|
||||
|
|
Глава седьмаяТАЙНЫЙ АГЕНТ ДЗЕРЖИНСКОГО
Володарского убили в двадцать часов тридцать минут, а уже в девять вечера Урицкий выписал летучий ордер № 782 сроком на два дня, поручавший товарищам Иосифу Фомичу Борисенку и Эдуарду Морицевичу Отто произвести обыски и аресты лиц, причастных к убийству товарища Володарского{212}. Эстонец Эдуард Морицевич Отто служил в царской армии вахмистром, работал электротехником, фотографом. Эти профессии выработали в нем пунктуальность и старательность… Пока назначенный Зиновьевым Миша Трудник (М. М. Лашевич) арестовывал в сенгилейском тумане Григория Алексеевича Еремеева, а потом налаживал охрану того участка Шлиссельбургского проспекта, где несколько часов назад с оскаленными зубами и выпученными глазами лежал труп Моисея Марковича, Отто приступил к допросу свидетелей. Протоколы этих допросов чем-то напоминают фотографии. Все существенное, хотя и не выделено, хотя и теряется во второстепенных подробностях, все-таки, несмотря на сенгилейский туман, зафиксировано в них… 1Еще 20 июня Эдуард Морицевич Отто допросил Гуго Юргена, но «расколол» шофера не он, а комиссар смольнинского гаража Ю. П. Бирин. «Сегодня после допроса шофера Гуго Юргена, последний мне рассказал следующее: несколько дней назад, с тех пор как я его назначил ездить с Володарским, к нему стал обращаться шофер того же гаража Петр Юргенсон с вопросами, куда и когда поедет Володарский… Юргенсон рассказал Юргену, что все равно Володарского убьют, ибо на него сердиты адвокаты и студенты. Кроме того он сказал, что есть какой-то автомобиль «Пакард» и если эта машина ночью будет останавливать его автомобиль, чтобы я потихоньку ехал, чтобы можно было застрелить Володарского». Почему так разоткровенничался Гуго, когда комиссар, с маузером в руках, насел на него, понятно. Ю. П. Бирин работал в гараже, и провести его разговорами насчет закончившегося бензина было трудно. Бирин показания Гуго записал и заставил Юргена подписать их: «Изложенное читал и подтверждаю. Гуго Юрген»{213}. После этого Гуго начал давать показания и Эдуарду Морицевичу Отто. «Я знал с Риги Юргенсона. Там он был электромеханик и зарабатывал хорошие деньги и жил шикарно. Близко его не знал тогда. Когда мы оба вместе стали служить в гараже № 6 с апреля, то заметил, что Юргенсон играет в карты…»{214} Далее — эти показания мы уже приводили! — Гуго признался, что Петр Юргенсон говорил с ним о готовящемся покушении. 21 июня у Петра Юргенсона был произведен обыск. Было найдено: «1 снаряд 37 мм, начиненный порохом, одно воззвание против Советской власти, всевозможная переписка, письма, фотографии, автомобильные пропуска на проезд по Петрограду за № 5379, машина «Делонэ» № 1757, пропуск на проезд по городу Петрограду на машине «Паккард» 1918». Не оказалось у Петра Андреевича Юргенсона и алиби. Хотя он и утверждал, что после разговора в Смольном с Гуго пошел в гараж, где и пробыл до девяти часов вечера, но это алиби опровергли показания Ю. П. Бирина и матери Петра Андреевича — Христианы Ивановны Юргенсон. Юрий Петрович Бирин в день убийства Володарского спустился около шести часов вечера в гараж и увидел там Петра Юргенсона. — Что ты тут делаешь? — спросил он. — У тебя ведь выходной. — Посмотреть зашел… — ответил Юргенсон. Бирин собирался в кинематограф и предложил Юргенсону присоединиться. «Из гаража вышли — я, моя жена, Юргенсон и Озоле. У ворот встретили Коркла, и все пошли по направлению к Кирочной. На углу Кирочной и Потемкинской Юргенсон и Озоле отделились от нас»{215}. Христиана Ивановна Юргенсон сказала, что «в день убийства Петр пришел домой около семи часов вечера, покушал и опять вышел около восьми часов. Кажется, в кинематограф. Вернулся он около одиннадцати часов вечера…»{216} Казалось бы, улик, изобличающих Петра Андреевича Юргенсона, было более чем достаточно. Изобличали Петра Андреевича показания Гуго о разговорах, которые вел с ним Юргенсон, уговаривая помочь в убийстве Володарского, свидетельства Богословской и Зориной, а также других очевидцев, практически опознавших в Юргенсоне убийцу… Опровергнуто было и алиби его… И тем не менее сам Юргенсон держался на допросах уверенно и безбоязненно. Впрочем, множественное число тут мы употребили для складности. В материалах дела сохранился протокол одного-единственного допроса Петра Андреевича Юргенсона от 21 июня, где тот отказался признать себя причастным к организации убийства Володарского, а кроме того, заявил, что в день убийства до девяти часов вечера находился в гараже. Э. М. Отто удалось доказать, что оба эти утверждения не соответствуют истине, но — поразительно! — больше Юргенсона не допрашивали. Урицкий сразу же изъял Петра Андреевича из рук дотошного следователя. Выступая на траурном заседании Петросовета, он рассказал и о Петре Юргенсоне, который симпатизирует партии правых эсеров, и о Гуго Юргене, который не случайно остановился в том месте, где находился убийца, но внес и дополнительные уточнения… «Моя комиссия, — заявил Урицкий, — старалась выяснить на основании объективных фактов, и свидетельских показаний, кем было совершено убийство. Эти неумолимые факты говорят, что Володарского убили правые эсеры вместе с английской буржуазией». Выводы эти никакими документами дела не подтверждаются, как и подробности, которые привел Урицкий, чтобы подкрепить свое обвинение… «Правый эсер Филоненко проживал в Петрограде под разными вымышленными именами. Он является вдохновителем убийства. Нам достоверно известно, что английский капитал замешан в этом деле. Правым эсерам обещано 256 миллионов рублей, из которых они уже получили 40. Один портной показал, что к нему явился однажды незнакомый шофер и, заказывая костюм, заявил, что на Загородном живет один генерал, предлагающий большие деньги за особые заслуги советским шоферам. Когда этому портному предъявили тридцать шоферов, он сразу указал на Юргенсона»{217}. В материалах дела «Об убийстве Володарского в 1918 году» есть, правда, упоминание о портном, но откуда взялись миллионы, как соединил Урицкий с убийством Володарского имя Максимилиана Филоненко — двоюродного брата своего будущего убийцы Л. И. Каннегисера! — можно объяснить только особенностями сенгелийского тумана, окутавшего в те дни Петроград. Уже летом Петра Андреевича Юргенсона по постановлению Коллегии Петроградской ЧК расстреляли, так и не выяснив, кто же именно поручил ему заниматься подготовкой, а может, и самим убийством Володарского. Одновременно — в «Петроградской правде» извещение об этом появилось 21 августа — был расстрелян и бывший комиссар ПЧК Роман Иванович Юргенсон — двоюродный брат Петра Андреевича Юргенсона. Газетное сообщение об этом весьма кратко: «По постановлению ЧК при Союзе коммун Северной области расстреляны: 1. В связи с неудачной попыткой покончившего самоубийством командира 4 номерного (Василеостровского) полка вызвать брожение в полку и направить его на Петроград, офицеры полка: Николай Георгиевич Казиков, Николай Михайлович Семкин, Владимир Александрович Александров. 2. По делу об агитации среди курсантов Михайловского артиллерийского училища после выступления левых эсеров инструктор Николай Михайлович Веревкин, бывшие офицеры Владимир Борисович Перельцвейг и Василий Константинович Мостюгин, курсанты Иван Михайлович Кудрявцев и Георгий Сергеевич. Арнаутовский… 9. Бывшие комиссары ЧК Роман Иванович Юргенсон и Густав Иоганович Менома за намерение присвоить себе деньги при обыске и бежать. Председатель М. Урицкий. Секретарь А. Иосилевич». Обратите внимание, что под вторым пунктом в этом же списке значится фамилия Владимира Борисовича Перельцвейга, расстрел которого, как считается, послужил причиной гибели самого Урицкого. Но об этом разговор у нас впереди… А Эдуард Морицевич Отто так и не понял, что хочет от него любимый учитель. С туповатой педантичностью продолжал он собирать улики, сопоставлял показания и довольно скоро вышел на Эммануила Петровича Ганжумова и Казимира Леонардовича Мартини, которые, по его мнению, были причастны к преступлению. И — вот ведь досада! — военный комиссариат категорически отказался предоставить товарищу Отто информацию, где находятся эти военспецы. Закрывая дело, Эдуард Морицевич со скорбным недоумением отметил сей факт в «Заключении следователя по делу № 1916 о убийстве т. Володарского»: «Злоумышленников, убивших т. Володарского, обнаружить не удалось, как не удалось установить пособников их, кроме одного — Петра Юргенсона… Петр Юрген по постановлению Комиссии расстрелян. Из показаний брата Петра Юргенсона видно, что его брат Петр имел знакомства среди контрреволюционеров офицеров 1 броневого дивизиона и дружил с Эммануилом Петровичем Ганжумовым, офицером, родом из Терской обл., армяно-грузинского вероисповедания, род. 16 сентября 1891 года, с офицером того же броневого дивизиона Казимиром Леонардовичем Мартини, полковником Добржанским и др. Названные Генжумов, Мартини, Добржанский — известные контрреволюционеры, и не исключена возможность их участия в убийстве Володарского. До сих пор арестовать их не удалось, но принимая во внимание всеобщую мобилизацию, они могут сейчас находиться в Красной Армии и делать там свое черное дело дальше, почему и необходимо было бы их разыскать через Военный комиссариат… Отто. 28.11.19 г.»{218}. Впрочем, тогда, 2 февраля 1919 года, у товарища Отто были и другие причины для скорби. Он только что вернулся в Петроград, и узнал он, что отпущены на волю соучастники убийства самого товарища Урицкого… Виктор Серж вспоминал, что начальник административных служб ПЧК Отто обычно сидел в долгополой кавалерийской шинели без знаков различия и с полуулыбкой под бесцветными усиками в разгар экзекуций анемично перебирал свои бумажки… 2Кто же убил Моисея Марковича Володарского? За что на 26-м году оборвали цветущую жизнь человека-газеты, оратора-пулеметчика, этого «гаденыша», как шутливо и ласково называли его товарищи по партии? Уже после Гражданской войны, с 8 июня по 7 августа 1922 года, в Москве прошел большой процесс по обвинению правых эсеров в борьбе против советской власти. Председательствовал — Г. Л. Пятаков. Обвинение представлял Н. В. Крыленко, защиту — Н. И. Бухарин. На скамье подсудимых вперемешку сидели эсеры и агенты ВЧК. В ходе процесса говорилось и об убийстве Володарского. Самого исполнителя теракта Сергеева на процессе не было, но руководитель боевой группы, в которую якобы входил Сергеев, эсер Григорий Иванович Семенов оказался в наличии. Более того, в конце февраля 1922 года, за три месяца до начала процесса, Г. И. Семенов предусмотрительно опубликовал в Берлине брошюру о военной и боевой работе эсеров в 1917–1918 годах, в которой содержались все имена террористов. Подробно была описана в брошюре и подготовка покушения на Володарского. На следствии Григорий Иванович, конспективно излагая текст брошюры, признался, что самолично отравил ядом кураре пули, которыми стрелял Сергеев в Володарского. «Место для выполнения акта, мы старались выбрать на окраине города, чтобы покушавшийся мог легко скрыться, и решили действовать револьверами. Коноплева передала мне яд «кураре», оставшийся у нее от времени мартовского неудавшегося покушения на Ленина. Я хотел отравить пули ядом и сделал это на квартире Козлова»{219}. — Убийство Володарского — случайность… — попытался было отвести удар от партии заведующий военным отделом ЦК ПСР Михаил Александрович Лихач. — Оно произошло без ведома ЦК ПСР. Боевая группа Семенова действовала стихийно, на свой страх и риск{220}. Но Г. И. Семенов — большинство исследователей считает его чекистским агентом — был безжалостен. — Боевым отрядом руководил я — член военной комиссии при ЦК ПСР! — отрезал он. — Все указания по организации покушения на Володарского я получал от члена ЦК ПСР Абрама Гоца. — Прошу приобщить к делу № 130 «Петроградской правды» за субботу 22 июня 1918 года! — потребовал государственный обвинитель Н. В. Крыленко. — В разделе хроники помещено извещение ЦК ПСР, касающееся убийства Володарского. Текст его чрезвычайно существенный и важный: «В редакцию «Петроградской правды» поступило следующее извещение: «Петроградское бюро ЦК ПСР заявляет, что ни одна из организаций партии к убийству комиссара по делам печати Володарского никакого отношения не имеет…» Голос его торжествующе зазвенел, и Г. И. Семенов согласно склонил голову. — Да! — сказал он. — Я был возмущен поведением ЦК ПСР. Я считал необходимым, чтобы партия открыто заявила, что убийство Володарского — дело ее рук. То же думала центральная боевая группа. Отказ партии от акта был для нас большим моральным ударом. Моральное состояние всех нас было ужасно. — А в «Голосе России» № 901 за 25 января 1922 года напечатана статья под заглавием «Иудин поцелуй», подписанная Виктором Черновым, — подал свой голос и председатель трибунала Г. Л. Пятаков. — По поводу покушения на Володарского написано следующее: «Убийство Володарского произошло в самый разгар выборов в Петроградский Совет. Мы шли впереди всех… Большевики проходили только от гнилых местечек, от не работавших фабрик, где были только одни большевистские завкомы… Наша газета «Дело народа» пользовалась огромным успехом в массах. И вот неожиданная весть: выстрелом убит Володарский. Это величайшая ошибка… В присутствии С. П. Постникова… по его предложению было составлено заявление о непричастности партии эсеров к этому акту». Этому выступлению товарища Пятакова не следует удивляться. Будучи председателем трибунала, он должен был обеспечивать «состязательность» сторон, а защитник эсеров Бухарин как будто воды в рот набрал, вот и пришлось товарищу Пятакову самому зачитать выдержку из эсеровской газеты в защиту обвиняемых. Но обвиняемые сами, не дожидаясь, пока это сделает обвинитель Крыленко, отбили попытку председателя суда защитить их. Приведенную Пятаковым выдержку из газеты опроверг член центральной боевой дружины эсеров товарищ Зубков. — Прогремел выстрел, и был убит большевик Володарский! — сказал он. — Партия эсеров отреклась от Сергеева и его акта. Здесь некоторые цекисты наводили тень на него, что он убил Володарского из любви к искусству. Я знал Сергеева хорошо, он ни одного шага в революции не делал без разрешения ЦК ПСР. Так что напрасно бросать тень на Сергеева. Он убил Володарского от имени боевой организации, которой руководил ЦК ПСР. Обратим внимание, что член центральной боевой дружины эсеров товарищ Зубков, хотя и знает Сергеева хорошо, но имени его не приводит. Увы… Убийца Володарского так и останется просто Сергеевым — человеком без имени… — Да! — подтвердил Г. И. Семенов. — Все показания Гоца и иже с ним — сознательная ложь. Гражданину Гоцу больше всех известно, что санкция покушения на Володарского была дана ЦК ПСР. Совместными усилиями боевикам-эсерам, многие из которых были провокаторами, завербованными ГПУ удалось-таки убедить товарищей Пятакова и обвинителя Крыленко, что моральный уровень руководителей партии правых эсеров совсем не так высок, как они думают. — Гоц не хуже, чем Семенов, был посвящен во все детали подготовлявшегося убийства… — вынужден был признать Крыленко. — Так обстояло дело с убийством Володарского «раньше времени», несмотря на запрещение Гоца… Вообще-то ирония, к которой мы попытались прибегнуть, пересказывая ход процесса, не то чтобы неуместна, но просто не различима в той пародии на правосудие, которую устроили большевики в 1922 году. Как мы уже отмечали, не только председатель трибунала и государственный обвинитель, но и защитник подсудимых эсеров были членами ЦК ВКП(б) — партии, которая и была прежде всего заинтересована в устранении эсеров с политической арены. Как сочинялась эта пародия на судебный процесс, расскажет через шестнадцать лет «защитник» эсеров Николай Иванович Бухарин. «Нельзя пройти мимо чудовищного обвинения меня в том, что я якобы давал Семенову террористические директивы… — будет оправдаться этот «любимец партии», в письме к Пленуму ЦК ВКП(б) 20 февраля 1937 года. — Здесь умолчано о том, что Семенов был коммунистом, членом партии (! — Н.К.). Семенова я защищал по постановлению ЦК партии. Партия наша считала, что Семенов оказал ей большие услуги, приняла его в число своих членов… Семенов фактически выдал советской власти и партии боевые эсеровские группы. У всех эсеров, оставшихся эсерами, он считался «большевистским провокатором». Роль разоблачителя он играл и на суде против эсеров…»{221} 7 августа 1922 года было оглашено обвинительное заключение Верховного революционного трибунала ВЦИК РСФСР: «Верховный трибунал приговорил: Абрама Рафаиловича Гоца, Дмитрия Дмитриевича Донского, Льва Яковлевича Герштейна, Михаила Яковлевича Гендельман-Грабовского, Михаила Александровича Лихача, Николая Николаевича Иванова, Евгению Моисеевну Ратнер-Элькинд, Евгения Михайловича Тимофеева, Сергея Владимировича Морозова, Владимира Владимировича Агапова, Аркадия Ивановича Альтовского, Владимира Ивановича Игнатьева, Григория Ивановича Семенова, Лидию Васильевну Коноплеву, Елену Александровну Иванову-Иранову — расстрелять. Принимая во внимание, однако, что Игнатьев бесповоротно порвал со своим контрреволюционным прошлым, добросовестно служит Советской власти и является элементом социально безопасным, Верховный трибунал обращается в Президиум ВЦИК с ходатайством об освобождении его, Игнатьева, от наказания. В отношении Семенова, Коноплевой, Ефимова, Усова, Зубкова, Федорова-Козлова, Пелевина, Ставской и Дашевского Верховный трибунал находит: эти подсудимые добросовестно заблуждались при совершении ими тяжких преступлений, полагая, что они борются в интересах революции; поняв на деле контрреволюционную роль ПСР, они вышли из нее и ушли из стана врагов рабочего класса, в каковой они попали по трагической случайности. Названные подсудимые вполне осознали всю тяжесть содеянного ими преступления, и трибунал, в полной уверенности, что они будут мужественно и самоотверженно бороться в рядах рабочего класса за Советскую власть против всех ее врагов, ходатайствует перед Президиумом ВЦИК об их полном освобождении от всякого наказания»… 3Процесс был открытым. На нем присутствовали 80 российских и зарубежных корреспондентов. Материалы процесса опубликованы, и в художественную, да и в научную литературу так и вошла эта фамилия — Сергеев. По скромности, принятой в рассказах о делах ВЧК-ГПУ-НКВД-КГБ, никто из историков не озадачился и мыслью, почему это эсеры поручили боевику столь серьезное дело, ни имени его, ни отчества, ни других биографических данных не спросив. Все-таки хоть и мерзавец был Володарский, но террористический акт всегда индивидуален, личность исполнителя в нем чрезвычайно важна, и первому попавшемуся Сергееву поручать такое дело не стали бы… Естественно, что, знакомясь с подлинными документами, касающимися убийства Володарского, я пытался понять, откуда все-таки взялась в материалах процесса фамилия Сергеев. Увы… В подлинном деле «Об убийстве Володарского в 1918 году» даже такая фамилия нигде не упоминается. Зато есть фамилия Сергеевой. Ольга Ивановна Сергеева написала донос на своего мужа, правого эсера Геннадия Федоровича Баранова, который развелся с ней… «Пишу вам это письмо, рассказываю свою затаенную душу. И вот я хочу вам открыть заговорщиков против убийства тов. Володарского, а именно правых эсеров. Простите, что раньше не открыла. Но лучше поздно, чем никогда… Число заговорщиков было 7 человек. Бывший мой муж Геннадий Федорович Баранов, Григорий Еремеев, Сокко, Крайнев, Чайкин, Фингельсон и неизвестный мне матрос… Это было так. Когда я пришла домой из лазарета, я уловила кой-какие слова — «Нужно Володарского сглодать с лица земли, он мешает…» Это было как раз накануне убийства Володарского»… На допросе Ольга Ивановна — ей было тогда 23 года — записалась уже под девичьей фамилией Сергеева, поскольку 9 октября она была разведена: «муж тайно от меня подал бумагу о том в суд», пожаловалась на свекра и на свекровь, и объяснила, что не выдавала супруга раньше, потому что жалела его, как мужа»{222}. Баранова, разумеется, арестовали, а Ольгу Ивановну отпустили. В общем-то все было понятно, не нужно быть знатоком женской психологии, чтобы понять мотивы, которыми руководствовалась Ольга Ивановна, засаживая в тюрьму своего мужа. Впрочем, и фантазировать на эту тему — нет нужды… 3 декабря 1918 года Ольга Сергеева отправила письмо мужу, в котором все сама и объяснила.
Читаешь это письмо и понимаешь, что тут Достоевский! Голод, стужа, холера, расстрелы каждый день — и вот такая страсть, такое самогубство, словно мало реальных несчастий, такое, даже и в отчаянной подлости, раскаяние и очищение… Можно было бы и далее продолжать цитировать переписку Ольги Ивановны Сергеевой и ее мужа-обманщика Гени, но мы начали с того, откуда появилась на процессе через четыре года фамилия Сергеева. Похоже, что отсюда и появилась. Потому что, кроме фамилии, здесь все совпадает: и партийность, и профессия, и круг знакомых. А фамилию перепутали, так что ж… С кем не бывает. Документы в деле сшиты так, что немудрено и перепутать: начинается дело с показаний Сергеевой на своего мужа… Юрий Тынянов писал в свое время о поручике, рожденном под рукою невнимательного писаря. Поручик Киже дослужился при императоре Павле до чина генерала. У чекистских писарей родился Сергеев, которого и судили потом, как поручика Киже, на процессе 1922 года. Только разве в генералы не произвели… Так и оставили в народных героях. 4Думается, что ясного ответа на вопрос о настоящем убийце Володарского не удастся найти никогда. Архивные документы, в том числе и дело об убийстве Володарского, которое спас от сожжения, переслав его в Москву, Э. М. Отто, непреложно свидетельствуют лишь о том, что в преступлении было замешаны сотрудники Петроградской ЧК. Еще архивные документы свидетельствуют, что Моисей Соломонович Урицкий делал все, дабы следствие не вышло на подлинных организаторов убийства… Петроградцами, вопреки утверждениям большевистской прессы, убийство Володарского было воспринято с нескрываемой радостью. Газеты, разумеется, ничего не писали об этом, но, когда знакомишься с материалами дела — видишь, насколько популярной в городе была «профессия» убийцы Моисея Марковича. «Спустя дня три после роспуска Петергофской районной думы, где служил Вукулов, а также и я, мы вышли на улицу вместе, и Вукулов мне говорит: «Мерзавца Володарского, я его не сегодня, то завтра убью». На мой вопрос: почему он убьет именно Володарского? — Вукулов ответил, что «он — мерзавец, убийца моего брата». Я спросил: как это может быть, что Володарский убил твоего брата? На что он возразил: «Это позволь мне знать»{224}. «Я слышал от старухи Васильевой, что Сергей Михайлов был на собрании, где говорили об убийстве двух лиц из Совета, после чего будет свобода и хлеб. Кроме того, я узнал от старухи, что собрание это было в воскресенье, кажется 18 июля в 4 часа дня, до убийства Володарского»{225}. Подобных доносов в деле об убийстве Володарского великое множество. Все они по поручению Моисея Соломоновича Урицкого тщательно проверялись Эдуардом Морицевйчем Отто. Люди, высказывавшие угрозы по адресу уже убитого Володарского, арестовывались и дотошно допрашивались. Это отвлекало Отто от настоящего следствия, но, похоже, что Моисей Соломонович Урицкий именно к этому и стремился. Но и Моисея Соломоновича можно понять… От него требовали не поиска убийц, не расследования преступления, а наведения страха в городе.
Это письмо В. И. Ленина датировано 26 июня 1918 года. 5Наверное, я бы не решился столь категорично настаивать на причастности к убийству Моисея Марковича Володарского Моисея Соломоновича Урицкого, если бы не попалось мне среди томов дела «Каморры народной расправы» дело Алексея Фродовича Филиппова, о котором мы уже упоминали в нашей книге… Расскажем сейчас подробнее о нем, поскольку родившийся «в семье технического служащего женской гимназии и кухарки» Алексей Фролович Филиппов был весьма любопытной личностью. Тем более что свою биографию он сам изложил на допросе 11 июля 1918 года. «Я окончил Московский университет по юридическому факультету, готовился к кафедре как получивший три золотых медали во время прохождения курса, но потом избрал путь литературно-издательский. Основал с Сытиным «Русское слово», потом купил журнал «Русское обозрение» в Москве, позже издавал «Ревельские известия» и в 1906 году газету «Кубань», за статьи которой имел 42 процесса (один год крепости), и затем «Черноморское побережье» в Новороссийске, где также привлекался к ответственности за статьи (до 82 процессов) — с осуждением от двух месяцев до одного года четырех месяцев тюрьмы. Приехав в 1912 году в Петроград, бедствовал без средств и потому поступил клерком в банкирскую контору Августа Зайдемана»{227}. Очень скоро, чтобы не бедствовать без средств, патриот Алексей Фролович Филиппов стал издавать газету «Деньги» и основал собственный «Банкирский дом народного труда» в виде «товарищества на вере», в которое, как он сказал на допросе, «вводились рабочие и где проводились принципы, проводимые ныне в жизнь большевиками». Октябрьский переворот и, в частности, декрет об аннулировании дивидендных бумаг разорил Филиппова, но вместо того, чтобы возненавидеть большевиков, он воспылал к ним необыкновенной любовью. «Независимо от значения большевизма и его приемов действия для осуществления общих идеалов социализма, — писал бывший банкир, — он представляет собой применительно к данному времени явление народное». Со столь гибкой совестью вполне можно было идти в ЧК, независимо от того, кто ты, банкир или писатель. Филиппов так и поступил. Он был знаком с Анатолием Васильевичем Луначарским и для поступления в стукачи решил воспользоваться его протекцией. В конце декабря, 1917 года он сообщил Луначарскому, что в Петрограде среди представителей партий, находящихся в оппозиции к советской власти, ходят упорные слухи о готовящемся перевороте эсеров и о возможном покушении на В. И. Ленина. Буквально на следующий день на Гороховой улице, где тогда размещалась Всероссийская чрезвычайная комиссия, состоялась встреча Филиппова с Дзержинским. «Мы сошлись с Дзержинским, который пригласил меня помогать ему, — рассказывал Филиппов все на той же Гороховой улице, только уже на допросе. — Дело было при самом основании Чрезвычайной комиссии на Гороховой, когда там было всего четверо работников. Я согласился и при этом безвозмездно, не получая платы, давал все те сведения, которые приходилось слышать в кругах промышленников, банковских и отчасти консервативных, ибо тогда боялись выступлений против революции со стороны черносотенства»{228}. Взамен за безвозмездные сведения Алексею Фроловичу было выдано удостоверение секретного сотрудника ЧК, которое стоило тогда, если судить по свидетельству чекиста И. Э. Бабеля, дороже любых денег. Очень скоро Алексей Фролович становится по-настоящему влиятельным в стране человеком. На основании его докладных записок готовится декрет о национализации банков, при участии Филиппова распродается русский торговый флот. Незадолго до ареста Филиппову было поручено «определить причины неисполнения приказа Высшего совета по делам народного хозяйства в отношении Русско-Балтийского завода». Насколько велико было влияние Алексея Фроловича на государственные дела, можно судить по тому, что для заслушивания его соображений по поводу того же Русско-Балтийского завода товарищ Рыков собирал экстренное заседание президиума ВСНХ. Какие неофициальные доходы имел Алексей Фролович от своего «сердечного сочувствия большевикам», неведомо, но известно, что у него была большая квартира в Москве и еще огромная квартира — часть ее он сдавал шведской фирме — в Петрограде на Садовой улице. «Сердечное сочувствие большевикам» и личное знакомство с высшими партийными бонзами, как мы знаем, не мешало ему оставаться банкиром и участвовать в весьма прибыльной операции по изъятию у населения облигаций займа свободы. Разумеется, одними только консультациями по экономическим вопросам деятельность Филиппова в ВЧК не ограничивалась. Кроме этого, а вернее главным образом, он был стукачом. «На обязанности моей лежало чисто личное осведомление Дзержинского о настроениях в правых кругах (сведения получались либо от Л. Н. Воронова, москвича, финансиста, либо от А. А. Ханенко из Петрограда), во избежание возможных выступлений против Советской власти и ввиду того, что кадеты начали заигрывать с правыми, а эсеры готовились к выступлению»{229}. О моральной стороне поступков Алексея Фроловича мы говорить не будем, но ума и осторожности ему было не занимать. «Однажды Александрович вызвал меня (он был заведующим отделом преступлений) и предложил записаться в С.Р. Я ответил, что предпочитаю оставаться беспартийным ввиду сочувствия моего к большевикам…»{230} Тем не менее и в коммунистическую партию Филиппов вступать не спешил. «Я предпочитаю быть около большевиков и с ними, но, не накладывая на себя партийных обязанностей…» И вот этого-то осторожного, секретного осведомителя самого Феликса Эдмундовича Дзержинского и арестовал Моисей Соломонович Урицкий. 6В «Каморру народной расправы» Алексей Фролович вляпался сам, когда заступился за арестованного в Петрограде Александра Львовича Гарязина — своего дореволюционного компаньона как по делам русского патриотизма, так и по коммерческой линии. Александр Львович Гарязин был директором-распорядителем технико-промышленного транспортного общества, а в прошлом — чиновником особых поручений при Олонецком губернаторе, членом общества заводчиков и фабрикантов, одним из организаторов Всероссийского Национального Союза, публицистом, редактором-издателем еженедельника «Дым Отечества». Еженедельник «Дым Отечества» Александр Львович начал издавать в 1912 году, когда наметился раскол русского движения. Преодоление раскола, стремление «сплотить русских людей, идущих вразброд» и было объявлено стержневой идеей издания. «Не скоро еще найдется подходящий момент для начала издания, посвященного изучению России и обзору современной действительности, чем наши дни, хотя и тревожные и несущие опасность… — пророчески заметил Гарязин в статье «Моя вера», открывавшая первый выпуск «Дыма Отечества». Помогал Александру Львовичу Гарязину сплотить русских людей, идущих вразброд, конечно же, Алексей Фролович Филиппов. Будущий осведомитель Ф. Э. Дзержинского вскоре и занял редакторское кресло «Дыма Отечества»… Но все это было задолго до революции, а теперь все изменилось. Когда подручные Урицкого 30 июня арестовали А. Л. Гарязина, жена Александра Львовича — Ольга Михайловна первым делом отбила в Москву телеграмму:
Телеграммой она не ограничилась, написала и письмо…
Видимо, отношения Алексея Львовича Гарязина и Алексея Фроловича Филиппова действительно отличались некоторой теплотой и доверительностью, потому что, вполне осознавая опасность подобного вмешательства, все-таки попытался сделать то, что было в его силах. На телеграмме Ольги Михайловны Гарязиной — приписка, сделанная рукой Филиппова:
Ходатайство составлено, как мы видим, предельно осторожно, просьба помочь товарищу сформулирована так, чтобы у самого Филиппова оставалась возможность отстраниться от подзащитного, коли его сочтут виновным, тем не менее на этот раз осторожность не помогла Алексею Фроловичу. Хотя Дзержинский и переслал Урицкому телеграмму с просьбой разобраться, Александра Львовича Гарязина все равно расстреляли.
Так что не защитил компаньона Алексей Фролович Филиппов, а себя едва не погубил… Мотивировка необходимости его ареста вроде бы звучала для чекистов вполне убедительно — Филиппов ходатайствовал за человека, напрямую причастного к русским националистическим организациям, человека, который открыто заявлял, что «только при торжестве русского самосознания и при главенстве русского народа на имперской территории и на всех ступенях государственной власти возможен спокойный прогресс для сотен народностей, вкрапленных в русскую». Учитывая, что людей и принимали на работу в ЧК, если они умели доказать, что ненавидят Россию так же горячо, как вожди большевиков, двурушничество секретного агента Филиппова не могло не возмутить Моисея Соломоновича Урицкого. И все-таки вмешательство А. Ф. Филиппова в расследование дела «Каморры народной расправы» было лишь формальным поводом для его ареста. У Моисея Соломоновича Урицкого имелись более веские причины, чтобы запереть в тюрьме тайного агента Дзержинского. 721 июня, после ночного разговора по телефону с Г. Е. Зиновьевым, Ленин попросил Феликса Эдмундовича начать параллельное расследование убийства Володарского. Поскольку этим делом уже занимался Миша Трудник (Лашевич), а одновременно с ним следователь Э. М. Отто из Петроградской ЧК, свое расследование Дзержинский решил провести негласно. Для этой цели в Петроград командировался Заковский (официально) и агент Филиппов (тайно){233}. Подготовка доклада по делу Русско-Балтийского завода на президиуме ВСНХ задержала агента Филиппова в Москве, и в Петроград он собирался выехать 7 июля. Но 4 июля в Москве открылся V Всероссийский съезд Советов, на который приехал из Петрограда М. С. Урицкий. Как он узнал о засылке в его «епархию» тайного агента, неизвестно, но, когда узнал, серьезно встревожился. Надо сказать, что положение Урицкого в конце июня восемнадцатого года было довольно шатким. Еще весной его освободили от должности комиссара внутренних дел Союза коммун Северной области, а сейчас в Комиссариате юстиции уже всерьез начал обсуждаться вопрос, что и Петроградскую ЧК могли бы возглавить более инициативные товарищи. Не собирались защищать Моисея Соломоновича и в Москве. Еще 12 июня, на заседании фракции Российской коммунистической партии на конференции чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией «ввиду грозного момента» было постановлено: «предложить ЦК партии отозвать т. Урицкого с его поста в ПЧК и заменить его более стойким и решительным товарищем»… И вот теперь М. С. Урицкий узнает, что расследованием убийства, в котором участвовали и петроградские чекисты, будет заниматься тайный агент Ф. Э. Дзержинского… Без сомнения, Урицкий понимал, что Филиппов не Отто, отвлечь его от расследования не удастся, и поэтому он и вспомнил о заступничестве Филиппова за Гарязина, привлеченного по делу «Каморры», и решил пристроить агента в «Каморру народной расправы». Едва ли Ф. Э. Дзержинский так просто отдал бы Моисею Соломоновичу своего лучшего стукача, но обстоятельства сыграли на руку Урицкому. 6 июля в три часа дня был убит германский посол Мирбах… Произошел эсеровский мятеж… Дзержинский вынужден был уйти в отставку… Обо всем этом разговор впереди, а пока о том, что Моисей Соломонович Урицкий сумел воспользоваться отставкой Феликса Эдмундовича Дзержинского. 8 июля товарищу Сейсуму был выдан ордер № 3794 Всероссийской ЧК на арест Филиппова в помещении ВЧК и на квартире. Сам Моисей Соломонович еще накануне вернулся в Петроград. А 10 июля ему привезли в Петроград арестованного Алексея Фроловича Филиппова… Филиппов и так планировал приехать, но сейчас вместо расследования обстоятельств убийства Володарского вынужден был заняться сочинением бумаг, доказывающих его непричастность к погромщикам: «Относительно «Союза спасения России» ровно ничего не знаю, — кто был организатором, мне неизвестно, и даже где он образовался — я тоже не осведомлен. Был какой-то союз, похожий по названию, на Мойке, о нем вскользь мне говорил в феврале Александр Иванович Лидах. Я давал тогда адрес Дзержинскому, но чем дело кончилось — не знаю, кажется, это была афера. Про Злотникова знаю, что он состоял издателем журнала «Паук» и основателем клуба «Вешние воды» на Фонтанке, где я и познакомился с ним во время выступлений его и А. А. Суворина. Затем видел его в военной форме, но где он теперь и что делает — не знаю, ибо близкого знакомства с ним не имел и не имею, а в Петрограде не живу уже около 2 месяцев. Имя Иосифа Ревенко слышу в первый раз и, конечно, его не знаю, равно как и Мухина. С Захарием Ждановым знаком хорошо, как биржевик, но дел с ним не имел. А что он жертвовать ни на что не способен (тем более на политику), в этом уверен, ибо даже дав взаймы газете «Деньги» четыреста рублей, он потребовал вексель и потом, пустив в протест, взыскал их с меня. Жданова я видел много раз и у него на квартире, и в ресторане, но беседует он не о политике, а о бирже и деньгах. Относительно жертвования им на какую-либо организацию (правую или левую) я сомневаюсь. Он однажды израсходовал деньги на шантажистов, донимавших его разоблачениями, и то не больше шести тысяч. «Каморра народной расправы» появилась здесь в Петрограде, когда я был в Москве, и я только из газет знаю, что она пошумливала глупыми прокламациями. Но полагаю, что эта «Каморра» состоит из одного-двух полуграмотных господ, или одного Злотникова (если он здесь), и политического значения не имеет — прокламаций ее я, к сожалению, не видел. И, конечно, сказать о том, кто распространяет их — не могу, ибо если бы я узнал о чем-либо подобном, то немедля сообщил бы Дзержинскому… Имя Фильтберта никогда не слышал, а Ларин (если только это не псевдоним) — это один из черносотенцев и спекулянтов. Он был в Петрограде, завел ряд потребительских лавок, очень разбогател, бросал на кутежи тысячи и разъезжал по провинции, ускользая от властей. Лично я его не видел года два-три, а слышал от некой Аси (фамилии не помню), приходившей раз или два ко мне на квартиру с сестрой моей сожительницы. Однако, будучи в Москве, я обратил внимание Комиссии на появление Ларина на горизонте, и тогда должны были дать депешу Урицкому, а уж дали ли, не знаю, ибо Александрович был председателем, а он не любил давать что-либо т. Урицкому в руки. Где Ларин теперь, я не знаю…»{234} Читаешь эти показания и понимаешь, что не зря Дзержинский считал Филиппова своим лучшим секретным агентом. Алексей Фролович действительно был чрезвычайно одаренным сексотом. Хотя он и не готовился, не собирал специально сведений, но он обладал такой бездной информации, так свободно оперировал ею, что сразу разобрался в сущности дела «Каморры народной расправы». Его показания — это квалифицированная характеристика и самого дела, и его основных фигурантов. Показания Филиппова качественно превосходят те сведения, которые удалось добыть Байковскому в ходе почти двухмесячного следствия. Филиппов обладал ценнейшим качеством осведомителя, он умел, поставляя информацию, отвлекаться от личных пристрастий и антипатий и основывался исключительно на реальном положении дел. 8Но ни опыт, ни способности не могли помочь Филиппову выпутаться из дела «Каморры народной расправы», в которое включили его по указанию Моисея Соломоновича Урицкого. Положение осложнялось потому, что Алексей Фролович далеко не сразу отгадал, почему его включили в это дело. «За что?! За что?! За будто бы юдофобскую пропаганду какого-то. Злотникова, которого я раза два видел два года тому назад?.. Или за выступление по Русско-Балтийскому заводу?..»{235} Он волновался, нервничал, и, видимо, зная уже что-то о порядках в ПЧК, более всего опасался выпасть из поля зрения высших советских сановников. С первых дней своего пребывания в тюрьме он бомбардирует начальство докладными записками, которые не столько свидетельствуют о его преданности режиму, сколько ставят задачей заинтриговать партийных бонз сведениями, которыми он, Филиппов, располагает: «Ввиду того, что я лишен возможности, вследствие пребывания под арестом, произвести расследование, в каких банках заложено было и где, какое количество акций Русско-Балтийского судостроительного завода, то прошу выйти с просьбой к т. Урицкому или непосредственно Николаю Николаевичу Крестинскому о том, чтобы эти сведения, самые подробные, с указанием имен акционеров и их адресов были доставлены к Вам в отдел для определения того, кому сейчас принадлежит предприятие (курсив мой. — Н.К.), а то может оказаться, что Комиссия, разделяя точку зрения ВСНХ, тем не менее будет работать во вред республике»{236}. Мы специально выделили слова о необходимости определения того, кому сейчас принадлежит предприятие, чтобы не работать во вред республике. Это ведь только рядовым большевикам и простым рабочим могло казаться, что для революции не существует разницы между владельцами предприятий, что она борется со всеми капиталистами без исключения. И нельзя сказать, чтобы записки эти не вызывали интереса у адресатов, но тут — нашла коса на камень! — ничего нельзя было предпринять для выручки агента. Моисей Соломонович Урицкий не реагировал нй на намеки, ни на просьбы.
Хотя в конце июля, когда была написана эта записка, Дзержинский еще не вернулся в ВЧК, но он по-прежнему сохранял свое влияние в партийном и советском аппарате, и Моисею Соломоновичу Урицкому следовало бы уважить его просьбу. Однако он даже не удостоил Дзержинского ответом. Вместо этого начертал на письме резолюцию «Байковскому», санкционируя тем самым применение к Филиппову испытанного в ПЧК метода. С помощью этого метода — «после ареста 9 июля, я просидел 10 дней на Гороховой, более 12 дней в «Крестах», и вновь на Гороховой 10 дней, теперь препровожден в Дом предварительного заключения»{238} — следователь Байковский очень быстро привел агента Филиппова в надлежащее арестанту состояние. Если в первые дни после ареста он составлял достаточно надменные заявления:
Но уже начиная с августа тон писем и прошений Алексея Фроловича Филиппова резко меняется, и если бы не подпись, то и не определить, что они исходят от секретного осведомителя самого Ф. Э. Дзержинского. Вполне можно было бы принять эти послания за слезные прошения обыкновенного арестанта…
Я цитирую сейчас прошение, написанное Филипповым 5 августа Ф. Э. Дзержинскому, не только для того, чтобы еще раз продемонстрировать, каким действенным было томление арестанта по методу Байковского. Нет. Метод Байковского действовал так разрушительно, что даже человек, хорошо знакомый с порядками, царящими в чекистских застенках, сбивался, теряя ориентацию. Очень скоро и Алексей Фролович Филиппов уверовал, что именно по подозрению в причастности к погромной деятельности и привлечен он. Сбивались, теряли ориентацию и его благодетели, и на всякий случай они стремились отмежеваться от тайного агента, заподозренного в погромной работе. Вот письмо, направленное Урицкому на бланке комиссариата юстиции.
Жалко, конечно, что Н. Н. Крестинский не написал подробнее о наших интересах в экономике, но, видимо, М. С. Урицкий и так знал о них… 9Постепенно в письмах А. Ф. Филиппова все явственней, рефреном, начинает звучать одна и та же просьба: «Прошу, чтобы Урицкий меня лично принял», «Сделайте детальный допрос в Вашем присутствии!» — молит он Урицкого. «Чего я хочу от Вас? — пишет он Н. Н. Крестинскому. — Урицкий человек большой энергии и еще большей самостоятельности… Поэтому я не прошу Вас оказать на него какое-либо воздействие и не прошу о содействии, но прошу о том, чтобы Вы, памятуя, сколько я Вам надоедал в Комиссии и через Комиссию финансовыми записочками (а еще раньше Пятакову), обратили по телефону внимание т. Урицкого на одну мою просьбу, которая вполне скромна, на просьбу о том, чтобы он меня лично принял, вызвав из «Крестов». Мое будет счастье, если я достаточно честен и прав — Урицкий быстро ориентируется…» Урицкий действительно ориентировался довольно быстро. Несмотря на все просьбы, он так и не принял Филиппова. И уже само это — вообще-то Урицкий принимал всех, от кого рассчитывал получить нужную информацию, — загадочно и непостижимо. Но на самом деле ответ на вопрос прост, и его дал сам Филиппов в письме, адресованном Дзержинскому:
Видимо, чтобы доказать Урицкому, что он является таким же, как сам Урицкий, евреем, и стремился попасть к нему на допрос Алексей Фролович. Он не понимал только одного. Не понимал, что Урицкий вполне осведомлен о его еврейском происхождении и не принимает его только оттого, что не хочет, чтобы все знали, что он осведомлен об этом. Филиппов — это тоже было известно Моисею Соломоновичу! — был связан с весьма влиятельными сионистскими кругами. Урицкий знал, что помимо Дзержинского Филиппов работал и на Парвуса, участвуя в осуществлении его афер. Пока Филиппов, пусть и по ошибке, был заперт в тюрьме как погромщик, Моисей Соломонович мог не опасаться осложнений в отношениях с этими кругами. Все можно было объяснить ошибкой. Другое дело, если бы Урицкий держал Филиппова в тюрьме, уже зная, на кого тот работает. Конечно, Урицкий играл с огнем… Но хотя он и сам понимал это, другого выхода у него не было. Алексею Фроловичу Филиппову, бывшему идеологу русского патриотического движения и сыну кантониста, банкиру и стукачу Феликса Эдмундовича Дзержинского, так и не удалось попасть на прием к Моисею Соломоновичу Урицкому, чтобы лично объяснить, кто он такой… Освободит Филиппова из тюрьмы сам Феликс Эдмундович, и случится это после того, как Моисей Соломонович Урицкий, переиграв, перехитрив самого себя, будет убит Леонидом Иоакимовичем Каннегисером. Тогда, 3 сентября, и подпишет Глеб Иванович Бокий постановление об освобождении Алексея Фроловича Филиппова, а 9 октября по постановлению, подписанному Антиповым, с тайного агента будут сняты все обвинения в русском патриотизме… «Гр. Алексей Фролович Филиппов был арестован, как заподозренный в причастности к организации «Каморры» (зачеркнуто. — Н.К.) «Союза спасения Родины». Установлено, что гр. Филиппов к «Союзу спасения Родины» никакого отношения не имеет и от предварительного заключения 3 сентября сего года освобожден». Нам редко приходится соглашаться с мнением воспитанников Моисея Соломоновича Урицкого, но с их выводом, что Алексей Фролович Филиппов никакого отношения к спасению Родины не имеет, согласимся и мы… Разве только добавим, что и ранее не имел он никакого отношения к этому делу. Как; впрочем, и некоторые другие деятели русского патриотического движения… Примечания:2 Л. Троцкий. Вокруг Октября. А. Луначарский, К. Радек, Л. Троцкий. Силуэты: политические портреты. М.: Политиздат, 1991, с. 99. 21 Феликс Эдмундович Дзержинский. Биография. М.: Политиздат, 1977. с. 20. 22 Ф. Э. Дзержинский. Автобиография // Чекисты. Лениздат, 1977. с. 26. 23 Лев Троцкий. Ф. Дзержинский.// А. Луначарский, К. Радек, Л. Троцкий. Силуэты: политические портреты. М.: Политиздат, 1991. с. 292–293. 24 М. Горький. Собрание сочинений в восемнадцати томах. М., 1963. т. 18. С 268. 212 «Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 54. 213 «Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 99. 214 Там же, л. 103. 215 «Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 105. 216 Там же, л. 106. 217 Газета «Утро», № 56, 26 июня 1918 г. 218 «Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 109. 219 Показания Г. И. Семенова на следствии, т. I, л. 32,388. 220 Реконструкция этого диалога сделана нами по стенограмме заседаний Верховного революционного трибунала ВЦИК РСФСР с 8 июня по 7 августа 1922 г. 221 Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. // «Вопросы истории», 1992, № 2–3, с. 27–28. 222 «Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 44. 223 «Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 127. 224 Донос Гирши Марковича Норштейна // «Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 56. 225 Донос Казимира Ивановича Бейтяна // «Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 57. 226 В. И. Ленин и ВЧК. М., 1987. 227 Дело «Каморры народной расправы». т. 5, л. 80. 228 Дело «Каморры народной расправы». т. 5, л. 81. 229 Дело «Каморры народной расправы». т. 5, л. 82. 230 Там же, т. 5, л. 83. 231 Дело «Каморры народной расправы». т. 4, л. 16. 232 Дело «Каморры народной расправы». т. 5, л. 108. 233 Дело «Каморры народной расправы». т. 6, л. 85. 234 Дело «Каморры народной расправы». т. 5, л. 84–85. 235 Дело «Каморры народной расправы». т. 5, л. 96. 236 Там же, л. 90. 237 Дело «Каморры народной расправы». т. 5, л. 63. 238 Там же, л. 95. 239 Там же, л. 91. 240 Дело «Каморры народной расправы». т. 5, л. 96. 241 Дело «Каморры народной расправы». т. 5, л. 96. |
|
||
| Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх | ||||
|
|
||||
