XXXVI.

Все, имеющие форменную одежду, имеют обязанность носить её только во время отправления ими служебных обязанностей; в свободное же от службы время они имеют право одеваться во что им угодно. И только исключение составляют в этом одни представители двух крайних пределов человеческой жизни: добра и зла, любви и вражды, мира и войны, жизни и смерти, — духовенство и военные. Одни они обязаны носить свою форменную одежду во всякое время и во всяком месте. Не говоря о военных, скажу о себе: почему общество требует от нас, чтобы мы всегда были в форменной одежде? Вне службы носят все, что им угодно; почему же этой свободы общество не даёт именно только нам? Я не говорю уже того, почему мы, живя среди общества, не имеем права носить и одежды общественной вообще (что, в тех особенно случаях, когда наш брат-рясоносец является в публичном месте, малую толику хвативши горького, было бы очень кстати), нет, я говорю о том, почему мы, священники, не имеем права являться в публичное место или чужой дом в одном кафтане или подряснике, — без рясы? Приходишь, например, в дом какого-нибудь дворянина, чиновника или купца, — ты в форменной одежде, тоже что в мундире, — рясе и, пожалуй, со всеми атрибутами своего сана, а хозяин принимает тебя в какой-нибудь куцовейке — и ничего. Принимая меня у себя, он, точно также, идёт и ко мне в чём ему угодно. Но приди к нему я так, запросто, без рясы! Хозяин непременно почтёт это знаком неуважения к себе и обидится; а барыня примет это за кровное, потрясающее душу, оскорбление... Скажу пример, — факт. В одном известном мне губернском городе существует до сих пор одна старая барыня N. N. — барыня богатая. Теперь она слывёт под именем «отставной мироносицы». Но прежде, когда последними преосвященными эти должности не были ещё упразднены и она состояла, так сказать, на действительной службе, — обивала своим шлейфом архиерейские пороги и донимала всех архиереев передачей им всех городских сплетен, — она была барыня важная и с большим значением для духовенства. Напротив её дома был дом приходского священника П. Н. С-ва. С-в был человек необыкновенно кроткий и добрый, больной, магистр академии и профессор семинарии, имевший за городом свой садик и страстно любивший цветы. У одинокой старухи-барыни было в доме, тоже, много цветов. Барыня, как говорится, души не видела в своём батюшке и оказывала к нему все знаки своего благоволения. С-в ходил к ней каждый день, а иногда и по два-по три раза, и, как любитель цветов, ухаживал за её цветами. Однажды летом, довольно рано утром, барыня, увидевши его в окне, вскричала ему через улицу: «П. Н.! Идите ко мне, у меня новые цветы». Тот, как был дома в кафтане, так и пошёл к ней. Приходит, — барыня фыркает, злится. Он и туда, и сюда: где цветы? Барыня не говорит и мечется из угла в угол, как угорелая. С-в изумился, посмотрел-посмотрел и ушёл. В 12 часов барыня в карету и к архиерею: «Поп обидел ныне: без рясы пришёл ко мне, не надо мне его, возьмите, куда знаете! Мне его не надо, не надо, не надо!...» И преосвященный перевёл его, на другой же день, в приход, несравненно худший. Хотя С-в настоял, и чрез месяц был переведён в другое место, в законоучители института благородных девиц: но, по его крайне расстроенному здоровью, это место ему было не по силам. Вот вам и рясы! Утром рано, когда барыня просила к себе священника, сама она, наверное, была растрёпой: но это сама, а священник иди, всё-таки, в служебной форме...

Другой факт. В селе Агарёвке, нашей губернии, был помещик, некто М...вский. У него был сын, мальчишка — шалопай, который, сделавшись, после смерти отца владельцем большого отцовского имения, промотался, сделался буквально нищим и помер в общественной больнице. В Агарёвку поступил во священники, в то время, когда сын М...вского был ещё мальчишкой, мой товарищ по семинарии А. С. Д. М...вский пригласил молодого священника учить своего недоросля, тот и ходил каждый день. Однажды старик М...вский уехал в город; а так как в доме у него, кроме мальца, не осталось никого, то священник и пошёл к нему без рясы. Приезжает владелец прихода — М...вский домой, сынок не дал ещё выдти ему из кареты, выбежал на крыльцо и начал кричать на весь двор, со слезами на глазах: «Папа́, папа́! Поп приходил к нам без рясы!» М...вский, на другой же день опять в город, — и священник был переведён в худший, другой, приход.

Ещё один случай. В село Глядковку, моего округа, поступил некогда во священника некто В. И. В. прямо из семинарии. В. пономарский сын, бурсак, не видевший и не слышавший ни о каких светских требованиях. Месяца через два по приезде в приход, зимой, однажды прислал за ним помещик просить его к себе в деревню служить всенощную. В. надел получше подрясник, шубу, — и отправился. В передней встречает его барин: «Батюшка! Вы без рясы! Да разве это можно! У меня в доме жена, своячина-девица, как я вас представлю? Нет, уж ступайте опять домой, и всенощную отложим до другого времени. Но только помните: без рясы ко мне ни шагу в дом!»

Очень интересно было бы услышать от самого общества: почему требуют от нас, чтоб мы были всегда в форменной одежде, когда люди, считающие себя высокопоставленными, встречают нас сами, нередко, даже в халате и туфлях (подобных случаев со мной бывало множество)? Почему люди требуют от нас того, чего не исполняют сами?