XXII.

«Нет, суть дела вовсе не в материальном положении духовенства, а в малом образовании лиц духовного звания».

Против того, что мы мало образованы, мы не спорим. Большинство из нас, священников, прошли курс только среднего учебного заведения. Но почему же нейдёт никто на наши места с академическим и университетским образованием? Доро́га не загорожена; мест свободных везде много. Чем плакаться о горькой участи «обездоливаемых» и кричать на нас из Петербурга, пожалуйте к нам! Примите на себя сан священника и проситесь хоть в то село, куда поступил я по окончании семинарского курса. И верите ли, говорю вам как честный человек, что в настоящее время священническое место там свободно, церковная сторожка, наверное, есть и теперь. Стало-быть и квартира готова. Есть, вероятно, и у крестьян по две избы, как было при мне. Всё на вашей стороне: и лета́, и образование, и ревность к просвещению народа и защите «обездоливаемых», — дело только за рясой. Идите в село во священники, покажите собою пример и нам, и вашей собратии, сделайте почин вы, а там пошли бы, может быть, и те из ваших собратий, статьями которых переполнены и журналы, и газеты о тупости, глупости и бездеятельности духовенства.

Действительно, поучительно было бы для нас посмотреть, что стали бы вы делать, если бы к вам пришли три—четыре міроеда, да и стали внушать вам самым положительным тоном: «Ты мір почитай, спины своей не жалей. Не поклонишься міру, так сейчас вон с квартиры, а другой хозяин во всём селе тебя никто не пустит!» Примите при этом к сведению, что́ приказывается міроедами. Угроза их вовсе не пустая болтовня. В этом уж поверьте нам. Думается, что вы согнули бы вашу спину, как не гнём её и мы.

Может быть, вы скажете, что у вас нет призвания? Но если у вас есть призвание учить нас, священников, то каким же образом у вас нет призвания учить нашу паству? Так проситесь, в таком случае, в архиереи! Но только позвольте ещё заметить, что жизнь архиереев в несколько раз, — несравненно — хуже нашей. В материальном отношении они обеспечены много лучше нашего, все относятся к ним с благоговением, кланяются им, целуют руки и пр., но всё это лесть, обман, своекорыстие, пронырство!... У епископа нет человека, который относился бы к нему по-человечески: не может и епископ сказать ни с кем откровенного слова, — по душе. Около него двуличность на каждом шагу. Является барин или барыня и выражают пред преосвященным все знаки умиления. Но это только для того, чтобы расположить к себе владыку, и душить попа. Увижусь с подобными людьми я, — я могу сказать откровенно, не боюсь никаких влияний, — и мне переберут архиерея по косточке, тогда как только, может быть, вчера чуть не лизали его руки. Купцы, по-видимому, народ религиознее других и принимают к себе преосвященных с полным радушием. Но мне не приводилось ещё слышать от них вполне честного слова об архиереях: торгашество, мелочность в каждом их слове, при разговоре о преосвященных. Самое же горькое зло, неотступное, как тень, — это их домашние секретари. Преосвященные считают их людьми домашними, своими, людьми мелкими, ничтожными, преданными себе, — и доверяют им, как себе самим во всём. Но эти «свои» преданы только себе самим, но отнюдь уже не им. Я не говорю уже о том, что они скрывают прошения, на «справку» представляют только те из них, которые им нужны и проч. Скажу только, что преосвященные советуются в ними, рассуждают с ними о делах епархии, — и они сильно злоупотребляют их доверием. Кратко сказать: самого честного, самого благородного, самого кроткого и доброго, самого благонамеренного епископа они вводят в неприятные отношения с духовенством и тем бесчестят его честное имя. Над епископом именно выполняется слово Господне: враги человеку домашние его. Какова должна быть жизнь человека, если он знает, что за ним наблюдают каждый его шаг и перетолковывают в дурную сторону; что он окружён всегда и всюду обманщиками, льстецами и своекорыстниками?! Поэтому жизни епископа позавидуют только те, кто не знает её.

«Суть дела в малом образовании лиц духовного звания». Но нас десятки тысяч; прежде нас были опять десятки тысяч; прежде их — опять десятки тысяч... Неужели же из сотен тысяч не было, хотя бы случайно, ни одного умного человека, которые нашёл бы способы поставить духовенство в лучшие отношения к обществу? Да это, прямо, невозможно! Притом позвольте заметить в другой раз, что духовенство, по относительному числу, образованнее всех сословий, — без исключения. Неужели совсем нет у нас людей деятельных? Нет, если мы находимся в ненормальном отношении к обществу и если не много сделали для его религиозно-нравственного состояния, то причина тому вне нас.

«В кастовом их духе, поддерживаемом нынешней постановкой специального духовного образования».

«Кастового духа» у нас нет. Двери учебных духовных заведений открыты для всех сословий. Если же нейдёт туда никто из других сословий, то виноваты в этом не мы. Пошлите туда учиться вашего сына, если он есть у вас, — и мы будем очень рады.

Но вы ратуете даже против того, зачем существуют специальные учебные духовные заведения? А мы спросим, со своей стороны: почему же и не быть им? Морское министерство имеет свои специальные учебные заведения; военное — свои; государственных имуществ — свои, и проч. Почему же не должны иметь их мы? Всякая специальность и может быть изучена основательно только в специальных учебных заведениях. Для основательного изучения того, что требуется по нашей специальности, мы должны иметь и имеем специальные заведения. Иначе и быть не может.

Но мне не раз приводилось слышать, что семинаристы дики, неразвиты, не умеют держать себя в хорошем обществе и т. под. Это, отчасти, правда. И что «если бы были всесословные учебные заведения со специальными классами богословия, то семинаристы, т.е. дети духовенства, были бы «развитее»».На это мы скажем: «может быть», но не утверждаем. За то положительно утверждаем, что богословская наука потеряла бы много.

Нам говорят: «Дети духовенства, обучаясь в всесословных учеб. заведениях, переняли бы от товарищей своих манеры в обращении, научились бы лучше, — приличнее, держать себя в обществе». На это мы отвечаем: в семинариях обучаются дети псаломщиков, дьяконов и священников. В этом числе очень много есть детей таких священников, которые видят в своих домах хороших людей, и дети их бывают у них. От них многому хорошему могут научиться те, которые нигде не бывали. Кто теперь в общесословных заведениях, — гимназиях? Там малость из учеников есть из дворян-помещиков, большинство же: дети мелких чиновников, купцов, сапожников, портных, слесарей, столяров, плотников (сын моего одного прихожанина, плотника, в гимназии), колонистов-немцев и под. В курсе старшего моего сына, учеников из дворян не было ни одного. Скажите же беспристрастно: какое товарищество лучше? Если б даже детей дворян и чиновников в гимназиях было и больше, чем теперь, то чему особенно хорошему и полезному для жизни могли бы научиться от них наши дети? Бойкости только, развязности? Но лицу, готовящемуся в духовное звание, жертвовать богословскими познаниями из-за бойкости, — есть безумие. Кроме же того: наше назначение — скромность; наше место — деревня, глушь, где недоступного барина, самодура-купца, кулака-торгаша и міроеда-мужика не ублажить никакими «манерами», пред каждым «согнёшь спину» и поклонишься. Тут приходится привыкать к «манерам» другого рода!

Нам говорят, что «из всесословных учебных заведений в духовное звание поступали бы лица всех сословий. А так как люди, выходящие из светского общества, пороки общества знают лучше, нежели духовенство, замкнутое само в себе и отчуждённое от общества, то могли бы лучше громить общественные недуги».

На это мы скажем: духовенство выходит на служение міру не из пустынного острова. Оно родится, растёт и живёт в том же міре, которому потом служит. Стало быть не может не знать и хороших, и дурных его сторон. Но когда мы делаемся пастырями, то, по особенностям нашего служения, мы узнаём общество лучше, чем кто-либо другой. Но от знания до слова, или обличения, ещё далеко. Недуги общества мы знаем хорошо; но, как я сказал уже, не можем говорить всего, что находили бы нужным говорить, потому что проповеди наши находятся под двумя цензурами. Первая — это в городе особый цензор священник, в уезде — благочинный. Ни тот, ни другой, из опасений строгой ответственности, не дозволят вам говорить ничего резко обличительного обществу. За этой цензурой есть вторая цензура, — это обличаемое общество. Эта вторая цензура есть самая строгая и самая неумолимая. Она не допустит вам не только разглагольствий, но и ни одного, самого лёгкого намёка на его пороки. Намекните только на его пороки, — и оно поднимет на вас все силы злобы, ненависти, мщения, предаст вас суду тех, пороки которых вы обличали, — и вы погибли на век... Многие примеры такого рода научили нас быть до последней степени осторожными. А при таком порядке дела всякая ревность самого честного проповедника улегается невольно. Следовательно, ревность неопытного проповедника, поступившего в наше общество из другого сословия, как лица, незнакомого с нашим бытом и обстановкой, послужила бы ему же, прежде всего, к его же погибели. А погибель его дала бы обществу повод держать себя, в отношении к проповеднику, ещё, так сказать, кичливее и быть взыскательнее. Ревностный же обличитель общественных недугов, не имеющий возможности удовлетворять своему рвению, был бы в тягость самому себе.

«Этот кастовый дух нашего духовенства будет жить до тех пор, пока будут существовать специальные учебные заведения для детей духовного звания».

Учебных заведений, исключительно для детей духовного звания, нет. Об этом мною говорено уже было. Специальные же учебные заведения для готовящихся в духовное звание необходимы. Истины веры настолько велики и важны, что составляют целую науку и требуют глубокого, всестороннего и многолетнего изучения, чтобы понимать их согласно учению православной церкви. Можно быть плохим химиком, плохим ботаником, зоологом и под. Вред для слушателей будет только в том, что они меньше будут знать эти науки. Но православному проповеднику не знать основательно православного учения нельзя. Пашковы и бесчисленное множество подобных им у нас на глазах. «Малейшие недостатки в знании веры, как справедливо замечает «Церковно-общественный Вестник», могут породить печальные последствия. Самая терминология, когда придётся говорить о предметах духовных, запутает человека неопытного, вовлечёт в ересь, раскол, породит целую массу курьёзных суждений о предметах веры и нравственности или же заставит разливаться в пустых фразах, ничего не говорящих уму и сердцу слушателя поучений». Поэтому, одного богословского отделения, без предварительной подготовки, недостаточно.

«Не говоря о недостатках программ этих учебных заведений в общеобразовательном отношении, каждое из названных заведений заключает в себе особенную специфическую атмосферу, обращающую пастырское служение в ремесло, непременно наследуемое от пра-праотцев, мертвящую бодрое, чисто религиозное чувство и дело. Вся атмосфера этих учебных заведений проникнута мелочным торгашеством, чиновничьим отношением к делу, бумажным формализмом, крючкотворством и подъячеством и т. д.».

Набор слов без всякого содержания! Такой набор означает только то, что вопрос о духовенстве стал модным вопросом. Все заговорили о духовенстве, и все — один перед другим — стараются чернить его, хотя бы в том, что говорится, правды было слишком мало. В самом деле: приведённые мною слова так бессодержательны, что я не нахожу нужным отвечать на них. Однако ж всё это печатается, как бы ни было бессодержательно, всё пускается в общество, общество читает, и в людях, не вникнувших в бессодержательность слов, увеличивается неприязнь к нам.