Ярослав Мудрый был одним из сыновей полоцкой княжны Рогнеды и великого князя Владимира Святославича. В общей иерархии сыновей Владимира трудно определить его место, поскольку у князя было много жен, с которыми он жил одновременно. Неизвестен и год рождения Ярослава, поэтому исследователи высказывают на этот счет самые различные мнения.[256] С наибольшей уверенностью можно назвать лишь период, в который тот мог появиться на свет: с 982 по 988 г. Эти хронологические рамки можно немного сузить, если предположить, что на самостоятельное княжение в Ростов Ярослав поехал в 988 г. после женитьбы отца на византийской принцессе. В то время взрослыми княжичи считались уже в возрасте около 4 лет после обряда посажения на коня. Они окончательно уходили от опеки матери и обзаводились дядькой-пестуном и с его помощью уже могли править.

Несложные подсчеты показывают, что Ярослав предположительно появился на свет в 983/984 гг., поэтому в 988 и был отправлен отцом в Ростов. Там в возрасте около 16 лет он, видимо, женился. Имя и происхождение этой женщины остались неизвестными. Хотя некоторые исследователи предположили, что ее звали Анной и именно ее саркофаг находится в Новгородском Софийском соборе, никаких данных на этот счет в источниках нет.[257] Известно лишь, что от первого брака у Ярослава был сын Илья, который после переезда родителей в Киев остался в Новгороде на самостоятельном княжении. Некоторые исследователи предполагают, что в это время княжич женился на сестре датского короля Кнута Великого Маргарет-Эстрид. Однако из-за того, что Илья вскоре умер, она вернулась на родину, где вышла замуж за нормандского графа Рикардо.[258] В русских источниках об этой принцессе никаких сведений нет.

Судьба первой жены Ярослава Мудрого оказалась трагичной. В 1018 г. она попала в плен к польскому королю Болеславу I, захватившему Киев, и, очевидно, вскоре умерла.[259] Вывод о ее гибели напрашивается из того факта, что в 1019 г. князь Ярослав женился на шведской принцессе Ингигерд.

Из различных источников известно, что у Ярослава Мудрого было несколько сестер: полностью родная (по отцу и матери) Предслава и родная только по отцу Мария-Добронега. Эти данные есть и в русских летописях, и в зарубежных хрониках. Большой след на страницах различных памятников оставила вторая жена князя шведская принцесса Ингигерд-Ирина. На всю Европу прославились и дочери Ярослава: Елизавета, Анастасия и Анна. Реконструкции их жизни и деятельности посвящена данная глава.

В древнейших летописях, как уже отмечалось, мало сведений о каких-либо женщинах, поэтому любое неоднократное упоминание чьего-либо женского имени сразу привлекает внимание. Одно из них – Предслава (Переслава), дочь князя Владимира I и Рогнеды, родная сестра Ярослава Мудрого. В Лаврентьевской летописи она упомянута трижды, и это свидетельствует о том, что для своего времени она была заметной личностью. Первый раз под 1015 г. сообщено, что княжна после смерти отца отправила в Новгород брату Ярославу весть об этом печальном событии и предупредила, что власть в Киеве захватил Святополк. Второй раз под тем же годом помещен отрывок ее письма брату, в котором она сообщала о расправе Святополка с Борисом и его намерении также поступить с Глебом и остальными соперниками. Последний раз имя Предславы упоминается под 1018 г. В этой годовой статье рассказано о том, как княжна попала в плен к польскому королю Болеславу I, захватившему Киев вместе со Святополком, и была увезена в Польшу.[260]

В Ипатьевской и Радзивилловской летописях данные о Предславе аналогичны за исключением того, что в Радзивилловской летописи она, видимо ошибочно, названа Переславой.[261]

На основе этих отрывочных данных, конечно, трудно составить полный исторический портрет Предславы, но некоторым историкам удалось найти в других источниках дополнительные сведения.

Так, Н. М. Карамзин обнаружил в «Житии Моисея Угрина» повествование о том, как Моисей, будучи одним из близких людей князя Бориса Владимировича, после его гибели встретился с Предславой и подробно рассказал о трагедии. В хронике Титмара историк нашел текст об обстоятельствах захвата Киева польским королем Болеславом. Из него он узнал, что Предслава фактически превратилась в наложницу короля. Так он отомстил ей за отказ выйти за него замуж ранее: княжне якобы не нравилось, что Болеслав был непомерно толст и склонен к прелюбодейству. Титмар сообщал, что вместе с Предславой попали в плен ее мачеха, восемь сестер и жена Ярослава Мудрого.[262]

В сочинении польского хрониста Мартина Галлуса Карамзин обнаружил объяснение причины войны Болеслава с Ярославом Мудрым. Главным было не желание короля помочь зятю получить киевский престол, а попытка силой сделать своей женой именно Предславу. По мнению Мартина Галлуса, княжна была исключительно умна, благовоспитанна, хороша собой, поэтому Болеслав любой ценой стремился заполучить ее.[263]

Князь Ярослав Владимирович Мудрый. Реконструкция М. М. Герасимова по черепу Ярослава Мудрого

Историки XIX в. мало интересовались личностью Предславы и лишь повторили те данные, которые удалось обнаружить Н. М. Карамзину.[264]

Современные исследователи обратили внимание лишь на некоторые факты из биографии княжны, в частности на обстоятельства и время сватовства к ней Болеслава и на ее дальнейшую судьбу. Так, Б. Д. Греков без ссылки на источники сообщил, что она стала женой чешского князя Болеслава III Рыжего.[265] В данном случае он, видимо, перепутал двух Болеславов.

Некоторые историки, ссылаясь на данные в труде В. Н. Татищева о прибытии в Киев в 1014 г. сразу несколько посольств – польское, чешское и венгерское – с целью сосватать дочерей Владимира Святославича за своих правителей, высказали мнение, что Болеслав сватался к Предславе именно в это время. По утверждению Татищева, переговоры прервались из-за смерти киевского князя. Потом, в 1018 г., польский король захватил в плен всех предполагаемых невест.[266]

В. Д. Королюк решил, что Болеслав сватался к русской княжне в период между смертью третьей жены Эмнильды в конце 1017 г. и женитьбой на четвертой жене Оде в феврале 1018 г.[267] Это мнение поддержали многие исследователи. Однако А. В. Назаренко заметил, что в источниках нет точной даты смерти Эмнильды, поэтому период сватовства к Предславе он расширил с 1013 по 1017 г. При этом исследователь заметил, что в хрониках Титмара и Анонима Галла нет уточнения, к кому посылал Болеслав сватов: к Владимиру Святославичу или к Ярославу Мудрому. Поэтому нет оснований считать, что Предславу не отдал королю именно Ярослав и из-за этого с ним началась война. По мнению Назаренко, во время пребывания Болеслава в завоеванном Киеве Предслава имела статус его законной жены. В Польше же она его потеряла, поскольку там у Болеслава была супруга Ода.[268] Кроме того, историк предположил, что в русских летописях середины XI в. в датах содержится хронологический «сбой в 5-6 лет, происшедший из-за неправильного прочтения автором» Начального свода «Жития Антония Печерского», которое он использовал в качестве источника (по мнению Назаренко). В итоге смерть Болеслава датирована в русских летописях 1030 г., а на самом деле она произошла в 1025 г.; женитьба польского короля Казимира на сестре Предславы Марии-Добронеги состоялась не в 1043, а в 1038 г. и т. д.[269]

Несмотря на оригинальность рассуждений Назаренко, в литературе они были подвергнуты критике.[270] Суммируя сведения источников о Предславе, можно отметить, что они не дают ответы на все вопросы, касающиеся ее жизни. Прежде всего необходимо определить, когда она родилась. Из летописей известно, что в 988 г. Владимир женился на византийской принцессе Анне, брак с Рогнедой был окончательно расторгнут, и та уехала со старшим сыном в Изяславль. Предслава осталась в Киеве на материнском дворе, который потом превратился в село и стал носить ее имя.[271] Значит, она была старшей сестрой и уже достаточно взрослой, чтобы обходиться без опеки матери, т. е. ей было больше четырех лет (как уже отмечалось, до четырех лет детям полагалось жить в тереме матери). Из этих рассуждений следует, что Предслава могла появиться на свет после 981 г. (вероятно, в этот год родился Изяслав), но до 984, поскольку она была одной из старших детей, т. е. ее годом рождения мог быть 982 или 983. Получается, что княжна появилась на свет в период с 982 по 983 г. Естественно, что это не точные данные, а всего лишь предположение.

Несомненным может быть только одно – в год смерти отца – 1015, Предслава была совершенно взрослым и самостоятельным человеком, пользующимся авторитетом среди киевлян. Именно поэтому к ней прибежал Моисей Угрин с сообщением об убийстве Бориса. В это время ей могло быть 30 с небольшим лет. Для невесты она, конечно, была старовата. Болеслав мог к ней свататься как минимум 10 лет назад. В это время Владимир после развода с Рогнедой, очевидно, мало интересовался судьбой ее дочерей и не хотел давать за ними хорошее приданое. Поэтому всем женихам было отказано. Предславе же пришлось стать опекуншей младших сестер, даже от других матерей. Принцесса Анна, скорее всего, считала их незаконнорожденными, поскольку они родились в языческих браках.

Можно предположить, что все дочери Владимира жили с Предславой в имении ее матери на р. Лыбедь, поэтому киевляне даже не знали их имен. Запомнилась им только старшая дочь Рогнеды, видимо, обладавшая многими достоинствами.

Предслава, очевидно, была достаточно образованной девушкой, вела переписку с братьями, сообщала им о событиях в Киеве, хорошо разбиралась в политической ситуации. В итоге она невольно оказалась в самом центре междоусобицы, развернувшейся между Святополком и Ярославом после смерти в 1015 г. князя Владимира. Как уже отмечалось, к ней прибежал человек из свиты князя Бориса и рассказал о расправе с ним наемных убийц, подосланных Святополком.

Предслава, видимо, сразу поняла, что Святополк, как сын Ярослава, будет стремиться к единоличной власти в стране и постарается ликвидировать конкурентов – сыновей Владимира. Поэтому после смерти отца она тут же сообщила о случившемся своему полностью родному брату Ярославу, княжившему в Новгороде. Его она, очевидно, считала главным наследником киевского престола, способным бороться с узурпатором Святополком. Однако после известия о гибели Бориса княжне тут же пришлось писать брату второе письмо, уже об этом событии. Интересно отметить, что в древнейших летописях приводится цитата из письма Предславы, которое по своему стилю очень напоминает лаконичные записи на бересте, найденные в Новгороде: «Си отец ти умерл, а Святополк седит в Киеве, убив Бориса и на Глеба посла, а блюдися его повелику».[272] Конечно, трудно предположить, что у автора «Начального свода» было подлинное письмо княжны, но он, вероятно, знал, как обычно писались такие послания, и сочинил его сам. В его время переписка, судя по всему, была общепринятым явлением.

О широком распространении грамотности в XI в. среди женщин самых разных слоев свидетельствуют найденные археологами пряслица – небольшие каменные изделия, используемые при прядении, помеченные либо отдельными буквами, либо надписями с именем владелицы.[273]

Письма Предславы, по сообщениям летописей, очень помогли Ярославу в борьбе со Святополком. Вовремя предупрежденный об опасности, он помирился с новгородцами, собрал большое войско и в битве при Любече разбил противника. Святополк был вынужден бежать в Польшу к своему тестю королю Болеславу I. Победителем въехал Ярослав в Киев, надеясь, что навсегда получил отцовский трон. Естественно, что сестры во главе с Предславой с радостью встретили его.[274]

Остатки костерезного производства в X-XII вв. Раскопки 1937 г. Киев

Однако Святополк не захотел сдаваться, к тому же ему было необходимо освободить жену, которая оказалась в руках победителя. Болеслав согласился поддержать зятя и вызволить дочь из неволи. При этом, как пишут польские источники, он вспомнил о своей прежней невесте Предславе и решил заодно силой сделать ее своей женой.[275] Правда, в это время, как уже отмечалось, княжне было более 30 лет и она считалась достаточно зрелой женщиной. Но Болеслава это вряд ли могло остановить, поскольку он сам приближался к преклонному возрасту (начал править с 992 г.).

В 1018 г. Ярослав, узнав о походе против него объединенных сил Святополка и Болеслава, выступил им навстречу, надеясь победить. Он даже не позаботился об охране Киева, где остались сестры и жена. Однако воинское счастье оказалось не на его стороне – в битве на р. Буг князь был разбит. Боясь плена, он бежал в Новгород. Победители вошли в Киев и взяли в плен всех женщин из семьи Ярослава, а также его бояр и казну.[276]

Так Предслава оказалась в плену у когда-то сватавшегося к ней жениха. При этом она, видимо, не знала, что к тому времени он был женат уже четвертый раз – на немецкой графине Оде.

В древнейших летописях нет никаких сведений о том, как поступил с княжной Болеслав, и лишь отмечено, что после ссоры со Святополком король покинул Киев, взяв с собой «имение, бояры Ярославле и сестры его, и Настаса пристави Десятиньного ко именью, бе бо ся вверил лестью, и людий множество веде с собою, и городы Червеньскыя собе, и приде в свою землю».[277]

В летописях более позднего времени к данным сообщениям было сделано уточнение: «И тогда Болеслав положи себе на ложе Предславу, сестру Ярославлю».[278] Можно предположить, что эта новая информация была взята составителями поздних летописцев из польских хроник. Так, в сочинении Титмара о захвате Болеславом Киева писалось следующее: «В соборе святой Софии, который в предыдущем году по несчастному случаю сгорел, прибывших (Болеслава и Святополка. – Л. М.) с почестями, с мощами святыми и прочим всевозможным благолепием встретил архиепископ этого города. Там же была мачеха упомянутого короля (Ярослава Мудрого. – Л. М.), его жена и девять сестер; на одной из них, которой он и раньше добивался, беззаконно, забыв о своей супруге, женился старый распутник Болеслав».[279]

Авторы древнейших летописей, используя польские хроники, не решились назвать отношения Предславы с королем браком и сообщать какие-либо подробности по этому поводу. Титмар же полагал, что в Киеве была сыграна свадьба, поскольку без этого сделать наложницей дочь великого князя Владимира Святославича было нельзя. К тому же она являлась сводной сестрой князя Святополка. В Польше же Предслава вряд ли стала королевой – ведь там у Болеслава была законная жена Ода.

Следует отметить, что в описании Титмара есть ряд ошибок. В 1018 г. в Киеве еще не было Софийского собора, главным считался Десятинный храм; в русских летописях не сообщалось о пожаре в нем до 1018 г.; настоятель храма Анастас не носил чина архиепископа – киевской архиепископии никогда не существовало. Большим преувеличением выглядит и сообщение Титмара о том, что в Киеве в то время было 400 церквей. На самом деле в источниках сообщается только о четырех храмах: Ильи Пророка, Святого Василия, Десятинном и Спаса на Берестове. Возможно, Титмар хотел придать победе польского короля и его союзников саксонцев большое значение, поэтому и описал Киев как очень крупный город. На самом деле, как показали археологические раскопки, он был совсем небольшим.

Судьба Предславы в Польше точно неизвестна. Некоторые исследователи предположили, что в Киеве Болеслав умышленно на ней официально женился, чтобы получить права на престол. Однако Святополк разгадал этот замысел и прогнал его на родину.[280]

Так Предслава оказалась пешкой в крупной политической борьбе. На родине Болеслав, возможно, даже захотел от нее избавиться и начал переговоры с Ярославом Мудрым об обмене пленными. При этом он стремился освободить свою дочь, оказавшуюся в заточении у новгородского князя. Однако Ярослав не захотел идти ему навстречу и этим вновь укреплять позиции Святополка. Он даже отказался от своей первой супруги, либо погибшей, либо увезенной в плен и в 1019 г. женился на дочери шведского короля Ингигерд, чтобы иметь поддержку ее отца и многочисленных родственников. В данном случае он последовал примеру Болеслава, ставшего многоженцем по политическим соображениям. Но, может быть, к этому времени первая жена Ярослава действительно умерла, не выдержав тягот свалившихся на нее несчастий. В источниках о ее судьбе никаких данных нет. Некоторые археологи, правда, предполагают, что ее звали Анна и именно ее гробница находится в новгородском Софийском соборе, а не Ингигерд.[281] При этом они никак не объясняют, как в Новгороде появилась гробница пленницы польского короля.

Польский ученый Г. Лябуда высказал предположение, что захваченные в Киеве пленники по указанию Болеслава были размещены на Ледницком острове в уединенном месте. Возможно, король боялся, что Ярослав Мудрый совершит рейд в глубь его страны и отобьет своих родственниц. Там для женщин был выстроен дворец в византийском стиле, видимо, похожий на аналогичные киевские постройки. Внутри была домовая церковь, в которой служил Анастас, – т. е. пленниц не принудили принимать католичество. Археологические раскопки на Ледницком острове подтвердили мнение Лябуды.[282] Поэтому можно считать, что данный дворец стал местом обитания Предславы и ее сестер на долгие годы, вероятно, до смерти Болеслава в 1025 г.

Хрустальные бусы из мастерской Киевского ювелира. Раскопки 1949 г.

Относительно дальнейшей судьбы Предславы никаких данных нет. Известно лишь, что ее младшая сестра стала женой польского короля Казимира. После свадьбы, дата которой вызывает споры у исследователей, все взятые в плен Болеславом русские люди обрели свободу и им было предложено войти в свиту новой королевы: «В си же времена вдасть Ярослав сестру свою за Казимира, и вдасть Казимир за вено людий 8 сот (яже бе полонил Болеслав, победив Ярослава)».[283]

Суммируя все немногочисленные сведения о Предславе Владимировне, можно сделать вывод, что для своего времени она была неординарной личностью. Именно поэтому ее имя попало на страницы древнейших летописей, о ней знали польские хронисты и даже полагали, что война короля Болеслава с Ярославом Мудрым шла именно из-за нее. Можно предположить, что княжна обладала очень привлекательной внешностью, поэтому ее несостоявшегося жениха Болеслава чуть ли не половину жизни преследовала навязчивая идея непременно сделать ее своей женой.

Из сведений о Предславе в русских летописях напрашивается вывод о том, что она была одной из старших дочерей Владимира Святославича, пользовалась заслуженным авторитетом среди киевлян, поскольку была образованна, умна и разбиралась в политической ситуации в стране. Очевидно, княжна была неплохим психологом, поэтому понимала, кто из ее многочисленных братьев достоин великокняжеского престола, и противодействовала рвущемуся к единоличной власти Святополку.

Вовремя переданная княжной информация о ситуации в Киеве после смерти отца помогла Ярославу собрать силы, вступить в борьбу с узурпатором и в конце концов победить. При этом сама Предслава попала в очень тяжелую ситуацию и превратилась в пленницу бывшего жениха, польского короля Болеслава. Никто из братьев не захотел ей помочь, хотя это вполне было в их силах.

В Польше княжна, видимо, продолжала быть опекуншей младших сестер и постаралась дать им хорошее образование и воспитание. В итоге к младшей, Марии, даже посватался молодой польский король Казимир. Можно предположить, что именно Предслава, хорошо разбиравшаяся в политической ситуации, помогла юной пленнице превратиться в королеву.

Возможно, удачно вышли замуж и некоторые другие сестры Предславы. Так, известно, что женой саксонского маркграфа Бернхарда II была какая-то русская княжна. Это произошло в начале 20-х гг. XI в., когда других подходящих по возрасту невест, кроме младших дочерей Владимира Святославича, на Руси не было. Сестрой Предславы могла быть и жена венгерского герцога Ласло Capo.[284] С этого времени у венгерских правителей, видимо, появилась традиция жениться на представительницах русского княжеского дома.

В княжеских семьях ХI-ХII вв. помнили и почитали Предславу. Ее чисто славянское имя получили сразу несколько княжон, хотя уже существовал устойчивый обычай давать детям христианские имена. Предславой назвал свою дочь киевский великий князь Святополк Изяславич. Повзрослев, она стала женой венгерского королевича Лодислава. Такое же имя было у дочерей великих князей Святослава Ярославича и Рюрика Ростиславича. Первая приняла постриг и закончила свою жизнь в монастыре. Вторая вышла замуж, но часто навещала родителей и участвовала в семейных праздниках, поэтому ее имя было зафиксировано на страницах летописей.

Трудная судьба Предславы Владимировны показывает, что женщины в ее время были активными участницами политических баталий и междоусобиц, но при этом нередко становились их жертвами. Мужчины же не слишком активно защищали родственниц, преследуя лишь собственные интересы.

В этом отношении судьба еще одной дочери Владимира Святославича, Марии-Добронеги, сложилась значительно удачнее. После тягот в плену во время детства и отрочества она смогла стать польской королевой. В русских источниках о ней почти нет никаких сведений. В годовой статье 1043 г., но лишь с пометой «в те времена» зафиксирована ее свадьба с польским королем Казимиром.[285]

Причина неосведомленности автора летописи, видимо, заключалась в том, что (и жених, и невеста жили там) свадьба Казимира и Марии была отпразднована только на территории Польши.

Неопределенность летописного сообщения вызвала среди исследователей спор о времени заключения брака между Казимиром и Марией Владимировной. Одни решили, что это важное для двух стран событие случилось в начале 40-х г. XI в., когда Ярослав Мудрый совершал походы в Мазивию, т. е. в 1041 г.[286] Другие полагали, что все произошло в 1043 г. одновременно со свадьбой сестры Казимира Гертруды и сына Ярослава Мудрого Изяслава.[287] Однако каких-либо уточнений на этот счет в источниках, даже польских, нет. Из этого напрашивается предположение, что поначалу союз между Казимиром и Марией не имел важного международного значения, поскольку оба находились в Польше. Там приблизительно до 1037 г. после убийства в 1034 г. Мешко II царили хаос и неопределенность. Разные круги стремились посадить на престол своих ставленников. Поэтому сторонники Казимира, находившегося в изгнании, посоветовали ему жениться на одной из дочерей Владимира Святославича, живших в уединенном замке. Ведь поддержка брата княжны, в то время хорошо известного русского правителя Ярослава Мудрого, могла существенно усилить его позиции в борьбе за польский престол. К тому же это прекратило бы многолетнюю вражду с соседней Русью и позволило обеим странам жить в мире и дружбе.

Судя по всему, Казимир последовал этому совету и посватался к Марии. Та, конечно, не могла ему отказать, поскольку избавлялась от унизительного положения пленницы. Согласие Ярослава Мудрого, очевидно, было получено уже позднее, когда Казимир стал королем.

При решении вопроса о дате свадьбы польского короля и русской княжны необходимо учитывать их возраст. Казимир, как известно, родился в 1016 г. Брачного возраста он достиг в 1032 г., но в это время в Польше шла острая борьба за власть, поэтому его родители Мешко и Рикса вряд ли думали о свадьбе сына.

В 1034 г. Мешко II был убит, и Казимир вместе с матерью и сестрой Гертрудой оказались в изгнании. Естественно, что и в это время о свадьбе было сложно думать. Только после смерти старшего брата Болеслава в 1037 г. у Казимира появился шанс занять вакантный престол. Как уже отмечалось, женитьба на Марии Владимировне существенно усилила его позиции. В это время будущему королю исполнился 21 год.

Вопрос о возрасте Марии несколько сложнее. Известно, что ее отец умер в 1015 г., поэтому она не могла появиться на свет много позднее этого года. Но и намного раньше она также не должна была родиться, поскольку ей не полагалось быть существенно старше мужа. Если считать, что годом ее рождения был 1015, то уже в 1031 г. она могла выйти замуж. Но Казимир не мог к ней посвататься в это время. Как мы определили, для него наиболее выгодным было жениться в 1037 г., когда Марии могло быть 22 года и она еще находилась в возрасте невесты. В 1043 г. ей соответственно было бы уже 28 лет, и для первого брака она была бы уже слишком старой.

Поэтому, наиболее вероятно, что Казимир женился на Марии в 1037 или 1038 г., когда та находилась на территории Польши. Потом этот вопрос был обговорен с Ярославом Мудрым. На родину вернулось много пленных, взаимоотношения Польши с Русским государством существенно улучшились. Киевский князь даже стал помогать новому родственнику в борьбе с Литвой и восставшей Мазовией в 1041 и последующих годах. Затем дружеские отношения в 1043 г. были скреплены новым браком – сестры Казимира Гертруды с Изяславом Ярославичем.

В русских летописях, кроме фиксации брака с Казимиром, никаких других данных о Марии нет. В польских хрониках XII в. о ней существенно больше сведений. Правда, их авторы точно не знали, кто являлся ее матерью, и называли имя византийской принцессы Анны.[288] Но они ошибались, поскольку Анна умерла в 1011 г., в возрасте 48 лет. Родить дочь перед смертью она вряд ли могла. Реальным годом рождения Марии от принцессы мог быть приблизительно 1005 г. Но в этом случае она была бы на 11 лет старше Казимира. При такой значительной разнице в возрасте король вряд ли бы женился на ней.

Более правдоподобным кажется предположение некоторых исследователей о том, что Мария была дочерью последней жены князя Владимира, также попавшей в плен к Болеславу. Имя и происхождение ее почему-то быстро забылось. Е.В. Пчелов высказал предположение, что эта княгиня являлась дочерью швабского герцога Куно фон Энигена, но это мнение в настоящее время подвергнуто критике А.В. Назаренко.[289]

Польские хронисты единодушно утверждали, что Мария приняла католичество до свадьбы, поэтому венчалась в краковском костеле. Брат дал за ней богатое приданое: множество серебряных и золотых сосудов, драгоценных камней и украшений.[290] Все это существенно пополнило казну Казимира. Маловероятно, что эти ценности были присланы из Русского государства, скорее всего, они являлись той казной Ярослава Мудрого, которую вывез в Польшу Болеслав. Просто русский правитель не стал требовать от зятя возвращения своего имущества, поэтому оно превратилось в приданое сестры.

Брак Марии и Казимира оказался успешным. С помощью русских войск король смог навести в стране порядок. Мазовия была вновь присоединена к Польше, мятежник Моислав убит. За существенное укрепление государства Казимир получил прозвище Восстановитель. Мария родила 4 сыновей, и старший, Болеслав, после смерти отца в 1058 г. взошел на престол. С помощью советов матери он успешно управлял Польшей и получил от современников прозвище Смелый.

Хотя Мария почти всю жизнь провела в Польше, она не забывала о своих родственниках на Руси и по возможности им помогала. Так, в 1069 г. ей вместе с сыном пришлось принимать у себя бежавших из Киева Изяслава Ярославича и Гертруду. Первый приходился ей племянником, вторая являлась теткой ее сына. Беглецам была оказана военная помощь, в результате которой они смогли вновь вокняжиться в Киеве, правда не надолго.[291]

Приблизительно в это же время при дворе польского короля был принят бежавший из родных мест венгерский король, двоюродный брат Болеслава по отцу. Интересно отметить, что он вел борьбу за власть с сыном дочери Ярослава Мудрого, т. е. племянницы Марии. В итоге интересы сына и матери оказались диаметрально противоположными. Это, возможно, повлияло на отношение Болеслава к Изяславу Ярославичу, во второй раз изгнанному из Киева. Не получив поддержки, тот был ограблен и выставлен из Польши.[292]

Мария Владимировна, судя по ее прозвищу Добронега (другой вариант Доброгнева), пользовалась симпатиями современников. Она, видимо, отличалась добротой, ласковым отношением к подданным, была ко всем милостива и справедлива. Королева намного пережила не только супруга, но и сына Болеслава. Умерла она в 1087 г. уже в достаточно преклонном возрасте.[293] Хотя княжна очень мало жила на Руси, к числу ее заслуг можно отнести установление добрососедских отношений между двумя соседними странами: Русью и Польшей. Волею судеб она оказала большое влияние на международную политику в середине и начале второй половины XI в.

Естественно, что в Польше русская княжна оставила более заметный след. Местные хронисты единодушно утверждали, что после женитьбы на ней положение Казимира существенно укрепилось и «удивительным образом установился мир на польских землях». От сыновей Марии пошла вся последующая династия польских королей Пястов.[294]

Для установления дружеских связей между Польшей и Русью брак Марии и Казимира имел важное значение, хотя он и не являлся первым фактом породнения двух династий. До него на польской принцессе женился пасынок Владимира I Святополк. Но из-за борьбы этого князя за киевский престол с Ярославом Мудрым это родство привело лишь к острейшему конфликту между соседними странами.

Ингигерд-Ирина-Анна являлась второй женой знаменитого князя Ярослава Владимировича Мудрого. Первым исследователем, собравшим о ней достаточно много сведений, был Н. М. Карамзин. Именно он выяснил, что до замужества княгиня была дочерью шведского короля Олофа (Олава) и приблизительно в 1019 г. стала женой русского правителя. На ее содержание, как уже отмечалось, жених выделил город Ладогу, которым стал управлять родственник Ингигерд ярл Рангвальд. После смерти княгини он не захотел возвращать город новгородцам, и тем пришлось отбивать его силой. Все эти данные находятся в шведских источниках. Из них исследователь узнал, что у Ингигерд было только три сына: Вальдемар, т. е. Владимир, Висиволд, т. е. Всеволод, и Гольти, которого Карамзин отождествил с Ильей.[295]

Однако современные исследователи выяснили, что Илья не мог быть сыном Ингигерд, поскольку в 1020 г. он был оставлен на самостоятельном княжении в Новгороде. Гольти же было скорее не именем, а прозвищем, означавшим «шустрый, бойкий». Его могли носить другие сыновья княгини: Изяслав, Святослав, Вячеслав или Игорь, о которых молчат шведские памятники.[296]

Собирая сведения об Ингигерд, Н. М. Карамзин посетил Новгород, где в архиерейском доме обнаружил древние иконы с ее изображением. На них она значилась как святая Анна. Такое же имя княгини он обнаружил в тексте Софийского устава с указанием, что память ее следовало отмечать 5 сентября и 4 октября. Поскольку исследователь знал, что христианским именем Ингигерд было Ирина, то он решил, что перед смертью она приняла постриг под именем Анна.[297]

Получается, что княгиня не захотела стать постриженницей основанного для нее в Киеве Иринина монастыря, в последние годы жизни проживала в Новгороде, где и стала монахиней.

Новгородский собор Софии (1045-1050 гг.)

В Софийском соборе Карамзин узнал, что память Ингигерд-Ирины-Анны отмечалась 10 февраля, считавшегося днем ее смерти, и 4 октября, в день смерти ее сына Владимира. Обе даты были установлены новгородским архиепископом Евфимием. Следует отметить, что в Софийском уставе первая дата иная – 5 сентября, к какому событию из жизни Ингигерд она относится – не известно. Местное духовенство почитало княгиню и ее сына за то, что они являлись строителями Софийского собора, т. е. построили главный городской храм на свои средства.

Историк обнаружил внутри храма на самом видном месте захоронения Владимира и Анны. Над ее гробом на стене значилась такая надпись: «Святая благоверная княгиня Анна, мать святого благоверного князя Владимира Ярославича, королевна шведская, Олава Первого, шведского короля, дочь. Называлася в своей земле Ингегерда, которая прежде была невеста Олава, короля норвежского, потом супруга Ярослава Владимировича Новгородского и Киевского. Преставилася в лето от с. м. 6559, от Р. X. 1051. Положены мощи ее в новгородском Софийском соборе». По слогу надписи Карамзин решил, что она была сделана в ХVIII в.[298]

Поскольку в русских летописях нет данных, сообщенных в этой надписи, то можно предположить, что они взяты из шведских источников, правда, в переводе даты смерти княгини на современное летоисчисление не учтено, что 6559 г. мог быть и 1052 г., если год начинался с сентября. Следует отметить, что в Лаврентьевской летописи смерть Ингигерд обозначена 1050 г., в Ипатьевской добавлено, что случилось это 10 февраля.[299]

Карамзин осмотрел гробницы Владимира и Анны и обнаружил, что они отнюдь не древние, а простые деревянные. Из этого он сделал вывод о том, что старинные саркофаги, вероятно, украшенные серебром или резным камнем, были похищены шведами при оккупации в период Смутного времени. К тому же захватчики могли не церемониться с мощами святых и просто их выбросили.[300] Могло быть и по-другому – мощи Ингигерд увезли в Швецию, на ее родину.

Из зарубежных источников историк узнал, что под покровительством Ярослава Мудрого и Ингигерд на Руси какое-то время жил норвежский король Олоф (Олав). Ему даже предлагалось взять под свое управление волжских булгар, но тот не согласился и вернулся на родину, где в 1030 г. был убит. Его сын Магнус до 1033 г. оставался при дворе киевского князя, но потом уехал в Норвегию, где в 1036 г. был провозглашен королем с прозвищем Добрый. Под покровительством Ярослава и Ингигерд находились и другие иностранные изгнанники: английские принцы Эдвин и Эдуард, венгерские королевичи Андрей и Леванте.[301]

Хотя Н. М. Карамзин собрал довольно много сведений об Ингигерд-Ирине-Анне, он не сделал вывод о ее вкладе в развитие русской государственности и культуры и не попытался восстановить биографические данные.

С. М. Соловьев в основном повторил сведения, найденные Карамзиным, но при этом некоторые из них уточнил и расширил. Так, он узнал, что полное имя отца Ингигерд было Олав Эйрикссон Шетконунг и тот умер в 1024 г. При нем отношения с Русью были исключительно дружескими и добрососедскими. Имя норвежского короля Олова было Олав Харальдссон Толстый Святой. Он был убит на родине за то, что хотел крестить свою страну. Позднее, когда крещение все же произошло, он был провозглашен святым. Управлявший Ладогой родственник Ингигерл Рангвальд имел троих сыновей. Ульф и Эйлаф помогали отцу и потом заменили его в Ладоге. Стенкиль был приглашен на шведский престол. После его смерти королем стал его сын Ульф (Улеб), воспитанный на Руси дядей Эйлафом. В 1032 г. Ульф воевал с финскими племенами, получая поддержку из Новгорода от старшего сына Ингигерд Владимира. Кроме того, Соловьев не согласился с мнением Карамзина о том, что Илья был сыном шведской принцессы, ее первенцем он считал Владимира, родившегося в 1020 г.[302]

В советской историографии интерес к Ингигерд возник только в связи с исследованием останков Ярослава Мудрого. В конце 30-х гг. XX в. была вскрыта его гробница в Софийском соборе, высеченная из целой глыбы белого мрамора. Внутри были обнаружены два взрослых скелета, принадлежащих мужчине и женщине, и разбросанные кости 3-летнего ребенка. Изучение мужского скелета показало, что он принадлежал пожилому человеку лет 65-70, страдавшему заболеванием костей таза из-за врожденного подвывиха тазобедренного сустава. На одной ноге был поврежден коленный сустав. Поскольку было известно, что Ярослав Мудрый с детских лет страдал хромотой, то был сделан вывод, что обнаруженный скелет принадлежит именно ему. Все особенности его останков свидетельствовали, что в последние годы жизни он передвигался с трудом, физически был немощен. При этом князь обладал раздражительным, склонным к вспышкам и бурным реакциям характером. Во всем его облике была смесь нордических и славянских черт.[303]

Изучение женских останков показало, что они принадлежали пожилой женщине лет 50-55, ростом 162 см. У нее был тяжелый массивный череп, черты лица североевропейские: крупный нос, выступающий подбородок, небольшие скулы, хорошие зубы. Исследователи решили, что данные останки принадлежат Ингигерд.[304] Чтобы доказать, что в новгородском Софийском соборе похоронена не она, они вскрыли гробницу святой Анны и обнаружили в ней останки сравнительно молодой женщины лет 30-35, обладавшей северо-европейским типом лица, похожим на лицо пожилой женщины из гробницы Ярослава Мудрого. У нее был аналогичный череп, но не столь массивный и грубый. По непонятной причине антропологи предположили, что данные останки принадлежат первой жене Ярослава Владимировича, якобы умершей в 1018 г.[305]

В. Л. Янин, исходя из исследований скелетов, сделал вывод о том, что Ингигерд покоится в одном саркофаге с мужем, а в новгородском Софийском соборе захоронена либо жена Владимира Ярославича, либо первая жена Ярослава Мудрого. По его мнению, миф о захоронении Ингигерд под именем Анна был создан новгородским архиепископом Евфимием в 1439 г. для расширения пантеона местных святых. В это время Новгород якобы боролся с централизационными устремлениями московских князей.[306]

Таким образом, Янин попытался доказать, что у новгородского духовенства нет оснований почитать Ингигерд-Ирину-Анну своей святой. Однако данные выводы исследователя вызывают большие сомнения. Во-первых, непонятно, для чего Евфимию в 1439 г. необходимо было противопоставлять Новгород Москве, в которой в это время шла ожесточенная борьба за власть между потомками Дмитрия Донского. Во-вторых, если Евфимий выдумал Анну, то почему назвал ее женой Ярослава Мудрого, а не женой Владимира Ярославича, о которой в источниках нет никаких данных, и любая ложь, связанная с ее именем, не была бы разоблачена? Ведь Владимира и Анну почитали за то, что они были строителями Софийского собора и делать это мужу и жене было проще, чем сыну и матери, живущей в Киеве.

Киев. Собор Софии. Богоматерь «Нерушимая стена». Деталь. XI в.

К тому же еще Н. М. Карамзин заметил, что останки Владимира и Анны находятся не в древних раках, а в простых деревянных гробах. Он предположил, что старинные саркофаги были вывезены шведами во время оккупации Новгорода в Смутное время начала ХVII в. Опись Новгорода 1617 г. это подтверждает: «В Корсунской паперти гробы созидателей храма Софеи Премудрости Божии. Гроб древян, а в нем мощи великого князя Владимера Ярославича. На другой стороне гроб древян же матерь его великие княгини Анны. Лежат наружу, только накрыты дцкою. А дцки поднимаютца, а земли на них нет, а положены тому лет с…, телеса их лежат нетленны».[307]

При ограблении гробниц святых шведы вряд ли отнеслись с почтением к их останкам. Все кости могли быть смешаны и разбросаны. Потом представители новгородского духовенства были вынуждены их разбирать и помещать в новые гробы. В гробницы Владимира и Анны, видимо, положили наиболее хорошо сохранившиеся костяки, поскольку они почитались как святые. Так вместо останков Ингигерд в ее могиле оказался костяк молодой женщины. Кем она была в жизни, конечно, сейчас очень трудно определить. Сходство ее черепа с черепом старой женщины из гробницы Ярослава Мудрого дает право предположить, что она состояла с ней в родстве. Например, старая женщина – Ингигерд, молодая – ее дочь. Однако никаких данных о том, что в Новгороде умерла одна из дочерей шведской принцессы, нет. Все ее дочери вышли замуж за европейских королей и на родину не возвращались. К тому же возникают большие сомнения в том, что старой женщиной была именно Ингигерд. Ведь известно, что она умерла на 4 года раньше мужа, т. е. и похоронена была раньше. На момент смерти Ярослава Мудрого ее останки должны были изрядно истлеть, и вряд ли кто-либо стал бы их переносить в гробницу Ярослава Мудрого. Более вероятно, что старую женщину и ребенка захоронили позднее, когда гробница князя уже существовала. Причиной тому могло быть их близкое родство с Ярославом Мудрым, хотя при этом сами они не являлись заметными личностями. Например, старая женщина могла быть дочерью князя от первого брака, которая, оставаясь незамужней из-за некрасивой внешности, жила при дворе отца, а ребенок мог быть рано умершим внуком Ярослава Мудрого.

Королева Франции Анна, дочь Ярослава Мудрого. Скульптура в монастыре св. Викентия (Франция)

Кроме того, захоронение женщины с Ярославом Мудрым могло быть связано с живучестью языческих обрядов, согласно которым знатных людей хоронили вместе с рабынями. Пожилая женщина могла быть прислужницей тяжело больного князя. Княгиню же, игравшую важную политическую роль, таким образом вряд ли могли захоронить. Она должна была иметь собственную могилу.

К тому же, по описанию современников, Ингигерд была красивой женщиной, привлекавшей внимание многих мужчин. Она никак не должна была походить на грубую мужеподобную особу из гробницы Ярослава Мудрого. Ее неординарную внешность унаследовали и дочери, пленявшие своей красотой многих известных мужчин в Европе.

Таким образом, думается, что нет никаких оснований считать, что в гробнице Ярослава Мудрого захоронена именно Ингигерд. Напротив, целый ряд обстоятельств указывает на то, что ее гробница находилась в Софийском соборе Новгорода. Во-первых, хорошо известно, что традиции почитания местных святых никогда не возникали на «пустом месте». Они всегда имели глубокие корни и были связаны с реальными событиями. Ингигерд-Ирина-Анна и ее сын Владимир чтились за то, что построили Софийский собор. У местного духовенства не было необходимости выдумывать данный факт, поскольку оно всегда чувствовало себя независимо по отношению к княжеской власти. В Новгороде с древнейших времен память княгини и ее сына отмечалась особой трапезой в дни их смерти. В нее входили напиток из меда и кутья с ягодами. При этом Ингигерд не путали с женой Владимира Александрой, чья гробница также находилась в Софийском соборе. Ее память также чтилась, но несколько скромнее.[308]

Следует отметить, что шведская принцесса, имевшая значительные личные доходы от принадлежащей ей Ладоги, могла помочь сыну в строительстве в Новгороде величественного каменного собора. Историки архитектуры обнаружили в кладке этого храма приемы, типичные для скандинавских построек того времени. Это использование не тонкого кирпича плинфы, как в Византии, а дикого камня с прослойками из розового цемента.[309] Значит, для постройки Софийского собора приглашались специалисты из скандинавских стран. Сделано это могло быть по инициативе Ингигерд, сохранявшей связи с родиной. Правда, некоторые детали в новгородской Софии были типично византийскими: арки, внутренний декор и т. д. Они свидетельствуют о том, что в числе строителей были и византийский мастера, присланные из Киева Ярославом Мудрым.[310]

Некоторые исследователи, отрицая наличие гробницы Ингигерд в Новгороде, утверждали, что она не могла носить имя Анна, поскольку ее христианским именем было Ирина. Однако исследователи Софийского собора в Киеве обнаружили, что в нем было два придела – в честь святого Георгия, небесного покровителя Ярослава Мудрого, и Иоакима и Анны. Придела в честь святой Ирины не было. Данное обстоятельство может свидетельствовать о том, что в конце жизни Ингигерд была уже не Ириной, а Анной, поскольку приделы были возведены лет через 10 после основного здания собора.[311]

Имя Анна княгиня могла получить не только после пострига в монахини, но и после крещения в православную веру. В середине XI в. как раз произошло разделение христианства на католичество и православие. На родине Ингигерд под именем Ирина могла быть крещена по католическому обряду. На Руси и с этим именем жила какое-то время. Но после разделения церквей она могла перейти в православие уже под именем Анны и поэтому покоиться в монастыре святой Ирины в Киеве не захотела. Следуя ее примеру, Ярослав Мудрый также не пожелал быть захороненным в своем монастыре святого Георгия.

Косвенным свидетельством в пользу предположения о переезде Ингигерд в Новгород в конце жизни могут являться данные антропологии о том, что в старости Ярослав Мудрый отличался очень плохим характером: был раздражительным, вспыльчивым, резким в минуты гнева. К тому же он едва передвигался из-за болезни ног. Жить с таким человеком было очень сложно, поэтому у княгини были веские причины для переезда в Новгород к сыну под предлогом оказания ему помощи в строительстве большого каменного собора.

В последнее время исследователи перевели на русский язык многие зарубежные источники, сообщавшие сведения о шведской принцессе, и это дало возможность проанализировать их вновь. К числу этих памятников относятся: «История о древних норвежских королях», «Сага об Олаве Святом», «Гнилая кожа», «Круг земной», «Красная кожа», «Саги о норвежских конунгах», «Хроника Адама Бременского» и др.

Из саг об Олаве Святом удалось узнать, что матерью Ингигерд была прибалтийская славянка по имени Эстрид, поэтому в ее внешности не могло быть чисто нордических черт. У принцессы был брат по имени Иаков, ставший шведским королем Анундом-Яковом, правивший после смерти отца до 1050 г.[312]

В «Истории о древних норвежских королях» монаха Теодорика сообщалось, что сначала Ингигерд была невестой норвежского конунга Олава Харальдсона, прозванного потом Святым. Но отец принцессы за что-то прогневался на жениха и отдал дочь «Ярицлаву, конунгу восточного пути».[313] Последнее уточнение кажется весьма примечательным, поскольку из него выходит, что Ярослав был не правителем Русского государства, а держал под своим контролем только торговый путь в восточные страны и лежащие на нем города. Остальная территория Руси, видимо, принадлежала местному населению. (Более углубленное исследование данного вопроса может помочь в решении проблемы «варяжского призвания» и роли князей в формировании древнерусского государства.)

Дата свадьбы Ингигерд и Ярослава в скандинавских источниках колеблется от 1014 до 1020 г. Большинство историков, сопоставив все данные, пришли к выводу, что она состоялась в 1019 г.[314]

Софийский собор в Киеве. Реконструкция здания XII в.

В «Круге земном» по этому поводу сообщено следующее: «Весной в Швецию прибыли послы Ярицлейва, конунга из Хольмгарда, узнать, собирается ли Олав конунг сдержать обещание, данное предыдущим летом, и выдать свою дочь Ингигерд за Ярицлейва конунга. Олав конунг сказал об этом Ингигерд и заявил, что он хочет, чтобы она вышла за Ярицлейва конунга. Она отвечала: “Если я выйду за Ярицлейва конунга, то хочу получить от него, как вено, все владения ярла Альдейгьюборга и сам Альдейгьюборг (Ладогу. – Л. М.)”. Послы из Гардарики согласились от имени своего конунга».[315] Далее в «Круге земном» сообщалось, что полученными землями по указанию Ингигерд стал управлять ее родственник ярл Рангвальд.[316]

Некоторые исследователи сочли данное сообщение Снорри Стуолусона недостоверным, поскольку, по их мнению, древнерусские женщины не имели права на личную собственность и находились на содержании у мужа.[317] Однако это представление об имущественном положении женщин в Древней Руси неверно. Из летописей известно, что княгиня Ольга владела городом Вышгородом, селами, охотничьими и рыболовными угодьями; Рогнеда жила на своем дворе у Киева, потом перешедшими к ее старшей дочери Предславе; принцессе Анне в качестве вено был дан Херсонес. Аналогичным образом получила Ладогу и Ингигерд. Вполне вероятно, что ее двоюродный брат Рангвальд стал управлять этим крупным торговым городом и передавать доходы в казну княгини.

В легендарной «Саге об Олаве Святом» сообщается, что шведский король дал за дочерью большое приданое, равное по стоимости Ладоге с прилегающими землями. Такой якобы была плата за вено жениха. В «Гнилой коже» отмечено, что Ингигерд была «мудрее всех женщин и хороша собой. При этом она была очень «великодушна и щедра на деньги», в отличие от мужа, который «не слыл щедрым, но был хорошим правителем».[318] Данная информация очень ценна, поскольку дает представление о внешности и характере шведской принцессы. Сведения о ее красоте еще раз заставляют усомниться в том, что именно ей принадлежат останки грубой и мужеподобной женщины из гробницы Ярослава Мудрого. К тому же из этого сообщения становится известно о наличии у княгини собственных средств, которые она щедро раздавала нуждающимся, несмотря на то что муж ее был очень прижимистым человеком.

В некоторых сагах повествовалось о том, что Ингигерд была влюблена в своего первого жениха, как и он в нее. Разрыв помолвки стал настоящим ударом для влюбленных. Даже выйдя замуж за русского князя, Ингигерд якобы продолжала любить прежнего жениха и постоянно интересовалась у гостей из Скандинавии его жизнью. Ярослава это очень задевало. В саге «Гнилая кожа» утверждалось, что для завоевания сердца жены князь построил великолепный дворец, все стены в нем были затянуты драгоценными тканями. После этого он устроил новоселье, на которое пригласил знать и жену с ее окружением. Однако Ингигерд не оценила красоту и роскошь нового дворца и заявила, что для нее нет милее места, чем то, где сидит ее бывший жених Олав. Сказанное так возмутило Ярослава, что в гневе он ударил жену по щеке. Рассерженная княгиня тут же решила навсегда покинуть нелюбимого супруга, и тому стоило большого труда загладить свою вину. Он даже пообещал выполнить любую просьбу супруги. Тогда Ингигерд потребовала, чтобы он взял на воспитание незаконнорожденного сына Олава. За мальчиком тут же был отправлен корабль.[319]

Киев. Собор Софии. Музыкант. XI в.

Исследователи данной саги решили, что сообщенный в ней факт о размолвке Ярослава Мудрого с Ингигерд не имел места в реальности, поскольку Олав Норвежский был женат на родной сестре русской княгини. К тому же оба какое-то время пользовались гостеприимством правителей Руси из-за проблем на родине. После возвращения Олава в Норвегию его родной сын Магнус и, возможно, жена остались жить при дворе Ярослава Мудрого. Создатель саги «Гнилая кожа», видимо, спутал Ингигерд и ее сестру, поэтому и сочинил историю о любовном треугольнике.[320]

Однако некоторые факты из биографии Ингигерд, в частности ее переезд в Новгород в конце жизни, дают право предположить, что в ее взаимоотношениях с мужем не все было гладко. Правда, в это время Олава Норвежского уже давно не было в живых.

Довольно много интересных сведений об Ингигерд содержит «Сага об Эймунде». В ней рассказывается о борьбе Ярослава Мудрого сначала со Святополком Окаянным, потом – с Мстиславом Тмутараканским, в которой участвовали варяжские отряды под руководством Эймунда, сына норвежского конунга. Из этого произведения выясняется, что княгиня принимала самое активное участие в этой борьбе, стараясь держать варягов под своим контролем. Для этого она всегда присутствовала на совместных пирах и вела беседы с Эймундом и окружавшими его лицами, желая выведать их планы. Гостей она щедро одаривала ценными подарками, хотя муж проявлял скупость. После того как киевский князь рассорился с варягами, не желая платить им большую сумму за помощь в разгроме Святополка, Ингигерд попыталась уладить конфликт щедрыми дарами. Когда это не удалось, она решила заманить Эймунда в ловушку и не позволить ему уехать к сопернику Ярослава Мстиславу Тмутараканскому. Однако ее хитрость не удалась. Варяги покинули Киев. Тогда отважная Ингигерд тайно пробралась в лагерь Мстислава Тмутараканского, куда уже прибыл Эймунд со своим отрядом, и смело выступила перед воинами с речью о том, что им не следует разорять родную землю, а нужно просто разделить ее между собой. По ее мнению, Ярослав должен владеть Новгородом, Мстислав – Киевом, Эймунд – Полоцком.[321]

Исследователи решили, что в саге были отражены не реальные события, а представлены лишь стереотипные ситуации. По их мнению, одним из литературных приемов было противопоставление решительной, твердой и умной Ингигерд слабому, безвольному и скупому Ярославу Мудрому.[322]

Однако сравнение данных «Саги об Эймунде» с летописями показывает сходство между ними. Очевидно, в обоих произведениях отразилась реальная ситуация, которая сложилась на Руси в начале княжения Ярослава Мудрого в Киеве. Ему действительно пришлось сражаться за власть сначала со Святополком, потом – с Мстиславом Тмутараканским. В помощь князь приглашал из Скандинавии варягов, в древнейших летописях даже названо имя их предводителя – Якун или Акун. В битве с Мстиславом Ярослав со своими скандинавскими союзниками был побежден и бежал в Новгород. Но Мстислав не стал отбирать у него Киев и довольствовался Черниговым.[323] Страна оказалась поделенной на две части по Днепру.

Хотя в летописях нет никаких сведений об участии Ингигерд в этих событиях, но нет и фактов, явно противоречащих повествованию «Саги об Эймунде». Поэтому вряд ли стоит считать сагу чисто литературным сочинением. В ней нашла отражение борьба Ярослава Мудрого за власть со своими соперниками, в которой, по мнению автора, большую помощь мужу оказала Ингигерд. Древнейший летописец мог об этом не знать, поскольку княгиня, видимо, являлась посредницей между скандинавскими военачальниками и ее мужем, попавшим в трудную ситуацию.

В саге Ярослав Мудрый наделен не самыми лучшими чертами характера: несколько инфантильный, скупой, несговорчивый. Но по утверждению антропологов, изучавших останки князя, именно таким человеком он и был.[324] Из этого напрашивается вывод, что и Ингигерд в саге представлена реалистично, т. е. она обладала трезвым умом, находчивостью, твердостью и решительностью, была способна брать на себя ответственность за решение сложных вопросов, отличалась храбростью и щедростью. К тому же она была красива и способна исполнять роль лидера: выступать перед воинами с пламенной речью, вести дипломатические переговоры с противниками и т. д. Хромой и болезненный Ярослав Мудрый в этом отношении, видимо, сильно уступал супруге. Некоторые исследователи даже предположили, что из-за физических недостатков князь не пировал с дружинниками, не увлекался охотой, а проводил свой досуг за чтением книг и в беседах о духовном со священниками и монахами.[325]

Как уже отмечалось, в древнейших летописях почти никаких сведений об Ингигерд нет, только указана дата ее смерти. В более поздних Новгородских летописях под 1439 г. есть запись о том, что новгородский архиепископ Евфимий повелел позолотить гробницы князя Владимира и его матери Анны, сделать на них памятные надписи и установить 4 октября днем их ежегодного поминания.[326] Из этой записи следует, что гробницы Владимира и Анны существовали с древнейших времен, но сведения о них подзабылись. Поэтому Евфимий приказал привести в порядок раки и сделать на них необходимые надписи, а самих святых Владимира и Анну ежегодно поминать.

Из Новгородских летописей известно, что сначала гробницы Владимира и Анны находились в Корсунском приделе, но в 1663 г. новгородский митрополит Макарий с согласия патриарха Никона перенес их в центральную часть Софийского собора. Раку Владимира установили у царских врат, Анны – слева от нее.[327] После этого местное духовенство стало собирать сведения об Анне и Владимире и составило их краткие биографии.

В настоящее время в православных календарях об Ингигерд-Ирине-Анне пишется следующее: «Святая благоверная княгиня Анна (Ирина). Шведская королева Ингигерда (во святом крещении Ирина) была выдана замуж за Киевского великого князя Ярослава Мудрого, великого по титулу, но и своим деяниям. Смелая, предприимчивая, высокообразованная, полная ума и доброты, она была достойной подругой своего великого мужа. Была матерью семи сыновей и трех дочерей. Сыновья ее прославились в русской истории: один из них – князь Владимир Новгородский, строитель Софийского собора, причислен к лику святых, другой – Всеволод Переяславский, отец Владимира Мономаха, стал родоначальником великих князей и царей московских. Дочери ее – королевы: Анна Французская, Мария Венгерская (на самом деле ее звали Анастасия. – Л. М.) и Елизавета Норвежская. Известны слова митрополита Киевского Илариона, обращенные к Крестителю Руси в день его памяти: “Взгляни на сноху свою Ирину, взгляни на внуков и правнуков своих, как они живут, как Бог их хранит, как они соблюдают веру, которую ты им завещал, как они восхваляют имя Христово”. Основала в Киеве первый женский монастырь во имя св. муч. Ирины. Преставилась в Новгороде в 1050 г., приняв в постриге имя Анна. Это был первый постриг в великокняжеском доме».[328]

Фреска Софийского собора, изображающая зрителей ипподрома

В данном случае автор статьи ошибся, первой основала женский монастырь Рогнеда, она же первой приняла постриг под именем Анастасия. По поводу же пострига Ингигерд точных данных нет.

Таким образом, используя самые разнообразные источники, попытаемся составить исторический портрет Ингигерд-Ирины-Анны. Год ее рождения ни в одном источнике не указан, но можно предположить, что в 1019 г. ей было лет 18-20, поскольку до этого она уже считалась невестой норвежского короля. Ярославу Мудрому в это время было около 35 лет, если считать, что он родился в 984 г. Отцом Ингигерд являлся шведский король Олав Эйрикссон Шетконунг, матерью – прибалтийская славянка Эстрид. От нее принцесса могла научиться славянскому языку, поэтому в общении с мужем и подданными у нее не возникло трудностей. По утверждению создателей исландских саг, Ингигерд была не только хороша собой, но и умна. Ярослав Мудрый сразу посватался к ней, когда узнал, что с его первой женой приключилась беда – она оказалась в плену у Болеслава и, видимо, умерла или постриглась в монахини. Союз со шведским королем был очень выгоден новгородскому князю, поскольку давал дополнительные силы в борьбе со Святополком.

После того как общими усилиями противник был разгромлен и бежал, Ингигерд с большой свитой прибыла в освобожденный Киев. Там, а может быть и в Новгороде, была сыграна пышная свадьба. В 1020 г. уже появился первенец – сын Владимир.[329]

Исследователи предполагают, что свита Ингигерд состояла из представителей европейской знати. В их числе были изгнанные с родины английские принцы, Эдвин и Эдуард, дети короля Эдмунда Железнобокого. Через некоторое время они переехали в Венгрию, с которой у Русского государства были дружеские отношения. Входил в свиту княгини и очень юный родственник норвежских королей Харальд Сигурдарсон, прославившийся потом по всей Европе своими воинскими подвигами.[330]

Брак с Ингигерд позволил Ярославу Мудрому установить дружеские отношения не только со Швецией, но и с Норвегией, где с 1014 по 1028 г. правил Олав Харальдссон, женатый на сестре принцессы, Астрид. Исследователи установили, что в 1024 г. между Русью и Норвегией был заключен взаимовыгодный торговый договор, действовавший до 1028 г., т. е. до изгнания Олава с семьей. Как уже отмечалось, норвежский король нашел пристанище на Руси, при дворе Ярослава Мудрого и Ингигерд. Потом, когда в 1030 г. Олав вернулся на родину, его сын Магнус остался на Руси. Здесь он воспитывался с 6 до 11 лет. В 1036 г. норвежцы возвели его на престол, и взаимоотношения между двумя соседними странами вновь улучшились, возобновлен был и взаимовыгодный торговый договор.[331]

Несомненно, Ярослав Мудрый понимал, какую важную роль в расширении международных контактов Руси играет его супруга. Все это укрепляло его собственные позиции и давало дополнительные силы в борьбе с противниками, в первую очередь с братом, Мстиславом Тмутараканским. По сообщению древнейших летописей, эта междоусобица продолжалась почти 4 года. В это время великокняжеская семья, судя по всему, жила в Новгороде, поскольку в Киеве было слишком опасно. Хорошо обустроенной и достаточно просторной княжеской резиденцией стало Ярославово дворище на Торговой стороне. До этого князья жили вне города на Рюриковом городище, поскольку, видимо, считались пришлыми чужаками. Но Ярослав с помощью супруги помог новгородским купцам наладить торговые контакты и с Норвегией, и со Швецией, и с некоторыми другими европейскими странами, например с Венгрией. Поэтому для них он, скорее всего, стал своим и очень нужным правителем. К тому же в 1021 г. князь защитил Новгород от грабительского набега полоцкого князя Брячислава Изяславича и даже отбил пленников и все награбленное.[332]

Новгородским купцам было выгодно, что Ярослав владел Киевом и Суздальской землей: по Днепру они могли беспрепятственно ездить в Византию и Болгарию, из Суздаля получали продовольствие, т. к. новгородские земли были малоплодородными и зерновые на них не росли. Поэтому князю не только позволили поселиться в черте города рядом с торговыми пристанями и рынком, но и постоянно оказывали военную помощь для решения собственных проблем: собирали средства для наемников-варягов, отдавали в его распоряжение городскую дружину. У независимых и свободолюбивых новгородцев столь дружеские отношения с князьями были только при Ярославе Мудром, его сыне Владимире и внуке Мстиславе Великом. Характерно, что первому и второму большую помощь оказывала Ингигерд, третьему – его первая жена Христина, которая также была шведской принцессой.

В древнейших летописях отмечено, что до 1026 г. Ярослав Мудрый боялся ехать в Киев, хотя с Мстиславом уже был заключен мир.[333] Поэтому напрашивается предположение, что Ингигерд со все увеличивающимся семейством постоянно жила в Новгороде. В 1024 г. она родила второго сына Изяслава, в 1027 г. – Святослава, в 1030 г. – Всеволода, в 1033 г. – Вячеслава, в 1036 г. – Игоря. В это же время появились на свет три дочери: Елизавета, Анна и Анастасия. Еще одна девочка, вероятно, умерла в раннем возрасте, поэтому в летописях ее имя не было зафиксировано.[334] О ее существовании исследователи узнали из группового портрета семьи Ярослава Мудрого на фреске в Софийском соборе. Правда, точной идентификации портретов до сих пор нет.

Княжеский дворец на Ярославовом дворище, видимо, был внушительной постройкой, поскольку каждому ребенку с 4-5 лет полагались отдельные покои. Но он, скорее всего, был деревянным, поэтому не сохранился. На его месте потом строились другие здания, в которых жили новые новгородские князья. Интересно отметить, что в 70-е г. ХVI в. на Ярославовом дворище был построен двор для Ивана Грозного, посещавшего в это время Новгород. Значит, эта территория считалась государственной.

Судя по летописным сообщениям, даже в 1036 г. Ярослав с семьей не жил в Киеве. В этом году он получил известие о нападении на этот город печенегов. Вместе с новгородской дружиной он отправился на помощь киевлянам и во время битвы у Киева одолел врагов. После этого в следующем году князь начал возводить вокруг южной резиденции новые более мощные укрепления с каменными Золотыми воротами. Внутри них были основаны два монастыря – в честь Георгия и Ирины, патрональных святых князя и его жены, и заложен мощный каменный собор в честь св. Софии. Он должен был стать митрополичьим.[335]

По сообщению Лаврентьевской летописи, в 1036 г. править Новгородом стал старший сын Ярослава Мудрого Владимир.[336] При нем какое-то время с младшими детьми должна была жить и Ингигерд. Ведь в Киеве шла большая стройка. Археологи выяснили, что Ярославов город был сооружен на «поле вне Владимирова града». Сначала были насыпаны валы с деревянными срубами внутри. Их высота достигала 16 м, ширина – 18 м, длина – 4 км. С наружной стороны валов были выкопаны рвы. Такое укрепление было традиционным для многих русских городов. Внутрь города вело несколько ворот. Как уже отмечалось, самыми величественными и красивыми были Золотые ворота с церковью Благовещения наверху. Они были похожи на аналогичное сооружение Константинополя. В центре укрепления был построен огромный Софийский собор, также похожий на одноименный храм в столице Византии. Возводили его византийские мастера.[337]

Сейчас, конечно, нет никаких данных о том, какую роль сыграла Ингигерд в строительстве киевского Софийского собора. Можно лишь предполагать, что муж советовался с ней о том, какой лучше выбрать проект, как лучше украсить величественную постройку. В итоге храм оказался не только просторен внутри, но и имел крытые внешние галереи, по которым удобно было прогуливаться княгине с детьми. На просторных хорах могла размещаться не только вся большая семья, но и обширная княжеская библиотека. Чтение книг, судя по всему, было любимым занятием всех членов семьи Ярослава Мудрого. Хотя о широте кругозора и знаниях самой Ингигерд у нас нет сведений, но хорошо известно, что все ее дети были высокообразованными людьми для своего времени. Дочь Анна поражала всех во Франции своей грамотностью и глубокими познаниями, сын Всеволод знал несколько иностранных языков и т. д.

Софийский собор в Новгороде (1045 г. – 1050 г.).

Возможно, не без участия Ингигерд было решено на фресках, расположенных напротив алтаря, изобразить членов великокняжеской семьи. В настоящее время эти портреты находятся в плохом состоянии, и среди исследователей не утихают споры по поводу того, кто же конкретно изображен на фресках. Некоторую помощь оказывают зарисовки, сделанные в 1651 и 1904 гг., но и в те времена фрески были в подновленном виде.

Всего, считается, было изображено 11 фигур, в верхнем ряду – мужчины, в нижнем – женщины. В центре, по мнению некоторых исследователей, была фигура Христа, сидящего на троне. Рядом с ним справа, вероятно, был изображен Владимир I с мечом, скипетром, крестом и нимбом. Слева – князь ктитор, т. е. Ярослав Мудрый, держащий модель храма в руке. На нем красивый плащ с кругами, внутри которых изображения орлов. На голове корона. По внешнему виду эта одежда напоминает парадное платье византийских императоров. Рядом с князем четыре сына в княжеских шапках и богато украшенной одежде. У второго справа, видимо, Всеволода, также плащ с кругами, внутри которых орлы. Это указывало на его родство, по линии жены, с византийскими императорами.

Во втором ряду пять женских фигур. Некоторые исследователи предположили, что первой была не Ингигерд-Ирина, а княгиня Ольга, с короной, надетой поверх платка и в плаще-корзино. Но другие искусствоведы с ними не согласились и решили, что в короне – жена Ярослава Мудрого, а рядом с ней ее четыре дочери. Старшая – в плаще-корзино и отороченной мехом шапочке, надетой поверх платка. Остальные – в наглухо застегнутых длинных одеждах и также в небольших шапочках поверх платков. Все они со свечами в руках и представлены как бы шествующими в одну сторону.[338]

С помощью рентгеновского излучения ученые установили, что у первой женской фигуры было зеленое платье, плащ цвета охры, красные сапожки с загнутыми носами, мех шапки коричневый. У второй фигуры платье цвета охры, плащ светло-серый, у третьей – платье светло-красное с ромбами, отделка – светло-серая.[339]

Исследователи данных фресок решили, что они не являлись безликой стилизацией, а отражали подлинные черты членов великокняжеской семьи. К тому же у всех была различная одежда и всевозможные атрибуты. Судя по портретам Ингигерд и ее дочерей, можно сделать вывод о том, что женщины в княжеской семье занимали равное положение с мужчинами. Все они богато и нарядно одеты, их лица открыты, поэтому прихожане храма могли любоваться их красотой. Несомненно, что понятия затворничества для женщин и девушек из знатных семей в то время не существовало.

О том, как развлекались в княжеских семьях, можно узнать из фресок внутри башен с винтовыми лестницами, ведущими на хоры. Их сюжеты интересны: сцены охоты на различных зверей, цирковые представления, выступления скоморохов, борьба ряженых, парадные выходы членов княжеского двора, ипподром, флора и фауна Руси и т. д. Фактически это светская живопись, дошедшая до нас из глубины веков. Хотя в ней прослеживается значительное византийское влияние, но есть и чисто местные черты, например изображение верховного славянского божества Ярила в виде солнца, ловчих птиц соколов, фантастических существ из фольклора и т. д.[340]

Все это говорит о том, что в семье Ярослава и Ингигерд любили всевозможные развлечения: охоту, выступления циркачей и скоморохов, лошадиные скачки, а также слушали сказки про древнеславянские божества и чудища.

Исследователи киевского Софийского собора без всяких сомнений сделали вывод о том, что он сооружался по княжескому заказу. На это указывали и просторные хоры, которые в Византии в это время уже отмирали, и фрески с изображением членов семьи великого князя, и фрески светского содержания в башнях.[341] Естественно, что заказчиком был не один Ярослав Мудрый, но и его жена.

К числу построек Ингигерд без всяких сомнений можно отнести Иринин монастырь в Киеве. Ведь он был основан в честь ее небесной покровительницы. Правда, у археологов нет четкого представления о том, какой из трех храмов, обнаруженных на территории Ярославова города, принадлежал именно ее монастырю. Все эти постройки были кирпичными и имели богатое внутреннее убранство: стены украшали яркие фрески, пол был из поливной плитки, крыша покрыта свинцовыми листами. Внутри каждого храма археологи откопали богатые захоронения, в том числе и женские. В одной из гробниц были обнаружены остатки шелковой одежды, украшенной золотыми ажурными бляшками. На голове умершей была лента с золототканым узором из парчи. Несомненно, она принадлежала к высшей киевской знати, может быть даже была княгиней.[342]

Но, как известно, Ингигерд не была похоронена в своем монастыре. Он просуществовал до нашествия Батыя, во время которого был разграблен и разрушен вместе с монастырем св. Георгия и третьим храмом.

Корчажцы («амфорки киевского типа»)

При Ингигерд существенно расширились международные связи, и на Русь стали часто приезжать знатные иностранные гости. Так, в 1034 г. прибыли два венгерских принца Андрей и Леванте, дети герцога Ласло и неизвестной по имени русской княжны, возможно, одной из дочерей Владимира Святославича, захваченной в плен польским королем Болеславом I. Гостеприимством великокняжеской четы они пользовались до 1046 г. После этого Андрей женился на Анастасии Ярославне и отбыл на родину. Там он был провозглашен королем.[343]

Длительное пребывание на Руси отпрысков венгерского королевского дома свидетельствовало о том, что при дворе Ярослава и Ингигерд им было очень комфортно. Они не страдали ни от языкового барьера, ни от разницы в быту. Славянский язык был родным для всех (по матерям-славянкам). Сходной была, видимо, и повседневная жизнь европейской знати. Поэтому дочери Ингигерд без всяких опасений выходили замуж за иностранцев и навсегда покидали родину.

Анастасия, став венгерской королевой, прославилась тем, что основала в Венгрии два православных монастыря, в Вышгороде и Тормове. Позднее в них нашли приют изгнанные из Чехии православные монахи. Андрей был довольно болезненным человеком, поэтому княжне приходилось самой заниматься управлением страной. Но водить полки она, конечно, не могла. Слабостью Андрея в 1060 г. воспользовался его брат Бела, женатый на дочери польского короля Мешко II (сестрой ее была Гертруда, жена брата Анастасии Изяслава Ярославича). Он сверг Андрея, и тот вскоре умер. Анастасии со взрослым сыном Шаламоном (Соломоном) пришлось бежать в Германию к родственникам его жены (он был женат на сестре императора Генриха IV). Однако Бела правил всего 3 года; в 1063 г. он умер – и венгерский трон достался Шаламону. Правда, недовольные сыновья Бела, Геза и Ласло, тут же начали с ним войну. На их стороне оказался киевский князь Изяслав Ярославич, брат Анастасии. В данном случае он попал под влияние жены Гертруды, желавшей помочь своим племянникам и сестре. В итоге правление сына Анастасии было сложным и трудным. В 1074 г. он был свергнут двоюродными братьями и вновь оказался в Германии в изгнании. За ним последовала и Анастасия. Исследователи полагают, что она умерла в немецком монастыре Адмонт, находящемся недалеко от венгерской границы в середине 70-х гг. XI в.[344]

Несомненно, жизнь Анастасии была полна всевозможных тягот, но она всегда старалась быть верной помощницей сначала мужу, а потом и сыну. С братьями и другими родственниками на Руси она почему-то не поддерживала тесных связей. Возможно, причина была во враждебном отношении к ее сыну брата Изяслава, не совсем удачно правившего в Киеве.

Женой европейского правителя стала и старшая дочь Ингигерд Елизавета. С юных лет в нее был влюблен отпрыск норвежского королевского дома Харальд. По неизвестной причине еще мальчиком он оказался в свите Ингигерд, вышедшей замуж за Ярослава Мудрого. Повзрослев, он посватался к старшей княжне Елизавете. Но родители решили, что бездомный принц не слишком подходящий жених для их старшей дочери. Тогда огорченный Харальд поступил на службу к византийскому императору и отправился воевать в Африку, Сицилию и Палестину. Там он совершил много ратных подвигов и прославился на всю Европу. При этом он никогда не забывал свою невесту и чувства к ней выражал в песнях-висах. Всего он написал 16 песен, в которых воспел красоту Елизаветы. Получив за службу много денег и всяческого добра, он вернулся на Русь и вновь попросил руку княжны. На этот раз Ярослав и Ингигерд радушно приняли его и устроили, приблизительно в 1043 г., пышную свадьбу. Возможно, в это время Ингигерд от своих многочисленных родственников уже знала, что Харальд будет приглашен на норвежский трон. В 1046 г. или чуть раньше молодые отбыли в Норвегию, где получили королевскую власть. Вероятно, Харальд правил достаточно жестко, почему и был прозван Харальдсоном Суровым Правителем. Елизавета родила двух дочерей, Марию и Ингигерд (названную в честь бабушки). Следует отметить, что о браке Харальдсона и Елизаветы повествовали многие исландские саги: «Гнилая кожа», «Красивая кожа», «Круг земной» и др.; в них описывались многочисленные походы воинственного Харальдсона и последний, в Англию, во время которого он погиб. При этом сообщалось, что часть пути Елизавета с дочерьми сопровождали его, но потом остались на Оркнейских островах. Когда в 1066 г. король погиб, умерла и Мария, как бы почувствовавшая смерть отца. Елизавета с Ингиберг перезимовали на острове, а весной, видимо, вернулись в Норвегию. Больше ни в одном источнике их имена не упоминались. Существовавшее ранее мнение о том, что Елизавета стала женой датского короля Свена Остридссена, сейчас признано ошибочным.[345]

Последней из дочерей Ингигерд вышла замуж Анна. В 1044 г. в первый раз к ней прибыли сваты от французского короля Генриха. Но Ярослав Мудрый им отказал, полагая, что данный брак не несет Руси никакой выгоды – Франция была слишком далеко, да и положение Генриха I было не слишком прочным. К тому же он был старше невесты на 19 лет, до этого был женат и имел взрослого сына. Однако в 1048 г. в Киев вновь прибыли французские посланцы во главе с епископом Готье, которому удалось убедить Ярослава Мудрого в том, что данный брачный союз будет полезен и Руси и Франции. В итоге с большой свитой и богатым приданым Анна была отправлена в далекую страну. Ее свадьба с Генрихом состоялась 19 мая 1051 г. В следующем году в королевской семье появился сын Филипп, именно он смог унаследовать отцовский трон и основал династию.[346]

Исследователи, изучавшие французские источники XI в., обнаружили, что Анна по образованию и культурному уровню была много выше Генриха I, который даже не умел подписываться и ставил крестик под важными документами, поэтому во многих делах она заменяла супруга. Было найдено письмо Римского папы Николая II к королеве Анне, датированное 1059 г., с такими строками: «Слух о ваших добродетелях, восхитительная дева, дошел до наших ушей, и с великой радостью слышали мы, что вы выполняете в этом очень христианском государстве свои королевские обязанности с похвальным рвением и замечательным умом».[347]

Подписи Анны под документами, сделанные иногда латинскими буквами, иногда кириллицей, говорят о том, что она знала несколько языков. Славянскому, судя по всему, она обучила сына и некоторых представителей знати. Поэтому привезенное ею во Францию Евангелие на славянском языке стало на долгие годы священной реликвией для французских королей. На нем в г. Реймсе они давали клятву верности своей стране.[348]

Майоликовые плитки из развалин храмов в Белгороде (около Киева). Раскопки В.В. Хвойки

После смерти мужа в 1060 г. Анна стала опекуншей малолетнего сына и некоторое время правила вместе с ним. Потом она основала в Саилисе монастырь св. Валентина и постриглась в нем. Однако влюбленный в нее граф Рауль де Крепи и Валуа выкрал ее оттуда и сделал своей супругой, хотя в это время был официально женат. Этот брак произвел большой переполох во французском обществе, поскольку Анну все очень уважали и считали исключительно благочестивой женщиной. Почему королева ответила на чувства графа, нам неизвестно, может быть, она хотела оградить сына от сильного соперника, ведь Рауль возглавлял оппозицию против ее супруга и то же самое он мог сделать и против ее юного сына. С графом Анна прожила более 10 лет, до самой его смерти в 1074 г. Потом она вернулась в монастырь и вскоре умерла. В ХVII в. в Саилисе ей был установлен памятник. Так французы отметили ее большой вклад в историю своей страны.[349]

Таким образом, совершенно очевидно, что три дочери Ингигерд стали достойными женами, а потом и матерями известнейших европейских монархов, правивших в Норвегии, Венгрии и Франции. Это породнило киевских князей с крупнейшими королевскими династиями Европы. Несомненно, что в этом была большая заслуга не столько Ярослава Мудрого, сколько его жены Ингигерд, сумевшей дать дочерям хорошее воспитание и образование и с помощью обширных родственных связей и опыта в международных делах выгодно выдать замуж.

Не менее удачно выбрала княгиня и жен для сыновей. Первым женился пасынок Илья (сын первой жены Ярослава Мудрого, правивший в Новгороде). По предположению исследователей, его женой стала датская принцесса Эстрид, сестра могущественного короля Кнута Великого, правившего с 1016 г. в Англии, с 1019 г. еще и в Дании, а с 1028 г. еще и в Норвегии. Когда в 1035 г. он умер, то освободились сразу три престола. Родство с ним было очень выгодно для Ярослава Мудрого, но Илья рано умер, и Эстрид вернулась на родину, где вновь вышла замуж.[350]

В источниках, к сожалению, не сохранилось никаких данных о происхождении супруги старшего сына Ингигерд Владимира. Известно лишь, что ее звали Александра и что она родила двух сыновей: Ростислава и Ярополка. После ранней смерти отца оба превратились в князей-изгоев. Ростиславу пришлось с оружием в руках добывать себе княжение в Тмутаракани. Александра осталась в Новгороде и была похоронена в Софийском соборе. Сколько ей было в это время лет – неизвестно. Судя по тому, что старший сын Владимира Ростислав отправился добывать для себя княжение в Тмутаракань, напрашивается предположение, что его мать имела отношение к этому городу, т. е. могла быть дочерью Мстислава Тмутараканского. Вопрос о ее браке со старшим Ярославичем мог быть решен во время соперничества их отцов и раздела страны на две части.

Второй сын Ингигерд Изяслав, как уже сообщалось, женился на сестре польского короля Казимира Гертруде, исключительно властной и энергичной женщине, оставившей заметный след в русской истории (ей будет посвящен отдельный очерк).

Третий Ярославич, Святослав, сначала женился на некоей Киликии или Кикилии (вероятно, искаженное латинское имя Цецилия). Происхождение ее неизвестно, но она явно не была славянкой. (В Византии был город Киликия.) После смерти Киликии Святослав женился на немецкой принцессе Оде, внучатой племяннице германского императора Генриха IV. Сделано это было для усиления позиций в борьбе за великокняжеский престол с братьями.

Четвертый сын Всеволод в 1046 г. стал мужем византийской принцессы Марии, дочери императора Константина IX Мономаха. В середине XI в. этот брак уже был не столь важен для Руси, как в X в. (когда страна только формировалась, а Византия была одной из могущественных держав), но в целом позволял расширить и укрепить торговые контакты между двумя странами.

Самые младшие Ярославичи Игорь и Вячеслав также выбрали себе в жены иностранок – немецких принцесс, которые, впрочем, особо яркого следа на Руси не оставили,[351] поскольку княгини рано умерли.

Таким образом, можно сделать вывод, что заслугой Ингигерд было существенное расширение международных контактов Древнерусского государства с помощью браков своих детей; тесные родственные связи были установлены с правителями Швеции, Норвегии, Дании, Англии, Венгрии, Польши, Франции, германскими государствами, Византией и другими странами. Это позволило наладить торговые связи и сделать культурный обмен между странами более интенсивным и плодотворным. Славянский язык звучал при многих европейских королевских дворах. Русь стала не только равноправным членом единого европейского дома, но и заняла в нем ведущую позицию. Этому не помешал даже постепенный распад государства на отдельные княжества, начавшийся при Ярославичах и ставший неизбежным к концу XII в. Традиции установления родственных связей с представителями европейских королевских домов поддерживались и при внуках, и при правнуках Ингигерд, но уже не столь ярко выражались.

Последний вопрос, который следует рассмотреть в рамках данной темы, это – взаимоотношения Ингигерд с Ярославом Мудрым. Важно определить, насколько правдиво они были отражены в исландской саге «Гнилая кожа» и почему Ингигерд оказалась похороненной в Новгороде.

В целом брак шведской принцессы и русского князя следует признать удачным, поскольку в результате него появились на свет 6 сыновей и 4 или 5 дочерей. Но переезд Ингигерд в конце жизни в Новгород заставляет задуматься о том, что в ее взаимоотношениях с мужем не все было гладко. Как выяснили антропологи, у Ярослава Мудрого в старости был очень плохой характер из-за многочисленных болезней и трудностей в передвижении. Его бурные вспышки гнева и раздражительности, видимо, осложняли семейную жизнь. К тому же князь постарался окончательно лишить Новгород столичных функций и превратить Киев в главный город страны. Для этого он возвел в нем много величественных построек, в том числе митрополичий Софийский собор. В итоге Киев превратился в религиозную столицу, отодвинув Новгород на второй план. Вполне вероятно, что шведской принцессе это не понравилось, поскольку северная столица находилась рядом с ее родиной и жить в ней для нее было удобнее и привычнее; именно это недовольство и могло быть отражено в исландской саге, повествующей о непонравившихся Ингигерд постройках мужа.

Майоликовые плитки из раскопок в Киевской Софии. Раскопки 1952 г.

Чтобы поднять престиж Новгорода, княгиня, видимо, решила вместе со старшим сыном возвести в нем не менее величественный собор, чем в Киеве. Как известно, в городе был деревянный Софийский собор, но уже достаточно ветхий. К тому же во время постройки нового каменного храма он сгорел.

Согласно данным летописей, Новгородская София начала строиться в 1045 г. по указанию Владимира Ярославича. Поэтому в нем в западной части были устроены просторные хоры, похожие на дворцовые палаты. Там могли размещаться не только все члены великокняжеской семьи, но и книжные богатства, церковная утварь и даже казна. С двух сторон собор украшали открытые двухэтажные галереи, по которым можно было прогуливаться после службы. В целом пропорции новгородского храма были схожи с киевским, правда, главок было только 6, но центральный барабан был на 2 метра выше киевского. Таким способом новгородские строители, возможно, хотели показать, что, хотя их храм и не митрополичий, но главнее киевского. Как отметили историки архитектуры, в облике Новгородской Софии оказались соединенными черты достаточно изысканной византийской архитектуры с мощными, суровыми и лаконичными особенностями романского стиля, характерного для построек северной Европы.[352]

Главное, что отличало новгородский и киевский соборы, это строительный материал. Вероятно, в Новгороде было трудно наладить производство тонкого кирпича, плинфы, поэтому его стали возводить из дикого камня, но не простого, а разноцветного. В итоге стены превратились в гигантскую цветную мозаику из фиолетово-серых, зеленых и желтых камней, оправленных в розовый гладко заполированный раствор. Украшением являлись также кирпичные арки и раскрашенные в различные цвета отдельные детали. В итоге с помощью инкрустации камнем собору был придан исключительно декоративный и жизнерадостный вид.[353] К сожалению, в настоящее время внешнее убранство Новгородской Софии совсем иное.

Если внешне новгородский храм ни в чем не уступал киевскому и, может быть, даже его превосходил, то внутреннее убранство, конечно, было совсем иным – в нем не было ни фресок, ни мозаик, ни наборных полов, ни резного камня. Причина была, видимо, в том, что его создатели слишком рано умерли и не завершили всего задуманного.

Исследователи полагают, что при Владимире была только начата роспись барабана и отдельных участков стен.[354]

Однако местное духовенство навсегда запомнило, какую большую роль сыграли Ингигерд и ее сын Владимир в строительстве Софийского собора. Поэтому оба были похоронены внутри него и с древнейших времен почитались как святые.

Подводя итог жизни и деятельности Ингигерд-Ирины-Анны, следует отметить, что для своего времени она была выдающейся личностью. С помощью обширных родственных связей ей удалось поставить Древнерусское государство в один ряд с ведущими европейскими державами. Слава об ее прекрасных и высокообразованных дочерях распространилась по всей Европе, поэтому к ним стали свататься правители ведущих стран, многие принцессы без всяких колебаний вышли замуж за ее сыновей и переехали на Русь. Двор Ингигерд и Ярослава Мудрого всегда отличался исключительной гостеприимностью, у них находили пристанище многие изгнанники. Это, несомненно, было заслугой Ингигерд, отличавшейся щедростью, милостивостью, легким нравом и привлекательной красотой. Ярослав Мудрый, напротив, был скуп, угрюм и нелюдим. Поэтому напрашивается предположение о том, что успех его правлению обеспечивал не он сам, а энергичная, умная и жизнерадостная Ингигерд. Она легко находила контакт с любыми людьми, умела расположить их к себе и заставить действовать в своих интересах. Но на страницах летописей, созданных с определенными политическими целями, а не для объективного отражения реальности, ее жизнь и дела остались в тени сидящего на престоле Ярослава Владимировича. Однако можно предположить, что свое прозвище Мудрый он получил благодаря жене. В приложении к работе на схеме представлены обширные родственные связи Ингигерд, а также дана таблица дат.