ГЛАВА XI. РОССИЯ

1871–1900

Положение в 1871 году. Первая часть царствования Александра II[191] закончилась в марте 1871 года Лондонской конференцией и отменой наиболее унизительных статей Парижского договора; с другой стороны — к этому времени уже были проведены все большие реформы, за исключением опубликованного в 1874 году закона о всеобщей воинской повинности. Внутреннее переустройство России казалось законченным. Но на самом деле дипломатический успех 1871 года был только платоническим: недалекому будущему суждено было показать, с какими великими трудностями русским еще предстояло столкнуться на Востоке, а в отношении внутренней политики дело шло не дальше надежд. Реформы, проведенные на бумаге, могли возыметь действие только при условии коренного изменения нравов, внезапного повышения русской культуры. А между тем, именно около 1870 года начинают сомневаться в том обновлении, на которое опрометчиво рассчитывали реформаторы 1862–1863 годов.

Отмена крепостного права еще не улучшила сколько-нибудь заметным образом положения крестьян. Обремененные выкупными платежами[192], они были так же нищи, как и раньше; освобожденные от гнета помещиков, они все еще находились под гнетом «мира» — общины, и их свобода увеличилась в ничтожной мере. Что касается дворянства, то оно, после нескольких лет богатой жизни, которую ему доставила спешная реализация выкупных свидетельств, начало сильно ощущать экономические последствия уничтожения крепостного права. Рабочие руки, прежде даровые, теперь обходились дорого, в них ощущался недостаток; сократившиеся по своим размерам дворянские владения давали меньше дохода; число заложенных имений быстро возрастало, и сельскохозяйственный кризис, обострявшийся с каждым годом, подготовлял общий кризис, достигший разгара в 1880 году.

Точно также и административная реформа не дала всех тех результатов, которых от нее ожидали. Прежде всего, она осталась незаконченной, а начиная с 1866 года — года покушения Каракозова — множество исключительных, якобы временных мероприятий умалило значение новых учреждений. Даже там, где они функционировали беспрепятственно, уже оправдывалось положение, что всякая реформа управления, не сопровождающаяся улучшением нравов, обманчива. Только что созданные земства страдали пороками предшествовавшей им администрации; уже встречались дела о взятках и растратах государственных средств.

Развитие революционного духа[193]. Все эти разочарования не могли не возбудить в интеллигенции, т. е. в образованных классах, некогда с таким воодушевлением отнесшихся к реформам, глубокого недоверия к правительству и к тем методам, которыми оно пользовалось и которые привели к таким жалким результатам. К этому недоверию после первых проявлений реакции присоединилось сильнейшее раздражение. К 1870 году установилось мнение, что от правительственной инициативы нечего больше ждать, что царь и его чиновники не смогут и не захотят переделать самих себя, что поборников прогресса надо искать не в правящих кругах, а в случае надобности — предстоит выступить против них.

Задолго до 1870 года значительная часть русской молодежи подпала под влияние самых передовых учений Запада. Герцен и Бакунин, уехавшие из России либералами, в изгнании быстро сделались революционерами — социалистами или анархистами[194]. В самой России в первые годы царствования Александра II Чернышевский и Добролюбов, несмотря на всю осторожность, с которой они из-за цензуры должны были высказывать свои мысли, были представителями и пропагандистами радикализма[195]. Под их влиянием создалось то поколение молодых людей, которых Тургенев окрестил именем «нигилистов». Сотни юношей и молодых девушек, резко ломая все русские традиции, как религиозные, так и семейные, уезжали за границу, чтобы получить в иностранных университетах научное образование, а главным образом — чтобы на свободе ознакомиться с запрещенными русским правительством учениями.

Впрочем, можно почти с уверенностью утверждать, что приблизительно до 1870 года для всей этой молодежи дело шло скорее о личной эмансипации, чем о политических или социальных преобразованиях. Но после 1870 года картина меняется. Парижская Коммуна облекла смутные чаяния русских эмигрантов в более определенную форму. «Не напрасно мы видели, как развертывалась ее трагедия», писал впоследствии революционер Лавров. Она казалась им вступлением к неминуемой социальной революции, которая охватит всю Европу. В университетах, особенно швейцарских — в Цюрихе и Женеве, русские студенты и студентки находились в сношениях с изгнанниками Коммуны и ревностно усваивали их учение до тех пор, пока петербургское правительство, обеспокоенное скоплением в Швейцарии революционных элементов, не приказало всем русским подданным, учившимся в швейцарских университетах, вернуться в Россию (1873).

Там, на родине, эти молодые люди с первых же дней оказались на подозрении; полицейские притеснения непрерывно укрепляли их революционные убеждения; эти молодые люди не могли не желать действовать, но вопрос был в том, как взяться за дело. Крестьяне и рабочие, составлявшие 97 процентов населения, были равнодушны к реформам, которых они не могли понять[196]. Поэтому, чтобы создать необходимые для поступательного движения России предпосылки, надо было «идти в народ», расшатать его традиционную веру в бога и царя, заставить его понять свое бедственное положение и увидеть возможность выхода. «Наша задача, — сказала впоследствии в Москве на суде Софья Бардина, — внести в сознание народа идеалы лучшего, справедливейшего общественного строя или же уяснить ему те идеалы, которые уже коренятся в нем бессознательно; указать ему недостатки настоящего строя, чтобы в будущем не было тех же ошибок…»

Число агитаторов, которые по этим побуждениям «пошли в народ» с 1872 по 1878 год, равнялось двум или трем тысячам лиц обоего пола; все они принадлежали к интеллигенции — в дворянству, некоторые вышли из среды беднейших учащихся гимназий и университетов; среди этих агитаторов были и выходцы из знатит как Софья Перовская, родственница начальника первой Хивинской экспедиции[197], и сыновья крестьян, которым случай дал возможность получить образование л подняться выше уровня своего класса, как Желябов, имя которого постоянно будет встречаться в летописи революционных событий до самой смерти Александра II. Снабженные дипломами инженеров, врачей, акушерок, учителей и учительниц, они проникали в самые глухие. деревни, иногда поодиночке, иногда парами, соединенные фиктивным браком; они пользовались своими техническими знаниями, чтобы заслужить доверие крестьян, а приобретя это доверие, читали и комментировали им революционные брошюры. Это — первая, самая бесплодная фаза пропаганды: крестьяне не понимали этих людей другого класса, с их изобилующим иностранными словами языком; зачастую крестьяне первые же доносили на них властям, впрочем, и без того имевшим тысячу возможностей следить за деятельностью этих одиноких среди крестьян «интеллигентов»[198].

Революционеры поняли, что надо действовать другими способами. Постепенно они распознали, что именно затрагивает русского крестьянина за живое; на севере они проповедовали аграрный социализм, отобрание у помещиков земель, оставленных им при отмене крепостного права; на юге они старались оживить воспоминания о казацких вольностях. В то же время они отказываются от интеллигентского обличья, принимают вид людей из простонародья; одни из них, одетые по-крестьянски, сопровождают мужиков, ежегодно отправляющихся с севера в южные губернии на уборку урожая; другие нанимаются на фабрику простыми рабочими. Когда Софья Бардина была схвачена на месте в то время, как она объясняла кружку рабочих социалистическую брошюру, она уже несколько месяцев служила работницей на ткацкой фабрике в окрестностях Москвы, работая по пятнадцати часов в сутки и разделяя с рабочими их нищету.

Эта пропаганда была рассчитана на то, чтобы вербовать последователей, — и действительно вербовала их; но прежде чем эти обращения могли в свою очередь дать ощутительные результаты, прошло бы столько лет, что рвение революционеров не могло бы не ослабеть. Действия полиции в значительной мере способствовали тому, что движение продолжалось и с течением времени приняло более грозный характер[199]. Напуганные процессом социалиста Нечаева власти с 1873 года принялись охотиться за пропагандистами. Аресты все учащались. В 1877 году в Петербурге и Москве состоялось два грандиозных процесса: процесс ста девяноста трех и процесс пятидесяти. Несмотря на то, что по этим процессам были вынесены обвинительные приговоры, результат их был не совсем таков, какого ждало правительство. Благодаря гласности судопроизводства, которую еще не решались полностью отменить, общество могло узнать всю правду о насильственных и жестоких действиях полиции и оценить почти евангельское самопожертвование и рвение обвиняемых; смелые заявления Софьи Бардиной везде нашли отзвук. В то время как правительство вышло из этих неблагоразумно затеянных им процессов в известной мере ослабленным, пропагандисты, которым не разрешали вести мирную пропаганду, становились на путь насилия; они перешли к пропаганде действием.

Революционное движение с 1878 по 1882 год.[200] Вскоре после объявления в Петербурге приговора по делу ста, девяноста трех генерал Трепов, петербургский градоначальник, был тяжело ранен (24 января 1878 г.) выстрелом из револьвера Верой Засулич, молодой девушкой, явившейся к нему под видом просительницы на прием с намерением его убить. Арестованная на месте, Вера Засулич, в свою очередь, предстала перед судом присяжных. На суде было установлено, что в течение нескольких лет она подвергалась преследованиям полиции и долго пробыла в заключении за то, что во время процесса Нечаева хранила письма, содержание которых было ей неизвестно; что она не знала генерала Трепова и ничего не имела лично против него. Ей только было известно, что однажды при посещении тюрьмы Трепов велел наказать розгами политического заключенного, студента Боголюбова, который ему не поклонился. Между тем телесные наказания были торжественно отменены императорским указом; следовательно, стреляя в Трепова, Вера Засулич просто явилась орудием общественного возмездия[201]. Суд присяжных оправдал ее при аплодисментах несметной толпы. Ее немедленно освободили из-под стражи, но, как только она вышла из залы суда, полиция попыталась вновь ее арестовать; толпа воспротивилась этому, и в то время, как вокруг нее происходила свалка, Вера Засулич исчезла. Через несколько месяцев узнали, что она находится в безопасности за границей. Завершением процесса, соответствующим желаниям всей культурной России и характеру царствования[202], до того времени преобразовательного, должно было бы явиться суровое наказание за те беззакония, которые только что были заклеймены судом присяжных. Правительство этого не поняло; вместо того чтобы принять те меры, которых от него с нетерпением ожидало общественное мнение, возбужденное к тому же неудачами в Турецкой войне, правительство ограничилось тем, что опубликованным в мае 1878 года указом изъяло из ведения суда присяжных все дела о покушениях против должностных лиц. Затем, воспользовавшись обстоятельствами военного времени, правительство ввело в нескольких южных губерниях осадное положение, чтобы иметь возможность применять к революционерам военные законы. В июле в Одессе были преданы военному суду пять юношей и три молодых девушки, обвиненные в заговоре и в вооруженном сопротивлении властям. Главный из обвиняемых, Ковальский, был приговорен к смертной казни и расстрелян. Спустя два дня начальник тайной полиции (Третьего отделения собственной его величества канцелярии), генерал Мезенцев, получивший предупреждение, что с ним рассчитаются за Ковальского, был заколот кинжалом на Михайловской площади в Петербурге молодым человеком, который немедленно скрылся и, несмотря на все старания, не был разыскан[203]. Через некоторое время в Киеве был заколот кинжалом жандармский офицер Гейкинг; там же за несколько недель до того подвергся нападению в самом здании университета ректор университета.

Мирная пропаганда отошла в прошлое. С этого времени между революционерами и правительством происходил поединок, причем обе стороны обнаруживали одинаковую неразборчивость в средствах[204]. Указ 9 августа 1878 года передал на рассмотрение военных судов все дела о заговорах и преступлениях против государственного строя; это мероприятие означало не только изменение судопроизводства, но и усиление наказания; во всех губерниях участились аресты и высылки без суда. В феврале 1879 года в Харькове некто Фомин был арестован за попытку освободить политических заключенных; он был предан военному суду губернатором, князем Кропоткиным, двоюродным братом одного из вождей революционного движения. Тотчас во всех значительных городах России «Исполнительный комитет» объявил о смертном приговоре, вынесенном им харьковскому губернатору, и еще раньше, чем Фомин предстал перед судом, князь Кропоткин в ночь с 21 на 22 февраля при выходе с бала упал, смертельно раненный выстрелом из револьвера[205]. Через две недели в Одессе пришла очередь жандармского полковника Кнопа; рядом с его трупом, в его доме, нашли приговор «Исполнительного комитета». 23 марта в Москве был убит агент тайной полиции Рейнштейн. В тот же день в Петербурге произошло покушение на преемника Мезенцева, генерала Дрентельна. 5 апреля в Киеве стреляли в губернатора, 10-го в Архангельске был убит кинжалом полицеймейстер, наконец, 14 (2) апреля 1879 года Соловьев пять раз стрелял из револьвера в императора, оставшегося невредимым.

Ответом правительства на это последнее покушение было учреждение должности военных генерал-губернаторов. Россия была разделена на шесть обширных генерал-губернаторств, начальники которых были облечены неограниченной властью. Отныне но решению генерал-губернатора любой обвиняемый мог быть изъят из подсудности, которой подлежал по обычному порядку, и предан военному суду. Он мог быть отдан под суд без предварительного следствия, осужден без устных показаний свидетелей, казнен без рассмотрения его кассационной жалобы (указ 9 августа 1878 года). Это было как бы официальное установление белого террора в ответ на красный террор. Революционеры гордились тем, что довели правительство до слепого ожесточения. «…Три-четыре удачных политических убийства, — говорилось в их органе Земля и воля, — заставили наше правительство вводить военные законы, увеличивать жандармские дивизионы, расставлять казаков по улицам, назначать урядников по деревням — одним словом, выкидывать такие salto mortale самодержавия, к каким не принудили его ни годы пропаганды, ни века недовольства во всей России, ни волнения молодежи, ни проклятия тысяч жертв, замученных им на каторге и в ссылке… Вот почему мы признаем политическое убийство одним из главных средств борьбы с деспотизмом», и, отказываясь от незначительных убийств, «Исполнительный комитет» (не признавший себя ответственным за покушение Соловьева) прокламацией 26 августа 1879 года приговорил к смерти императора Александра II.

1 декабря 1879 года под Москвой был взорван возвращавшийся из Крыма императорский поезд; взрыв разрушил полотно железной дороги, но император проехал предыдущим поездом. Надо было снова браться за дело. 26 (14) января 1880 года прокламация «Исполнительного комитета» уведомила императора об условиях, на которых он может быть помилован: объявление свободы совести и печати, учреждение народного представительства. Правительство не дало на предъявленные ему требования никакого ответа. 17 (5) февраля страшный взрыв потряс здание Зимнего дворца в шесть часов вечера — в момент, когда императорская фамилия должна была войти в столовую; было взорвано караульное помещение, находившееся под императорской столовой. В караульном помещении было убито и ранено сорок солдат Финляндского полка; император спасся благодаря опозданию одного из своих гостей, князя болгарского.

Казалось, бессилие системы крайних репрессий было вполне доказано. Чем больше ссылали, чем больше казнили, тем смелее становились революционеры, тем совершеннее становились методы их действия. Люди, посредством этих действий державшие правительство в страхе, были в сущности немногочисленны. Многих из прежних пропагандистов уже не было в живых; из тех, кому удалось скрыться от полиции, самая маленькая группа, имевшая своим органом Землю и волю, вступила на путь террористических актов. Но малочисленность революционеров возмещалась смелостью, холодной решимостью, непреклонной волей и, наконец, дисциплиной, благодаря которой все они — безразлично, работали ли они в одиночку или группами — с одного конца России до другого повиновались плану действия, составленному «Исполнительным комитетом». Бесконечное терпение и энергия, с которыми они подготовляли свои покушения, поистине изумительны. Когда дело шло о том, чтобы взорвать императорский поезд при возвращении Александра II из Крыма, на пути были заложены три мины; первая не была готова во-время; во второй электрический прибор, который должен был воспламенить динамит, оказался неисправным; мы уже говорили о действии третьей. Чтобы ее заложить, пришлось работать два с половиной месяца. Главным организатором покушения был Гартман, арест которого в Париже, а затем освобождение (1880) вызвали трения между французским и русским правительствами. Под видом ремесленника из Саратова он купил домик вблизи полотна железной дороги и поселился там с Софьей Перовской, выдавая ее за свою жену. К ним тайно присоединилось трое или четверо товарищей; Софья Перовская готовила для них пищу. Они проложили галерею в 45 метров длины и 85 сантиметров ширины, работая по колено в грязи и холодной, как лед, воде примитивнейшими инструментами, не обладая притом никакими специальными знаниями по минному делу. Полиция, внимание которой было привлечено кое-какими мелочами, сделала обыск в их домике[206]. Софья Перовская встретила полицейских со спокойным лицом и рассеяла их подозрения.

Главным, если не единственным организатором покушения в Зимнем дворце был Халтурин, столяр, которому «Исполнительный комитет» только выдал динамит. Халтурин сумел наняться на работы, производившиеся в погребах Зимнего дворца под самым местом расположения императорской столовой. Он жил там в течение нескольких месяцев, в постоянном напряжении не только из-за обысков полиции, знавшей о том, что дворцу угрожает опасность, но и из-за неосторожности своих товарищей по работе; спал Халтурин на динамите, стоически перенося вызываемые им ужасные головные боли. Ему удалось выйти из дворца до взрыва, и когда впоследствии он был арестован в Одессе за участие в другом покушении, власти судили его и приговорили к смертной казни, приведенной в исполнение в двадцать четыре часа, даже и не подозревая, что он был организатором взрыва в Зимнем дворце[207].

Впрочем, нужно признаться, что как ни велики были энергия и мужество заговорщиков, бессилие против них правительства проистекало в большей мере от его ошибок, чем от их находчивости. Свирепые репрессии, которым предались генерал-губернаторы, вырвали жертвы почти во всех интеллигентных семьях; все жили в страхе высылки «в кибитке»[208], ссылки без суда и следствия; поэтому революционеры повсюду, даже в самых, казалось бы, консервативных кругах, встречали симпатию и содействие. Разумеется, покушения не одобрялись, но для них находили оправдание в действиях правительства; широкие круги общества не помогали полиции, при случае направляли ее на ложный след, принимали участие в устраиваемых под флагом благотворительности сборах, цель которых, однако, не вызывала никакого сомнения — все это в надежде, что если «нигилистам» наконец удастся нанести решительный удар, то террору придет конец и будет установлена конституция. «Послушайте, — сказал однажды один убежденный реакционер своему врачу, подозреваемому в нигилизме, — вот двести рублей на динамит, и чтобы был конец!»

Такие умонастроения были для правительства особенно опасны. Правительство поняло это после покушения 17 февраля. Несколько дней спустя под председательством императора состоялось совещание генерал-губернаторов; харьковский генерал-губернатор Лорис-Меликов высказался на нем за такой образ правления, который, продолжая полностью борьбу с революционерами, удовлетворил бы до некоторой степени желания общества. Его красноречие убедило императора. 24 февраля Лорис-Меликов был назначен председателем Верховной распорядительной комиссии с почти неограниченными полномочиями; фактически он стал в России диктатором.

Управление Лорис-Меликова (1880–1881). Этот диктатор даже не был русским по национальности. По происхождению армянин, Лорис-Меликов сделал свою карьеру в кавказской армии благодаря неоспоримым военным талантам, а также, несомненно, благодаря восточной своей гибкости. Он впервые выдвинулся во время пресловутой чумы в Ветлянке — эпидемии, возникшей в нездоровых местностях по нижней Волге и заставившей одно время трепетать Россию и даже Европу. В целях приостановки и прекращения эпидемии ему были даны неограниченные полномочия, и действительно ему удалось за несколько недель покончить с опасностью. Будучи назначен позднее главнокомандующим армии, действовавшей ь Закавказье, он победил Мухтар-пашу, взял Каре и Эрзерум. Назначенный в августе 1879 года харьковским генерал-губернатором, он сумел, действуя энергично, все же проявить умеренность в пользовании властью и, единственный из всех генерал-губернаторов, не был включен в число сановников, приговоренных «Исполнительным комитетом» к смерти.

Теперь Лорис-Меликову предстояло проделать па пользу всей России то, что он делал в Харькове: задача трудная на таком обширном поприще, да еще при наличии зависти, вызванной необычайным возвышением «армянина». Первые его шаги были удачны. Сначала он избежал покушения, совершенного против него Млодецким, молодым евреем из Минска, которого он сам задержал и предал военно-полевому суду, приговорившему его к смертной казни; приговор был приведен в исполнение в двадцать четыре часа. В достаточной мере проявив свою энергию, Лорис-Меликов мог вернуть из Сибири многих ссыльных и открыл двери университетов множеству студентов, исключенных по ничтожным поводам или без всякого повода. Затем он очень демонстративно «упразднил» пресловутое «Третье отделение», ненавистную тайную полицию, из-за которой пролилось столько слез; в действительности же он только изменил название этого учреждения. Наконец он довел свою популярность до предела тем, что в августе сам отказался от чрезвычайных полномочий и удовольствовался более скромным званием министра внутренних дел, что, впрочем, нисколько не умалило его власти.

Оставляя в стороне эти мелкие уловки, нужно признать, что политика Лорис-Меликова была по-своему разумной: она успокаивала умы, благодаря ей на некоторое время покушения прекратились. Но именно этот успех и завел Лорис-Меликова в тупик: из наступившего успокоения общество заключило, что пришло время коренных преобразований. Лорис-Меликов был популярен, потому что его считали либералом, склонным положить в России начало конституционной эре. Стоило только иллюзиям рассеяться, и оказалось бы, что положение в точности таково, каким оно было после 17 февраля. А между тем Лорис-Меликсв не был русским Лафайетом, да и едва ли желал им быть.

В отношении конституции, как и в отношении полиции, вся политика Лорис-Меликова заключалась в том, чтобы сохранять внешнее приличие и внушить интеллигенции, что он что-то ей даровал, тогда как на самом деле он сохранил прерогативы императора в неприкосновенности. Поставленный в безвыходное положение тревожным ожиданием общества, он представил императору в начале 1881 года проект верховной комиссии, образованной из высших сановников империи и некоторого числа представителей земства. «Да ведь вы предлагаете мне созвать собрание нотаблей!», будто бы воскликнул Александр II, читая этот проект. В действительности дело шло даже не о собрании нотаблей; новая комиссия, где малочисленные представители народа, притом выбранные не прямым путем, неизбежно растворились бы среди чиновников, могла бы иметь значение только постольку, поскольку это было бы желательно правительству. Быть может, уверенность в этом повлияла на решение Александра II, или же, обессиленный, впавший в безразличие, весь поглощенный радостями недавнего морганатического брака, царь уступил единственному желанию — стремлению к миру и спокойствию[209]? Как бы то ни было, после сильных колебаний он принял проект Лорис-Меликова.

За несколько дней до числа, назначенного для его обнародования, полиция напала на след нового заговора. Один из членов «Исполнительного комитета», Желябов, был арестован 27 февраля 1881 года; предстояли и другие аресты. В ожидании их Лорис-Меликов умолял императора не выезжать из Зимнего дворца. Однако 1 марта 1881 года, как раз после того как указ, даровавший России конституцию[210], был подписан и отправлен в типографию, с тем чтобы на следующий день быть опубликованным, Александр II отправился на развод караула. На обратном пути, около трех часов, на Екатерининском канале, под его карету была брошена бомба, убившая и ранившая казаков его конвоя и нескольких прохожих. Император, оставшийся целым и невредимым, остановился, чтобы поговорить с ранеными, но в этот самый момент ему была брошена под ноги вторая бомба. Он упал, смертельно раненный. Перенесенный во дворец, он в тот же день умер, не произнеся ни слова.

Первые дни царствования. Новому императору было тридцать шесть лет. Второй сын Александра II и, следовательно, предназначенный стать главнокомандующим или генерал-адмиралом, он сделался наследником престола только в 1865 году, после смерти своего старшего брата Николая. Через несколько месяцев он женился на невесте своего покойного брата, датской принцессе Дагмаре, и с тех пор жил вблизи трона, не играя заметной роли до Турецкой войны, во время которой он командовал армией, действовавшей на Янтре. Он был известен обществу тем, что с честью выполнил на войне свои обязанности, известен своими личными и семейными добродетелями, прямотой, интересом к трудам по истории России, а более всего — отвращением, которое он выказывал некоторым приближенным к Александру II лицам[211]. Можно было предположить, что его правление будет более национальным, подлинно русским, менее нерешительным, чем правление его отца. Будет ли оно более либерально? Это было крайне сомнительно. Новый государь, воспитанный теоретиком самодержавия Победоносцевым, по справедливости считался мало расположенным к западным идеям.

Вначале, однако, казалось, что он намерен уважать решения, принятые Александром II накануне его смерти. «Не изменяйте ничего в повелениях моего отца, — сказал он Лорис-Меликову, — они будут его завещанием». Но спустя несколько часов их опубликование было отсрочено; принялись обсуждать их, совещаться. Из многих мест получались советы, рекомендовавшие осторожность, и наиболее реакционными были советы французских республиканцев[212]. В Петербурге 19 (7) марта на собрании высших сановников под председательством самого царя Лорис-Меликов, а за ним и большинство других министров высказались за принятие проекта, уже одобренного Александром II; бывший царский наставник Победоносцев, ставший обер-прокурором святейшего синода, почти один[213] держался противоположного мнения; Лорис-Меликов считал, что дело выиграно. Но спустя несколько дней, 29 апреля 1881 года, императорский указ, составленный, повидимому, Победоносцевым, возвестил России волю императора сохранить во всей полноте самодержавную власть, унаследованную им от предков. Тогда — небывалая в России вещь! — разразился министерский кризис: Лорис-Меликов подал в отставку, его примеру вскоре последовали министр финансов Абаза и военный — Милютин.

Конечно, можно сожалеть о неудаче реформы, которая, давая интеллигенции кое-какие гарантии, в то же время недорого стоила бы правительству; мы видели, как скромен был проект Лорис-Меликова. Но, с другой стороны, нельзя забывать, что момент для конституционной реформы был мало благоприятный. Непосредственно после убийства Александра II всякая либеральная уступка имела бы вид капитуляции; префект парижской полиции Андриё, подходя к вопросу со своей точки зрения, ответил тем, кто спрашивал его мнения, что уступать или делать вид, что уступают в чем бы то ни было, значило бы умножить силу и требования террористической партии. Возникало тогда и другое соображение: «созрел» ли русский народ для конституционного режима? На деле извлечь пользу, мол, из этого режима могли бы только интеллигенция, дворянство, чиновничество; при конституционном режиме нацией правила бы олигархия. А в России уже неоднократно делались опыты олигархического правления, и эти опыты всегда оканчивались плачевно. То же самое — говорили приверженцы самодержавия — случилось бы и с реформой Лорис-Меликова. Лучше было избавить Россию от бесполезных треволнений, сразу стать на почву самодержавия — ведь все равно пришлось бы к нему вернуться — и ограничить свои усилия «более тщательным выбором людей, упрощением и улучшением органов управления».

За несколько месяцев, последовавших за императорским манифестом, весь состав высших правительственных чиновников был обновлен. Мы уже говорили, что три министра подали в отставку, — их не пытались удержать; другие министры были уволены. Деятели либерального периода царствования Александра II, например, бывший его министр внутренних дел граф Валуев, принуждены были отказаться от всех своих должностей[214]. Чистка коснулась даже некоторых великих князей. Новыми лозунгами администрации были «честность и бережливость». Было упразднено наместничество на Кавказе и много придворных должностей. В то же время делами стали управлять новые чиновники. Генерал Игнатьев, бывший носол в Константинополе, глава славянофильской партии, занял пост министра внутренних дел; генерал Ванновский, начальник штаба цесаревича в Болгарии, был назначен военным министром; граф Д. А. Толстой вернулся в министерство народного просвещения, которым он уже управлял при Александре II[215]; Бунге, бывший профессор политической экономии, был поставлен во главе финансов; граф Воронцов-Дашков стал министром двора и т. д. Победоносцев, по прежнему обер-прокурор святейшего синода, стал самым влиятельным лицом в новом правительстве.

Состав министров почти не менялся до конца царствования Александра III. В июне 1882 года генерал Игнатьев подал в отставку, после того как Александр III отказал ему в министерстве иностранных дел и отдал его Гирсу, так как престарелый князь Горчаков фактически уже несколько лет не управлял им. Тогда граф Толстой занял пост министра внутренних дел, предоставив министерство народного просвещения графу Делянову[216]. Вышнеградский немного позднее заменил Бунге. Но, несмотря на эту перемену лиц, внутренняя политика России оставалась неизменной: на первом плане в ней стояла борьба против революционных или просто либеральных идей, на втором — руссификация «инородцев», подвластных русской империи.

Реакция против либеральных идей. Так как новый цесаревич был еще ребенком, то император Александр III через пять дней после своего вступления на престол наметил регента, который в случае покушения принял бы на себя управление Россией до вступления на престол Николая II. Этим регентом должен был быть великий князь Владимир, брат царя. Приняв эти меры предосторожности, Александр III приступил к суду над убийцами своего отца. Пятеро из них, среди которых была Софья Перовская, были приговорены к смерти и казнены, несмотря на угрожающие прокламации «Исполнительного комитета». Затем последовали процесс и осуждение высших петербургских чиновников, обвинявшихся в небрежности, давшей террористам возможность минировать большинство улиц, прилегавших к Зимнему дворцу[217]; таким образом, если бы Александр II спасся от бомб, ожидавших его близ Екатерининского канала, он неизбежно погиб бы от взрыва мины.

В последующие годы не было, — или казалось, что не было, — покушений на императора, который заперся со своей семьей в бывшей резиденции императора Павла I, в трудно доступном Гатчинском дворце. Однако политические убийства и казни еще продолжались. Наибольшее значение имела казнь морского офицера Суханова; были проведены новые репрессивные меры. В 1882 году было издано Положение об усиленной охране, кодифицировавшее правила осадного положения, при этом еще усилив их.

Если постепенно заговоры становились все реже и в конце концов прекратились, то это отнюдь не следует приписывать полицейским мероприятиям. На самом деле относительное успокоение, которым отмечено царствование Александра III, объясняется двумя причинами: прежде всего, исчезновением большинства террористов, сосланных или казненных, — их всегда-то была только горсть, — а затем упадком духа, охватившим после стольких безрезультатных покушений ту часть интеллигенции, из которой рекрутировались террористы. Новое правительство извлекло пользу из вынужденного затишья, всегда наступающего после резких потрясений[218].

Последние следы свободы печати исчезли; с первых же месяцев царствования Александра III повременные издания, отнюдь не разрушительного свойства, такие, как Поря-док, Молва, вынуждены были прекратить свое существование. Несколько позднее наступила очередь самого влиятельного органа русской печати, газеты Голос[219]. Как и при Николае I, параллельно с борьбой против печати велась и борьба против профессоров и студентов. Преподавательский персонал университетов был очищен от нежелательных лиц; в университетах и даже гимназиях были установлены более суровые условия приема. После беспорядков, вспыхнувших в 1890 году в Московской сельскохозяйственной академии, а также в Петербургском и Московском университетах, произведено было массовое исключение студентов[220].

Выло совершенно невозможно отказаться от важнейшей реформы Александра II — отмены крепостного права, и правительство даже и не помышляло об этом, тем более, что, порвав с интеллигенцией, оно нуждалось в поддержке масс. Поэтому политика Александра III была благоприятна для крестьян, хотя и в меньшей степени, чем для дворян; правительство стремилось восстановить в сельских местностях экономическую мощь и общественное влияние дворянства. «Крестьянский царь», как его иногда называли, с большим правом мог быть назван «дворянским царем»[221].

Крестьянам были дарованы уменьшение податей, уничтожение подушной подати и значительные отсрочки по выкупным платежам, по которым за многими еще числилась большая задолженность. Чтобы избавить их от гнета ростовщиков, создали Крестьянский банк, но ассигновали на него ничтожные средства. Для дворянства было сделано больше. Дворянский банк несколько раз получал значительные субсидии, позволявшие ему снижать проценты по выдаваемым им ссудам, отдалять сроки, по истечении которых полагалось приступать к продаже заложенных имений. С другой стороны, изданный в 1889 году закон коренным образом изменил местное самоуправление в пользу дворянства.

Мы уже говорили, что административная реформа 1864 года удалась не вполне. Земства не уничтожили злоупотреблений, а иной раз порождали новые. Закон 1890 года установил более действительный контроль государства над действиями земств, приравнял их членов к чиновникам и передал часть их функций представителям разных государственных учреждений[222]. Число представителей от дворян-помещиков в земствах было увеличено. Наконец, институт мировых судей, по реформе 1864 года связанный с земством, был ограничен. Управление сельскими делами и полиция в сельских местностях были поручены земским начальникам, назначавшимся губернатором для каждого округа из помещиков-дворян этого округа, по соглашению с предводителем дворянства.

Характерный факт: правительству лишь с большим трудом удалось найти среди того класса, поднять престиж которого оно стремилось, достаточное число кандидатов на места земских начальников; ему пришлось понизить установленный вначале образовательный ценз, и без того уже весьма скромный.

Вообще говоря, во всем, что касается управления России в собственном смысле, царствование Александра III явилось резкой реакцией против европейских и либеральных влияний времен царствования Александра II. Этот реакционный характер еще более резко проявился в политике, проводившейся в отношении нерусских национальностей империи.

Политика русификации. Политика руссификации не была новостью. Она уже применялась в Польше после восстаний 1831 и 1863 годов. Но при Александре III она не являлась, как прежде, своего рода наказанием, налагаемым на непокорный край; она стала системой, которую русское правительство проводило по отношению ко всем подвластным национальностям, даже наиболее ему верным. Она стала, наконец, методичной, теоретически обоснованной; она точно подражала методам угнетения, уже выработанным и применявшимся на Западе, например в Эльзас-Лотарингии; она боролась не только с установлениями, являвшимися характерной особенностью того или иного края, но и с сохранившимися там воспоминаниями и со всеми проявлениями его моральной и интеллектуальной жизни.

Влияния, побуждавшие Александра III к проведению такой политики, были различного свойства. На первом месте следовало бы назвать клерикальное влияние Победоносцева; в стране, где вероисповедание и национальность смешиваются, враждебность к «неправославным» религиям неизбежно влечет за собой враждебность к «инородческому» населению. Преданность национальным воспоминаниям должна была вызвать у императора желание слить всех своих подданных в единую русскую национальность, считавшуюся такой славной. Наконец, политика русификации до некоторой степени отвечала и новым требованиям положения Европы и России[223]. С одной стороны, развитие политики национальностей и ее прямое следствие — образование могущественной Германской империи должно было внушить русскому правительству опасение, что ему, пожалуй, не удастся навсегда сохранить в составе России области с немецкой культурой — прибалтийские губернии, на которые соседняя империя могла со временем позариться; отсюда до применения к этим губерниям политики самих немцев в завоеванных ими провинциях был только один шаг. С другой стороны, с развитием своего собственного среднего класса русским становилось труднее переносить иностранную опеку. В течение веков чиновничья Россия была как бы на откупе у немцев. Известен ответ придворного Николаю I, желавшему вознаградить его: «Государь, сделайте меня немцем»[224]. Не меньший успех имела острота Александра III, бывшего тогда еще только цесаревичем. Однажды ему представляли штаб армейского корпуса: это была вереница всяких «фон», окончаний на «гейм», на «бах» и т. д.

Десятым или двенадцатым был представлен генерал-майор Козлов. «Наконец-то!», воскликнул цесаревич. Это «наконец-то» приобрело широкую известность, как и сам Козлов, который, впрочем, не обладал для этого никакими данными.

К тому же правительство, отказывавшееся идти на какие бы то ни было либеральные уступки, должно было в чем-нибудь искать популярности. Обращаясь против немецкого влияния, оно было уверено, что сыграет на чувствительной струнке русского народа. Политика русификации была в значительной мере политикой отвлечения.

Мы проследим ее последовательно во всех «инородческих» губерниях, на всех окраинах, опоясывающих Россию от Балтики до Кавказа.

Руссификация в юго-западных губерниях. Юго-западными называются губернии, ранее входившие в состав польско-литовского государства. Нерусские элементы там многочисленны и разнообразны. В Польше в собственном смысле, т. е. в прежнем конституционном королевстве 1815 года, живут почти одни поляки; в литовских и украинских губерниях много помещиков поляков или католиков, что в сущности одно и то же; в бассейне среднего Днепра население состоит из украинцев, православных по вероисповеданию, но язык которых отличается от официального русского языка. Наконец, во всех этих областях живут евреи — все пять миллионов русских подданных-евреев скучены здесь почти полностью — и много иностранцев родом из лимитрофных стран: вельможи, связанные браками с русской или польской аристократией, и разночинцы, переселившиеся в Россию, а иной раз привлеченные самим правительством для эксплуатации сельскохозяйственных или промышленных предприятий.

Политика русского правительства была различна по отношению к каждому из этих элементов. Меры, принимавшиеся против них, имели только одну общую черту: запрещение приобретать земельную собственность. Между 1881 и 1894 годами указы, ограничивавшие права иностранцев, поляков и евреев на приобретение земельных имуществ, следовали один за другим; в некоторых случаях они ограничивали даже право наследования. Так, например, князь Гогенлоэ, в то время немецкий посол в Париже, вынужден был продать огромные поместья Витгенштейнов в Литве, наследником которых он был.

В отношении промышленных переселенцев — предпринимателей или рабочих, прибывших из Пруссии или Австрии, — русское правительство должно было действовать несколько более осторожно из опасения нанести ущерб промышленности привислинских губерний, в то время стремительно развивавшейся. Оно обставило множеством формальностей покупку необходимых для фабрик земельных участков, предписало предпринимателям в некоторых случаях нанимать русских или изучить русский язык, иногда увольняло рабочих и служащих-иностранцев, не прибегая, однако, к тем насильственным действиям, которые в это же время прусское правительство применяло при проведении подобных мер.

Первые годы царствования Александра III в большинстве городов южной и юго-западной России были отмечены еврейскими погромами и разграблением имущества евреев; при графе Игнатьеве правительство подавляло погромы весьма вяло, при графе Толстом — более энергично. Это «относительное» покровительство, которым пользовались евреи, не помешало изданию ряда указов, значительно ухудшивших их участь. Все евреи, обитавшие в пятидесятиверстной полосе вдоль границы, были повсеместно выселены. Постановления, ограничивавшие право жительства евреев в сельских местноестях, были пересмотрены и стали применяться с удвоенной суровостью. Евреи, которым удалось проникнуть из их «гетто» на берегах Вислы, Немана или Днепра во внутренние губернии, были, за весьма малым исключением, выселены оттуда. В то же время новые правила установили процентную норму для евреев при поступлении в гимназии и университеты, а именно — три процента для обеих столиц, пять процентов для городов внутренних губерний и максимум десять процентов для западных городов, даже в том случае, когда евреи составляли треть или половину городского населения.

Меры, принятые против поляков, были еще более суровы. Ограничениям подверглось не только их право занимать государственные должности или владеть земельной собственностью в юго-западных губерниях, не входивших в состав собственно Польши; им пришлось гораздо больше, чем иностранцам и евреям, страдать из-за верности своему языку и религии.

В 1869 году польский язык был вычеркнут из программы средней школы. После 1870 года по инициативе попечителя Варшавского учебного округа Апухтина такая же мера была проведена в высшей школе (Варшавский университет) и в начальной. Затем запрещено было употреблять польский язык и в тех учреждениях, где им еще пользовались. Названия улиц, даже вывески магазинов, должны были быть на русском языке. В бывшей Литве гонение на польский язык приняло характер настоящей инквизиции.

Но религия разделяла поляков и русских еще более, чем язык.

Начиная с 1832 года правительство преследовало духовные общества и католическое духовенство, особенно в бывшей Литве, и мы видели, какими мерами униатов обращали в православие. Эта же политика при Александре III стала проводиться еще более сурово. Духовные семинарии были подчинены строгому надзору, число учащихся в них было ограничено. В Литве старались на место польских священников поставить священников родом из Самогитии. Приходским священникам было строго запрещено выезжать из своих приходов, строить новые церкви или даже ремонтировать старые без разрешения администрации. Эти запреты, нередко усугубляемые неловким усердием провинциальных властей, вызывали волнения и кровавые события.

В прежнем королевстве Польском, в Холмской Руси, имелось многочисленное униатское население украинской национальности. Выло решено обратить его в православие. С 1866 по 1875 год правительство подготовляло почву, уничтожая в униатских обрядах все, что приближало их к католицизму и отдаляло от православного богослужения. В 1875 году правительство стало распространять в провинции обращения к царю с просьбой о восстановлении православия; подписи добывались устрашением или хитростью; против упорствовавших применяли штрафы, тюремное заключение, сечение плетьми, ссылки и т. п. Таким образом, православие было повсюду восстановлено, униаты официально объявлены православными, и в 1888 году Александр III торжественно посетил новый православный собор в Холме. Но это было еще не все — надо было следить за тем, чтобы вновь обращенное в православие население не возвратилось к прежней своей религии и тайному выполнению ее обрядов. Отсюда целый ряд полицейских мер, просуществовавших в почти не смягченном виде еще долгое время.

Политика русификации в прибалтийских губерниях. До царствования Александра III прибалтийские провинции — Лифляндия, Эстляндия и Курляндия — занимали в империи привилегированное положение. Трактаты, по которым они были присоединены к России, оговаривали сохранение их прав и привилегий, другими словами, оговаривали, что немецкие бароны, происходившие от древних меченосцев, будут продолжать владеть землей и, через посредство своих областных собраний совместно с немецкой буржуазией Риги, Ревеля и других городов, управлять крепостной массой эстонцев и латышей[225]. Под управлением России прибалтийские провинции процветали. Продолжительный мир, которым они были обязаны покровительству России, увеличил их материальные богатства. С другой стороны, цари сделали из прибалтийского дворянства рассадник своих генералов, министров, дипломатов. Мы уже упоминали о зависти, вызывавшейся этим в России.

Уже в 1883 году Александр III поручил сенатору Манасеину обследовать положение прибалтийских провинций. Результаты этого обследования сказались в последующие годы. Административное устройство края было изменено, областные привилегии уничтожены. В 1889 году были упразднены избиравшиеся дворянством ландгерихты и фогтгерихты. Они были заменены мировыми судьями, назначаемыми и увольняемыми министром юстиции; окружные суды Ревеля, Риги, Митавы и Либавы были подчинены Петербургской судебной палате. В то же время русский язык стал всюду обязательным, за временными исключениями для уездных судов. Городские советы должны были вести свои заседания на русском языке. Затем русификация распространилась на учебные заведения, гимназии и начальные школы, которые из ведения дворянства и лютеранских пасторов перешли в ведение министерства народного просвещения; наконец, Дерптский университет был преобразован и переименован. С 1895 года Дерпт стал называться своим средневековым русским именем — Юрьев.

Здесь, как и в Польше, гонения на религию сопровождались войной против языка. Эстонские и латышские крестьяне довольно безразлично относились к лютеранству, бывшему в их глазах прежде всего религией господ. При Николае 1 граф Протасов, обер-прокурор святейшего синода, обратил в православие более ста тысяч из них средствами, аналогичными тем, которые в это же время применялись им в Польше. Эта пропаганда, приостановившаяся при Александре II, возобновилась при Александре III с усиленным применением административного воздействия. Однако успехи эти, по видимому, были не слишком блистательны. Прибалтийский крестьянин стремился избавиться от барона и пастора, которые оба были немцы и лютеране, но он вовсе не желал променять их власть на власть чиновника и попа.

Русификация Финляндии. Положение Финляндии в империи было сходно с положением прибалтийских губерний, но с более выраженным отпечатком автономии и изолированности. Еще до заключения мирного договора, по которому Финляндия навсегда уступалась Швецией России (Фридрихсгамский мирный договор 17 сентября 1809 года), император Александр I добровольно предоставил финляндцам права, равные тем, которыми они пользовались во время своего объединения со Швецией, даже, пожалуй, более широкие. 27 марта 1809 года в Борго он подтвердил и ратифицировал в присутствии представителей четырех сословий «неприкосновенность религии и основных законов страны, равно как привилегий и прав, которыми каждое сословие великого княжества в частности и все его жители вообще пользуются в силу его конституции». Таким образом, по выражению министра Александра I Сперанского, Финляндия сделалась не областью русского государства, но отдельным государством под верховной властью России.

До царствования Александра III финляндская конституция, применявшаяся, смотря по монарху, с большим или меньшим либерализмом, не нарушалась. Никаких трений с суверенной властью не возникало; единственным политическим вопросом в великом княжестве была борьба «свекоманов» — буржуазии и дворянства шведского происхождения, считавших своим родным языком шведский, — и «финноманов» — жителей сельских местностей; благодаря огромному численному превосходству «финноманов» (85 процентов всего населения), в особенности же благодаря поддеряше русского правительства, влияние их все усиливалось. Впрочем, эта борьба протекала в мирных формах и ни чуть не тормозила экономического развития страны. За три четверти века население Финляндии возросло с 900 000 человек в 1812 году приблизительно до 2 300 000 в 1886 году, а народный доход увеличился с 6–7 миллионов марок (финляндская марка равняется франку) приблизительно до 40 миллионов марок.

Это процветание, которое финляндцы горделиво противопоставляли медленному развитию своих русских соседей, не могло не возбудить зависти. Наступило время, когда русские публицисты задали вопрос: не обязана ли Финляндия своим процветанием тем жертвам, которые ради нее приносил русский плательщик налогов? Выло подсчитано, что расходы на государственные нужды, как то: двор, цивильный лист, министерство иностранных дел, военное, морское, в которых Финляндия должна была бы участвовать пропорционально своему населению, в действительности падали почти целиком на собственно Россию; что, например, бюджет военного министерства составлял 28 процентов русского бюджета и только 17 процентов финляндского, а до 1870 года — всего лишь 6–7 процентов последнего. С другой стороны, на весь контингент ежегодного рекрутского набора в России набиралось 33 процента рекрутов, а в Финляндии —11 процентов, и т. д. В конечном итоге, в вооруженной до зубов Европе Финляндия делала для своей защиты меньше, чем Швейцария или Бельгия, не говоря уже о могущественных военных державах. Кому она была обязана этим привилегированным положением, как не русским? Но финляндцы (говорили русские консервативные публицисты), вместо того чтобы выказать благодарность и широко открыть двери великого княжества своим великодушным покровителям, старались держать их на почтительном расстоянии. Высшие русские правительственные учреждения были переполнены финляндцами, они занимали важнейшие военные должности в русской армии и русском флоте, а русские могли занимать в Финляндии какие-либо должности и приобретать там недвижимость только при условии перехода в финляндское подданство или по специальному разрешению гельсингфорского правительства. Железная дорога между Петербургом и Финляндией была в руках финляндцев, и делопроизводство велось на шведском и финском языках; в нескольких километрах от своей столицы русские должны были подвергаться осмотру на финляндских таможнях, менять рубли, не имевшие хождения в Финляндии, на финляндские деньги, покупать финляндские почтовые марки, объясняться по-фински с чиновниками, упорно не желавшими говорить по-русски. Положение тем более оскорбительное, что граница, так настойчиво закрываемая, находилась именно в Выборгской губернии, где русские подписали Ништадтский договор[226]. Добровольно возвращая Финляндии это завоевание Петра Великого, Александр I бесспорно не желал превратить его в бастион, направленный против русской столицы. Из всего этого делался вывод, что акт Александра I был вследствие небрежности петербургских бюрократов неправильно понят или ложно истолкован финляндцами; что настало время тщательно пересмотреть так называемую финляндскую конституцию и более тесно связать великое княжество с империей.

Финляндцы в своих возражениях настаивали на ненарушимости актов 1809 года, изменить которые русское правительство не могло бы, не нарушая данного императором слова; они утверждали, что без согласия финляндцев нельзя ни изменять их законы, ни увеличивать их налоги. Впрочем, меньшая обременительность этих налогов достаточно объяснялась, по их мнению, разницей в положении обеих стран; такая маленькая страна, как Финляндия, с населением в два миллиона жителей, не претендовала на «мировую» политику; разве было бы справедливо, если бы финляндский налогоплательщик нес в одинаковой с русским плательщиком пропорции расходы по завоеванию Кавказа, Черного моря или Дальнего Востока?

Здесь не место решать, какая из этих двух противоположных точек зрения правильна. Можно сказать одно — что финляндцы несомненно были нравы, ссылаясь на уступки Александра I; но, с другой стороны, эти уступки, внушенные пренебрегавшим русскими интересами либерализмом, уже не соответствовали требованиям европейской политики, становившейся все более централистической. В самом деле, два миллиона финляндцев не имели права требовать от ста тридцати миллионов русских отношения, какого Бавария, например, не могла добиться от Пруссии при несравненно более благоприятных обстоятельствах. С течением времени финляндская автономия сделалась некоторым анахронизмом; для поддержания ее требовались осмотрительность и гибкость, которые финляндцы, возможно, проявляли не всегда. Когда имеешь два отечества, нужно остерегаться проявлять слишком исключительную любовь к меньшему из них.

Царствование Александра III, относившегося с такой суровостью к баронам и прибалтийской буржуазии, естественно, было не более мягким по отношению к финляндцам. Рескриптом 28 февраля (12 марта) 1882 года император, великий князь Финляндский, заверил своих финляндских подданных, что будет уважать их права, и в продолжение первых лет его царствования до 1890 года status quo сохранялось. Но начиная с этого времени в целом ряде мер проявилось намерение центрального правительства сблизить обе страны как в культурном, так и хозяйственном отношении. В Финляндии созданы русские гимназии, в высших правительственных учреждениях начали требовать знания русского языка. В 1891 году было постановлено, что вся официальная переписка между Петербургом и генерал-губернатором с одной стороны и генерал-губернатором и финляндским сенатом с другой — будет вестись на русском языке. Специальный комитет по делам Финляндии, учрежденный в Петербурге, однажды уже упраздненный (с 1826 по 1867 год), был совершенно закрыт. Почтовые ведомства обеих стран были объединены. Впрочем, финляндцы добились права сохранить собственные почтовые марки. Императорским указом была также установлена обязательность хождения бумажного рубля и копеек по курсу дня.

Все эти меры мало затрагивали внутреннюю жизнь Финляндии. Их значение заключалось главным образом в том, что ими финляндский вопрос ставился на очередь. Преждевременная смерть Александра III в Ливадии в 1894 году возложила на правительство Николая II заботу о принятии более решительных мер.

Николай II (1 ноября 1894 г.). Новому государю, родившемуся 18 мая 1868 года, было 26 лет. При своем восшествии на престол он был известен только своим путешествием по Азии в 1890 и 1891 годах, во время которого едва не был убит 11 мая 1891 года японским фанатиком. Совершенно непохожий физически на своего отца, от которого не унаследовал ни роста, ни колоссальной силы, он казался расположенным к более мягкой политике[227]. В действительности же, за малыми исключениями, режим остался прежним. Со дня своего восшествия на престол новый император манифестом объявил своим подданным, что он не отклонится от принципов Александра III, и состав высших сановников не был обновлен. Самые важные перемены, внесенные в этот состав, касались только министерства иностранных дел, которым после смерти Гирса руководил князь Лобанов, потом граф Муравьев и, наконец, с 1900 года — Ламздорф. Немногие перемены, дроисходившие в других министерствах вследствие смерти или отставки, не имели никакого политического значения.

Продолжение политики Александра III. Итак, правительство, как и прежде, было враждебно всяким либеральным реформам. Тверское земство, осмелившееся в своем адресе новому государю намекнуть на конституционное, преобразование, получило строгий выговор.2 С другой стороны, и политика руссификации не изменилась. Правда, она была несколько смягчена, особенно в Польше, где ненавистный полякам генерал Гурко был заменен князем Имеретинским, и в прибалтийских провинциях, но зато в Финляндии она обострилась[228].

В 1898 году правительство представило в финляндский сейм проект военного закона, по которому страна должна была давать дополнительный контингент в 7000 человек, который мог быть призван на службу в России. Сейм отверг проект. Ответом правительства был указ 15 (3) февраля 1899 года, которым император, великий князь Финляндский, подтвердил свое право единолично законодательствовать по вопросам, касающимся одновременно империи и великого княжества. По этим вопросам сейм отныне мог только высказывать свое мнение, отнюдь не обязательное; по назначению императора финляндские сенаторы должны были присутствовать в государственном совете при обсуждении относившихся к Финляндии законопроектов.

Это была очень слабая гарантия. Поэтому понятно волнение, охватившее страну при опубликовании указа 15 февраля: петиция, ходатайствовавшая об его отмене, в несколько дней покрылась 500 000 подписей. Но император отказал в приеме делегации финляндцев, подписавших петицию; строгие меры, направленные против финляндских газет, следовали одна за другой, и вскоре появились новые указы, расширявшие сферу применения русского языка, особенно в делопроизводстве сената. Это вызвало многочисленные отставки сенаторов и чиновников; в итоге можно сказать, что если на бумаге автономия Финляндии еще существовала, то на деле она была сильно урезана.

Не входя в оценку результатов политики руссификации в целом и вопроса о том, законна она или нет, — во всяком случае нельзя сказать, чтобы идея объединения с русскими увлекла многих. На всех окраинах — от Финляндии до Кавказа, где армяне также служили объектом угнетения, руссификации создала или усилила неприязнь «инородцев», не увеличив при этом сколько-нибудь заметным образом ни материальной мощи русских, ни их нравственного авторитета. Оставалось лишь надеяться, что наступит день, когда правительство решительно повернет на другой путь и этим положит конец притеснениям, бесполезность которых в большинстве случаев стала очевидной[229].

Если существует в самом деле народ, не нуждающийся в искусственном покровительстве, то это русский народ. С 50 миллионов жителей около середины XIX столетия население империи возросло до 129 миллионов к концу XIX века (в 1896 году). Четыре пятых этого числа составляет господствующая народность — великороссы. По мере роста населения развивалась его экономическая деятельность. Сельскохозяйственная продукция удвоилась. Успехи текстильной и металлургической промышленности, стимулируемые системой почти запретительных пошлин и открытием богатых залежей железа и угля на юге, изумительны. Повсюду — правда, главным образом благодаря иностранным капиталам — были основаны заводы. Железнодорожная сеть, не достигавшая в 1866 году и 3000 верст, к концу XIX века имела протяжение около 40 000 верст. Была произведена конверсия долгов и введена золотая валюта. Это экономическое обновление, находившееся к концу XIX века еще в самом начале, лучше могло бы укрепить будущее русской национальности, чем политика руссификации, историю развития которой мы только что изложили[230].

Примечания:

1

См. т. VI.

2

Величайшее событие XIX века, установление первой диктатуры пролетариата, взявшей на себя две задачи — общенациональную и классовую, — освобождение Франции от нашествия Германии и социалистическое освобождение рабочего класса от капитализма, — Парижская Коммуна нашла исключительно искаженное, враждебное и клеветническое изображение у либерального историка. Каждый, кто стремится знать подлинную историю Парижской Коммуны, должен изучить работу Карла Маркса «Гражданская война во Франции», посвященную специально Парижской Коммуне (см. К. Маркс и Ф. Энгельс, Парижская Коммуна, Госполитиздат, 1932). Пользуясь опытом Парижской Коммуны, К. Маркс сделал новый вклад в свое учение о диктатуре пролетариата по вопросу о том, чем должен заменить пролетариат в ходе победоносной социалистической революции сломанную, разбитую буржуазную государственную машину. «Маркс вывел из всей истории социализма и политической борьбы, — писал Ленин, — что государство должно будет исчезнуть, что переходной формой его исчезновения (переходом от государства к не государству) будет «организованный в господствующий класс пролетариат». Но открывать политические формы этого будущего Маркс не брался. Он ограничился точным наблюдением французской- истории, анализом ее и заключением, к которому приводил 1851 год: дело подходит к разрушению буржуазной государственной машины. «И когда массовое революционное движение пролетариата разразилось, Маркс, несмотря на неудачу этого движения, несмотря на его кратковременность и бьющую в глаза слабость, стал изучать, какие формы открыло оно. «Коммуна — «открытая наконец» пролетарской революцией форма, при которой может произойти экономическое освобождение труда. «Коммуна — первая попытка пролетарской революции разбить буржуазную государственную машину и «открытая наконец > политическая форма, которою можно и должно заменить разбитое» (Ленин, Соч., т. XXI, стр. 408). Советская власть есть второй всемирно исторический этап развития диктаторы пролетариата, осуществившей построение социалистического общества в СССР. — Прим. ред.

19

Под этими словами (le gouvernwnmt personnel) в конституционной истории Франции понимается резким личного, непосредственного вмешательства в политику со стороны безответственного главы государств. — Прим. ред.

20

Годовщина взятия Бастилии (14 июля 1789 г.). — Прим. ред.

21

Оппортунизм — политика беспринципного соглашательства, уклонения от борьбы, приспособления к политике буржуазного государства. — Прим. ред.

22

О колониальной политике см. главу «Французская колониальная держава».

23

Распад республиканских партий и образование партии радикалов связаны с полным политическим банкротством буржуазных республиканцев, овладевших всей полнотой власти после отставки Мак-Магона. Все политические и экономические обещания, особо обильно расточавшиеся Гамбеттой, оказались совершенно позабытыми, и только воля финансовой олигархии определяла линию поведения многочисленных республиканских кабинетов. Представители мелкого и среднего капитала пытались возродить прежние лозунги республиканцев — прогрессивно-подоходный налог на капитал и наследство, демократизацию органов власти, пересмотр конституции и т. д. Образование радикальной партии свидетельствовало об углублении политического кризиса во Франции. — Прим. ред.

191

См. т. VI.

192

См. т. VI.

193

Редакция и издательство, чтобы не нарушать цельности изложения, дают необходимые пояснения, относящиеся к революционному движению в России, не в виде отдельной краткой статьи, а в виде подстрочных примечаний. Революционная мысль в России не замирала окончательно в течение всего царствования Николая. Прошло всего семь-восемь лет после декабристов, и мы видим уже молодого Герцена и весь его кружок и, дальше, кружок Станкевича, видим проникновение в Россию идей Сен-Симона, наконец, в сороковых годах — повальное увлечение молодой интеллигенции левым гегельянством с последовательно-революционными выводами из него. Революционное мышление Герцена, Белинского, их друзей оказало могучее влияние на младшее поколение, шедшее за ними. Кружок Буташевича-Петрашевского, выслеженный шпионами министерства внутренних дел во главе с Липранди и ликвидированный в 1849 году, увлекался идеями Шарля Фурье и Консидерана, мыслью о совершеннейшей недостаточности и даже бесполезности чисто политических перемен и революций, если они оставляют без изменения эксплуататорский строй, основанный на частной собственности. Жестокое обострение реакции, ознаменовавшее последние годы царствования Николая, на время исключительно сильно придавило умственную жизнь России. Но тут наступил крымский разгром, со времени которого начался новый резкий подъем общественной мысли и общественного движения. — Прим. ред.

194

Анархистом сделался Бакунин. Герцен никогда анархистом не был. — Прим. ред.

195

Колоссальная роль в воспитании и поддержании революционных настроений в молодежи, выпавшая на долю Чернышевского и Добролюбова, является историческим фактом громадной важности. Своей борьбой против вульгарной политической экономии, своей проповедью против буржуазных условностей и против старого быта, своей полной протеста борьбой против либеральных «усыпителей», призывавших к примирению с самодержавием, Чернышевский со своим Современником направил мысль всего поколения в сторону революции и в сторону социализма. «Так вот в какой сук пошло наше дерево расти!» с недоумением, грустью и враждой говорил реакционер Василий Боткин и повторяли его более «либеральные» друзья, наблюдая повальное увлечение молодежи проповедью Чернышевского и идеями социалистического переустройства общества. Влияние Добролюбова не уступало влиянию Чернышевского. Добролюбов очень настойчиво, с неподражаемым литературным блеском и талантом разоблачал всю лживость, трусость, себялюбие выступавшего тогда с такой шумихой дворянско-буржуазного либерализма и очень прозрачно, несмотря на все цензурные рогатки, звал молодежь к революционным усилиям мысли и воли. Когда Добролюбов с ядовитым презрением обличает либерально болтавшего тогда на всех обедах и собраниях откупщика Кокорева, заморившего голодом целую партию своих рабочих, а потом еще рисовавшегося своим деликатным покаянием по этому поводу, то читатель думает не о Кокореве, а о том, что сколько ни болтай Кокоревы против самодержавного правительства и произвола, — но, освобождаясь от самодержавия, народ не должен забыть выбросить вон и самих либеральнейших Кокоревых. Когда Добролюбов пишет свою блестящую статью о Кавуре, читатель думает не об итальянском либерале, но о тех революционерах, которые, в течение десятилетий погибая на неаполитанских виселицах и в австрийских казематах, расчищали путь для успеха и славы Кавура, в полнейшей безопасности и комфорте прожившего всю свою жизнь. Когда Добролюбов приглашает читателя в статье Непостижимая странность оценить внезапность неаполитанской революции, то читатель думает вовсе не о короле Франческо, которого «обожали», пред которым «благоговели», трон которого так прочно охраняла и жандармерия и цензура и которого вдруг в один прекрасный день прогнали вон, — а о царе Александре, которого тоже до поры до времени обожают и охраняют. Свисток Добролюбова тоже навеки вошел в историю русской революционной публицистики. Славянофилы (Погодин) умиляются «доверием» русского народа. Добролюбов излагает это так: любим мы русский народ за его доверчивость, «без которой нам всем пришлось бы положить зубы на полку». Пишет Добролюбов статью о Тургеневском Накануне — и, сравнивая Россию с Турцией, где болгарин отомстил турецкому паше за надругательство, успевает ввернуть фразу, что у нас не допустили бы до мщения. В этом он видит разницу между режимом башибузуков и режимом жандармов Третьего отделения. Так неустанно, пользуясь любым предлогом и первым попавшимся случаем, будил Добролюбов революционное настроение и революционную мысль. — Прим. ред.

196

В 70-х годах XIX века в России происходят первые крупные рабочие выступления. За десять лет — с 1870 по 1879 год — в России было 243 стачки, из них в 162 стачках участвовало 120 000 рабочих. В среднем на одну стачку приходилось 741 человек. В одном только Петербурге за этот период возникло 65 стачек, в которых участвовало 48 546 рабочих. Это показывает, что уже в 70-х годах стачечное движение становилось значительным явлением в общественной жизни России. Особенно значительной была стачка на Невской бумагопрядильной фабрике в Петербурге. Она продолжалась больше двух недель, и в ней участвовали рабочие всей фабрики. Во время стачки на Новой бумагопрядильне в Петербурге в 1879 году, в которой участвовало около 2000 человек, была выпущена прокламация, в которой говорилось: «Вместе вы — сила, а в одиночку вас обидит каждый городовой. Так помогайте друг дружке — на людях и смерть красна». Во время этой стачки из самих рабочих был создан кружок руководителей, который выработал требования стачечников и руководил всей забастовкой. В процессе классовой борьбы пролетариата возникли в эти годы первые рабочие организации в России («Южнороссийский рабочий союз» и «Северный союз русских рабочих») и выросли первые замечательные вожаки из низов рабочего класса — Виктор Обнорский, Степан Халтурин, Петр Алексеев, закончивший свою речь на процессе пятидесяти знаменитой фразой: «И поднимется мускулистая рука рабочего люда… и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах». Рабочие организации, возникшие в эти годы — «Южнороссийский рабочий союз», созданный Заславским в Одессе в 1875 году, и «Северный союз русских рабочих», созданный в Петербурге столяром Халтуриным и слесарем Обнорским в 1878 году, — ставили перед собой одну и ту же задачу — воспитание рабочего класса в духе борьбы с самодержавием. Они признавали необходимость самостоятельной организации рабочего класса и видели в объединении пролетариата основное условие его освобождения. Конечной целью оьп ставили проведение социалистической революции — «ниспровержение существующего политического и экономического строя государства, как строя крайне несправедливого». В программе «Северного союза русских рабочих» мы находим даже указание на то, что русское рабочее движение считает себя частью мирового социалистического движения. Эти рабочие организации принимали активное участие в развернувшейся стачечной борьбе 70-х годов, руководя рабочим движением. Но рабочее движение 70-х годов еще не было значительным по своему размаху и по своей организованности. Решающее значение для возникновения марксистских групп в России имело начавшееся в последующие десятилетия оживление в рабочем движении и организованные выступления рабочих масс. Ленин, говоря о развитии рабочего движения этих лет, писал: «Эпоха 60-х и 70-х годов знает целый ряд начавших уже идти в «массы» бесцензурных произведений печати боевого демократического и утопически-социалистического содержания. А среди деятелей той эпохи виднейшее место занимают рабочие Петр Алексеев, Степан Халтурин и др. Но в общем потоке народничества пролетарски-демократическая струя не могла выделиться. Выделение ее стало возможно лишь после того, как идейно определилось направление русского марксизма (группа: «Освобождение труда», 1883 г.) и началось непрерывное рабочее движение в связи с социал-демократией (петербургские стачки 1895—96 годов)» (Денищ Соч., т. XVII, стр. 342). — Прим. ред.

197

Софья Перовская была внучатой племянницей графа Василия Алексеевича Перовского, начальника экспедиции в Хиву. — Прим. ред.

198

В «Кратком курсе истории ВКП(б)» дается исчерпывающая характеристика народничеству как главному идейному препятствию на пути распространения марксизма. Касаясь так называемого «хождения в народ», «Краткий курс истории ВКП(б)» отмечает, что «русские народники ошибочно считали, что главной революционной силой является не рабочий класс, а крестьянство, что власть царя и помещиков можно свергнуть путем одних лишь крестьянских «бунтов». Народники не знали рабочего класса и не понимали, что без союза с рабочим классом и без его руководства одни крестьяне не смогут победить царизм и помещиков. Народники не понимали, что рабочий класс является самым революционным и самым передовым классом общества. «Народники сначала пытались поднять крестьян на борьбу против царского правительства. С этой целью революционная интеллигентная молодежь, переодевшись в крестьянскую одежду, двинулась в деревню — «в народ» как тогда говорили. Отсюда и произошло название «народники». Но за ними крестьянство не пошло, так как они и крестьян, как следует, не знали и не понимали… Тогда народники решили продолжать борьбу против царского самодержавия одними своими силами, без народа, что привело к еще более серьезным ошибкам». (История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс под редакцией Комиссии ЦК ВКП(б). Одобрен ЦК ВКП(б). Госполитиздат, 1988, стр. 12.)

199

Жестокость царского правительства в репрессиях проявилась задолго до хождения революционеров в народ. Чернышевский был приговорен к четырнадцати годам каторжных работ и был предварительно выставлен публично у позорного столба., за прокламацию, которой он не писал. Офицер Михаил Бейдеман был по личному приказу Александра II навеки заключен в Алексеевский равелин за рукописную, им же изорванную прокламацию, найденную при нем. Антон Петров был расстрелян в с. Бездне. Целый ряд других крестьян был расстрелян за то, что вложил в содержание манифеста 19 февраля сбой смысл. — Прим. ред.

200

Рабочее движение в России в 80-х годах значительно отличается от рабочего движения предыдущего десятилетия. За 16 лет — с 1880 по 1895 год — в России произошло 330 стачек, из которых в 176 стачках участвовало 152 000 рабочих. Стачки эти росли из года в год. В 1881 году было всего 8 стачек, в 1885 году число стачек поднялось до 12, в 1887 году — до 25, и приблизительно на этой цифре стачечное движение держалось до 1894 года. В 1894 году было 34 стачки, а в 1896 году — 66 стачек. На первом месте среди стачечников идут текстильщики. Они дают 118 стачек с участием 76 617 человек. За текстильщиками идут металлисты. За этот период они провели 26 стачек с участием 33 702 человек. Это объясняется тем, что металлообрабатывающая промышленность в эти годы начинает еще только развиваться, а текстильная индустрия в основном уже сформировалась. Большинство стачек происходило в Петербурге. За Петербургом идут другие промышленные центры страны. В 1880 году забастовали рабочие Хлудовской фабрики в Ярцеве Смоленской губернии, рабочие текстильных фабрик в Серпухове и отдельных предприятий в Москве. В Ярцеве были разгромлены лавки. Власти вызвали солдат и полицию. 11 рабочих были арестованы и 80 рабочих высланы на родину. Такого же рода забастовки происходили в первом пятилетии 80-х годов в Иваново-Вознесенске, в Белостоке и в Нарве. Разгром фабрик, избиение администрации и столкновения с полицией произошли на рижских фабриках, на Ярославской и Иваново-Вознесенской больших мануфактурах. О характере рабочих выступлений 80-х годов В. И. Ленин писал: «Долго терпели рабочие все эти притеснения, но по мере того, как более и более развивались крупные заводы и фабрики, особенно ткацкие, вытесняя мелкие заведения и ручных ткачей, — возмущение рабочих против произвола и притеснений становилось все сильнее. Лет десять тому назад в делах купцов и фабрикантов наступила заминка, так называемый кризис: товар не шел с рук; фабриканты несли убытки и стали еще сильнее налегать на штрафы. Рабочие, заработки которых и без того были плохи, не могли уже снести новых притеснений, и вот в губерниях Московской, Владимирской и Ярославской начались в 1885—86 годах рабочие бунты. Выведенные из терпения рабочие прекращали работу и страшно мстили притеснителям, разрушая фабричные здания и машины, иногда поджигая их, избивая администрацию и т. п.» (Ленин, Соч., т. I, стр. 367). В 1885 году произошла крупнейшая стачка этого периода, вошедшая в историю под именем «морозовской стачки». Стачка вспыхнула 7 января 1885 года на фабрике Саввы Морозова в селе Никольском, вблизи Орехово-Зуева. Руководителями стачки были передовые рабочие Моисеенко и Волков, раньше работавшие в Петербурге и связанные с «Северным союзом русских рабочих». Они стремились придать стачке организованный характер и выработали требования о повышении заработной платы, уменьшении штрафов, о старостах и пр. Руководители стачки были арестованы по распоряжению губернатора. Рабочие разгромили арестное помещение и освободили руководителей стачки. Были вызваны войска, стрелявшие в рабочих. Арестовано было свыше 600 рабочих. «Морозовская стачка» привлекла внимание всей страны. Единовременное выступление 7000 рабочих, посылка войск, расстрел рабочих в самом центре страны — все это носило характер большого политического события. Оценивая значение «морозовской стачки» 1885 года, В. И. Ленин писал: «Эта громадная стачка произвела очень сильное впечатление на правительство, которое увидало, что рабочие, когда они действуют вместе, представляют опасную силу, особенно когда масса совместно действующих рабочих выставляет прямо свои требования…» (Ленин, Соч., т. I, стр. 368). Стачка на фабрике Морозова означала новый этап в истории рабочего движения России. Новое заключалось в том, что «морозовская стачка» была заранее организована рабочими-революционерами и организованно проводилась самими рабочими. «Морозовская стачка» толкнула царское правительство на издание закона о штрафах и о воспрещении ночной работы для женщин и подростков до 17 лет. На опыте морозовской и других стачек рабочие поняли, какое исключительное значение имеет организация рабочего класса в его борьбе с самодержавием и капитализмом. — Прим. ред.

201

По закону ссыльно-каторжные, пока они сидели в пересыльных тюрьмах, не подлежали телесным наказаниям. — Прим. ред.

202

О характере царствования в отношении репрессий см. в предшествующих примечаниях. Александр II был крайне раздражен оправданием Веры Засулич. Министр юстиции Пален был уволен в отставку, председатель суда А. Ф. Кони надолго подвергся опале. Политические процессы были изъяты из ведения суда присяжных. Дело Веры Засулич было первым проявлением новых сдвигов в психологии революционно настроенных людей того поколения. Теперь известно, что, кроме Веры Засулич, совсем ничего о ней не зная, еще два лица, независимо один от другого, тоже готовили покушение на Трепова. Но ни Вера Засулич, ни эти лица не принадлежали ни к какой террористической организации. — Прим. ред.

203

Мезенцев был убит 16 (4) августа 1878 года народником Кравчинским, который скрылся на приготовленной пролетке. Это событие совпало с неудачным для русской дипломатии концом Берлинского конгресса: в широких слоях буржуазного общества открыто негодовали на бездарно «проигранную» в Берлине Восточную войну, стоившую таких огромных жертв, — и Горчаков, вернувшись из Берлина, получал письма, грозившие ему участью Мезенцева. — Прим. ред.

204

Наш автор, желая соблюсти «высшее беспристрастие», ставит на одну доску правительство, «неразборчивость в средствах» которого доходила до повешения в Киеве подростка Розовского за то, что у него при обыске нашли один прокламационный листок, — и революционеров, которые рисковали и жертвовали жизнью в схватке с беспощадным и с ног до головы вооруженным врагом, — Прим. ред.

205

Он был убит, уже когда сидел в карете, Гольденбергом, подбежавшим и выстрелившим в окно кареты. — Прим. ред.

206

Не обыск, а осмотр, вызванный тем, что домик пришлось заложить в банке ввиду отсутствия средств, а при закладе всегда происходил предварительный осмотр закладываемой недвижимости. При этом осмотре присутствовали и чины полиции. — Прим. ред.

207

Халтурин вместе с Желваковым убил (в марте 1882 года) прогуливавшегося в Одессе на Николаевском бульваре военного прокурора Стрельникова, прославившегося своей беспощадной жестокостью. — Прим. ред.

208

«Кибитка» и «фельдъегерь» характерны для времен Александра I и Николая I. При Александре II ссылали либо по этапу, либо в арестантских вагонах с жандармами. — Прим. ред.

209

Царь женился в 1880 году, почти немедленно после смерти своей жены Марии Александровны, на княгине Юрьевской-Долгорукой, от которой давно уже имел семью. — Прим. ред.

210

Автор противоречит самому себе: только что он, в полном согласии с фактами, показал, что этот проект ровно ничего общего с конституцией не имел. — Прим. ред.

211

Автор уже лично от себя выдает Александру III похвальный аттестат за командование во время русско-турецкой войны. Александр Александрович, в самом деле, принес на войне 1877 года значительно меньше вреда, чем столь же бездарный в военном отношении, как и он, — его дядя Николай Николаевич, преступно уложивший целую армию под Плевной 30 августа 1877 года. Но эта сравнительно малая вредоносность Александра Александровича происходила оттого, что его власть была минимальной сравнительно с властью его дяди. — Прим. ред.

212

Очевидно, имеется в виду префект парижской полиции Андриё. — Прим. ред.

213

На сторону Победоносцева стали министо Маков, граф С. Г. Строганов. Двусмысленно вел себя, как всегда в своей жизни, Петр Валуев. — Прим. ред.

214

Тут две фактических ошибки: во-первых, Валуев никогда не был «деятелем либерального периода», его назначение министром внутренних дел именно и знаменовало (сейчас же после крестьянской реформы!) уступку крепостникам, — и он соответствующим образом себя и держал в качестве министра; да и назначение его было устроено интригами злейших крепостников, князя Паскевича (сына фельдмаршала) и графа Шувалова. Во-вторых, вышел он окончательно в отставку при Александре III не вследствие либерализма, а вследствие причастности к грандиозному расхищению башкирских земель. — Прим. ред.

215

Неверно: Д. А. Толстой стал министром внутренних дел, а министром народного просвещения сделался его клеврет Делянов. — Прим. ред.

216

Делянов сменил барона Николаи. — Прим. ред.

217

Минирована была только Малая Садовая улица (ныне улица Пролеткульта); из сырной лавки Кобозевых (революционер Юрий Богданович с женой) была заложена мина под центральной частью улицы. — Прим. ред.

218

Убийство Александра II показало ошибочность и вредность для революции избранного народниками пути борьбы с самодержавием. Становилось очевидным, что подлинно революционное движение может развиться в России лишь в связи с борьбой растущего в обстановке развития капитализма рабочего класса. В эти годы начала самостоятельного организованного рабочего движения, превращавшегося в основную революционную силу в России, возникла первая марксистская организация — группа «Освобождение труда», созданная за границей Г. В. Плехановым в 1883 году. Группа «Освобождение труда» во главе с Г. В. Плехановым развила огромную для того времени литературную деятельность. Кроме переводов произведений классиков марксизма, группа «Освобождение труда» издала ряд оригинальных марксистских работ, из которых на первое место следует поставить яркие, замечательные по глубине анализа работы Г. В. Плеханова. Своими классическими произведениями «Социализм и политическая борьба» (1883), «Наши разногласия» (1884) и «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (1895) Г. В. Плеханов нанес могучий удар народничеству, вскрыв вред народнических теорий. Группа «Освобождение труда» и в первую очередь произведения Плеханова имели исключительное значение в первый период развития революционной марксистской мысли в России. Идейное влияние группы «Освобождение труда» и Плеханова на русское революционное движение было огромно. Соединение рабочего движения с марксизмом-ленинизмом произошло только во второй половине 90-х годов и в самые первые годы XX века, когда В. И. Ленин, И. В. Сталин и их ученики и соратники создали большевистскую партию, которой и суждено было в ближайшем будущем сыграть колоссальную, всемирно историческую роль и начать новую страницу в летописях человечества. Это был новый этап в истории борьбы российского пролетариата. 90-е годы XIX столетия являлись годами особенно бурного роста массового стачечного движения. Забастовочное движение, начавшееся в Польше и на юге России в начале 90-х годов, в 1894 году охватило почти все крупнейшие промышленные центры страны и приобрело особенный размах во второй половине 90-х годов. Если за пятилетие 1890–1894 годов число стачечников достигло 200 000 человек, то за следующее пятилетие 1895–1899 годов число бастующих больше чем удвоилось, составив 434 000 человек. Особенно значительной в эти годы являлась стачка 30 000 петербургских ткачей в 1896 году. Стачки этого периода показали, какую огромную силу представляет пролетариат, когда он становится на путь решительной борьбы. Возросшее рабочее движение выдвинуло перед социал-демократическими группами и кружками совершенно новые задачи: от пропаганды марксизма среди небольшого количества передовых рабочих, собранных в пропагандистских кружках, надо было перейти к злободневной политической агитации среди широких масс рабочего класса. Выполнение этой огромной важности задачи взял на себя «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», созданный Владимиром Ильичем Лениным. Ленин, приехав в Петербург в 1893 году, вошел в марксистскую группу, в которой работали Ст. Радченко, Красин, Ванеев, Н. К. Крупская и др. «Первые же выступления Ленина произвели сильное впечатление на участников петербургских марксистских кружков. Необыкновенно глубокое знание Маркса, умение применять марксизм к экономической и политической обстановке России того времени, горячая, несокрушимая вера в победу рабочего дела, выдающийся организационный талант — все это сделало Ленина признанным руководителем петербургских марксистов. «Ленин пользовался горячей любовью передовых рабочих, с которыми он занимался в кружках». (История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс под редакцией Комиссии ЦК ВКП(б). Одобрен ЦК ВКП(б). Госполитиздат, 1938, стр. 17, 18.) Ленин работал среди рабочих Невской заставы. Там же он встретился с передовыми рабочими Шелгуновым, Бабушкиным и др. Вскоре В. И. Ленин объединил разрозненные социал-демократические кружки различных районов в единую организацию «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Этим он подготовил создание революционной марксистской рабочей партии. Петербургский «Союз борьбы» в течение короткого времени приобрел огромную популярность среди широких рабочих масс. В 1895–1896 годах почти все забастовки в Петербурге проводились под руководством ленинского «Союза борьбы». Союз выпускал листовки к рабочим, в которых правдиво и понятно излагались насущные нужды и интересы рабочего класса и рабочие призывались к борьбе с самодержавием. Ряд листовок был написан лично Лениным. В декабре 1895 года начались массовые аресты среди членов «Союза борьбы». Был арестован и В. И. Ленин. И в тюрьме Ленин не прекращал революционной борьбы. Он всячески помогал оставшимся на воле руководителям «Союза борьбы». Созданный и руководимый Лениным «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» являлся зачатком подлинной революционной партии нового типа, силою вещей избавленная от пропагандистов, реакция обратилась против реформ Александра II, обсуждавшихся за то, что они якобы способствовали распространению прогрессивных идей. Он был зародышем большевистской партии. В конце 1897 года В. И. Ленин, характеризуя деятельность петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», писал: «Разве ^та организация не представляет из себя именно зачатка революционной партии, которая опирается на рабочее движение, руководит классовой борьбой пролетариата, борьбой против капитала и против абсолютного правительства, не устраивая никаких заговоров и почерпая свои силы именно из соединения социалистической и демократической борьбы в одну нераздельную классовую борьбу петербургского пролетариата?» (Ленин, Соч., т. II, стр. 182). Петербургский «Союз борьбы» дал могучий толчок объединению в такие же союзы разрозненных социал-демократических кружков в других промышленных центрах России. Особенное значение приобретала деятельность социал-демократических рабочих кружков в Закавказье, руководимых учеником и соратником Ленина Иосифом Виссарионовичем Сталиным. В 1893 году в Закавказье организовалась социал-демократическая группа «Месаме-даси». Она была совершенно неоднородна по своему политическому направлению. Меньшинство группы в лице И. Сталина, А. Цулукидзе и Л. Кецховели положило начало существованию революционной социал-демократии в Закавказье. Сталин, сын рабочего-сапожника, исключенный из семинарии за революционный образ мыслей, был уже в 1897 году организатором и пропагандистом в рабочих и ученических кружках. И с первых шагов своей революционной деятельности он становится верным и непоколебимым учеником Ленина. Такие же организации возникли и в других промышленных центрах России: Москве, Украине, Урале и др. Создание социал-демократических организаций и руководство ими борьбой пролетариата еще больше усилило размах рабочего движения. В 1898 году была осуществлена попытка объединения марксистских социал-демократических кружков и групп в единую партию. Был созван I съезд Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП). Однако ряд решений съезда был еще во многом неудовлетворителен, а ввиду разгрома избранного съездом Центрального Комитета и ряда местных организаций на деле партия в России не была создана. Ленин не принимал участия в работах съезда, так как находился в ссылке, откуда вел ожесточенную борьбу с появившимся в рабочем движении оппортунистическим течением — «экономизмом». Вернувшись в 1900 году из ссылки, Ленин приступил к организации нелегальной газеты, долженствовавшей подготовить действительное создание партии. Выпуск газеты «Искра» являлся переходом к сплочению и объединению разрозненных марксистских кружков и групп в единую пролетарскую партию. В это же время, в связи с экономическим кризисом в стране, рабочее движение принимало все более революционный характер. От экономических стачек рабочие переходили к политическим стачкам, которые, в свою очередь, перерастали в массовые политические демонстрации. В Петербурге на казенном Обуховском заводе в мае 1901 года была проведена забастовка 1600 рабочих, которая была подавлена вооруженной силой. Обуховские рабочие героически защищались, будучи безоружными. Обуховская оборона вызвала могучий отклик сочувствия не только в России, но и на Западе. Выступление обуховских рабочих являлось одним из крупнейших выступлений того периода. Такие же события происходили на юге России. В марте 1902 года в Батуме состоялась крупная демонстрация, организованная товарищем Сталиным. В этой демонстрации участвовало свыше 6000 рабочих. Демонстрация закончилась вооруженным столкновением с жандармерией и полицией. В ноябре 1902 года произошли крупные стачки и массовые политические митинги и демонстрации в Ростове-на-Дону, в которых участвовало около 30 000 рабочих. Батумская и ростовская демонстрации 1902 года имели исключительное значение в истории пролетарской борьбы. Они показали, что рабочий класс России вырос в могучую революционную силу. Ленин рассматривал эти события как пролог к восстанию. В 1903 году происходила всеобщая стачка на юге России (Одесса, Киев, Екатеринослав, Тифлис. Батум, Баку). В этих политических стачках участвовало свыше 200000 рабочих. Такие же события происходили и в западных районах России: в Варшаве, Вильно и др. В это же время под влиянием рабочего движения ширились и разрастались крестьянские выступления. Так, например, в 1900 году крестьянских восстаний было 48, в 1901 году — 50, а в 1902 году — 340. Везде чувствовалось приближение великой бури. В России поднималась величайшая народная революция. На основе роста революционного рабочего движения росли и крепли марксистские социал-демократические организации в России, возглавлявшиеся ленинской «Искрой», готовившей новый партийный съезд и ведшей непримиримую борьбу с «экономистами», легальными марксистами, народниками и всеми остальными врагами самостоятельной революционной борьбы пролетариата. В то же время внутри самой социал-демократии выявлялось наличие двух течений, сложившихся на II съезде РСДРП в 1903 году. На II съезде была решена задача создания «…новой партии, партии боевой, партии революционной, достаточно смелой для того, чтобы повести пролетариев на борьбу за власть, достаточно опытной для того, чтобы разобраться в сложных условиях революционной обстановки, и достаточно гибкой для того, чтобы обойти все и всякие подводные камни на пути к цели» (И. В. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 10-е, стр. 63). Такой партией являлась партия большевиков — ВКП(б), партия Ленина— Сталина, приведшая трудящиеся массы России к Великой Октябрьской революции и торжеству социализма на одной шестой части земного шара. — Прим. ред.

219

В 1884 году, по докладу начальника управления по делам печати Феоктистова, постановлением министров Д. А. Толстого, Победоносцева и Делянова был закрыт наиболее влиятельный и значительный орган радикального народничества, ежемесячный журнал Отечественные записки, издававшийся под редакцией М. Е. Салтыкова-Щедрина, Н. К. Михайловского и Г. 3. Елисеева. При Феоктистове русская печать жила под режимом такого цензурного террора, какого она не испытывала со времен так называемого «Бутурлинского комитета», учрежденного Николаем I в 1849 году. — Прим. ред.

220

Гонение на университеты обострилось после неудавшегося покушения 1 марта 1887 года на Александра III, подготовлявшегося Александром Ильичем Ульяновым, Андреюшкиным, Генераловым, Новорусским и другими. Главные участники оказались студентами университета. Именно после этого попечителям учебных округов было приказано всеми мерами препятствовать лицам непривилегированных сословий поступать в гимназии, чтобы они не могли проникать потом в университеты. Тогда-то консервативная пресса и воздвигла гонение на «кухаркиных детей», из которых выходят студенты-революционеры. — Прим. ред.

221

Решительно никто и никогда не называл Александра III «крестьянским царем». Александр III введением в 1889 году института земских начальников воскресил для деревни возмутительнейшие формы административного и судебного произвола. Чтобы попасть в земские начальники, человеку нужно было быть дворянином, иметь земельный ценз и, прежде всего, быть известным начальству в качестве приверженца самодержавия. Земский начальник имел над крестьянами своего участка огромную и бесконтрольную власть. Он имел право засадить в тюрьму, высечь розгами любого крестьянина своего участка по любому поводу, никому фактически не давая отчета. Кроме введения земских начальников (искоренивших в деревне всякое представление о праве и законности), Александр III и во всем остальном действовал относительно крестьян в том же духе. Когда в 1891 году разразился страшный голод, царь открыто издевался над теми, кто говорил о голоде, он утверждал, что крестьяне просто лентяйничают и хотят кормиться на чужой счет. Разорение крестьянства от малоземелья еще более усилилось за тринадцать лет его царствования. На донесениях об аграрных волнениях царь писал резолюции с требованием усилить жестокость репрессий. — Прим. ред.

222

Александр III и его любимец Д. А. Толстой не потому уничтожили всякие признаки самостоятельности земств, что были «злоупотребления» (в земствах случаи казнокрадства и хищений были несравненно реже, чем в чисто правительственных учреждениях), но исключительно, чтобы изгнать самую мысль о принципе самоуправления и чтобы и здесь оставить все действительное влияние в руках дворянства, но не разночинцев и крестьян. С 1889–1890 годов крестьянские представители на земских собраниях превратились в каких-то безгласных статистов, которые не смели и рта раскрыть в присутствии «господ». Сам автор, впрочем, даже теми немногими фактами, которые. он приводит, полностью опровергает свое совершенно неосновательное мнение, будто царстко вание Александра III было «благоприятно» для крестьян. — Прим. ред.

223

При Александре III Россия была «тюрьмой народов» еще в гораздо большей степени, чем при его отце. Все подводилось насильственно под один ранжир, на все народы, населявшие империю, надевалось одинаковое ярмо, воспрещался национальный язык, уничтожалась национальная культура. С гонением на национальности соединялись и гонения религиозные. Именно при Александре III начали отнимать детей у сектантов (духоборов, униатов и т. д.) и отсылать их подальше от родителей для воспитания в православной вере. — Прим. ред.

224

Эти слова приписываются А. П. Ермолову в его разговоре с Александром I. — Прим. ред.

225

Фраза построена неясно. Крепостными в Прибалтийском крае могли владеть только дворяне (как и в остальной империи). Буржуазия принимала участие в городском самоуправлении. — Прим. ред.

226

Ошибка: Ништадт находится в Або-Бьернеборгской губернии. — Прим. ред.

227

Лица, знавшие Николая II, никогда никакой «более мягкой политики» от него не ждали. «В каждой складке шинели этого маленького офицерика сидит самодержец», сказала великая княгиня Мария Павловна о Николае, еще когда жив был Александр III. — Прим. ред.

228

Николай II 29 (17) января 1895 года назвал пожелания тверских земцев «бессмысленными мечтаниями». Утверждали, что на бумажке, на которой И. Н. Дурново написал царю, что именно ему сказать, было написано «беспочвенные мечтания», но Николай не разобрал как следует. Очень характерно, что эта замена одного эпитета другим, гораздо более грубым, была с полным ликованием встречена всей придворной и бюрократической камарильей, окружавшей царя. — Прим. ред.

229

Эти «надежды» оказались совершенно неосновательными. — Прим. ред.

230

Вся глава и, в частности, конец ее проникнуты двойственным настроением. С одной стороны, либеральный автор не одобряет реакцию, царившую как при Александре III, так и при Николае II, а, с другой стороны, не хочет обидеть союзницу Франции — Россию (первоначальный текст, перенесенный в издание 1926 года, писался до мировой войны). Говоря об экономических успехах России в конце XIX века, автор мог бы прибавить, что эти успехи достигались несмотря на существование монархии Романовых и были только намеком на то, чего достиг великий русский народ и другие народы, населявшие бывшую Российскую империю, когда ярмо самодержавия и господства помещиков и капиталистов оказалось сброшенным в результате долгой и упорной борьбы русских рабочих и крестьян в союзе с трудящимися других национальностей под руководством партии Ленина — Сталина. Великая Октябрьская Социалистическая Революция превратила Россию в единственное социалистическое государство — в Союз Советских Социалистических Республик. — Прим. ред.