных сведениях, никому не предъявлено обвинение, производство по делу закрывается, и суд объявляет, что нет необходимости его продолжать…»

Выводы правосудия поразили простых людей, которые тут же начали перешептываться, что «кого-то явно хотят прикрыть»… Никто не был назван, но нетрудно было догадаться, что все думали о г-же де Фешер.

Неожиданно 15 сентября появилась анонимная брошюра под довольно агрессивным названием: «Призыв к общественному мнению по поводу смерти Луи-Анри-Жозефа де Бурбона, принца Конде». В ней баронесса вполне определенно обвинялась в убийстве своего любовника; более того, некоторые фразы позволяли думать, что покровительствовал ей сам король…

Эта брошюра вызвала волну эмоций, и народ сгорал от любопытства узнать, кто такая г-жа де Фешер…

Вскоре выяснилось, что она весьма своеобразная особа…

Эта элегантная женщина, на тридцать два года моложе своего любовника, была англичанкой с богатым прошлым, в котором она вела далеко не монастырскую жизнь.

Дочь рыбака с острова Уайт, она тогда звалась Софи Доуз. В пятнадцать лет она приехала в Лондон с мечтой стать комедианткой. После нескольких неудачных попыток на сцене Ковент-Гардена она решила отдаться житейским соблазнам и насладиться ухаживаньем мужчин.

Герцог Бурбонский встретил ее впервые в Лондоне в 1811 году, как раз тогда, когда она, как говорят, «особенно нещадно эксплуатировала прелести, которыми Провидению угодно было ее наградить»…

Надо сказать, что Его Высочество посещал исключительно аристократические лондонские салоны. «Каждый вечер, — пишет доктор Лебопен, — после обеда в скромном „Shop House“ он отправлялся в театр, который покидал по окончании спектакля в компании одной или двух низкопробных девиц. Он вел их ужинать в какое-нибудь прокуренное заведение, совмещая, таким образом, свою склонность к примитивному распутству с врожденной скупостью».

Его Высочество познакомился с Софи Доуз в доме свиданий на Пикадилли. Соблазненный «ее бесстыдно глядящими голубыми глазами, пылкостью, смелостью и пристрастием к деталям», Луи де Бурбон поселил ее в своем лондонском особняке.

Очень скоро молодая женщина превратилась в «организатора удовольствий принца Конде». При активном содействии некоторых из ее прежних подруг по сералю она поставила целую серию дивертисментов, отличавшихся крайним эротизмом и имевших каждый свое название. Например, в дивертисменте «Любящий пес» совершенно голый принц Конде перед шестью обнаженными женщинами должен был «изобразить все проявления радости пса, который нашел свою хозяйку». В дивертисменте «Гасильщицы свечей» Софи и ее подруги делали вид, что гасят пламя свечи принца, используя один из самых галантных способов. В дивертисменте «Милосердие, пожалуйста!» принц должен был бросить монетку в «копилку для пожертвований», открытую и поднесенную ему каждой из юных приглашенных. Наконец, назовем дивертисмент «Пчелки, собирающие мед», где принц, лежа голым в постели, очень мило исполнял роль розового бутона, а шесть восхитительных гетер, обладающих богатейшим опытом и наделенных ярким темпераментом, изображали пчелок, собирающих мед. В ритме менуэта, звучавшего из музыкальной шкатулки, они постепенно сбрасывали с себя одежду, танцуя вокруг ложа, где их ждал принц Конде. С последним звуком менуэта они устремлялись на свою добычу и «заставляли ее испытать тысячу всевозможных наслаждений».

Софи, знавшая не только самые злачные места Лондона, но и некоторые специализированные книжные магазины, снабдила Его Высочество целой коллекцией книг и гравюр редкостной непристойности. После этого вечера стали еще более веселыми…

Принц Конде всегда имел несколько таких шедевров у себя в Сен-Ле, как об этом свидетельствует канцлер Паскье, который во время обыска обнаружил «два или три маленьких тома, названия которых лучше не произносить». Кретино-Жоли в своей «Истории трех последних принцев из дома Конде» менее сдержан: «Сколько постыдных книг, непристойных гравюр, отвратительных картин было найдено в личных покоях умершего принца! — пишет он… — Эти непристойные книги, эти непотребные гравюры сберегались не только для тайных радостей принца. Г-жа де Фешер, разумеется, тоже получала свою часть на этом печальном празднике для пресыщенных глаз и сердец».

В годы Реставрации, рассчитывая с легкостью прекратить свои отношения с Софи, принц Конде тайком покинул Лондон и вернулся во Францию. Через две недели после его отъезда молодая женщина появилась в Париже.

Принц, чрезвычайно расстроенный, вынужден был принять ее. После нескольких нежных слов он перешел «на лицемерный язык в стиле предместья Сен-Жермен».

— Мне бы хотелось удержать вас при себе. Но ваше присутствие здесь может вызвать скандал… Англичанка улыбнулась:

— А если вы выдадите меня за свою внебрачную дочь?

Принц Конде со времени своего отъезда из Лондона испытывал ностальгию по восхитительному телу Софи.

При мысли о том, что безумные ночи могут возобновиться, он стал пунцовым:

— Какая прекрасная идея! Но чтобы ни у кого не было повода для сплетен, вы должны выйти замуж.

Его Высочество сразу стал подыскивать подходящего Софи мужа и нашел Адриана де Фешера, командира батальона в королевской гвардии, которого услужливый Людовик XVIII поспешил сделать бароном.

Бракосочетание состоялось 6 августа 1818 года в Лондоне, после чего новобрачные поселились в Пале-Бурбон, владении принца Конде.

Спустя несколько недель принц проявил к супругам деликатное внимание: он назначил Фешера служить при своей особе.

— Вот теперь он сможет жить поблизости от своей жены, — восклицали знающие люди, подмигивая, друг другу.

Как-то вечером одна добрая душа поведала Фешеру о том, как ему не повезло. Придя в неистовство оттого, что его так провели, несчастный решил пожаловаться принцу. Его Высочество пожал плечами:

— Не верьте ничему, мой дорогой Фешер. Это обыкновенное злословие… Такова плата за то, чем вы владеете. Вам завидуют, потому что вы мой друг!

Будучи скептиком, Фешер предпочел покинуть свою супругу. Баронесса сразу стала жить с принцем, который в свои шестьдесят пять лет все еще не растратил жара души. Любовные поединки, и прежде приводившие в восторг прислугу, теперь стали повседневным явлением. Признательный Людовик Бурбонский в 1824 году составил завещание, по которому Софи получала богатейшие владения Сен-Ле и Буасси…

И с этого момента, уверяют злые языки, г-жа де Фешер жила «в гнусном ожидании смерти Его Высочества». Но так как смерть заставляла себя ждать, то в ночь с 26 на 27 августа г-жа Фешер решила ускорить события, привязав принца к шпингалету окна в его собственной комнате.

Получалось, таким образом, что преступление было следствием простого нетерпения.

Такова была первая версия.

Вскоре, однако, выяснилось, что дело было далеко не таким простым и что Луи-Филипп оказался замешан в грязном преступлении. Каким же образом бывшая лондонская уличная девка могла войти в контакт с королемфранцузов и сделать из него своего сообщника? Именно об этом поведает оторопевшей публике специальная брошюра, опубликованная в 1848 году…

А в 1827 году баронесса де Фешер очень боялась, как бы завещание, сделанное в ее пользу, не оказалось однажды опротестовано законными наследниками принца Конде, и потому искала влиятельного сообщника. Выбор ее остановился на герцоге Орлеанском, чья любовь к деньгам была ей хорошо известна.

План ее был прост и в то же время свидетельствовал о редкостном чувстве политической интриги: она решила уговорить принца Конде, одного из самых богатых людей Франции, завещать все свое имущество герцогу Омальскому, сыну герцога Орлеанского, с тем чтобы последний в знак благодарности согласился признать законным все то, что было завещано ей.

Ее доля наследства становилась, таким образом, чем-то вроде комиссионных за ту великолепную сделку, которую она позволила осуществить герцогам Орлеанским.

О своих планах она рассказала Талейрану. Экс-министр иностранных дел был, разумеется, в восторге от макиавеллического плана баронессы. Он пообещал ей свое содействие.

— Заходите ко мне в пятницу, — пригласил он. — Вы встретитесь с герцогом Орлеанским. Могу вас заверить, вы очень скоро станете одной из его подруг.

Талейран не ошибся. Вне себя от радости при мысли, что громадное состояние принца Конде может попасть в руки его сына, будущий король Луи-Филипп повел себя чрезвычайно галантно по отношению к г-же.де Фешер и пригласил ее в Пале-Рояль.

Бывшая лондонская проститутка тут же вошла в круг ближайших друзей герцогов Орлеанских.

Ее обласкали, угощали конфетами, делали комплименты ее туалетам, а Мария-Амелия писала ей письма, о тоне которых можно судить по следующему отрывку:

«Я очень тронута, моя дорогая, всем, что вы рассказали о ваших хлопотах для нас… Поверьте, я никогда этого не забуду. Всегда и во всех обстоятельствах вы найдете в нас и для себя, и для ваших близких поддержку, за которой вы ко мне обратились, и порукой тому будет служить благодарность матери».

Когда баронесса бывала чем-нибудь расстроена, всех в Пале-Рояле охватывало ужасное беспокойство, а будущий король французов с растрепавшейся прической и обвисшими бакенбардами торопился в Пале-Бурбон. Однажды при подобных же обстоятельствах с ним произошла удивительная история. Вот что об этом рассказывает граф Вильмюр:

«В момент прибытия герцога Орлеанского г-жа де Фешер принимала ванну, причем принимала ее в сидячей купальне, одном из хитроумных механических устройств знаменитого Лесажа. Баронесса быстро вышла из воды, но, торопясь забраться в постель, забыла откинуть доску, скрывавшую купальню и служившую сиденьем в ванне. Такого рода мебель, бывшая в те времена в большой моде, стояла рядом с кроватью баронессы. Луи-Филипп, довольный тем, что Софи Доуз согласилась его принять, устремился к креслу, которое, казалось, специально дожидалось его, и в тот же миг, к своему большому удивлению, провалился в купальню.

И как он ни старался, как ни барахтался, ему не удавалось выбраться из этой водяной ловушки!

Зрелище было столь нелепым, что г-жа де Фешер, позабыв о всяком почтении к Его Королевскому Высочеству, разразилась неудержимым смехом. Но в конце концов, она прониклась сочувствием к горестному положению своего гостя и предложила вызвать кого-нибудь из его людей, чтобы помочь ему вылезти. Она пыталась втолковать герцогу, что без помощи он не выберется из купальни, учитывая несколько тяжеловатую нижнюю часть его тела.

Луи-Филипп умолял ее никого не звать, опасаясь, что приглашенный на помощь выездной лакей разболтает о случившейся с ним неприятности всем слугам в Пале-Бурбон, а те, в свою очередь, разнесут это по всему городу, и уж тогда все кому не лень начнут потешаться над ним.

Поэтому он возобновил свои попытки и опять неудачно, потом еще и еще, но обрести свободу не удавалось;

бесконечные барахтанья нарушили симметрию его прически, и это еще больше развеселило баронессу. Наконец она предложила позвонить и вызвать свою камеристку — девушку, по ее словам, на удивление скромную и неболтливую.

Луи-Филипп согласился. М-ль Роза тут же явилась и очень ловко помогла снять осаду, которая без ее помощи могла бы продолжаться неизвестно сколько времени и закончиться для Его Высочества столь же бесславно, как осада испанского города Лерида, предпринятая в 1707 году его предком, регентом Луи-Филиппом Орлеанским.

Пока обитатели Пале-Рояля пребывали в состоянии транса, г-жа де Фешер пыталась уговорить своего любовника оставить завещание в пользу герцога Омальского. Но принц Конде, ненавидевший потомков Филиппа Эгалите, упрямо отказывался это сделать. Тогда баронесса сменила тактику. Если до сих пор она была нежна, предупредительна, вкрадчива, то теперь стала позволять себе грубый тон, угрозы и тем самым превратила жизнь несчастного старика в настоящий кошмар. Когда у него появлялось желание зайти к ней в комнату, выразить свои чувства или просто поцеловать, в ответ слышалось:

— Сначала подпишите!

Иногда она даже била его. В иные вечера лакей Лебон слышал, стоя за дверью, как хозяин плакал у себя в комнате, повторяя сквозь слезы:

— Неблагодарная стерва!

Однажды барон де Сюрваль навестил его без предварительной договоренности. Лицо принца было опухшим и в крови.

— Вот, взгляните, что она со мной сделала! — воскликнул он.

Барон посоветовал ему решительно отказаться подписывать завещание. Принц опустил голову:

— Она грозит, что уйдет от меня!

— Ну и прекрасно! Пусть уходит!

При этих словах у последнего Конде появились слезы на глазах:

— Я не могу этого сделать, — прошептал он. — Вы не знаете, как велика сила многолетней привычки и душевной привязанности, которой я не в силах противиться…

Скандальные сцены между баронессой и ее любовником длились неделями. Наконец принц Конде уступил. Герцог Омальский был признан единственным наследником всего имущества, за исключением двенадцати миллионов, отказанных по завещанию Софи.

В этот день в Пале-Рояле был настоящий праздник.

Прошло несколько месяцев, и герцог Орлеанский взошел на престол. Принц Конде тут же втайне подготовился к отъезду в Швейцарию, чтобы присоединиться к Карлу X, жившему в изгнании. Он уже запросил заграничный паспорт и получил у своего управляющего миллион франков в банкнотах.

Софи прослышала о его приготовлениях и в ужасе помчалась в Тюильри. Узнав, что принц намерен покинуть Францию, Луи-Филипп побледнел:

— Я знаю, — сказал он, — что принц получил письмо от Карла X, в котором тот умолял его изменить завещание в пользу маленького герцога Бордосского. Если принц уедет, он ускользнет из-под вашего влияния, и мой сын лишится наследства. Надо любой ценой помешать ему уехать!

Этот разговор состоялся 25 августа 1830 года.

27 августа принца Конде нашли повешенным на оконном шпингалете. Через несколько дней после этого мэтр де ла Юпуа, судебный следователь, признавший смерть принца насильственной, был официально отправлен на пенсию…

В народе шептались, что принц Конде был убит г-жой де Фешер по просьбе короля Луи-Филиппа.

Такова была вторая версия.

А вскоре появилось и третье, весьма забавное кстати, объяснение загадочной смерти последнего из Конде…

Однажды по Парижу пронесся слух, что кое-кто из слуг в Сен-Ле сделал сенсационные признания по поводу драмы 27 августа.

Вслед за этим дамы из Сен-Жерменского предместья стали вполголоса, краснея, рассказывать такое, от чего слушавшие их приятельницы буквально кудахтали от удовольствия, так, что, по словам барона де Тьеля, «можно было подумать, будто их кто-то щекочет в самом приятном месте…».

Что же такое могли рассказать слуги принца Конде?

Надо признать, сообщенные ими подробности поражали. Если верить этим людям, принц умер, оказавшись жертвой собственной похоти. Вот их рассказ:

«Последние месяцы нашему хозяину не удавалось продемонстрировать жар своего сердца г-же де Фешер, которая без конца прибегала к всевозможным уловкам, хорошо известным не особенно порядочным девицам.

К сожалению, возбуждающий эффект ее ласк со временем притупился, и баронессе пришлось искать иные способы возбуждения Его Высочества.

Г-жа де Фешер вспомнила, что в ее стране, где повешение является официальным видом казни, ходило много не особенно серьезных рассказов о последних моментах жизни осужденных. Некоторые клиенты публичных домов, в которых она работала, рассказывали ей, что удушение вызывает особые физиологические реакции, позволяющие повешенным проявить необычную мужскую силу и познать сладостное «утешение», перед тем как отдать Богу душу…

И она решила использовать это средство, чтобы пробудить угасшие чувства своего любовника.

Каждую ночь она приходила к нему в комнату, очень даже мило подвешивала его, но всего на несколько мгновений. Как только результаты этой маленькой пытки давали о себе знать, она быстро вытаскивала принца из петли и с присущей ей энергией оделяла его необходимой порцией удовольствий…»

Но, увы, в ночь на 27 августа г-жа де Фешер вынула принца из петли на несколько секунд позже…

Придя в ужас от случившегося, она вернулась к себе в комнату, в которой находился ее молодой любовник, жандармский офицер, и вдвоем они устроили мизансцену, позволявшую предположить самоубийство.

После этого она потребовала от Луи-Филиппа распорядиться таким образом, «чтобы правосудие не особенно вникало». Монарх, стольким обязанный баронессе, подчинился ее требованию…

Эти разоблачения, поразившие простых людей, подтвердились спустя восемнадцать лет, после февральских дней 1848 года, когда была опубликована небольшая брошюра под названием «Революционные профили». Автор брошюры, Виктор Бутон, писал в ней:

«Герцог Бурбонский был повешен: его стариковские склонности облегчили это преступление; г-же де Фешер немногое потребовалось для его осуществления. Герцог питал слабость к удовольствиям, весьма странным, с точки зрения морали просто извращенным, а на взгляд шестидесятилетнего человека вполне естественным. Искусство, с которым баронесса удовлетворяла его похоть, и было причиной их старой, длительной связи. Мне бы хотелось объяснить это с помощью метафоры, но не поворачивается язык. Однако я должен все же прояснить ситуацию. Я уже говорил, что герцог имел обыкновение симулировать повешение на очень небольшом расстоянии от табурета, которого он касался кончиками своих ног. Когда он оказывался в этом положении, г-жа де Фешер заставляла его испытывать вожделение.

Однажды баронесса совсем ненадолго вынула из-под его ног табурет, и герцог и вправду оказался повешен. Это объясняет, почему все обошлось без шума, без присутствия слуг, ну и так далее. В политическом плане проблема сводится к обстоятельствам завещания. Здесь я могу сказать, что возможность открыто находиться при дворе была той побудительной причиной, которая могла заставить баронессу убрать табурет: ведь при жизни герцога у нее не было никаких официальных отношений с придворной знатью; со смертью герцога она становилась баронессой де Фешер. Отпадали все возражения против нее. Но возможно ли предположение, что Луи-Филипп был посвящен баронессой в то, что она собиралась сделать, и они сообща обрекли жертву именно на такой вид смерти? Нет, это совершенно исключено!»

Чуть позже, в другом труде, озаглавленном «Оконный шпингалет в Сен-Ле», тот же Виктор Бутон дает следующие уточнения:

«Я получил от г-на Жиске, бывшего префекта полиции, объяснение этой жестокой и… сладостной смерти и считаю своим долгом сообщить здесь детали, дабы соблюсти права Истории.

Впрочем, неблагодарность Луи-Филиппа в отношении г-на Жиске избавляет меня от необходимости умалчивать об этом деле и продолжать прятать его под спудом.

Да, принц Конде был повешен, задушен особым образом, убит, одним словом, баронессой де Фешер.

Страсть старика, его склонность к похоти создали почву для этого преступления, сделали его легко осуществимым, и при этом баронесса отнюдь не выглядела человеком, задумавшим и осуществившим это дело. Ей, в сущности, немного требовалось, чтобы совершить его.

Все знали, что никакие соображения семейных интересов не могли заставить принца расстаться с этой женщиной, которая многие годы была его общепризнанной любовницей, так что собственный муж ее покинул, и которая, когда возраст лишил принца возможности сексуального наслаждения, сумела обеспечить ему единственное наслаждение, хорошо известное профессиональным жрицам любви и вполне объясняемое психологами. Искусство, с которым баронесса удовлетворяла его похоть, как раз и было основной причиной их долгой и устойчивой связи.

Баронесса де Фешер заходила утром в определенные дни и часы в спальню принца, потянув за шнурок дверную задвижку. После нескольких прикосновений принц поднимался с постели и должен был занять место у середины оконной рамы, встав на маленький табурет. Шейный платок, привязанный к шпингалету и петлей наброшенный на шею, слегка удерживал его. В этом вытянутом и несколько напряженном положении баронесса его… (несколько слов пропущено нами) до тех пор, пока бедный старик не оказывался на седьмом небе от удовольствия.

Именно это и происходит обычно с повешенными: в этой позе они получают свое последнее удовольствие…

Так что баронессе де Фешер, желавшей избавиться от принца, надо было для этого лишь выбрать день. В одно прекрасное утро, когда герцог находился в привычной для него позе, и в тот самый момент, когда испытывал миг наслаждения, баронесса как бы нечаянно, легким ударом ноги совсем чуть-чуть отодвинула табурет, и герцог оказался теперь уже и вправду повешенным. В момент наступившего спазма у него не было ни воли, ни сил сопротивляться. Он умер спокойно, как блаженный.

Когда прибыл мировой судья и констатировал смерть герцога, им был составлен протокол, в котором в качестве позитивного факта отметил то обстоятельство, что у ног умершего еще сохраняются следы сиятельного сладострастья. Этот протокол был, если можно так выразиться, обойден молчанием во время дебатов в судебном процессе, и, однако, он был напечатан.

После того как баронесса де Фешер легонько толкнула ногой табурет, она спокойно удалилась к себе».

Дальше автор объясняет, как удалось г-же де Фешер запереть изнутри дверь в комнату принца: она сложила бечевку вдвое и получившуюся петлю набросила на ручку дверного замка, потом закрыла дверь и потянула бечевку, оба конца которой были у нее в руках; с помощью бечевки ей удалось подвинуть задвижку. А дальше оставалось только выдернуть бечевку…

«Когда баронесса вышла из комнаты, — продолжает Виктор Бутон, — никто не слышал никакого шума, ни тем более звука взламываемой двери, и никакие показания слуг так и не смогли прояснить, повесился ли принц? Маленький табурет так и стоял около ног трупа, чей безмятежный вид невозможно было объяснить.

Эта альковная тайна так и не была разглашена, но все ее подробности я нашел в архивах полицейской префектуры».

Сегодня это объяснение драмы устраивает всех историков.

И все-таки один вопрос по-прежнему остается без ответа.

Отодвинула ли г-жа де Фешер ударом ноги табурет или, по оплошности, оставила висеть несчастного принца слишком долго?

Этого мы не узнаем никогда .

Впоследствии замок Сен-Ле был снесен по распоряжению унаследовавшей его баронессы. Однако муниципалитет возвел мраморную колонну в том месте, где принц Конде был повешен.

Люди злоязычные — а таких хватает в любую эпоху — расценили возведение монумента как достаточно символичное событие…

Как бы там ни было, но баронесса обрела в Луи-Филиппе понятливого покровителя, который очень быстро замял дело…