27 февраля 1917 года в городе Петрограде по инициативе представителей народа, в лице членов Государственной Думы революционным порядком было низложено правительство Императора Николая II. Об этом насильственном событии российский народ был осведомлен особым извещением Временного Исполнительного Комитета, выделенного из состава членов Государственной Думы, Председателем коего был Председатель Государственой Думы М. В. Родзянко, и членами избранники народа: Н. В. Некрасов, И. И. Дмитрюков, В. А. Ржевский, Н. С. Чхеидзе, А. Ф. Керенский, П. Н. Милюков, А. И. Коновалов, М. А. Караулов, С. И. Шидловский, В. Н. Львов и В. В. Шульгин. Мотивом такого чрезвычайного антиправительственного деяния Временный комитет выставлял тяжелые условия внутренней разрухи страны, вызванной мерами старого правительства, но о намерении низложить Главу Государства и принять на себя Верховное Правление страной в этом извещении народных представителей ничего не говорилось.

2 марта 1917 года в особом акте к народу Государь Император Николай Александрович объявил о своем добровольном отречении от престола государства Российского в пользу Брата Своего Великого Князя Михаила Александровича. Мотивом такого решения было выставлено сознание необходимости перехода к конституционному государственному строю , почему Государь Император и заповедовал Своему Брату править государственными делами в полном единении с представителями народа в будущих законодательных учреждениях.

3 марта того же года Великий Князь Михаил Александрович объявил народу, что он примет Верховную власть только в том случае, если на вступление его на Прародительский престол Российского государства будет выражена воля всего народа, которая должна была выявиться через его представителей, созванных в специальное для сего Учредительное собрание. Для тех пор Великий Князь приглашал всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, созданному по почину народных представителей Государственной думы.

Речь идет здесь лишь о формальной стороне актов, объявленных народу, т. е. о том фотографическом, так сказать, впечатлении, которое должна была получить масса российского народа, могшая знать о чрезвычайных событиях, происходивших в Петрограде, лишь по данным этих официальных доходивших до нее актов.

Так как волеизъявления народа на избрание Великого Князя Михаила Алексадровича на Российский престол не последовало, как не последовало и самого открытия Учредительного собрания, то трехсотлетнее царствование династии Романовых на престоле Российского государства прервалось фактически событиями, определенными вышеуказанными актами Главы Государства и представителей народа. Всякие дополнительные комментарии к этим основным официальным государственным актам, всякие разговоры, слухи, известия и сплетни доходили, во-первых, далеко не до всей массы населения, а ограничивались лишь кругами городского обывателя и крупных фабричных центров, и, во-вторых, принимались постольку, поскольку ум, сердце и воля данной среды или человека желали их принять по своему собственному пониманию, сознанию и разумению. Для главной же массы населения Российского государства, повторяем, события представлялись в том виде, духе и характере, как изложены они были в официальных актах. А в этих последних характерно для всех последовавших событий то, что перемена в Верховном правлении Российской Державы последовала как бы в теснейшем контакте и при обоюдном согласии между Верховной властью Государства и представителями народа, заседавшими в Петрограде в Государственной думе, во имя блага Государства и народа. Народные представители усмотрели зло в правлении страной, Царь согласился, и обе стороны признали необходимым и соответственным переживаемому времени отказаться от существовавшего самодержавного строя правления и перейти к строю конституционному.

Самодержавие династии Романовых прервалось по решению Главы Дома Романовых и народных представителей , составлявших Государственую думу.

Но вместе с ним, с Главою, пала и сама династия.

Периоду царствования династии Романовых скромное Московское государство обязано возвеличением до степени Великой Российской Державы. За эти 300 лет Россия стала величайшей мировой страной, не только по своим размерам, но и по своему государственному и политическому значению. Этим в достаточной мере определяется историческое значение для русского народа периода царствования самодержавной династии Романовых, и этого ее значения из истории России ничто исключить не может. Поэтому представляется вполне естественным, что народные представители Государственной думы, почин коих отмечается в движении 27 февраля 1917 года и в последовавшем создании Временного Исполнительного Комитета, являвшиеся образованнейшими и интеллигентнейшими людьми Государственной думы, не могли себе позволить покуситься официально, перед историей, на самую династию и ограничились выступлением против правительства Державного Главы династии, и только через две недели, 15 марта, под давлением обстоятельств , принося, как члены Временного правительства, присягу, они клялись перед Всемогущим Богом всеми предоставленными им мерами подавлять всякие попытки, прямо или косвенно направленные к восстановлению того строя, который создал Великую Державу Российскую , т. е. восстали и против бывшего самодержавного строя Романовской династии.

В том же 1917 году последовательным ходом событий власть народных представителей Государственной Думы Российской Самодержавной Монархии унаследовали народные представители советов российской рабоче-крестьянской социалистической республики. Если руководителями народных представителей Государственной думы против старого строя являлся преимущественно цвет российской интеллигенции, то в составе вдохновителей народных представителей советской России главная роль принадлежала еврейской социалистической интеллигенции и той части русской интеллигенции, которая была в оппозиции к большинству руководителей Государственной думы. За народными представителями первой категории пошла революционная часть России, создавшаяся из рядов интеллигентного и буржуазного классов и из служилого командного состава армии. Народные представители второй категории опирались на фабрично-заводской контингент пролетариата и на солдат армии, разошедшихся с своим командным составом.

Среди ожесточенной борьбы гражданской войны между этими двумя группами революционной России около 3 часов ночи с 16 на 17 июля 1918 года в маленькой, полуподвальной комнате дома Ипатьева в городе Екатеринбурге был зверски убит отрекшийся от Престола Государь Император Николай Александрович вместе со всей Своей Семьей. Убийство это совершилось по распоряжению народных представителей новой советской России и приведено в исполнение под непосредственным руководством их местных агентов Исаака Голощекина и Янкеля Юровского.

Убийство это явилось совершенно исключительным, как с точки зрения уголовно-криминалистической, так и исторической. Николай Александрович и все Члены Его Семьи были не только изуверски уничтожены на глазах друг друга при кошмарной обстановке, но еще и сожжены после убийства, дабы даже от Их тел не оставалось никаких следов. Николай Александрович и Его Семья первая из Державных Семей за всю тысячелетнюю историю Российского государства погибла так непонятно жестоко в среде своего народа и от рук своих бывших подданных. Тем более приходится ужасаться и содрогаться перед этим вечным грехом русского народа, что в глазах массы русского Православного мира Государь Император Николай II добровольно подчинился воле народных представителей России, стремясь, по собственному Его выражению, облегчить народу в переживавшиеся тяжелые дни теснее объединиться и сплотить все свои силы для достижения «победы, благоденствия и славы». «Да поможет Господь Бог России», - кончал Свое обращение к народу бывший Царь, становясь, казалось бы, с этого момента совершенно безопасным для народных представителей новой России.

И тем не менее злое дело совершилось.

Начало ему положили народные представители Государственой думы, а народные представители советов его завершили.

6 марта 1917 года общественный Кабинет Министров, назначенный Временным комитетом Государственной думы и санкционированный советом солдатских и рабочих депутатов , объявил, «во исполнение властных требований народной совести, во имя исторической справедливости и в ознаменование окончательного торжества нового порядка, основанного на праве и свободе», амнистию «по всем делам политическим и религиозным, в том числе террористическим покушениям, военым восстаниям и т.д.». Но уже 8 марта этот общественный кабинет счел необходимым без следствия, суда и приговора арестовать «гражданина Николая Александровича Романова», и не только Его, но и всю Его Семью, заключить их под стражу, лишить свободы и права и впоследствии сослать под караулом в Тобольск.

15 марта члены этого общественного кабинета: кн. Г. Е. Львов, П. Н. Милюков, А. Ф. Керенский, Н. В. Некрасов, А. И. Коновалов, А. А. Мануйлов, А. И. Гучков, А. И. Шингарев, М. И. Терещенко, И. В. Годнев, В. Н. Львов и Ф. И. Родичев, принося присягу, клялись преклониться «пред выраженною учредительным собранием народною волею об образе правления и основных законах Российского государства», но в то же время сочли возможным обещать «всеми предоставленными им мерами подавлять всякие попытки, прямо или косвенно направленные к восстановлению старого строя», т.е. свергнутого ими самодержавного строя Романовской династии.

Руководствуясь и под впечатлением доктрин Думских политических партий, группировок и блоков преуспев в политическом состязании с «создавшимся в явочном порядке» советом солдатских и рабочих депутатов и получив возможность, по словам декларации, составленной П. Н. Милюковым, «восстановить некоторый порядок», надо думать, что министры Временного правительства полагали принятую ими политическую деятельность в достаточной мере соответствующею желаниям страны и всего народа. «Энтузиазм населения по поводу совершающегося, - пишет П. Н. Милюков, - дает полную уверенность не только в сохранении, но и в громадном увеличении силы национального сопротивления». «Не может быть двух мнений, - говорит профессор К. Соколов, - насчет того, что представляло собою Временное правительство такого состава. Это было то самое министерство общественного доверия, которого тщетно добивался от Николая II думский блок. То, в чем отказывало России безумное упорство Царской власти, дала ей политическая мудрость революции». «Наша родина знает людей, подписавшихся под текстом присяги. Она прислушивалась к их голосам и верила им раньше, когда русскую жизнь властно давили мрак и произвол, она верит им и теперь в эту историческую минуту», - писал журнал «Жизнь и суд», но такие же суждения можно найти почти во всех других периодических изданиях обеих столиц того времени.

По-видимому, либерально-буржуазные круги российской интеллигенции, руководившие с 1905 года политическими настроениями и движением общественной мысли страны, были искренне убеждены, что русский народ перерос формы своего государственного строя и что он стремится к свободе и самоуправлению в государственном отношении. «Путь, который нужно было пройти обширнейшему в мире государству от военного мятежа в столице до торжественного установления республиканской конституции, казался в первые месяцы революции таким легким и коротким» - такое мнение царило в политиканствовавших кругах буржуазной интеллигенции в первое время революции. Воспитавшись на политических течениях и формах Западной Европы, с увлечением следуя теоретически доктринам социальных учений различных умов мира, стремясь к приобщению себя к умственной культуре Европы, русская интеллигентная масса в значительной своей части прониклась убеждением, что русский народ уже пережил дух своего неограниченного самодержавного строя, что за период с 1861 года он уже утратил свои симпатии к монархическим формам и что в уме и сознании народа в достаточной степени культивировались идеи и желания, исповедовавшиеся столичной и подпольной либеральной интеллигенцией. В этом убеждении как бы поддерживала руководителей из народных избранников Государственной думы и та внешняя обстановка первых дней революции в столице, когда Дума сошла с почвы законности, ослушалась Царя и представилась Временному Комитету центром новой власти, власти революционной, желаемой и поддерживаемой страной и иностранными представителями Европы.

«В тот же день утром нижние чины Волынского и Литовского полков вышли на улицу и устроили ряд демонстраций в пользу Государственной думы… В короткий срок при единодушном настроении всей армии в пользу переворота… рабочее население Петрограда проявило большое политическое благоразумие и, поняв опасность, грозившую столице и стране, в ночь на 2 марта сговорилось с Временным Комитетом Думы как относительно предполагаемого направления реформ и политической деятельности последнего, так и относительно собственной поддержки будущего правительства в пределах объявленных им политических намерений… Послы английский, французский и итальянский признали народное правительство, спасшее страну от тяжелой разрухи и восстановившее веру в боевую способность страны и армии. Энтузиазм населения по поводу совершающегося дает полную уверенность не только в сохранении, но и в громадном увеличении силы национального сопротивления». Все это выдержки из той же декларации Временного правительства, составленной П. Н.Милюковым, о которой упоминалось уже выше. Декларация, разосланная «всем, всем, всем», свидетельствовала о глубокой вере ее составителей в свои силы, в правоту совершенного переворота, в народоволие проводимых ими политических и государственных принципов и отмечала солидарность с членами общественного кабинета Временного Думского Комитета, совета рабочих и солдатских депутатов и всей армии. Иначе говоря, убеждение «народных избранников Государственной думы» как бы опиралось на тогдашний мозг страны, на ее нервы и ее физическую силу, каковыми являлись Дума, рабочие и армия. За эти дни в Думе перебывали как все те, кто дышал убеждениями ее большинства, так и вообще все, кому было не лень прогуляться на Шпалерную; там собрались все сидевшие в подпольях передовые интеллигенты, туда тянули разные рабочие и общественные организации столицы, к ней же, дефилируя по городу, стекались разные запасные и тыловые воинские части, составлявшие гарнизон столицы; в ее залах толпились студенты, мастеровые, крючники, журналисты, чиновники, женщины, мальчишки, дети. «Был великий хаос в Думе, - писал профессор К. Соколов, - но среди шума и криков, за пестрой толпой обывателей, студентов, интеллигентов, простолюдинов несколько храбрых, умных и честных людей день и ночь упорно делали гигантскую организационную работу. Из хаоса революции уже выступали первые очертания нового правительства свободной России».

Укрепившись в своих «убеждениях», 3 марта новое правительство выступило. В глазах интеллигентно-буржуазно-либеральных избранников Государственной думы оно было революционным и народным. Его образовали: в качестве органа Верховной Всероссийской власти - Временный Комитет Государственной думы упомянутого уже выше состава, и в качестве исполнительного органа - общественный Кабинет Министров, в который вошли: пять членов партии народной свободы, два октябриста, два беспартийных, один член группы центра, один трудовик и один прогрессист.

Таковыми были внешний ход событий революции 27 февраля и строительство «народной революционной власти» на принципах права и свободы. Посредством нескольких обращений Временного Комитета и декларации Временного правительства эта внешняя сторона событий, ставшая достоянием «всех, всех, всех», и является официальной историей начала Великой Российской Революции.

Из дальнейшей официальной истории семимесячной жизни народного революционного Временного правительства известно, что через два месяца общественный кабинет был заменен Коалиционным правительством , потом его сменило Правительство Спасения Революции , за ним пришло Правительство Спасения Страны , пытавшееся выявить истинное лицо «земли русской» через Московское совещание, что однако не удалось, так как «единого настроения» на съезде не создалось… Тогда Правительство Спасения Страны произвело, если можно так выразиться, новый переворот и, отказавшись от присяги, в коей клялось, что форма правления Российским государством будет установлена Учредительным собранием, 1 сентября самостоятельно объявило Россию - Российскою Республикою, возглавляемою директорией «Совета пяти» (Керенский, Верховский, Вердеревский, Терещенко и Никитин). При ней в период с 14 по 25 сентября появилось Демократическое совещание , с президиумом в составе: Авксентьева, Чхеидзе, Руднева, Шрейдера, Каменева, Нагина, Мдивани, Гоца, Беркенгейма, Милютина, Исаева, Филипповского, Церетели, Сорокина, Григорьева, Войтинского, Знаменского и Кольцова, а 7 октября для поддержки нового, пятого по счету, коалиционного Временного правительства Российской Республики создался Временный Совет Российской Республики (Предпарламент), с президиумом в составе: Н. Д. Авксентьева, А. В. Пешехонова, В. Н. Крохмаля и В. Д. Набокова.

25 октября в Мариинский дворец, где заседал Совет Российской Республики, вошли вооруженные солдаты и матросы и «честью попросили» из него г. г. членов Совета. Никто даже не знал толком, по чьему уполномочию действовала эта вооруженная сила. «Так просто караульный начальник через пристава предложил председателю Н. Д. Авксентьеву «разойтись» в течение получаса, не ручаясь за последствия промедления. Ультиматум был принят».

Власть над Россией Временного правительства унаследовало правительство Советов.

Революционный период власти династии избранников Государственной думы продержался семь с половиною месяцев . На своем государственном щите эта династия убежденно носила девиз «народовластие» , а на ее стяге ослепительно сверкал лозунг «свобода и право».

Но в действительности это была лишь внешняя, официальная оболочка власти и роковое заблуждение и самообман для тех ее адептов, кто верил в правоту своих убеждений.

С первого шага революционного пути - низложения Романовской династии - члены Государственной думы в глубине своей человеческой совести должны были вполне сознать, что они сохранили народное представительство только по названию, по форме. В революционном мятеже в столице они оказались не вождями движения, не свободными руководителями революции, не правомочными вдохновителями ее путей, а восторженными главарями только своих политических партий без «права и свободы». Столичный «народ», который является их единственной силой и действительным фактором для производства революции и переворота, был не с ними… О народе «земли русской» народные представители Государственной думы имели сведения из провинции от таких же представителей буржуазно-либеральной интеллигенции, к каковой относились и они сами; сведения эти, опиравшиеся на тоже искреннее убеждение, создавали такую же внешнюю, официальную физиономию революции в стране, как и в центре. В действительности и там народ «земли русской» оказался не с буржуазно-либеральными руководителями. Между страстной и горячей западноевропейской идеологией, руководившей революционной интеллигенцией России, и русским народом «всея земли» 27 же февраля приоткрылась та страшная бездонная, мрачная пропасть отчужденности и духа, которая раньше, в предшествовавший перевороту период, мнилась интеллигенции существующей между русской самодержавной монархией и будто бы переросшим ее русским народом. Напрасно, безусловно, большие умы русской интеллигенции, завидя разверзающуюся пропасть, пытались задержать ее рост, создать через нее переходы, остановить ясно сознававшийся ими надвигающийся ужас… Напрасно многочисленными перестроениями власти, представительства, форм и лозунгов они пытались бороться, удержать свои позиции, ввести революцию в исторически знакомые, теоретически усовершенствованные русла. Напрасно с этой целью к власти привлекались то буржуазно-либеральные представители, то умеренно-социалистические элементы страны; то создавались коалиционные совещания, то демократические советы.

С 27 февраля, с момента крушения той формы, которая в представлении либеральной интеллигенции рисовалась деспотическим правлением, Россия неудержимо катилась в бездну.

Большие умы были «западнические» , а не русские. Среди интеллигенции было много людей с русской душой, но Дух был не русского христианина.

В настоящей части книги не имеется в виду касаться причин тяжелой драмы, постигшей русскую интеллигенцию в момент достижения ею, казалось бы, возможности осуществить ее идеалы и мечты в политической жизни родины. Краткой историей пережитых дней революции намечается установить лишь факты, освещающие связь между различными событиями этой эпохи, приведшими к кошмарному злодеянию в Ипатьевском доме. Первоначальные руководители революции, став 27 февраля на незаконную почву, конечно, не предвидели ужасной катастрофы, постигшей Царскую Семью 17 июля 1918 года. Они действовали с искренним убеждением, что принесут благо родине и народу; они горели желанием дать еще большее величие своей отчизне путем доведения войны до победоносного конца; они воодушевлены были мечтой своего глубокого и могучего единения со всем народом; их умы были широко насыщены учениями о народовластии; их души были русскими, гуманными, жалостливыми, сентиментальными; они не любили крови, боялись ее, и даже их революция оказалась бескровною . Тем более, конечно, они ни минуты не допускали мысли о возможности пролития крови Царской Семьи.

Но кровь Августейших Православных Мучеников пролилась. Злодеяние совершили изуверы советской власти. И в крови Царя, Царицы и Их бедных детей повинна и вся Россия. Повинны и те народные избранники Государственной думы, которые приняли на себя смелость и дерзновение руководить переворотом, хотя бы таковое руководительство признавалось ими вынужденным силою обстоятельств, сложившихся к моменту выхода революции на улицы столицы.

Заключение это базируется на том основании, что под официальным обликом во внутреннем содержании Февральской революции с первого дня ее возникновения проявился элемент, логически направлявший последовавшие события к кровавому преступлению 17 июля. Этот элемент выразился в роковой непоследовательности между словом и делом всех деятелей несчастной революции. Для руководителей ее, в лице представителей власти Временного правительства, непоследовательность явилась тяжелым искупительным крестом, который давил их во всех начинаниях, коверкал и искажал все пути рассудка и сердца, обращал их в жалких рабов достигнутой власти и в конце концов задавил окончательно.

Этот же элемент непоследовательности между словом и делом обратил членов бывшего Временного правительства в невольных соучастников и подготовителей дикого и изуверского уничтожения свергнутой ими с престола Государства Августейшей Семьи бывшего Императора Николая II. Пусть они были искренни в теоретичности и соответствии своих убеждений, пусть честно и горячо верили в благо своих идей, стремлений и желаний, пусть были крупными умственными величинами русской интеллигенции, и тем не менее слишком ясно, что что-то было ими упущено, что-то не учтено, что-то не согласовано и что-то непонято именно в народе «земли русской», что не только разрушило, как смерч, много десятков лет лелеянные мечты, но и повергло народ в бездну и залило на вечные времена святой кровью Православных Мучеников православный русский люд и славную, исключительную историю государства Российского.

Не ради критики и осуждения минувших деятелей интеллигенции, не ради нудного, бесцельного самооплевывания и никчемушного плача Вавилонского приходится копаться в гнойных язвах пережитого времени и выводить на свет Божий минувших деятелей и протекшие картины недалекого прошлого. Настоящие материалы и мысли по истории убийства Членов Царской Семьи дерзают пытаться достигнуть иного, большего, великого, чистого и святого. Не для углубления разрушения и падения родины и народа «всея земли» надо смело глядеть в темные стороны Февральской революции, уметь видеть и понимать отрицательные черты событий и руководившей интеллигенции, пытаться проникнуть в бездну падения всей России. Это надо не для политической борьбы различных партий и организаций, не для обострения классовых, кастовых и сословных препирательств и раздоров, не для пассивного оплакивания разбитых надежд, утраченных идей и потерянного прошлого, а для здорового и здравого самопознания, для установления и возрождения духа народа «всея земли», для могучего подъема сил на святую борьбу за свое, за истинное и исконное русское, что никогда не умирало, не умерло теперь и не умрет в будущем, за величественный, исторический идеал святой Троицы на земле, отождествляемый национально сложившейся идеологией русского народа в Духе, смысле и содержании своего Российского Самодержавия, освящаемого Христовым учением в Православном веровании.

«Как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищете?» - говорит русскому народу учение Христа.

И все духовное существо его, не столько через сознание, сколько через сердце, веру, прониклось этой заповедью Господа. Житейские искушения велики; от них не свободны были и Апостолы. Но в пределе народной житейской идеологии лежит именно «слава от Бога…» С этой же идеологией он подходит и к разрешению вопроса о своем государственном строительстве на земле: «а хотят выбирать на Московское государство Царя и Великого Князя, кого всесильный Вседержитель Бог изволит и Пречистая Богородица» ; «а обирали на Владимерское и на Московское Государство и на все великие государства Российского Царствия Государя из Московских родов, кого Бог даст» ; «а мы, с Божиею помощью, такому великому и неизреченному Божию милосердию всего Государства Московского всякие люди, от мала и до велика, и из городов выборные и не выборные люди, все обрадовалися сердечною радостию, что во всех человецех прошение от Бога и едина мысль в сердца вместилася, что по изволению Божию быть на Владимерском и на Московском Государстве и на всех государствах Российского Царствия Государем Царем и Великим Князем всеа Русии, Великого Государя Царя и Великого Князя блаженныя памяти Федора Ивановича всеа Русии племяннику, Михаилу Федоровичу, ни по чьему заводу и крамоле; Бог его Государя на такой великой Царский престол изобрал, мимо всех людей, по своей неизреченной милости, и всем людем о его Царском обирании Бог в сердца вложил едину мысль и утверждение» ; «аще бо убо и разнородными мест людми, но едиными рекошя усты, и в дальном несогласии житиа разстоятельстве бысть аки согласен совет во единоравенстве. Изволишя бо смыслом, избраша же словом и учиняша делом, еже добр совет сотвориша, Бе бо убо не человеческым составлением, но Божиим строением , Его же молиша и просишя Государя себе на престол Царствиа Московского государства Царя Михаила Феодоровича…»; «начальники же и вси людие, видя над собою милость Божию , начаша думати, како бы им изобрати Государя на Московское государство праведна, чтоб дан был от Бога, а не от человек» ; «и многое было волнение всяким людем; койждо хотяше по своей мысли деяти, койждо про коево говоряше; не вспомянуша бо писания, яко «Бог не токмо царство, но и власть, кому хощет, тому дает; и кого Бог призовет, того и прославит» ; бывшу ж волнению велию, и никто же смеяше проглаголати, еже кто и хотяше зделати, коли Богу чему не повелевшу и не угодно Ему бысть . Богу же призревшему на православную християнскую веру и хотящу утвердити на Российском государстве благочестивый корень, яко же древле Израильтескому Роду Царя Саула, тако убо и на наши слезы призре Бог и даде нам праведна государя… И положися во все люди мысль, не токмо в вельможи или в служивые люди, но и в простые во все православные крестьяне и в сущие младеньцы, и возопиша все велегласно, что люб всем на Московское государство Михайло Федорович Юрьев».

Таковы памятники идеологии людей «всея земли», оставленные в документах истории России от начала XVII века. Эта идеология для западноевропейского ума кажется мистическою, не земною, труднопонятною, но она чисто русская, религиозно бытовая. Каковой она была в XVII веке, таковой она осталась и ныне, неизменной, глубоко-духовной и глубоко-религиозной . Это тот исключительный духовно-психологический склад натуры русского человека «всея земли», который чувствовали Достоевский, Пушкин, В. Соловьев, Мережковский, но которого чуждались и как бы стыдились многие и многие из руководителей интеллигентного класса народа. Это тот внутренний, неулавливаемый и непонятный для всякого иностранца склад, который в его глазах уподоблял русский народ какому-то сфинксу, таинственному существу, чем-то непостигаемому для других народов, высшему их и вместе с тем низшему по всей своей внешней оболочке жизни, умосознанию и культуре. Постигнуть идею русского самодержавия европейцу не по силам; он только боялся ее. Так древний Израильтянин принимал религию в Единого Бога через страх, через боязнь Его гнева, Его Лица.

Но для христианского русского народа его земная религия о власти, его идеология власти покоилась не на страхе и боязни, а на высокой, доведенной до полного совершенства и бесконечной чистоты заповеди о любви. В духовном, предельном идеале русского самодержавия заключена такая же цельная идея о троеличии в одном лице, какая положена была Христом в Его учении о Едином Боге в трех лицах: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой - три лица, нераздельно связанные, единосущие в лице Единого Всемогущего Бога. Церковь, Царь и земля - три нераздельных лица в духовной идее русского народа о самодержавной власти Верховного Правителя на земле. Внутреннее духовное сознание народа проникнуто их нераздельностью не по форме, не в телесном понятии, как не может быть принимаемо и телесное троеличие Божества, а с точки зрения тех совершенных нравственных принципов и государственных положений, к которым в идеале стремится и которых жаждет внутренняя духовная природа русского народа, способная до конца восприять великое учение Иисуса Христа о любви.

Большим заблуждением и роковым самообманом было бы утверждение в том мнении, что перерыв династии Романовых в России был обязан исключительно «тяжелым условиям внутренней разрухи, вызванной мерами правительства периода царствования Императора Николая II». Эта причина в историческом отношении не может быть признана удовлетворительной даже для оправдания обстоятельств, вызвавших переворот 27 февраля и повлекших за собой низложение Государя Императора Николая Александровича. Равным образом и самую внутреннюю «разруху» нельзя приписывать всецело и исключительно мерам Правительства бывшего Царя, так как после изменения порядка и воцарения «Министерства Общественного Доверия» разруха не только не остановилась, но продолжала развиваться и углубляться с головокружительной быстротой. Внутренняя разруха, переворот 27 февраля, отречение от престола Императора Николая II, революция и падение династии Романовых вызваны были, естественно, более действительными, более серьезными причинами, корни которых кроятся не во внешних формах существовавшего государственного строя, не в отдельных лицах династии и привлеченных к исполнительной власти министров и сановников, не в тех или других отдельных случаях насилия власти над личностью, не в той распустившейся молве о гнете, жестокости и произволе правительственных агентов над населением, которая муссировалась умышленно антисамодержавной агитацией, исходившей из рядов той же интеллигенции, а в глубоких потрясениях духовно-социального характера , сопутствовавших почти непрерывавшеюся цепью явлений государственной жизни русского народа в течение всей эпохи царствования Дома Романовых. Во главе всех потрясений должны быть поставлены явления, подвергавшие Российскую Державу великим искушениям в области идеологического мировоззрения народа на сущность его Верховной власти. Из сущности и свойств этих искушений, отличных друг от друга в различные периоды истории, вытекали уже прочие потрясения, как следствия возникавших противоречий между действительностью государственной жизни народа и его идейными стремлениями.

Тяжелое наследие от предшествовавшей эпохи досталось первому «Обраннику» из династии Романовых: пронесшиеся ураганом над русской землей «великая смута и раззорение» снесли почти половину населения сел и деревень; города были ограблены, села пожжены, поля вытоптаны и заброшены; толпы нищих, голодных, ограбленных и полуодетых людей бродили из конца в конец страны, неся с собой разбой, грабеж, нужду, болезни и мор. Следующие статистические данные позволяют составить себе хотя приблизительное представление о состоянии Московского Царства в то время: город Вологда в 1627 году, т.е. через 14 лет после смуты, из 1555 дворов и дворовых мест имел заселенными только 1000 дворов; Устюжна - 275 жилых и 303 пустых двора и дворовых мест; Галич - 361 жилой и 258 пустых дворов, из 134 лавок на торгу торговали только 34; Суздаль - 97 жилых и 311 пустых дворов; Бежецк - 134 жилых и 186 пустых дворов. Были такие города, как, например, Дмитров, в котором вовсе не оставалось дворов с городским или тягловым населением. Количество убитых, умерших с голоду, угнанных в плен совершенно не поддается учету.

Царская казна была разграблена ворами и поляками, расхищавшими не только деньги, но и вещи, драгоценности, исторические регалии, церковную утварь. В казне буквально не было даже рубля.

Таково было, в общих чертах, состояние царства, врученного «всею землею» Михаилу Федоровичу Романову.

Прошло триста лет. Громадной настойчивостью и искренней заботой Царей, при исключительном труде и большом самопожертвовании народа «всея земли» Московское царство разрослось и прославилось до Великой Российской Империи, занимающей одну шестую часть суши всего земного шара. Одновременно с ростом географическим, росло и государственное значение России, приведшее ее в ряды первоклассных Великих Держав. Прежняя «вотчинная» власть Московских Царей возвысилась в Романовской династии до значения власти «народно-государственной», как воплощающей в себе идеологические основы народного мировоззрения, сложившегося в нем ко времени «обирания» на Царство первого из самодержавных Государей Дома Романовых под влиянием многих различных политических и духовных причин всей предыдущей истории России.

Величественно творение Российского Государства в эпоху царствования династии Романовых, и история не может отделить этой величественности от творцов творения - Державных Вождей Романовского Дома. С Их именами органически связана слава Русского Государства, и пытаться умалять Их значение в строительстве этого величественного здания было бы равносильно безумию или полной слепоте. Оглядываясь на государственное творчество первых Царей династии Романовых, профессор Платонов говорит: «Всматриваясь во все эти исторические лица, мы видим их личные особенности, отмечаем их слабости, осуждаем их грехи; но ни у кого из них не замечаем и тени своекорыстного эгоизма и пренебрежения обязанностями того высокого сана, который им даровал Бог и вручила «всея земля» . Власть не ослепляла Их, как ослепляет она обыкновенного человека; они непоколебимо верили, что власть Им дана от Бога . Отсюда именно отсутствие корысти, отсутствие пренебрежения к своим обязанностям и сознание высокого долга; Они знали, что и народ разделяет ту же веру и признает своих Царей «помазанниками Божьими», ответственными только перед Богом . Лишь при наличии такого высокого, чистого и светлого понимания власти Царем и Его народом, только в этом духовном слиянии «всея земли» от Царя до последнего крестьянина могла проявиться та громадная творческая сила, которая была необходима как для восстановления почти совершенно разоренного Московского царства, так и для создания Петром Великим Великодержавной России и для сохранения ее во все последующее время».

Жизнеспособность великих духовных идей в сердцах людей непостоянна; особенным непостоянством отличается степень их распространения в массе людей, в целом народе страны, образуемом из различных сословий и классов по социальному положению и по степени умственного и духовного развития. Идея под влиянием тех или других причин то вспыхивает ярким пламенем, зажигает все существо человека, заглушает в нем инстинкты личного начала, эгоистические побуждения, бросает его на служение общим задачам, подымает его на великие подвиги самоотречения и жертвы, претворяет обыденного человека в общественного героя и венчает славою победы или венцом бессмертия в памяти потомства, то обратно - напряжение элементов идеи слабеет, она носится человеческим сердцем как форма, как спокойное чувство, она не горит, а тлеет, будничные условия личной жизни выдвигаются над ней, в человеке пробиваются эгоистические начала, внимание сосредоточивается на своих интересах, сухой расчет, злая воля доминируют, идея, требующая веры, заглушается отвлеченными теориями ума. В одних сословиях, живущих более сердцем, идея цветет прочнее, глубже захватывает существо, служит источником утешения и светлых надежд на будущее. В других, живущих рассудком, идея колеблется и меркнет под влиянием холодного анализа, гордыни ума и увлечения земным. То вспыхнет вдруг духовная идея, как зарево во всех людских сердцах, всех сословий и классов, воспламенит, зажжет и объединит их для единодушного порыва и подвига, и тогда совершаются величайшие в жизни народа события, отмечающие великие эры эпохи и эволюции в истории страны или мира. Такие общие вспышки духовных идей редки, их вызывают исключительные обстоятельства. В обычное же время они живут, горят, теплятся, но не пылают, и их приходится ограждать, порой напряженнейшей борьбой, от заманчивых искушений повседневной жизни, расчета, честолюбия и злой воли людей.

В таком же непостоянстве жила и живет духовная идеология русского народа. Тяжелый, но славный долг ограждать ее святость, целость, неприкосновенность и давность выпал за последние 300 лет на носителей этой идеологии от Бога и «всея земли», на Державных Вождей Дома Романовых.

История этой борьбы - это история глубоких потрясений духовно-социального характера в жизни России, в жизни русского народа, о которой упоминалось выше. Цари из Дома Романовых восприняли исторически сложившуюся идеологию о самодержавной власти, а вместе с ней восприняли и исторические заветы последних Московских Царей - быть блюстителями и охранителями духовной власти русских Государей по издревле сложившимся понятиям в земле русской. Ревностно блюдя Божественность происхождения этой власти, непоколебимо нося в Своих сердцах святость великой идеи, они горели ею постоянно и ограждали, как умели, от посягательств на сущность и целость ее. Сила веры вызывала в них твердость, непоколебимость, даже сподвижничество в служении ей, что совершенно непонятно тем людям, которые почему-либо неспособны верить всем сердцем, верить до конца. Слабость человеческая облекала это служение иногда в ошибочные формы, но в чистоте и святости духовной стороны идеи Они оставались непогрешимыми и верными своему народу.

Теперь, когда над Россией пронеслась еще более ужасная гроза смуты и разорения, чем гроза начала XVII века, едва ли найдется русский человек с чистым сердцем и сохранившейся совестью, который не сознавал бы всем своим существом, всеми фибрами растерзанной души, что в «безумии» защиты бывшими Царями Романовского Дома самодержавной идеи власти крылась великая «мудрость». Но тогда, в период Их трехсотлетнего царствования, эта борьба Их, в связи с вытекавшими из нее противоречиями в действительности жизни, создала глубокую, сложную историческую трагедию для всего Дома Романовых, постепенное и последовательное развитие которой в общем направлении углубления противоречий привело по воле же Всевышнего Творца к падению династии в феврале 1917 года.

Наиболее напряженным и все глубже обострявшимся периодом указанной борьбы является период правления династии Романовых начиная с начала XIX столетия. В эту эпоху работа мысли русской интеллигенции развивалась по двум диаметрально противоположным путям: западнофильскому и славянофильскому. Особую интенсивность этого увлечения следует видеть в отсутствии в первую половину XIX века крупных представителей мировой мысли в своей русской среде, в связи с горячей жаждой и стремлением русской интеллигенции к самоусовершенствованию, к умственному развитию, к просвещению и культурности. С присущим натуре русского человека горением в искательстве истины, света, совершенства русская интеллигенция увлекалась теоретическими учениями великих иностранных мыслителей, политико-экономов, ученых и историков до самозабвения, до крайностей, до слепоты, порой до самоотречения и самопожертвования. Особенно далеко заходили в этом отношении западники. В слепом увлечении чужим , они обратили слишком мало внимания на появление со второй четверти XIX века своих великих мыслителей, своих ученых, своих великих психологов и философов, своих могучих историков , которые в своих учениях, мыслях, исследованиях и заключениях исходили исключительно с отправных точек, присущих своему народу: его истории, его психологии, его быту и его душе. Европейская мысль до последних дней оставалась довлеющей, руководящей умами и сердцами русской интеллигенции; идеями запада увлекались не только отвлеченно, но возводили их в непреложные истины, отождествляли религиям, и с фанатическим безумием умирали во имя насаждения их и культивировки у себя, в России, в среде русского народа.

Крупных представителей национально-философского понимания славянофильства было немного: Хомяков и отчасти Аксаковы и Киреевские. Остальные представители славянофильского течения, с одной стороны, опирались лишь на общие славянские основания, не являвшиеся присущими исключительно русскому народу и не отражавшими в полной мере его национальных мировоззрений, и, с другой - сильно увлекались крайностями, и пути их давали слишком много поводов к обвинению в шовинизме последователей течения. Это привело к тому, что к началу XX столетия славянофильство как национально-государственная мысль почти совершенно заглохло. Западнофильское течение восторжествовало окончательно. Свою народившуюся уже к тому времени школу русской мысли оно почти совершенно игнорировало; оно как бы не верило своим учителям, своим мыслителям, своим пророкам. Слишком все то, о чем они заговорили, отличалось от того, что неслось с запада. Слишком впиталось уже увлечение западничеством, слишком много было принесено во имя его идей жертв, чтобы так просто отказаться от чужого, сознаться в своих заблуждениях и увлечениях, поверить своим пророкам, своим великим мыслителям и ученым и стать прежде всего на прочную, действительную почву своей русской мысли, русской души и русского духа.

На этой почве в качестве сознательных борцов чисто-русской духовной идеологии мысли стояли твердо только призваные к тому Божьим Промыслом Венценосные Вожди русского народа. Поэтому работа западноевропейской мысли, направленная в политическом отношении именно против духа русского самодержавия, сосредоточила все свои реальные силы, свою энергию и злую волю на сокрушение в России династии Романовых. Этой внутренней, напряженнейшей борьбой наполнена вся вторая половина царствования последней династии. Для носителей и охранителей народной идеологии глубина и трагичность борьбы, с одной стороны, и возвышенность ее по силе веры - с другой, особенно ярко выявляются из предсмертных слов Императора Николая I и из ответа последней Царицы династии, Императрицы Александры Федоровны:

«Я умираю с пламенной любовью к нашей славной России, которой служил по крайнему моему разумению верой и правдой. Жалею, что не мог сделать всего добра, которого столь искренно желал. Сын мой меня заменит. Буду молить Бога, да благословит Его на тяжкое поприще, на которое вступает», - говорил умирая, Император Николай I.

«Я знаю, что Меня считают за Мою веру сумасшедшей. Но ведь все веровавшие были мучениками», - говорила Императрица Александра Федоровна.

В то время как русские бояре-западники в исканиях человеческих политических идей о власти и национальном строительстве государства Российского устремили все свои помыслы на запад, тратили силы и время на изучение и заучивание теорий, доктрин и философии великих европейских мыслителей, скромные труженики, но великие умом и любовью к своему русскому, историческо-духовному стали пытаться доискиваться той же истины в истории своего народа, в его быте, его психологии, его религии. Немного их было и приняли их не так, как были приняты иноверные боги мысли Западной Европы. Пушкин, Гоголь, Достоевский, Владимир Соловьев, Платонов, Ключевский, Чичерин, Мережковский - вот почти и все. Но именно теперь, в переживаемую величайшую смуту и разорение земли русской, как ясно сказываются гениальность и величие трудов и творчества этих немногих истинно русских мыслителей, ученых, философов, историков и пророков и значение их для русского народа и его будущности. Они просто, точно и неоспоримо прежде всего устанавливают две основные истины: все то, что в интересах политической идеи о власти ищется на западе, можно было найти в истории своего народа и своей страны, и все то, что мысль бояр-западников пыталась создать в области идеологии о власти, надо черпать из натуры и духа своего народа, а не чуждых народов Западной Европы.

Научное исследование истории Русского государства говорит, что тенденция современных бояр-западников к борьбе с народной идеологией о власти имела своих предшественников в лице князей-бояр и просто бояр, руководившихся тоже человеческой жаждой власти и стремившихся поэтому к учреждению на Руси олигархических принципов власти. Рассказывая об этой борьбе бояр с Иоанном Грозным, профессор Платонов приводит и слова Грозного, определяющие точку зрения Царя на необходимость отстаивать свою власть: «Аще убо Царю не повинуются подовластные, никогда же от междоусобных браней престанут… ими же царствия растлеваются». При этом русский ученый-историк приходит к заключению, что Грозным в этой борьбе руководил не только собственный интерес, но и заботы о царстве: «Он отстаивал не право на личный произвол, а принцип единовластия как основание государственной силы и порядка». Профессор Платонов на основании научного исследования исторических материалов и положений эпохи, предшествовавшей избранию Михаила Федоровича, приходит к определенному выводу, что «если власть Государя опиралась на сознание народной массы, которая видела в Царе и великом князе всея Руси выразителя народного единства и символа национальной независимости, то очевиден демократический склад этой власти и очевидна ее независимость от каких бы то ни было частных авторитетов и сил в стране» . Другой русский ученый, Б. Чичерин, выражает народную идею о власти в политическом отношении еще более определенно: «Бояре не раз старались при выборе Царя ограничить его известными условиями. Но эти стремления не находили отголоска в земле, которая справедливо предпочитала самодержавие олигархии».

Совершенно к таким же определенным заключениям приходят ученые-историки и при исследовании идеологии народа на власть с точки зрения ее духовного происхождения. Наиболее ярко выразилась эта народная тенденция в уже приведенных выше выдержках, взятых из документов, относящихся к эпохе избрания Михаила Федоровича Романова. Твердый носитель в себе Христа, русский народ принял в основу своей идеологии о власти глубокий смысл слов Христа, обращенных к Пилату: «Ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше». Отсюда для Православного христианина не могло быть иного понятия о власти, как то, которое было дано Апостолом Павлом: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога».

Такая духовная сторона идеологии русского народа в 1613 году не была случайной, навеянной большим угнетением, перенесенным всей землей, общим горем и бедствиями, постигшими народ, когда забываются распри, взаимные раздоры и препирательства, очищаются души, люди становятся возвышеннее в своих стремлениях. Она создалась и жила в душах русского народа, несомненно, в отдаленные времена, так как в древнерусской письменности не раз повторяется воззрение, что Государь русский - помазанник Божий , почему он «властию достоинства приличен есть Богу». Она передалась во всей полноте и цельности своих составных элементов и в династию Романовых, Цари коей непрестанно пеклись о сохранении, как умели, ее чистоты, силы и высоты нравственного значения. Поэтому «мы охотно верим, - пишет профессор Платонов, - искренности Петра, когда он говорит: «Я приставник над вами от Бога, и моя должность, чтобы недостойному не дать, а у достойного не отнять. Буде добр будешь, но не столько мне, сколько себе и отечеству добра сделаешь; а буде худ, то я истец буду, ибо Бог того от меня за всех вас востребует, чтобы злому и глупому не дать места вред делать».

Весь этот исторический материал бояре-западники могли при желании и действительной любви к своему народу почерпнуть несравненно ранее, чем он предоставлен был упомянутыми выше русскими учеными. Но надо было бы тратить силы и время, жертвовать жизнью в поисках на западе истины для русского народа, а нужно было познать свое, поверить в свое и, главное, искренне полюбить свое , чтобы понять всю отчужденность мысли и веры русского народа от идеалов запада и не пытаться вести его путем насилия над духом. Чего же добивались бояре-западники? К чему стремились и к чему вели Россию?

Теперь вопросы эти уже не требуют ответа.

Но если бы в свое время в сердцах западников жила хоть капля истинной чистой любви к своему народному, веры в исходившее из народа, то еще в 1880 году их разрушительную работу и греховную борьбу с идеологией русского народа остановили бы слова великого пророка земли русской - Федора Михайловича Достоевского:

«Вы скажете: и «в общественных учреждениях» и в сане «гражданина» может заключаться величайшая нравственная идея, что «гражданская идея» в нациях уже зрелых, развившихся, всегда заменяет первоначальную идею религиозную, которая в нее и вырождается и которой она по праву наследует. Да, так многие утверждают, но мы такой фантазии еще не видали в осуществлении. Когда изживалась нравственно-религиозная идея в национальности, то всегда наступала панически-трусливая потребность единения с единственною целью «спасти животишки» ; других целей гражданского единения тогда не бывает. Вот теперь французская буржуазия единится именно с этой целью «спасения животишек» от четвертого ломящегося в ее дверь сословия. Но «спасение животишек» есть самая бессильная и последняя идея из всех идей, единящих человечество. Это уже начало конца, предчувствие конца».

Это Достоевский писал боярину-западнику Грановскому как предупреждение поползновения западников механически насадить в России новые политические формы. В этом предупреждении Достоевский указывает: во-первых, что западноевропейские государственные формы «народу нашему чужды и воле его не пригожи»; во-вторых, что западноевропейские народы, отказавшись от нравственно-религиозных принципов в идее единения, не способны никакими формами достигнуть действительного национального единения: «Были бы братья, будет и братство. Если же нет братьев, то никаким «учреждением» не получите братства»; и в-третьих, что является самым серьезным и важным в предупреждении Достоевского, что с исчезновением в национальности нравственно-религиозной идеи в сущности кончается и сама национальность государства, так как вместо нее остается единственное единение во имя «спасения животишек», которое при возникновении первой опасности смотрит «как бы поскорее рассыпаться врознь».

Что же, прав был Достоевский в своей оценке увлечения западничеством или не прав? Разве с «изживением» нравственно-религиозной идеи в русском народе не пала до невероятно низкой степени его национальность? Разве не представляли собою различные и многочисленные комбинации Временного правительства единений в целях «спасения животишек» ? Разве не рассыпались они все врознь при появлении первой же опасности со стороны большевизма 3 июля 1917 года?

Но в даре пророчества предчувствие Достоевского оказалось еще более ясновидящим:

«Да, она накануне падения, ваша Европа, повсеместного, общего и ужасного. Муравейник, давно уже созидавшийся в ней, без Церкви и без Христа (ибо Церковь, замутив идеал свой, давно уже и повсеместно перевоплотилась там в Государство), с расшатанным до основания нравственным началом, утратившим все общее и все абсолютное, этот созидавшийся муравейник, говорю я, весь подкопан. Грядет четвертое сословие, стучится и ломится в дверь, и если ему не отворять, сломает дверь. Не хочет оно прежних идеалов, отвергает всяк доселе бывший закон. На компромис, на уступочки не пойдет, подпорочками не спасете здания. Уступочки только разжигают, а оно хочет всего. Наступит нечто такое, чего никто и не мыслит. Все эти парламентаризмы, все исповедываемые теперь гражданские теории, все накопленные богатства, банки, науки, жиды, все это рухнет в один миг и бесследно, кроме разве жидов, которые и тогда найдутся как поступить, так что им даже в руку будет работа. Все это «близко, при дверях». Вы смеетесь? Блаженны смеющиеся. Дай Бог вам веку, сами увидите. Удивитесь тогда». Достоевский верил, что эти волны грядущего разрушения всего прошлого «разобьются лишь о наш берег, ибо тогда только въявь и воочию обнаружится перед всеми, до какой степени наш национальный организм особлив от европейского. Тогда и вы, гг. доктринеры, может быть схватитесь и начнете искать у нас «народных начал», над которыми теперь только смеетесь».

Разве не переживает ныне Европа этого пророчества Достоевского 1880 года? Разве все эти Лондонские, Канские, Генуэзские конференции не попытки единения в целях «спасения животишек» ? Даже в отношении роли «жидов» в движении «четвертого сословия», не прав ли был великий пророк русского народа? И далее, разве уже не начала разбиваться волна именно о «наш берег»? Разве не чувствуется, что переживаемое ныне есть еще только начало» для Европы? Разве уже не начали «рассыпавшиеся врознь» по всему миру гг. доктринеры пытаться хвататься за «народные начала»?

Но как?

Умеренные бояре-западники, демократы-либералы, вспомнили теперь о крестьянине-христианине, которому в 1917 году ими было предназначено место служить быдлом, козлом отпущения и пушечным мясом в парламентском строительстве России и красивым флагом-флером для прикрытия политических форм «народу нашему чуждых и воле его непригожих» . А теперь?! - Все на крестьянина: для него будущая Россия, в нем таятся силы для возрождения страны, он свергнет большевистское иго…

Ну, а кто ими будет править тогда? Вы, гг. рассыпавшиеся доктринеры? Опять с вашими формами «народу нашему чуждыми и воле его непригожими»?

Бояре-западники - социалисты пошли теперь еще дальше, чем указанные выше их непримиримые враги бояре-западники - демократы-либералы: «если надо, чтобы для свержения большевизма Россия вернулась к монархии, пусть будет монархия, лишь бы вернуть ее за тот максимальный политический рубеж, через который перешагнули большевики». Прежде всего что это за рубеж? Всякий рубеж в полтическом отношении есть ограничение, насилие над свободной волей, понятие, не соответствующее свободе мнения, совести и личности, проповедуемой самим социалистическим учением. Не служит ли это указанием на существование в самом учении какой-то… существенной неувязки, дисгармонии между идеями и их применением? Ну, а затем? Когда Россия вернется снова к монархизму? Вы, гг. бояре-социалисты, откажетесь от новых попыток и экспериментов в насаждении в ней форм «народу нашему чуждых и воле его непригожих»?

Нет, не спасти России боярам-западникам - демократам с крестьянами, ни боярам-западникам - социалистам с монархией; не спасти России отдельным сословиям, классам и кастам; не спасти ее каким-либо политическим партиям. Россия не может быть ни пролетарской, ни крестьянской, ни рабочей, ни служилой, ни боярской. Россия может быть только - Россией Христа, Россией «всея земли» . Надо прочувствовать это, познать это и поверить в это. Здесь нет ни монархистов, ни кадет, ни октябристов, ни трудовиков, ни социалистов; здесь нет ни классов, ни сословий, ни чиновников, ни генералов, ни офицеров, ни купцов, ни фабрикантов, ни рабочих, ни крестьян. Здесь только одно - национальная Россия с ее исторической нравственно-религиозной идеологией.

За эту-то Россию и боролись Державные Вожди Романовской династии. Боролись как умели, как Бог давал разума, и если грешили в умении, то в духе и идее были велики и святы.

В этой борьбе создалась для династии Романовых тяжелая, сложная историческая трагедия, которая в связи с временным ослаблением во «всея земле» горения идеи привела к смертельной агонии последней царствовавшей Августейшей Семьи.

27 февраля 1917 года началась агония Царской Семьи Императора Николая Александровича и 17 июля 1918 года она закончилась. Семнадцать долгих, тяжелых месяцев шла Царская Семья по тернистому и смрадному пути разложения могучего тела Державы Российской к Голгофе Русского государства, не спуская с своих плеч величественного креста религиозно-нравственной идеологии русского народа. Там, близ «Ганиной ямы», в районе урочища «Четырех братьев» Коптяковского леса, служители Антихриста руками русских людей водрузили сей крест России и распяли на нем Православную веру, национальную, великую Русь и Державных блюстителей Государственного единения русского народа.

Свершилось…

Великая трагедия Романовской династии претворилась в великую мистерию русского народа.

К Михаилу Федоровичу Романову никак нельзя применить определения, что он был «выборный Царь» , так как те действия, которые имели место на Земском Соборе 1613 года, совершенно не подходят к понятиям о «выборах», устанавливаемых правилами и тенденциями современных «гражданских идей».note 1 Да и сама сущность дебатов, происходивших на заседаниях Земского Собора, базировалась на почве, совершенно отличной от той, на которую ставятся вопросы в собраниях, представляющих учреждения для установки постановлений «гражданских идей». Насколько можно судить по дошедшим до нас документам современников, а не последующих толкователей и повествователей субъективного характера, дебаты на Земском Соборе сосредоточивались не на вопросе «кого избрать», а на вопросе «кто может быть Царем на Руси соответственно тем идеологическим понятиям о власти, которые существовали в то время в русском народе «всея земли» . Понятия эти обнимали собой элементы двух порядков - нравственного и религиозного. К числу первых Земским Собором были отнесены: первое, «Царем на Руси может быть только русский»; второе, «Царем может быть только родственник последней династии Ивана Калиты» и третье, Царем может быть только тот, на ком единогласно сосредоточатся желания «всея земли». Элементы второго порядка, в сущности, доминировавшие над всеми вышеустановленными, определяли Божественность взгляда народа на власть: «кого Бог даст», «кого Бог изберет» . Земские люди 1613 года, собравшись на «обирание» Государя, предоставляли «избрать» Царя Господу Богу , ожидая проявления этого «избрания» в том, что о Своем Помазаннике Он вложит в сердца «всех человецех… едину мысль и утверждение».

С такою верою и с такими единодушными взглядами на Верховную власть России «февраля в 21 день», рассказывает акт Земского Собора, «на сборное воскресение пришли в соборную церковь к Пречистой Богородицы честнаго и славнаго Ея Успения, к Митрополиту и ко всему освященному собору мы бояре, и окольничие, и чашники, и стольники, и стряпчие, и дворяне Московские, и приказные люди, и дворяне из городов, и дети боярские всех городов, и головы, и сотники, и атаманы, и казаки, и стрельцы, и гости, и черных слобод и всего Государства Московскаго всяких чинов люди, и с сущими младенцы, и молили Всемилостиваго Бога, и Пречистую Богоматерь, и великих Московских чудотворцев, с великим молением и воплем, чтоб Всемилостивый Бог дал нам на Владимерское и на Московское и на все государства Российскаго Царствия Государем Царем и Великим Князем всеа Русии, от племени благовернаго и праведнаго Государя Царя и Великаго Князя Федора Ивановича всеа Русии племянника, Михаила Федоровича Романова-Юрьева».

Здесь, для последующего понимания Всевышним Промыслом определенной мистерии русского народа, весьма важны два, вполне твердо определенных, начала нравственно-религиозной идеологии: Божественность происхождения русской Верховной власти и ее родовая преемственность . Если не уклоняться в более отдаленные эпохи зарождения указанных начал идеологии русского народа, а ограничиться хотя бы эпохой Иоанна III, завершившего объединение Московского царства и являвшегося вполне определенным носителем идеи «Помазанничества Божьего», то следует учесть, что более 500 лет русский народ воспитывался, жил и рос именно в таких понятиях на Верховную власть, совершенно независимо от того, какое название эта власть носила: Великого Князя, Царя, Самодержца или Императора. Для него она была всегда и прежде всего «от Бога» и, как таковая, могла быть только единоличной и абсолютной, а с точки зрения преемственности Помазанничества - родовой наследственной. Божественность власти Верховного Вождя, преступность посягательства на нее настолько впитались в плоть и в кровь народа, что даже по отношению к Василию Ивановичу Шуйскому, случайному Царю смутной эпохи, поставленному в Цари только определенной группой приверженцев, земские люди 1613 года относятся с «должным уважением и свержение его признают «общим земским грехом, по зависти диавола».

Утверждению в русском народе веры в Божественность происхождения Верховной власти, с признанием за ней в гражданском понятии абсолютности, неограниченности и единовластия, не помешали издревле существовавшие различные частные течения, возникавшие по причинам чрезвычайно разнообразного характера: личного, социального и даже внешне-иностранного, и имевшие целью ограничение власти русского Монарха. Издревле же существовала и борьба Монархов, охранителей идеологии народной, с посягателями на целость и неизменность власти, и в конечных фазисах этой исторической борьбы народные массы «всея земли» оказывались всегда на стороне «охранителей» власти в историческом нравственно-религиозном понятии ее, а не на стороне новаторов и узурпаторов этой власти. Свою идеологию русский народ хранил, лелеял и носил более внутренно, в глубине своей натуры, в недрах своей сущности, часто даже не сознавая себя ее носителем, но выявляя ее из своего сердца и духа в периоды высоких национальных подъемов, порой даже непосредственно вслед за поступками и деяниями как бы совершенно противоположных побуждений. Историческая идеология и Православная вера тесно объединены в существе русского народа; обеими он гордится, обеим он предан бесконечно, обеим он способен служить до самопожертвования, до полного своего обезличения во имя общего блага и против обеих грешил и грешит в периоды пробуждения в нем материальных, земных желаний и стремлений, руководимых внешними свойствами его натуры, обратными глубоким внутренно-духовным, и вытекающих из его некультурности, неразвитости и духовно-психологической потребности унижать себя до действительного ничтожества, преступности и падения.

Вот к каким выводам о русском народе и его идеологии приводят серьезные, научные исследования русских больших ученых в области истории государства Российского, исследования, свободные от западнических, теоретических тенденций и влияний предвзятых и узких рамок различных политических партий и их платформ. Русский человек, русский народ выявляются тогда именно в той орбите зрения, которая была и будет всегда непонятной для запада и, конечно, неприятной и неприемлемой для той части россиян западничества, которая, или органически, или по тщеславному стремлению к земной власти и «славе от людей» не в состоянии никогда слиться со своим народом «всея земли» для действительно благого служения ему. В этом отношении особенно знаменательно заключение профессора Платонова о Царе Петре и его предшественниках: «Все они были люди старой Руси, чуждые каким бы то ни было теориям властвования, но всею душою болевшие бедами своего народа и всеми своими инстинктами воспитавшие в себе потребность жить в единении «со всей землей», для общей пользы и блага. Еще более возможно это сказать про Великого Петра. Он знал и видел европейские порядки и сочетал в себе добрые семейные предания с европейским знанием и опытом. Он потому и велик, что свои громадные силы и способности безраздельно отдал, как умел, на служение своему народу и царству, слил себя со всей землей и создал из нее великую мировую державу».

Знаменитые слова Великого Преобразователя России: «О Петре ведайте, что жизнь ему не дорога, жила бы только Россия в благоденстии и славе», сказанные перед Полтавской битвой, стали историческими, и до сих пор сохраняют в русском народе всю свою величественность, силу и значение. Глубокая вера в Божественность власти русского Государя, приводя, с одной стороны, нравственное сознание народа к ее абсолютности, неограниченности и единовластию, с другой - приводит к понятию о нравственном обязательстве монарха служить своему народу и царству как умеет, но всеми своими силами и способностями до конца, т. е. до готовности всегда отдать свою жизнь за благо и славу народа и государства. Этим взаимным нравственным обязательством Царя и народа объясняется слияние их в одно целое, нераздельное, идеологическое понятие о Русском государстве, понятие, освещаемое Божественностью исхождения власти и «Помазанничеством» на царство Верховного Главы власти. Поэтому слова Царя Петра, что ему жизнь не дорога, а жила бы только Россия, вполне искренни, так как являлись выразителями той идеологии о верховной власти, которую исповедовал он сам. А так как в то же время они так же понимались и всем русским народом, то в них Царь и народ сливались идейно в одно целое, что и вызвало в сердцах тогдашних русских людей глубокий отклик, создавший необходимое моральное настроение для победы над сильным врагом. По этой же причине слова стали историческими и на вечные времена сохранились в народной массе. Величие их выражалось в том, что Царь готов был отдать свою жизнь за благо своего народа, сила их - в определенно выраженном слиянии Царя с народом в великой общей им идеологии, и значение - в горячей вере в исхождение этих нравственных начал от Божественного Промысла, и в освящении их этим Промыслом.

Теперь мысль подходит близко к установлению того основания мистерии русского народа, в которую претворилась трагедия династии Романовых через агонию и смерть Императора Николая II и всей его Семьи.

То, что Царь Петр выразил словами перед Полтавской битвой, то Император Николай II со всей Своей Семьей агонией и смертью показал на деле - свое идейное слияние с русским народом, во имя блага народа, до конца, до смерти , открыв этим русскому народу истинный путь к воскресению и победе над «общим земским грехом, по зависти диаволи» учиненном.

Несомненно, что по гениальности, гражданской твердости воли и характера Царь Петр превосходил Императора Николая II. Но в чем они были равносильны и равнотверды, так это в глубине и искренности веры в происхождение своей самодержавной власти от Бога и в соответствии ее исторической и вечной идеологии русского народа . По степени восприятия религиозно-нравственных начал идеи Божественности власти многое ставит Императора Николая II, как натуру более соответствовавшую по духовной мягкости, уравновешенности и любвеобилию к восприятию чистоты и святости Христова учения, даже выше Царя Петра. Он прекрасно знал историю русского народа, и его любимым научным занятием было изучение этой истории, изучение по капитальным трудам и прямым источникам, о чем свидетельствуют все знавшие Его и имевшие соприкосновение с Ним в последний год Его жизни в Царском Селе и Тобольске. Понимание внутренней духовной натуры Своего народа, в связи с полным сознанием его слабостей, его темноты и склонности к крайностям, служили лишь для укрепления в сознании и сердце Императора Николая Александровича твердости и святости охранения в Своем высоком звании чистоты и целости нравственно-религиозной исторической идеологии Своего народа. Будучи мягким и добрым по натуре, Он проявлял необычайную твердость и непоколебимость в отстаивании святости и целости Богом врученной Ему и наследственно перешедшей к Нему русской исторической Верховной власти. Чем более Он видел успех работы «зависти диаволи» в русском обществе и в увлекаемых им массах рабочего пролетариата, тем более становился Он упорен в ограждении принятой на себя Святыни русского народа и до конца Своих дней, до конца Своей агонии, зная глубоко Свой народ по всему его историческому прошлому, твердо верил, что «это все временное; это все пройдет».

Рассматривая Императора Николая II как носителя и охранителя Божественности происхождения власти Русского государя нельзя отделять Его от Его Жены, Императрицы Александры Федоровны. В браке Государя и Государыни вполне оправдались слова Христа: «так что они уже не двое, но одна плоть». Слияние Их было действительно полным; верой в святость самодержавной власти и в Помазанничество Божье Они горели оба с равной силой и с равным самоотвержением, но своей громадной волей и твердым характером Императрица Александра Федоровна дополняла в природе русского Царя то, чего недоставало в натуре Императора Николая Александровича. Как люди, Они тяготились своей властью, своим державным положением, но как Царь и Царица России, унаследовав Престол Русского государства и приняв самодержавную, Богом прославленную историческую власть русских Государей, Они уверовали в истинность и в соответствие ее идеологии русского народа всею силою своих Православных христианских сердец и недюжинных разумов. Слившись друг с другом «в одну плоть», Они слились с русской идеей о Верховной власти в одну душу. Они глубоко исповедовали, что высшее право над русским народом, предоставляемое Им самодержавною властью, заключается для них в высших обязанностях перед народом: «если только нужно для России, Мы готовы жертвовать и жизнью, и всем», - говорила Императрица Александра Федоровна. И это были не слова…

Многое могли бы поведать теперь дневники и письма Государя и Государыни. Но, к великому несчастью русских историков, их забрали в свое время Керенский и Ленин, стремясь найти в них подтверждение лжи и грязи, которыми окружали их клевреты покойную Державную Чету, и оправдание для своих антидинастических, антирусских и антихристианских поступков и действии. По-видимому, эти документы не оправдали надежд гнусных похитителей и едва ли станут когда-нибудь достоянием исторических исследований. Все же, что до сих пор появлялось в периодической печати в качестве выписок будто бы из названных похищенных документов, является сплошным изделием советских агентов, полным лжи и памфлетов, довольно грубо и безграмотно составленных. Сподвижники и единомышленники Керенского искали в интимных бумагах Государя доказательств для опубликования их народу, что Царь был не русский Царь, что дышал Он не Русью, что Самодержцем Он был для властолюбия, а не для служения всеми силами Своими народу русскому на благо «всея земли». Но подтверждения себе они не нашли, а узнали противное и спрятали документы Царя от глаз народа. Ленин и его служители Антихриста похищали дневники Царя и Царицы не для того, чтобы найти в них оправдание для себя и своих действий, а чтобы не оставить народу русскому даже писанного слова Помазанника Божьего после Его кончины. Однако отметки и заметки, оставленные покойными Царем и Царицей в прочитанных книгах, в Библии, Евангелии и различных священных писаниях, в связи с показаниями свидетелей, дают возможность дополнить Их облики как представителей власти народно-русской идеологии некоторыми характерными чертами.

Покойный генерал Михаил Васильевич Алексеев рассказывал, что в начале 1916 года Государь Император, будучи в Ставке, три дня носил при себе указ о даровании России конституции. В эти дни Он почти не покидал своего кабинета и все время в большом волнении и задумчивости ходил по комнате из угла в угол. Указ этот не был Им подписан, но как-то в разговоре с Михаилом Васильевичем Государь сказал: «Я не верю, чтобы конституционное правление принесло благо России. Настоящая тяжелая война требует исключительных мер для поддержания в народе подъема, необходимого для победы, но народ никогда не будет уважать законов, исходящих, может быть, от его односельчан».

В исключительно тяжелое переживавшееся Россией время трудной, затяжной внешней войны, при начавшей сказываться усталости страны и населения, при плохой и несоответственной работе не аппаратов государственного организма, а людей, обслуживающих эти аппараты, чиновничество, общественность и народные представители, составленные из людей, служивших в этих аппаратах, увлекшись западничеством, требовали от Царя в качестве спасительной исключительной меры конституции - перемены формы и ломки тысячелетней идеологии русского народа «всея земли». Прав был Государь, говоря о необходимости исключительных мер для доведения войны до победоносного конца, прав был и в том, что дух русского человека «всея земли» не удовлетворится законами человеческими. Если ему закрыть веру, что он живет по всем «путям к Господу», то он пойдет в обратную сторону «по путям к диаволу», но будет искать духа, а не формы.

В важных случаях исторической жизни Русского государства Державные вожди народа имели обыкновение собирать соборы. Особенно богата ими эпоха Московских Царей. По своему составу и назначению соборы были разные, но особенной полнотой состава и широтой назначения является Собор 1613 года, получивший по праву название «Собора всея земли» . Этому Собору Россия обязана сохранением в неприкосновенности своей духовной идеологии о власти, сохранением своей национальности и государственности, восшествием на «прародительский» престол династии Романовых и усмирением «всемирного мятежа», по выражению Царя Михаила Федоровича. Время, переживавшееся Россией в эпоху существования этого «Собора всея земли», чрезвычайно схоже с периодом последнего царствования, начиная с 1905 года и по настоящий день, разве только не было тогда интернациональных течений бронштейн-апфельбаумовского направления, но чувствовалось взамен сего влияние «жидовствующих», история и роль коих в тогдашней России исследована еще далеко не с достаточной полнотой. Народная же поэзия не исключает их влияния и тогда, и в речь Кузьмы Минина к нижегородцам вкладывает следующие будто бы сказанные им слова:

«Освободим мы матушку Москву от нечестивых Жидов,

Нечестивых Жидов, Поляков злых!»

Соборы эти, конечно, совершенно не соответствовали западническим идеям о представительных палатах и парламентских учреждениях ни по своему составу, ни по духу и являются чисто русскими собраниями представителей «всея земли», вполне отвечающими той идеологии о власти, которая была заложена в основу понятия «всей земли», о своем государственном единении. Это были органы практического «слияния» Царя с народом , когда в важных случаях Царь желал слышать голос «всея земли» непосредственно, а не через агентов своей правительственной власти. Естественно, что такие чисто русские идейные организации получили в учениях бояр-западников очень низкую оценку и эпитеты «изношенных форм седой старины» и т. п. В 1866 году упоминавшийся выше Б. Чичерин в своем труде о народном представительстве писал: «Только в настоящее время, с освобождением крестьян, Россия стала на совершенно новую почву. Теперь она устраивает свой гражданский быт на началах всеобщей свободы и права. Это та почва, на которой стоят все европейские народы, только она может дать настоящие элементы для представительных учреждений». Совершенно справедливое замечание, которое могло бы найти себе полное выявление именно в форме и духе русских Соборов «всея земли», но не нашло своего отражения ни в представительных учреждениях народов Европы, ни в скопированных в России Государственных думах и Советах. На Земских Соборах свобода мнения отдельных элементов стеснялась только общими для всей массы «всея земли» национальными и государственными понятиями; здесь же, в представительных учреждениях Европы и России последних лет, свобода мнения «избранников народа» замыкается в узкие и деспотические рамки многочисленных политических партий и платформ, а принятые избирательные системы и порядки совершенно не обеспечивают представительным учреждениям «всея земли» выявления мнений даже отдельных сословий. Капитальное исследование истории жизни и деятельности политических партий, произведенное М. Я. Острогорским, приводит к таким поучительным для всех увлекающихся западничеством выводам: «политические партии имели своей задачей поддерживать и развить активность и здоровый интерес к политическим вопросам в народных массах, получивших гражданские права, В действительности не только эта задача не была исполнена, но получился противоположный результат. Чем успешнее шла организационная работа партий, чем дальше и глубже раскидывали они свои щупальца, подчиняя своему влиянию как массу избирателей, так и органы власти, тем более стеснялась личная инициатива, подавлялась свободная отзывчивость народа и вместе с тем падал и общий интерес к политике. Народные представители, члены законодательных палат превратились в безгласных делегатов партий, лишенных свободы личного мнения, в послушных статистов, исполняющих волю партийных лидеров. И в народных массах, и в лучшей части более образованных общественных кругов все более заметно обнаруживаются признаки зловещего индифферентизма к политическим делам и не менее зловещей терпимости к деспотизму партийных вожаков и фальсификаторов общественного мнения».note 2

Если же принять во внимание, что ни русские общественные круги, ни народные массы совершенно не были подготовлены и не имели опыта в тонкостях выборных манипуляций и приемах борьбы политических партий запада, то приходится прийти к заключению, что «общественные мнения и требования», предъявлявшиеся Государю Императору, как мнения и требования «всея земли», и указывавшие на необходимость ограничения самодержавной власти Царя установлением конституционного управления, едва ли соответствовали действительности и были вполне свободны от работы «фальсификаторов общественного мнения». Умный Государь чувствовал это сердцем; он знал свой народ не таким, каким он, может быть, был в текущий момент, а таким, каким он хотел быть, как на протяжении всей своей истории, так и в будущем. Поэтому Царь не верил в благость конституции для народа. Он смотрел на коренное государственное дело глазами будущего и не мог смотреть на него, как общественные деятели «общественного мнения», глазами только текущей минуты . Поэтому в качестве «исключительной меры» Он понимал не коренную ломку государственного строя в опасный момент жизни народа, а созыв Земского Собора «всея земли». Но для проведения этой меры Он не нашел бы тогда сочувствия в «общественном мнении», которое видело спасение в ограничении власти и вовсе не склонно было идти на усиление ее путем «слияния» Царя со «всею землею», как сделали то русские люди 1613 года в период царствования первого Царя из Дома Романовых.

«Он не видел возможности править страною и унять всемирный мятеж без содействия Собора и требовал этого содействия, призывая себе на помощь «всю землю» во всяких делах управления. Иначе говоря, на первых же порах новый Государь хотел править с Собором и не видел в этом умаления своих Державных прав и своей власти. С своей стороны и «вся земля» нисколько не желала умалять власть своего избранника и с послушным усердием шла ему на помощь во всем, в чем могла. Земский избранник и народное собрание не только не спорили за свои права и за свое первенство, но крепко держались друг за друга в одинаковой заботе о своей общей целости и безопасности. Сознание общей пользы и взаимной зависимости приводило власть и ее земский Совет к полнейшему согласию и обращало Царя и «всю землю» в одну нераздельную политическую силу, боровшуюся с враждебными ей течениями внутри государства и вне его». Так пишет Платонов и заключает: «Последующее показало, как глубоко жизненно было дело, сделанное тогда «всею землею», и как много обязаны были «всяких чинов людям Московского государства» их близкие и далекие потомки».

«Успокоение государства совершилось и замирание на границах было достигнуто. Смутные времена кончились и общественная жизнь вошла в мирную колею».

Здесь Платонов упускает только одно, что Царь и «вся земля» слились в одну нераздельную политическую силу и не оспаривали друг у друга своих прав и своего первенства не только в силу того, что «понаказались» и «поняли всю необходимость своего единого государства», но главным образом потому, что Царь и «всея земля» объединились ярко вспыхнувшей в них нравственно-религиозной идеей своей национальной государственности. Без этой сильнейшей внутренней духовной спайки и слияния никакие внешние причины не могли бы подвигнуть «всю землю» на такое беззаветное служение своему Царю и родине, а Царя - своему народу, какое было ими проявлено для воскресения великой Руси.

Но даже и после только глубоких слов Платонова делается как-то больно за русских западников, когда, увлеченные своим стремлением ко всему только западному, они в ослеплении отрицают явные факты своей русской истории и пишут: «Земские соборы - дела давно минувших дней; они жили и умерли, наглядно показав собою все свое несовершенство, а под конец и непригодность». Знаменательно, что это заключение было высказано в 1904-1905 годах М. Клочковым в его брошюре «Земские Соборы в старину», когда под влиянием неудачной войны с Японией впечатлительность натуры русского человека, легко переходящей от одних крайностей к другим, повела к падению духа и ослаблению сознания во «всея земле» своей национальной нравственно-религиозной идеи и дала толчок русскому западному боярству стремиться к осуществлению своих политических вожделений, «народу нашему чуждых и воле его непригожих»; в это же время Царь мечтал именно о «Соборе всея земли».

Через 12 лет, 27 февраля 1917 года, русское западное боярство стало наконец лицом к лицу с первыми представителями той самой части русского народа, которую оно же воспитывало в своих западнических тенденциях и выставляло в «общественном мнении» как народ «всея земли». И вот здесь вместо «светлых теней будущего» перед их глазами предстала ужасная пропасть, страшная бездна между ними и «всея землей»; и 12-летнее воспитание уже успело закрыть перед духовными очами «всея земли» пути к Господу и она оказалась довольно прочно стоящей на путях к диаволу. Тогда только вспомнился боярам-западникам доблестный подвиг «последних людей Московского царства» в своей истории, но, не желая сознаться в своем «земском грехе» они и тут не смогли отказаться от западничества и всеми силами души и тела ухватились за идею спасения «своих животишек» через западноевропейское политическое детище - Учредительное собрание , которое, конечно, тоже оказалось «народу нашему чуждым», а потому и провалилось. Во всем этом бояре-западники забыли умышленно или сознательно, что «последние люди Московские» прежде всего «олицетворили идею государства» и, олицетворив ее в лице Государя, не захотели быть безгосударны и малое время». Теперешние же последние люди поступили как раз обратно, и прежде всего постарались оставить «всю землю» без идеи о государстве и без Государя , и через это, уже вполне исторически точно, поставили себя в неизбежность «испытывать ужасы собственных междоусобий смутного времени» и разорения России начала XVII века…

Здесь историческая трагедия династии Романовых подходит к началу агонии Государя Императора Николая Александровича и всей Его Семьи.

Основание агонии было построено на обмане и хитрости. Обман заключался в том, что представители «общественного мнения» убедили Государя, во-первых, что они действительные представители народа и выразители мнения «всея земли», и, во-вторых, что только они, принимая во внимание состояние страны, представленное «общественным мнением», смогут привести Россию к победе над внешним врагом и успокоить внутреннюю смуту, при условии отречения Государя от Престола, передачи его брату Михаилу и отказа от самодержавия. Хитрость проявилась в том, что, зная мягкость и слабость характера Государя, народные представители и бояре-западники предумышленно и злонамеренно отделили Его от Императрицы Александры Федоровны, для совершения насилия над Его волей и духом и исторжения необходимого им акта отречения. Факты не позволяют даже смягчить характер обмана и признать его невольным, непредусмотренным.

В тот самый час и день, 27 февраля, когда члены Государственной думы собрались в помещении думы на совещание для организации незаконного Временного Исполнительного Комитета Государственной думы с официальной задачей: «для поддержания порядка в Петрограде и для сношений с различными учреждениями и лицами», в том же помещении собрались, как было опубликовано в «Известиях», представители рабочих и солдат и несколько общественных деятелей. Составился Временный Исполнительный комитет (не думский), который приступил к организации Совета рабочих и солдатских депутатов, для чего и предложил заводам избрать по одному депутату на каждую тысячу рабочих, а войскам по одному представителю на роту. Возникший таким образом совет на другой день опубликовал воззвание к населению столицы. В воззвании говорилось, что «для успешного завершения борьбы в интересах демократии народ должен создать свою собственную властную организацию… » и что «население должно немедленно, сплотившись вокруг совета, образовать местные комитеты в районах и взять в свои руки управление всеми местными делами» . Из упоминавшейся уже выше декларации, составленной П. Н. Милюковым, явствует, что до 2 марта народным представителям Думы было известно как о создавшемся втором незаконном Временном Исполнительном Комитете , так и об официальных задачах, принятых им на себя. Следовательно, членам Думы ко 2 марта должно было быть вполне ясно, что их представительство «всея земли» весьма скомпрометировано появлением других представителей «народа», самостоятельно распоряжавшихся организацией «всея земли». Своим же соглашательством, о котором упоминается в той же декларации, с народными представителями «явочного порядка» они санкционировали законность этих именно представителей и умалили свое собственное представительство как членов Государственной думы. Профессор Соколов в одном из своих «политических обозрений» пишет: «Знаменитый историк французской революции Тэн указывает, что в революционное время толпа, собравшаяся на улице столицы, часто присваивает себе право говорить и действовать от имени народа. Действительно, так обыкновенно возникают «самочинные» революционные организации, занимающиеся «революционным творчеством» . Успех таких организаций определяется тем, в какой степени им удается угадать настроение народа и в какой степени их деятельность отвечает его желаниям». День 27 февраля ознаменовался в истории русской революции выступлением двух таких революционных самочинных организаций: Думской и Советской, и на следующий же день выяснилось, что члены Государственной думы перед 27 февралем не угадали настроения народа, принимая на себя распорядительную власть в возникшем движении, а после 27 февраля - своею деятельностью не отвечали желаниям народа, который по предоставленным ему «завистью диаволи» путям ушел далеко за политические рубежи, «открывавшиеся умственным взорам» народных представителей Государственной думы.

Обе стороны «всея земли», лишившись идеи государства, желали лишь властвовать друг над другом.

Царство разделилось само в себе…

Поэтому решение членов Государственной думы сохранить за собой после 28 февраля лицо «общественного доверия» и «народных представителей» и выступить с таким лицом 2 марта с требованием перед Государем носило явные признаки обмана.

Умышленность, устанавливаемая фактами в отношении обмана, в равной степени проявилась и в хитрости образа действий самочинных руководителей в первые дни революционного движения в Петрограде, в целях добиться отречения Императора Николая II. История дает еще слишком мало материалов, чтобы установить, кто именно являлись главными вожаками и инспираторами в решении членов Думы сойти с законной почвы 27 февраля, сорганизоваться в самочинный революционный орган и приступить к насильственным действиям против Державного Главы Государства. Официально документы и литература того времени выставляют всюду в качестве первенствующего Председателя Государственной думы М. В. Родзянко, но многое указывает на то, что в этом официальном первенствующем положении М. В. Родзянки было лишь пассивное подчинение воле других, истинных, но скрытых руководителей мнениями и действиями членов Государственной думы. М. В. Родзянко сам по себе был истинным и искренним верноподданным и тогда, когда 26 июля 1914 года от лица Думы говорил Государю: «Дерзайте, Государь, русский народ с Вами…», и тогда, когда 26 февраля 1917 года телеграфировал Царю в Ставку: «…Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на Венценосца», и тогда, когда на следующий день передавал по телефону через командира Сводного полка Ресина Государыне Императрице, чтобы Она немедленно уезжала с Детьми из Царского Села, и на замечание Ресина, что дети серьезно больны, добавил: «когда дом горит, то детей выносят». Он и остался таковым, сохраняя первенствующее, но малопочетное место в Государственной думе, когда после 15 марта 1917 года она стала мертвым телом для государственности русского народа.

Истинные, но скрытые вдохновители революционных решений Государственной думы: «Думе не расходиться; всем депутатам оставаться на своих местах», сорганизовать Временный Исполнительный Комитет, принять на себя право водворения порядка в столице, принять на себя всю исполнительную власть, выявить перед Государем общественное мнение и потребовать Его отречения от Престола, - конечно, не были вдохновлены верноподданническими чувствами, но не были уверены и в успехе задуманного ими государственного переворота. Они опасались Ставки, неуверенные вполне, что она не откажется поддержать их в решительную минуту; они опасались Царского Села, убежденные, что Императрица сможет удержать Государя от добровольного отречения; наконец, они опасались, и не без оснований, что Государь понимает истинную цену «общественного мнения» и далеко не считает его «мнением всея земли».

Наконец, и главным образом они испугались революции и больше всего «революционного народа».

Начав днем 27 февраля свою деятельность с «революционного творчества», руководители из членов Государственной думы уже к вечеру того же дня столкнулись с другим самостоятельным «революционным творчеством» со стороны революционного народа. Сознав и почувствовав свою слабость, думским руководителям для спасения «своей революции» и сохранения «своего первенства» пришлось идти на соглашательство с народными руководителями на известных компромиссных условиях. Этим самым они вступили на первую ступень лестницы непоследовательности и противоречия между словом и делом, проявлявшихся затем во всей последующей их деятельности. Прежде всего им стало вполне ясно, что продолжать революцию дальше нельзя, что она опасна более всего для единения «своих животишек», что бездна, открывшаяся их «умственным взорам», требовала или прекратить немедленно революцию, или сознательно лететь в бездну. 28 февраля перед ними открывались две дороги: или, слившись идейно с Царем, повернуть начавшуюся в России революцию на путь к Господу, или, низложив «революционным творчеством» Царя, стать на сторону советов и вести русский народ по пути к диаволу. Ни на то, ни на другое у них не хватало гражданского мужества, да кроме того в обоих случаях столь взлелеянная западническая власть уходила из их рук. Что же сказал бы тогда их бог - Запад?

Они решили тогда избрать третий путь, небывалый, не предусматривавшийся ни «совершенными образцами, ни лучшими книжками» запада, ни историей России. Они решили перехитрить всех; перехитрить «революционный народ», общество, Царя; перехитрить своего бога - Запад. Они решили, прикрываясь именем предводителей народной революции России и оставив государство без идеи о своей государственности, вести революцию к Учредительному собранию путем мирного и хитроумного «эволюционного творчества» . Никогда, нигде, ни в каком государстве не было проявлено столько внешней бутафории переживавшегося революционного периода, сколько было ее в России в революцию февраля-октября 1917 года, но нигде не было проявлено и столько эволюционной хитрости, чтобы удержать «новое вино в старых мехах», как в России времен революционного Временного правительства.

Отказавшись после 28 февраля от дальнейшего «революционного творчества», Временному Думскому Исполнительному Комитету, естественно, необходимо было, чтобы Верховная власть перешла к нему эволюционным порядком. А для этого необходимо было прежде всего добровольное отречение от Престола Государя Императора Николая Александровича. Учитывая вышеприведенные существенные опасения, вдохновителям решений Временного Комитета, кроме использования обмана, пришлось стать на путь хитрости: надо было удалить Государя из Ставки, не дать Ему соединиться с Императрицей Александрой Федоровной и инсценировать отчужденность от Царя «всея земли». При наличии такой обстановки, пользуясь мягкостью и слабостью воли Царя, они могли рассчитывать добиться успеха и, вырвав у Него добровольное отречение от Престола, сделать первый шаг по пути к утверждению эволюционным порядком Верховной власти за собою. Но эволюционный путь ставил революционных руководителей в фальшивое положение как по отношению к революционному движению, так и по отношению к прежнему режиму, который их революция ломала; в сущности, они вынуждены были в этом случае идти хитростью на соглашательство с Царской властью, как вынуждены были прибегнуть к тому же и с революционной властью народа.

Всех этих данных, характеризующих природу, нравственное содержание и «свободу духа и творчества» революционной организации инспираторов из членов Государственной думы, решивших продолжать неудачно начатое дело революции, вопреки выяснившихся неблагоприятных для них обстоятельств, приходится касаться только потому, что сущность этих элементов, имея слишком тесное отношение как к трагедии династии Романовых, так и к последовавшей агонии последнего из Державных Вождей этой династии, устанавливает внутреннюю связь между этими двумя историческими обстоятельствами. События 27-28 февраля слишком ясно указали на несостоятельность идеологии русских бояр-западников для культивировки ее на национальной, бытовой и духовной почве народа русского «всея земли». Конечно, не этой только выявившейся несостоятельностью исчерпываются все корни трагедии последней династии и все причины, приведшие к революции 1917 года, но преступное увлечение западничеством, отчужденность от своего исторического, ослепление «образцовыми» теориями и формами «народу нашему чуждыми и воле его непригожими», привели к раздроблению интеллигентных сил страны в тот момент, когда сказалась необходимость противостать, с должной национальной энергией и государственным единением, страшному напору действительно опасного и сильного противника культурно-христианского мира, его исконного врага, социалистически-антихристового легиона сплоченных сынов «религии Лжи».

Тем паче невозможно было создать хитроумным эволюционным порядком необходимую для борьбы силу, и Исполнительный Думский Комитет, лишь затягивая кризис, неизбежно пошел к своей катастрофе. Шаткою же эволюционною тактикою своего правления он вместе с тем создал томительную и тяжелую агонию для Царской Семьи и повел Ее последовательными этапами к кошмарной развязке в Ипатьевском доме 17 июля 1918 года. Страшная полуторагодовая агония и ужасный ее конец были столь же неизбежны в истории России и связанной с ней истории трагедии династии Романовых, как неизбежно было вообще падение в бездну «всея земли», отказавшейся, хотя и временно, от своей нравственно-религиозной идеологии.

Граф Витте в своих записках об истории возникновения известного указа 12 декабря 1904 года, вспоминая одну из своих бесед с Императором Николаем II, пишет: «Во время этого разговора зашла речь о земских соборах. Я высказал убеждение, что земские соборы - это такая почтенная старина, которая при нынешнем положении не применима; состав России, ее отношения к другим странам и степень ее самосознания и образования и вообще идеи XX и XVI века совсем иные». Графа Витте считали образованнейшим русским интеллигентом и выдающимся государственным деятелем своего времени, когда ему было поручено руководительство правительством в труднейший и опаснейший момент государственного перелома в истории русского народа. Теперь, когда в его записках открывается действительная физиономия и содержание этого вершителя судеб России, делается как-то жутко даже за прошлое. В своем ответе Государю о земских соборах, граф Витте оказался и плохим русским историком, и плохим русским националистом, и плохим знатоком русского народа, и достаточно посредственным русским мудрецом, но, безусловно, сильным, самомнительным и увлеченным русским боярином-западником.

Во-первых, расцвет земских соборов был не в XVI, а в XVII веке, и именно в идейном их значении; во-вторых, территориальное изменение России с XVII по XX век не имеет серьезного влияния на состав представительных органов; новыми элементами по сравнению с XVII веком являлись теперь только окраины - Польша, Литва, Крым, Кавказ, Туркестан и Восточная Сибирь, представители коих не могут оказать подавляющего влияния на доминирующее представительство основного района, ядра России, однородного по составу населения, не изменившегося с XVII века; в-третьих, слаба национальность того государственного деятеля, который в идее внутреннего устройства государства зависит от мнений иностранных соседей; да и какие такие отношения России к другим странам могли повлиять на созыв Земского Собора или иного представительного органа? В-четвертых, события 1917-1920 годов ярче всего опровергают голословное заявление графа Витте о значительной, неизмеримой разнице в степени самосознания и образования России в XVII и XX веках. Это грустно, но тем не менее это так, и у графа Витте не было никаких данных выставлять этот довод против Земского Собора. Он мог явиться у него лишь как плод собственного теоретического увлечения западничеством без прочного знания своего народа. Да и откуда могли развиться столь успешно самосознание и образование народа, чтобы явиться помехой Земским Соборам хотя бы по форме. С 1861 года времени прошло еще слишком мало, кредиты на эту отрасль народного благосостояния, как не могло не быть известно графу Витте, отпускались очень скромные, да к тому же далеко не западническая по духу винная монопольная практика графа Витте над русским народом слишком мало способствовала здоровому развитию народного самосознания и образования. Наконец, в-пятых, и что самое существенное, «вообще об идеях» графу Витте, как западнику, лучше было совсем не говорить. Ведь именно здесь-то, в идеях, в идеях о государственности России и кроется основной корень расхождения увлеченных бояр-западников и русских людей, питающих мысль историей русского народа.

Западники, ставящие в центр своих мировоззрений человека с его земными потребностями, естественно, в вопросах государственности народов не возвышаются в своих идеях выше материальных понятий социального единения человечества, в которых форма и дух этих единений отвечали бы земным стремлениям человека, соответственно переменчивым влияниям той или другой эпохи. Такие идеи государственных единений, конечно, неустойчивы, непостоянны и меняются не только веками, но гораздо чаще - через десятки лет, даже годами. Как бы ни прикрывались такие «гражданские» идеи доктринерскими учениями о свободе, братстве и равенстве, но в основе их все же остается стремление малой части доктринеров определенного социального толка данного времени владеть насильственно всем остальным человечеством, что и было причиною бесчисленных политических пертурбаций на западе за последние века и что привело народы Европы не к идейным государственным единениям, а, как справедливо отмечает Достоевский, к единственно возможному «гражданскому» единению во имя «спасения животишек» . На этом пути человечеством руководят не действительные идеи мирового смысла, не великие и вечные идеи одухотворенного значения, а «идейки» революционного или эволюционного порядка, вырабатывающиеся, как показывает история мира, в теоретическом мышлении различных государственных, политических и общественных деятелей народов, лишившихся нравственно-религиозных элементов в основе идей своего мирового существования . Такие народы неизбежно сходили со сцены мировой деятельности и или совершенно исчезали с лица земли, или продолжали свое существование в состоянии прозябания и медленного, но верного постепенного вымирания.

«Жизнь каждого народа имеет определенный смысл», - говорит Владимир Соловьев в своей книге «Русская идея». В религиозном отношении это истина, подтверждаемая рациональной философией: как не может не быть смысла в существовании одного человека, так не может не быть смысла в существовании общества людей - народа, связанных и соединенных друг с другом прежде всего общностью идеи смысла своего существования на земле. Для русского народа смыслом существования, а отсюда и идеей его государственного единения с древнейших времен исторического зарождения являлись начала религиозного характера, которыми пропитана вся политическая история народа, начиная даже с его легендарного периода существования. Здоровым ли пониманием или больным, сознательно или только чувством (ибо можно многое не сознавать, но чувствовать) воспринимались народною массою эти начала, как руководящие смыслом его существования, - это другой вопрос, но религиозность смысла государственного единения проходит определенной нитью через все многострадальное и многобурное существование русского народа с середины IX века, века появления на мировой арене Руси. Недостаток исторического материала по этому вопросу заставляет остановиться на положении, что в эпоху древней Руси, до Иоаннов, эта религиозная основа в смысле своего государственного единения принималась в массах русского народа более чувством, чем сознанием. Но многие ли и теперь, даже из интеллигентного класса, могли бы подойти к этому вопросу сознательно, с глубоким знанием своей истории? Многие ли останавливались хотя бы на том факте, что время зарождения Русского государства в IX веке совпало с величайшим мировым политическо-религиозным событием - началом разделения церквей, и почти безусловно в связи с этим событием, связи, трудно улавливаемой теперь лишь по недостатку исторических материалов. Однако достаточно для начала и таких фактов: в 843 году, т.е. за 21 год до времени, с которого принято начинать русскую историю, распалась Великая Империя Карла Великого, создавшаяся на религиозно-нравственных началах западной церкви. Вслед за сим около 860 года возникает распря между Константинопольским Патриархом Фотием и Папою Николаем I, явившаяся началом разделения церквей и послужившая к усилению миссионерской деятельности со стороны восточной церкви, коснувшейся преимущественно славян. Около того же 860 года Хозарский коган, властвовавший в это время над Полянами, Северянами, Вятичами и Радимичами, просил Греческого Императора прислать ученых мужей, которые знали бы славянский язык и могли бы вести религиозные споры с иудеями и магометанами. Результатом этого явилось посещение русской земли славянскими апостолами Кириллом и Мефодием; с этого времени начался перевод священных книг на славянский язык. Знаменательно, что окончательное разделение церквей последовало в 1054 году, в год смерти Ярослава Мудрого, когда можно было рассчитывать, что христианство по восточной церкви уже крепко утвердилось на Руси. «Таким образом, - пишет историк Белов, - основание Русского государства, крещение Киевской Руси и утверждение в ней христианства совпадает с великим событием разделения церквей». Нравственно-религиозные корни, легшие в основу этого исторического разделения церквей, преемственно вошли в основу идеи русского государственного единения. Отсюда в русском народе «всея земли», скорее, через чувство, культивировалась великая идея об историческом призвании России и об осуществлении ее на земле, сначала у себя, в форме и духе своего государственного строительства, а впоследствии, в развитии и совершенстве идеи, и во всем мире. Что не человек был издревле центром миросозерцания народа, как стало теперь у западников, а нравственно-религиозные понятия государственного единения, о том много фактического материала дает история России: «не посрамить земли русския, ляжем костьми, мертвым нет сраму», - говорит Святослав; «Зачем губить русскую землю, поднимая сами на себя которы… Станем жить в одно сердце и блюсти русскую землю», - советовались в Любече князья; «Бог утаил правду от премудрых, а открыл ее мезеннием владимирцам», - говорит летописец под 1176 годом, когда Владимир (город) отстаивал принцип государственного единения; «Божиею Милостью и Пречистыя Богоматери», - появляется уже в договорных грамотах великих князей Московских, начиная с Василия Дмитриевича; «О, великие князья Владимира, Новгорода и всея Руси! Молитвами вашими помогите мне на отступников православия», - молился Иоанн III над гробами своих предков перед походом на Новгород в задаче объединения всея Руси.

Но определеннее всего, резче, полнее и наиболее ярко нравственно-религиозные начала идеи государственного единения русского народа «всея земли» сказались именно в эпоху расцвета Земских Соборов, в эпоху призвания династии Романовых. Об этой идеологии «всея земли» говорилось уже выше, и казалось бы, что для русских людей, живущих своим, реальным, историческим, а не химерами запада, весь трехсотлетний период царствования Романовых показывает, что эта идеология непрестанно продолжала питать мысль и чувства «всея земли», оставалась твердой основой Богохранимой Державы Российской и продолжала жить в сердцах русских людей, несмотря ни на какие потрясения и искушения социально-религиозного характера периода русской истории XVII-XX веков. «Русская идея, мы знаем это, - говорит Соловьев, - не может быть не чем иным, как некоторым определенным аспектом идеи христианской». Как следствие из христианства, русская идея о своем государственном единении оставалась неизменной за все десять веков жизни русского народа и, говоря в 1904 году, что «вообще идеи XVI и XX века совсем иные», граф Витте, если бы он понимал и чувствовал «вообще» идеи своей «всея земли», должен был бы добавить - «на западе» . Разговор же его с Государем касался по смыслу и содержанию именно основной идеи российской государственности, а не каких-либо маленьких, временных «гражданских» идеек, что вытекает из заключительных слов Государя: «Да я никогда, ни в каком случае не соглашусь на представительный образ правления, ибо я его считаю вредным для вверенного мне Богом народа ».

3 марта 1917 года народ «всея земли» узнал о добровольном отречении от Престола Государя Императора с изменением основного духа своего государственного единения, а затем узнал и об отказе Великого Князя Михаила Александровича принять Верховную власть без подтверждения ее Учредительным собранием. Если бы в сознании или чувствах русского народа «всея земли» отсутствовали корни исторической нравственно-религиозной идеи своего государственного единения, смысла своего существования как цельного народа, то, вероятно, после некоторых революционных или эволюционных потрясений и этапов жизнь народа вылилась бы в какие-либо образцовые формы западноевропейского единения и потекла бы по теоретическому руслу всех европейских государств, разделяя с ними и общую их участь буржуазно-социальных единений во имя «спасения животишек». Если бы русский Государь Император Николай II олицетворял в своем лице представительство «гражданской» Верховной власти в той или иной форме, уже давно установившейся в идеях западных государственных единений, то после отречения он покинул бы пределы своего государства, как Вильгельм и Карл, и история «земского греха» русского народа не ознаменовалась бы событиями ужасной агонии и кошмарного конца ее, постигших последнего венценосного Вождя России и его Семью.

Но как исторический смысл жизни народа и вдохновляющие его мировой путь великие идеи являются не плодом рук человеческих, а ниспосылаются ему Божьим Промыслом , так и последствия всенародного греха, совершенного против предначертанных путей «по зависти диаволи», руководятся Им же. Если народ, «земля» познает, почувствует в событиях, руководимых Промыслом, знамение Божье, свет истины, то через искреннее, глубокое раскаяние и могучее творчество в горячей вере своего избранничества ему могут открыться пути к спасению и воскресению. Если же нет - его смысл во всемирной жизни будет утерян навсегда.

Волею Промысла Всевышнего Творца русский народ «всея земли» поставлен перед великими знамениями Промысла - агонией и убийством, совершенных по вине народа над бывшим носителем и охранителем великой религиозной идеи «всея земли», более тысячи лет озарявшей смысл ее существования и ее призвания.

Откроются ли ей пути к истине, раскаянию, творчеству и воскресению?

«Обыватель обыкновенно судит о государстве по чисто внешним признакам. Государство для него это городовой, стоящий на перекрестке и регулирующий движение, это армия, организованная и дисциплинированная, готовая каждую минуту броситься на внешнего или внутреннего врага, это чиновники, хранящие тайны государственной власти, и если он видит все это на своих местах, то ему кажется, что все обстоит благополучно, что государство здорово и могущественно». Так судит о русском обывателе все тот же боярин-западник, профессор Соколов, выдержки из политических обозрений которого приводились уже выше. Он, может быть, вполне искренно верил, что «обыватель» только так и судит о государстве и что для него вполне достаточны только «внешние признаки», а дальше и глубже он и заглядывать не станет. В своем суждении об «обывателе» земли русской он и тысяча еще других таких же бояр-западников полагали, что, если «обывателю» сказать, что Царь «малодушен, упрям, слабоволен, лично властолюбив», что окружает себя только «карьеристами и проходимцами», что «драгоценные народные дары бессовестно растрачивались преступными временщиками», что «казнокрадство достигло еще небывалых размеров», что «измена и предательство гнездились в царских покоях», что «случайный шарлатан из полуграмотных сибирских мужиков возвысился до роли наперсника взбалмошной немецкой принцессы, презиравшей Россию и русский народ», что «Россия в ужасе отшатнулась от видения разврата и бесчестия», то «обыватель» удовлетворится только «внешними признаками» новой самочинной государственной власти и не захочет вникнуть глубже, как в то, что творилось раньше, так и в то, что ожидает теперь его государственность. Ведь для этих новых городовых новой власти, охранявших и оправдывавших своими обращениями к «обывателю» земли русской смысл своего существования, в центре всего миросознания был только человек, «гражданские» идейки. Они не хотели, да и не могли видеть в «обывателе» ничего иного, что выходило за пределы своего собственного суждения, своего собственного понимания. Поэтому и отрекшийся от Престола Царь стал для них только «гражданином Николаем Александровичем Романовым» , и они старались все сделать, чтобы и «обыватель» разделял их мировоззрение по «внешним признакам»; свержение Царя, в глазах массы народа, произошло не насильственно-революционным порядком, а эволюционным, добровольным отречением Государя Николая II в пользу Своего брата, актом человеческого миросознания; отказом Михаила Александровича выдвинута исключительность воли человеческой, первенство в идее о власти государственной - власти народной; тотчас по достижении власти Временное правительство горячо стремится вывезти Николая Александровича Романова с Семьей куда-либо за пределы Его бывшего государства, а когда это не удается, предпринимает все доступные человеку меры для ограждения Их от опасности случайных эксцессов.

Но все было тщетно; по их пониманию, «злой рок» привел все их начинания к кошмарной гибели, к кровавому злодеянию в Ипатьевском доме.

Но кто верит в Бога, кто верит в существование идеи русской государственности от Бога, для того в каре, постигшей Россию, в изуверской смерти, принятой Помазанником Божьим Николаем II и Его Семьей, видны великие знамения Промысла Всевышнего Творца.

Для русского народа, для народа, тысячу лет чувствовавшего свое призванничество и олицетворявшего путь к нему через свою идеологию о Верховной власти на земле, в насильственной, мученической смерти Николая II свершилось чудо, чудо таинственное, как чудо последнего искушения диаволом уже распятого Христа: «если ты Сын Божий - сойди с креста».

Если бы Он сошел с креста, сохранилась ли бы Божественность идеи Его призвания на земле? Она сошла бы с пути Божественного Предопределения и стала бы на почву человеческого мировоззрения.

Если бы Николай II не погиб насильственно, а спасся, бежал бы после отречения за границу, сохранилась ли бы тогда историческая целость идеи и государственности русского народа, олицетворяемой в Государе, Помазаннике Божьем ? На Престоле - это был бы Царь в гражданском понятии почетного титула, а вне Престола - человек-гражданин, Николай Александрович Романов, и только.

Но Николай II погиб, погиб трагически, мученически, зверски убитый со всею своей Семьей, после чего тела их не закопали просто, как тела обыкновенных других граждан, а сожгли, сожгли без следа, тайком, и скрывая самый факт сожжения.

Почему? Почему нужна была его смерть? Почему нужна была не только смерть, но и уничтожение?

Если русский Царь был обыкновенным «гражданским» Монархом ? Если Николай II был обыкновенным гражданином - носителем этого титула? То чем же Он был опасен после добровольного отречения от Престола? Чем Он был так опасен, что Его пришлось держать в заточении? Что было в Нем такого, что не исчезло ни с отречением от Престола, ни с заточением в Тобольске? Почему считали, что только после тайного убийства и уничтожения Его, и не только Его, но и Его Жены и Детей, и всех близких к Нему, удастся наконец избавиться от той опасности, которую представлял собою Николай II для новой власти русского народа, для нового государственного строения России на началах, чуждых ее исторической идеологии?

Вот вопросы, которые Промысел Божий выдвинул перед очами русского народа «всея земли» после агонии и смерти Николая II.

Как гражданин , Николай Романов не мог быть опасен ни для кого.

Как Помазанник Божий , Он был опасен для западников Временного правительства и страшен для изуверов советской власти.

Люди захотели избавиться от Николая Романова по-своему и создать свое, «человеческое» для смысла жизни русской государственности.

Промысел Божий, направляющий волю и руки человеческие, привел их к кресту распятого Николая II, и как бы говорит:

Смотри, познай и раскайся.

Великое, таинственное чудо свершилось перед глазами «всея земли».

Трагедия династии Романовых претворилась в мистерию русского народа.

В пророчествах Достоевского о России есть знаменательные слова, вложенные им в уста умирающего Верховенского, в романе «Бесы»:

«Знаете вы, это чудесное и… необыкновенное место было мне всю жизнь камнем преткновения… в этой книге… так что я это место еще с детства упомнил. Теперь же мне пришла одна мысль, одно сравнение. Мне ужасно много приходит теперь мыслей; видите, это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, все эти язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! Да, эта Россия, которую я любил всегда. Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности… и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже, может быть! Это мы, мы и те, и Петруша… и другие с ним, и я, может быть, первый во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем, и туда нам и дорога, потому что нас только на это ведь и хватит. Но больной исцелится и «сядет у ног Иисусовых»… и будут все глядеть с изумлением…»

Более 50 лет прошло с тех пор, как Достоевским было высказано это пророчество; безумие России проявилось в полной мере.

Для исцеления бесноватого нужно было чудо Божье и сила веры больного в посланничество Христа.

Безумная Россия пришла к величественной мистерии - мученической кончине Николая II и всей Его Семьи; чудо совершилось: развенчанный в гражданина, низверженный и уничтоженный людьми Царь отмечен перстом Промысла Божьего, как Помазанник Божий . Найдет ли в себе народ «всея земли» силу веры принять исцеление и вернуться снова к ногам Иисуса здесь на земле, в горячем стремлении через раскаяние очиститься от всей накипи, мерзости и гноя, накопившихся на Руси «по общему земскому греху и по зависти диаволи».

«Если только нужно для России, Мы готовы жертвовать и жизнью, и всем», - говорили покойные Царь и Царица. Они и отдали свою жизнь для России; Они слились на веки вечные с тем русским народом «всея земли», который, как и Они, исповедовал одну веру, одну идею, один смысл в русской исторической государственности и шли, как умели, по одному пути великого предназначения христианского русского народа - к России Христа , через истинный образ Святой Троицы на земле: Веру Царя и Отечество…

Вернется к Ним и русский народ «всея земли».

16 февраля 1917 года Наследник Цесаревич Алексей Николаевич заболел корью, заразившись ею от одного кадета, приезжавшего к нему из Петрограда, где в то время была сильно распространена в закрытых учебных заведениях эта эпидемия.

Всякая болезнь Наследника была большим испытанием и тревогой для всей Царской Семьи, и особенно для Отца и Матери. То, что для всякого другого ребенка Его возраста являлось совершенным пустяком, обычной болезнью, то для Алексея Николаевича могло ежеминутно превратиться в серьезное и чрезвычайно опасное состояние, угрожающее смертельным исходом. С 1912 года, когда впервые выяснилось, что организм Его заражен гемофилией , этой ужасной, смертельной, наследственной болезнью Гессенского Дома Его Матери, всякая другая болезнь, простой незначительный ушиб, царапина на почве этой болезни могли стать роковыми для Его жизни. Медицина была совершенно бессильна бороться с гемофилией; наука до сих пор не нашла действительных средств для противодействия яду этой болезни, разрушающему венозную ткань в организме; кровеносные сосуды становятся настолько нежными, что всякий пустяк способен вызвать разрыв их и сильное внутреннее кровоизлияние, безусловно, смертельной опасности. При этом болевые ощущения в случаях такого кровоизлияния, по-видимому, были ужасны и доводили Наследника до бессознательного состояния. Пароксизм длился несколько дней и ночей, не отпуская и не ослабевая ни на минуту, вызывая у Цесаревича непрерывавшийся мучительный стон и почти безумное состояние. Вообще Он был очень терпелив к физической боли, умел владеть собой и не показывать вида, что страдает, если болезненность не переходила границ ослабления воли. Он даже не любил, чтобы другие замечали, что он страдает, и, как ребенок, сердился на тех, кто замечал, не имея сил сдержать своего страдания. Госпожа Битнер, занимавшаяся с Детьми в Тобольске, рассказывает: «Бывало, сидит и начинает отставлять ногу. Видишь это, скажешь: «Алексей Николаевич, у Вас нога болит». - «Нет, не болит». - «Да ведь я же вижу». - «Вы всегда видите, болит, а она не болит». Так и не скажет, а нога действительно разбаливается. Ему хотелось быть здоровым и Он надеялся на это. Бывало скажет: «А как Вы думаете, пройдет это у меня». Но в дни пароксизмов болезни, впадая в почти бессознательное состояние, Он, конечно, уже не мог владеть собой, и стон Его мучительно и болезненно отзывался на всей Семье.

Алексей Николаевич был любимцем всей Семьи. Может быть, потому, что Он был самым младшим и единственным Сыном и Братом, но вернее, по свойствам своей натуры и характера. Это был поразительно располагающий к себе ребенок: умненький, восприимчивый, чуткий, ласковый, нежный, но вместе с тем с уже достаточно определившимися волей и характером. Его любила не только вся Семья, но и все окружавшие Ее придворные, слуги, солдаты. Он располагал к себе сразу, с первого общения с Ним. Поэтому когда Он впадал в болезненное состояние, то это чувствовалось во всем доме: все становились озабоченными, тревожными; всех поглощала мысль - как Он перенесет болезнь; все старались не шуметь, говорить тише, и хотя внешняя жизнь дома продолжалась в прежнем порядке, но на всем ложился отпечаток как бы печали, общего ожидания страшного, рокового.

Более всех страдали Отец и Мать; последняя болела кроме того как бы сознанием своей невольной виновности перед Сыном. Оба любили Сына безгранично. Для обоих в Сыне сосредоточился смысл всей личной и Державной жизни. Для обоих в Нем явилась как бы милость Господня лично к Ним за долголетнее терпеливое ожидание и испытания, перенесенные в эпоху, предшествовавшую Его рождению. Для обоих в Нем жили Их великие радость и счастье видеть прямого, преемственного Наследника Российской Державы. Надо воспринять величественность, полноту и святость их воззрения на Богом дарованную Им историческую, «всея земли» самодержавную власть, чтобы понять, какую милость Всевышнего Творца Они чувствовали в наличии для России наследственного Помазанника Божья; как для искренно и горячо веровавших христиан, рождение Сына было для Них указанием на «славу от Бога»: «кого изберу, того и прославлю», так как какая могла быть большая для Них на земле «слава от Бога», как иметь Наследника своей земной, Богом возложенной на Них задачи, и в Его наличии видеть утверждение своего Помазанничества. Такой взгляд, определенно высказывавшийся Царем и Царицей покойной Великой Княгине Елизавете Федоровне, ясно обрисовывается многими пометками, оставленными Ими в различных принадлежавших Им книгах Священного писания. С другой стороны, наличие Наследника-Сына отвечало в полной мере нравственному элементу идеологии «всея земли» о наследственной преемственности Верховной власти, установившейся издревле, и в глазах народа являлось Божьим благословением Державных Родителей.

Но Сын был дорог Родителям не только в силу удовлетворения Их национально-государственной идеологии, но и по чисто русским патриархальным началам хорошей русской семьи, в которых сын-наследник является всегда особенно желанным, дорогим и любимым членом семьи. Вся Царская семья, в своем внутреннем мире, являла собою яркий, характерный образец русской патриархальной семьи, основанной на тесной дружбе и любви между всеми членами семьи, на исключительном почтении к родителям и на глубокой религиозности по духу Православной церкви. Об этом свидетельствуют многие материалы, приведенные в 1-й части настоящего труда, а потому повторять их снова нет оснований. Надо поражаться только, с одной стороны, развращенностью многих умов русского общества, и с другой - тем непонятным, с человеческой точки зрения, ослеплением русских людей того времени, которые претворили в «общественном мнении» эту чистую, нравственную, глубоко русскую Семью в какой-то бедлам развращенности, деспотичности, гордыни, лицемерия, ханжества и сугубо антинационального содержания. Великий «соблазн» претерпела вся русская земля, допустившая такое безбожное и несправедливое извращение истины и правды, но «горе тем, через кого соблазн приходит».

«Говорю вам, взыщется им за это».

В этой патриархальной русской Семье с первых лет ее создания с горячей молитвой и человеческой жаждой ожидалась милость Божья - рождение Сына. Десять лет Родители, по воле Провидения, были обречены нести напряженное испытание, и только на одиннадцатом году явилась милость Всевышнего Творца, и родился давно жданный и заранее горячо любимый Сын-Наследник Алексей Николаевич. Счастье и радость Родителей были безграничны: в этот день Они почувствовали себя прославленными Богом, как Державные Вожди земли русской, и бесконечно удовлетворенными, как супруги и родители русской патриархальной семьи. Заветная мечта Их, десять лет страстно лелеянная, осуществилась. Наследник-Сын заполнил смысл Их жизни, как блюстителей государственного единения «всея земли» Великой России и как Родителей своей собственной русской семьи. Маленький Наследник Цесаревич стал кумиром своей Семьи; Бог одарил Его душу и характер исключительно хорошими свойствами и качествами, что способствовало укреплению общей любви к Нему. Он рос в атмосфере постоянного внимания и горячей нежности со стороны всех Членов Семьи, сохраняя название «Маленький», данное Ему Отцом с первых лет Его жизни. «Как я рада за Нику и Алису, - говорила Великая Княгиня Елизавета Федоровна. - Истинно Бог послал Им эту милость в награду за то зло, которое Им пришлось претерпеть за последние годы от «некоторых близких родственников». Теперь они все оставят Государя и Алису в покое». Эти «некоторые близкие родственники» своим интриганством и фарисейством много способствовали утверждению в «общественном мнении» злонамеренных толкований о Царе и Царице и умышленному искажению истинных русских Православных обликов этих мучеников своего царствования и мучеников за идеологию «всея земли».

Но «общий земский грех» в русском народе уже слишком разросся и его не заставило одуматься знамение Промысла Божьего, явленное Российской Державе в рождении Наследника-Сына, так как «пошли вслед суеты и осуетились, и вслед народов окрестных», и погибли.

На седьмом году жизни Наследник Цесаревич, резвясь и играя, ушиб себе ногу; у Него открылась впервые гемофилия. Трудно передать тот ужас, который ощутился тогда всей Семьей. Родители знали о неизлечимости этой ужасной болезни, от нее, несмотря ни на какие попытки медицины предотвратить неизбежный конец, уже умерли в семье Императрицы несколько Ее близких родственников, Они знали, что смерть может наступить каждый день, каждую минуту, что для этого достаточно самой пустой неосторожности, простого ушиба, синяка, Они знали, что ничто и никто на земле не в состоянии обезвредить болезнь, предотвратить внезапность смерти, ослабить действие яда. Для них жизнь стала вечным страхом, вечным ожиданием катастрофы, ежеминутным опасением за жизнь Сына, опасением потерять Его, больше не увидать, больше не услышать живым. Это было бы почти кошмарным состоянием, почти кошмарною жизнью, если бы… если бы не громадная вера, не исключительная религиозность Державных Родителей, которая одна давала Им силу жить дальше и продолжать оставаться непоколебленными и твердыми в вере в бесконечное милосердие Всевышнего Творца и неисповедимость путей Его Промысла. «В Евангелии сказано, что вера может двигать горами, - говорила Императрица. - Я верю, что мой Сын воскреснет». По сознательности и глубине веры Государыни можно с убеждением сказать, что слова эти не являлись следствием только душевного побуждения ухватиться за великие заветы веры как за источник отвлеченного утешения там, где уже бессильна была сделать что-нибудь наука и людская мудрость. Для Государыни и Государя вера была не следствием душевной потребности, а сознательным, умом и сердцем постигнутым путем к великому Началу всего в мире, к Творцу его, Всемогущему Богу, через учение прославленного Сына Его Иисуса Христа.

Чтобы проникнуть в глубину сознательной религиозности Царя и Царицы и обнять полноту и целость воспринятая Ими духовности начал учения Христа, мало прослушать свидетельства лиц, близко стоявших к Ним, мало проштудировать Их письма, записки, личную переписку, надо открыть принадлежавшие Им книги Священного писания и страница за страницей, строка за строкой тщательно проанализировать многочисленные отметки, сделанные Ими в книгах, из коих некоторые, как Библия и Евангелие, читались, по-видимому, ежедневно и неоднократно. Отрекшись от предвзятостей, созданных молвой и «общественным мнением», подойдя к этой работе с искренним желанием познать, чтя чистоту и святость великих учений, постепенно, шаг за шагом, начинаешь получать представление о величественности, цельности и святости нравственно-религиозного мировоззрения, которыми были проникнуты существа Венценосных Супругов Российского государства. Для исторического изучения трагической гибели Царской Семьи к этой обширной и важной теме еще придется вернуться в 3-й части настоящего труда; здесь же уместно отметить, что, познав теперь, после смерти Царя и Царицы, Их истинный духовный облик, можно лишь позавидовать Их силе веры и преклониться перед той бесхитростностью, простотой, чистотой и мощью религиозных убеждений, с которыми царствовали, жили, страдали, терпели и, наконец, умерли эти поистине великие Православные Русские Люди. Думается искренно, что только чистотой и силой своей веры Они сохранили у Бога пять лет жизни своему Сыну-Наследнику, до знаменательного для истории России и Православной церкви дня, дня своей общей мученической кончины на Голгофе России.

Но на Их государственную и домашнюю жизнь открывшаяся ужасная наследственная болезнь Наследника Цесаревича наложила, естественно, очень серьезный отпечаток: сознание опасного состояния здоровья любимого Сына, жизнь в постоянном, напряженном ожидании возможной катастрофы не могли не удручать душевного состояния Государя и Государыни и, несмотря на поразительную способность владеть собой и сохранять дисциплину чувств, должны были отражаться, в той или другой мере, как на внешних факторах управления Государством, так и на внутреннем домашнем быту.

В ограждении и ведении исторического завета земли русской Государь и Государыня были одни; вокруг Них не было государственных деятелей, могших смотреть на коренные вопросы глазами будущего, людей широкого национального кругозора. По-видимому, их было слишком мало вообще во всех слоях русского общества, что и показали события 1917 года. Получая в Царском Селе все выходившие тогда журналы и газеты обеих столиц, Государь лично просматривал ежедневно: «Русское слово», «Русскую волю», «Речь», «Новое время», «Петроградский листок», «Петроградскую газету» и не мог не видеть той политической распри, которая господствовала между всеми политическими партиями страны, на почве узких партийных счетов и споров, совершенно вне глубоких и истинных интересов русской государственности и блага русского народа. «Все это наносное, нерусское», - говорил Государь, когда Его приближенные пытались обратить Его внимание на те или другие политические дебаты, происходившие в Государственной думе по вопросам народоправия и ограничения Верховной власти, или когда министры представляли Ему результаты розысков по работе различных подпольных организаций, направленной против государственной власти. Во всем этом политическом брожении Государю определенно чувствовалось отражение западнических теорий и влияние «жидов» . После же убийства Столыпина и со стороны министров проявлялось или политическое хамелеонство графа Витте, или ограниченное юнкерство, навевавшееся немецким военным шовинизмом. Дыхания же истинной души русской идеи, русской мысли и отзвуков исторической нравственно-религиозной идеологии русского народа ни в «общественных течениях столиц», ни в министрах, ни в приближенных не чувствовалось. «Наконец Я в настоящей России и среди русского народа», - сказал Государь, когда однажды в 1912 году, заблудившись с небольшой свитой на маневрах в болотах под Киевом, оказался на сенокосе среди мужиков и баб, которые провели Его тропами через топи и вывели на проезжую дорогу. В правительственной же и общественной атмосфере столиц и Царского Села Он справедливо не чувствовал России и русского народа «всея земли».

После обнаружившейся у Сына-Наследника страшной наследственной неизлечимой болезни драгоценное миро русской государственности оказалось в хрупком сосуде, среди жадной и алчной до мира толпы, стремившейся разбить сосуд, но не имевшей куда влить его драгоценное содержимое.

Болезнь Сына и идейное государственное одиночество еще более, чем раньше, слили Державных Супругов в единое тело и душу, а сознание отсутствия помощи со стороны людей как в борьбе за жизнь Сына, так и в борьбе за жизнь русской Самодержавной идеологии вынудило Их сугубо замкнуться в себе и отдать все свои личные силы заботам о Сыне-Наследнике и ограждению целости и святости Богом данной Им высокой власти. Это стремление в последние пять лет Их царствования потребовало, с одной стороны, напряженного религиозного служения Богу в предельной душевной простоте и сердечной чистоте, и с другой - максимального проявления твердости и силы воли в ограждении целости и полноты русской идеи о государственности. Естественно, что в религиозно-историческом служении объединившихся в одно целое Державных Супругов большее напряжение выпало на более сильную натуру Государыни Императрицы, но за то и страдала Она сильнее. Сын стал болеть часто. Во время этих болезней Государыня не отходила от Его постели ни днем ни ночью, урывками принимая пищу и урывками забываясь в чуткой дремоте тут же около Него в кресле. В таком служении, случалось, проходили недели, но Она никому не уступала своего места около Сына. Она тихо и нежно гладила голову Сына и горячо, преданно молилась, отдаваясь вся молитве и прося милосердия Господа. Только под Ее лаской и молитвой Сын утихал, как бы получал облегчение от боли и более спокойнее засыпал. Если пароксизм болезни принимал острую, опасную форму, Она призывала к молитве за Сына и других. Веря до конца в силу молитвы и в предстательство других искренних молельщиков, Она верила на этой почве и Распутину, и воспитатель Наследника швейцарец Жильяр по этому поводу говорит: «Называйте это как хотите - совпадением, но факты молитвенного общения с Распутиным и облегчения болезни Алексея Николаевича совпадали». Это было результатом не «совпадения», а силы веры, веры в простоте душевной и чистоте сердца; веры, которая «двигает горами» . Эта вера жила в сердцах Государя и Государыни; она несла облегчение Сыну и она сохранила Его жизнь до общей кончины Семьи. Это не «совпадение», а милость Промысла Божьего для искренно верующих в Него до конца.

Но напряжение, которое Государыня выдерживала в периоды болезни Сына в служении Ему, страшно отражалось на Ее собственном здоровье. После выздоровления Алексея Николаевича Государыня подвергалась сильнейшему упадку сил, приковывавшему Ее на значительные промежутки времени к кушетке. Она начала быстро стареть; развились сильнейшие сердечные припадки и, так как с каждой новой болезнью Сына Она снова силой воли обрекала себя на полное служение Ему, то в конце концов жизнь Ее сложилась так: когда Сын был болен, Она исполнялась громадной энергией, неутомимостью, почти не знавшей границ, исполняла при больном и днем и ночью все обязанности матери, сиделки, прислуги, почти не покидала Его комнаты, сохраняя полное спокойствие и заставляя себя улыбаться Сыну, дабы не показать ни Ему, ни окружающим своего страшного утомления, и поддерживала во всех других бодрость духа и силу веры в спасение больного. В комнату больного Ей приносили есть; Она сидела у Его изголовья и в промежутки облегчения болезненного состояния Сына занималась каким-либо рукоделием или читала Сыну Его книги и книги Священного писания. Если Ей случалось почему-либо в эти дни выходить на несколько минут из Его комнаты, то по Ее наружному виду встречавшие Ее приближенные никогда не смогли бы заключить, что Она уже несколько ночей не спала, почти не питалась и несла в себе невероятную муку страданий за любимого больного Сына. Только Ее чудные, выразительные глаза горели внутренним, неземным огнем, и чудилось в них, что видят они что-то светлое, ясное, что недоступно взору остальных людей; в них горела вера в чудо … В течение дня Муж, вынужденный пересиливать Отцовские чувства и отдавать свое время и внимание служению государству, имел возможность заходить к больному лишь на короткие минуты. Зная, как тяжело Ему работать с постоянной тревогой и ежеминутным ожиданием катастрофы, Государыня находила в себе достаточно силы, чтобы поддерживать Его и укреплять в высоком служении в течение тех коротких мгновений, когда Они встречались у постели больного Сына. Она считала это своим священным долгом как Жены горячо и беспредельно любимого Мужа, как страдающей Матери страдающего Отца и как Богом соединенной подруги носителя Верховной власти Российского государства. Нежностью и лаской окружала Она Его в минуты Его коротких посещений Сына и научила тому же всех Детей, дабы поддержать Его дух и укрепить в служении государственному делу, постепенно все усложнявшемуся внутренней борьбой с влияниями, направленными со всех сторон против Богом врученной Ему Самодержавной власти.

Когда, наконец, Наследнику становилось лучше и опасность проходила, по мере возрастания сил у Сына силы Матери начинали быстро падать, и в первое время после выздоровления Алексея Николаевича Государыня впадала в совершенно болезненное состояние. Начиналось с сильных сердечных припадков, временами принимавших острую форму. В эти дни Она не была в состоянии пробыть на ногах и пяти минут и должна была или оставаться в постели, или лежать у себя на кушетке. С течением времени болезнь сердца приняла постоянный характер, и дни, в которые Она могла считаться вполне здоровой, стали все реже и реже. Только необычайной силой воли и громадным сознанием долга перед другими Она подымала Себя и отдавалась благотворительной деятельности, которая особенно увеличилась с началом великой войны в 1914 году. Составляя с Мужем, по силе религиозности, единое тело и единую душу и восприяв всеми фибрами души и разума вместе с Царем величественность и святость русской идеи о государственности, Она совершенно логично не могла относиться индифферентно к вопросу ограждения целости и неприкосновенности русской Верховной власти и всею силою своего ума и воли поддерживала Мужа в этой великой, исторической борьбе. Будущая Великая Россия, восстановленная в исторических нравственно-религиозных путях Древней и Московской Руси, воздаст должное Императрице Александре Федоровне за Ее верное и Христовое служение своему Мужу и России в тяжелой драме государственной жизни русского народа последних лет. Но современники этой драмы, по слепоте увлечения своими личными эгоистическими стремлениями к власти и «по зависти диаволи», не в состоянии понять чистоты и религиозной законности побуждений, руководивших Ею в борьбе с обстоятельствами времени. Ее обвиняли в личном честолюбии, в жажде власти, в увлечении личными симпатиями и антипатиями, в истеричном ханжестве, в ненависти к русскому народу, ко всему русскому и в преклонении перед Вильгельмом и перед всем немецким.

Ни у Государя, ни у Государыни в натуре совершенно не было личного честолюбия или личной жажды власти, особенно в последние годы царствования. Их личные желания сводились к жажде покоя в кругу своей Семьи, в своем очаге, в среде русского народа, но не столичного общества, а в среде простого, русского, крестьянского и христианского народа. Поставленные же Богом для Верховного служения своему русскому народу, для служения на благо ему, как умели и понимали, всеми силами своего разума и сердца, Они считали своей священной обязанностью отказываться от личных начал, от личных желаний и отдаваться всецело своему высокому государственному призванию. То, что другими людьми принималось в Государыне как будто бы за проявление Ее личных симпатий и антипатий, то в Ее натуре, в Ее мировоззрении вытекало совершенно из иных побуждающих импульсов; Государыня никогда не ставила себя в положение «гражданского» советника своего Мужа в общественном понятии этого слова или мирского государственного деятеля, влияющего на то или другое назначение лица по качествам и степени его государственных способностей. Государыня всеми силами своей глубокой религиозной и нравственной натуры поддерживала в Государе и старалась укрепить в народе «всея земли» духовность той высокой Божественной идеологии русского народа, которая исторически сложилась в понятии «Помазанничества» русского Царя. Она была вся проникнута убежденной верой в истинность и святость Помазанничества Царя на русское Царство от Бога. Не только покушение, но малейшее сомнение в святости носившегося Ее Мужем, Ее Государем Помазанничества от Бога представлялось Ей не простым земным преступлением, не только государственным грехом, но кошунством против святыни веры, веры своей, веры народа «всея земли». Это не могло быть ни в коем случае результатом какой-либо истеричной религиозности, каковую хотели в Ней видеть злые люди и каковой в действительности не было, или результатом больного, экзальтированного восприятия веры, преданий Церкви. Это являлось следствием сознательного, глубокого и убежденного исповедования веры в Бога. Вспомните тот ужас и раскаяние Царя Давида, когда он отрезал у Саула край одежды и тотчас же сознал, что даже в этом деянии он покусился на Помазанника Господня. Это место в Библии Государыни было несколько раз отчеркнуто и подчеркнуто; видимо, сущность и глубина чистой веры в Помазанничество Господне, выраженные так просто и ярко в этом месте Библии, всецело впитались в мировоззрение и веру Государыни. Поэтому, например, в известном случае с внезапной отставкой генерала Джунковского, решившегося доложить Государю о безобразном поведении где-то в ресторане Распутина, дискредитировавшего своими пьяными словами Державного Вождя Государства, могли иметь значение не будто бы существовавшие симпатии Государыни к Распутину и антипатии к Джунковскому, как гнусно объяснялось это «общественным мнением», а то, что, по вере и мировоззрению Государыни, не мог быть близким к «Помазаннику Божьему» тот государственный деятель, который сам, хотя бы только в сердце, допускал мысль, что Помазанничество Господне может быть умалено прикосновением чьих бы то ни было грязных рук. Можно не соглашаться с формами правления, со способами проведения тех или других мероприятий, можно судить о человеческих ошибках и слабостях, но нельзя не преклониться перед величественностью, полнотой и чистотой идеи Государыни о Помазанничестве русского Царя, воспринятой Ею из всей сущности исторической идеологии о Верховной власти народа «всея земли».

Твердо уверенные, что именно такая идея разделяется в глубине души всем простым народом русской земли, Государь и Государыня всю жизнь старались приблизиться к нему, стать фактически ближе к крестьянину, к простому русскому человеку, но, быть может, не знали, как это сделать, а вернее, Им не давали этого сделать те, для которых такое сближение Царя с народом было невыгодно и нежелательно в стремлениях к своим эгоистическим целям. Царь неоднократно пытался найти пути к такому сближению, указывал на возможные формы осуществления Его идеи, но «общественное мнение» не допускало слияния Царя с народом, прикрываясь архаичностью и «седой стариной» исторических форм воплощения самой идеи и став на пути между Царем и народом. Если кто заслуживает обвинения в нелюбви к русскому народу, так это именно творцы «общественного мнения» и бюрократические царедворцы, а не Государь и Государыня. «Народ хороший, добрый; его смутили злые люди и жиды», - говорил Государь, а Государыня еще в Тобольске, глядя на красноармейцев, заметила: «Посмотрите, как они улыбаются; говорят, они злые. Разве могут злые так улыбаться… Они добрые, хорошие». Могли ли Царь и Царица, претерпев насилие от этих людей, так отзываться о них, если бы искренно и глубоко не любили русский народ?

Но перед чем историческое исследование обстоятельств, подготовлявших агонию Царской Семьи, останавливается с полным недоумением, так это перед разъяснением вопроса: откуда и как могло сложиться в русском обществе мнение, что Государь и Государыня принадлежали к немецкой ориентации и что Императрица Александра Федоровна питала исключительные дружественные чувства к Императору Вильгельму и была готова «предать» ему Россию. В 1-й части настоящего труда было представлено достаточно следственного материала, устанавливающего вполне определенно отрицательное отношение Державной Четы к попыткам утверждения немецкого влияния в России вообще и, в частности, враждебное отношение Государя и Государыни к Императору Вильгельму. Этими данными определяется «общий земский грех» против религиозных начал самой идеологии русского народа и против нравственных обликов Верховных носителей этой идеологии, но историческая правда возникновения этого общего греха пока еще не поддается освещению. Однако факты позволяют думать, что возникновение и первоначальное распространение этой абсурдной, но злой клеветы исходило не из низших слоев населения, а из высших, и что в разные периоды царствования Николая II одиозность и интенсивность клеветы имели и разную степень развития. При этом нельзя не отметить, что сила одиозности клеветы совпадала, с одной стороны, с такими событиями, как бракосочетание Государя и Государыни, рождение Наследника Цесаревича и т. п. фактами династического характера, и с другой - с периодами усиления западнических течений в «общественном мнении». Особенно же сильно одиозность клеветы стала распространяться с момента проявления у Наследника Цесаревича опасной наследственной болезни, достигнув своего апогея к концу 1915 года, когда даже такое событие, как принятие Государем Императором на себя Верховного командования армиями, объяснялось стремлением Императорской Четы идти на сепаратное соглашательство с Германией, для чего требовалось прежде всего ликвидировать существовавший будто бы «заговор Ставки», направленный против Императрицы.

Таким образом, в истории происхождения, существования и развития клеветы намечается как бы два отправных, исходных основания: политическое и династическое. По каждому из этих оснований исследование настоящего времени и при современных условиях может высказать лишь некоторые соображения предположительного характера, в связи с тем крайне ограниченным материалом, которым оно ныне располагает.

В записках графа Витте имеются указания на то, что в начале царствования Императора Николая II отношения между Ним и Вильгельмом были натянуты, но в начале 1904 года, благодаря вмешательству в это дело самого графа Витте, отношения улучшились, и между обоими Императорами установилась даже «интимная переписка». В равной мере и отношения Императрицы Александры Федоровны к Вильгельму стали тогда тоже «доброжелательными». Вероятно, в то время графу Витте нужна была эта «интимная переписка» и «доброжелательные» отношения для проведения его «мудрого» плана - союза России, Франции и Германии , столь же естественного, как союз лебедя, рака и щуки в басне Крылова. Но в тоне повествования мемуаров Витте, писанных в 1907 году, т. е. уже в то время, когда граф вынужден был проживать за пределами России, ясно отражается болезненное состояние не крупной души, задетой положением «не в милости». А так как его «мудрый» план потерпел крушение еще в 1905 году одновременно с крушением проводившихся им тогда же в «общественном мнении» западнических тенденций конституционно-парламентского характера, то не явились ли «интимная переписка» и «доброжелательные» отношения основанием к использованию их в клеветническо-лживом смысле, в целях создания необходимого «общественного давления» на власть в наступавшее смутное время. Во всяком случае знаменательно, что отмеченные воспоминания Витте совпадают по времени с учреждением в России некоторого подобия западнических форм в виде Государственной думы, преобразованного Государственного Совета и Совета Министров во главе с графом Витте и, наконец, с рождением Наследника Цесаревича. Таким предположением, отнюдь, не имеется в виду обрисовать графа Витте как распространителя и единственного источника создавшейся против Государя и Государыни клеветы, но злобное отношение Витте к бывшему Царю и особенно к Императрице Александре Федоровне, сквозящее во всех его воспоминаниях вопреки его заверениям в обратном, не исключает возможности видеть некоторые основания возникновения злостной клеветы в тех сферах, центром которых являлся в свое время бывший Председатель Совета Министров граф Витте. Совершенно допустимо, что став оттуда в превратном толковании достоянием тогдашних «общественных» кругов и различных политических организаций и многочисленных союзов, клевета разрасталась и распространялась в обществе, как средство политической борьбы. По свидетельству самого Витте, «все эти союзы различных оттенков, различных стремлений были единодушны в поставленной задаче - свалить существующий режим во что бы то ни стало, а потому многие из этих союзов приняли принципом своей тактики - «цель оправдывает средства» и для достижения поставленной цели не брезгали действительно никакими приемами, в особенности же заведомою ложью, распускаемой в прессе».

Историческое исследование, отнюдь, не считает приведенные соображения исчерпывающими основаниями для создания и распространения клеветы в политическом отношении, а признает их лишь как за один из путей возможного возникновения в обществе злостной лжи о германофильстве покойной Царской Четы. Во всяком случае, со смертью Столыпина и с началом в 1912 году нового политического брожения, приведшего к перевороту 1917 года, злостная клевета, за исключением небольшого промежутка времени начала великой войны, не теряла значения политического оружия, и постепенно разрасталась до колоссально-фантастических размеров. Достаточно отметить, что ко времени утверждения у власти Керенского и его компании сила клеветы воспринималась с такой реальностью, что Керенский, нуждаясь в укреплении своих позиций, решил конфисковать личные бумаги и переписку Государя, рассчитывая опереться на документальные факты измены Государя и Государыни русскому народу в пользу Германии.

Само собою разумеется, что в переписке Государя Императора он нашел документы для совершенно обратного заключения.

Совпадение моментов усиления вспышек клеветнических толков с различными фактами династического характера не могло не иметь тесной связи с указанными выше соображениями политического свойства, «не брезгавшими средствами для достижения своих целей». Русские бояре-западники, стремившиеся к развитию самосознания русского народа и к приобщению его к мировой культуре, в большей своей массе по своему собственному развитию были способны лишь к усвоению верхушек европейской культуры, к подражанию ей, а не к творческому участию в мировой работе, сообразно нациальному духу русского народа. Поэтому для них главным препятствием для осуществления своих мечтаний в России представлялась существовавшая самодержавная форма правления, которая уже отсутствовала на западе Европы; оторвавшись совершенно от всей истории развития русской государственности, от особенностей русского национального духа, они видели единственный путь к достижению цели в свержении самодержавия и в насаждении в России тех или других форм правлений, принятых в Западной Европе. Было бы, однако, ошибочно в интересах исторической правды остановиться на том заключении, что в затеянной политической борьбе бояре-западники действовали только как ослепленные и увлеченные подражатели западноевропейских политических тенденций, но с чистым стремлением послужить на пользу и благо своему народу. Твердое, определенное, самодержавное царствование Императора Александра III ясно им говорило, что народ русский все свои симпатии отдает до сих пор именно такому характеру правления, почему в попытках ломки этой исторической государственной формы бояре-западники сознательно шли против русского народа, против его интересов и симпатий и естественно должны были встретить в его лице определенного врага своим стремлениям к власти над ним.

Раз, что хотя бы для некоторых политических партий борьба допускала возможность идти сознательно против симпатий народа, то цель становилась не общественной, а личной и, как таковая, не брезгала никакими средствами для своего конечного осуществления: ложь, клевета, извращение фактов, подкуп, провокация - все становилось годным и допустимым «тактикой» борьбы. Поэтому с первых же дней воцарения Императора Николая II клевета не замедлила опутать своей сетью весь период этого царствования и начать свою разрушительную работу в глубоких недрах пролетарских классов. Кто не помнит первой петли этой сети лжи и клеветы, заброшенной в общество в начале 90-х годов в виде повести «Семья Обмановых», помещенной на страницах одной распространенной «передовой» газеты? Кто не помнит тех толков и разговоров, которые возникли в кругах петроградского интеллигентного общества по поводу ранения Наследника Цесаревича Николая Александровича в Японии и которые ранение это ставили в связь с возможностью для Него наследовать Престол? Кто не помнит тех злостных наветов, которые распространялись по поводу женитьбы Государя до окончания траура по Отцу, хотя всем было известно, что этого потребовал именно умирающий Александр III?

Такая работа клеветы продолжалась и далее, извращая в своих целях каждый факт государственной и семейной жизни Государя Императора Николая Александровича и Его Жены и создавая, с одной стороны, невероятно тяжелые моральные условия для жизни и служения России Державной Четы, и с другой - предоставляя жадной до различных интриг, толков и пересудов среды придворных и общественных кругов благоприятную почву для возникновения и культивировки многочисленных партий с разнообразными династическими фантазиями и планами, заглохшими было совсем после определенного закона о престолонаследии Императора Павла I, и особенно в царствование твердого волей Императора Александра III. Как было сказано выше, различные династические течения в высших общественных кругах особенно усилились с проявлением у Наследника Цесаревича Алексея Николаевича тяжелой наследственной болезни, повлекшей за собой толки о дальнейшем престолонаследии. Хотя основные законы Империи вполне определенно разрешали этот вопрос в пользу Великого Князя Михаила Александровича, но какая-то особая болезнь века, определяемая ближе всего «общим Земским грехом», охватившая, безусловно, к тому времени почти все общественные слои России, уже как бы не удовлетворялась общим законным разрешением вопросов, а считала допустимым искать ответа в своих предположениях, в своих планах, создавая династические партии, группы с теми или другими кандидатами на престол или с временными регентами власти. Россия Императорская XX века как бы собиралась вернуться на пути России Царской XVI века - к борьбе княжат-бояр с Верховной властью, поддаваясь искусной, хитрой и тайной провокации, руководимой политической интригой левых партий. К стыду всех умеренных и правых партий, они одновременно вовлеклись и в злостную политическую клевету, распускавшуюся про Царскую Семью, и, быть может, не желая того сами, способствовали ее расширению и утверждению в общественных массах. Достаточно указать, что пресловутый Распутин пал от рук представителей правых партий, которые этим убийством показали, что придают значение злостной и гнусной клевете, т. е. в глубине своего сердца сомневаются в невозможности осквернения «Помазанничества Божия».

«У кого совесть чиста, тот не боится никакой клеветы!» Как величественны эти слова Императрицы Александры Федоровны особенно теперь, когда своей мученической смертью Они доказали на деле искренность и чистоту своей веры в святость Верховной власти от Бога, которую не могут снять с себя ни сами «Помазанные», ни тем паче другие люди.

«Божьим изволением», «всея земли обиранием» и «Царским сродством» определяется в идее русской государственности самодержавная, наследственная, Верховная власть Романовского Дома. Могла прекратиться прямая наследственность, могла «вся земля» отвергнуть свое «обирание» от погибших Царя и Царицы, но «Божья Изволения» на земле никто лишить не может, кроме Того, Кто его дает.

К тому времени, когда Наследник Цесаревич заболел корью, вся Царская Семья была в сборе и жила в Александровском дворце Царского Села. Вслед за Алексеем Николаевичем, заразившись от Него, заболели Великие Княжны Ольга, Татьяна и Анастасия Николаевны, а через три недели, в начале марта, слегла и Великая Княжна Мария Николаевна.

С первых же дней болезнь у Наследника и Ольги Николаевны приняла тяжелую форму, и положение Обоих внушало серьезные опасения. Особенно же страшно было, как всегда, за Алексея Николаевича, у которого возобновились болевые страдания гемофилии. Государыня, посвятив себя, по обыкновению, обязанностям сиделки при Сыне, вынуждена была оставить на время все свои дела по благотворительности, передав их состоявшему при Ней графу Апраксину, а в исключительно важных случаях пользовалась для передачи своих личных указаний еще державшейся на ногах Великой Княжной Марией Николаевной. Она покидала комнату Сына только для того, чтобы навестить на несколько минут больных Дочерей, приласкать их и успокоить в состоянии здоровья Алексея. Вся жизнь дома снова погрузилась в то тревожное состояние, которое вызывалось всегда болезнью Наследника, усугубленное на этот раз еще и серьезным болезненным состоянием других Детей. Всех Детей пришлось совершенно обрить, так как сразу стал ясен затяжной характер болезни, и дом превратился в лазарет с труднобольными, где все ходили осторожно, стараясь не делать шума, громко не разговаривать и не беспокоить больных.

На этот раз душевное состояние Родителей отягчалось еще и причинами государственного характера, так как ежедневно поступали сведения о различных беспорядках и волнениях в рабочей среде, о забастовках и беспорядках на фабриках, заводах и железных дорогах, принимавших все более и более широкие размеры. Все это внутреннее брожение сильно отражалось на работе тыла и жизни в столицах и, перекидываясь в войска фронта, начинало вызывать волнения в частях, случаи неповиновения начальникам, создавая напряженное, нервное состояние в утомленных долгой и нерешительной войной войсках. Последнее особенно заботило и беспокоило Государя и Государыню, так как угрожало прочности фронта и могло быть использовано сильным и хитрым противником. Военные бунты в войсках в 1905-1906 годах показали, как легко войсковые части, утомленные войной или неудовлетворенные ее ходом, поддаются агитации, и из грозных и сильных дисциплинированных организаций быстро превращаются в вооруженную толпу без стойкости и прочной внутренней спайки. Правда, что те же случаи показали, что насколько быстро войсковые части дезорганизуются и превращаются в бунтарей, настолько же быстро с них сходит угар возмущений и они возвращаются к своему первоначальному надежному боевому состоянию. Но в данное время войска находились в тесном соприкосновении с искусным и наблюдательным врагом, который не упустит случая внутреннего ослабления армии и постарается сильным, решительным ударом рассеять окончательно фронт и вывести Россию из рядов своих противников. Такой возможный исход начавшихся в войсках беспорядков угрожал целости российской государственности, и перед этой опасностью все остальные угрозы происходивших внутри страны брожений, вплоть до угроз династических, отходили в глазах Императора и Императрицы на второй план.

В угрозы последнего свойства Царь и Царица не верили; они не допускали мысли, чтобы масса крестьянского населения позволила бы увлечь себя настолько, чтобы поднять руку на Помазанника Божья . «Никогда крестьянин и казак не пойдут против своего Царя», - говорили Они убежденно тем из приближенных, которые пытались представить Им происходившее политическое движение, как всенародное, антидинастическое. В этом убеждении Они были тверды настолько же, насколько и в Православной вере. Все, что происходило до сих пор в России, представляло собою почти точное повторение того движения, которое было в 1905 году, с той разницей, что свобода внутренних мероприятий была связана состоянием войны с сильным и могущественным врагом, от результатов борьбы с которым зависела вся будущность России. Государь и Государыня чувствовали шаткость, существовавшую в придворных и правительственных кругах, и не рассчитывали на сильную помощь с этой стороны, но в то же время Они не допускали мысли, что Государственная дума не учтет всей важности и серьезности переживаемого благодаря войне момента и в критическую минуту, увлекая за собой здравомыслящую часть России, не придет на помощь Верховной власти государства, как это было в 1914 году. «Не народное это движение, - была Их мысль, - это все подпольное, партийное, наносное, не свое, не русское». Но движение было опасно уже потому, что утомление войной сказывалось во всем: и в настроении народных масс и войск, и в дезорганизации работы государственных аппаратов, и в расстройстве фабричной и заводской деятельности страны, и в понижении земледельческой производительности, и особенно в ухудшившейся работе транспорта и подвоза. Все это, в связи с утратой активного импульса войны и необходимостью в то же время продолжать войну во что бы то ни стало, вызывало у Государя и Государыни большое беспокойство и тревогу за ближайшие последствия происходивших волнений в стране, в которых лично Им угрожавшие опасности не играли для Них никакой роли. В эти дни Царь и Царица менее всего думали о самих себе; все внимание Их было сосредоточено на том, чтобы Россия не потеряла способности продолжать тяжелую борьбу на западе.

Тревога за сохранение боеспособности Русского государства доминировала в эти дни над всем остальным, даже над опасением за жизнь горячо любимого Сына-Наследника, состояние здоровья которого к 22 февраля приняло очень опасный характер. Трудно представить себе ту душевную борьбу, которую Государь переживал в эти тяжелые дни государственной и личной жизни: борьбу между долгом Царя и Верховного Вождя армии, с одной стороны, и Отца и русского человека «всея земли» - с другой. Напрасно «общественное мнение» полагало, писало и кричало, что Царь живет и действует, ослепленный лживыми докладами «временщиков» и честолюбивых царедворцев, Его окружавших; по книгам, брошюрам, вырезкам из журналов и газет, найденным в вещах Царской Семьи во время следствия об Ее убийстве, видно, что Государь и Государыня проникали в текущие политические события и движения несравненно глубже, чем о том думало большинство представителей интеллигенции и общества, агитировавших в массах против Них, или пассивным отношением способствовавших такой агитации. Допрос свидетелей по делу и лиц, остававшихся при Царской Семье до последней возможности, подтверждают это положение и позволяют составить себе приблизительное представление о глубине национальной и личной драмы, которую перенесла русская Державная Чета в последние двенадцать лет своего царствования, и о тех благородно-национальных чувствах, которые руководили действиями Государя и Государыни в дни 22 февраля - 9 марта 1917 года. Теперь, благодаря следственному производству, благодаря остаткам «вещественных доказательств» истинных образов погибших Членов Царской Семьи, благодаря начинающим ныне появляться заметкам и воспоминаниям об Августейших Мучениках, а главное, благодаря испытанным на самих себе последствиям нашего «общего Земского греха», мы не можем не сознаться, что в свое время не знали и не понимали покойных Царя и Царицу . Судили же о Них или в ослеплении и увлечении «общественным мнением», или с сознательно лживою и злостною целью.

Настоящее исследование не считает себя в силах и средствах оставить для истории России материалы, исчерпывающие обширность и трагизм драмы, пережитой в своей жизни Государем Императором Николаем Александровичем и Государыней Императрицей Александрой Федоровной. Оно пытается лишь осветить хотя бы те из эпизодов этой драмы, которые непосредственно легли в основание исторических фактов, создавших начало агонии Царской Семьи в указанный выше период конца февраля - начала марта 1917 года и приведших Царя к отречению от Престола в пользу Своего Брата, с заветом Ему править Российским государством на конституционных началах. Этой уступкой народным представителям Государственной думы покойный Император как бы выказал сомнение в той бесконечной, глубокой вере в истинность для русского народа его исторической нравственно-религиозной идеи о власти, ради целости и святости которой Он боролся всю жизнь, как и Его предшественники, и ради которой Он перенес столько страданий, мучений и клеветы.

22 февраля было первым днем острой душевной борьбы Государя Императора в период, предшествовавший Его отречению; в этот день долг Самодержца Российского государства одержал в Нем победу над долгом Отца семьи и влечениями личного начала. Но кроме того душевная борьба этого дня в яркой и определенной форме показала, что в интересах будущего блага вверенного Ему Богом русского народа важность сохранения фронта, важность сохранения боеспособности армии и важность достижения победы во что бы то ни стало, имела в мировоззрении Императора Николая II преобладающее над всеми остальными государственными вопросами значение, не исключая даже вопросов династического свойства. Несмотря на угрожавшее смертью опасное состояние Сына, несмотря на болезнь трех Дочерей, уже успевших к этому дню заразиться от Брата корью, несмотря на серьезность политического брожения в столице при отсутствии сознававшегося Царем прочного единения и должной твердости среди членов правительственных аппаратов, Государь все же решил утром 23 февраля выехать в Ставку, к войскам, к фронту и личным своим присутствием поддержать стойкость в рядах армий, ободрить в усталости от продолжительной войны и удержать от увлечения соблазнами агитации пораженческого характера. В этом решении Государь нашел сильную духовную поддержку со стороны только Государыни Императрицы, которая убежденно разделяла точку зрения Мужа на необходимость Его присутствия на фронте, в войсках, тогда как все остальные придворные и приезжавшие с докладами из Петрограда министры стремились отговорить Императора от решения оставить Семью и отдалиться от Правительства. Они не понимали истинных побуждений Царя и, исходя из обстоятельств внешнего характера текущего момента, противопоставляли Его отъезду: опасность оставления Семьи среди распущенных войск гарнизона, составленного из политически развращенных запасных частей; возможность использования удаления Царя от столицы враждебно настроенной к власти Государственной думой; возможность перерыва сообщений между Царем и Правительством вследствие усилившегося забастовочного движения на железных дорогах и телеграфах.

Государь остался тверд в своем решении. Он указал, что главная опасность российской государственности теперь на фронте, а не в тылу; что переживаемые волнения и настроения исходят не из народных масс, а являются результатом работы политических партий, преимущественно среди городского населения и служилого полуинтеллигента; что это движение наносное, временное; что опасность изнутри может явиться угрожающей для государственности только в случае насильственных революционных выступлений политических руководителей против существующего государственного строя; но что пока Он верит в благоразумие Государственной думы , которая, по своей интеллигентности, не может не учитывать последствий гражданской войны в тылу, при наличии на фронте могущественного и хитрого противника. Поэтому, проведя весь вечер 22 февраля в комнате тихо стонавшего в забытьи Сына и трогательно простившись с Семьей, Государь утром 23 февраля выехал в Могилев, где в то время помещалась Ставка.

И на этот раз, как и раньше, глубокие побуждения, руководившие Царем и Царицей не были поняты ни министрами, делавшими доклады, ни приближенными ко двору кругами петроградского света, ни общественными и политическими деятелями столицы. «Общественное мнение» еще раз сочло нужным укорить Государя в слепоте и упрямстве перед «народными требованиями», в безволии и подчиненности властолюбивой Государыне, «ненавидевшей Россию и русский народ». Внешний факт отъезда Государя из Царского Села был истолкован антигосударственной агитацией, как бегство Царя, бросившего на произвол судьбы «умирающий с голода народ» столицы, и 23 февраля впервые «революция вышла на улицы города» . Вечером в этот день Министр Внутренних Дел доносил Государю, что благодаря «успешным усилиям чинов полиции и воинских нарядов манифестации были прекращены».

В настоящее время, при спокойном и беспристрастном анализе всех приведенных выше выражений, помещенных в кавычках, делается совершенно ясным, что эти выбрасывавшиеся в толпу громко звучавшие фразы, с одной стороны, и стереотипные донесения агентов правительственной власти - с другой, совершенно не отвечали действительным фактам и действительному положению вещей в дни 22-27 февраля. Но настоящее исследование не имеет в виду останавливаться на изучении частностей грустной и печальной слепоты и преступности различных правительственных, общественных и политических деятелей этих дней; для него они имеют значение лишь постольку, поскольку ими знаменуется, что в эти решительные дни, когда безусловно определялась судьба всей будущей российской государственности, Государь Император, с одной стороны, не нашел поддержки ни в агентах правительственной власти, ни в кругах столичных придворных и дворянских классов, ни в политических группировках и организациях Государственного Совета и Государственной думы, ни в командном составе армии, и с другой - безусловно, никто из перечисленных представителей правительства, общественности и политических организаций не проявил мудрости и прозорливости , чтобы предвидеть последствия отчужденности в эти дни русской руководящей, служилой и правящей интеллигенции от Главы Государства, от действительного носителя идей и желаний действительного русского народа.

Государь Император в кругу русской интеллигенции всех классов и положений был одинок. Одиночество это определяется не тем, что политически все были против Него, а тем, что против Него было меньшинство, но меньшинство активное и сплоченное в увлечении западничеством, а большинство было пассивным и разобщенным ослаблением в сознании истинного духа русской национальной идеи. Но в свою очередь и русская интеллигенция не встретила поддержки со стороны народных масс, и в 160-миллионном море русской народности оказалась одиноко торчащим островком, со своими принципами и формами «народу нашему чуждыми и воле его непригожими». С точки зрения идеи государственного единения, русские люди «всея земли» к началу революции распались как бы на три мира разного духовного содержания: Царь, интеллигенция и народ. Как между первым и вторым, так и между вторым и третьим не было ни внутреннего понимания, ни внутреннего контакта, откуда теперь, рассуждая чисто теоретически, можно прийти к заключению, что для сохранения целости и боеспособности Государства в 1917 году следовало бы искать слияния первого и третьего миров, для чего прежде всего необходимо было, чтобы второй мир прозрел и сыграл ту роль, какую принял на себя Земский Собор «всея земли» в 1613 году уже по восшествии на престол Михаила Федоровича. Но так как такое сословие, а не политическое народное представительство, «народу нашему не чуждое и воле его пригожее », представлялось современным руководителям народа из интеллигентных классов «архаическим» и действия их не обнаружили высокого самоотречения для действительного служения на благо народа «всея земли», то благородный порыв самопожертвования и самоотречения, для сохранения хотя бы на время боеспособности фронта и удержания России от гражданской войны, принял на себя Царь, вопреки своей вере и своим убеждениям, но в единственном стремлении пожертвовать всем личным и человеческим в самодержавном служении горячо любимому русскому народу. Если бы Николай II обладал «государственным гением Царя Петра или Иоанна Грозного, то, быть может, Ему единолично, как и им, удалось бы справиться с восставшим против Него или слишком пассивным «боярством» Его времени. Он был богат теми душевными качествами, которых недоставало Петру и Иоанну, был мудр и прозорлив в чисто русском складе ума и тверд в своем духовном мировоззрении. Но в то же время Он был в полной мере сыном Христовой веры, не мог быть граждански жестоким и верил, что в предназначенной Ему Промыслом Божьим мировой духовно-идейной борьбе может победить окончательно не физическая сила власти, а пример бесконечной любви власти к своему народу , до готовности отдать за него свою жизнь.

Сознание своего идейного одиночества в кругу русской интеллигенции являлось одним из элементов душевной драмы последнего десятилетия царствования Императора Николая Александровича и Императрицы Александры Федоровны. Это идейное одиночество созналось Государем в полной мере со времени опыта сотрудничества с 1-й Государственной думой. Почувствовав в 1905 году потребность в «слиянии с народом» в целях «укрепления Самодержавия» , Государь предложил своим министрам изыскать практическую форму осуществления вполне определенного Его желания «при непременном сохранении незыблемости Основных Законов Империи». Во исполнение такого повеления в Министерстве Внутренних Дел был разработан проект о Государственной думе, который уже при обсуждении его в Совете Министров не встретил единодушного решения по характеру своего внутреннего, общего духа, по содержанию. Тогда в целях обсуждения принципиального вопроса Государь собрал Совещание под своим личным председательством, в состав которого вошли Великие Князья, министры, члены Государственного Совета, высшие заслуженные сановники и несколько лиц ученого мира. При открытии Совещания Государь ясно поставил своим приближенным вопрос: что Он от них хочет услышать, выразив его в следующих словах:

«При обсуждении всякого вопроса, а особенно такого важного, высказываемые мнения расходятся в зависимости от взглядов и воззрений. Так, относительно формы осуществления Моих предначертаний многие находят, что проект Министра Внутренних Дел недостаточно широк, другие, напротив, считают, что этим проектом умаляются права Самодержавия , и потому он опасен для России. Первый и главный вопрос по существу: находится ли проектированный новый закон в полном согласии и правильном сочетании с нашими Основными Законами?»

Из всех ответов, данных присутствовавшими приближенными по этому основному принципиальному вопросу, только ответ графа А. А. Голенищева-Кутузова затрагивал вопрос в глубоких, коренных основаниях его существа и при этом исключительно с точки мировоззрения русского народа «всея земли» и соответствия его историческим основам Русского государства. Все остальные ответы хотя и не показали единомыслия в принципиальном значении нового закона, но не выходили, по существу, из рамок оснований и принципов западноевропейского духа и западноевропейских образцов, совершенно чуждых 90% населения Русского государства. Но так как известными оговорками и редакционными поправками в проектируемом законе можно было оградить Самодержавие с формальной стороны, то в результате Государь поверил своим приближенным и Государственная дума увидела свет.

Первый же опыт практического применения нового закона показал несостоятельность мнения приближенных Государя: Государственная дума, являвшаяся учреждением по духу и свойствам выборов не исторически русским, внесла только, как предупреждал Голенищев-Кутузов, «несомненно большую, чем ныне, смуту».

Государь увидел, что Его приближенные не понимают ни Его, ни того, что хочет народ, ни того, чего добиваются так называемые передовые партии. Он почувствовал всю горечь и ужас своего одиночества среди приближенных, а ждать другого отношения со стороны передовых партий, конечно, не приходилось, так как каждая из них хотела только своего, а не того, что хотелось бы народу.

Желания же последнего, равно как и «слияние Царя с народом», могли вылиться только через исторический сословный Земский Собор «всея земли».

В 1914 году, с началом великой мировой войны, проявился несравненно болезненнее еще один симптом одиночества Царя и Царицы в кругах интеллигентной части России.

Всем близко стоявшим к правительственным, высшим служилым и общественным кругам в период, предшествовавший объявлению войны, памятны эти дни по той нерешительности, колебаниям и слабости, которыми характеризовались распоряжения и предположения, исходившие от Государя Императора. Вопреки определенным сведениям о принятии Германией «подготовительного к мобилизации положения», вопреки ультимативным требованиям, предъявлявшимся германским послом нашему Министру Иностранных Дел, Государь, опираясь на заявления, получавшиеся Им от Императора Вильгельма, не решался на какое-нибудь определенное выступление. Шесть раз за период с 12-17 июля мобилизационный план России переделывался соответственно тем колебаниям и переменам, которые получались из Царского Села. Напрасно предназначавшийся на должность Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего генерал Янушкевич по нескольку раз в день при личных посещениях и по телефону докладывал о достоверных сведениях, получавшихся из Германии, и предупреждал о возможности срыва германским Генеральным штабом мобилизации Варшавского округа; напрасно Министр Иностранных Дел Сазонов докладывал, что представления германского посла Пурталеса ни по содержанию, ни по тону не согласуются с заявлениями Вильгельма; Государь продолжал колебаться, изменять свои решения и упорно не соглашался на объявление общей мобилизации всех вооруженных сил России. Был даже такой случай, когда 15 июля министрам, Сазонову и Янушкевичу удалось убедить Государя подписать Указ об общей мобилизации, но он был отменен в тот момент, когда уже распределялся по телеграфным аппаратам на главном почтамте для рассылки его по всей России. Наконец, по общему соглашению министров, высших придворных и военных начальников было решено оказать на Государя коллективное давление, для чего в 2 часа дня 17 июля в Мариинском дворце собрался Совет Министров в полном составе и было решено, что Председатель Совета отсюда же по телефону доложит Государю о мнении всего Совета о необходимости немедленно объявить общую мобилизацию.

Государь ответил: «Хорошо. Я согласен».

«Прикажете прислать на подпись указ?» - спросил Горемыкин.

«Указ Я могу подписать завтра. Считайте, что он есть и делайте все распоряжения», - ответил Государь.

Помня события 15 июля, среди министров возникло предположение прервать на время, до рассылки распоряжений о мобилизации, телеграфное и телефонное сообщение Александровского дворца с Петроградом. Генералу Янушкевичу рекомендовалось покинуть на это время свою квартиру, а генерал Сухомлинов предполагал, что если с новой отменой мобилизации Государь обратится к нему, то он сошлется на то, что это компетенция генерала Янушкевича. Все чины высших военных управлений (в том числе и автор настоящей книги) ликовали по поводу объявления общей мобилизации и предстоящей войны с Германией.

Все эти события, предшествовавшие объявлению мобилизации, с различными заключениями, суждениями и комментариями разносились по городу и воспринимались «общественным мнением» по-своему и в соответственной политической окраске. Можно сказать с уверенностью, что этот период колебаний и нерешительности Царя был крепко учтен «общественным мнением» и впоследствии лег в основание гнусной клеветы, что колебания Царя и особенно влиявшей на Него Царицы вытекали все из тех же личных симпатий Державной Четы к Вильгельму и из общих германофильских тенденций Государя и Государыни. Министры встретили полное сочувствие и одобрение со стороны «общественного мнения» в своей твердости и настойчивости перед Царем, а генерал Сухомлинов удостоился даже грандиозной народной манифестации перед балконом занимавшегося им дома. Политические деятели Государственной думы обменивались крепкими рукопожатиями с представителями правительства и с политическими своими противниками и все весело и торжественно улыбались друг другу и чему-то радовались, как будто для России наступал светлый, радостный праздник. Трудно сказать, чего в политических кругах «общественного мнения» было больше - сознательного патриотизма или расчетливого политического ликования, по крайней мере, в ответ на обращение правительства к народу по поводу мобилизации на страницах некоторых периодических изданий уже 17-18 июля, наряду с громкими призывами к национальному объединению, появились слова и такого свойства: «Хочется верить, что раз правительство в одном вопросе правильно оценило всю роль и значение общественных сил, оно не остановится, и за первым шагом навстречу обществу будут и последующие. При таких условиях налетевший шквал, быть может, неожиданно окажется для России тем потоком свежего воздуха, который очищает затхлую атмосферу и, вызвав национальный подъем, приведет к оживлению нашей внутренней жизни, к развитию и торжеству прогрессивных начал» (Спб. Курьер. 17 июля). «И если, паче чаяния, нам придется воевать, то мы знаем, что воюем не с немецким народом, а с его правительством, попавшим во власть придворных интриганов, юнкерства и бреттеров в военных мундирах» (Рус. слово. 17 июля). Но едва ли и заметки следующего рода способствовали прочности и долготерпеливому напряжению сознательного патриотизма в народных массах: «Германия рискует всем, Россию же опрокинуть невозможно, даже при самом неблагоприятном для нас стечении случайностей. Можно строить разные предположения о том, сколько месяцев продлится война, но о конечном ее исходе нет двух мнений. Этот исход, рано ли, поздно ли, будет очень печальным для Германии. И с этой уверенностью Россия спокойно ждет будущих событий» (Гол. Москвы. 21 июля). «Германия повторила в объявлении войны России тот жест, какой сделала Австрия в отношении Сербии перед войной. Что это значит? Не хотела ли Германия выразить этим, что она смотрит на Россию и уважает Россию не более и не иначе, чем Австрия - маленький славянский народ? Ближайшие недели и месяцы покажут, так ли всепобедителен немец, как он представляется самому себе» (Нов. вр., 19 июля).

Не подлежит сомнению, что объявление войны вызвало в массе русского народа громадный патриотический подъем не только по форме, но и по глубокому сознанию исторической задачи русского народа. За весь мобилизационный период было только три крупных случая беспорядков среди призываемых, но во всех этих случаях движущим импульсом являлось вино, а не какие-либо политические тенденции. Всякие бывшие до объявления мобилизации забастовки и беспорядки на заводах с объявлением ее прекратились сами собой, сразу. Народ русский, рабочий и крестьянский, с поразительным единодушием и верностью отозвался на призыв своего Государя, не задаваясь совершенно мыслями о том, что будет, когда война кончится. Да они и не могли об этом думать, так как каждый шел с готовностью исполнить свой долг до конца, а для всей массы этот конец представлялся определенно - убьют, и потому большинство думало лишь в пределах - умереть не даром, а победить. От многих тяжелораненых первых шести месяцев войны так и приходилось выслушивать вопрос, когда они приходили в сознание: «А что, наши победили?»

С тем же сознанием исполнить свой долг до конца по призыву своего Верховного Вождя отозвался и наш чудный первый комплект служилой военной интеллигенции, а потому он и не задавался вполне правильно вопросом, что будет после войны; «победить» - вот краткое выражение всех их желаний для будущего России. С верою в правоту, с инстинктом великого исторического призвания России они пошли честно умирать за Веру, Царя и Отечество, памятуя лишь о своем долге и чести защищать ту Великую Россию, которая создала им славу быть сынами первоклассной Великодержавной Империи.

Но среди представителей интеллигенции, остававшейся в тылу, для которой долг до конца не определялся большим вероятием неизбежной смерти, уже с первых дней войны проявлялась тенденция заглянуть в будущее. Особенной характерностью по работе мысли отличались суждения как некоторых представителей правительственной власти, так и особенно представителей оппозиционных партий правительства. «За всю многовековую историю России быть может только Отечественная война, только 1812 год равняется по своему значению предстоящим событиям», - говорил членам Думы Горемыкин 26 июля. «Запасы огнестрельных припасов для войны заготовлены согласно расчетам Особого Совещания Главного Управления Генерального штаба 1910 года, и дальнейшей потребности в них Главное Артиллерийское Управление не предусматривало и не предусматривает» - ответ этого Управления 26 июля на запрос Мобилизационного отдела. «Никто не поручится, что война кончится через три месяца» - резолюция генерала Сухомлинова. Лидер партии Народной свободы Милюков счел нужным предпослать своему патриотическому призыву к объединению такое вступление: «Фракция народной свободы неоднократно говорила в Государственной думе о тех вопросах (польский и еврейский), которые были затронуты двумя ораторами, говорившими с этой кафедры. Ее мнение по этим вопросам всем хорошо известно, и, конечно, никакие внешние обстоятельства не могут изменить этого мнения. Когда настанет время, фракция вновь заговорит о них и вновь будет указывать на единственно возможный путь внутреннего обновления России. Она надеется, что, пройдя через тяжкие испытания, нам предстоящие, страна станет ближе к своей заветной цели». «Мы верим, что на полях бранных великих страданий укрепится братство всех народов России и родится единая воля - освободить страну от страшных внутренних пут», - восклицал Керенский. «В международной солидарности всех трудящихся масс всего мира пролетариат найдет средство к скорейшему прекращению войны, и пусть условия мирного договора будут продиктованы не дипломатией, а самим народом», - заявил Хаустов от имени обеих с.-д. фракций. Польский представитель Думы заявил: «Пусть пролитая наша кровь и ужасы братоубийственной для нас войны приведут к соединению разорванного на три части нашего народа». «У нас много счетов с прибалтийскими немцами, - заявил представитель латышей и эстонцев, - но мы теперь не будем считаться. Когда пройдут грозные тяжелые дни, мы представим эти счета вашему рассмотрению». «Литовский народ, - говорил Ичас от имени литовцев, - забывает все свои обязанности, надеясь увидеть Россию свободной и счастливой после этой войны, и надеюсь, что литовцы, разорванные надвое, будут соединены под одним русским знаменем». «Мы верим, что на неправого, поднявшего меч, падет меч карающий, правого не оставит Господь, и что вся Россия в этот исторический момент, как и в прежние годы, сплотившись вокруг своего Царя, выйдет из этой борьбы неразделенной, нравственной выросшей, обновленной» - слова Протопопова, будущего Министра Внутренних Дел…

Конечно, все эти частью легкомысленные, частью узко партийные, частью просто личные заключения потонули в то время в море действительно колоссального общего патриотического подъема страны, которым ознаменовалось объявление войны, и хотя, как писало «Новое время», «угроза начавшегося нашествия бесчисленных немецких полчищ неизмеримо опаснее и батыевского набега, и кратковременного наполеоновского вторжения в Москву», но, с другой стороны, «ощущение братской близости с миллионами людей» наполнило «сердце сладким трепетом какого-то великого головокружительного счастья», в котором проявилась «светлая радость наступивших черных дней». Тем не менее приведенные заключения показывают, что в руководящих правительственных и политических сферах как будто отсутствовало глубокое сознание действительной мировой серьезности предстоящей войны и ее возможных последствий. Слова о таковой серьезности произносились, но глубокой сущностью их не жили. Мысль «прежде всего победить и победить во что бы то ни стало» доминировала не с достаточной силой; наряду с ней все же сильно по-прежнему занимали людей житейские, будничные мыслишки: «когда война кончится, будем делать то-то и то-то». В этом отношении чувствовалась резкая разница в настроении тех, кто шел на фронт в бой, т. е. народа, и тех, кто оставался в тылу, руководителей всех ступеней и положений. Для первых предел государственной мысли о будущем ограничивался стремлением «победить», для вторых за этим пределом намечались и другие виды, расчеты, надежды, не выходившие однако из рамок личных или партийных стремлений и во всяком случае не носившие отпечатка тревожного, грозного предчувствия последствий войны мирового значения. Опираясь на теоретические расчеты, существовавшие до войны и воспроизведенные на страницах почти всех повременных изданий, мнение большинства общества склонялось к тому, что война протянется 3-6 месяцев, после какового срока для одной из сторон наступит такой колоссальный финансово-экономический крах, что в силу только этого обстоятельства борьба прекратится и жизнь начнет входить в мирные рамки. При этом, так как в силу географического положения воюющих сторон, тройственное согласие находилось, казалось, в более благоприятном положении, то в тайниках помыслов довольно прочно ощущалось, что окончательный исход борьбы будет более благоприятен для нас, почему общество и не могло в полной мере сосредоточить свои мысли только на победе, а продолжало думать и о том, что делать после нее.

Все мысли Царя были сосредоточены только на одном: победить. Чего бы ни потребовал этот путь, все принести в жертву, чтобы победить, и победить для России.

Душевное состояние Государя в дни, предшествовавшие объявлению общей мобилизации, было ужасным. Он сам охарактеризовал его такими словами:

«Я никогда не переживал пытки, подобной этим мучительным дням, предшествовавшим войне».

О внешнем отражении этой «пытки» на лице Государя говорит свидетель Жильяр: «Я был поражен выражением большой усталости на Его лице; черты его вытянулись, цвет был землистый, и даже мешки под глазами, которые появлялись у Него, когда Он бывал утомлен, казалось, сильно выросли. Глаза Его горели, как будто у Него был жар».

Некоторую завесу на сущность «пытки», переживавшейся Царем, приоткрывает С. Д. Сазонов в своей небольшой заметке-воспоминании, помещенной в предисловии к книге Жильяра:

«В тяжелые дни, предшествовавшие объявлению нам Германией войны, когда всем уже было совершенно ясно, что в Берлине было решено поддержать всею германской мощью притязания Австрии на господство над Балканами и что нам, несмотря на все наше миролюбие, не избежать войны, мне привелось узнать Государя со стороны, которая при нормальном течении политических событий оставалась мне малоизвестной».

«Я говорю о проявленном им тогда глубоком сознании его нравственной ответственности за судьбы Родины и за жизнь бесчисленных его подданных, которым европейская война грозила гибелью. Этим сознанием Он был проникнут весь, и им определялось Его состояние перед началом военных действий».

«Помимо всех усилий русской дипломатии найти способ предотвратить надвигающуюся на человечество катастрофу путем примирительных переговоров и посредничества, Государь взял на себя почин настоятельных попыток личным своим влиянием побудить Императора Вильгельма удержать своего союзника от непоправимого шага. Он не был уверен в успехе своих стараний, но совесть Его их Ему предписывала и Он повиновался ее голосу».

«Он долгое время не хотел произнести решающее слово, необходимое для приведения русских военных сил на степень подготовленности, вызываемую открытой мобилизацией Австро-Венгрии и скрытыми подготовительными мерами Германии. Колебания эти были поставлены Государю в вину и истолковывались, как проявление присущей ему нерешительности».

«Люди, близко видевшие его в эти роковые минуты, не согласятся с подобной оценкой. Она фактически неверна и несправедлива по отношению к нему, как к Правителю и человеку».

Хотя в этих словах Сазонова и не исчерпываются все причины душевной «пытки» Царя в те исторические дни, но в них ясно указывается на те волнения и сомнения, которые были замечены министром при его частых посещениях Государя в эти дни и которые, следовательно, не могли не бросаться в глаза, несмотря на всю сдержанность и замкнутость Царя в своих беседах с приближенными.

Взорам Сазонова открылось глубокое сознание Государем своей нравственной ответственности за судьбы Родины, которой европейская война грозила гибелью.

Во всех ли случаях, или только в случае поражения? Это чрезвычайно важный вопрос, так как им определяется та или другая степень душевной пытки, переживавшейся Царем перед решением утвердить общую мобилизацию.

Настоящее исследование отвечает совершенно определенно, что в период душевной борьбы 12-17 июля Государь с полной ясностью сознавал, что в пределах земных причин и влияний общая европейская война во всех случаях будет грозить гибелью Родине. Острота душевной пытки и происходила от сознания такой неизбежности, с той разницей, что при поражении опасность угрожала вообще самому государственному единению России и ее историческому существованию, а победа должна была потребовать такого исключительного напряжения всех материальных и духовных сил страны и подвергнуть нравственные принципы государственного единения такому исключительному испытанию, при котором создавалась безусловная угроза «Родине Императора Николая II».

К таким выводам исследование приходит прежде всего по тем соображениям, что в последствиях грядущей европейской войны Государь видел не только ту опасность, которая грозила государству, России, но и тот ужас, который предстояло испытать вообще всему человечеству. Он не мог смотреть на предстоящую борьбу лишь как на колоссальное, но простое столкновение физических и технических сил стран, создающее обыкновенно угрозу существованию только для побежденного. Борьбу эту Он расценивал значительно глубже, в масштабе тех исторических мировых столкновений, следствием которых являлось коренное перестроение ряда стран, независимо от победы или поражения.

«Борьба будет ужасна, чудовищна, и человечество идет навстречу невообразимым страданиям…» - слова Государыни, разделявшиеся, конечно, всецело и Государем. Вот та прозорливость грядущих событий, которая легла в основание глубокого сознания нравственной ответственности за судьбы Родины, которое почувствовал в Государе Сазонов в дни душевной борьбы, переживавшейся Государем. Именно боль и острота такого сознания должны были наложить на лицо Государя, с момента принятия окончательного решения, тот отпечаток постоянной внутренней мысли о серьезности государственного решения, который отмечает в своих воспоминаниях тот же Сазонов и подтверждают другие свидетели: «У Государя был тот сосредоточенный вид, который я замечал у Него со времени объявления войны, и без которого я Его уже не видел вплоть до последнего нашего свидания, за месяц до начала революции. Он сильно похудел, и на висках и в бороде появились в большом количестве седые волосы. Оставались по-прежнему приветливый взор прекрасных, унаследованных от матери глаз и добрая улыбка, хотя она и стала появляться гораздо реже».

Государь вполне отдавал себе отчет в том, что Германия, решившись на войну, не остановится ни перед какими средствами, чтобы достигнуть победы, так как для нее вопрос результата борьбы сводился к вопросу «быть или не быть» германскому государственному единению вообще, и под Императорским флагом Гогенцоллернов в особенности. Государь не ослеплялся социалистическим движением, проявлявшимся за последнее время в народах Германии; Он знал, что сила национализма немецкого народа в минуту национальной опасности поборет всякие узкие социалистические стремления и весь народ, как один человек, будет до последней капли крови, до последнего пфеннига бороться за свое отечество, жертвуя своим достоянием, женами и семьями на благо будущей Германии. Он отлично знал Вильгельма, знал, что он «способен на всякие низости», но он знал и то, что Вильгельм был ярким представителем своего народа и, что во имя победы «на всякие низости» за Вильгельмом пойдет и весь народ. Отдавая же должное преимущество немцу перед другими народами Европы в стойкости, твердости и способности переносить лишения, Царь не мог не предвидеть, что предстоящая борьба будет «ужасной, чудовищной» и затяжной, а потому другие народы, с более слабо развитым сознанием национализма, будут подвергнуты большим искушениям и испытаниям в принципах своего внутреннего единения. Если кроме того во внутреннем политическом движении в собственной стране Государь умел видеть влияние «жидов», то он не мог сомневаться, что мировой пожар, который вызовет европейская война, темные социалистические силы израильского племени не преминут использовать для своих целей, и силы их прежде всего будут сконцентрированы против самодержавной христианской Империи-России. Борьба могла принять характер не только национальный, но и религиозный, и в этом отношении человечество, решаясь на нее, шло «навстречу невообразимым страданиям».

Вот почему во всех последовавших обращениях Государя к своим приближенным, к представителям народа, к народу, в своих приказах, манифестах и указах, Он всюду усиленно подчеркивает, что победа нужна для сохранения России как государственного единения, что это сознание должно быть поставлено выше всего: «Помните, что без решительной победы над врагом наша дорогая Россия не может обеспечить себе самостоятельной жизни», - писал Государь 31 декабря 1915 года. «Судьба России, честь геройской Нашей армии, благо народа, все будущее дорогого Нашего отечества требует доведения войны во что бы то ни стало до победного конца», - говорит Он в акте об отречении. «Кто думает теперь о мире, кто желает его, тот изменник Отечеству, его предатель», - обращается Государь к войскам в своем прощальном приказе 8 марта 1917 года. И в то же время во всех своих обращениях Он избегает призыва к победе для защиты Престола, сознавая, что «чудовищная» борьба для достижения победы может потребовать, как Он потом говорил генералу Алексееву, «исключительных внутренних мероприятий», которые во имя главнейшей цели - спасения государственного единения России - могут потребовать от него принесения в жертву идее спасения Престола. Существование у Государя такого «глубокого сознания» подтверждается не только словами, сказанными впоследствии Государыней: «Он всегда был готов от всего отказаться, если бы имел уверенность, что это на благо России», но и последовавшим Его отношением к событиям после переворота. «В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной думой, признали Мы за благо отречься от престола Государства Российского…» - писал Государь в акте отречения, принося лично себя в жертву победе во имя сохранения целости Российского государства. «После отречени Моего за себя и за сына Моего от престола Российского, власть передана Временному правительству… Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному правительству…» - обращался Царь к войскам, когда престол был принесен в жертву победе за Великую Родину. С какой радостью уже в Тобольске Государь читал Наследнику газетные известия о первых успехах наших войск на Тарнопольском фронте; по этому поводу в Семье был отслужен благодарственный молебен. Могло ли все это иметь место, если бы интересы Государственности Российской не стояли в сознании Царя на первейшем, исключительном месте и если бы для обеспечения их Он не предвидел возможности принесения в жертву всего остального.

Государь верил, что нравственно-религиозная идея государственного единения не умрет в русском народе. «Все это временное, все это пройдет и народ снова вернется к прежнему», - говорил Он в Тобольске окружавшим Его лицам. Это было как болезнь, которая для выздоровления требует временной перемены климата, временного простого перемещения больного из одного места в другое. Поэтому отречение Его от престола нисколько не знаменует, что Он убедился в необходимости для русского народа конституционного образа правления и перестал верить в святость и величие русской исторической идеи о власти. Он продолжал ее носить в себе до конца, до своей мученической кончины, причем и большинство охранников, окружавших Его в Екатеринбурге, продолжали видеть в Нем Царя и не могли себя переделать.

Вот те элементы «глубокого сознания» нравственной ответственности за судьбы Родины, которые обусловливали глубину и болезненность душевной драмы, переживавшейся Императором в дни 12-17 июля, в период, предшествовавший объявлению общей мобилизации. Но они еще не исчерпывали полностью всего того душевного состояния Царя в эти дни, которое Он сам определил словом «пытка».

Сознавая ужас возможной европейской войны и, главное, страшный риск, которому подвергалась судьба Родины, Царь считал, что Его долг как истинного носителя идеи русского Самодержавия, как Помазанника Божья и как человека использовать предварительно все средства в своем беспредельном служении на благо Богом вверенного Ему народа, для ограждения его будущей судьбы от исключительного искушения и безусловной опасности, которые несла для него европейская война. Во исполнение своего долга до конца Он, презиравший Вильгельма, приглашал его быть арбитром в споре между Россией и Австро-Венгрией по Сербскому вопросу и убеждал оказать влияние на Австрию, дабы удержать ее от непоправимого шага. Но в отношениях своих министров и высших военных сановников к принимавшимся Им мерам мирного порядка Государь не чувствовал той глубины сознания опасности для России надвигавшейся бури, которым было проникнуто Его мировоззрение, и те настойчивость и нетерпение, с которыми добивались вырвать от него необходимый указ, ясно указывали Ему на Его одиночество и непонимание Его ближайшими сотрудниками тех действительных побуждений нравственной ответственности за судьбы Родины, которые руководили Им в эти тяжелые дни. Такое непонимание Царя приближенными в важных случаях государственной жизни России происходило уже неоднократно. Вернее, это было не непонимание, а неточное усвоение глубины побуждающих причин, глубоких исходных начал мысли, мнения или действий Императора, явившееся вследствие того явления, что с первого дня царствования Императора Николая Александровича в обществе составилось о Нем мнение, в большинстве случаев совершенно не согласовавшееся с Его действительным обликом, не только как Самодержца-Правителя, но даже просто как человека, семьянина. Поэтому каждый из докладчиков приближался к Царю с заранее закрытой в себе способностью проникнуть в глубину исходных положений мысли Государя и улавливал лишь ту более внешнюю часть побуждающих причин, существование которой допускалось им в натуре Царя по искаженному и предвзятому представлению о Нем. Для Царя же это расхождение с приближенными выявлялось не по форме, а по духу и тем болезненнее отражалось оно на душевном Его состоянии. В дни же, предшествовавшие войне, кроме того все внутреннее политическое состояние России находилось в таком бурном положении, что возбуждало в душе Царя мучительный вопрос: сможет ли Россия проявить исключительную твердость, стойкость и внутреннюю спайку, дабы выдержать надвигающуюся ужасную внешнюю угрозу, и не только выдержать, но и победить во что бы то ни стало, какой бы то ни было ценой жертв и лишений. И на этот-то важнейший вопрос недостаточно глубокое сознание приближенными грядущих испытаний и искушений менее всего давало Ему удовлетворительный ответ, почему чувство своего одиночества в нравственной ответственности за судьбы Родины превратилось в эти дни в мучительную пытку.

«Вы не поверите, как я счастлив выйти из этой ужасной неизвестности», - сказал Он Жильяру, когда после объявления войны на обращение к представителям Государственной думы Он получил ответ ее представителя: «Дерзайте, Государь, русский народ с Вами и, твердо уповая на милость Божию, не остановится ни перед какими жертвами, пока враг не будет сломлен и достоинство родины не будет ограждено». Сразу прекратившиеся беспорядки и забастовки, волна широкого патриотического подъема, непритворно охватившая массы населения, верноподданнические встречи и манифестации в честь Царя всюду, где Он ни появлялся, стройность прошедшей мобилизации и порядок, водворившийся в работе тыла и железных дорог, дали основания Царю ухватиться за желанную веру, что народ инстинктом понял Его, проникся Его сознанием серьезности предстоящей грозы, и что Государственная дума является действительной представительницей народа, в которой Он найдет опору в то неизбежное время, когда остынет первый пламенный порыв массы, когда появятся первые испытания ужасной борьбы и когда потребуется несравненно больше сознательного патриотизма для сохранения нужного государственого единения в целях преодоления грозных препятствий и поддержания в массах силы убеждения, что только победа может спасти страну от политической смерти.

Но уже в 1915 году, через десять месяцев после начала войны, Государю пришлось убедиться, что и Государственная дума Его не понимает, как не понимали Его и министры, и в глубине своего сознания не располагает той прозорливостью последствий ужасной борьбы, которой мучился и страдал за Россию ее Верховный Вождь.

Когда, после первых месяцев блестящих удач на Галицийском фронте и упорнейшей, кровавой борьбы с главнейшим противником в Привислинском крае, выяснилось, с одной стороны, очевидность затяжного хода войны, и с другой - необеспеченность по вине агентов правительственной власти и деятелей общественных организаций армий различного рода предметами боевой потребности, что в совокупности сильно повлияло на падение активного духа особенно внутри страны, Государю, опираясь на заверения Думы в 1914 году, представилось настоятельно необходимым для вызова новой патриотической вспышки общего единения во имя победы слиться снова с народом через его представителей в Думе.

«Да не будет в России на все время военных действий никаких партий, кроме одной партии - войны до конца ; никаких программ, кроме одной - победить. От вас история ждет ответного голоса земли русской», - передал в своих словах Горемыкин собранной Государственной думе призыв Государя.

«Государь Император ожидает от всех верных сынов России, без различия взглядов и положений, сплоченной, дружной работы для нужд нашей доблестной армии», - повторил за первым тот же призыв генерал Поливанов.

В ответ Государь услышал громкие слова: «У нас есть выход вместо слов доказать нашу любовь и нашу благодарность не словами, а делом» - ценность коих, как сознательных по текущему моменту, совершенно аннулировались для Государя последовавшими за ними комментариями.

Националист граф В. Бобринский пояснил их: «…Если правительство докажет, что оно действительно обновленное правительство, достойное России, то оно найдет полную с нашей стороны поддержку и полное радостное сотрудничество».

Октябрист Н. В. Савич заявил: «"Но прежде чем приступить к созидательной работе, надо проанализировать все причины, вызвавшие неблагоприятные условия… Одно из зол нашей государственности состоит в том, что в то время, как мелкие проступки мелких чиновников караются по всей строгости законов, служебные упущения и служебные преступления высокопоставленных лиц остаются безнаказанными».

Прогрессист Ефремов объявил: «Фракция прогрессистов считает, что критическое положение, в которое старая система управления поставила Россию, повелительно требует изменения самого духа государственного управления и призыва к власти министерства национальной обороны, составленного из людей страны, независимо от их партийности принадлежности, ответственного перед народным представительством».

Кадет Милюков потребовал возвращения из ссылки пяти большевистских руководителей (в числе их был и Лейба Бронштейн) и заявил, что «нужна политика власти, не связывающая живых сил народного почина… которые сразу исправят те функциональные расстройства народной жизни, которые теперь вызваны не столько войною, сколько неумолимым вмешательством власти».

Прогрессист-крестьянин Евсеев потребовал закона о пенсиях, о трезвости «на вечные времена», о земельном наделе, о волостном земстве, о подоходном налоге, о наказании виновных, не оправдавших доверия Государя, и о взятии в армию чинов полиции.

Трудовик Керенский настаивал на том, «чтобы сейчас же были предоставлены права нам, демократии, свободно обсуждать все социальные и политические вопросы, связанные с войной. Для того чтобы выйти из создавшегося положения, необходимо все организационные силы, все средства борьбы и внешней и внутренней передать в распоряжение народа».

Все эти заявления, требования и пояснения указывали лишь на одно, что Дума относилась к текущему моменту совершенно так, как если бы война уже кончилась, так как по существу произнесенных заявлений и требований было ясно, что никакое удовлетворение их не поведет к тому настоятельному единению всей страны и всех партий, которое одно только могло обеспечить победу. Для этого надо было прежде всего, как было в 1914 году, полное самоотречение партийных деятелей от своих политических платформ на весь период дальнейшей войны и патриотическое сплочение их вокруг Царя, независимо от тех или других дефектов агентов правительственной власти. В условной же форме, которой проникнут был тон всех думских речей, этой решимости на политическое самоотречение, на способность действительно принести в жертву все ради победы и связанного с ней сохранения государственности России Государь уже не увидел и почувствовал свое одиночество в прозорливости последствий ужасной борьбы и по отношению к Государственной думе.

Ему не оставалось другого выбора, как через голову своего правительства и законодательных палат искать осуществления своего слияния с народом непосредственным приближением к войскам и своим личным присутствием среди них вызвать в армиях необходимое для доведения войны до победного конца усиление патриотического подъема. «С твердой верою в милость Божию и с непоколебимою уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты Родины до конца и не посрамим земли русской», - вписал Он сам в приказ о своем вступлении в командование армиями 23 августа 1915 года. Этим самым Он сознательно связал судьбу своего трона с происходившей борьбой и с полным мужеством и самоотвержением стал на путь осуществления на деле готовности пожертвовать всем во исполнение лежавшего на Нем, как на Самодержавном Правителе Российского государства и как на первом Слуге русского народа, долга. В этот день, по существу решения, Он вступал в смертельный бой и, как Царь Петр, мог сказать России: «А о Николае ведайте, что Ему жизнь не дорога, жила бы только Россия в благоденствии и славе…»

Если этот Его шаг вызвал в тылу, в правительственной, общественной и парламентской сферах самые разноречивые толкования с общим оттенком недоброжелательного к нему отношения, то в армии и народе жертва, принесенная Царем, была оценена инстинктом народной мудрости и сердца в полной мере в положительном значении. Достаточно вспомнить, что державы Согласия после 23 августа 1915 года имели в своем распоряжении еще целых полтора года, в течение которых право рассчитывать на достижение общей решительной победы оставалось всецело в их руках. За это время дух русских армий быстро восстановился и возрос до состояния первых дней войны, что и проявилось в блестящих новых страницах доблести и активности поведения войск в дни апреля - июля 1916 года, ясно отметивших перелом всей тяжелой войны в благоприятную для тройственного Согласия сторону. Где ни появлялся Царь, Он всюду встречал светлое и радостное отношение войск и простого русского народа; Он реально осязал благость своего общения с народом и чувство взаимного понимания, и в этом сознании находил силу бороться с той душевной мукой, которую создали Ему правительственные, общественные и политические представители интеллигентных слоев русского общества в тылу. Простыми, но глубоко прочувствованными словами Он сам охарактеризовал разницу своего душевного отношения к фронту и тылу:

«Вы не поверите, как тягостно Мне пребывание в тылу. Мне кажется, что здесь все, даже воздух, которым дышишь, ослабляет энергию, размягчает характеры. Самые пессимистические слухи, самые неправдоподобные известия встречают доверие и облетают все слои общества. Здесь заняты лишь интригами и происками; там же дерутся и умирают за Родину. На фронте одно чувство преобладает над всем - желание победить; остальное забыто, и, несмотря на потери, на неудачи, сохраняют веру…»

Сознательным риском за трон Царь достиг на фронте необходимого единения Государя и народа для достижения победы во имя блага и целости Российского государства. Там пока между Ним и народом не было никого.

Но только… пока!..

Выехав утром 23 февраля из Царского Села, Государь прибыл в Могилев, где была расположена Ставка, на следующий день 24-го в 4 часа 30 минут дня. Тяжелое чувство своего одиночества мучительно давило Его за всю дорогу. С Ним ехали Его любимейшие флигель-адъютанты: герцог Лейхтенбергский, Нарышкин и Мордвинов, но они не могли восполнить Ему той пустоты, которую так болезненно Он ощущал в идейном расхождении с теми, кто был призван помогать Ему в руководительстве государственной жизнью России для доведения ее во что бы то ни стало до победного конца. «Он был сосредоточен в себе, молчалив и неразговорчив со своими спутниками», - рассказывал потом покойный генерал Долгоруков, вспоминая эти дни в разговорах с приближенными, окружавшими Царскую Семью в Ее заключении. «Он надеялся еще на государственное благоразумие Думы, на способность Ее в важные и тревожные минуты жизни освобождаться от влияния отдельных слишком увлекающихся крайних политически-узких вожаков и слепых обобщений промахов в деятельности правительственных агентов. Правда, надежда эта была слаба, но все-таки тогда Он еще верил, что Дума серьезно не проявит инициативы в подстрекательстве толпы на революционные опасные выступления. Он вспоминал патриотические объединения Думы с Ним 26 июля 1914 года и особенно 21 февраля 1916 года. Он болел за отношения к переживавшимся событиям отдельных ее членов, не могших даже в эти дни общего духовного подъема отказаться от своих партийных вожделений и смотревших на все поступки правительства только с этой своей узкой точки зрения. Но в общем Он все же еще надеялся на Думу.

Наконец, Он надеялся еще потому, что в конце концов любил бесконечною любовью всех сынов своего народа, над которым Он Божьим Промыслом был поставлен Помазанником, а потому и относился к Своим подданным прежде всего исходя из побуждений управлять ими не насилием и злобой, а примером всепрощающей и всеосвящающей любви. «Из нас, людей частных, - говорит Гоголь, - возыметь такую любовь во всей силе никто не возможет; она останется в идеях и в мыслях, а не в деле; могут проникнуться ею вполне одни только те, которым уже поставлено в непременный закон полюбить всех, как одного человека. Все полюбивши в своем государстве, до единого человека всякого сословия и звания, и обративши все, что ни есть в нем, как бы в собственное тело свое, возболев духом о всех, скорбя, рыдая, молясь и день и ночь о страждущем народе своем, Государь приобретет тот всемогущий голос любви, который один только может быть доступен разболевшемуся человечеству, и которого прикосновение будет не жестко его ранам, который один может внести примирение во все сословия и обратить в стройный оркестр государство». Посмотрите, как Император Николай II любил Свой народ! Посмотрите, как Он относится к Своим охранникам в Царском Селе, в Тобольске, в Екатеринбурге! Посмотрите, как Он относится к Своим тюремщикам из рядов Его идейных противников, к Макарову, Панкратову, Авдееву, Никольскому! Посмотрите, как Он относится к Своим идейным врагам по государственной деятельности, к Керенскому, Милюкову, Витте! Слышал ли кто-нибудь от Него хотя бы слово порицания, озлобленности, высказанное против кого-либо из Своих подданных! «Эту струну личного раздражения, - говорит Он Сазонову, - мне удалось уже давно заставить в Себе совершенно замолкнуть. Раздражительностью ничему не поможешь, да к тому же от Меня резкое слово звучало бы обиднее, чем от кого-нибудь другого». Разве это не есть следствие в Государе той любви, которой Помазанник, по выражению Гоголя, «стремит вверенный Ему народ к свету, в котором обитает Бог» и которую из нас, людей частных, возыметь во всей силе «никто не возможет». Гоголя за эти мысли в свое время бояре-западники причислили к безумцам, сумасшедшим, осудили и постарались, как философа, забыть и заставить забыть его и русское общество. Ну, а Пушкин не предшествовал ли в том же безумии Гоголю, проникнув в тайну Помазанничества, в высшее значение Монарха, воспевая:

Нет, ты не проклял нас. Ты любишь с высоты

Сходить под тень долины малой,

Ты любишь гром небес, а также внемлешь ты

Журчанью пчел над розой алой.note 3

Нет, он с подданным мирится,

Виноватому вину

Забывая, веселится,

Чарку пенит с ним одну.note 4

Разве в этих гимнах Пушкина не ясно определен проникновенный духовный взгляд гения - русского поэта на значение Монарха и Помазанника на земле, приближающееся к образу «Того, Который Сам есть любовь». Бесконечная и беспредельная любовь, живущая в пределах от высот небес до алой розы в долине малой; любовь не карающая, а прощающая и потому веселящаяся. «Евгений Степанович! От Себя, от Жены и от Детей Я вас очень прошу остаться», - ответил Кобылинскому Государь на просьбу первого отпустить его, когда в Тобольске власть была вырвана из его рук и он стал лишь объектом оскорблений со стороны большевистской охраны. «Вы видите, что Мы Все терпим. Надо и Вам потерпеть». Высшее терпение - это свойство, взращиваемое беззаветной любовью к людям, к человечеству, побеждающее и в конечном результате торжествующее в борьбе идей, духа. Так пределом терпения в беззаветной любви к человечеству первое христианство победило своих врагов и торжествующе засверкало от края и до края земли.

Поэтому и в борьбе с «грехом всея земли по зависти диаволи» Царь, как умел, исходил от начал той же беспредельной любви к Своему народу, идеею достижения которой было проникнуто все Его существо, как Богом определенного Помазанника русского народа; в проявлении этой любви Он был искренно всегда готов отдать свою жизнь за благо Богом вверенного Ему народа, «за други свои».

24 февраля вечером Государь получил из Петрограда сведения, что в городе у продовольственных лавок на почве недостачи хлеба были произведены беспорядки, выразившиеся в побитии нескольких стекол в лавках и магазинах, и что волна фабричных и заводских забастовок, широко разлившись, выразилась выходом толп рабочих на улицу, повлекшим за собою несерьезные столкновения с полицией.

Общий характер событий не выходил из рамок уже не раз бывших в столице рабочих манифестаций и хулиганских выходок отдельных представителей городского пролетариата, но Государя взволновало более всего то обстоятельство, что на уличном митинге на Васильевском острове был задержан оратор, студент психоневрологического института Константин Левантовский, с прокламацией: «Долой войну! Да здравствует мир и социал-демократическая республика!» - и что почти такой же призыв раздался из толпы манифестантов на Невском проспекте около 3 часов дня: «Да здравствует республика! Долой войну! Долой полицию!»; так доносила сама полиция. Это указывало уже на попытки каких-то социалистических руководителей использовать уличные демонстрации толпы в своих специальных целях.

Поэтому Его поразило ужасом внезапности и преступности отношение к моменту Государственной думы, когда 25 февраля Он получил известие, что прогрессивный блок Думы принял резолюцию: «Правительство, обагрившее свои руки в крови народной, не смеет больше являться в Государственную думу, и с этим правительством Государственная дума порывает навсегда». Это являлось прямым подстрекательством со стороны большинства Думы бунтовавшей толпы на революционные выступления против власти, на вызов этой толпы стать на путь революции. К тому же Он получил донесение Министра Внутренних Дел, что движением рабочих в столице руководит особый революционный социалистический центр, в состав которого вошло значительное число социалистических депутатов Государственной думы во главе с депутатом Керенским.

Государю стало ясно, что Государственная дума, увлеченная крайними элементами, выведена из равновесия и уже не способна отнестись к моменту объективно и государственно. Император понимал, что раз в Думе, по тем или другим причинам, восторжествовали партийные начала, то, в силу существующей политической распри между партиями, Дума уже ни при каких обстоятельствах не сможет проявить того единения, которое необходимо не столько для подавления внутреннего движения, сколько для создания на утомленном фронте новой вспышки патриотического подъема сил. Уличное волнение в том виде, как оно происходило 24 и 25 февраля, само по себе не являлось серьезной государственной угрозой, но возглавленное, хотя бы морально, политическими течениями политически разрозненной Думы, оно могло разрастись в опасные внутренние революционные беспорядки с прямой угрозой боеспособности фронта. Раз что в Думе не оказалось мудрой государственной выдержки и своей резолюцией она стала именно на путь своего объединения с уличными волнениями, то Государь, с точки зрения гражданских взаимоотношений, не видел иного выхода, как в перерыве думских занятий и в опоре в дальнейшем на последний элемент государственной мощи - на армию.

В этот трудный и ответственный момент государственной жизни России единственным советником при Государе был Его Начальник Штаба, генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев. Слишком известный, как выдающийся военный авторитет, чтобы останавливаться много на его характеристике, Михаил Васильевич, опытный и решительный в комбинациях и проведении стратегических операций, был чужд политическим движениям и, так же как и Государь, мягок и любвеобилен в вопросах внутренней гражданской жизни. С государственной точки зрения Государя на оценку последствий настоящей войны, Алексеев по своему стратегическому уму подходил к мировоззрению Императора ближе, чем все остальные Его советники и сотрудники. Но, так же как и Государь, он в ужасе останавливался перед принятием решений, могших, хотя бы с слабой долей вероятия, угрожать открытию внутренней кровопролитной и братоубийственной распри в то время, когда все силы и средства должны были быть направлены на сохранение боеспособности фронта. Государь и Алексеев, будучи сами по себе идеально чистыми и честными людьми, склонны были видеть те же качества и в окружавших их сотрудниках, слишком доверчиво относясь к честности и благоразумию исполнителей своих предначертаний. Отсюда их колоссальная доверчивость, неумение разбираться в людях и одиночество в идейном творчестве.

Государь, посоветовавшись с Алексеевым, послал Председателю Совета Министров повеление прервать заседания Государственной думы и Государственного Совета до апреля месяца, но в то же время, побуждаемый, как Помазанник Божий, господствовавшим в Нем надо всем чувством бесконечной любви к Своим подданным, не был способен принять «гражданские» крутые меры в отношении отпавших от Него в грехе по вере соблазнившихся членов Государственной думы. Он неохотно согласился на представление генерала Алексеева - подготовить к отправке в Петроград, в случае надобности, от северного и западного фронтов по одной бригаде кавалерии, но приказал их не двигать вперед до Его личного указания, тем более что военные власти Петрограда не теряли надежды справиться с уличными беспорядками своими средствами, «прибегая к оружию лишь в крайних случаях».

Исходя из религиозного начала русской идеи и мирового предназначения России, Государь глубоко верил, что в текущий период своей жизни Русское государство руководило Промыслом Божьим и, что если в путях Промысла предусмотрено началам любви одержать в возникшей в настоящее время внутренней смуте победу, то никаким человеческим замыслам и побуждениям не пошатнуть в массах русского народа «всея земли» того исторического идеала, освященного Божественным Духом русского Самодержавного Монарха, которого еще не сознанием, а покуда чутьем признает вся русская земля. Поэтому Он не прервал Своих отношений с Родзянко и продолжал идти путями Своей веры до тех пор, покуда Родзянко не отказался приехать к Нему на свидание 2 марта в Псков. Этот отказ, в связи с определившейся к тому же времени позицией, занятой в борьбе идей высшим командным составом армий, подсказали Его духовному мировоззрению, что как лично Ему, так и всему русскому народу Промыслом Божьим предназначены иные, более тяжелые пути испытаний за «общий земский грех» всея земли. Вот о чем Он, вероятно, думал, когда заканчивал Свою короткую записку Императрице словами: надо быть готовыми в будущем всему покориться.

26 февраля до 4 часов дня уличные беспорядки в столице не возобновлялись, но зато, в дополнение к выступлениям Думы и социалистического центра 25 февраля, Государь получил сведение, что вечером 25-го произошло бурное революционное заседание Петроградской городской Думы, на котором с речами определенно агитационно-антиправительственного характера выступали члены Государственной думы Шингарев, Керенский и другие. В заседаниях же социалистического революционного центра, при участии также членов Государственной думы Чхеидзе, Керенского, Скобелева и других, обсуждался вопрос «о наилучшем использовании в революционных целях возникших беспорядков и о дальнейшем планомерном руководительстве таковыми».

Между тем в это же время в Москве все было спокойно; спокойно было и во всех городах вообще всей России. Ясно было, что бунт в Петрограде имеет характер местный, искусственный и что до выступления на арену «революционного творчества» Государственной думы уличные беспорядки в Петрограде не могли представляться Государю, да и никому из стоявших вне Петрограда, волнением «народным», возмущением «всея земли», угрожавшим целости государства и боеспособности России продолжать тяжелую и страшную по последствиям внешнюю борьбу. Поэтому крайне удручающее впечатление произвела на Государя телеграмма Председателя Государственной думы Родзянко, посланная им утром 26 февраля и гласившая следующее:

«Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на Венценосца».

Как чужд был дух всего этого обращения Родзянко его же словам, сказанным всего год тому назад после посещения Государем Императором Государственной думы: «Великое и необходимое благо для Русского Царства, непосредственное единение Царя с Его народом отныне закреплено еще могучее и сильнее, и радостная весть эта наполнит счастьем сердца всех русских людей во всех уголках земли русской». Здесь народу «всея земли» из стен Государственной думы прогремело одно из близких его сердцу и духу начал его великой идеи - привет непосредственному единению его, Помазанника Божья, с народом, и всем сердцам народ на фронте откликнулся на этот привет могучей вспышкой своего единения и самоотвержения в славные боевые дни апреля - июля 1916 года. Теперь же жалко трепетала «гражданская» идейка европейского единения «во имя спасения животишек», «народу нашему чуждая и воле его непригожая». Телеграмма Родзянко подтверждала только Царю мысль, что революционное движение идет не снизу, не из народа «всея земли», а сверху, из того страшного морального растления, в которое впали все круги петроградского правительственного, придворного, общественного и политического света. Испытание, ниспосланное России великой войной, оказалось прежде всего не по плечу ее руководящим сферам. Выявлялось то, чего так опасался Государь в период, предшествовавший объявлению войны, - интеллигентные слои не имели в мыслях и сердцах последствий ужасной европейской борьбы во всяком случае ее исхода и жили текущей минутой и текущими житейскими побуждениями. Теперь следовало ожидать, что некоторые члены Государственной думы, увлеченные ненавистью к существующему самодержавному режиму и к отдельным представителям правительства, используют уличные волнения в столице в целях оказать политическое давление на законную власть и вызвать ее на государственные уступки «фальсифицированному общественному мнению».

Вечером 26 февраля из совокупности донесений военных и правительственных агентов власти Государь увидел, что среди военных начальников Петрограда нет должного единения как между собою, так и с администрацией города, а агенты правительственной власти проявляют признаки полной гражданской слабости и стремление поддаваться влиянию общих политических тенденций думских революционных агентов. Государь в этот вечер долго беседовал с Михаилом Васильевичем Алексеевым, и с уверенностью можно заключить, что именно за эту ночь в Нем вполне определились те пути Его действий в последующие дни, которые исходили из духовных побуждений и принципов мировоззрения Царя, руководившего Им в течение всей Его жизни, и особенно в период со времени начала этой последней грозной и ужасной европейской войны. Прежде всего движимый чувством бесконечной любви к Своим подданным и помня благие результаты уже бывших примеров, Он надеялся, что личная его встреча с Родзянко и другими членами Государственной думы удержит их от опасного политического увлечения текущего момента и объединит как прежде для совместного изыскания выхода из наступившего тяжелого фазиса упадка духовных сил страны на приемлемых и понятных для народной идеологии началах. Поэтому он решил вернуться в Царское Село, о чем и сообщил Императрице, членам правительства и Председателю Государственной думы, который, по-видимому, заверил Царя, что выедет к Нему навстречу. Смотря на все развертывавшиеся события с точки зрения сохранения государственного единства России и возбуждения ее духовных сил для доведения войны до победоносного конца, Государь в предстоявших изысканиях выхода из создавшегося текущего момента предусматривал возможность изменения порядка образования исполнительного правительственного органа, что и высказывал как генералу Алексееву, так и генералу Иванову. Но понимая, что конституционные тенденции русского интеллигентного общества совершенно не разделяются историческим мировоззрением народа «всея земли», Он допускал найти почву для примирения двух сталкивающихся течений общественной и народной идей в сохранении инициативы государственного шага за Собой, как за Помазанником Божьим, стоящим в чувстве народной массы не только выше всякого Своего подданного, но и выше всякого земного закона, управляющего жизнью всего Государства. Государь мог смотреть на этот шаг не как на умаление Своей самодержавной власти, освященной Помазанничеством Божьим и врученной Его предкам народом «всея земли», а как на новый путь теснейшего единения с народом в тяжелую годину жизни, постигшую землю Его народа. И вылиться шаг этот мог не в форме западноевропейских хартий гражданских конституционных взаимных обязательств, а как следствие безграничной любви Помазанника Божия к своему народу, с одной стороны, и как сознательное нравственное обязательство избранников «всея земли» служить всемерно и всепокорно Самодержцу русской земли на благо и пользу народа «всея земли» - с другой. В Своем Помазанничестве от Бога Он так ясно чувствовал отчужденность идей народа от западноевропейских идей руководителей общественной мысли в Петрограде, что даже 2 марта, узнав о самочинном объявлении Председателя Совета Министров князя Львова, Он, страдая за последствия этого антинародного шага руководителей, и движимый чувством любви к Своему Отечеству, поспешил утвердить Своей властью это незаконное назначение, пытаясь удержать справедливый гнев народа, который неминуемо должен был разразиться над отпавшими от его мировоззрения узурпаторами власти. Но было уже поздно, народ простить не мог…

Руководясь указанной основной идеей изыскания путей для разрешения тяжелых событий момента, Государь естественно отказался от подавления петроградского движения силами извне, так как это должно было неизбежно привести к внутренней вооруженной борьбе, к возможности развития гражданской войны и как следствие этого к ослаблению боеспособности фронта. Мысль такого способа действий была противна всему Его пониманию Своего служения народу, а потому доводы окружающих о необходимости прибегнуть к вооруженной силе, о вызове для сего надежных частей с фронта не находили у Него отголоска, что и послужило причиной обвинения Его в нерешительности, в фатализме в поведении этих дней. Это не был фатализм; это была глубокая покорность перед Промыслом Божьим и безропотная вера в благость и мудрость Его в вопросе возникшей внутренней идейной борьбы. Его выбор генерала Иванова, человека мягкого и миролюбивого по натуре, в качестве Главнокомандующего Петроградским военным округом, подтверждает эту точку зрения Государя. В личных указаниях, данных в двух беседах с Ивановым, Царь ознакомил генерала со Своим желанием разрешить политические вопросы мирным путем и с необходимостью избежать «междоусобицы и кровопролития в тылу фронта». Беспокоясь лишь, в частности, за безопасность Своей Семьи, оказавшейся слишком близко к вооруженному мятежу в Петрограде, Государь разрешил двинуть часть предназначенных с северного фронта войск на Царское Село, куда указал прибыть и генералу Иванову. Трагизм начинавшейся агонии Императора Николая II заключался в том, что Он в эти тяжелые дни оставался непонятым лицами, Его окружавшими, как это было и во всей Его государственной жизни. Все требовали от Него теперь, руководясь идеями и образцовыми примерами западноевропейских народов, изменения существующего порядка организации исполнительной правительственной власти, в целях юридического ограничения Его самодержавной власти, а Он, побуждаемый высокой любовью, исходившей из Его Помазанничества, искал путей для удовлетворения предъявленных к Нему требований, в целях морального усиления своего слияния с народом «всея земли», в духе и форме исторических идей своего русского народа. Он действовал, как имущий власть от Бога; от Него же ждали поступков и решений только как от Царя - гражданского Правителя; или уступи, или карай силой, если можешь. Он же мог вести свой народ в исторической миссии Помазанничества от Бога только по путям заповедей Того, к Кому по смыслу идеи государственного единения стремится чутьем русский народ «всея земли» - к Христу.

За эти дни Своего пребывания в Могилеве, и особенно за день 27 февраля, Государь имел возможность почувствовать, что и в кругу Его высшего военного штаба существует тот же гражданский взгляд на Его самодержавие, как и в интеллигентных сферах Петрограда; и здесь от Него ждали или уступок конституционного характера, или решительных действий военной силой, опирающихся на верные части, находившиеся на фронте. В течение этого дня Государь получил телеграммы от Великого Князя Михаила Александровича, Председателя Совета Министров князя Голицына, Председателя Государственной думы Родзянко и группы выборных членов Государственного Совета. Все эти представления были, в сущности, одинаковыми по содержанию и характеру, и все они заканчивались указанием на необходимость создания нового кабинета министров на парламентских принципах, с установлением ответственности кабинета перед Государственной думой, иначе говоря - на необходимость дарования России конституции. Совершенно больной и утомленный за день генерал Алексеев хотел послать Государю телеграмму князя Голицына просто с офицером. «Но я сказал генералу Алексееву, - пишет в своих воспоминаниях бывший в то время генерал-квартирмейстером генерал Лукомский, - что положение слишком серьезно и надо ему идти самому; что, по моему мнению, мы здесь не отдаем себе достаточного отчета в том, что делается в Петрограде; что, по-видимому, единственный выход - это поступить так, как рекомендуют Родзянко, Великий Князь и князь Голицын; что он, генерал Алексеев, должен уговорить Государя…», и далее: «Я сказал, что если Государь не желает идти ни на какие уступки, то я понял бы, если б он решил немедленно ехать в особую армию (в которую входили все гвардейские части), на которую можно вполне положиться; но ехать в Царское Село - это может закончиться катастрофой».

«Ехать Государю в Царское Село опасно», - сказал генерал-квартирмейстер генералу Воейкову. Мог ли Государь перед опасностью, угрожавшей России, остановиться в Своем христианском служении русскому народу из-за опасности, которая могла угрожать Ему лично? В своем безграничном служении на благо и пользу «всея земли», связав теснейшим образом Свою судьбу с исходом ужасной мировой борьбы идей, мог ли Он думать о Себе, о сбережении Себя, Своей жизни, когда обстоятельства грозно выдвигали смертельную опасность для будущей судьбы России, врученной Его охране и ограждению Всевышним Творцом в путях Его Божественного Промысла? Высказанные генерал-квартирмейстером мысли не принадлежат вовсе только одному генералу Лукомскому; так же мыслили в то время все мы, те же мысли разделялись и всем высшим комадным составом армий, быть может за очень малым исключением тех единичных старших начальников, которые ушли в отставку тотчас по отречении Государя от престола и по переходе власти к Временному правительству; таких было едва ли более десятка человек. Все же остальные были, безусловно, солидарны с мнением генерала Лукомского и носили в себе ту же исключительно гражданскую точку зрения на своего «Помазанника Божия».

Совершенно логично и естественно, что при сложившейся обстановке и выяснившихся взаимоотношениях Царя с Его приближенными, Государь стремился вернуться назад в Царское Село. Все существо Его в этих ужасно и резко проявившихся условиях идейного и духовного одиночества жаждало поддержки, укрепления, которые Он мог найти только у Государыни, Его понимавшей, с Ним же вместе страдавшей за Россию и с Ним же готовой «отдать жизнь на благо и пользу» России. Он стремился туда, чтобы разрешить важнейший вопрос минуты, вопрос острой необходимости Своего теснейшего слияния с народом в исторических путях идеологического мировоззрения «всея земли», руководясь исключительным чувством любви, присущей высокому значению русского Монарха. Он стремился к очагу Своей духовной силы, чтобы в среде Своей исключительной по религиозности Семьи найти укрепление воли и духа и довести Свое христианское служение на благо вверенному Ему народу до конца.

Выступление Государственной думы на «революционном творчестве» началось не 27 февраля, как объявлялось Временным правительством в его декларации, и не вследствие получения указа о перерыве заседаний. Сформирование Временного Исполнительного Комитета было как бы официальным актом революционного выступления Думы, а указ являлся лишь официальным поводом, чтобы оправдать это выступление. В действительности же историческое исследование не может не учесть, что члены-руководители политическим настроением Думы стали на путь «революционного творчества» значительно раньше и практически проявили это уже 25 февраля в заседании городской думы и в том центральном социалистическом органе, из которого 27-го родился совет рабочих депутатов. Подготовительная же работа к такому выступлению на поприще «революционного творчества» началась еще раньше, и в 1915 году некоторые из членов Государственной думы (Шингарев, Демидов) приезжали на фронты зондировать в штабах почву, как отнесутся войска к подобным выступлениям. Таким образом, можно полагать, что события 27 февраля - 2 марта застали определенную группу членов Государственной думы не неподготовленной и не случайно «выбранной революцией», как выразился Милюков, а заранее уже преднаметившей как задачи своего «революционного творчества», так и примерный план его осуществления. Попытка достижения своих задач в начале 1916 года эволюционным порядком не увенчалась успехом, как вследствие естественного опасения конституционалистов Думы сотрудничества в своих задачах с социалистами, так главным образом по причине глубоко народного выступления Государя Императора в Государственной думе, увлекшего чистотой, искренностью и любовью, исходившими от Помазанника Божия, еще сохранявшие благоразумие и сердечность элементы Государственной думы. Поэтому теперь в стремлении «свергнуть старый режим» конституционалисты заблаговременно объединились с социалистами и, следуя за последними, вопреки своим желаниям, вынуждены были в течение одного дня 27 февраля скатиться с злонамеренного, но любезного им эволюционного пути на чуждый и тернистый для них путь революционный. Их интересам вовсе не отвечало стремление Государя действовать по побуждениям сердца в путях русской народной идеологии и, зная хорошо обаятельное влияние Помазанника Божия на массы, они прежде всего не желали допустить приезда Его в Царское Село и Его нового, непосредственного соприкосновения с народной массой в том образе, какой Он сохранял, хотя бы и через своих собратьев по Государственной думе. Так как в новом порыве слияния с народом они видели безусловное повторение крушения своих вожделений, и так как в деле понуждения Государя отказаться от Своего образа Помазанника во время нахождения Его в Ставке они потерпели полную неудачу, то теперь для «спасения своих животишек» им не оставалось ничего другого, как отказаться от своих эволюционных убеждений и, последовав за социалистами, стать на путь «революционного творчества» для утверждения конституционной России.

Вот что официально и совершилось в Государственной думе утром 27 февраля и что проявилось в создании к трем часам дня Временного Исполнительного Комитета «для установления в столице порядка и для сношений с учреждениями и лицами».

Но чистого, официального «революционного творчества» у конституционалистов Государственной думы хватило только на эту более чем скромную задачу. В дальнейшем на революционном поприще, как уже указывалось, они столкнулись с самостоятельным революционным творчеством социалистов и испугались; испугались их в свою очередь и умеренные социалисты, так как, вызвав «народную революцию», ни те ни другие не были в конце концов уверены, за кем пойдет сам народ - за «старым ли режимом», за конституционалистами, за социалистами или за теми, кто поведет народ по пути Лжи в бездну. Конституционалисты всех оттенков, как более умные и европейски образованные, сразу поняли опасность дальнейших чисто революционных путей и необходимость как можно скорее остановить революцию, но, будучи исторически и органически европейскими язычниками, они не в состоянии были отказаться от своих созданных людьми божков и вернуться к русской власти «от Бога», а потому и стали на ложные пути прекращения революции через обман и хитрость, как указывалось выше. Кроме того уже вечером 27-го, под неприятным впечатлением опасности снизу, в лагере так называемого думского прогрессивного блока, состоявшего из конституционалистов и умеренных республиканцев, проявился определенный партийный раскол, и каждая из партий стала отпираться от инициативы в избрании революционного пути. Вопрос этот до сих пор остается между ними объектом споров и нареканий, хотя все причастные партии могли бы, казалось, всецело утешиться, подобно Милюкову, и по европейской поговорке - «faire bonne mine au mauvais jeu» - подписаться под его выводом: «Мы не хотели этой революции. Мы особенно не хотели, чтобы она пришла во время войны…», но «каково бы ни было ее происхождение, мы ее приемлем, ибо с ней пришла развязка - ликвидация той старой России, против которой мы боролись всю жизнь, и которая привела Россию к катастрофе». Эти слова были сказаны в 1921 году; грустно и больно за этого сына старой России, той самой «старой России», которая по исторической правде создала величайшую мировую Российскую Державу:

«Иисус сказал им: если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас».

По отъезде Государя в Ставку жизнь в Александровском дворце в этот день как бы замерла. Государыня Императрица не выходила из комнат Алексея Николаевича и Великих Княжен и сношения свои с внешним миром вела или через Великую Княжну Марию Николаевну, или через дежурного камер-лакея. Даже фрейлины старались Ее не беспокоить, а в исключительных случаях поджидали Ее в коридоре, когда Она переходила из комнаты Наследника в комнату Дочерей. Теперь после отъезда Мужа по выражению Ее лица стало заметно, что разлука с Мужем в настоящее время для Нее страшно тяжела; к мучениям за Россию, за Сына прибавилось еще беспокойство за Царя, и Она неоднократно осведомлялась, нет ли от Него каких-либо известий. Приближенные, получавшие сведения о ходе событий в столице в течение 23 февраля из различных источников, не решались что-либо Ей говорить, не желая усложнять и без того Ее тяжелого душевного состояния. Она провела весь вечер и всю ночь, не засыпая, у изголовья Сына, который большею частью был в забытьи, а приходя в сознание, тихо шептал одно слово: «Мама». Она наклонялась над ним и молча, нежно гладила Его голову. Ребенок, видимо, верил в целительное свойство Ее ласки и цеплялся за нее.

На другой день по отъезде Государя, т. е. 24 февраля, по телефону из Петрограда позвонил Министр Внутренних Дел Протопопов и поручил подошедшему к телефону дежурному камер-лакею Императрицы Волкову доложить Государыне, что в Петрограде начались беспорядки на почве недостачи хлеба и что хотя между толпой и полицией произошло несколько столкновений, но он, Протопопов, рассчитывает справиться с волнением и не допустить ничего серьезного.

Известие это взволновало Императрицу неожиданностью недостачи хлеба в столице, и особенно тем, что, миролюбивая по натуре, Она страдала всегда за всякую кровь, пролитую во внутренних беспорядках. Поэтому Она просила министра пояснить его сообщение и напомнила ему, что Император всегда желает сдержанности в действиях со стороны полиции против невооруженной толпы. Протопопов доложил Ей дополнительно, что виновниками событий являются социалисты, которые в целях вызвать рабочих и чернь в столице на революционное движение вели сильнейшую агитацию среди мелких железнодорожников, чем вызвали нарушение правильного подвоза к столице продовольственных продуктов, что и повело к недостаче в городе хлеба. Далее министр сообщил о бурных заседаниях, происходящих в Государственной и особенно в городских Думах, о том, что с трибуны последней депутаты требовали отставки Председателя Совета Министров Штюрмера и, что речи, произносимые в обеих Думах, не способствуют успокоению народа, а поддерживают и подстрекают его на расширение волнения в революционное антиправительственное движение. Однако он успокаивал Государыню, что никаких напрасных кровопролитий не допустит и что войскам приказано прибегать к оружию только в крайних случаях.

В этот же день из Петрограда приезжал гофмейстер граф Бенкендорф и доложил Императрице, что буйства черни и беспорядки в Петрограде руководятся лицами не из среды большинства Государственной думы, а из особого революционного центра, образовавшегося из социалистических элементов с присоединившимися к ним некоторыми представителями от запасных войсковых частей Петроградского гарнизона.

За этот день состояние здоровья Наследника Цесаревича постепенно ухудшалось; появилось осложнение болезни у Великой Княжны Ольги Николаевны, и Государыня должна была напрячь всю силу воли, чтобы держаться на ногах и помогать обоим серьезно больным. Она ни с кем не делилась своими впечатлениями о политических событиях и в напряженном ожидании ждала каких-нибудь известий от Мужа, так как сообщение Протопопова об участии в движении железнодорожников заставило Ее опасаться за благополучное следование Императорского поезда.

Вечером от Государя Императора была получена короткая телеграмма, в которой он сообщал о благополучном приезде в Могилев и спрашивал о состоянии здоровья Детей.

25 февраля сведения об общем ходе событий в столице были доставлены Государыне опять-таки графом Бенкендорфом. Протопопов сообщил лишь через камер-лакея Волкова, что им арестован Петроградский городской голова Толстой за допущение в стенах Думы явно революционных речей. В этот день Государыня имела разговор по прямому проводу с Государем, причем к аппарату подходила Великая Княжна Мария Николаевна. Государь подробно расспрашивал о состоянии здоровья Детей и сообщил Императрице, что Им издан указ о перерыве заседаний Государственной думы по причине того, что часть ее социалистических депутатов примкнула к создавшемуся в Петрограде революционному комитету и поддерживает с ним теснейший контакт, принимая в его собраниях деятельное участие.

26 февраля утром Протопопов доложил Государыне через Волкова, что «дела плохи» - горит Суд, толпа громит полицейские участки и пытается освобождать преступников из тюрем. В течение дня в Александровском дворце стекались со всех сторон сведения, одно тревожнее другого; привозили их разные частные лица и знакомые приближенных. Стало известно, что волнение уже начало захватывать центр города и что войска, которые были привлечены для поддержания порядка, оказывали лишь слабое сопротивление. Между прочим уже в этот день во дворце были получены известия, что Дума решила не подчиняться полученному указу о перерыве заседаний и приступила к организации исполнительного комитета в целях восстановления порядка в столице.

Государыня относилась ко всем этим сведения мужественно, не проявляя ни малейшего страха. Когда Волков доложил Ей как слух, что даже казаки в Петрограде волнуются и готовы изменить, Она ответила ему спокойно: «Нет, это не так. В России революции быть не может. Казаки не изменяют». В этот день, по показаниям свидетелей, «состояние здоровья Алексея Николаевича значительно ухудшилось» и Государыня всею силою своей воли борола в себе страдания, вызывавшиеся политическими событиями, чтобы скрыть от Детей переживавшиеся Ею муки и не ухудшить Их здоровья волнениями за Родителей.

Рано утром 27 февраля Председатель Государственной думы Родзянко вызвал к телефону командира сводного Его Величества полка генерал-майора Ресина и просил его немедленно доложить Государыне, что положение в Петрограде сильно ухудшилось и столица фактически находится в руках революционеров. Возбуждение толпы, подстрекаемой какими-то агитаторами, направлено особенно остро против Царской Семьи, и толпы черни решили двинуться на Царское Село, дабы разгромить Александровский дворец. Родзянко просил Государыню немедленно покинуть дворец и увезти Детей хотя бы в Гатчино. Вместе с тем он просил доложить Императрице, что под давлением обстоятельств Дума была вынуждена выделить из своей среды под его, Родзянко, председательством Временный Исполнительный Комитет, дабы власть в столице не закрепилась окончательно за революционным комитетом, руководящим уличными беспорядками.

Угрожающие дворцу и Семье сведения, по-видимому, не испугали Императрицу. Она спокойно выслушала доклад до конца, а заключительную его часть приняла с облегченным удовлетворением. Пришедшему в это время к Наследнику Цесаревичу Жильяру Она, обычно никогда не делившаяся с посторонними своими настроениями, не удержавшись, и как будто с оттенком внутренней радости, сказала: «Дума показала себя на высоте своего положения. Она, наконец, поняла опасность, которая угрожает стране, но я боюсь, не поздно ли». Что же касается до совета Родзянко о немедленном выезде Семьи из Царского Села, то Она поручила передать ему, что положение Наследника Цесаревича столь серьезно, что перевозка Его грозит почти наверняка смертельным исходом.

Родзянко еще раз подтвердил существование самой серьезной угрозы Александровскому дворцу со стороны необычайно возбужденной вином и грабежами черни и добавил, что «когда дом горит, то детей выносят».

Почти одновременно с докладом Родзянки Императрица получила короткую телеграфную записку от Государя, в которой Он сообщал, что приедет в Царское Село на другой день, 28 февраля, в 6 часов утра и что Им для приведения столицы в порядок назначен генерал Иванов. Это известие о скором приезде Царя придало Государыне на предстоявший Ей тяжелый день много внутренней силы. Она радостно сообщила эту неожиданную новость Детям, и в Ней заметно прибавилось бодрости, несмотря на утомление от предшествовавших четырех бессонных ночей, проведенных у постели больного Сына, связанных с мучительным беспокойством за жизнь Алексея Николаевича и за последствия происходящих внутренних волнений для России.

Она не могла тогда предчувствовать, что эта записка от Государя будет последним словом от Него впредь до Его отречения.

Между тем в течение этого дня в самом Царском Селе началось волнение. Из Петрограда приезжала масса пьяных солдат, дезертировавших из разложившихся уже там войсковых запасных частей, и разносила по городу самые разноречивые сведения, подмывая местные пролетарские элементы на погром магазинов и лавок. Собиравшимися в разных частях города толпами черни было разграблено несколько винных складов и погребов, а когда к революционному угару прибавился и угар винный, толпы народа бросились избивать полицию и отдельно встречавшихся офицеров. В казармах местных запасных войск появились агитаторы, прибывшие из Петроградского совета рабочих депутатов, которые подстрекали солдат не слушаться офицеров и идти вместе с толпой громить Александровский дворец, они же сообщили, что из столицы с этой целью идет 8000 революционеров с пулеметами и броневыми автомобилями.

Бунт принимал обширные и чрезвычайно тревожные размеры. Части тех же запасных войск, вызванные в помощь полиции, или отказывались от активных действий, или даже примыкали к буянившей толпе. Многие, сохраняя оружие, просто разбегались из казарм и рассеивались по городу, прячась по разным притонам и дожидаясь, по-видимому, наступления темноты и прибытия революционных войск из столицы. Во второй половине дня пришедший во дворец из военного лазарета доктор Деревенько принес известие, что все железные дороги Петроградского района заняты революционерами и что не только Семье нет возможности выехать куда-либо из Царского Села, но едва ли сможет приехать даже Государь Император.

К сумеркам погода испортилась: набежали тучи, поднялся резкий ветер и крупными хлопьями повалил снег. Вместе с сумерками и приближением темноты в городе стали раздаваться одиночные ружейные выстрелы, постепенно все учащавшиеся; наконец, часам к 9 вечера ружейная и революционная трескотня стала почти несмолкаемой. Во дворце по телефону получились известия, что 1-й стрелковый запасный полк, убив своего командира полка, подстрекаемый неизвестными агентами, восстал и вышел с оружием и пулеметами на улицы; к нему примкнули запасные пешей артиллерии, толпы местных буйствовавших в течение дня рабочих, разного праздного и темного люда, и вся эта масса вместе с прибывавшими в течение всего дня из Петрограда пьяными и разнузданными грабителями, хулиганами и солдатами двинулась по направлению к дворцу с целью разгромить его.

Государыня весь день не выходила из комнат больных Детей, а придворные старались не беспокоить Ее получавшимися различными сведениями-слухами в надежде, что многое преувеличивается и что местными властями будут приняты достаточные меры, чтобы оградить Царскую Семью от непосредственной опасности. Но известие о движении ко дворцу вооруженной толпы бунтовщиков, превышавшей в общем десяток тысяч человек, вызвало среди придворных страшную тревогу, и фрейлина баронесса Буксгевден направилась к Императрице, чтобы доложить Ей о неминуемо надвигавшейся грозной опасности, угрожавшей всей Царской Семье.

Как раз в это время Государыня вышла в коридор, направляясь из комнаты Наследника в комнату Дочерей.

В этот же момент получилось известие, что передовыми партиями бунтовщиков убит часовой Императорской охраны всего в 500 шагах от ограды дворца.

Государыня, стоя в коридоре, выслушала краткий доклад баронессы Буксгевден и, не отвечая ни слова, быстро пройдя через залу, где собрались придворные, подошла к окну, из которого открывался вид на ограду дворца и на улицы, радиусами подходившими к ней из города.

Все эти улицы были запружены вдали темною массою шумевшего народа, озарявшегося временами какими-то факелами. Оттуда доносился сплошной рев не то какого-то пения, не то просто криков многотысячного пьяного люда. От этой толпы отделялись отдельные люди и партии, которые доходили уже почти до самого выхода улиц в дорогу-аллею, окружавшую ограду, причем из передовых рядов слышна была ругань и брань по адресу дворца и его обитателей. Издали доносились выстрелы, переходившие в частую стрельбу и сплошную трескотню, и ясно было по звуку, что стрельба довольно быстро приближается в темноте ко дворцу.

Как раз в этот момент на глазах Императрицы генерал Ресин во главе двух рот Сводного Его Величества полка, составлявших личную охрану Августейшей Семьи, спешно занимал для обороны ограду дворца. К нему торопились с одной стороны матросы части Гвардейского экипажа под начальством Мясоедова-Иванова, а с другой - небольшая горсть конвойцев Его Величества и люди запасной конной батареи под командой полковника Мальцева. Люди рассыпали густую цепь вдоль ограды, заряжая на ходу винтовки и распихивая по сумкам и карманам полученные только что патроны. По спокойствию и хладнокровию солдат, с которыми они готовились к бою, было видно, что настроение всей небольшой группы войск, собравшихся на защиту Царской Семьи, твердое, решительное и верное своему долгу до конца. Но, с другой стороны, было ясно, что горсть людей в 400-500 человек не сможет сдержать напора озверевшей многотысячной пьяной толпы силою оружия, тем более что толпа эта лезла со всех сторон, почти кругом облепляя дворец и примыкавший к нему сад.

Ужасное, кровавое столкновение, казалось, было неминуемо.

Стрельба и рев зверей-громил все усиливались… Толпа быстро приближалась…

В зале дворца царила гробовая тишина. Все замерли в тревожном напряжении ожидания предстоящего ужаса. Все сознавали, что сопротивление охраны будет отчаянным, геройским, но… лишь временным избавлением от того невероятного ужаса, который должен был произойти, когда толпа ворвется внутрь дворца.

Никто не знал, что делать, как спасти Семью от расправы озверевшей черни…

Императрица решительно повернулась от окна. Вид Ее с высоко поднятой головой был поразительно величествен, и на лице, отражавшем все следы перенесенных за свою жизнь и за эти последние дни страданий, дышало исключительное по мощи мужество и ясность. Глаза, окинувшие медленным взором всех окружавших Ее в зале, горели чудным выражением глубокой веры и поразительным, исходившим от них спокойствием…

На фоне клокотавшей за окном грозы бушевавшей черни все поняли, что стоят сейчас перед каким-то незаметным по величию подвига и долга событием, которое совершит в истории русского народа эта Императрица, Мать и Православная Женщина…

Государыня позвала Великую Княжну Марию Николаевну и старика графа Апраксина и в том же домашнем платье, как была, с открытой головой, быстрым, но спокойным шагом пошла к выходу из дворца туда, к ограде, к готовым к бою солдатам.

Не обращая внимания на надвинувшуюся толпу обезумевшего народа, не могшего не видеть Ее в эту минуту, Она мужественно и спокойно пошла по рядам солдат, нежно успокаивая их, но настойчиво умоляя не проливать крови своих братьев, не обострять внутренней вражды, внутренней смуты из-за Нее, из-за Ее Детей и Семьи. Она убеждала договориться с восставшими и остановить этим братоубийственную войну.

Она говорила громко и властно и в то же время спокойно и нежно. В эти бурные минуты жизни Русского государства Она открыла себя будущему русскому народу, показав величие Супруги русского Самодержца, знание психологии своего народа, мужество и отвагу сильнейшего героя и бесконечную доброту и мягкость русского женского сердца.

В рядах взбунтовавшейся толпы и верной охраны оказалось достаточно людей и руководителей, достойно оценивших величественный подвиг Императрицы. Их горячие, пламенные, патриотические речи здесь же, перед воротами дворцовой ограды, их страстный призыв к чести человечества, к благоразумию и чувству сердца подействовали на массу, и возбуждение толпы постепенно улеглось. Стороны договорились и установили нейтральную зону.

Страшная драма не совершилась; братская кровь не пролилась.

Минутная агония Царской Семьи растянулась на 17 месяцев.

Императрица вернулась к себе. С прежней спокойной выдержкой, как будто ничего сейчас Ею не было пережито, обошла больных Детей, успокоила и обласкала каждого и затем стала пытаться выяснить, где находится Император.

Но все было напрасно; никаких определенных сведений Она получить не смогла. Все отвечали Ей, что место нахождения поезда неизвестно.

Государь как бы исчез вместе с Императорским поездом.

С этого момента душевное и волевое напряжение Императрицы превысило Ее силы. Воли еще хватало на то, чтобы не показывать окружающим своего страдания из-за неведения о месте нахождения Государя, но наедине с собой Она, вероятно, уже не была в состоянии бороться с внутренним чувством беспокойства за участь Мужа и сильно плакала, так как приближенные впервые стали замечать на Ее лице заплаканные глаза и следы слез.

Только что пережив безусловно смертельную опасность, угрожавшую Ей и Детям со стороны взбунтовавшейся черни, Государыне, естественно, прежде всего представлялись различные ужасы, которым мог подвергнуться Император во время своего пути из Могилева в Царское Село. Ответы, полученные Ею на попытки выяснить, где Царь, как бы подтверждали опасения Ее за Его жизнь, а тогда, с Его смертью, России угрожала бы, по Ее мнению, безусловно гражданская война в тылу, которая, конечно, отразилась бы так или иначе на войсках фронта, а следовательно, на всей будущей судьбе Российского государства. Разделяя всецело историческую точку зрения своего Мужа на идею государственного единения русского народа, являясь Его духовной силой в борьбе последних лет за целость, неприкосновенность и святость идеи, Она тем не менее никогда не позволила бы себе принять без Государя какие-либо политические или административные меры того или другого направления, почему ко всем прочим терзаниям присоединялось еще, вследствие неизвестности о судьбе Мужа, мучение от сознания бессилия помочь Ему в наступившую серьезную минуту, когда, возможно, решалась судьба всей России. Как и Государь, Она сознавала опасность всех совершавшихся внутри России движений главным образом с точки зрения влияния этой опасности на сохранение боеспособности государства и вместе с тем, так же как и Он, чувствовала и понимала кроме того, что революционные беспорядки заключали в себе угрозу и специально династического свойства. Однако в этом последнем отношении в Ней больше всего страдали чувства жены к мужу; здесь, кроме горячей, преданной любви Ее к Нему, затрагивалось и Ее ревнивое отношение к Мужу, как к земному отражению религиозного выражения идеи Помазанника Божия. В этой духовной сфере своего мировоззрения Она безусловно способна была принести в жертву не только себя, но и детей, и все, что было в Ее средствах и силах, лишь бы оградить Его и послужить Ему до конца…

Не дождавшись утром 28 февраля Государя, Императрица послала просить прийти к Ней Князя Павла Александровича.

С Павлом Александровичем у Их Величеств были дружественные отношения до его женитьбы. Он бывал у Них часто, запросто, как член семьи. Но женитьба Его на Пистелькорс испортила Их отношения. Супруга Павла Александровича не была принята Ими, почему и Великий Князь перестал посещать Их Величества. Однако потом отношения улучшились, и Павел Александрович снова стал приходить один. Но затем, со времени убийства Распутина, Великий Князь опять перестал бывать, так как Государыня отказалась принять его, ибо, хотя он и не участвовал непосредственно в убийстве, но о предстоящем участии в нем своего сына знал и не удержал его.

Теперь невероятное беспокойство за судьбу Государя заставило Императрицу забыть все прошлое, и Она обратилась к Великому Князю. Павел Александрович приехал тотчас же, но ничего определенного сказать о Государе тоже не мог; ему было известно лишь, что Император выехал из Могилева, но на станции Дно поезд был задержан и направлен обратно, кажется, на Могилев. Павел Александрович сообщил Государыне кроме того, что политическое положение настолько серьезно и опасно, что пожалуй, только немедленным дарованием конституции можно еще предотвратить падение династии.

Но что было пользы говорить об этом Государыне? Для Нее все сосредоточивалось на одной мысли - где теперь Государь, что с Ним? Без Него Она была ничто. В Нем для Нее был и бесконечно любимый Муж и Отец Ее Детей и бесконечно почитаемый Венценосец Ее религиозного мировоззрения. При Нем Она могла быть громадной духовной силой в борьбе с «завистью диаволи», без Него - Она ничто. Она в эти дни чувствовала и понимала свое страшное одиночество и переживала в нем все муки, одновременно постигшие Ее: болезнь Детей, опасное состояние Сына, революцию вокруг трона, звериный рев черни вокруг Семьи и полное неведение о судьбе Мужа. «Мука Императрицы в эти дни смертельной тревоги, - говорит свидетель Жильяр, - когда без известий от Государя, она приходила в отчаяние у постели больного ребенка, превзошла все, что можно себе вообразить. Она дошла до крайнего предела сил человеческих; это было последнее испытание, из которого Она вынесла то изумительно светлое спокойствие, которое потом поддерживало Ее и всю Ее Семью до дня Их кончины».

В таком мучительном состоянии прошли дни 28 февраля и 1 марта. Только в середине 2 марта к Государыне пришел обер-гофмаршал Бенкендорф и доложил Ей, что из Петрограда получены сведения о добровольном отречении Императора, за Себя и за Сына, от Престола в пользу Великого Князя Михаила Александровича. Императрица, опасаясь, что эти известия являются лишь плодом слухов, снова послала за Великим Князем Павлом Александровичем, который подтвердил Ей доложенное Бенкендорфом и сообщил некоторые подробности, сопровождавшие отречение Императора в Пскове.

Государыня не поверила в добровольность отречения. Она знала по Себе, что в Их жизни важные решения вынуждаются не всегда грубым физическим насилием, а и умышленно-преднамеренным поведением окружающих, подчеркивающих остроту сознания и гнета ужасного идейного одиночества. Она понимала, что в такую жестокую обстановку мог быть поставлен и Царь; Она понимала, что Он должен был к тому же все время ощущать смертельное беспокойство за участь Ее, за участь Своей Семьи, находящейся во власти взбунтовавшейся черни. Ей вспомнился этот кошмарный, грозный вечер 27 февраля, когда Она тоже оказалась одинокой, хотя и была окружена доброжелательными людьми. А Он?.. Он был в эти дни совершенно одинок и даже Ее с Ним не было.

Отчаяние Государыни превзошло все, что можно себе представить. Но Ее стойкое мужество не покинуло Ее даже теперь. Она сверхчеловеческой силой воли подавила в себе свое страдание и, как всегда, отдала все свое время служению Своим Детям, ничем не выдавая перед ними своего состояния, чтобы не обеспокоить Их, так как больные ничего не знали о том, что случилось со времени отъезда Государя в Могилев, в Ставку. За эти дни Она сильно похудела и состарилась, но наружно сохраняла спокойствие и выдержку; лицо Ее побледнело и заострилось, глаза лихорадочно горели, но в них видны были следы частых слез; видимо, Она у себя наедине много и горько плакала. Приближенные, желая выказать Ей свои симпатии, пытались облегчить Ее страдания теплыми и сердечными словами, но Она, указывая на распятие Христа, отвечала им:

«Наши страдания - ничто. Смотрите на страдания Спасителя, как Он страдал за нас. Если только это нужно для России, Мы готовы жертвовать и жизнью, и всем».

3 марта, наконец, Государыня получила от Государя из Пскова короткую записку, в которой Он сообщал Ей о своем отречении, прибавляя, что надо быть готовыми в будущем всему покориться.

Последнего тогда Государыня не поняла; оно стало ясным Ей через пять дней. Но в общем Его записка Ее несколько успокоила, так как Она узнала, что Он жив и, следовательно, вернется к Ней. Она горячо молилась в последующие дни и терпеливо ожидала Мужа.

Утром 8 марта в Александровский дворец приехал командующий войсками Петроградского военного округа генерал-лейтенант Корнилов, в сопровождении лейб-гвардии Петроградского полка полковника Евгения Степановича Кобылинского и личного адъютанта прапорщика Долинского.

В приемную комнату к прибывшим вышел обер-гофмаршал граф Бенкендорф, которому Корнилов сообщил, что он прибыл во дворец по поручению Временного правительства, что необходимо собрать всех лиц Свиты, проживающих сейчас во дворце, и просил доложить Ее Величеству просьбу принять его, генерала Корнилова, и полковника Кобылинского.

Через 10 минут пришедший дежурный камер-лакей доложил, что Государыня Императрица ждет, и повел генерала Корнилова и полковника Кобылинского на детскую половину дворца. При входе в первую же комнату генерал Корнилов увидел Императрицу Александру Федоровну, выходящую из противоположной двери ему навстречу. Ее никто не сопровождал. Генерал Корнилов и полковник Кобылинский остановились и поклонились. Государыня, подойдя к Корнилову, протянула ему руку для поцелуя и кивнула головой незнакомому Ей Кобылинскому.

Когда камер-лакей вышел, генерал Корнилов, обращаясь к Императрице, сказал:

«Ваше Величество. На меня выпала тяжелая задача объяснить Вам постановление Совета Министров Временного правительства, что Вы с этого часа считаетесь арестованной. Если Вам что нужно будет, пожалуйста, заявляйте через нового начальника гарнизона, - и он указал рукой на полковника Кобылинского, - которому подчиняется новый комендант дворца штабс-ротмистр Коцебу».

Затем Корнилов приказал Кобылинскому: «Полковник, оставьте нас вдвоем. Сами идите и станьте за дверью».

Полковник Кобылинский вышел.

Тогда генерал Корнилов пояснил Государыне, что настоящее мероприятие вызвано печальной для Правительства необходимостью удовлетворить требование общественного мнения и крайних элементов. Он просил Государыню не беспокоиться, заверяя Ее в преданности и такте полковника Кобылинского и в надежности охраны, которая будет назначена для содержания караулов и охраны дворца и Царской Семьи. В заключение он доложил, что Император вернется во дворец вечером на следующий день. После этого Корнилов позвал Кобылинского, представил Его Императрице, и оба откланялись. На прощание Государыня протянула руку обоим и, кивнув им, с доброй улыбкой пошла во внутренние покои.

К своему аресту Государыня отнеслась как к вполне естественному и ожидавшемуся Ею последствию отречения императора от Престола. Она сразу вспомнила предупреждение Царя в Его записке из Пскова и поняла, что именно к этому надо было приготовиться и принять покорно, как и все то, что еще может последовать в дальнейшем. Она поняла, что и эти люди, которые во все царствование Мужа боролись с Ним за власть и ныне заставили Его отдать им ее, сами оказались без власти, без возможности противостать какому-то давлению, которое может заставить их предпринять относительно Царской Семьи еще и другие меры, помимо их воли, помимо их сил. Она почувствовала во всем этом, и в минувшей Их борьбе, и в отречении Царя, и в Ее аресте, и во всем, что еще предстояло Им перенести, Промысел Божий, а не злую волю людей, и поняла, что так должно было быть по воле Его, Ее Бога, Всезнающего и Мудрого.

Это чувство, глубоко проникшее во все Ее существо, значительно облегчило Ей страдания всех предыдущих дней и наполнило Ее душу исключительной по религиозности ясностью и светлым спокойствием. Это отразилось сейчас же на Ее отношениях ко всем окружающим, которые и почувствовали какой-то величественный покой и мир, как бы исходившие от Нее.

Она, видимо, была рада, что для тяжелого дела Ее ареста был назначен именно генерал Корнилов, а не кто-нибудь Ей не известный. Государь и Государыня были очень высокого мнения о Корнилове, считали его хорошим и честным человеком, исключительным патриотом и героем и доблестным генералом русской армии. В данном случае в Корнилове Она видела как бы лицо Временного правительства и была благодарна ему за честность признания своего бессилия, выраженного в мотиве Ее ареста. Эту благодарность, создавшуюся в Ее душе, Она не смогла не выразить в словах, обращенных к Жильяру, сейчас же по уходе от Нее Корнилова:

«Дал бы Бог им (членам Временного правительства) справиться с тяжелой задачей. Народ добрый и хороший, но его подняли сейчас злые люди, пользуясь его простотой и утомлением от войны».

Но более всего Она была обрадована сообщением Корнилова о скором возвращении Императора - значит, Его не разлучат с Ней, с Семьей. Она считала, что теперь настало время сообщить обо всем происшедшем Детям и предупредить Их о скором возвращении Отца. Самое трудное для Нее в этой задаче было говорить о всем Наследнику Цесаревичу; Он был еще ребенком, был так привязан к Отцу, что невольно мог вывести Ее из необходимого спокойствия и Она, потеряв сдерживающую силу воли, могла разрыдаться как женщина, как мать, а это сильно взволновало бы больного и могло ухудшить Его состояние. Вместе с тем Государыня понимала, что Император вернется в тяжелом душевном состоянии, а потому Ей хотелось подготовить Ему в среде Детей тот семейный уют, покой и ласку, которые облегчили бы Государю перебороть страдания пережитых дней и ужас отречения от престола. Поэтому тотчас по уходе Корнилова Она позвала к себе Жильяра и, сообщив ему об Ее аресте, добавила:

«Император приезжает завтра, нужно предупредить Алексея, нужно сказать Ему все… Не возьметесь ли Вы сообщить Ему, а Я пойду к Дочерям».

Вот как рассказывает сам Жильяр о своей беседе с Алексеем Николаевичем.

«Поздоровавшись с Цесаревичем, я сказал Ему, что Император завтра возвращается из Могилева и больше не поедет туда.

«Почему?» - спросил удивленно Алексей Николаевич.

Потому, что Ваш Отец не хочет больше командовать армией, - ответил я. Это известие сильно взволновало Его Высочество, так как Он любил ездить с Отцом в Ставку и проводить время там среди собиравшихся к Нему мальчиков Его возраста. Выждав некоторое время и дав Ему несколько освоиться с первым известием, я продолжал:

Знаете, Алексей Николаевич, Ваш Отец не хочет быть больше Императором.

Он посмотрел на меня удивленно, желая прочесть на моем лице, что могло случиться. Тогда я, поясняя, добавил Ему, что Император очень устал и последнее время у Него было слишком много всякого рода неприятностей и затруднений.

«Ах да! Мама говорила, - ответил Цесаревич,- что Его поезд был арестован, когда Он ехал сюда. Но после Папа будет опять царствовать?»

Я объяснил Ему, что Государь отказался от Престола в пользу Великого Князя Михаила Александровича, который также отказался в свою очередь. Я пояснил, что в Петрограде образовалось Временное правительство, которое будет временно управлять страною до созыва Учредительного собрания, которое выскажет мнение народа, и тогда, быть может, Великий Князь Михаил Александрович будет избран Царем и вступит на Престол.

Он слушал меня чрезвычайно внимательно, видимо, хорошо понимая происшедшую перемену, сильно волновался и весь раскраснелся, но ни слова о Себе не спросил.

Я еще раз убедился в скромности этого мальчика, никогда в тяжелые минуты Семьи не думавшего о Себе».

Нельзя не отметить здесь слов из показаний г-жи Битнер о Наследнике Цесаревиче:

«Я не знаю, думал ли Он о власти. У меня был с Ним разговор об этом. Я Ему сказала:

«А если Вы будете царствовать». Он мне ответил:

«Нет, это кончено навсегда».

Очевидно, что это убеждение Алексея Николаевича было внушено Ему Родителями и служит ясным показателем глубокой честности Отца и Матери, доведших принятое на себя обязательство до конца, даже в воспоминании Сына.

Генерал Корнилов, выйдя от Императрицы, прошел в приемную комнату, где были собраны все наличные чины Свиты, проживавшие во дворце, и, поклонившись всем общим поклоном, сказал:

«Господа, вот новый комендант. С этого момента Государыня, по постановлению Совета Министров Временного правительства, считается арестованной. Кто хочет остаться и разделить участь Арестованной, пусть остается. Но решайте это сейчас же. Потом во дворец уже не впущу».

Здесь присутствовали: статс-дама Нарышкина, фрейлины графиня Гендрикова и баронесса Буксгевден, гоф-лектриса Шнейдер, обер-гофмаршал граф Бенкендорф, заведовавший благотворительными делами Государыни граф Апраксин, командир Сводного Его Величества полка Свиты генерал-майор Ресин, лейб-медик Их Величеств доктор Боткин, врач Наследника Цесаревича доктор Деревенько и наставник Наследника Цесаревича Петр Жильяр.

На слова, обращенные генералом Корниловым к свитским, генерал Ресин тотчас же заявил, что он уходит. Все остальные пожелали остаться и разделить участь Арестованной.

Генерал Корнилов объявил, что в 4 часа дня ворота дворца закроются и произойдет смена частей личной охраны революционными войсками. После 4 часов дня все оставшиеся во дворце чины Свиты будут считаться арестованными и будут подвергнуты тому же режиму, который будет установлен его инструкцией для Августейшей Семьи.

Когда сведения о предстоящей смене достигли Сводного полка, полковник этого полка Лазарев не выдержал и разрыдался перед полком. Он выпросил у генерала Корнилова разрешение пойти проститься с Государыней, а затем, не переставая рыдать, вынес знамя Сводного полка из приемной комнаты дворца в казармы. Большинство офицеров и солдат этого полка плакало и заявило, что готовы по первому слову Государыни защитить Ее. Так как настроение этих доблестных охранников приняло несколько повышенное состояние, то сочли нужным доложить об этом Государыне, которая по телефону передала полку, что он должен безропотно подчиниться распоряжениям Временного правительства и честно служить до конца на благо Родины.

Инструкция, утвержденная в этот день генералом Корниловым и устанавливавшая режим для заключенных, ограничивала свободу сношений Августейшей Семьи с внешним миром. Корреспонденция должна была проходить через руки коменданта дворца. Дворец и парк, к которому примыкал дворец, оцеплялись полевыми караулами. Из дворца Члены Августейшей Семьи могли выходить только в парк; гулять в парке разрешалось с утра до наступления темноты. Никаких других ограничений инструкцией генерала Корнилова не устанавливалось. Вмешательство чинов новой комендатуры и охраны во внутренний распорядок жизни Семьи, кроме вышеуказанного ограничения времени выхода из дворца, инструкция генерала Корнилова не допускала.

В 4 часа дня, после смены частей охраны, генерал Корнилов уехал из дворца и закрывшиеся за ним дворцовые ворота замкнули на веки вечные свободу Августейшей Семьи Государя Императора Николая Александровича Романова.

Отъезд Государя из Могилева 27 февраля задержался первоначально сношениями с Петроградом и необходимыми беседами с генералами Алексеевым и Ивановым, а когда, наконец, около 9 часов вечера Император потребовал, чтобы поезд Его был отправлен не позже 11 часов вечера того же дня, Ставка заявила, что по техническим причинам поезд можно отправить не раньше 6 часов утра 28 февраля.

В Петрограде вечером 27 и ночью на 28 февраля шли переговоры между Думским Временным Исполнительным Комитетом и советом рабочих депутатов об условиях, на которых совет соглашался уступить прерогативы власти Думскому Комитету, дабы устранить опасность двоевластия. Хотя окончательное соглашение было достигнуто только к утру 2 марта, но уже на первом совещании выяснилась необходимость устранения Императора Николая II.

Действительно, поезд Государя был отправлен из Ставки в 6 часов утра 28 февраля. В это время комиссаром и распорядителем движения на железных дорогах уже был назначен Временным Комитетом член Государственной думы А. А. Бубликов, которому подчинились все железнодорожные служащие линий Петроградского района и указания которого в точности исполнялись с утра 28 февраля. Вследствие этого и движение поезда Императора оказалось во власти распорядителей Временного Комитета.

Столкнувшись с революционным творчеством социалистов, почувствовав, что распропагандированные пролетарские массы столицы по импульсу низменных инстинктов не только не пригодны, но даже опасны для проведения мало-мальски организованной революции в масштабе ограничения ее в рамках изменения самодержавного строя в конституционно-монархический, к чему только и стремились руководители «цензовых» партий прогрессивного блока, конституционалисты всех оттенков Государственной думы, как было указано, отказались от дальнейшего проведения своих целей революционным порядком. Но от достижения своих целей они не отказались, а наоборот, представившаяся им опасность возможности развития революции в крайнем социалистическом и даже просто в анархическом направлении заставила их прийти к убеждению, что их долг спасти теперь революцию от этих крайностей, которые слишком очевидно угрожали способности России продолжать внешнюю войну, и остановить анархический ход революции сохранением за собой во что бы то ни стало руководительства событиями. Нельзя не признать, что положение, в котором оказались восставшие против Помазанника земли русской бояре-западники, было ужасно, а потому нельзя не поверить искренности Милюкова, который говорил, что «власть берется нами в эти дни не из слабости к власти». Но нельзя и не признать, что основанием этого положения являлось отступничество русских европейцев-язычников от своего Бога, от «Бога земли русской»; за решение остаться отступниками до конца, за этот свой грех они и понесли заслуженную кару.

Хотя необходимость устранения Императора Николая II была принята как будто всеми конституционалистами, но, как говорит Шингарев, «только исполнение этого решения затягивалось». Затягивалось, во-первых, потому, что, оказавшись перед действительным лицом народной революции», значительная часть бояр-западников боялась этой меры, которая могла не остановить революции в желательных для них пределах, а углубить ее в пользу социалистов, и, во-вторых, по причине того, что, вернувшись к эволюционному порядку достижения своих целей, конституционалистам надо было добиваться добровольного отречения Императора от Престола и добровольного изменения Им самодержавного строя государства. А так как попытка их добиться этого письменными представлениями в течение 26 и 27 февраля не только не имела желательного для них результата, а, напротив, могла привести к возможности создания для Царя почвы для нового слияния Его с народом, то перед ними стал вопрос о необходимости добиваться своих вожделений путем личных переговоров с Государем, которых бояре-западники также боялись, зная по опыту 1916 года силу исключительного влияния чистоты и благости, исходивших от облика Монархa, как Помазанника Божия. Затем, в-третьих, опасаясь личного влияния Царя, конституционалисты не доверяли друг другу и не могли остановиться на разрешении вопроса, на кого именно возложить миссию личных переговоров с Государем. Родзянко обещал сам выехать на свидание с Царем, но конституционалисты не доверяли прочности Родзянко в конституционных принципах. Кроме того большинство руководителей просто уклонялось от этой миссии, опасаясь принять на себя ответственность в истории России в случае, если отречение Царя поведет не к усмирению революции, а к ее углублению, к вовлечению России в анархию и к утверждению в потомстве определенного заключения, что идеи конституционалистов шли вразрез с идеями народа «всея земли», вследствие чего цели их приводили не к благу Родины, а к определенному вреду ей. Нежелание выставить в будущей истории России партийные политические лозунги скомпрометированными, руководители партий уклонялись от сознававшегося ими рискованного шага. Многие, может быть, в глубине своей совести, еще не вполне ослепленной партийностью, сознавали роковое заблуждение, чувствовали преступность увлечения и сожалели о слишком поспешном революционном выступлении в утро 27 февраля, что и сдерживало их внутренней силой от активного участия в вынуждении отречения Царя от Престола. Наконец, в-четвертых, конституционалисты не могли прийти к соглашению, кем заменить Николая II. Избрав окончательно эволюционные пути для своей деятельности, они не хотели уклоняться слишком от законной преемственности власти, дабы самим не давать поводов к зарождению в недостаточно объединенном революционном интеллигентном обществе Петрограда тенденций к расколу личного начала и выдвижению различных претендентов по симпатиям разных кругов и салонов. Законным преемником являлся Алексей Николаевич и на нем сходилось мнение большинства конституционалистов, подходивших к вопросу с политической точки зрения. Но с этим именем была связана необходимость разрешения вопроса, а кто будет временно регентом. Кроме того, всем была известна безнадежная болезненность Наследника Цесаревича и все отлично понимали невозможность полного удаления влияния Родителей на Сына. Были партии, выдвигавшие регентом Великого Князя Николая Николаевича, другие были за регентство Великого Князя Михаила Александровича. Военные элементы революционного общества тогда же стали выдвигать преемником Николая II или Великого Князя Михаила Александровича, или Великого Князя Дмитрия Павловича. Наконец, с первого же дня революции сам себя начал выдвигать Великий Князь Кирилл Владимирович, пытаясь популяризироваться демократичностью своих убеждений и поступков. Словом, единой мысли и решения по этому вопросу в среде бояр-западников не было, и надо было выиграть время, чтобы договориться и остановиться на чем-нибудь одном; нежелательное же для конституционалистов «углубление революции» шло настолько быстро, что пока они успевали договориться по одному вопросу, давление, исходившее из совета депутатов, вынуждало их сдавать свои позиции и перерешать вопрос снова. Наконец, в-пятых, выбитые после своего единственного «революционного творчества» с позиции действительных «народных представителей» революционной России, они нуждались при создавшейся обстановке в некотором времени, чтобы путем условного соглашательства с советом рабочих депутатов закрепиться хотя бы внешне в положении руководителей «народной революции» и показать Государю солидарность с ними «народной революционной массы».

Вот какими обстоятельствами объяснялась «затяжка» в исполнении решения Временного Исполнительного Комитета вынудить Императора Николая II отречься от Престола.

Исследование не располагало данными, позволяющими прийти к определенному заключению - было ли достигнуто во Временном Исполнительном Комитете в целом какое-либо формулированное решение по вопросу о преемственности власти, в чем заключалось это решение и явилась ли поездка Гучкова и Шульгина в Псков официальным актом, исходившим от Временного Комитета с его полномочиями, или самочинным решением, шагом, соответствовавшим мнениям, вообще тогда обсуждавшимся, но еще не вылившимся в конкретные формы определенного постановления распорядительного органа Государственной думы. Судя по словам Шульгина: «А. И. Гучков и я решили отправиться в Псков», можно предположить, что поездка была предпринята этими двумя революционными представителями по собственной инициативе. Слова же его: «мы выразили согласие на отречение в пользу Михаила Александровича», казалось, должны были бы опираться на какие-то широкие полномочия, данные им Временным Исполнительным Комитетом или каким-нибудь другим верховным революционным органом. При отсутствии же таковых полномочий истории придется признать действие Гучкова и Шульгина одним из тех своеобразных революционных явлений, когда руководители уличной толпы присваивают себе право говорить от имени всего народа.

Но если вопрос о правомочиях Гучкова и Шульгина остается пока еще открытым, то в отношении вполне определенного влияния Временного Комитета на порядок движения Императорского поезда события 28 февраля и 1 марта не оставляют сомнения. Благодаря техническим причинам, вызвавшим задержку в отправлении поезда из Могилева на 9 часов, Временный Исполнительный Комитет, во-первых, узнал о намерении Государя вернуться в Царское Село к Своей Семье и, во-вторых, получил возможность принять необходимые меры к недопущению свидания Императора с Женой и к инсценировке Государю в пути между Могилевом и Царским Селом размеров и характера «народной революции», направленной против Верховного Носителя Самодержавной формы правления. В то же время имелось в виду под разными предлогами задержать поезд в пути и этим выиграть время, необходимое как для закрепления своего положения, так и для постановки Царя перед якобы совершившимся по воле народа фактом.

Комиссар Бубликов выполнил задачу блестяще. Императорский поезд следовал, встречаемый, по обыкновению, всюду губернаторами и старшими железнодорожными агентами. Но, прибыв на станцию Дно, Государю было доложено, что дальнейшее следование в этом направлении невозможно вследствие порчи пути восставшим населением. Поезд повернул на Бологое, намереваясь через Тосно выйти к Царскому Селу. На станции Малая Вишера Государю было доложено, что Тосно занято революционными войсками с артиллерией и пулеметами. Внешне получалось такое впечатление, что гражданская и железнодорожная администрация всюду честно выполняет свой долг подданных, но население и войска подняли революцию и занимают враждебное по отношению к Государю положение.

Государь, по свидетельству лиц, Его сопровождавших, сохранял в дороге внешнее спокойствие. Приняв в Могилеве определенное решение, Он горячо ждал встречи с Родзянко и страстно стремился скорее быть в кругу Своей Семьи, и с Ней вместе разделить будущие испытания и тревогу. Сознание новым актом любви отметить Свое Самодержавное служение на благо народу рождало в Нем, по-видимому, даже радостное настроение, и Он особенно приветливо относился к лицам, обслуживавшим поезд и не принадлежащим к постоянному кругу Его приближенных. Во время остановок на станциях Он выходил и почти всегда с Долгоруковым ходил взад и вперед по перрону, ласково отвечая на приветствия публики и встречавших Его лиц. Он весь был полон предстоящим соединением с Семьей и светлым чувством достижения нового слияния с горячо любимым Им Своим народом.

Сведения, полученные на станции Дно, было первым жестоким ударом Его бесконечному чувству любви к народу. Он, чистый сердцем Сам, поверил этим сведениям. Да и какие основания имел бы Он им не верить. Он не считал их направленными только лично против Него, как против Самодержавного Монарха. Его, видимо, угнетала мысль об отсрочке свидания с Родзянко и о необходимости терять время на совершение кружного пути, так как Ему доложили, что для следования поезда приготовлен путь через Бологое на Тосно. Его удивило только - почему не был избран путь через Псков, Гатчино, вдвое короче первого. Однако стесняясь, как всегда, обременять железные дороги, обслуживавшие фронты, своими поездами, Он покорился, и поезда пошли на Бологое.

Когда глубокой ночью с 28 февраля на 1 марта на станции Малая Вишера Ему доложили, что Тосно занято восставшими революционерами и следовать дальше в этом направлении нельзя, Он понял… Он понял, что в Петрограде боятся Его приезда в Царское Село; боятся влияния на Него Жены… Ведь о всех циркулировавших в столице гнусных сплетнях Он знал очень хорошо. Он понял, что все те, кто писал Ему в Могилев о необходимости уступок, находятся всецело под влиянием этих сплетен и боятся Его соединения с Женой.

И это была правда.

Он понял, что под влиянием этих сплетен и клеветы движение, идущее сверху, направлено лично против Него, против Николая Александровича, и против Его Жены, Александры Федоровны. Что на почве тех же сплетен и той же лжи смущены руководителями войска, рабочие, население Петроградского района. Он понял весь ужас и всю опасность распространения и утверждения этой клеветы в народных массах, в смысле деморализации масс, деморализации утомленного долгой, тяжелой войной народа, тыла, армий. Он понял неминуемость разложения фронта под влиянием яда клеветы, потерю Россией боеспособности для продолжения внешней борьбы, гибель государства, гибель Богом вверенного Ему народа.

И это тоже была правда.

Надо было остановить распространение заразы… Остановить немедленно опасность… Остановить какой бы то ни было ценой…

Но какой?

Он почувствовал, что Промысел Божий требует от Него большой жертвы, высшего доказательства Своего исключительного служения вверенному народу… предела любви к нему.

Он понял, что как Помазанник Божий и как Царь Русского государства, при обстоятельствах, когда руководящие круги населения, отвергнув Божественность власти, стали между Ним и народом «всея земли», Он может и должен принести в жертву для будущего блага России Самого Себя…

В этом безграничном порыве предельной любви к России Государь отказался сразу от всяких личных побуждений, от страстного стремления видеть Свою Семью и защитить Ее от опасности, среди которой Она находилась в Царском Селе. Он был в этот момент только русским Помазанником Божьим… Он был только для России.

Дабы приступить сейчас же к выполнению последней жертвы и успокоить прежде всего ослепленных руководителей, Он отказался от всякой мысли ехать в Царское Село и приказал передать генералу Алексееву Его поручение просить Родзянко приехать на станцию Дно, куда Он приказал немедленнно вернуть Свой поезд, и откуда, в зависимости от результатов переговоров с Председателем Государственной думы, Он мог направиться или в Ставку, или в Царское Село к Семье, или в Псков, как ближайший пункт, откуда можно было войти в связь со всеми по прямому проводу. Остаток ночи прошел для Него в мучительных мыслях за будущую судьбу России. На станции Дно Государь не встретил Родзянко; Ему сообщили из Государственной думы, что поезд еще не выходил из Петрограда и неизвестно когда Родзянко сможет выехать. Зато Государь узнал о низложении Совета Министров, о сформировании Временного Исполнительного Комитета, о принятии Комитетом в свои руки «восстановления государственного и общественного порядка», об аресте Комитетом некоторых министров и высших должностных лиц, о возглавлении этого Комитета самим Родзянко и о решении военных властей Петрограда прекратить вооруженную борьбу против Временного Исполнительного Комитета.

Стремясь как можно скорее провести свою идею и уничтожить почву для продолжения распространения опасной агитации, опирающейся на элементы злостной клеветы, при отсутствии возможности скорой личной встречи с Родзянко, порыв Государя направился, естественно, к Пскову, как к ближайшему пункту, откуда можно было войти в непосредственную связь с Петроградом и Могилевом. Там же от генерала Рузского, Главнокомандующего северным фронтом, Он рассчитывал получить и более точные сведения о настроении войск, о степени проникновения в их ряды клеветы, направленной лично против Него, а равно и предполагал ознакомить его и остальных главнокомандующих со своим решением идти до предела жертвы и любви, лишь бы удержать фронт от разложения, а страну от гражданской, братоубийственной междоусобицы. Родзянке Он приказал сообщить, что едет в Псков, где и будет ожидать его.

Время с момента выезда со станции Дно и до 3 часов 2 марта прошло для Императора в исключительной по силе душевной борьбе, интенсивность коей постепенно возрастала по мере того, как разъяснялось гражданско-политическое положение, создавшееся вокруг носившегося Им высокого сана Российского Самодержавного Монарха, соответственно чему все более и более обострялся характер той жертвы, которую Он решил принести для спасения Своего народа и Своего горячо любимого Отечества. Прочувствовать до конца сущность этой душевной борьбы, постигнуть в полной мере ее глубину и духовность, нам, людям не отмеченным Богом, не дано. Мы можем приближаться к ее содержанию лишь через силу веры, очищение помыслов, как подходим к принятию таинства, не имея на себе освящения его совершать. Мы можем приближаться к постижению ее духовности, следуя историческими путями, сложившими идеологию о власти русского народа, следуя по путям мудрости и провидения тех из гениальных русских людей, которым Богом была дарована способность духовными очами и сердцем постигать высшие таинства в их земной жизни. Эти пути, эти идеи гениальных людей для блага русского народа, для смысла русской государственности вечны. Сойти с них, отказаться от них - значило бы отказаться от будущего величия России, тесно связанного с ее славой, славой от Бога, а не от человеков.

Пушкину, прозревшему гением своего ума, что в политическо-гражданском отношении «Государство без полномощного монарха - автомат», Богом приоткрылось и высшее духовное значение Монарха на земле. В упоминавшейся уже выше оде, посвященной Императору Николаю I, гениальная духовная прозорливость Пушкина уподобила высшее значение Монарха древнему Боговидцу Моисею, но Боговидцу не во имя правосудия, каковым был Моисей, а Боговидцу во имя небесной любви, каковым явился на земле Христос. «Тот из людей, - говорит Гоголь, - на рамена которого обрушилась судьба миллионов его собратий, кто страшною ответственностью за них перед Богом освобожден уже от всякой ответственности перед людьми, кто болеет ужасом этой ответственности и льет, может быть, незримо такие слезы и страждет такими страданиями, о которых и помыслить не умеет стоящий внизу человек, кто среди самых развлечений слышит вечный, неумолкаемо раздающийся в ушах клик Божий, неумолкаемо к нему вопиющий, тот может быть уподоблен древнему Боговидцу, может подобно ему разбить листы своей скрижали, проклявши ветренно-кружащееся племя, которое вместо того, чтобы стремиться к тому, к чему все должно стремиться на земле, суетно скачет около своих же, им самим созданных кумиров. Но Пушкина остановило еще высшее значение той же власти, которую вымолило у Небес немощное бессилие человечества, вымолило ее криком не о правосудии небесном, перед которым не устоял бы ни один человек на земле, но криком о небесной любви Божьей, которая бы все умела простить нам - и забвение долга нашего, и самый ропот наш, все, чего не прощает на земле человек».

Разве Николай II не приближался к образу этого Боговидца по «небесной любви»? Не слышится ли в словах молитвы, найденной в среде Его Семьи, эта сила всепрощающей «небесной любви»:

И у преддверия могилы

Вдохни в уста Твоих рабов

Нечеловеческие силы

Молиться кротко за врагов.

А в словах акта об отречении:

«Во имя горячо любимой родины призываем всех Наших верных сынов отечества к исполнению своего святого долга перед ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний помочь Ему, вместе с предствителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России».

А в словах Его прощального приказа войскам:

«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения Моего за Себя и за Сына Моего от престола Российского власть передана Временному правительству… Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия… Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к Нашей Великой Родине. Да благословит Вас Господь Бог и да ведет Вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий» - разве не сверкает небесной чистотой и беспредельностью эта всепрощающая любовь к своему народу, к своей Великой Отчизне. Разве не чувствуется в них тайна той духовной силы, той высшей мощи, которые не даются всем «стоящим внизу» и которые, возвышая Императора Николая II над Его «собратией», делали Его ревностным и убежденным служителем заповеди о любви Того, Который Сам есть любовь.

Да, Он нес тоже в Своих руках скрижали, на которых всей историей Российского государства, руководимой Промыслом Божьим, были начертаны величественные слова завета для русского народа всея земли: «Слава и Власть над Тобою - от Бога». Он был отмечен Всевышним Творцом для этой ответственной и тяжелой задачи на земле. Ему, Николаю Александровичу Романову, из многих миллионов людей русского народа было указано Мудрым Промыслом стать на земле, по выражению Пушкина, «выше всех и даже выше самого закона». Почему именно Ему? Почему не другому… В этом тайна того чуда, которое видится верующими христианами в руководстве судьбами народов Высшего Промысла. Разве не видится верующему это чудесное руководительство хотя бы в избрании на Царство Михаила Федоровича? Послушайте, как чисто, в духе мировоззрения русского Православного народа отмечает это Гоголь: «Как явно тоже оказывается воля Бога - избрать для этого фамилию Романовых, а не другую! Как непостижимо это возведение на престол никому не известного отрока. Тут же рядом стояли древнейшие родом, и притом мужи доблести, которые только что спасли свое отечество: Пожарский, Трубецкой, наконец князья, по прямой линии происходившие от Рюрика. Всех их мимо произошло избрание, и ни одного голоса не было против, никто не посмел предъявлять прав своих! И случилось это в то смутное время, когда всякий мог вздорить и оспаривать, и набирать шайки приверженцев. И кого же выбрали. Того, кто приходился по женской линии родственником Царю, от которого недавний ужас ходил по всей земле. И при всем том все единогласно, от бояр до последнего бобыля, положили, чтоб он был на престоле. Вот какие у нас делаются дела».

Не дивным ли чудом руководящего Промысла отмечается страшное сродство натур последнего из Романовых Николая II с последним из прямых потомков династии Калиты - Федором Иоанновичем, и не дивно ли сходство обстоятельств царствования этих двух Помазанников Божьих, предшественников великих внутренних смут и разорений земли русской! Оба Они исключительные образы простых русских людей громадной религиозной силы, насыщенной страстным стремлением служить Своему народу в путях бесконечной Евангельской любви. Оба умны и мудры, но у обоих страшное превышение духовно-нравственных побуждений над волей и характером в гражданско-политических решениях, у обоих отсутствие этого равновесия является основанием трагедии царствования. Оба становятся жертвами боярских происков и вожделений. Обоим определяются государственные и личные страдания из-за клеветы, которой боярство окружает Их Жен, и оба, погибая для царствования, порождают величайшие внутренние смуты в Своих Государствах, как справедливые искупления вины «за общий земский грех»… Не дивно ли это верующим? Не чудо ли это руководительство Высшим Промыслом судьбами народа нашего? Отвергать руководительство Промыслом русским христианин не может; страницы истории Русского государства слишком явно говорят о воле Промысла.

Волею Божественного Промысла листы скрижали с заветом русскому народу были вручены Николаю Александровичу Романову и со скрижалями в руках Он стал Всероссийским Самодержцем Императором Николаем II, Помазанником Божьим земли русской. «Добрый, хороший, честный и чистый, - говорили о Нем свидетели на следствии, - Он никому не хотел зла». С открытым сердцем, с горячей любовью Он шел навстречу всему, ко всему и ко всем: к приближенному царедворцу и к простому крестьянину и рабочему; к беззаветному служению на благо Богом вверенного Ему народа и к ограждению святыни врученого Ему великого завета; к выполнению долга Самодержца и Верховного Правителя Государства и к возможности поговорить запросто, слиться, утешить и помочь простому человеку. Здесь, в духовном побуждении подходить ко всему по путям Евангельской любви, Он был силен, самостоятелен и постоянен. Движущая сила любви в побуждениях была так величественна и высока, что часто окружавшие Его приближенные, придворные, министры, общественные и политические деятели, стоявшая «внизу собратья», не понимали руководивших Государем импульсов, не были способны постигнуть истину и чистоту Его побуждений. В духовном свойстве Своих желаний Он был могуч, велик и Самодержавен в полной мере.

«Всегда, бывало, когда обращаешься к Нему за практическим разрешением какого-либо вопроса, обыкновенно подумав, Он отвечал: «как Жена, я Ее спрошу». Так отмечает следствие свойства воли и характера Государя при практическом разрешении гражданских и политических вопросов жизни. Сила и широта Его духовных побуждений не вмещались в границах практического проявления Им Своей воли и характера. Он сознавал это несоответствие. Он чувствовал Свою слабость и искал опоры в решениях в других людях. Императрица, разделявшая с Ним тайну Помазанничества, понимала Его до конца и силой Своей воли согласовывала идею решения с широтой и духовностью Его побуждений. Дух и идея решения гармонировали и, когда исполнение решения исходило только от Них, гармония, чисто звучавшая с высоты престола, вызывала в душе народа величественный трепет и пробуждала его духовные силы на героические подвиги служения своему государственному единению. Так было, например, в день посещения Государем Государственной думы, так было на фронте и в деревне в день принятия Государем Верховного Главнокомандования.

Но случаи возможности непосредственного проведения Ими решений были очень редки и малочисленны. В них как бы проявлялись для верующего христианина народа русского предупредительные знамения руководящего Промысла Божия, указывавшие на единственные верные пути к источнику истины и славы Российского государства. Они затмились и забылись в повседневной массе тех решений, которые исходили от сотрудничества Государя с другими людьми и приводились в исполнение нормальными или государственным или общественным порядком. А в этом сотрудничестве и в этом исполнении гармония между духом, идеей и исполнением не достигалась.

Почему?

Не ищите ответа человеческого, не ищите оснований причин в бесхарактерности и слабоволии Государя в свойствах Самодержца-человека, не ищите их в качествах правительства, по определению Милюкова, «столь глупого, столь бесчестного, столь трусливого и изменнического», не ищите их в мудрости или тупости, в честности или бесчестии лидеров русской политической общественности или руководителей «революционного творчества» Государственной думы, охарактеризовавших себя собственными словами и своими минувшими действиями.note 5

Основания причин не в воле и власти человеческой… Они принадлежат воле Бога, лежат в Промыслах Всевышнего Творца и руководятся Им. Это тайна Божественной Мудрости, которая непостижима для ума человека и принимается им верою в начало всего от Единого Бога.

И этой Высшей Мудростью было определено нести скрижали Божественного завета русского народа Николаю Александровичу Романову, именно таковому по свойствам, качествам и натуре, каковым Он был в своей жизни и в своем государственном служении народу «всея земли». Созданный по человеческой природе для семейной жизни, Государь, как человек, желал только одного - жить в Своей Семье покойной жизнью семьянина, и принял тяжелый крест, назначенный Ему Богом, с полной покорностью и с твердой верой в силу и руководительство всем Божьяго Промысла; сознавая Свою человеческую слабость и немощность, Он по Своей духовной силе и вере ни разу не возроптал:

«О Боже! зачем поставил Ты меня Царем!» В несоответствии величественных духовных побуждений «Боговидца по небесной любви» с слабостями и несовершенствами человеческой натуры крылись основания той страшной душевной борьбы, которую пережил Государь в часы, предшествовавшие отречению. Обстановка последних двух суток, поставившая Его в положение полного душевного и физического одиночества, оторвавшая и изолировавшая Его не только от непосредственного соприкосновения, но и от возможности сношения с близкими и дорогими Ему людьми, постепенно лишала Его надежды справиться со своей внутренней неуравновешенностью, которую Он так хорошо чувствовал и сознавал в Себе и которой мучился и страдал всю Свою жизнь. Это не было страдание за Себя, за судьбу и участь Своих близких, бесконечно и горячо любимых Жены, Детей; нет, над всеми Его чувствами к Своей Семье, к Своему Сыну преобладало одно, сильнейшее и всеобъемлющее чувство, чувство любви к России, к вверенному Ему Богом народу. Он страдал за страдания всех Своих подданных, за страдания, которые, по сознанию слабости своей воли, могли быть созданы России, народу Им самим; Он смертельно болел в этом сознании ужасом ответственности за них перед Богом, ужасом Своего бессилия избавить, облегчить их страдания, всецело перелить их на Себя, Он страдал как человек, но по Его духовному совершенству страдания были сверхчеловеческими, «о которых и помыслить не умеет стоящий внизу человек», как говорит Гоголь.

Созданная вокруг Него искусственная обстановка «всенародной революции» против Него, кровавые сведения о будто бы кошмарных событиях, развивавшихся в столице, ее окрестностях и в других городах государства, распускавшиеся по линиям железных дорог тревожные, панические донесения и доклады Ему представителей революционизировавшихся придворных, приближенных, общественных и политических деятелей, представления соблазнившегося «общественным увлечением» высшего командного состава, все и все, со всех сторон, создавали в Его воображении развертывающуюся картину анархии, охватывавшую горячо любимый Им народ и постепенно все больше и больше разраставшуюся, углублявшуюся, грозившую залить весь тыл страны, перекинуться на фронт и лишить государство всякой возможности продолжать внешнюю борьбу. И по мере того, как в представлении Государя разрасталась картина охватывавшей страну анархии, в Нем беспредельно разрасталось пламя «небесной» любви к Своему народу, могучей волной расширяя духовные побуждения и желания спасти Его, остановить анархию, направить его снова по руслу мира, благоденствия и славы к тому Свету, из источников Которого питалась Его собственная великая любовь к Своему народу. Чтобы излить народу Свою любовь, Государь был готов на все, готов пожертовать Собой, пожертвовать самым дорогим для Себя - Своей Семьей, Своим Сыном, пожертвовать жизнью Своей и жизнью Своей любимой, дорогой Семьи. Не было в Нем житейских пределов, человеческих рамок, которые могли бы вместить в себе силу, чистоту и широту той нечеловеческой любви к ближнему, которая в эти часы начала Его агонии исходила и излучивалась из величественности духовных побуждений Его Самодержавия и Его Помазанничества от Бога.

И сознавая Свою человеческую слабость, Свою немощность найти соответственное решение, Он смертельно томился и непостижимо мучился в душевной борьбе и безнадежном одиночестве этих ужасных часов…

На то была Господня Воля.

Решение, не соответствовавшее ни Его духовным стремлениям, ни стремлениям Богом данного Ему народа, создали люди: Рузский, Родзянко, Алексеев, Гучков, Милюков, Керенский, Голицын, Великие Князья и сотни, тысячи других «собратий» интеллигентного круга, которые не в состоянии были понять Его, но кои в создании решения были руководимы волею Промысла Всевышнего. Те же люди были причиною и тех колебаний в решении, которые предшествовали акту отречения и которые наблюдались в первые часы за ним, когда Государь хотел изменить преемственность власти и снова склонялся на передачу престола Сыну. Все это не изменяет основного положения - диктуемые формы не соответствовали духу Помазанника.

2 марта в 3 часа 3 минуты дня, еще до приезда в Псков комиссаров Гучкова и Шульгина, Государь подписал акт об отречении, в котором режущей яркостью сверкает несоответствие отразившихся в нем величественных духовных побуждений с вынужденной от Него идеей и формой решения:

«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно были ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской Нашей армии, благо народа, все будущее дорогого Нашего отечества требует доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия Наша, совместно со славными нашими союзниками, сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной думой, признали Мы за благо отречься от престола Государства Российского и сложить с себя Верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше Брату Нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол Государства Российского. Заповедуем Брату Нашему править делами Государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены (принеся в том ненарушимую присягуnote 6). Во имя горячо любимой родины призываем всех Наших верных сынов отечества к исполнению своего святого долга перед ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний помочь Ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России».

Но еще ярче блеснуло указанное несоответствие в последнем приказе Императора 8 марта к Своим войскам:

«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска.

После отречения Моего за Себя и за Сына Моего от престола Российского, власть передана Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. В продолжение двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.

Кто думает теперь о мире, кто желает его - тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному Правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагам.

Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей Великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведет вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий».

Любовью, любовью, бесконечною любовью к Родине и Своему народу дышат эти оба исторические акта и больно делается за широкую, всепрощающую и умиротворяющую любовь, втиснутую в рамки жалкой, потрепанной, европейской, человеческой формишки. Как-то читая из сердца выходящие слова Царя, чувствуется уже по одним этим документам, что великая любовь не могла удержаться в узеньких рамочках человеческого измышления и избыток ее должен был вырваться из заграждений, созданных людьми для Российского государства, и могучим потоком докатиться до дальних, глухих сел и деревень страны, до сердец простого крестьянина и простого русского человека, и вызвать в них бурный и гневный протест против тех временных вершителей, которые своими «образцовыми» рамками хотели лишить народ русский благости, святости и чистоты этой великой, «небесной» любви своего Помазанника и Боговидца,

Всей слабостью и немощностью своего человеческого существа Царь чувствовал несоответственность решения и Свой великий, но Промыслом положенный Ему нести грех. Он чувствовал, что в совершившемся решении только начало отвержения Себя во имя будущего спасения народа, начало того решения, которое в конечной последовательности вместит в себе полностью всю силу и широту духовного побуждения отдать всего Себя и всех Своих на благо и славу Великой Родины. Он чувствовал и верил, что милость Промысла Божьего, потребовав от Него еще больших испытаний, даст Ему возможность в Своей Голгофе вместить наконец беспредельность любви к народу и вернуть ему снова скрижали Божественного завета.

С этой верою и мыслью Он понес разбитые скрижали по тернистому, тяжелому пути Своей агонии к светлому воскресению Помазанника Божья русского народа «всея земли», в Свой судный земной день жизни, 17 июля 1918 года.

После отречения, послав короткую записку Государыне с извещением об отречении и с призывом покориться в будущем всему, Государь немедля вернулся в Ставку, в Могилев. Все Его мысли были полны тем, как примут войска фронта государственную перемену, вызванную Его отречением; Он хотел быть ближе к ним на случай необходимости подкрепления с Его стороны принятого решения, если бы в войсках начались смуты. В глубине души кроме того Он страстно жаждал, чтобы Ему позволили продолжать служение в рядах армии, как простому сыну своего Отечества, как первому, готовому на деле показать верность новой власти, лишь бы власть эта смогла довести Россию до победного конца. Он не представлял себе, конечно, в чем выразится испытание, которое будет Ему ниспослано Промыслом Божьим, но искал путей Его, и это стремление продолжать свое человеческое служение Своему народу являлось побуждением развить принятое решение, дабы найти выход клокотавшей в Нем любви к Своей Родине и идти навстречу путям Промысла, как подсказывало Ему Его чистое и честное сердце. Он ни минуты не думал о том, чтобы покинуть пределы России, как делали в Его положении отрекавшиеся Цари европейских конституционных государств. Мысль эта была Ему чужда, так как Он должен был бы в этом случае порвать со Своим народом, а это в религиозно-нравственном отношении совершенно не вмещалось в существе Государя как сына Своей Отчизны и как русского человека, отмеченного Богом в Помазанничестве на царство. Он допустил Себя до отречения от престола, до отказа от Верховной власти, но не в Его силах и власти было снять Божественное отличие, и весь остаток Своей жизни, где бы Он ни находился, при каких бы условиях ни протекала Его тяжелая жизнь, Он продолжал ясно чувствовать Помазанничество, относился к людям с чувством величайшей любви, милости и прощения, вытекавшими из этого высокого значения, и сохранил святость и готовность служения Своему народу до последнего момента жизни, до последнего предсмертного вздоха.

Как отречение Государя, так и последующая судьба Его, руководимые Промыслом Божьим, исходили не от воли Его, Боговидца, а от воли людей, исповедовавших славу и власть от человеков. Чудно для будущей истории России сложилась деятельность и судьба этих людей, возомнивших в гордыне своей, как в древности Израиль, возможным вступить на путь Богоборства в задаче своими человеческими законами вести народ к славе и величию. С ними повторилось то же, что постигало и руководителей Богоборства древнего Израиля - вместо свободных граждан они стали рабами своего «гражданства».

В то время как Гучков еще не остыл от триумфального привоза в столицу конституционной хартии и торжествовал, лелея в себе сладкие грезы о славе от человеков, члены уже успевшего создаться Временного правительства и Исполнительного Комитета в смертельном трепете за сохранение какого-либо единения «во имя спасения животишек» уже вынуждены были отречься и от царствования Михаила Александровича и от всяких определенных, не только конституционных, но всяких иных государственно-гражданских положений и принципов основания власти. Милюков и прибывший на совещание Гучков пытались протествовать, громили уступчивость своих коллег, клеймили преступностью социалистические увлечения крайностями, но чувствуя, что и на этот раз столь желанная власть уходит из их рук, не отказались принять портфели министров в новом Кабинете. Временное правительство, без Царя и государственности, установилось никем не выбранное, но допущенное милостью кумира дня - совета солдатских и рабочих депутатов, о чем народ был поставлен в известность тоже двумя историческими актами (в приложении).

Поздно вечером 2 марта с трибуны Екатерининского зала новый министр юстиции А. Ф. Керенский говорил солдатам и гражданам: «Товарищи, свободная Россия не будет прибегать к тем позорным средствам борьбы, которыми пользовалась старая власть. Без суда никто подвергнут наказанию не будет…»

Через два с половиною дня, к вечеру 5 марта Совет Министров постановил: арестовать бывшего Царя, бывшую Царицу, всех их Детей и придворных, которые пожелают остаться при Них, и заключить Их всех под революционным караулом в Александровском дворце. Причины этого непоследовательного поступка власти вытекали из отсутствия власти у власти - поступить с Царской Семьей более по-европейски, и из необходимости удовлетворить требование совета с. и р. депутатов.

Это произошло именно 5 марта, что определенно подтверждается показанием свидетеля Кобылинского: «5 марта поздно вечером мне позвонили по телефону и передали приказание явиться немедленно в штаб Петроградского военного округа. В 11 часов я был в штабе и узнал здесь, что я вызван по приказанию генерала Корнилова (знаменитого Корнилова, командовавшего тогда военным округом), к которому и должен явиться. Когда я был принят Корниловым, он сказал мне: «Я Вас назначил на ответственную должность». Я спросил Корнилова: «На какую?» Генерал мне ответил: «Завтра сообщу». Я пытался узнать у Корнилова, почему именно я назначен генералом на ответственную должность, но получил ответ: «Это Вас не касается. Будьте готовы». Попрощался и ушел. На следующий день 6 марта я не получил никаких приказаний. Так же прошел весь день 7 марта. Я стал уже думать, что назначение мое не состоялось, как в 2 часа ночи мне позвонили на квартиру и передали приказ Корнилова - быть 8 марта в 8 часов утра на Царскосельском вокзале. Я прибыл на вокзал и увидел там генерала Корнилова со своим адъютантом прапорщиком Долинским. Корнилов мне сказал: «Когда мы сядем с вами в купе, я вам скажу о вашем назначении». Мы сели в купе. Корнилов мне объявил: «Сейчас мы едем в Царское Село. Я еду объявить Государыне, что Она арестована. Вы назначены начальником Царскосельского гарнизона. Комендантом дворца назначен штабс-ротмистр Коцебу. Но вы будете иметь наблюдение и за дворцом, и Коцебу будет в вашем подчинении».

Временное правительство, безусловно, имело стремление вывезти Царскую Семью за пределы России; оно подходило к этому вопросу, во-первых, с гуманитарной точки зрения, и, во-вторых, в целях дискредитирования Государя в глазах массы населения, в которой, как они хорошо сознавали, несмотря на усиленное распространение клеветнической, грязной агитации продолжала жить духовная преданность своему Монарху и большое недоверие к «преимуществам представительного правления». Но на пути этого стремления стояли три препятствия: нежелание Государя оставлять Россию, болезнь всех Детей и отношение к вопросу совета с. и р. депутатов. Последний, где председателем был Чхеидзе, а его товарищем министр юстиции Керенский, настаивал на заключении Царя и Царицы в Петропавловскую или Шлиссельбургскую крепость. Стремясь оградить Царскую Семью от последнего и учитывая первые два препятствия, Временному правительству удалось договориться с советом на аресте и содержании Царской Семьи в заключении в Александровском дворце, рассчитывая, что, быть может, впоследствии, при упрочении своей власти, удастся разрешить судьбу Царской Семьи в более благоприятном отношении.

Арест Государыни и Детей в Царском Селе и Государя в Могилеве было решено произвести в один день 8 марта. Генерал Алексеев рассказывал, что через него Государь был предупрежден, что Временное правительство признает необходимым Его переезд в Царское Село и что для обеспечения безопасности этого переезда в Могилев будут командированы делегаты от Правительства для сопровождения поезда до Царского Села, где также охрану всей Царской Семьи Временное правительство принимает на себя.

Государь понял, что Его лишают свободы, и с полной покорностью принял решение новой власти, почувствовав в нем даже некоторое удовлетворение своему духовному состоянию. Больно Ему было только, как русскому человеку, быть лишенным права продолжать служить Своей Родине в рядах ее армии, но в этом лишении Он видел начало искупления, которое преднамечалось Ему лично Промыслом Всевышнего Творца. Генерал Алексеев говорил, что он поражался в эти дни тем внутренним покоем, которым, видимо, было проникнуто все существо Царя, который заметно волновался лишь тогда, когда с фронта получались сведения о каких-либо антидисциплинарных явлениях в войсках. Он очень хотел дождаться приезда в Могилев назначенного Им Верховным Главнокомандующим Великого Князя Николая Николаевича, но это тоже Ему не удалось.

8 марта утром в Ставку прибыли командированные Временным правительством комиссары: А. А. Бубликов, С. Т. Грибунин, И. И. Калинин и В. М. Вершинин для выполнения постановления об аресте Государя и перевозке Его в Царское Село. Лично к Государю они не заявились и Его не беспокоили и ограничились сношениями с генералом Алексеевым. Непосредственная их деятельность выразилась в формировании поезда и отборе тех приближенных лиц, коим было предоставлено сопровождать Царя до Царского Села. Поезд в составе 10 вагонов был составлен таким же образом, как обыкновенно составлялся Императорский поезд, с той разницей, что десятым вагоном, прицепленным в конце состава, был включен вагон комиссаров. В пути правительственные комиссары также не беспокоили Государя своими посещениями. Из лиц Свиты сопровождать Царя было разрешено: гофмаршалу князю В.А.Долгорукову, начальнику походной канцелярии Свиты генерал-майору Нарышкину, флигель-адъютанту герцогу Лейхтенбергскому и флигель-адъютанту полковнику Мордвинову. С поездом ехал, кажется, и командир железнодорожного батальона генерал-майор Цабель. Фредериксу, Воейкову и Нилову сопровождать Государя комиссары не разрешили.

Перед Своим отъездом из Ставки Государь пожелал проститься с чинами Своего бывшего штаба. По распоряжению генерала Алексеева весь офицерский и классный состав Ставки был собран и выстроен в одной большой зале. Общее настроение всех уже было подавленным. Государь вошел, сделал общий поклон и обратился к собранным с прощальным словом. К сожалению, по-видимому, никто из присутствовавших не записал тотчас же подлинных слов Государя и исследование принуждено ограничиться выпиской из воспоминаний генерала Лукомского, вполне, впрочем, в этой части совпадающих с рассказом об этом эпизоде генерала Алексеева.

«Государь вошел и, сделав общий поклон, обратился к нам с короткой речью, в которой сказал, что благо Родины, необходимость предотвратить ужасы междоусобицы и гражданской войны, а также создать возможность напрячь все силы для продолжения борьбы на фронте заставили Его решиться отречься от престола в пользу Своего Брата Великого Князя Михаила Александровича; но что Великий Князь, в свою очередь, отрекся от престола.

Государь обратился к нам с призывом повиноваться Временному правительству и приложить все усилия к тому, чтобы война с Германией и Австро-Венгрией продолжалась до победного конца.

Затем, пожелав всем всего лучшего и поцеловав генерала Алексеева, Государь стал всех обходить, останавливаясь и разговаривая с некоторыми.

Напряжение было очень большое; некоторые не могли сдержаться и громко рыдали. У двух произошел истерический припадок. Несколько человек во весь рост рухнули в обморок.

Между прочим, один старик конвоец, стоявший близко от меня, сначала как-то странно застонал, затем у него начали капать из глаз крупные слезы, а затем, вскрикнув, он, не сгибаясь в коленях, во весь свой большой рост упал навзничь на пол.

Государь не выдержал; оборвав Свой обход, поклонился и, вытирая глаза, быстро вышел из зала».

В этот же день Государь издал Свой прощальный приказ войскам фронта, упоминавшийся уже выше, и простился с приезжавшей к Нему в Могилев Матерью, вдовствующей Императрицей Марией Федоровной.

При отходе поезда из Могилева на вокзал собралось почти все офицерство и масса местного населения. Царила общая тишина; чувствовалось в настроении собравшихся большое сочувствие к отъезжавшему Императору. Когда поезд двинулся, почти все сняли шляпы, а офицеры взяли под козырек. У многих видны были слезы; многие крестили отходящий поезд.

Государь стоял у окна Своего вагона и спокойно, но грустно кивал на прощание головой.

Поезд отошел из Могилева в 4 часа 53 минуты дня 8 марта, всего на 53 минуты позже, чем в Царском Селе закрылись ворота за выехавшим из дворца генералом Корниловым, арестовавшим по постановлению Временного правительства Государыню и Царских Детей.

Трагедия Дома Романовых закончилась и началась агония Царской Семьи Императора Николая II.

Поезд с арестованным Царем следовал через Витебск, Гатчино, Александровскую и по Царской ветке прибыл в павильон Царского Села 9 марта в 11 часов 30 минут утра.

В пути Государь выходил из Своего отделения только в столовую в часы еды. Остальное время Он проводил в думах у Себя, изредка беседуя с одним князем Долгоруковым. С последним Государя связывали, по-видимому, более глубокие и серьезные чувства, чем простая приближенность по служебной деятельности и верноподданническому отношению князя к Императору. Это казалось особенно как в последовавшей жизни Царя и Долгорукова в состоянии арестованных, так и в одинаковой со всей Царской Семьей участи, постигшей Долгорукова. Во всяком случае, преданность Долгорукова была столь исключительной, что может быть поставлена в пример остальным приближенным, сопровождавшим Царя в Его переезде из Могилева в Царское Село.

Утром 9 марта, перед подходом поезда к Царскому Селу, Государь собрал всех сопровождавших Его придворных и обратился к ним с прощальным словом. Он благодарил их за верную прошлую службу, указал на необходимость беспрекословно подчиниться и повиноваться новому Временному правительству и, пожелав каждому добра в дальнейшей жизни, закончил словами:

«До свидания… Прощайте!»

В последнем слове Царь как бы открывал им правду Своих мыслей и Своего предчувствия. Он не захотел в последнюю минуту обманывать ни Себя, ни Своих приближенных. Он чувствовал, что «прощайте» будет более соответствовать истине, почему сейчас же следом обнял и поцеловал каждого, и не только Своих приближенных, но и каждого из прислуги, обслуживавшей Его поезд в пути.

Почти сейчас же поезд подошел к дебаркадеру Царскосельского павильона. Государь позвал Долгорукова и направился к выходу. Он был одет в этот день в черкеску 6-го Кубанского казачьего пластунского батальона, в черной папахе и пурпурном башлыке на плечах. На поясе висел кавказский кинжал, а на груди - орден Св. Георгия.

Для встречи поезда прибыл на вокзал новый начальник гарнизона полковник Кобылинский. По его свидетельству, на встрече больше никого не было. По рассказам же комиссаров, сопровождавших поезд, на перроне присутствовал еще прапорщик Вачнадзе от местного совета с. и р. депутатов. По поводу этой встречи полковник Кобылинский между прочим отмечает:

«Я не могу забыть одного явления, которое я наблюдал в то время; в поезде с Государем ехало много лиц Свиты. Когда Государь вышел из вагона, эти лица посыпались на перрон и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам, видимо, проникнутые чувством страха, что их узнают. Прекрасно помню, что так удирал тогда начальник походной канцелярии Императора генерал-майор Нарышкин и, кажется, командир железнодорожного батальона генерал-майор Цабель. Сцена эта была весьма некрасива». А камердинер Ее Величества Волков, встретивший Государя уже во дворце, добавляет: «По званию и по должности наиболее близкими к Государю лицами были: гофмаршал Долгоруков, обер-гофмаршал Бенкендорф, флигель-адъютанты Нарышкин, Мордвинов, Саблин и герцог Лейхтенбергский.

Нарышкин, Мордвинов и Лейхтенбергский были в поезде Государя, когда Его Величество приехал в Царское Село после отречения от Престола. Приехав во дворец, Государь спросил меня про Мордвинова и Лейхтенбергского: «Приехали ли они?» Я побежал и спросил об этом Бенкендорфа. Бенкендорф мне сказал: «Не приехали и не приедут». Я передал его слова Государю. Он не подал никакого вида и только сказал: «Хорошо». А Мордвинов был одним из любимых Государем флигель-адъютантом.

Таким же любимым флигель-адъютантом был Саблин. Когда в дни переворота ко дворцу стали стягивать войска и пришел гвардейский экипаж, в составе которого находился и Саблин, я видел почти всех офицеров экипажа. Но Саблин не явился и больше Царской Семье не показался».

Грустно и стыдно отмечать подобные явления, но они слишком общи для того больного времени. Для исторического исследования они характерны в том отношении, что ни разу никто из остававшихся при Царской Семье во время Ее ареста и заключения приближенных не слыхал ни от Государя, ни от Государыни, ни от кого-либо из Детей слова упрека, порицания или осуждения этим людям за их отношение к Государю с момента Его отречения от власти. Это же явление характерно и при оценке того страшного одиночества духа и мысли, в котором находился Государь в Своем идейном и духовном служении Самодержавной русской власти и благу русского народа, несмотря на сонм окружавших трон блестящих «верноподданных» царедворцев. И нет никаких оснований полагать, что какие-либо другие люди из тогдашних интеллигентных слоев были бы иными, лучшими, более духовными, сознательными и искренними. Нет оснований относить это явление к неумелому выбору Государем своих приближенных; из массы иными оказались бы может быть только единицы, которые могли бы честно умереть вместе с Царем, как и погибли Боткин, Долгоруков и Татищев, а остальные были не лучше бывших налицо. Дни переворота говорят об этом сами за себя.

На перроне к полковнику Кобылинскому подошли два представителя Временного правительства, из числа сопровождавших Государя, из коих один был член Государственной думы Вершинин, и объявили ему, что их миссия кончена и что они передают Государя ему, Кобылинскому. Император вышел из вагона и очень быстро, не смотря ни на кого, прошел по перрону и сел в ожидавший Его придворный автомобиль. С Ним рядом поместился гофмаршал князь Долгоруков, причисливший себя добровольно к арестованным. Вслед за Государем, на другом автомобиле поехал полковник Кобылинский.

В это время у ворот Александровского дворца собрались офицеры новой революционной охраны и взвод отнесшего в этот день охрану 1-го стрелкового гвардейского запасного полка во главе с выборным командиром полка капитаном Аксютой. Все были с красными бантами, а некоторые имели и красные ленты через плечо.

Автомобиль с Государем и Долгоруковым подошел к закрытым и окарауливаемым воротам. Из группы офицеров выдвинулся вперед дежурный офицер прапорщик Верин и громко скомандовал часовым у ворот:

«Открыть ворота бывшему Царю».

Ворота открылись и, пропустив автомобиль, закрылись.

Безволием и бессилием руководителей государственного переворота добровольно отрекшийся от престола Император стал государственным преступником и узником, и благодаря тому же безволию и бессилию новой революционной Всероссийской власти открылся неизбежный и логический путь для всей Царской Семьи к конечному его пределу - кровавому злодеянию в Ипатьевском доме.

Государь вышел из автомобиля и, проходя мимо капитана Аксюты, поздоровался:

«Здравствуйте».

«Здравствуйте, господин полковник», - ответил командир революционного полка.

Русский сознательный революционер не признавал Императора, но признавал отрекшегося Императора членом армии, полковником. Это яркий образец безграмотности сознательных исполнителей революции из тогдашнего так называемого интеллигентного класса. Государь до Своего отречения был таким же полковником армии, как и подпоручиком, как и фельдмаршалом. Он был Верховным вождем армии, а полковничьи погоны носил только потому, что не хотел расставаться со званием флигель-адъютанта Своего Отца. После же Своего отречения от престола и сложения с Себя Верховной власти Он мог стать только русским гражданином, без всякого чина в «гражданском» и человеческом понятии, и во всяком случае не полковником революционной армии, к каковой принадлежал капитан Аксюта.

Только посмотрев внимательно на Аксюту, Государь, не останавливаясь, поднялся на крыльцо и прошел на Детскую половину. Здесь, в первой же комнате, Его встретила Государыня.

Муж и Жена обнялись, поцеловались и на минуту застыли. Ни слова между Ними, пока Они стояли обнявшись в этой комнате, сказано не было. В эти первые мгновения встречи, после столько пережитого, Они были только счастливы Своим соединением, радостью найти друг друга живыми, и тихая, благодарная Богу улыбка озарила светом Их измученные, исстрадавшиеся лица.

Обнявшись, также молча, Они прошли в комнату Детей.

С приездом Государя Императора в Царское Село в заключении в Александровском дворце оказались следующие лица:

Государь Император Николай Александрович,

Государыня Императрица Александра Федоровна,

Наследник Цесаревич Алексей Николаевич,

Великая Княжна Ольга Николаевна,

Великая Княжна Татьяна Николаевна,

Великая Княжна Мария Николаевна,

Великая Княжна Анастасия Николаевна,

Обер-гофмейстерина Елизавета Алексеевна Нарышкина,

Фрейлина графиня Анастасия Васильевна Гендрикова,

Фрейлина баронесса София Карловна Буксгевден,

Гоф-лектриса Екатерина Адольфовна Шнейдер,

Гофмаршал князь Василий Александрович Долгоруков,

Обер-гофмаршал граф Бенкендорф,

Заведывающий делами Императрицы граф Апраксин,

Лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин,

Доктор при Наследнике Владимир Николаевич Деревенько и

Наставник при Наследнике Цесаревиче Петр Андреевич Жильяр.

Кроме того, в одном из боковых флигелей дворца добровольно проживала Анна Александровна Вырубова и при ней жена Дэна.

Самоотвержения графа Апраксина хватило всего дня на три, не больше. Он очень скоро подал заявление и просил его выпустить, заявив, что все дела здесь во дворце он закончил, а семья у него осталась в Петрограде. По распоряжению министра юстиции Керенского он был выпущен и уехал немедленно из Царского Села.

Затем впоследствии из перечисленных выше лиц, окружавших Царскую Семью в период Ее заключения в Александровском дворце, выбыли по разным причинам следующие лица:

В конце марта или начале апреля, в один из приездов во дворец Керенского была арестована Вырубова, которая только что оправилась от воспаления легких. Основною причиною ее ареста было то исключительное общественное возбуждение, которое создалось в общественном мнении против этой злополучной и несчастной женщины еще в дореволюционное время. Она явилась тоже своего рода жертвой безволия и бессилия новой революционной власти перед давлением голословной клеветы и совета с. и р. депутатов. Последним толчком для ареста и заключения Вырубовой в Петропавловскую крепость послужила история с комендантом дворца Коцебу, который, будучи знаком с Вырубовой еще раньше, изредка навещал ее и теперь. Об этих посещениях Коцебу узнали солдаты охраны, и в местном совдепе поднялся невероятный шум по адресу вообще всей Царской Семьи. Полковник Кобылинский был вынужден донести об инциденте генералу Корнилову, который немедленно отозвал Коцебу, а министр юстиции Керенский, особенно доискивавшийся «темных сил», счел необходимым арестовать Вырубову. Вместе с ней увезли в Петропавловскую крепость и госпожу Дэн.

Затем 14 мая увезли в госпиталь старушку Нарышкину, заболевшую сильным крупозным воспалением легких. Она была искренно огорчена предстоящей разлукой с Государыней, к которой проявляла горячую привязанность, тем более что ей заявили, что разрешения вернуться назад она не получит. Нельзя не отметить, что старушка простудилась у себя в комнате дворца, где вообще было очень холодно, так как для отопления дворца распоряжением правительства отпускалось слишком мало дров.

Значительно позже, почти перед выездом Царской Семьи в Тобольск, был принужден покинуть дворец верный и старый слуга Императора граф Бенкендорф, у которого сильно заболела жена, проживавшая в Петрограде. Вместо него в круг приближенных поступил генерал Илья Леонидович Татищев, не принадлежавший по своему положению к разряду свитских, но оставшийся глубоко преданным и честным слугою «Своего Государя».

Все остальные лица из перечисленных выше, добровольно подвергнувшие себя аресту вместе с Царской Семьей, оставались при Ней вплоть до перевода Семьи уже советской властью в Екатеринбург.

Как уже упоминалось выше, начальником гарнизона и наблюдающим за арестованной Царской Семьей был назначен полковник Кобылинский, которому непосредственно подчинялись коменданты дворца. Полковник Кобылинский был старым офицером действительной службы и перед войной командовал ротой в лейб-гвардии Петроградском полку. С ротой он и выступил в поход. 8 ноября 1914 года в бою под Лодзью Кобылинский был ранен пулей в ногу, причем ранение осложнилось поражением нерва. Эвакуированный для лечения, он вернулся в строй в марте 1915 года и вступил в командование батальоном в том же полку. В июле 1915 года в бою под Гутой Старой Кобылинский был сильно контужен, под влиянием контузии у него развился нефрит в очень тяжкой форме. Признанный вследствие этого негодным к строевой службе, он был назначен в запасной батальон того же полка, где его и застала революция и откуда он был вызван генералом Корниловым на ответственную должность при арестованной Августейшей Семье.

Выбор генерала Корнилова был очень удачен. Кобылинский обладал достаточным тактом, находчивостью и твердостью, чтобы, не подвергая Царскую Семью излишним стеснениям и унизительным ограничениям, обеспечивать Ее, насколько только было возможно, от злобных и мелочных придирок различных распущенных революционных людишек, стремившихся порой проявить свою власть над Августейшими узниками. Кобылинский был постоянным буфером между Царской Семьей и наглыми, низкими и резкими выступлениями некоторых особо усердных революционных комиссаров и товарищей и, принимая многое на себя, до максимума смягчал своеволие и глумление этих типов над беззащитными, бессильными Арестованными. Вся Царская Семья и все остававшиеся при Ней приближенные искренно полюбили этого достойного ставленника генерала Корнилова и вполне оценили его временами невероятно тяжелое и трудное служение Семье, в единственном стремлении всегда и во всем оградить Ее от напрасных оскорблений и сохранить Ее интересы.

Первым комендантом дворца, назначенным генералом Корниловым, был штабс-ротмистр Коцебу, пробывший в этой должности всего недели две и ознаменовавший себя только упомянутой историей с Вырубовой. Его сменил ставленник министра юстиции Керенского, полковник Коровиченко, пробывший в этой должности до самого отъезда Августейшей Семьи в Тобольск, т. е. до 31 июля по старому стилю.

Коровиченко кончил Военно-юридическую академию, прослужил после нее определенное время на военной службе и, выйдя в отставку, занялся адвокатурой. При мобилизации он был призван на военную службу. Его связывали с Керенским и Переверзевым личные дружественные отношения и социалистические взгляды. Между прочим, они втроем выступали в известном процессе Бейлиса в качестве защитников.

Это был человек в общем умный и образованный, но крайне нетактичный и просто хамоватый. Узнав Царскую Семью ближе, он, видимо, принужден был отказаться от предвзятых мнений, сложившихся в дореволюционное время, и желал относиться к Ней хорошо, особенно во вторую половину своего пребывания в должности. Однако все выходило у него так неудачно, что невольно он сам закрывал себе доступ к Ее расположению. Так, например, на его обязанности лежал установленный Керенским просмотр корреспонденции, адресуемой Членам Августейшей Семьи. Желая выказать свое дружественное и благорасположенное отношение, он позволял себе такие неуместные шутки: передает которой-нибудь из Великих Княжен адресованное ей письмо и, мило улыбаясь, заявляет: «А Вам пишет такая-то, или такой-то»; или вычитает из письма какое-нибудь употребленное в нем выражение, и затем в разговоре с адресатом употребляет это выражение в шутливо-игривом тоне. Выходило глупо и нетактично.

Однако он всячески старался, с своей стороны, оградить Августейших арестованных, особенно узнав Их ближе, от попыток некоторых хулиганствовавших солдат и членов местного совдепа задеть Царскую Семью каким-либо оскорбительным отношением или унизительным мероприятием или поступком. Всегда в этих случаях он всецело помогал Кобылинскому, становясь на его сторону и пользуясь, как близкий к министру юстиции человек, своим большим авторитетом. Впоследствии Коровиченко был назначен командующим войсками Туркестанского военного округа, где во время большевистского переворота был зверски замучен новыми товарищами и разорван на куски.

Охрана арестованной Царской Семьи была возложена генералом Корниловым на 1, 2 и 4-й стрелковые полки, бывшие запасные батальоны 1, 2 и 4-го гвардейских стрелковых полков.

Внутренней охраны во дворце не было. Посты располагались лишь снаружи, охраняя весь район, занятый дворцом и парком, не допуская в него никого без разрешения начальника гарнизона и не выпуская никого из арестованных, кроме докторов Боткина и Деревенько, которым иногда по особым разрешениям позволялось навещать больных в городе. Таким образом, охрана, установленная генералом Корниловым, ограничивала свободу арестованных пределами района дворца, но не стесняла Семьи в Ее внутренней, домашней жизни.

Историческое исследование, путем допроса разных свидетелей, старалось насколько возможно полнее выяснить характер отношения охранников к Царской Семье после Ее ареста, и вот какие материалы удалось собрать и к каким заключениям представилось возможным прийти в этом чрезвычайно существенном вопросе. Ведь именно здесь, в пределах района Александровского дворца, впервые непосредственно соприкоснулись отрекшийся от престола, грязью и клеветой опороченный бывший Царь и столичный, развращающий, усиленно распропагандированный, революционный солдат-товарищ, бывший сын Самодержавной России. Только низложенным Государь получил возможность увидеть непосредственно того самого ужасного, столичного, революционного, простого русского человека, «творившего революцию» и требовавшего свержения своего Помазанника, которого до сих пор Ему предоставляли видеть только через призму донесений, докладов и представлений, исходивших от приближенных, общественных и политических руководителей революции. С своей стороны, и этому «творцу революции» из народа «всея земли» пришлось увидеть своего Самодержца и Боговидца уже в арестованном состоянии; тут только удалось ему подойти к Нему непосредственно, а не через хмельной угар революционной агитации и заманчивого понятия о «свободе», которым руководители одурманили в нем образ его Царя, за которого до тех пор он молился в своей Православной вере, в своих храмах и церквах.

В первые дни ареста, примерно в течение первых двух-трех недель, солдаты охраны угрюмо, насупившись, исподлобья присматривались к Арестованным, к Их жизни, поведению, занятиям в саду и на прогулках, к Их взаимоотношениям между Собою и с приближенными. Можно сказать, что солдаты следили за каждым Их шагом, каждым движением, каждым действием, собираясь поодаль в кучки и группы, не приближаясь к Ним и стараясь не отделяться друг от друга, а сливаясь в серых общих пятнах небрежно одетых и кое-как накинутых шинелей, с нелепо торчащими углами воротников и в надвинутых до самых бровей серых растрепанных папахах. Располагаясь такими кучками по разным углам парка, между деревьями и вдоль ограды, держась вне обычных для гулянья Членов Царской Семьи дорожек, они старались повернуться к гулявшим боком и, несколько пригнув головы, вполоборота, неотступно следили за Ними, обмениваясь между собою отрывочными замечаниями, не определявшими внутренних их мыслей, заключений или выводов, а лишь констатировавшими то или другое действие, жест, поступок наблюдаемого: «Пошла к Наследнику»; «вон села»; «курит»; «француз идет»; «на пруд пошли»; «Она вышла»; «здоровается…» Так смотрела и держала себя общая серая масса солдат охраны.

Но на фоне этого угрюмо-настойчивого созерцания в этот первый период соприкосновения бывшего Царя и революционизированного простолюдина было немало случаев не просто некорректных и нетактичных поступков солдат, а грубых и неосмысленных поползновений задеть Членов Царской Семьи своеобразно воспринятой революционностью, оскорбить особо подчеркиваемой «демократичностью»; в большинстве случаев подобные поступки являлись результатом разнуздавшейся до хулиганства натуры и порой имели целью использовать положение, чтобы безнаказанно пограбить.

Такова общая характеристика отношений солдатской среды к Арестованным в этот начальный, острореволюционный, дурманный период государственного переворота.

Отношение офицерской среды охраны в тот же первый период их соприкосновения с Августейшей Семьей, говоря об обшей массе, носило иной, если так можно выразиться, более специфический революционный оттенок. Подавляющее большинство этого офицерства было из среды «временных джентльменов», и только по форме, одетой на них, могло причисляться к рядам офицерства, совершенно не соответствуя высокому и ответственному значению офицера армии, как руководителя и носителя духовных и технических принципов военного искусства, военной полевной доблести и правильной военно-боевой организации. Это отнюдь не обозначает, что масса их принадлежала к категории людей безнравственных, беспринципных вообще, без национальных чувств, глупых, тупых, некультурных. Совсем нет. А просто тот элемент населения, из которого на третий год войны наспех «стряпали» младшего офицера (а ведь именно таковыми и были заполнены небоевые, запасные части, «творившие революцию»), частью органически, частью по предшествовавшему состоянию в большинстве случаев или вовсе не мог служить материалом для выработки из него офицера, или нуждался в более продолжительном воспитательно-образовательном подготовительном периоде, чем это было на деле. Ну какой, например, офицер в воспитательно-техническом военном отношении мог получиться из почтенного, уважаемого, честнейшего прапорщика Николая Александровича Мунделя, прожившего до призыва в армию на белом свете 46 лет и добросовестнейшим образом несшего до войны в течение почти всей своей жизни службу в одном из отделений Главного управления неокладных сборов и казенной продажи питей. А ведь в изучаемый период он занимал должность старшего адъютанта штаба той самой 4-й гвардейской резервной бригады, в состав которой входили полки, назначенные нести охрану при Царской Семье.

Конечно, среди этого офицерства были и нравственно-испорченные элементы, и просто дурные, и злые, и вредные для армии люди, и выгнанные из ее рядов по несоответствию еще в мирное время, но общий характер отношений офицерства охраны к Царской Семье в рассматриваемый первый период заключения создавали не они. Общий характер отношений вытекал из общей же необразованности этой так называемой интеллигентной или полуинтеллигентной среды, из которой черпался материал для пополнения колоссальной убыли младшего кадрового состава офицерства и который явился командным элементом в рядах воинских частей - исполнителей революции. Сознательные революционеры, честные партийно-идейные деятели насчитывались среди них единицами, главная же их масса, как и масса солдатская, была только увлечена тем же угаром революции, к которой прибавлялась еще и «мода» на революцию, являвшаяся достоянием интеллигентного класса населения. При отсутствии в них полезных свойств офицерства, их «командное» положение в рядах охраны побуждало их принимать на себя «коноводство» в показном проявлении революционности и демократичности новых революционных войск по отношению к бывшему Царю и Его Семье. Искусственная непринужденность поведения в присутствии членов Августейшей Семьи, разгуливание среди Них во время Их работ в саду, умышленно громкие разговоры между собою и хохот, разваливание на скамейках, выступления с унизительными требованиями якобы от имени солдат, подзуживание часовых не отвечать на приветствия Царя - вот чем наружно проявлялся в этот период характер отношения охранного офицерства к Арестованным - явной искусственностью, напускным фальшивым демократизмом и неприличной, глупой и грубой позировкой. Под этой внешней, показной оболочкой трудно определить, каков был внутренний общий характер отношения офицерства, трудно обобщить словом, не вдаваясь в крайности суждения, но было совершенно ясно, что ничего определенного, серьезного и продуманного в отношении как к бывшему Царю, так и вообще к происшедшим событиям во внутреннем мировоззрении охранного офицерства еще не установилось.

Однако при детальном допросе свидетелей и тщательном изучении этого существенного для истории переворота вопроса исследование приходит к заключению, что даже в первоначальный период соприкосновения охранников с Августейшей Семьей приведенные выше характеристики солдатских и офицерских отношений должны приниматься обобщенными лишь условно, с внешней стороны. Приходится отметить, что действительная неприязнь и явная враждебность проявлялись лишь единичными представителями офицерства охраны и абсолютно меньшей частью солдатства. Не останавливаясь на свидетельских показаниях общего характера, а подбирая факты, конкретные показания, является возможным отметить и еще одну особенность, любопытное и знаменательное явление, заключающееся в том, что случаи нагло-революционных или грабительско-хулиганских выходок выпадают почти исключительно на долю офицеров и солдат 2-го полка, в котором к тому времени не оставалось ни одного кадрового офицера и заботливого о части хозяина, благодаря чему люди находились в отвратительных хозяйственных условиях жизни, быта и питания.

Конкретные эпизоды, собранные следователем от свидетелей и очевидцев, так характерны для истинной оценки отношений и так, в сущности, немногочисленны, что исследование считало необходимым для полноты впечатления привести их полностью, как бы наглядно иллюстрируя ими свои выводы и обобщения.

Со стороны офицеров случаи злостной некорректности отмечаются свидетелями только в отношении тех из них, которые получили это звание уже в течение войны и которые принадлежали преимущественно к той категории офицеров, которые на фронте не побывали, а отбывали свою службу в тылу.

Так, однажды, рассказывают свидетели, офицер 2-го полка прапорщик Ерынич явился к коменданту дворца и заявил якобы от имени солдат, что «мы Их должны сами видеть. А то Они арестованы, а мы Их не видим». Это было на второй или третий день по приезде Государя, когда Дети еще все болели, почему ни Государыня, ни Дети не выходили из дворца в парк и охрана не имела возможности Их видеть.

Определенно чувствовалось, что в требовании Ерынича, основанном на уставном положении для караула при арестованных вообще, заключалось стремление причинить Августейшим Узникам умышленное унижение и моральное оскорбление, а быть может, даже только стремление к удовлетворению своего «мещанского любопытства» видеть Августейшую Семью в Ее домашней жизни. Никакие доводы рассудка на Ерынича не действовали. Он назойливо и нагло добивался своего, выставляя мотивом, что члены Семьи без их поверки могут бежать из-под ареста, так что охрана узнает только потом, быть может, много времени спустя. Указание на то, что Дети больны, никуда выехать не могут, а Родители не бросят Детей на произвол судьбы, и, следовательно, нет оснований опасаться побега кого-либо, Ерыничем упрямо не принималось. Комендант, уже в то время опасаясь, что в конце концов все может случиться помимо его, путем безнаказанного и наглого насилия через местный совдеп, обратился за разъяснением в Петроград, откуда и последовали соответственные, серединного характера, указания.

Было решено установить такой порядок: когда будет приходить новый караульный офицер для смены кончавшего дежурство, оба вместе будут посещать Государя в присутствии Государыни, причем сменяемый офицер будет прощаться с Царем, а новый здороваться. Но чтобы этот новый порядок был наименее тягостен для Государя и Государыни, было решено всю эту вынужденную процедуру проделывать перед завтраком, когда здоровые Узники обыкновенно сходились в столовой.

И вот в тот день, когда охрана 2-го полка сменяла охрану 1-го и очередь быть караульным офицером дошла до Ерынича, последний при выполнении указанной процедуры обнаружил действительную цель, руководившую им в домогательстве видеть бывшего Царя. Когда в этот день перед завтраком по уже установившемуся новому порядку оба офицера явились к Государю, то бывший Царь, по примерам предыдущих смен, прощаясь с уходившим с караула офицером 1-го полка, подал ему руку. Когда же, здороваясь, Он протянул руку прапорщику Ерыничу, тот сделал шаг назад и не принял руки Государя, которая повисла в воздухе.

Чрезвычайно страдая от этого впервые проявленного по отношению к Нему поступка офицера, Государь подошел к Ерыничу, взял его за плечи обеими руками и со слезами на глазах грустно и тихо спросил его:

«Голубчик, за что же?»

Снова сделав шаг назад, приготовленной заранее фразой, почти скороговоркой, Ерынич ответил:

«Я из народа. Когда народ Вам протянул руку, Вы не приняли ее. Теперь я не подам Вам руки». Повернулся и быстро вышел.

Если бы Государь спросил Ерынича - о какой протянутой народом руке он говорит, то Ерынич, конечно, не смог бы пояснить значения своего заявления. Его цель была, пользуясь своим безнаказанным положением революционного начальника, просто оскорбить, морально ударить бессильного лежачего человека. Кроме того, офицерам типа Ерынича в то время кружило голову стремление отличиться на поприще проявления своей «демократичности и революционности», выдающийся пример чему дал сам Верховный Главнокомандующий генерал Брусилов и что особо ценилось представителями центральной власти в Петрограде и служило самым действительным способом к быстрому выдвижению по революционной иерархической лестнице. И конечно, «демократический» поступок прапорщика Ерынича был особо почтен в местном совдепе и его пример послужил образцом для некоторых солдат охраны, мечтавших, так же как и «товарищи начальники», отличиться на безопасном, тыловом революционном поприще.

Выходка Ерынича нашла себе полную поддержку в лице офицера того же типа прапорщика Домодзянца, которого местный совдеп определил в качестве своего соглядатая при коменданте дворца, прикрыв действительную цель будто бы проявившейся необходимостью коменданту иметь помощника. Этот Домодзянц совместно с Ерыничем подучил некоторых солдат 2-го полка не отвечать на приветствие Государя, который продолжал здороваться со стрелками при встрече с ними во время своих прогулок в парке. Как-то один из таких подученных солдат не ответил на приветствие Царя. Государь, полагая, что стрелок не расслышал, вторично повторил: «Здорово, стрелок». Солдат вторично ничего не ответил. Так как начальство из комендатуры дворца уже ничего не могло поделать с солдатами, то коменданту, во избежание дальнейших инцидентов, пришлось просить Государя не здороваться, и Царь перестал с тех пор приветствовать солдат, пока с течением времени не ознакомился с массой и не приобрел опыта различать их друг от друга по «сознательности».

Вот этими двумя конкретными эпизодами исчерпываются яркие случаи проявления офицерами поступков революционной тенденции. Очевидно, что другие эпизоды того же типа если и имели место, то не носили такого резко-тенденциозного характера, так как свидетели ничего определенно-фактического не могли больше вспомнить и ограничивались замечаниями общего свойства, указывавшими лишь на то, что отношение и поведение офицеров новой категории вообще значительно отличалось от того, которое существовало в дореволюционное время. Конечно, разница была громадная. Но проявление разницы в отношениях приходится констатировать в то время вообще во всей армии, так что впечатления свидетелей общего свойства не дают прочного материала для суждения о специальном отношении к Царю, а из конкретных случаев свидетели больше ничего вспомнить не смогли.

Со стороны солдат свидетели вспоминают несколько больше определенных случаев, но своим рассказам предпосылают указание на то, что если бы солдаты не подвергались постоянно постороннему влиянию со стороны так называемых «ревнителей углубления революции», появлявшихся время от времени в Царском Селе из Петрограда, то можно сказать, что большинству из охранников не приходило бы в голову подвергать членов арестованной Августейшей Семьи каким-либо «революционным» издевательствам. Но эти «ревнители» являлись какими-то особо озлобленными и мстительными по отношению к несчастным заключенным и вместе с тем необычайно трусливыми при выполнении своих миссий, возлагавшихся на них Петроградом.

Так, еще в самом начале ареста, к коменданту дворца явился какой-то неизвестный господин в полковничьей форме, назвавшийся Масловским, и предъявил письменное требование Петроградского исполнительного комитета совета с. и р. депутатов. Требование было подписано членом Государственной думы Чхеидзе и имело надлежащую печать. В нем указывалось, что комендант должен оказать всяческое содействие предъявителю требования для выполнения последним возложенного на него исполнительным комитетом поручения. Называвший себя Масловским заявил, что по поручению Исполнительного Комитета он должен сейчас же взять Государя и доставить Его в Петропавловскую крепость. Полковник Кобылинский категорически заявил Масловскому, что допустить этого он не может. Тогда Масловский сказал:

«Ну, полковник, знайте, что кровь, которая сейчас прольется, падет на Вашу голову».

«Ну, что же делать! Падет так падет, но исполнить не могу», - ответил Кобылинский.

Масловский, озлобленный, вышел, но не уехал, а отправился все-таки во дворец. Там его встретил командир 1-го полка капитан Аксюта, которому он предъявил свои бумаги Исполнительного Комитета. Однако заметив, что Аксюта встретил его не особенно дружелюбно, а к бумагам его отнесся с подозрением, он не решился уже повторить ему о цели своей командировки, которую указал Кобылинскому, а заявил, что он желает лишь увидеть своими глазами, здесь ли Государь. Тогда капитан Аксюта обыскал карманы полковника Масловского и, убедившись, что при нем нет никакого оружия, показал ему Государя, проходившего в это время в конце коридора, так, что Масловский Государя видел, но Государь показа не заметил.

После этого осмотра Масловский отправился в местный совдеп и там пытался агитировать среди представителей охраны, но, к счастью, в этот раз наткнулся на более рассудительных солдат 4-го полка, которые охладили его заявлением, что охрана исполняет приказания только Временного правительства.

Были попытки подобных озлобленных углубителей революции действовать и извне, подстрекая к эксцессам против Царской Семьи вообще солдат гарнизона и местный пролетариат. Обыкновенно во время прогулок или работ Государя и Детей в парке вокруг ограды собирался разный любопытный, праздный люд, чтобы поглазеть издали на Августейших Узников. Нормально толпа смотрела, делала свои замечания, делилась между собою мыслями и впечатлениями, совершенно не повышая голоса, не хулиганничая и не стремясь, чтобы ее слова долетали до Арестованных. К этому через некоторое время все привыкли и присутствие толпы не вызывало ни у кого беспокойства. Но однажды, когда Государь рубил на прудке лед, толпа за решеткой как-то сильно возросла, и из ее среды стали раздаваться отдельные выкрики в виде угроз по адресу продолжавшего работать Царя. В толпе появились шныряющие типы, старавшиеся незаметно перебегать от одной группы собравшихся «товарищей» к другой и подстрекавшие их на производство насилия над Государем. Постепенно шум в толпе разрастался, и отдельные элементы наиболее хулиганского вида стали лезть на ограду, пытаясь проникнуть в парк. Хотя большая часть толпы, по-видимому, не примыкала к демонстрантам и агитаторам, тем не менее охрана, всегда сопровождавшая Арестованных на прогулке, всполошилась и поспешила к ограде, где, угрожая штыками и прикладами, стала сгонять чрезмерно разгорячившихся «товарищей» с ограды. Возбужденных агитаторами лиц было однако такое значительное количество, что комендант, из опасения осложнений и не вполне уверенный за стойкость и повиновение ему охраны, просил Государя уйти с прудка, расположенного слишком близко к ограде. Тогда только Государь повернулся к толпе и, окинув ее спокойным взором, ответил:

«Я не боюсь их. Эти честные люди Меня совсем не стесняют».

Но комендант настаивал, и тогда Государь, не желая причинять лишней заботы Его охране, покорился и ушел.

По свидетельству присутствовавшего при этом инциденте прапорщика Мунделя, «товарищи» из толпы ругались главным образом за чечевицу, которую тогда, за недостатком других круп, выдавали войскам и к которой солдаты еще не привыкли. Других особо выделявшихся настойчивостью крика заявлений как будто и не было, а если и были угрозы другого характера, то из-за первого главного требования они резко не выделялись, почему он, Мундель, их и не разобрал.

Последствием этого эпизода было то, что район прогулок Царской Семьи в парке был ограничен, дабы Их не было видно с улицы.

Что же касается до хулиганских грабительских эпизодов внутреннего характера, т. е. производившихся солдатами охраны, то свидетели отмечают следующие характерные поступки, сохранившиеся в их памяти.

Группа солдат 2-го полка, подзуживаемая прапорщиками Ерыничем и Домодзянцем, не зная к чему придраться, изыскивала под разными серьезными якобы предлогами случая причинить какую-либо неприятность членам Царской Семьи. Так, однажды они увидели в руках Наследника Цесаревича маленькое игрушечное ружье. Это была уменьшенная винтовка - модель, сделанная специально для Алексея Николаевича Тульским ружейным заводом как игрушка. Она была совершенно безопасна, так как, чтобы стрелять из нее, надо было изготовить совершенно особые патроны, которых не было. Солдаты потребовали отобрания у Цесаревича винтовки под предлогом воспрещения Арестованным иметь при себе оружие. Тщетно дежурный офицер доказывал им нелепость их требования, однако чтобы избежать насилия, к которому, видимо, эти типы были вполне подготовлены, он взял у Алексея Николаевича ружье и передал его полковнику Кобылинскому, а последний потом по частям постепенно возвратил ее обратно Наследнику.

Был случай, что один солдат того же 2-го полка проник в коридор, где стоял сундук с некоторыми вещами, принадлежавшими Государыне. Так как это было в ранние часы и никто еще не вставал, то солдату удалось взломать штыком замок и похитить из сундука несколько пледов. Хотел он похитить еще и сапоги Ее Величества, но не справился с колодками и сапоги оставил.

Другой солдат, стоя в парке на часах, увидел пасшихся в саду прирученных диких коз, принадлежавших Детям Царской Семьи. Желая ли причинить Им неприятность или желая просто поживиться, он пристрелил одну козу, и когда сменился, унес ее с собой. Об этом случае начальство производило дознание, однако таковое не помешало на следующий же день другому часовому пристрелить вторую козу и тоже унести ее с собой.

Был случай, что целая группа солдат забралась на половину Наследника Цесаревича и стала взламывать комнатный ледник. Бывало, просто кто-нибудь из солдат, случайно проходя коридорами дворца, тащил какую-нибудь вещь, попадавшуюся ему на глаза.

Словом, таких мелких, чисто хулиганских или грабительских случаев было достаточно, и все они оставались безнаказанными, так как солдатские комитеты уже тогда прикрывали такие проступки солдат «демократическими» понятиями, что вещи во дворце - «их достояние», и начальство ничего не могло поделать с разнузданностью людей, не сдерживавшейся больше ни формами, ни авторитетом власти. Тем не менее перечисленными случаями исчерпываются все те более выдающиеся эпизоды, запечатлевшиеся в памяти свидетелей, которые позволяют вывести заключение об отсутствии со стороны солдат охраны какой-либо особой враждебности к Царской Семье, как к таковой, общая же распущенность масс, в особенности в первое время революции, являлась нормальным явлением повсеместно. Грязный, немытый, непричесанный вид, небрежно одетая одежда, шныряние без толку из конца в конец, бесконечное лущение подсолнуха, валяние кучами по углам, под заборами и под деревьями, конечно, по сравнению с предыдущим временем казалось чудовищным, но этим выражалось вообще «сознательное» отношение к переживавшимся событиям, а не специально к Августейшим Узникам.

С течением времени, по мере того как офицеры и солдаты охраны, присматриваясь к Царской Семье, получили возможность вынести свое впечатление о простом образе жизни Семьи, о доброжелательном и сердечном отношении к ним же, к охранникам, настроение массы лично к Арестованным начало постепенно изменяться и отдельные революционные выходки и хулиганские поступки стали проявляться все реже и реже. Офицеры и солдаты с любопытством, перешедшим затем постепенно в интерес, присматривались к этим людям, так далеко и недосягаемо стоявшим от них раньше. Постепенно исчезала групповая обособленность солдат, угрюмость их тупого созерцания; подтянулись постепенно и офицеры, как-то сразу перестали бродить среди гуляющих, отошли в сторонку и голоса в беседах приняли нормальную силу и тембр. Царь и Его Семья предстали перед ними совершенно в ином освещении, чем представлялись Они им раньше, чем рассказывалось на улице, в городке, на митингах и собраниях, чем вообще обрисовывались Они вне дворца, вне парка, вне Их собственной жизни.

Прежде всего они не могли не заметить той исключительной любви и дружбы, которые существовали между всеми членами этой Семьи; они видели, с какой нежной бережливостью Отец или кто-нибудь из Дочерей выносил на руках на прогулку больного Сына и Брата; они видели с какой заботливостью, поддерживая под руки, Муж сводил с крыльца слабую здоровьем Жену, как Дети расстилали Ей коврик и как дружно все группировались вокруг, стараясь друг перед другом чем-нибудь помочь, подсобить Отцу, Матери, Брату. Они были поражены простотой обращения Государя с приближенными, с прислугой, а затем с офицерами и солдатами охраны; они ясно почувствовали искренность и непринужденность такого обращения Государя с людьми, и им самим стало легко подходить к Нему, приближаться к Ним.

Первоначально Арестованные могли выходить в парк в течение дня когда хотели; так устанавливала инструкция, составленная генералом Корниловым. Но вскоре под давлением озлобленных и наглых требований представителей Петроградского и местного совдепов, не без участия солдат второго полка, не желавших нести службу охраны в парке в течение всего дня, свобода выхода Царской Семьи в парк была ограничена установлением прогулок только в определенные часы и при определенной, совершенно излишней процедуре унизительного характера. Желавшие гулять в установленные часы члены Царской Семьи и приближенные должны были предварительно собираться все вместе в круглом зале. Сюда также приходил дежурный офицер и караул, назначенный для сопровождения Арестованных на прогулке. Дверь открывалась дежурным офицером, и Августейшие Узники выходили в парк, сопровождаемые сзади караулом. Если Семья гуляла или работала, то караул оцеплял часовыми все место прогулки или работ на все время, определенное для гулянья, и никто из Арестованных не мог выйти из этого кольца или вернуться во дворец раньше окончания времени, положенного для прогулки.

Так оно в точности и выполнялось, когда в караул заступал 2-й полк. Когда же служба неслась 1-м и особенно 4-м полком, то офицеры и солдаты этих частей, очень скоро присмотревшись к Царской Семье, отказались от буквального следования новым порядкам и зачастую стали сами принимать участие в тех или других работах Царской Семьи в парке. На этой почве сближение солдат с бывшим Царем и Его Семьей пошло очень интенсивно; сначала нашлись отдельные солдаты-часовые, которые заговаривали или отвечали на вопросы того или другого из членов Семьи, потом стали присоединяться другие, просто бродившие в парке и наблюдавшие за гулявшими, постепенно стали стекаться к Ним кучки, группы солдат, разговоры делались все продолжительнее и продолжительнее, становились интересными и начали принимать общий характер. Беседовали с ними чаще всего Государь и Государыня, особенной любительницей поболтать с солдатами была Великая Княжна Мария Николаевна, которая в конце концов изучила семейную хронику почти всех солдат. Сами же солдаты, видимо, интересовались больше всего разговорами с Царем. Русский солдат невероятно ценит, когда старший собеседник, начальник, интересуется его интересами, его условиями жизни; охранники не могли не оценить в этом отношении заботливости и внимания к себе бывшего Царя, который в разговорах постоянно расспрашивал их про домашнее житье-бытье, про деревенскую их жизнь, про нужды и домашние горести. Они стали любить эти беседы, и много было таких, которые заранее собирались в парке в ожидании выхода Семьи и, как только те появлялись, старались так или иначе завязать разговор. Чаще всего инициатива исходила от Государя, потом вступала Мария Николаевна, и беседа быстро развивалась и оживлялась. Постепенно к первым начавшим разговор солдатам подходили другие, сначала молчали, а затем вступали в беседу, затягивавшуюся нередко вплоть до окончания часа прогулки. Когда стало теплее, Государыня тоже выходила гулять. Ей приносили коврик, Она садилась где-нибудь, с постоянной рукодельной работой, под деревом, а солдаты собирались вокруг, ложились на траву, и беседа тихо текла, сопровождаемая нежной улыбкой, озарявшей лицо Государыни. Камердинер Волков, рассказывая о подобных беседах арестованных членов Царской Семьи с солдатами охраны, характеризуя отношения к ним солдат, говорит:

«Я не знаю, что это хулиганство или нет. Думаю, что нет, и я не слышал, чтобы кто-либо из них осмелился бы обидеть Их Величество во время таких разговоров. Про солдат в общем я могу сказать, что первоначально в Царском они были хуже настроены. А потом, когда они сами поглядели поближе на Августейшую Семью, то стали относиться к Ней лучше».

Так падала завеса между Царем и Его бывшим народом. Большинство солдат увидело в бывшем Государе своего «русского человека, простого, доброго, обходительного, умелого и интересного в рассказах, верного в вере», и очень, очень многие начинали понимать несправедливость «начальников» к бывшему Императору. Особенно сильное впечатление на охранников производила замеченная ими высокая религиозность Царя и всей вообще Семьи. «За стол не сядут, не помолившись», - говорили они, чувствовали искренность и чистоту веры этой Семьи, понимали эту веру и в душе разделяли ее. Среди офицеров появились теперь такие, которые через прислугу испрашивали себе на память фотографии Государя, Государыни и Детей, и Они им не отказывали, давали и снабжали Своими автографами. Появились группы солдат, которые в периоды болезней Наследника Цесаревича стали стремиться видеть Его, не из-за «мещанского любопытства», а по внутреннему, хорошему чувству, воскресавшему в них под влиянием непосредственного соприкосновения со своими Поднадзорными и постепенного познания Их душ, Их морального и нравственного совершенства.

Конечно, среди массы оставались экземпляры, которые сохраняли тупую враждебность и слепую злобу. Но их было меньше, может быть, даже единицы, которые, не находя себе сочувствия среди массы, перестали проявлять себя отдельными выступлениями. Остальные же, если и не потеряли своего общего «товарищеского вида» и своих «товарищеских» свойств и наклонностей, то в общем стали проявлять достаточно старания, чтобы быть корректными и добросовестными по отношению к членам Царской Семьи и в достаточной степени дисциплинированно несли свои служебные обязанности по охране безопасности Августейших Узников. Это эволюционирование настроения солдатской массы в лучшую сторону продолжалось за все время пребывания Семьи в Царском Селе и затем в первый период жизни Ее в Тобольске. Росло понимание и знание массой простого русского солдата-крестьянина своего бывшего Царя и Его Семьи, росла и преданность ее к Ним. Если за время их взаимного тесного соприкосновения не проявилось еще сознательной сильной любви и сознательного понимания самого взаимоотношения между ними, то инстинктом масса уже близко подходила к истине, что и сделало ее, эту массу, в Тобольске причиной неудачи советской власти, дважды покушавшейся там привести свой злой умысел в исполнение. Наконец, нельзя не отметить и того факта, что в конце концов в Тобольске солдаты 4-го полка предложили Государю воспользоваться днем их дежурства по охране, чтобы бежать из-под власти большевиков, но Царь отказался от этого предложения, пояснив им, что предпочтет умереть в России, чем добровольно покинуть свою Родину и народ.

Вот материалы, которые исследованию удалось собрать по вопросу характеристики взаимоотношения отрекшегося от престола Государя с первыми исполнителями революции, носившей название «народной революции против ненавистной династии и ненавистного государственного строя». Вывод слишком ясен и определенен и особого пояснения не требует. Чувствовали его и руководители революции из числа более крайних и озлобленных, и из Петрограда постоянно были поползновения ухудшить условия ареста Царской Семьи, контролировать Ее содержание и охрану, поверять настроение самой охраны и принять более действительные меры, дабы помешать сближению Царской Семьи с окружавшим Ее революционным народом. Справедливость требует отметить, что члены Временного правительства, как Гучков и Керенский, интересовались этим вопросом лишь в первый период ареста, пока для них не выяснилось - для первого, что он жертва собственной мании военного величия, а для второго, что он жертва собственной клеветнической на Царскую Семью агитации. Но тем не менее давление на них действительно «темных сил» революции в отношении тех или других утеснений бывшего Царя продолжалось до конца их «царствования», и любопытный эпизод с арестом Маргариты Хитрово в Тобольске, упоминавшийся в 1-й части настоящего труда, характерно иллюстрирует законность и демократичность новой власти.

Из случаев посещения дворца лицами официальной власти историческое исследование считает необходимым отметить следующие.

Вскоре после возвращения в Царское Село Государя во дворец приехал генерал Корнилов в сопровождении Великого Князя Павла Александровича и Военного министра Гучкова. Никто из них Арестованных не посетил. Генерал Корнилов произвел поверку несения охранной службы, проверил знание охранниками своих обязанностей и обошел помещения, занимавшиеся дежурной частью. При этом посещении Великий Князь Павел Александрович интересовался вопросом надежности офицеров и солдат охраны в смысле возможно наибольшего обеспечения покоя арестованной Царской Семьи, а Военный министр Гучков сопровождал генерала Корнилова и ничего не говорил.

Только после этого, через день или два, Гучков неожиданно опять приехал во дворец один. Его сопровождали, по-видимому, только адъютанты. Приехал он без приглашения и предупреждения с целью видеть Императрицу. Государь и Государыня чувствовали к Гучкову антипатию, что не могло не быть известным и ему, а потому принятие Гучковым на себя еще какой-то миссии к Августейшим арестованным при настоящем Их положении было учтено приближенными не в пользу тактичности и благовоспитанности этого революционного Военного министра. Тем не менее никто из них не услышал ни от Государя, ни от Государыни ни слова порицания по адресу Гучкова после неприятного для Них свидания с ним. Когда Гучков шел назад, спускаясь с лестницы, один из офицеров его свиты, будучи сильно выпивши, увидав стоявших на лестнице трех придворных лакеев и, видимо, не разобрав их формы, злобно им крикнул: «Вы наши враги. Мы ваши враги. Вы здесь все продажные». Он кричал во всю глотку с неприличным размахиванием руками, как пьяный. Один из стоявших лакеев ответил ему: «Вы, милостивый государь, в нашем благородстве ошибаетесь». Гучков шел впереди в расстоянии всего нескольких шагов от этого пьяного офицера, но даже головы не повернул на шум, произведенный его свитским спутником, и, сделав вид, что ничего не слышит, быстро вышел из дворца.

Министр юстиции, а позже Председатель Совета Министров Керенский приезжал во дворец несколько раз. Весьма характерным явлением его посещений явилось то обстоятельство, что в его отношениях к арестованным членам Августейшей Семьи замечаются два периода, резко отличающиеся один от другого: первоначальный - до выемки личной корреспонденции и бумаг Государя Императора и последующий - после ознакомления с содержанием этой отобранной переписки.

В первый период Керенский держал себя по отношению ко всем заключенным как судья или прокурор к подсудимым, преступность коих не подлежит сомнению. Знавший Россию и русский народ постольку, поскольку это необходимо, чтобы быть товарищем присяжного поверенного, он и о Царе и Его Семье располагал сведениями постольку, поскольку Они изображались и освещались специальной социалистическо-германофильской провокационной и агитационной литературой, почему и смотрел на бывших Царя и Царицу, как на изменников родины, эгоистических деспотов личного начала, покровителей и создателей насилия, произвола и тирании над русским народом. Трудно сказать, какой искренности в этом убеждении было у него больше - искренности социалистического вождя или безграмотного слепца. Но убежден он был, пожалуй, искренно.

В первый раз он приехал во дворец 21 марта, явившись демонстративно в какой-то грязной, засаленной тужурке, надетой поверх черной рубашки навыпуск, без воротничков, но с большой развязностью в манерах, словах и жестах. С видом строгого судьи Керенский обошел все комнаты, проверил наличие всех содержавшихся под арестом, проверил посты, охрану, порядок несения охранной службы в смысле надежности охранения от побега или похищения и затем имел довольно долгую беседу наедине с Государем, в кабинете последнего.

После этого свидания Государь рассказывал, смеясь, Императрице, что Керенский чувствовал себя как-то неловко и был сильно смущен. Он не знал, как себя держать с Государем, и то называл Его «Николай Николаевичем», то срывался на «Ваше Величество». Старые служащие лакеи дворца, видевшие на своем веку много людей, посещавших Царскую Семью, тогда же вполне точно определили действительное состояние Керенского в этот первый его приезд во дворец:

«То была не гордыня, а была одна конфузливость и робость».

В следующий раз Керенский приехал 26 марта. На этот раз он был уже в френче и в гетрах; на шее виднелся воротничок, а на руках манжеты. Но он по-прежнему пытался сохранить вид строгого судьи.

Керенский, приехав во дворец, потребовал к себе Кобылинского и Коровиченко. Затем он велел доложить Государю, что просит Его принять его вместе с названными лицами. Государь пригласил их всех к себе в кабинет. Здесь Керенский, сохраняя официальный тон, не садясь, заявил Императору, что он должен произвести выемку в Его личных бумагах и делах и уполномочивает на этот следственный акт полковника Коровиченко в присутствии полковника Кобылинского.

Государь, не возражая ни слова, подошел к стоявшему в кабинете особому ящику большого размера и открыл его. Бумаг было очень много; все они были разложены по отдельным группам в большом порядке. Указывая на бумаги и объясняя распределение их по группам, по которым они были собраны и уложены в ящике, Государь взял одно письмо, лежавшее, как было ясно видно, не на месте и сказал:

«Это письмо частного характера».

Он вовсе не хотел изъять это письмо от выемки, а просто взял его, как отдельно лежавшее не на своем месте и, кажется, хотел переложить его в ящике на соответственное место. Но Коровиченко, увидев письмо в руках Царя, порывисто ухватился за свободный его конец и, не обращая внимания на попытку Государя объяснить, со словами: «нет, позвольте» стал вырывать письмо. Получилась некрасивая картина: Государь тянет письмо к себе и что-то силится сказать, а Коровиченко - к себе и только твердит, не переставая: «нет, позвольте».

Наконец, Государь, как это заметно было, внутренне возмутился, махнул рукой и со словами:

«Ну, в таком случае Я не нужен. Я иду гулять», - вышел из кабинета.

Коровиченко долго рылся в ящике и тщательно отбирал бумаги, которые представлялись ему нужными. В конце концов он забрал почти все бумаги и доставил их в Петроград Керенскому. Впоследствии Коровиченко рассказывал, что Керенский и Переверзев полагали найти в личной переписке Императора и в письмах Императрицы необходимые для них документы, которые могли бы скомпрометировать Царя и Царицу интимностью сношений с Вильгельмом и обличить Их в измене Родине в пользу немцев, о чем тогда кричали все газеты и в чем были искренно убеждены оба министра. Однако их ознакомление с конфискованным личным архивом Императора совершенно рассеивало эту гнусную клевету и, наоборот, обрисовывало Государя и Государыню как людей, лично враждебно настроенных к Вильгельму и Германии и твердо отстаивавших национальную честь и интересы России.

При ознакомлении министров с личной перепиской Государя не обошлось и без курьеза: Переверзеву и Керенскому в числе телеграмм Государя к Государыне попалась одна с частью зашифрованного в ней текста. Долго бились над секретом шифра; были собраны все самые искусные в Петрограде специалисты и наконец, после больших усилий, дешифровали - Государь зашифровал следующие слова: «целую крепко, здоров».

Однако вся эта наглая и злостная клевета выяснилась для Керенского лишь через два-три дня. В день же выемки бумаг он был убежден в преступности Императора, а потому, пока Коровиченко разбирался в бумагах, он нашел Государя и объявил Ему, что, как министр юстиции, он считает необходимым принять некоторые меры пресечения и решил отделить Царя от остальной Семьи, а главное от Государыни Императрицы. Император должен был жить на Своей половине, совершенно отдельно от остальной Семьи; видеться с Женой и Детьми Ему разрешалось только во время общего обеда и за вечерним чаем, причем разговаривать между собою Они должны были исключительно на русском языке. Наблюдение за точным исполнением сего решения Керенский возлагал на дежурного офицера, который обязан был присутствовать при каждом свидании Отца со Своей Семьей.

Керенский, в сущности, хотел изолировать на таких основаниях не Государя, а Императрицу, и только настояния более уравновешенных членов кабинета, указывавших на бесчеловечность отделения Матери от болевших Детей, понудили Керенского отказаться от своего первоначального предположения и принять эту меру относительно Отца.

Так последователен был этот министр Временного правительства, на словах проповедовавший о законности, о неприкосновенности личности, а на деле отличавшийся своими незаконно-безнравственными действиями.

Это отделение Императора от Семьи глубоко возмутило Государыню своей абсолютной несправедливостью.

«Так низко поступать с Государем, - сказала Она Жильяру, - после того, как Он пожертвовал Собою и отказался от Престола, чтобы избежать гражданской войны… Как это скверно, как это мелочно! Император не хотел, чтобы из-за Него пролилась кровь хотя бы одного русского. Он всегда был готов от всего отказаться, если бы был уверен, что это будет ко благу России… Да, надо перенести и эту горькую обиду!»

Хотя Керенский уже через три дня, ознакомившись с личными бумагами Государя, и отменил свое распоряжение об изоляции Царя и Семья снова соединилась в своем дружном и духовном кругу, но все эти эпизоды явились лишь теми последовательными этапами по пути Царской Семьи к Своей Голгофе, которые логически и неизбежно вытекали из всей предыдущей фальшивой, искусственной и непоследовательной работы руководителей Государственной думы и общественности по созданию «народной революции» и переворота «государственного порядка».

После этого Керенский приехал во дворец 12 апреля. Он держал себя как ни в чем ни бывало; был чрезвычайно жизнерадостен и представился совершенно другим человеком. Вид суровой Немезиды исчез с него совершенно; он был весел, любезен со всеми придворными и прислугой и непринужден в обращении…

«Доложите, пожалуйста, Государыне, - сказал он дежурному камердинеру, - что я Ее приму в кабинете Государя; вот здесь», - указал он рукой на кабинет.

Камердинер пошел и в точности доложил Ее Величеству слова Керенского. Государыня улыбнулась и сказала:

«Я не пойду. Пусть придет в Мою комнату».

Камердинер вернулся в кабинет, где ждал Керенский и передал ему ответ Императрицы. Керенский с полной готовностью, вскочив с кресла, на которое было уже уселся, и сказав: «хорошо, хорошо», быстро пошел наверх в комнату Императрицы. Говорил он Императрице что-то очень громко, оживленно и весело; было слышно, что в беседе он много и раскатисто хохотал. Государыня потом рассказывала, что Керенский, балагуря, передал ей о дебатах, происходивших в петроградских совдепских кругах по поводу необходимости перевести Царскую Семью в Петропавловскую крепость.

С этого приезда Керенский резко изменил свое отношение к Государю и ко всей арестованной Семье. Когда угар клеветы с него спал и он присмотрелся к этим чуждым до того ему людям, совесть как будто в нем заговорила, и он стал пытаться смягчать условия Их жизни, как арестованных, и стараться оградить Их от назойливости и наглости некоторых особо злобных представителей новой революционной власти. Но уже было поздно: он ничего не мог сделать, так как сам не имел, в сущности, никакой власти и мог держаться на колеснице власти, только послушно следуя за теми «темными силами» революции, в рядах которых он сам занимал почетное звание товарища председателя.

Как на характерный эпизод этого безвластия власти нельзя не указать на один маленький случай, когда Керенский в искреннем стремлении услужить Царской Семье должен был почувствовать полное свое бессилие. Когда местный Царскосельский совдеп перестал доверять Кобылинскому, что случилось очень скоро, то, дабы иметь своего постоянного соглядатая во дворце, он назначил, как уже упоминалось выше, в помощь Кобылинскому выбранного из своей среды прапорщика Домодзянца, армянина по происхождению. Это был глупый, грубый и нахальный человек. Он всячески домогался втиснуться как-нибудь во дворец, куда Кобылинский его упорно не допускал. Тогда он стал постоянно торчать в парке в то именно время, когда Семья выходила на прогулку. Однажды, когда Государь, проходя мимо него, по обыкновению встречи с офицером, протянул ему руку, чтобы поздороваться, Домодзянц не принял руки Государя и заявил Ему, что он не может по должности помощника коменданта подавать руку Арестованному.

Кобылинский об этом поступке Домодзянца сообщил Керенскому. Последний, приехав в Царское Село, посетил местный совдеп и имел разговор с председателем. Во время этого разговора председатель доложил Керенскому:

«Позвольте Вам доложить, господин министр, что мы выбрали в помощники коменданта прапорщика Домодзянца».

На это Керенский ответил ему резким голосом:

«Да, я знаю. Но неужели вы не могли выбрать другое лицо, не такого хама, идиота и дурака?»

Несмотря на столь нелестный отзыв господина министра, местный совдеп не счел нужным изменять своего выбора, и прапорщик Домодзянц остался на своем месте, нахально стараясь попадаться на глаза Керенскому, когда тот посещал дворец.

Назначение этого прапорщика Домодзянца было вызвано вовсе не служебной потребностью коменданта, а явилось результатом той глухой и непримиримой борьбы между членами Временного правительства и советом с. и р. депутатов, которая, несмотря ни на какие внешние, условные соглашения, внутренне ни на минуту не прекращалась начиная с 27 февраля и которая всегда оканчивалась победой совета, фактического распорядителя властью за все время существования Временного правительства. Когда совет узнал, что его противник замышляет вывезти Царскую Семью в Англию и затеял по этому поводу какие-то переговоры с представителями британского посольства, то, не считаясь с официальным признанием власти Временного правительства, он самостоятельно и независимо установил как в Царском Селе, так и на железных дорогах ряд мер, направленных к воспрепятствованию попытке Правительства исполнить свое намерение. К числу этих мер относилось и предложение Петроградского совдепа местному Царскосельскому совдепу назначить в качестве постоянного соглядатая прапорщика Домодзянца. Хотя все эти мероприятия шли совершенно вразрез с волей «законной» власти, но, в силу своего безволия и бессилия, Временное правительство вынуждено было «санкционировать», по выражению известного присяжного поверенного и товарища председателя исполкома совдепа Соколова, незаконные распоряжения совета с. и р. депутатов.

Если охранники и представители революционной «законной» власти за время ареста Царской Семьи в Александровском дворце получили возможность присмотреться к личности, характеру, нравственно-религиозному облику бывшего Самодержца и Помазанника Российской Державы, то в свою очередь и Государь получил возможность подойти к значительной массе простого русского человека непосредственно, непосредственно быть в его среде, непосредственно говорить с ним, проникать в его интересы, в его душу, в его мировоззрение. До этой поры между обеими сторонами была стена, стена глухая, трудно преодолимая. Для одной стороны эту стену создало отступничество от веры в свое русское, историческое, идеологическое мировоззрение, а для другой - бюрократизм исполнительной власти и властолюбие боярщины. Теперь верхняя часть стены, созданная исполнительной властью и боярщиной, обвалилась, и стоявшие по обе стороны стены русские люди увидели друг друга. И что же?..

Одни, утратившие веру, взглянув угрюмо и злобно, взглянув, как судьи и обвинители, на представшего перед ними развенчанного Царя, постепенно, по мере знакомства с Ним, стали изменяться, стали прозревать, стали делаться лучше, сердечнее, стали интересоваться Им, стали заботиться о Нем, стремились спасти Его. В них вера была помрачена; потом как будто в них начали возрождаться признаки пробуждения веры, элементы морали, нравственности, духа. Они могли вернуться в массе и к вере.

С другой стороны стены стоял Царь, веривший в идею, веривший заочно и в народ. Он пошел к нему спокойно, доверчиво, с протянутой рукой. Один не принял, другой не принял, третий отвернулся, четвертый смутился, но вера Царя была слишком сильна - Он не опускал руки. И вот нашелся один принявший руку, за ним - другой, потом - несколько, потом - много, потом… могла быть вся Россия. На троне, отделенный стеной, Он не ошибался в Своей вере: «народ добрый, хороший, его смутили злые люди и жиды…»

«Обнявшись, с просветлевшими лицами, не обмолвившись еще ни одним словом друг с другом, Они пошли в комнату Детей».

Так отмечает свидетель встречу Государя с Государыней в первые минуты Их соединения в Алексадровском дворце, 9 марта 1917 года, после хотя и не продолжительной, но тяжелой безызвестностью и пережитыми Обоими событиями разлуки. Рассказы приближенных и прислуги, окружавших Царскую Семью в период Ее ареста, показания свидетелей охраны и комендатуры в различные периоды заключения Семьи в Царском Селе, Тобольске и Екатеринбурге позволяют обрисовать общие, основные, характерные черты, присущие как всей Семье в целом, так и отдельным Ее членам, в достаточной степени точности, своеобразности и определенности. Возвращение Отца живым и объединение всей Семьи вместе под одной кровлей было громадным нравственным и духовным утешением для всех Ее членов в эти исключительно трагические дни Их жизни и не могло не вызвать прежде всего радостного чувства, что Их не разлучат и предоставят Им, во взаимной поддержке друг друга, проявить любовь и силы, чтобы смягчить горячо любимому Отцу и Мужу Его тяжелые душевные переживания за текущие события и за будущность дорогой для Них всех Великой Родины. В этом отношении примером самоотвержения, преданности и заботы о Государе являлась Жена и Мать, Она сумела передать и воспитать в Детях те же высокие чувства, сосредоточивавшие внимание и почитание Семьи на Отце, несмотря на то, что по силе воли и характера внутренней руководительницей жизни и быта семейного очага оставалась Мать.

Весь внешний и духовный уклад домашней жизни Царской Семьи представлял собою типичный образец чистой, патриархальной жизни простой русской, религиозной семьи. Вставая утром от сна или ложась вечером перед сном, каждый из членов Семьи совершал Свою молитву, после чего утром, собравшись, по возможности, вместе, Мать или Отец громко прочитывали прочим членам положенные на данный день Евангелие и Послания. Равным образом, садясь за стол или вставая из-за стола после еды, каждый совершал положенную молитву и только тогда принимался за пищу или шел к себе. Никогда не садились за стол, если Отец чем-нибудь задерживался; ждали Его. Когда кто-нибудь из Детей обращался к Матери по вопросам, касавшимся воспитания, образования или отношений внешнего свойства, Мать всегда отвечала: «Я поговорю с Отцом». Когда к Отцу обращались с вопросом того или другого внутреннего или хозяйственного распорядка или с вопросом, касавшимся всей Семьи, Он неизменно отвечал: «Как Жена, Я поговорю с Ней». Оба поддерживали авторитет друг друга и Оба по вере сознательно проводили идею «единой плоти и единого духа».

Нормально день Их ареста в Царском Селе складывался так: вставали в 8 часов утра; молитва, утренний чай всех вместе, кроме, конечно, больных, еще не выходивших из Своих комнат. Гулять разрешалось Им два раза в день: от 11 до 12 часов утра и от двух с половиною до пяти часов дня. В свободное от учебных занятий время дня, дома, Государыня и Дочери шили что-нибудь, вышивали или вязали, но никогда не оставались без какого-либо дела. Государь в это время читал у Себя в кабинете и приводил в порядок Свои бумаги. Вечером после чая Отец приходил в комнату Дочерей; Ему ставили кресло, столик, и Он читал вслух произведения русских классиков, а Жена и Дочери, слушая, рукодельничали или рисовали. Государь с детства был приучен к физической работе и приучал к ней и Своих Детей. Час утренней прогулки Император обыкновенно употреблял на моцион хождения, причем Его сопровождал большей частью Долгоруков; они беседовали на современные, переживавшиеся Россией темы. Иногда вместо Долгорукова Его сопровождала которая-нибудь из Дочерей, когда Они поправились от своей болезни. Во время дневных прогулок все члены Семьи, за исключением Императрицы, занимались физической работой: очищали дорожки парка от снега, или кололи лед для погреба, или обрубали сухие ветви и срубали старые деревья, заготавливая дрова для будущей зимы. С наступлением теплой погоды вся Семья занялась устройством обширного огорода, и в этой работе с Ней вместе принимали участие некоторые офицеры и солдаты охраны, уже привыкшие к Царской Семье и стремившиеся выказывать Ей свое внимание и доброжелательство.

С течением времени, поправившись от болезней, Дети возобновили свои учебные занятия. Так как посещение преподавателями и учителями со стороны, извне, было воспрещено, то Родители организовали обучение при посредстве тех придворных лиц, которые разделяли заключение с Семьей. Таким образом, Государь принял на Себя преподавание Наследнику Цесаревичу географии и истории; Государыня проходила со всеми Детьми Закон Божий; Великая Княжна Ольга Николаевна занималась с младшими Сестрами и Братом английским языком; Екатерина Адольфовна Шнейдер преподавала младшим Великим Княжнам и Наследнику Цесаревичу математику и русскую грамматику; графиня Гендрикова занималась с Великой Княжной Анастасией Николаевной историей; баронесса Буксгевден - со старшими Великими Княжнами английским языком; доктор Боткин - с Алексеем Николаевичем русской литературой; доктор Деревенько - с Ним же естествовещением, а Жильяр - со Всеми французским языком.

Из переписки документов, принадлежавших князю Долгорукову и найденных с остатками его вещей в Екатеринбурге в помещении бывшего областного совдепа, видно, что в период ареста в Царском Селе и в Тобольске Государь и Государыня были очень озабочены урегулированием и обеспечением финансовой стороны будущей жизни Семьи и старались тщательно экономить оставшиеся в Их распоряжении очень скромные личные средства, сокращая до минимума расходы на Свою жизнь. Несмотря на ограниченность средств, отказывая Себе, довольствуясь простым столом, Государь и Государыня не прекратили Своей благотворительности и старались помогать другим насколько могли; прошения же от разных частных лиц о помощи и поддержке, несмотря на официальное объявление об Их низложении и аресте, не прекращали поступать во дворец, и Державная Чета удовлетворяла их в мере Своей возможности. Следует отметить, что в делах Долгорукова сохранилась расписка комиссара Панкратова в получении им от бывшего Государя Императора пожертвования на нужды фронта в размере 300 рублей. Между тем в это время средства Семьи были уже настолько исчерпаны, что коменданту охраны приходилось изыскивать способы добыть деньги под свои векселя у частных лиц, чтобы прокормить Семью и состоявших при Ней придворных и прислугу. Камердинер Чемадуров показывал, что когда по приезде в Екатеринбург комиссар Дидковский произвел обыск, то у Государя и Государыни денег не оказалось совершенно; у Великой Княжны Марии Николаевны нашлось 16 рублей 33 копейки и у доктора Боткина - 280 рублей.

Сношения Царской Семьи с внешним миром после ареста не прекратились; Семья продолжала получать не только прошения о помощи, но и выражения сочувствия, симпатии от далеких людей из провинции, от монастырей и от раненых офицеров и солдат, бывших на излечении в госпиталях Царского Села, где работали в качестве сестер милосердия Государыня и две старшие Дочери. Великие Княжны продолжали получать письма и от подруг придворного круга, хотя некоторые из этих корреспонденток писали, видимо, с некоторой осторожностью. По этому поводу характерен следующий рассказ полковника Кобылинского:

«Люди трусили обнаружить свои отношения к Царской Семье. Ольгу Николаевну очень любила Маргарита Хитрово. Она часто приходила ко мне и просила передать письма Ольге Николаевне. Свои письма она всегда так и подписывала: «Маргарита Хитрово». Так же полно в письмах, которые мне приносила Хитрово, подписывалась еще Ольга Колзакова. Но были и такие письма, авторы которых подписывались так: «Лили (Дэн), «Тити» (Вильчковская). Я как-то сказал Хитрово: вот Вы прямо и открыто подписываетесь своим именем. Так же подписывается и Ольга Колзакова. А другие скрывают свои имена. Представьте себе, каким-либо образом эта переписка попадет в руки теперешней власти и меня спросят: от кого эти письма? Ведь мое положение передатчика писем станет глупым. Передайте, пожалуйста, авторам этих писем, что я прошу их прийти ко мне. Должен же я знать, кто они такие».

«После этого, - добавляет Кобылинский, - я совсем перестал получать письма от «Лили» и «Тити» для Ольги Николаевны».

Но лично Государю пришлось пережить измену почти всех бывших приближенных и любимейших чинов былой Свиты. Перенес Он эту измену стойко, мужественно, видя в этом перст Божий, и никто не услышал от Него ни слова упрека и осуждения. В этом отношении сказывается поразительное величие Его души, как бывшего Царя и Помазанника Божия Великой России. Так, однажды, когда вместо уходившего Бенкендорфа Керенский предложил Ему выбрать заместителя, то Его выбор остановился первоначально на Нарышкине, до революции исполнявшем при Нем обязанности начальника личной походной канцелярии. Нарышкин, поставленный в известность о выборе Царя, просил дать ему 24 часа на размышление. Об этом доложили Государю.

«Ах так, тогда не надо», - сказал Император совершенно спокойным, сдержанным голосом, в котором не чувствовалось ни осуждения Нарышкину, ни той боли, которую должно было вызвать в Царе это слишком определенное колебание своего бывшего приближенного, и Он тотчас же попросил дать знать генералу Татищеву, что Он избирает его, хотя Татищев и не принадлежал к свитским.

Все эти факты, раскрывавшие теперь перед Царем истинное содержание и подлинное лицо царедворцев, окружавших Его трон и долженствовавших служить Ему опорой, конечно, причиняли Государю страшную внутреннюю боль, тем более что теперь Он видел воочию, до чего даже в кругу ближайших Своих придворных-бояр Он был одинок со Своей святой идеей русского народа и в борьбе с «темными силами» боярства, стремившимися дискредитировать Его в глазах народной массы и вырвать из Его рук Богом данную Ему власть. Он совершенно спокойно принимал то, что писалось про Него и про Государыню во всех русских газетах после Его отречения и заключения под арест. Он знал, что эти клеветнические, грязные обвинения служили одной из главных сил подпольной агитации, стремившейся восстановить против Него и Жены общественное мнение и поднять на революционное движение народные массы, а потому появление их в печати после переворота не могло уже причинить Его чувствам особенно острой боли. Как-то однажды, значительно позже, Татищев, умиленный картиной Семейного дружного очага Царской Семьи и глубокой любовью, существовавшей между всеми Ее членами, не удержался и высказал Государю свое восторженное удивление. Император, конечно, не мог не почувствовать некоторой горечи от слов Татищева, этого верного, честного и самоотверженного приближенного, и с присущей Ему добротой и, быть может, с некоторым легким оттенком доброй иронии ответил ему:

«Если Вы, Татищев, который был моим генерал-адъютантом и имели столько случаев составить себе верное суждение о Нас, так мало Нас знали, как Вы хотите, чтобы Мы с Государыней могли обижаться на то, что говорят о Нас в газетах?»

Но переживание прямой измены служению Самодержавию и народу со стороны ближайших Своих сподвижников и родственников, конечно, не могло не причинить Царю самых острых страданий и мучений, тем более что Он любил этих людей, любил искренно и горячо и бесконечно верил их преданности и чистоте привязывавших их к Нему чувств. Надо было быть действительно Боговидцем по небесной любви, чтобы иметь силу и добрую волю так до конца прощать людям их прегрешения, ни одним словом, ни одним выражением не осудить этих людей в разговорах с другими и простить им всю ужасную боль разочарования и сомнения, которую не мог не испытать Царь от их измены.

И тем не менее эти личные мучения и страдания были ничто в сравнении с теми страданиями, которые переживал Государь за Россию за все время Своего 17-месячного ареста. После отказа Великого Князя Михаила Александровича принять власть Он хотел сначала верить, что вынудившая Его отречение Государственная дума является действительной выразительницей воли народа в данный момент упадка духовных сил страны и что она сможет повести за собой народные массы к достижению победы во чтобы то стало и вольет в страну приток тех необходимых внутренних национальных сил, которые вернут ей утраченные за предыдущий напряженный период борьбы патриотическую энергию и могучий порыв в сознании спасения в прочном государственном единении. Признавая Себя слабым волей и характером в проведении в жизнь решений, соответственных Своим духовным идеям и сердечным побуждениям, Он мнил увидеть силу в людях новой власти и нового направления, приложенную сообразно тем принципам и задачам государственного единения, которые так настойчиво и убедительно рисовались Ему в последнее время всеми представителями общественности, политики и военного командования. Он любил людей, а потому и верил им. Поэтому и в Пскове Он поверил утверждениям представителей Государственной думы, что они справятся с положением и «не предвидят осложнений от перемены строя государственного управления».

В эти первые дни надежды на волю и характер новой власти Он продолжал страдать лишь страданием Своей душевной борьбы, пережитой в дни 28 февраля, 1 и 2 марта, и, вернувшись в Царское Село, весь ушел в Семью, в нежной заботе и любви коей Он приобрел силы бороть и терпеть Свое внутреннее переживание. В эти дни Царскосельского заключения Государь ни с кем не делился мнениями или впечатлениями о текущих политических событиях. С полной покорностью воле Всевышнего Промысла, Он безропотно подчинился всем ограничительным условиям ареста, установленным Временным правительством, и только грубая выходка Коровиченки при выемке Его бумаг, видимо, единственный раз вывела Его из равновесия, что и было замечено посторонними свидетелями, привыкшими видеть Его всегда поразительно выдержанным и умеющим владеть Собою.

Обострение страданий за Россию началось несколько позже. Государь получал много газет и с громадным увлечением следил по ним за событиями, развертывающимися в России. Эти сведения не давали Ему, конечно, полной картины, а главное, не указывали наглядно на действительный ужас бессилия и безволия новой власти в борьбе с растлевающим страну и народ влиянием «темных сил» революции, вспыхнувшей тотчас же за Его отречением от престола. Об этой действительности получавшиеся Им газеты в первое время или умалчивали совершенно, или говорили в таких туманных и неопределенных выражениях, что не вызывали в читающем особой тревоги. Но через некоторое время Государь стал получать сведения о фактическом положении дела через Своих приближенных, которые, в свою очередь, получали эти сведения от родных и знакомых, остававшихся в Петрограде. Эти сведения, пополняя сообщения газет, начали рисовать в сознании Государя картину истинного положения новой власти, и в связи с этим положением постепенно характеризовали прогрессивный ход анархии в стране и разложения армий на фронте. Вот тогда внутреннее страдание Государя за будущность России стало принимать такую острую и сильную форму, что Он потерял возможность сдерживать себя, и окружающие стали замечать прорывавшиеся наружу сильное волнение и внутренний ужас, охватившие все Его существо; сплошь да рядом, не будучи в силах сдерживать Свои страдания, Он начал делиться Своими мыслями и чувствами с окружавшими Его приближенными, чего раньше никогда не делал.

Первым доверенным в этом отношении явился князь Долгоруков. Прочтя полученные утром газеты и сведения, Государь уводил Долгорукова на утреннюю прогулку и, ходя быстрыми шагами в отведенном для прогулок районе, делился с ним Своими впечатлениями о текущих событиях. Из рассказов Долгорукова остальным приближенным можно судить, что страдание Государя было очень глубоким и сложным. Оно нарастало постепенно, по мере того, как, с одной стороны, Император утрачивал надежду на способность и силу новой власти справиться с своей задачей, и с другой - по мере того, как из бесед и знакомства с охранниками, Его окружавшими, Он приходил к подтверждению Своего духовного убеждения, что масса русского простого народа совершенно не разделяла политических стремлений европейски-увлеченных руководителей Государственной думы и оставалась тем, чем была испокон веков - «верующею, но легко поддающеюся смуте, на которую надо действовать добром». Глубоко верующий Сам, Государь ни минуты не сомневался, что в основе переживавшихся Россией событий лежит воля Промысла Всевышнего Творца, но, как мудрый человек, Он не мог понять, как руководители интеллигентных классов населения могли так увлекаться человеческими идеями и побуждениями, чтобы идти вразрез с историческим, духовно-идеологическим воззрением русского народа, пробуждая в нем не внутренние хорошие и духовные начала, а потакания и возбуждая к жизни только низменные и животные инстинкты внешней натуры малокультурного и несознательного человека. Он понимал, что этот путь будет уклонять русского человека от добра и Христова света, которые инстинктом жили в глубоких недрах его простой души и инстинктивно же вызовут в массах ужасный протест, который, за отсутствием доброго влияния и сдерживающих духовно-национальных принципов, поведет к страшной внутренней распре, вражде и деморализации страны. И как человек, воплощавший в Себе сверхчеловеческий запас любви, Государь страдал за будущее русского народа, страдал его страданиями или, вернее, теми страданиями, которые ему предстояло перенести на историческом пути государственной жизни. Он по-человечески мудро оценивал опасность и вред тех или других шагов новой власти, видел ее бессилие ввести жизнь государства в рамки, не присущие народному духу, и в то же время искренно радовался каждому проблеску возможности ей удержать развал страны и не допустить народных масс до увлечения крайними течениями.

И в ряду общего страдания за Россию Его особенно мучили опасения за армию. Знаменитый приказ № 1 был доставлен Ему с фронта, почему Он знал, что развращающие идеи этого приказа стали достоянием солдатской массы. Он не мог понять, как власть, уважающая себя, здравая и претендовавшая быть властью национальной, могла допустить распространение в армиях приказа, который заведомо должен был привести к разложению солдатских масс, к подрыву авторитета какой бы то ни было власти и к невозможности продолжать борьбу с внешним врагом. В один из дней после получения этого приказа Государь, сильно взволнованный, выйдя из обычных рамок Своей сдержанности, встретил Жильяра и, никогда раньше не делясь с ним Своими мыслями, горячо и нервно сказал ему:

«Я имею сведения, что генерал Рузский подал в отставку; он хотел перейти в наступление, но солдатские комитеты были с ним не согласны. Если это правда, то армии больше не существует. Какой ужас!.. Ведь это равносильно самоубийству; мы дадим немцам свободу действий. Они раздавят союзников, а потом очередь дойдет и до нас… Я надеюсь лишь на то, что у нас любят преувеличивать. Не может быть, чтобы в два месяца армия пала так низко».

Тем с большей радостью, искренностью и надеждой на возможность возрождения национальных сил, на возможность упрочения новой власти относился Он к таким сведениям, как первоначальные известия о благополучно начавшемся Тарнопольском наступлении. Веселый и счастливый Он приходил по вечерам к постели Наследника Цесаревича и с увлечением читал Ему последние новости с поля сражения, в которых сообщались данные о трофеях и пленных, захваченных нашими войсками при наступлении. По случаю этих успехов 21 июня во дворце был отслужен благодарственный молебен, и бывший Император не скрывал от окружающих Своей радости, что, помимо военного значения победы, «эти успехи укрепят власть Временного правительства и ему, быть может, удастся восстановить снова мощь и дух армии и довести войну до конца с честью». Он весь был проникнут одним чувством любви к Великой Родине и горячо молился, когда провозглашалось многолетие «Временному российскому правительству». У окружавших Его в заточении приближенных сложилось вполне определенное впечатление, что Он готов был перенести безропотно и с полной покорностью все самые строгие и унизительные ограничения ареста и все самые тяжелые последствия Своего отречения от власти, лишь бы новые люди и новое положение смогли и сумели спасти от окончательной гибели Его дорогую Россию и русский народ.

Государь по примеру 1905 года понимал, что значительное участие в распространении клеветнической и политически-зловредной агитации принадлежит Германии и прекрасно организованной ею агентурно-политической сети в России. Ему особенно чувствовалась рука Германии в пацифистических тенденциях, проникших в агитацию со времени Его отречения от престола и всегда пользовавшихся для политической атаки принципами самых крайних социалистических течений: «мир без аннексий и контрибуций»; «мир народов, а не правительств»; «мир во имя всеобщего братства» и т. п. лозунгами, выдвинутыми пропагандой в рядах армий на фронте. Ему ясна была и цель, которую преследовала Германия. Это был подлый, низкий способ борьбы, но для Государя он был не неожидан, так как еще до объявления войны Он хорошо отдавал себе отчет в том, что Германия не остановится ни перед какими средствами, чтобы остаться победительницей в мировой борьбе народов. Но что ужасало Его не менее и что причиняло Ему глубокую боль, так это отношение к нему лично со стороны Англии, газеты коей не преминули подхватить почти все гнусные сплетни, создававшиеся в социалистических и германофильских подпольях дореволюционного времени. Он отказывался понимать в этом отношении британское общественное мнение, которое, следовательно, не обнаруживая себя раньше, до Его отречения, по чувству условной корректности, разделяло в тайне всю эту гнусность и могло даже простым тайным сочувствием поддерживать революционные стремления социалистических элементов России против Него и против существующего государственного строя, слепо содействуя, таким образом, стремлениям Германии ослабить силы своих противников. Государственной мудрости в британском общественном мнении хватило лишь в пределах узконационального торгашеского джентльменства, и представлявшаяся выгодной политическая сделка подвигнула его на рекламирование вслепую ценностей определенно германского и подпольного изготовления. При той честности и лояльности, которые Царь лично проявлял по отношению к союзническим обязательствам и которые Он свято проводил во всех Своих манифестах, указах и приказах, Он не мог не ужасаться перед этой слепотой и ограниченностью английского общественного суждения, игравшего в руку могущественного и сильного своей государственной национальностью противника и помогавшего разрушительной, анархическо-пораженческой работе в стране и в рядах союзных армий на фронте. Государь не допускал мысли о возможности новой революционной России отказаться от союзнических обязательств, как не допускал ее раньше и для Себя, совершенно независимо от личных или общественных симпатий к государственному строю того или другого из союзников. Английская пресса не могла не знать как о тех колоссальных человеческих жертвах, по сравнению с жертвами союзников, которые были принесены русским народом именно в период самодержавного правления Императора Николая II, так и о том, что только благодаря честности и верности русского Монарха принятым на Себя обязательствам и только ценою крови русского народа, пролитой безропотно в преданности своему Самодержцу и Помазаннику, союзники были спасены от разгрома в самом начале войны. И поэтому теперь поведение английской прессы, лишенное этичности и государственной мудрости, как бы подчеркивало косвенно пренебрежение к тем кровавым жертвам, которые были принесены русским народом. И Царь страдал именно за эти жертвы, принесенные народом по Его требованию и оставшиеся как бы неоцененными теми, кого он спас своей кровью. Он высказал Свои мысли только Долгорукову, зная его преданность Себе, и зная, что Долгоруков Его поймет. Косвенно Он дал понять о Своем чувстве боли за поведение английской прессы в разговоре с Жильяром, когда указал ему на то, что французская пресса соблюдала полную корректность в отношении Его, описывая события, предшествовавшие отречению и самое отречение от престола, чего в английской прессе Он не видит.

Его беспредельная любовь к Своему русскому народу заставляла Его, таким образом, страдать за прошлое, за настоящее и за будущее России. Он страдал, как человек, не могущий подать помощи опасно и остро заболевшему близкому другу, но чувствовавший всеми фибрами Своей отмеченной и благословенной Богом души, что истинные пути к выздоровлению, истинные пути к спасению существуют на земле, существуют в глубине натуры русского человека, но находятся не в тех чуждых русскому народу формах и принципах, которые навязывали ему его руководители-бояре. Он страдал за бессилие и безволие других людей спасти положение, дать России возможность выйти победоносной и целой из этой ужасной мировой войны. Он страдал за страдание всего Богом вверенного Ему народа, ответственность за которого перед Всевышним Творцом оставалась только на Нем одном, и верил, что Промысел Божий даст Ему возможность пострадать за Россию до конца и что во Всевышней Мудрости ниспосланных Ему и Родине страданиях откроются истинные пути к новой главе и великому служению Христу будущей Великой возрожденной России.

Это величественное страдание наложило на Него отпечаток поразительной кротости и мягкости, с которыми Он обращался ко всем окружавшим и приближавшимся к Нему за последние 17 месяцев Его земной жизни. Эти ярко выразившиеся в Нем свойства, отмечаемые всеми свидетелями, вплоть до екатеринбургского охранника-зверя Летемина, дали Ему страшную силу, которою Он побеждал людскую злобу и располагал к Себе простых русских людей, которых судьба ставила вокруг Него в положение тюремной стражи. Впоследствии создававшиеся благодаря такому положению взаимоотношения между Арестованным и Его стражей причинили много беспокойства изуверским представителям советской власти и вынудили сынов Лжи принять исключительные меры при приведении в исполнение своего гнусного и зверского плана уничтожения Царской Семьи.

Напряжение последних дней, вызванное неведением о судьбе Мужа, в связи с беспокойством за состояние здоровья Детей, и особенно Сына, и волнения за переживаемые Россией события в конце концов совершенно подорвали силы Императрицы, и после возвращения в Александровский дворец Государя Она слегла и почти не сходила с постели или полулежачего кресла. Внутреннее потрясение, усиливавшееся стремлением скрыть от Детей и окружающих силу Своих душевных мучений, отразилось на болезненности сердца, и после нескольких сильных припадков работа сердца приняла характер определенного порока, не допускавшего самых незначительных повышенных движений и физических усилий. Она была в состоянии самостоятельно переходить только из комнаты больных Дочерей в комнату Наследника, и до начала апреля не сходила даже в столовую. Все Свое время Государыня проводила среди любимых Детей и была счастлива, что могла отдаться теперь всецело заботам о Муже, Семье и Детях и отдохнуть душой от тех тяжелых дней, когда была потеряна связь с Государем и когда она так тревожилась за Его участь.

Позже, когда погода стала теплее и силы Ее несколько окрепли, при помощи Мужа или Своих приближенных дам Она выходила в установленные дневные часы в парк, и в то время, когда другие члены Семьи занимались различными физическими работами или огородными посадками, Она усаживалась где-нибудь под деревом на подстилавшемся Ей коврике и, занимаясь каким-либо рукоделием, вела беседы с окружавшими Ее офицерами и солдатами охраны. Рукодельничала Государыня постоянно и работала поразительно искусно, быстро и артистически. Обреченная Своим болезненным состоянием на неподвижную жизнь, Она почти никогда не выпускала какого-либо рукоделия из рук. Пока Семья содержалась в Царском Селе, Императрица продолжала работать различные теплые вещи для больных и раненых и посылала их в местные лазареты и госпитали. Позднее, в Тобольске, Она работала различные вещи для своего домашнего обихода, и в вещах, оставшихся от Екатеринбурга и отобранных от различных охранников, оказалось большое количество собственноручных изделий Императрицы самого разнообразного характера. Видимо, Она хорошо владела и карандашом, так как в оставшихся вещицах нашлось несколько Ее незначительных карандашных набросков, из коих карикатура на Великую Княжну Ольгу Николаевну в костюме сестры милосердия являлась вполне художественной и меткой по характерным чертам сходства.

Государыня в отношении сохранения верности со стороны Своих приближенных дам была более счастлива, чем Государь; ни одна из окружавших Ее дам, составлявших близкий Ее круг, в день ареста Императрицы генералом Корниловым не пожелала покинуть дворца, и все они разделили участь своей Августейшей «Узницы», как шутливо подписывалась в записках к ним Государыня во все время содержания Семьи в Царском Селе. Старушки Бенкендорф и Нарышкина, вынужденные покинуть дворец из-за действительно серьезного болезненного состояния и преклонного возраста, оставляли Императрицу с большим горем и искренними слезами отчаяния, ясно указывавшими на силу и степень их глубокой, убежденной привязанности к своей бывшей Императрице. В настоящее время исследование, в силу особых условий работы, не имело возможности уделить много времени на специальное изучение переписки Государыни с Ее приближенными, могущей установить с полной определенностью те духовно-нравственные начала, которые ложились в основу привязанности и дружбы между Императрицей и теми людьми, которым посчастливилось при жизни Государыни познать истинную возвышенную и одухотворенную натуру этой величественной Императрицы, Жены, Матери и Женщины, так несправедливо и жестоко принятой и понятой в кругах русского интеллигентного общества. Со временем, быть может, историкам русской и чистой души удастся изучить довольно значительный материал по этому вопросу и осветить более глубоко исключительность духовного образа Государыни Александры Федоровны, которой Россия, по воле Всевышнего Промысла, создала полную трагизма Державную жизнь и великий мученический конец ее.

Взгляды Ее на текущие политические события, отношение Ее к народу были совершенно таковыми же, как и Государя. Как и Он, Она надеялась первоначально, что Государственная дума сможет справиться с возникшим движением, новыми мероприятиями, соответствующими общему духовному упадку, вызванному напряжением тяжелой и затяжной войны, вызовет необходимый моральный подъем в стране для выигрыша времени и достижения победы над коварным, внешним врагом. Но, как и Император, Государыня понимала, что революция в России была во многом обязана Германии и неоднократно высказывала этот Свой взгляд в беседах с приближенными:

«Революция в России - это не без влияния Германии. Но за это она поплатится сама тем же, что она сделала и с Россией».

И потому Она считала, что поведение Думы в отношении Царя и вынужденное ею отречение от престола будут только на руку немцам, которые в своей политической работе не откажутся от дальнейших попыток внести смуту в народные массы. Поэтому когда после Тарнопольской катастрофы определилось с полной ясностью, что новая власть в России не в состоянии справиться с положением и народ отшатнулся от нее и пошел за крайними течениями по путям развала России, Государыня решительно сознала и высказывала, что жертва, принесенная людям отречением Государя от престола, была принесена не народу в массе, не всей стране, не действительной воле «земли», а ограниченной кучке увлекшихся общественных и политических деятелей, безвольных и бессильных для борьбы с работавшими за кулисами немецкими агитаторами и большевистскими руководителями.

«Его хотят заставить поступить опять не в интересах России, как заставили это сделать уже однажды», - определенно высказалась Она, когда приехавший в Тобольск комиссар Яковлев объявил об увозе Царя.

Обстановка, созданная вокруг Нее в дни, предшествовавшие революции, захватила и Ее, как и Царя, и, увлеченная перспективами опасности, которая угрожала России в случае потери ею способности продолжать мировую войну, и измученная личными переживаниями за участь горячо любимого человека, Она первоначально как бы нашла Себе некоторое удовлетворение и оправдание в отречении от престола, приведшем к прекращению борьбы за власть в трагические минуты государственной жизни и, главное, к устранению возможного из-за Них кровопролития, которое было неминуемо в случае борьбы и внутренней гражданской междоусобицы. Она больше всего опасалась такой братоубийственной войны. Но это самооправдание продержалось очень недолго, только до тех пор, пока еще теплилась надежда, что жертва Своей святыней, жертва, отмеченная Божественным Помазанничеством, принесена всему народу, всей земле, хотя бы и согрешившей против своих святых заветов под влиянием временного духовного упадка. Коль скоро эта надежда потеряла всякие основания и бездна между народом и руководителями из общественной среды и Государственной думы предстала перед Государыней во всей ясности, Она, как сильный и мощный по натуре человек, ни минуты не осталась в прежнем заблуждении и в полной покорности воле Всевышнего Промысла приняла тот тяжелый крест, который накладывала на Них ответственность за судьбу Богом вверенного Ее Мужу народа, того народа, который вследствие изменения государственного строя стал на путь страшного соблазна уклонения от Христова света, исторически озарявшего и руководившего судьбами Русского государства. Слабость временного духовного искушения с Нее спала совершенно, и впоследствии Она показала, до какого колоссального предела самоотречения и жертвы Она способна была дойти в задаче ограждения святыни Помазанничества, покоившейся на челе Ее безгранично любимого Мужа.

Вся Семья жила в большой дружбе между собою и находила внутри Себя любовь и твердость переживать и с терпением и кротостью переносить наступившие для Нее дни тяжелого угнетения и унижения, а порой и оскорбления. По свидетельству приближенных, старшие Великие Княжны поразительно сознательно и мужественно относились к постигшей Их Родителей перемене и преданной любовью и поразительной заботливостью старались Им облегчить горечь обид и унижений, выпавших на Их долю во время заточения.

Из Детей наиболее сильной волею и твердостью характера отличалась Великая Княжна Татьяна Николаевна. Госпожа Битнер говорит, что «если бы Семья лишилась Александры Федоровны, то «крышей» для Нее была бы Татьяна Николаевна. Она была самым близким лицом к Императрице. Они были два друга. Она и не была взята Государыней при отъезде из Тобольска, так как на Нее был оставлен Алексей Николаевич». А полковник Кобылинский добавляет: «Когда Государь с Государыней уехали из Тобольска, никто как-то не замечал старшинства Ольги Николаевны. Что нужно, всегда шли к Татьяне: «как Татьяна Николаевна». Это была девушка вполне сложившегося характера, прямой, честной и чистой натуры; в Ней отмечалась исключительная склонность к установлению порядка в жизни и сильно развитое сознание долга. Она ведала, за болезнью Матери, распорядками в доме, заботилась об Алексее Николаевиче и всегда сопровождала Государя на Его прогулках, если не было Долгорукова. Она была умная, развитая; любила хозяйничать и, в частности, вышивать и гладить белье».

Великая Княжна Ольга Николаевна представляла собою типичную хорошую русскую девушку с большой душой. На окружающих Она производила впечатление Своей ласковостью, Своим «чарующим», милым обращением со всеми. Она со всеми держала Себя ровно, спокойно и поразительно просто и естественно. Она не любила хозяйства, но любила уединение и книги. Она была развитая и очень начитанная; имела способности к искусствам: играла на рояле, пела, и в Петрограде училась пению, хорошо рисовала. Она была очень скромной и не любила роскоши. Битнер говорит: «Мне кажется, Она гораздо больше всех в Семье понимала Их положение и сознавала опасность его. Она страшно плакала, когда уехали Отец с Матерью из Тобольска». На всех окружающих производило впечатление, что Она унаследовала больше черт Отца, особенно в мягкости характера и простоте отношения к людям. Вместе с тем Великая Княжна Ольга Николаевна оставляла в изучавших Ее натуру людях впечатление человека, как будто бы пережившего в жизни какое-то большое горе. «Бывало, Она смеется, а чувствуется, что Ее смех - только внешний, а там, в глубине души Ей вовсе не смешно, а грустно».

Великая Княжна Мария Николаевна была самая красивая, типично русская, добродушная, веселая, с ровным характером, приветливая девушка. Она любила и умела поговорить с каждым, в особенности с простым человеком. Во время прогулок в парке вечно Она, бывало, заводила разговоры с солдатами охраны, расспрашивала их и прекрасно помнила, у кого как звать жену, сколько ребятишек, сколько земли и т. п. У Нее находилось всегда много общих тем для бесед с ними. За свою простоту Она получила в Семье кличку «Машка»; так звали Ее сестры и Алексей Николаевич. Говорили, что наружностью и силой Она уродилась в Императора Александра III. И действительно, Она была очень сильна; когда больному Алексею Николаевичу нужно было куда-нибудь передвинуться, Он зовет: «Машка, неси меня». Она легко Его подымала и несла. Заболела Она корью последней из Семьи; вследствие простуды в исторический вечер 27 февраля болезнь Ее приняла особо тяжелую форму, перейдя в крупозное воспаление легких очень сильной степени. Только сильный организм Великой Княжны помог в конце концов побороть тяжелую болезнь, но неоднократно положение Ее принимало критическое состояние. Во время ареста Она сумела расположить к Себе всех окружающих, не исключая и комиссаров Панкратова и Яковлева, а в Екатеринбурге охранники-рабочие обучали Ее готовить лепешки из муки без дрожжей.

Великая Княжна Анастасия Николаевна, несмотря на Свои 17 лет, была еще совершенным ребенком. Такое впечатление Она производила главным образом Своей внешностью и Своим веселым характером. Она была низенькая, очень полная, «кубышка», как дразнили Ее Сестры. Ее отличительной чертой было подмечать слабые стороны людей и талантливо имитировать их. Это был природный, даровитый комик. Вечно, бывало, Она всех смешила, сохраняя деланно-серьезный вид. В Семье Ее прозвали комичной кличкой - «Швибз».

Про всех Великих Княжен вместе полковник Кобылинский говорит: «Все Они, не исключая и Татьяны Николаевны, были очень милыми, симпатичными, простыми, чистыми, невинными девушками, Они в Своих помыслах были куда чище очень многих современных девиц и гимназисток, даже младших классов гимназии».

Любимцем всей Семьи, как Родителей, так и Сестер, да и вообще всех людей, соприкасавшихся с Царской Семьей во время ареста, был Наследник Цесаревич Алексей Николаевич. Он поразительно располагал к Себе всех Своей непосредственностью, непринужденностью обращения, приветливостью, веселостью и простотой. Даже Янкель Юровский в Ипатьевском доме проявлял к Алексею Николаевичу признаки расположения и занимался с Ним беседами или играл с Ним в Его игрушки. Это был умный, способный мальчик, но по развитию еще совершенно ребенок, так как постоянное болезненное состояние мешало Его серьезным занятиям и не успело развить в Нем любви к учению и книге.

Чрезвычайно интересную характеристику о Наследнике Цесаревиче дает Клавдия Михайловна Битнер, приходившая заниматься с Ним в Тобольске:

«Я любила больше всех Алексея Николаевича. Это был милый, хороший мальчик. Он был умненький, наблюдательный, восприимчивый, очень ласковый, веселый и жизнерадостный, несмотря на свое частое тяжелое болезненное состояние. Он был способный от природы, но был немножко с ленцой. Если Он хотел выучить что-либо, Он говорил: «Погодите, я выучу». И если действительно выучивал, то это уже у Него оставалось и сидело крепко.

Он привык быть дисциплинированным, но не любил былого придворного этикета. Он не переносил лжи и не потерпел бы ее около Себя, если бы взял власть когда-либо.

В нем были совмещены черты и Отца и Матери. От Отца Он унаследовал Его простоту. Совсем не было в Нем никакого самодовольства, надменности, заносчивости. Он был прост. Но Он имел большую волю и никогда бы не подчинился постороннему влиянию. Вот Государь, если бы Он взял опять власть, я уверена, забыл бы и простил поступки тех солдат, которые Ему были известны в этом отношении. Алексей Николаевич, если бы получил власть, этого бы никогда им не забыл и не простил, и сделал бы соответствующие выводы.

Он уже многое понимал, и понимал людей. Но Он был замкнут и выдержан. Он был страшно терпелив, очень аккуратен, дисциплинирован и требователен к Себе и другим. Он был добр, как и Отец, в смысле отсутствия у Него возможности в сердце причинить напрасно зло. В то же время Он был бережлив. Как-то однажды, когда Он был болен, Ему подали кушанье общее со всей Семьей, которого Он не стал есть потому, что не любил этого блюда. Я возмутилась - как это не могут приготовить ребенку отдельного кушанья, когда Он болен. Я что-то такое сказала. Он мне ответил: «Ну вот еще. Из-за Меня одного не надо тратиться».

Я не знаю, думал ли Он о власти. У меня был с Ним разговор об этом. Я ему сказала: «А если Вы будете царствовать». Он мне ответил: «Нет, это кончено навсегда». Я ему сказала: «Ну, а если опять будет, если Вы будете царствовать». Он ответил мне: «Тогда надо устроить так, чтобы Я знал больше, что делается кругом». Я как-то Его спросила, что бы тогда Он сделал со мной. Он мне сказал, что Он построил бы большой госпиталь, назначил бы меня заведовать им, но Сам приезжал бы и «допрашивал» обо всем - все ли в порядке. Я уверена, что при Нем был бы порядок».

Таковы материалы, которые исследование могло собрать в период своих работ для установления действительной характеристики членов Царской Семьи за период Их состояния в заключении после отречения Государя от престола. Конечно, этими данными не исчерпывается полнота и детальность образов трагически погибших Августейших Мучеников, но они были достаточны следствию, чтобы согласиться с общим заключением об этой Семье, сделанным бывшим при Арестованных комендантом полковником Кобылинским в своем следственном показании:

«Про всю Августейшую Семью в целом я могу сказать, что все Они очень любили друг друга и жизнь в Своей Семье всех Их духовно так удовлетворяла, что Они иного общения не требовали и не искали. Такой удивительно дружной, любящей Семьи я никогда в жизни не встречал и, думаю, в своей жизни уже больше никогда не увижу».

24 июля по старому стилю, 6 августа по новому, в Царское Село приехал Председатель Совета Министров Керенский. Он вызвал к себе председателя местного совдепа, председателя военной секции Царскосельского гарнизона прапорщика Ефимова (офицер 2-го полка) и начальника Царскосельского гарнизона полковника Кобылинского. Керенский имел опять очень важный, «конспиративный» вид. Чувствовалось, что приехал он с какой-то важной целью и раньше, чем коснуться сути своего приезда, счел нужным обратиться к собранным лицам со следующим предупреждением:

«Прежде чем говорить Вам что-либо, беру с вас слово, что все сказанное далее останется секретом».

Присутствовавшие дали слово.

Тогда Керенский объявил, что по постановлению Совета Министров вся Царская Семья будет вывезена из Царского Села; что Правительство не считает это секретом от «демократических организаций и учреждений» и что с Царской Семьей поедет в качестве коменданта и начальника охраны полковник Кобылинский. О том, куда предполагается вывезти Семью, а равно и когда, Керенский ничего не сказал и вслед за указанным заявлением попросил Кобылинского выйти и заперся для ведения каких-то «своих разговоров» с председателем совдепа и с прапорщиком Ефимовым.

Приблизительно через час, переговорив с указанными представителями «демократических организаций», Керенский вышел. Встретивший его полковник Кобылинский просил его указать, когда и куда именно будет вывезена Семья, полагая, что необходимо заблаговременно предупредить Государя и Государыню, чтобы Они могли собраться и уложиться. Керенский, ничего опять не отвечая на вопрос о месте назначения Царской Семьи, сказал, что он сам предупредит Семью, и отправился во дворец.

В сущности, вопрос о том, какие в действительности причины понудили тогдашний состав Временного правительства принять решение о вывозе Царской Семьи в Тобольск, до сих пор следует считать открытым. Одно можно сказать с достаточной степенью убеждения, что меньше всего в этом решении могли играть роль причины, вытекавшие из интересов самой Семьи и их стремления гуманитарного характера, так как все последующее отношение Временного правительства к Семье, в период Ее содержания в Тобольске, служит лишь подтверждением для обратных выводов (лишение Семьи средств на содержание, оставление охраны без положенного содержания, обыски в Семье, вызванные приездом Маргариты Хитрово, недопущение баронессы Буксгевден к Царской Семье, отозвание Макарова, назначение Панкратова и Никольского и т.п.). Значительно позже, уже в Тобольске, Государыня рассказывала приближенным, что, по рассказу Керенского во время его посещения 24 июля, перевозка Царской Семьи из Царского Села в Тобольск была вызвана будто бы опасением Правительства за безопасность Ее в настоящем месте пребывания. Правительство, говорил Керенский, решило тогда взять более твердый курс в управлении страной. Но в то же время оно опасалось, что новый курс может повлечь за собою народные вспышки, с которыми ему, Правительству, придется бороться вооруженной силой. Опасаясь, что эта борьба «может ударить, так сказать, рикошетом» по Царской Семье, Правительство и решило выбрать для Нее иное, более спокойное место для жительства.

Однако даже на Государя и Государыню тогдашние объяснения Керенского произвели впечатление какой-то недоговоренности и неискренности. Керенский во время беседы был очень смущен, старался подчеркнуть свою личную почтительность и предупредительность, но так и не сказал тогда, куда же именно Правительство решило перевезти Семью, что заставило думать, что в то время он и сам еще не знал, куда Правительству удастся переместить Арестованных. У Царя и Царицы сложилось мнение, что этот переезд диктовался не столько требованиями безопасности для Семьи, сколько необходимостью «ссылки» Ее по каким-то причинам, довлевшим, может быть, над волею и властью Правительства. Нельзя не отметить, что это мнение Государя и Государыни находит себе подтверждение и в том факте, что, когда еще в конце апреля доктор Боткин обращался к Керенскому с указанием, что ввиду состояния здоровья Детей, Царскую Семью следовало бы перевезти на юг, в Крым, Керенский признался ему, что это невозможно сделать «по независящим от Правительства причинам». Тем более теперь, в конце июля, Правительство было не свободно в своих решениях и желаниях.

Керенский еще несколько раз приезжал в Царское Село, но по-прежнему скрывал от всех причастных ко дворцу лиц, куда предполагается сослать Царскую Семью, и только после двух-трех настойчивых и убедительных приставаний полковника Кобылинского, указывавшего ему, что Семье необходимо это знать, дабы решить, какие вещи брать с собой, наконец, ответил: «Передайте, что надо побольше брать теплых вещей».

Из этих слов Царская Семья и должествовавшие сопровождать Ее придворные поняли, что ссылка предстоит в холодные края…

Приблизительно дня за два до отъезда Керенский вызвал полковника Кобылинского, уже принявшего на себя обязанности коменданта, и приказал ему составить охранный отряд, выделив для него по одной сборной роте от 1-го, 2-го и 4-го стрелковых полков и назначив офицеров в роты. По поводу этого формирования отряда полковник Кобылинский рассказывает следующие характерные подробности:

«Назначение нужно было понимать в то время в особом смысле. Конечно, «мы» назначать уже не могли, так как разложение армии зашло слишком далеко. Полковой командир не играл тогда никакой роли; его власть была в руках полковых комитетов. Боясь, что в офицерский состав попадет элемент недостойный, я просил Керенского разрешить мне самому выбрать на каждую роту по 5 офицеров, а уже два (это число офицеров полагалось на роту) пусть выбираются солдатами. Керенский с этим согласился. В тот же день вечером я позвал к себе полковых командиров и председателей полковых комитетов и сказал им: «Предстоит секретная и очень важная командировка; место и цель ее мне не известны. Пусть каждый полковой командир выберет роту в 48 рядов при 2 офицерах». При этом я передал составленный мною список офицеров, из числа коих надлежало сделать выбор. На эти слова командиры полков и председатели полковых комитетов 1-го и 4-го полков ответили: «Слушаю-с». Председатель же полкового комитета 2-го полка, конечно, солдат, сказал мне: «Мы уже выбрали. Я знаю, какая предстоит командировка».

«Откуда же вы можете знать, когда я сам этого не знаю?»

«Мне говорили «люди». Мы уже выбрали прапорщика Деконского».

Этот самый прапорщик Деконский был раньше в 4-м полку. Когда его рота должна была идти на фронт, он отказался идти. За это он был изгнан офицерами из полка. Это решение офицеров подтвердили и солдаты 4-го полка. Тогда 2-й полк принял прапорщика Деконского в свою среду. Уже тогда это был несомненный большевик.

Когда я услышал, что выбран именно он, я сказал председателю комитета, что Деконский ни в коем случае не поедет. Он мне ответил: «Нет, поедет». Я принужден был отправиться к Керенскому и сказать ему категорически, что, если поедет Деконский, я не поеду, что он, Керенский, как Военный министр, может предупредить эту возможность. Керенский приехал в Царское, вызвал председателя комитета, и пошли у них пререкания. Керенский стоит на своем, председатель отвечает Военному министру: «Деконский поедет». Рассердившись, Керенский прикрикнул: «Я вам приказываю». Тот подчинился и ушел. Но когда уже назначенные солдаты узнали, что Деконский не поедет, они тоже отказались ехать, и благодаря этому, в состав попали от 2-го полка наиболее дурные элементы».

Для сопровождения Царской Семьи в ссылку и постоянного пребывания при Ней Керенским, кроме полковника Кобылинского, был назначен на должность комиссара при Царской Семье помощник комиссара министерства двора Павел Михайлович Макаров, который сам себя выдавал за социалистического партийного деятеля, пострадавшего при прежнем режиме, а по заключению генерала Татищева, был таким же социалистом, как и он - Татищев. Кроме того, только на время переезда до нового места заключения представителем от Государственной думы был назначен Вершинин, а в качестве железнодорожного специалиста - инженер Эртель, который раньше ездил всегда с Императрицей Марией Федоровной. Эртель потом проехал прямо во Владивосток с составом Императорского поезда, что послужило основанием для создания легенды о вывозе Царской Семьи за границу через Дальний Восток.

Сверх указанных лиц, Керенский приказал сопровождать Августейшую Семью до Тобольска председателю военной секции прапорщику Ефимову, который по доставлении Семьи в место новой ссылки должен был вернуться назад и сделать доклад местному совдепу, что Царская Семья действительно поселена в месте, избранном для ссылки, а не вывезена обманным образом Правительством куда-либо в другое место. Эта командировка и ее задача служат характерным показателем, что в зто время правительственная власть в Петрограде совершенно не пользовалась доверием низших органов власти и массы «товарищей», которые считали недостаточным не только слово Председателя Совета Министров, но и посылку комиссара Макарова и представителя Государственной думы и считали необходимым иметь своего соглядатая.

В состав Отряда Особого Назначения, под начальством полковника Кобылинского, предназначавшегося не только для сопровождения поезда во время пути, но и для несения охраной службы при Царской Семье в новом месте Ее ссылки, вошли:

начальником хозяйственной части отряда - капитан Федор Алексеевич Аксюта,

адъютант отряда - прапорщик Николай Александрович Мундель,

делопроизводителем по хозяйственной части - Николай Грельков,

отрядным врачом - Владимир Николаевич Деревенько.

Офицерами отряда:

1-го полка: прапорщик Иван Тимофеевич Зима, прапорщик Александр Владимирович Меснянкин (позже Меснянкин ушел и вместо него был прапорщик Петр Набоков).

2-го полка: прапорщик Петр Семенов, прапорщик Николай Пыжов, прапорщик Петр Матвеев.

4-го полка: подпоручик Анатолий Флегонтович Каршин, поручик Александр Васильевич Малышев.

Из этого состава только 2-го полка Пыжов и Матвеев были элементами определенно отрицательными. Первый был произведен в прапорщики из старших полковых закройщиков «за заслуги перед революцией», а второй являлся типичным большевиком, произведенным в прапорщики из фельдфебелей уже в Тобольске приказом Троцкого от 17 ноября 1917 года. Все остальные офицеры не внушали опасений в смысле благонадежности, а Мундель и Малышев заслужили впоследствии общее расположение всех заключенных.

Восстановить полный список нижних чинов, вошедших в первоначальный состав Отряда Особого Назначения, к сожалению, не удалось, так как после смещения комиссаром Хохряковым полковника Кобылинского вся канцелярия отряда попала в руки советской власти и разыскать эти документы не пришлось. Имеются документальные сведения лишь на следующих нижних чинов, выступивших в составе отряда из Царского Села:

1-го полка

Фельдфебель Платонов

Стар. ун.-оф. Любушин

» « Силаков

» « Васякин

» « Мартынюк

» « Тарабрин

» « Прищен

» « Моренов

» « Сладков

» « Трефилов

» « Савин

» « Любушин

» « Храмов

» « Щикулов

» « Лемовцев

» « Зарудный

» « Ширин

» « Муравьев

» « Вебендо

» « Усков

Млад. ун.-оф. Ромашко

» « Гультяков

» « Астапчик

» « Ткаченко

» « Гультяев

» « Шацкий

Ефрейтор Орлов

» Московскин

» Макаров

» Огурцов

» Трофимов

» Кравцов

» Скрыников

» Лагутин

Стрелок Молев

» Копанков

» Коробов

» Клыгин

» Чащин

» Кудрявцев

» Половников

» Калиткин

» Кулыгин

» Чумаков

» Полянин

» Кострицын

» Лавреньчук

» Невзоров

» Горшков

» Сорокин

» Попов

» Бобков

2-го полка

Фельдфебель Пламонов

Стар. ун.-оф. Сорокин

» « Жестков

» « Зацаренко

Стар. ун.-оф. Злобин

Млад. ун.-оф. Бурков

» « Брацевский

Ефрейтор Олешин

Ефрейтор Курочкин

» Матвеев

» Плотников

Стрелок Красик

» Рысеев

» Гартман

Стрелок Соколов

Стрелок Дюпин

» Картин

» Борисов

» Киреев

» Черезов

» Грязнов

4-го полка

Фельдфебель Федотьев

Стар. ун.-оф. Морозов

» « Калашников

» « Шалыгин

» « Демьяненко

» « Бордадынов

» « Резвой

» « Вятчинкин

» « Голованов

» « Черепаха

«» Гопанюк

» « Медведев

Млад. ун.-оф. Сильменев

» « Бацевский

Ефрейтор Ежов

Стрелок Виноградов

» Козаков

» Поддубок

» Гуляев

» Рутов

» Акиншин

» Пилов

» Проценко

» Жуков

» Козлов

» Подопригора

» Александров

В составе рот 1-го и 4-го полков было еще достаточно солдат кадрового состава из числа бывших на фронте, в боях, и признанных по ранениям негодными для полевой службы, но представлявших остатки былых, хороших людей, дисциплинированных и преданных Царю. К сожалению, в марте 1918 года последовало распоряжение советской власти об увольнении со службы людей всех старших возрастов, вследствие чего большинство этих хороших элементов, являвшихся надежными унтер-офицерами в ротах, было уволено в запас, а на смену их пришли молодые солдаты, без воинского духа и дисциплины, из распущенных и развращенных запасных батальонов Петроградского округа.

К маю 1918 года Отряд Особого Назначения насчитывал 208 человек. В бумагах комиссара Хохрякова была найдена требовательная ведомость на отпуск содержания «Гвардейскому Отряду Особого Назначения», датированная 12 маем. Ведомость эта адресована «Председателю Тобольского Совета Р. С. и Кр. Депутатов и Комиссару по перевозке оставшейся семьи бывшего царя т. Хохрякову». Из содержания ее видно, что в отряде в указанное время состояли следующие люди:

Рота гвардии 1-го стрелкового резервного полка

Чумак Антон

Лебедев Иосиф

Макушин Иван

Белоусов Нестор

Макаров Алексей

Шеповалов Гавриил

Жигай Федор

Мусихин Максим

Мосин Василий

Овсянников Никифор

Голотенко Николай

Апрошко Михаил

Логвинчук Владимир

Рюмик Болеслав

Иевлев Дмитрий

Ведешов Фрол

Тарасов Алексей

Павлов Максим

Константинов Василий

Бороденко Григорий

Бестужев Павлин

Ющенко Феодосий

Корытько Сергей

Миронович Максим

Халезов Иван

Клыгин Андрей

Конопков Георгий

Иванов Павел

Сенкевич Болеслав

Новиков Василий

Салопаев Алексей

Кодоренко Николай

Гринкин Михаил

Кобелев Андрей

Овсюков Василий

Суханов Николай

Шумков Игнатий

Екимов Семен

Куимов Филипп

Гуляев Иван

Борвенко Карп

Кохин Иван

Бобков Иван

Попов Василий

Есин Филипп

Зорькин Алексей

Малыхин Егор

Орлов Кузьма

Полянин Иван

Филиппов Константин

Будрик Виктор

Горшков Герасим

Михайлов Григорий

Кравченко Ефим

Иванов Егор

Киреев Илья

Тарасов Варфоломей

Щеголев Павел

Медведев Никита

Кочанов Илья

Аникин Иван

Русских Михаил

Евдокимов Григорий

Богомятков Иван

Садырин Иван

Якимов Иван

Лозаков Иван

Набоков Петр

Рота гвардии 2-го стрелкового резервного полка

Матвеев Петр

Ткаченко Никифор

Карпенко Павел

Гладиков Василий

Казин Семен

Бацевский Иосиф

Пономарев Иван

Бучнев Иван

Федосеев Гавриил

Злобин Григорий

Щербинин Илья

Глухов Иван

Поддубик Василий

Локтюшин Никифор

Егоров Павел

Саблин Степан

Шахворостов Евгений

Половников Иван

Кучук Андрей

Борисов Яков

Саукров Иван

Липатников Андрей

Сорокин Андрей

Тумовский Андрей

Осипов Алексей

Дураков Василий

Гусев Александр

Холомцев Николай

Сорокин Степан

Остапчик Максим

Процей Павел

Красавин Михаил

Морозов Александр

Павлов Яким

Невзоров Василий

Галактионов Григорий

Миронов Степан

Алышев Николай

Высоцкий Петр

Воронцов Георгий

Алехин Иван

Заборский Кузьма

Ларин Яков

Гартман Иван

Белов Алексей

Лакаев Павел

Балашенок Петр

Кострица Федор

Шикунов Филипп

Стрельцов Алексей

Худаев Иван

Макурин Николай

Бик Осип

Яким Никанор

Трошкин Александр

Динтула Лаврентий

Яковлев Аркадий

Игнатенко Дмитрий

Кизилов Сергей

Кравцов Иван

Кустов Сергей

Рысев Дмитрий

Рудниченко Илья

Акиншин Евсей

Ушаков Василий

Виноградов Анатолий

Шумаков Григорий

Киреев Иван

Земков Василий

Протасов Федор

Корб Ян

Хотька Александр

Филатов Захар

Кондратенко Виктор

Самсонов Иван

Шутов Мокей

Кашин Александр

Дюпин Филипп

Рота гвардии 4-го стрелкового резервного полка

Алешин Андрей

Самсонов Алексей

Дмитриев Петр

Куприянов Тимофей

Иванов Иван

Тараканов Иван

Зарудный Михаил

Проценко Василий

Максимочкин Михаил

Медведев Василий

Костырев Федор

Федченко Николай

Бородавка Василий

Тетенькин Николай

Диков Панкрат

Морозов Осип

Комиссаров Михаил

Лобанов Михаил

Ежов Егор

Казаков Михаил

Исаев Борис

Крюков Иван

Колесниченко Иван

Гурьев Николай

Дорофеев Александр

Полухин Василий

Виненко Максим

Казанский Степан

Брагин Ефим

Коновалов Федор

Оселец Кирилл

Карташев Иван

Гаврилин Игнатий

Шабалин Афанасий

Матвеев Михаил

Левицкий Григорий

Гопанюк Александр

Силеменев Захар

Бабурин Григорий

Козлов Максим

Лутиков Алексей

Боронов Александр

Леонов Николай

Кроковяк Игнатий

Ям Ян

Павленко Василий

Донцов Степан

Федоров Михаил

Волков Иван

Пыжов Василий

Шурук Дмитрий

Бардадинов Константин

Дунаев Алексей

Варфоломеев Яков

Черезов Константин

Абросимов Иван

Резинкин Панкрат

Гольцов Петр

Лупин Петр

Леушин Иван

Филонов Михаил

Михайлов Павел

Из той же требовательной ведомости, а равно и из других хохряковских документов видно, что до марта месяца включительно председателем отрядного комитета состоял Киреев Иван, а товарищем его Матвеев Петр. Но с апреля месяца председателем стал Матвеев, а Киреев занял место его товарища. Секретарем комитета был Бобков Иван, а членами - Колесниченко Иван и Тараканов Иван. Председателями ротных комитетов состояли: Чумак Антон, Локтюшин Никифор и Дорофеев Александр; членами - Лебедев Иосиф, Макушин Иван, Овсянников Никифор, Ям Ян, Иванов Иван и Донцов Степан. Должности взводных командиров занимали: Белоусов Нестор, Гуляев Иван, Шикунов Филипп, Карпенко Павел, Гладиков Василий, Пономарев Иван, Федоров Михаил, Шурпук Дмитрий, Гаврилин Игнатий и Матвеев Михаил, а членами хозяйственного комитета были: Бестужев Павлин, Ющенко Феодосий, Якимов Иван, Остапчик Максим, Самсонов Алексей и Павленко Василий. Основной оклад жалования до марта включительно составлял 50 рублей, а потом - 150 рублей в месяц на человека; перечисленные выше должностные лица получали увеличенные оклады содержания: Матвеев 300 рублей, председатели ротных комитетов по 250 рублей, взводные - по 200 руб.

Все эти детали состава охранного отряда имеют тесную связь с условиями жизни и содержания Царской Семьи в Тобольске, а потому исследование и считает необходимым их отмечать. В этом отношении особое значение приобретает состав отряда до марта месяца 1918 года, т. е. до времени появления в Тобольске комиссаров Хохрякова и еврея Заславского, и после этого срока, что необходимо будет учитывать при ознакомлении с событиями, развертывавшимися в период заключения Августейших узников в Тобольске.

Только в день формирования охранного отряда Керенский наконец объявил, что Семья будет перевезена в Тобольск и что отъезд состоится вечером 31 июля по старому стилю. До отъезда оставалось, следовательно, всего дня два-три. Накануне отъезда Он снова приехал в Царское Село и, обходя назначенные в состав отряды роты, напутствовал их следующими словами:

«Вы несли охрану Царской Семьи здесь. Вы же должны нести охрану и в Тобольске, куда переводится Царская Семья по постановлению Совета Министров. Помните, лежачего не бьют. Держите себя вежливо, а не по-хамски. Довольствие будет выдаваться по Петроградскому округу. Табачное и мыльное довольствие натурой. Будете получать суточные деньги».

С этой речью Керенский объехал 1-й и 4-й полки. Когда же полковник Кобылинский, сопровождавший его, напомнил ему, что он забыл заехать во 2-й полк, Керенский ответил: «Ну их к черту», и так и не поехал. Необходимо вообще отметить, что люди 2-го полка, назначенные в роту охраны, были поставлены в худшие условия по сравнению с людьми, выделенными из 1-го и 4-го полков. В то время как полковое начальство и комитеты этих последних озаботились одеть людей с иголочки и обильно снабдили их обмундированием, бельем и прочими предметами экипировки, солдаты 2-го полка, вообще худшие по своим моральным свойствам, вследствие разрухи, существовавшей в управлении полком, были в грязной, потрепанной одежде, старом плохом обмундировании и кое-как экипированы. Впоследствии, в Тобольске, это создало в рядах роты 2-го полка особенно благоприятную почву для более успешного восприятия солдатами большевистской агитации и способствовало скорейшему развращению и разложению этой части Отряда Особого Назначения.

Самому начальнику отряда, полковнику Кобылинскому, на прощание Керенский напомнил: «Не забывайте, что это бывший Император; ни Он, ни Семья ни в чем не должны испытывать лишений». Однако, как будет видно вспоследствии, это были только громкие, но пустые слова. Верховная власть того времени постепенно теряла почву под ногами. В конце концов чувствуя, что за удержание власти приходится начинать борьбу с усилившимися крайними течениями, Правительство Керенского, быть может, искренно желая лучшей участи для арестованной Семьи, и решило вывезти Ее из слишком беспокойной и опасной зоны политической борьбы в тихое, спокойное место, где Она не будет постоянно привлекать внимание крайних элементов. Но выполнить даже и такое скромное желание в настоящем виде оно уже не смогло и было в состоянии удалить Царскую Семью из Царского Села только под условием ссылки в Сибирь, создав тем самым второй этап агонии Августейшим Заключенным в неизбежном пути к конечному и мученическому венцу в Ипатьевском доме.

Как было сказано выше, первое сообщение Керенского Царской Семье о предстоящем переводе Ее на жительство в другой пункт произвело на Государя и Государыню впечатление чего-то неискреннего, недоговариваемого. Их Величества объясняли Себе это тем, что решение о перемещении Царской Семьи являлось для Правительства Керенского не добровольным, а вынужденным, и Керенскому не хотелось в этом признаться, почему он и был так смущен и неестествен. Тем не менее все во дворце предполагали, что Семья будет перевезена в Крым, о чем еще раньше были разговоры между доктором Боткиным и Керенским. Вся Семья любила Крым и периоды пребывания в Крыму Она считала самыми лучшими и счастливыми в Ее жизни. Поэтому Дети отнеслись первоначально к известию о предстоящей перемене в Их жизни с некоторой радостью и удовлетворением, тем более что жизнь в Крыму сулила больше спокойствия в смысле удаления от центра беспокойного революционного очага, где постоянно приходилось жить под впечатлением возможности повторения событий конца февраля.

Но вот дня через три полковник Кобылинский принес во дворец известие, полученное от Керенского, что Семья должна запастись возможно большим количеством теплой одежды. Тогда всем стало ясно, что местом нового заключения избран не Крым, а какой-то совсем другой, холодный край - север Европейской России или Сибирь. Всем стало ясно, что предстоявшая Им перемена носит характер не перемещения, а ссылки, ссылки со всеми ее последствиями.

У всех сжалось сердце тоской, предчувствием…

Дети в этот день вечером, простившись на ночь с Родителями, горько плакали у Себя в Своей комнате. Теперь боль разлуки с Царским Селом почувствовалась сильнее, чем казалась при мысли о переезде в Крым. Жуть о неведомом грядущем и больше всего жуть за Отца прокрадывалась в Их души. Они чувствовали определенно, что Царского Села больше никогда не увидят…

В этот вечер родители тоже долго пробыли вместе у Себя, тихо беседуя. О чем?.. Никто не знает и не узнает никогда.

«Мы готовы все перенести, если это нужно для блага России», - говорили Они. Но эта ссылка… нужна ли она для блага России?

И горячая, убежденная вера в волю Всевышнего Творца, вероятно, успокаивала Их сердца, утоляла Их страстную жажду блага любимой Родине, ясным ответом… Значит, нужна!

На другой день, собирая и укладывая Свои вещи, Государь и Государыня обратили Свое главное внимание на то, чтобы взять с Собой в предстоявшую Им далекую и суровую ссылку все то, что было Им особенно ценно и дорого, как реликвии Их религиозного понимания Своего служения Богу и Единородному Его Сыну Христу. Все, что было у Них из этой области Их святыни, все до мельчайшего пузырька со Святой водой, веточки, вывезенной из Святого места, все было Ими захвачено с собой в новое место заключения, и все это было впоследствии собрано в Екатеринбурге во время следственного производства, как брошенное, не представлявшее ценности для изуверов религии Лжи.

В смирении перед волей Всемогущего Небесного Отца Государь и Государыня нашли в Себе ясный, тихий, светлый луч утешения увидеть Самим и внушить Своим Детям и сопровождавшим Их в новую ссылку близким людям, что жизнь в этом далеком, неведомом и холодном Тобольске является заманчивой и желательной, так как даст Им возможность еще более насладиться теплом и уютом Своего семейного очага, Они утешали приближенных искренним уверением, что жизнь в Тобольске при современных обстоятельствах представляется Им более соответственной Их положению, чем жизнь в царскосельском роскошном Александровском дворце, где все окружающие привыкли к совершенно другому режиму, чем тот, которым подобает Им жить теперь. Но и Они, как и Дети, ясно чувствовали, что расстаются с Царским Селом навсегда.

30 июля, в день рождения Наследника Цесаревича, по просьбе Царской Семьи во дворец была доставлена из Знаменского собора особо почитаемая Августейшей Семьей чудотворная икона Знамения Божией Матери и перед ней был отслужен молебен как по случаю Семейного прадника, так и напутственный перед предстоявшей далекой дорогой.

Перед самым началом службы во дворец приехал тогдашний командующий Петроградским военным округом поручик Кузьмин в сопровождении никому не известного полковника и какого-то штатского типа, чрезвычайно грязно одетого, с грязными немытыми руками и лицом, но который держал себя, однако, чрезвычайно развязно как с самим командующим войсками, так и со встречавшими чинами охраны. Этот штатский всем протягивал свою грязную руку и каждому представлялся: «Позвольте представиться. Тоже сидел в Крестах». Под предлогом поверки караула, Кузьмин со своими спутниками явился во дворец и, спрятавшись в комнате, обращенной дверью в коридор, имел терпение целый час ждать пока кончится служба, чтобы хотя бы издали посмотреть на Царскую Семью, когда Она будет возвращаться с молебна коридором к Себе наверх.

31 июля, в день, назначенный для отъезда, в 11 часов вечера во дворец приехал Керенский. Поезд с Царской Семьей должен был отойти в час ночи на 1-14 августа, но рабочие Петроградского паровозного депо, узнав, для какой цели требуются паровозы, отказывались выпустить их из депо, и до 5 часов утра Керенскому, Макарову, Вершинину и Эртелю пришлось убеждать рабочих подчиниться распоряжению Правительства и выпустить паровозы.

Керенский, придя во дворец и узнав, что вся Царская Семья уже готова и в сборе, позвал Кобылинского и сказал ему.

«Ну, теперь поезжайте за Михаилом Александровичем. Он у Бориса Владимировича». Это была просьба Государя, хотевшего проститься с Братом, которую Керенский нашел возможным исполнить. Но вместе с тем он не счел возможным разрешить Императрице проститься с Великим Князем Михаилом Александровичем. Трудно понять, чем руководствовался в данном случае Керенский, тем более что все его отношение к Государыне в этот прощальный вечер совершенно не гармонировало с этим отказом.

«Я поехал, - рассказывает Кобылинский, - в автомобиле. Там я застал Бориса Владимировича, какую-то даму, Михаила Александровича с супругой и Его секретаря, англичанина Джонсона. Втроем (кроме шофера), т. е. Михаил Александрович, Джонсон и я поехали в Александровский дворец. Джонсон остался ждать в автомобиле, Михаил Александрович прошел в приемную комнату, где были Керенский и дежурный офицер. Втроем они прошли в кабинет, где был Государь. Я остался в приемной. В это время вбежал в приемную Алексей Николаевич и спросил меня: «Это дядя Мими приехал»? Я сказал, что приехал Он. Тогда Алексей Николаевич попросил позволения спрятаться за дверь: «Я хочу Его посмотреть, когда Он будет выходить». Он спрятался за дверь и в щель глядел на Михаила Александровича, смеясь, как ребенок, своей затее. Свидание Михаила Александровича с Государем продолжалось всего минут 10. Затем Он уехал».

Керенский сам определил штат придворных и прислуги, которые должны были сопровождать Царскую Семью и оставаться при Ней в Тобольске. Он все время, предшествовавшее отъезду, проявлял предупредительность и старался выполнять всякие мелкие пожелания членов Царской Семьи. В вечер отъезда он чувствовал себя как-то особенно беспокойно и много суетился, стараясь быть исключительно любезным и милым. Прощаясь с Царской Семьей, он усиленно повторял, что Семъя ни в чем не должна испытывать лишений, что внутренняя Их жизнь в Тобольске должна быть обставлена так же, как и Царском, что для этого личные средства Их Величеств остаются в Их полном распоряжении. Откланиваясь их Величествам, Керенский, как всегда, поцеловал протянутую ему руку Государыни, а Государю сказал: «До свидания, Ваше Величество».

Наконец, инцидент с паровозами был улажен и в 5 часов утра автомобили подали к подъезду. В первый сели Керенский с Кобылинским. Следом за ними в одном автомобиле вся Царская Семья. Ее эскортировал наряд конных драгун 3-го Прибалтийского полка, держа карабины упертыми прикладами в колени. Поезд был подан на Александровскую платформу Варшавской железной дороги. На перроне платформы никого, кроме отъезжающих не было. Когда все вошли в вагоны, на платформе остался провожающим один Керенский. Он махнул Эртелю рукой, и поезд медленно тронулся в путь. Было без десяти минут 6 часов утра 1-14 августа.

Так Мудростью Всевышнего Промысла, руководившей действиями людей вопреки их свободной воле, путь агонии Царской Семьи направлялся к тому великому служению Помазанника Божья своему народу «до конца», который может явиться светочем к воскресению Великой Державной России во Христе.

Граждане!

Временный Комитет членов Государственной Думы, при содействии и сочувствии столичных войск и населения, достиг в настоящее время такой степени успеха над темными силами старого режима, который позволяет ему приступить к более прочному устройству исполнительной власти.

Для этой цели Временный Комитет Государственной Думы назначает министрами первого общественного кабинета следующих лиц, доверие к которым страны обеспечено их прошлой общественной и политической деятельностью:

Председатель Совета Министров и министр внутренних дел князь Г. Е. Львов.

Министр иностранных дел П. Н. Милюков.

Министр военный и морской А. И. Гучков.

Министр путей сообщения Н. В. Некрасов.

Министр торговли и промышленности А. И. Коновалов.

Министр народного просвещения А. А. Мануйлов.

Министр финансов М. И. Терещенко.

Обер-прокурор Святейшего Синода Вл. Львов.

Министр земледелия А. И. Шингарев.

Министр юстиции А. Ф. Керенский.

В своей настоящей деятельности кабинет будет руководиться следующими основаниями:

1) Полная и немедленная амнистия по всем делам политическим и религиозным, в том числе террористическим покушениям, военным восстаниям и аграрным преступлениям и т. п.

2) Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек, с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-политическими условиями.

3) Отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений.

4) Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования Учредительного Собрания, которое установит форму правления и конституцию страны.

5) Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления.

6) Выборы в органы местного самоуправления на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования.

7) Неразоружение и невывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении.

8) При сохранении строгой воинской дисциплины в строю и при несении военной службы, устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам. Временное правительство считает своим долгом присовокупить, что оно отнюдь не намерено воспользоваться военными обстоятельствами для какого-либо промедления по осуществлению вышеизложенных реформ и мероприятий.

2 марта 1917 года.

Председатель Государственной думы М. Родзянко.

Председатель Совета Министров князь Львов.

Министры: Милюков, Некрасов, Коновалов, Мануйлов, Терещенко, Вл. Львов, Шингарев, Керенский.

Товарищи и граждане!

Новая власть, создающаяся из общественно-умеренных слоев общества, объявила сегодня о всех тех реформах, которые она обязуется осуществить частью еще в процессе борьбы со старым режимом, частью по окончании этой борьбы. Среди этих реформ некоторые должны приветствоваться широкими демократическими кругами: политическая амнистия, обязательство принять на себя подготовку Учредительного Собрания, осуществление гражданских свобод и устранение национальных ограничений. И мы полагаем, что в той мере, в какой нарождающаяся власть будет действовать в направлении осуществления этих обязательств и решительной борьбы со старой властью, демократия должна оказать ей свою поддержку.

Товарищи граждане! Приближается полная победа русского народа над старой властью. Но для победы этой нужны еще громадные усилия, нужна исключительная выдержка и твердость. Нельзя допускать разъединения и анархии. Нужно немедленно пресекать все бесчинства, грабежи, врывания в частные квартиры, расхищение и порчу всякого рода имущества, бесцельные захваты общественных учреждений. Упадок дисциплины и анархия губят революцию и народную свободу.

Не устранена еще опасность военного движения против революции. Чтобы предупредить ее, весьма важно обеспечить дружную согласованную работу солдат с офицерами. Офицеры, которым дороги интересы свободы и прогрессивного развития родины, должны употребить все усилия, чтобы наладить совместную деятельность с солдатами. Они будут уважать в солдате его личное и гражданское достоинство, будут бережно обращаться с чувством чести солдата. С своей стороны солдаты будут помнить, что армия сильна лишь союзом солдат и офицерства, что нельзя за дурное поведение отдельных офицеров клеймить всю офицерскую корпорацию. Ради успеха революционной борьбы надо проявить терпимость и забвение несущественных проступков против демократии тех офицеров, которые присоединились к той решительной и окончательной борьбе, которую вы ведете со старым режимом.

Примечания:

Note1

Напрасно только в этом отношении профессор Ключевский, не смогший вполне отказаться от веяний времени и западничества, пытается найти и «выборность», и «избирательный плебисцит», и т. п.

Note2

Бюллетени литературы и жизни. 1912. № 10.

Note3

Из оды, посвященной Императору Николаю I.

Note4

"Пир Петра Великого».

Note5

"Я убежден, что Наш Государь Николай II будет бессмертен в памяти народов и в истории именно тем, что Он ввел наше государство в семью государств конституционных» (Гучков, 1909 г.); «Мы избраны самою передовою частью населения Российской Империи, и уже по одному этому мы должны представлять не только узкие местные и групповые интересы, но и интересы всего государства» (Милюков, 1909 г.); «Имею честь явиться к вашему высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении. Как и весь народ, я желаю блага России. Сегодня утром я обратился ко всем солдатам гвардейского экипажа, разъяснил им значение происходящих событий и теперь могу заявить, что весь гвардейский флотский экипаж в полном распоряжении Государственной Думы» (В. К. Кирилл Владимирович, 1 марта, 4 ч. 15 м. дня, 1917 г.); «Вследствие полного расстройства транспорта и отсутствия подвоза необходимых материалов остановились заводы и фабрики. Вынужденная безработица и крайнее обострение продовольственного кризиса, вызванного тем же расстройством транспорта, довели народные массы до полного отчаяния. Это чувство еще обострилось той ненавистью к правительству и теми тяжкими подозрениями против власти, которые глубоко запали в народную душу. Все это вылилось в народную смуту стихийной силы, а к этому движению присоединяются теперь и войска» (группа выборных членов Государственного Совета, 27 февраля 1917 г.); «Основным лозунгом момента является упразднение старой власти и замена ее новой. В деле осуществления этого Государственная Дума примет живейшее участие» (Родзянко, 27 февраля, 1 ч. дня, 1917 г.); «Весь народ сейчас заключил один прочный союз против самого страшного нашего врага, более страшного, чем враг внешний, против старого режима» (Керенский, 28 февраля 1917 г.); «Прежде всего, православные воины, позвольте мне, как старому военному, поздорозаться с вами: «Здравствуйте молодцы!» (Родзянко, 28 февраля 1917 г.); «Да будет памятен этот день во веки веков» (сказал священник Попов 2-й, благословляя крестом революционные войска 28 февраля); «В последнее время в столице и других больших центрах обнаружилось ослабление подвоза продовольствия по железным дорогам. Это ослабление было в значительной мере временным и вызывалось неблагоприятными условиями погоды и переутомлением служебного персонала… За последние дни одних хлебных грузов ежедневно грузится свыше двух миллионов пудов… За 26 февраля одной муки прибыло 123 тысячи пудов… Таким образом, теперь уже нет никаких оснований тревожиться за обеспеченность столицы продовольствием» (из воззвания комиссара Бубликова 28 февраля); «Признать власть Исполнительного Комитета Государственной Думы впредь до созыва учредительного собрания» (председатель собрания офицеров Петрограда полковник Защук, 1 марта 1917 г.); «Аз есмь с вами до скончания века. Аминь. Настало время, когда православное всероссийское духовенство должно подать свой голос в великом народном движении на пути к свету, правде, братской любви и свободе. Православное духовенство Петрограда и всей России призывается к единению с народом. Промедление угрожает православию гневом народа» (Воззвание пастырей, подписанное братством отцов дьяконов города Петрограда); «Я слышу, меня спрашивают - Кто вас выбрал? Нас никто не выбирал, ибо если бы мы стали дожидаться народного избрания, мы не могли бы вырвать власть из рук врага. Пока мы спорили бы о том, кого выбирать, враг успел бы организоваться и победить и вас, и нас. Нас выбрала русская революция. Так посчастливилось, что в минуту, когда ждать было нельзя, нашлась такая кучка людей, которая была достаточно известна народу своим политическим прошлым и против которой не могло быть и тени тех возражений, под ударами которых пала старая власть» (из речи Милюкова о новом правительстве, 2 марта, 3 ч. дня, 1917 г.); «Тяжелое переходное время кончилось. Временное правительство образовано. Народ совершил свой гражданский подвиг и перед лицом грозящей родине опасности свергнул старую власть. Новая власть, сознавая свой ответственный долг, примет все меры к обеспечению порядка, основанного на свободе, и к спасению страны от разрухи внешней и внутренней. Неизбежное замешательство, к счастью весьма кратковременное, приходит к концу. Граждане страны! В первую очередь граждане взволнованной событиями столицы должны вернуться к спокойной трудовой жизни. К нормальной жизни должны вернуться и войска. Бдительная охрана ими нового порядка возможна и особенно ценна, когда войска будут готовы по первому зову правительства явиться, куда надобность укажет… 4 марта назначить парад войскам Петроградского гарнизона, который примет Временное правительство» (Приказ Временного комитета Государственной думы, 2 марта 1917 г.); «Товарищи! доверяете ли вы мне? Я говорю, товарищи, от всей глубины моего сердца, я готов умереть, если это будет нужно. Товарищи, ввиду организации нового правительства, я должен был немедленно, не дожидаясь вашей формальной санкции, дать ответ на сделанное мне предложение занять пост министра юстиции. Товарищи, в моих руках находились представители старой власти, и я не решился выпустить их из своих рук… Товарищи, время не ждет, дорога каждая минута, и я призываю вас к организации, к дисциплине, к оказанию поддержки нам, вашим представителям, готовым умереть для народа и отдавшим всю свою жизнь народу» (из заявления Керенского в совете рабочих депутатов, 3 марта 1917 г.).

Note6

Слова в скобках вписаны после беседы с комиссарами.