XI.

На возвратном пути из города домой, нам пришлось проезжать в одном месте, поздно вечером, через лес. Место это на границах двух уездов. Лесу была небольшая куртина, но лес крупный. Въезжаем мы в лес, и вдруг из кустов выскакивают четыре человека с дубинами и копьями.

— «Стой!» — закричали все разом, — и один бросился держать лошадей, а другой ухватился за кучера. Мы испугались до беспамятства.

— Вино есть у вас? Кто вы?

— Я священник, говорю я, вина у меня нет.

— Попы пьют больше нашего. Слезай!

Жена моя, не помня себя, уцепилась за меня. Они начали хозяйничать: всё перешвыряли, перемяли, искололи «щупами», перепортили нашу одежду, — всё, что было при нас, и сказали: «Вина нет, ступайте!»

Оказалось, что это были кордонные, как их звали тогда. Это значило, что в следующем уезде был другой винный откуп, а это были стражники, чтобы из того откупа, где вино дешевле, не перевозили в другой.

Вспоминая этот случай, всегда говорю я: дай Господи многая лета батюшке-Государю, уничтожившему этот откупленный разбой!

В сентябре мы опять получили от благочинного повестку явиться всем причтом, с церковными документами, в д. Ивановку, в имение Е. А. И. для предоставления его преосвященству. Оказалось, что туда собрано было из шестнадцати сёл всё духовенство. Нас собралось там 18 священников, 16 диаконов и 38 причетников, — целый полк. Мы собрались за два дня до приезда преосвященного. Преосвященный приехал к И-ой, как хороший знакомый, отдохнуть на недельку от дел. Сюда же съехалось много помещиков, а ещё более барынь, из ближайших селений. Тут же был и приятель мой Агафонов. В первый день по приезде, преосвященный не принимал нас и потому мы топтались у барских ворот недолго. На другой день, нам было велено явиться в 10 часов. Мы, конечно, явились; но на этот раз пришлось потолпиться у ворот подольше. В 12 часов уже преосвященный, идя с хозяйкой дома и гостями из саду мимо нас, велел явиться нам в 10 часов на завтра. Мы, разумеется, стояли без шляп, но никто из сопровождавших преосвященного не снял фуражки и не кивнул нам. Являемся на завтра: ввалили семьдесят человек и грянули, разом, в ноги преосвященному. Мы заняли собой больше половины залы. Преосвященный, в великолепной серой атласной рясе и голубой камилавке, сидел на диване, хозяйка и гости — вдоль стен. При нашем входе не привстал никто и никто не кивнул нам головой, как будто пришло, просто, стадо баранов. Мы все, обыкновенным, заведённым порядком, стали принимать благословение по одиночке: подойдёшь, поклонишься в ноги, примешь благословение, опять поклонишься в ноги и отойдёшь. Преосвященный, сидя, по одиночке благословил нас и потом спрашивает благочинного: кто из них у тебя пьяница?

— У меня пьяниц нет, ваше преосвященство!

Сидевшая тут барыня-мироносица, старуха К-ва:

— Нет, ваше преосвященство! Благочинный покрывает их. Наш священник N. N. совсем спился! Вместо того, чтобы созывать мужиков в церковь, по воскресеньям, он созывает к себе на помочь, и поит их вином. Мне не надо его, возьмите его от меня, куда хотите! Не надо мне его, не надо, не надо!...

И замахала руками.

— Я, ваше преосвященство, действительно, прошлое воскресенье помочь собирал, но обедня у меня была. Я человек бедный; нанять работать мне не на что, я и попросил добрых людей. Я...

— Молчать! От этого места я тебя отрешаю. Ищи другой приход! Пьяница! Как же ты, благочинный говоришь, что у тебя нет пьяниц? Ты с ними вместе пьянствуешь!

— Действительно, справедливо изволите сказать, ваше преосвященство, благочинный с ними вместе пьянствует.

— Я ни водки, и даже никакого вина не пью совсем, ваше преосвященство.

— Молчать! Что ж ты думаешь, что я больше поверю тебе?

Егор Фёдорович шепчет мне: «Коль не верит никому, так уж и сделал бы К-ву благочиннихой над нами». N. N. подошёл к преосвященному, стал на колени: «Ваше преосвященство! Помилуйте! У меня тут дом»...

— Молчать, дурак! Вон пошёл!

— Ваше преосвященство (не вставая во всё время с колен), я человек бедный, у меня два сына в семинарии, я разорюсь совсем, должен буду исключить детей, они погибнут...

— Благочинный, отведи его прочь! Вы, господа, довольны своим причтом? Говорите. Если нет, так...

Все, в том числе и мой Агафонов, привстали: «Довольны, ваше преосвященство, очень довольны»!

N. N. «Ваше преосвященство!...» Но К-ва: «Завтра же велю твой дом снести с моей земли! По бревёшку велю раскидать. Преосвященнейший владыка отказать уже изволили тебе от нашего прихода; ты теперь уже не наш. Завтра же, чтоб и духу твоего не было в моём селе».

— Ваше преосвященство, помилуйте!

— Пошёл вон! Священник села Р. К-ий! Сюда!

К-ий подошёл к столу, поклонился в ноги и стал.

— Скажи: какие обязанности священника?

— Научать народ вере...

К-ва: «Ну, уж наш поп научит! Сам мужиков поит вином по праздникам».

Тут его преосвященство перебрал нас всех, кроме, впрочем, меня, Егора Фёдоровича и благочинного. Сколько «дураков» мы получили тут от щедрот его преосвященства, что не перечтёшь и по пальцам! Что ни слово, то: «Ну, дурак, дурак, дурак! И по роже-то видно, что дурак!» Каждый подойдёт к столу, поклонится в ноги, 5–10 получит «дураков», поклонится в ноги за милостивое слово опять и отойдёт. Начальник же наш благочинный, получал по нескольку «дураков», после каждого, на загладочку: «Дурак, дурак! И благочинный дурак, что даёт тебе (в формуляре) отметку хорошую, — дурак и он». И это после каждого спрошенного. Таким образом если мы, 70 человек, получили по 7 «дураков», то наш о. благочинный удостоился получить их семьдесят раз седмерицею.

После испытания в знаниях догматов веры и правилах христианской нравственности, преосвященный стал заставлять, опять всех по одиночке, петь по октоиху. И опять: поклон, дурак, поклон и — вон. Тут уж непременно на каждую нотку село по «дураку»!

— Удивительно, как они все глупеют на должностях! Ведь дурак на дураке! Ступайте!

Священник N. N. опять хотел было просить преосвященного, но он велел благочинному вывести его. Священник этот был крайне бедный и совершенно трезвый. Но чем-то, к его горю, не угодил этой мироносице, — и пропал. Перевод в другой приход разорил его в конец. До́ма его барыня хотя и не раскидала, но он, всё равно продан за ничто.

Когда мы вышли, то к нам вышел помещик Владыкин. Он, смеясь, похлопал по плечу священника и говорит: «А я, N. N. хотел, было, сказать владыке и про тебя, что ты много пьёшь».

— Ну, хорошо: меня архиерей вывел бы; с кем же ты-то стал бы пить-то тогда?

— Ха, ха, ха! Заезжай ко мне. Я сейчас еду домой.

Преосвященный наш, вообще, беспорядков не терпел. Кафедральный собор наш имеет высокое входное крыльцо, и такой же, в самом храме, высокий амвон. Однажды, осенью, была изморозь и всё покрылось ледяной коркой. В один из таких дней, преосвященный должен был служить литургию в соборе. Лёд на входном крыльце, хотя и был счищен, но падающий постоянно дождь мёрз и покрывал всё новым слоем льда. Сторожа, не знаю почему, — может быть потому, что поздно спохватились и поздно уже было бежать к себе за песком, а может быть, просто, почитая, что всё равно, чем ни посыпь, — но только и посыпали ступеньки золой. Преосвященный вошёл в собор и тотчас же поставил ключаря на амвоне, пред иконой Спасителя, в виду всего народа на колени.

В другой раз, преосвященный награждал одного священника набедренником. Во время накладывания у набедренника и оторвись лента. Преосвященный: «Ключарь! Это что! Пошёл на колени!»

И ключарь пошёл опять на знакомое местечко...

Ключарь был, — по летам, старше преосвященного, из окончивших курс академии, протоиерей и член консистории.

Я мог бы представить десятки подобных случаев, и — много-много покрупнее этих, но думаю, что для характеристики того времени довольно и этого немногого. Вообще же этот период епархиального управления есть один из самых замечательных, в этом роде, в нашем крае; но внести на страницы истории события того времени, предоставляю моему потомству. Бесследным же для истории этот период времени остаться не должен.