ГЛАВА IX. ПОХОД В РОССИЮ. ГИБЕЛЬ ВЕЛИКОЙ АРМИИ 1812

Союз Наполеона с Александром, заключенный в Тильзите и, казалось бы, еще теснее скрепленный в Эрфурте, закончился открытым разрывом. Главными причинами этого разрыва были: во-первых, поведение России во время войны 1809 года; во-вторых, неудавшееся сватовство Наполеона к русской великой княжне и его австрийский брак; в-третьих, последствия континентальной блокады для России; в-четвертых, беспокойство, внушаемое Александру бесконечным расширением империи Наполеона; в-пятых, территориальные присоединения 1810 года и ольденбургское дело; в-шестых, польский вопрос.

Поведение России во время войны 1809 года. Выше мы ознакомились с теми надеждами, которые Наполеон возлагал на энергичные действия России. Он рассчитывал прежде всего, что Россия помешает Австрии начать новую войну с Францией, а затем предпримет сильную и честно проведенную в интересах Наполеона диверсию, чтобы отвлечь силы Австрии. Россия не оказала ему ни одной из этих услуг. Русская дипломатия говорила недомолвками, и это ободрило Австрию; вмешательство же русской армии было очень вяло[80]. По окончании войны Наполеон горько жаловался на ничтожную помощь, оказанную ему тильзитским союзником. «Вы вели себя совершенно бесцветно», — говорил он Куракину. Россия оказалась безоружной перед Наполеоном, когда при заключении Шёнбруняского договора решалась судьба австрийской Галиции. Наполеон присоединил к своему великому герцогству Варшавскому территорию с полуторамиллионным населением. Россия должна была удовольствоваться Тарнопольским округом в восточной Галиции с 400 000 жителей; это была очень незначительная компенсация за договор 1809 года, который придал новую силу польским национальным вожделениям.

Неудавшееся русское сватовство; «австрийский брак». Выше мы видели, как Талейран нашел самое верное средство, чтобы подготовить расстройство брачного союза, к которому так стремился Наполеон. О того момента, как по совету этого дипломата Александр решил предоставить это дело на усмотрение своей матери, вдовствующая императрица Мария Федоровна ставила одно препятствие за другим; она ссылалась на учение православной церкви, которая воспрещала брак с разведенным. Раз Наполеон отверг первую свою жену, — где ручательство, что он не поступит так же со второй? Великая княжна Анна уже считалась невестой принца Саксен-Кобургского; наконец, вдовствующая императрица выдвигала требование, чтобы в Тюильри было православное духовенство и домовая православная церковь, так как русские великие княжны никогда не меняют веры. В сущности, она была очень польщена предложением Наполеона; она отлично понимала разницу между императором французов и принцем Саксен-Кобургским; когда переговоры не увенчались успехом, она испытала сильную досаду и упрекала своего сына, но, по своей неприязни к Наполеону, она хотела доставить себе удовольствие, заставляя его ждать ответа. Царь со своей стороны стремился присоединить к вопросу о сватовстве другие вопросы, поставить окончательное свое согласие на этот брак в зависимость от уступчивости Наполеона в немецких и польских делах. Он затрагивал достоинство своего тильзитского союзника, его самолюбие монарха и человека. Он не отдавал себе ясного отчета в том, насколько пламенно было у Наполеона стремление поскорее обеспечить преемственность своей династии.

В то самое время, когда Россия для вида заставляла себя упрашивать и требовала такой высокой цены за свое согласие, Австрия, в силу неожиданного поворота, вызванного страхом перед возможностью длительного упрочения франко-русского союза, изъявила готовность отдать Наполеону руку одной из эрцгерцогинь. В декабре 1809 года посол императора Франца в Париже Шварценберг поделился этой мыслью с министром иностранных дел герцогом Бассано. Он предварительно заручился согласием своего двора, чтобы иметь возможность дать утвердительный ответ в ту самую минуту, когда Наполеон примет решение. По поводу этого сватовства Наполеон два раза торжественно совещался с высшими сановниками Империи. В тот самый день, когда было подписано соглашение с Шварценбергом, Наполеон отправил в Россию курьера «передать, что я предпочел австриячку».

Тщетно Наполеон после этого расточал перед царем уверения, будто его дружба к нему осталась прежней: тот факт, что новая императрица французов была австрийской эрцгерцогиней, а не русской великой княжной, имел большое значение. Если бы даже франко-русский союз и продлился, в нем не было бы уже одного существенного элемента, а именно: доверия и сердечности. Вскоре французская политика получает новое направление. В то время как прежде наибольшим почетом в Тюильри пользовался русский посол, теперь его место занимает австрийский, в качестве посла родственной фамилии занявший выдающееся пополнение. Наполеон вдруг резко изменил свою точку зрения на восточный вопрос. Он внял жалобам австрийского посла на ненасытные притязания России и вернулся к былым проектам Талейрана, стремившегося утвердить господство Австрии в дунайских областях. Французский посол в Вене Отто вскоре (26 марта 1811 г.) получил указание, что Франция поддержит Австрию, если последняя выступит в Константинополе против занятия Белграда сербами, союзниками русских. Франция изъявляла готовность взять на себя «такое обязательство, какое венскому двору угодно будет предложить». Наполеон писал своему послу в Петербурге Коленкуру, что война между Францией и Россией может вспыхнуть в любом из двух случаев: во-первых, если будет нарушен Тильзитский договор; во-вторых, если русские перейдут Дунай.

Последствия континентальной блокады для России. Континентальная блокада налагала тяжкие лишения как на всю Европу, так и на Францию. А между тем Наполеон от своих вассалов и от союзников настойчиво требовал последовательнейшего проведения этой системы. Особенно он гневался на нейтральных, например на американцев, чьим флагом прикрывались английские суда, перевозившие английские товары. Ведь в 1810 году по Балтийскому и Немецкому морям блуждало шестьсот судов, нейтральных или якобы нейтральных; все они искали пристанища для выгрузки и, получив в этом отказ от России, находили возможность выгружать свой груз в некоторых немецких портах, причем остров Гельголанд постоянно служил им базой для снабжения припасами. В письме от 23 октября 1810 года Наполеон требовал от Александра, чтобы с этими мнимыми «нейтральными» обходились с беспощадной строгостью. Россия страдала от прекращения торговых сношений с Великобританией, так как русское поместное дворянство нуждалось в Англии для сбыта хлеба, конопли, сала и леса из своих владений. Наоборот, торговля с Францией, целиком сводившаяся к ввозу предметов роскоши и вин, была для русских только убыточной. Как турецкая война закрывала для вывоза Черное море и Восток, так континентальная блокада закрывала перед русскими северные моря. Рубль, еще в 1807 году стоивший 67 копеек, в 1810 году стоил только 25. Как могли наполовину разоренные помещики, исправно вносить налоги? Отсюда оскудение казны и полное ослабление военной мощи России. По совету Сперанского, царь в декабре 1810 года издал новый таможенный тариф; в силу этого тарифа, больше всего затрагивавшего торговлю с Францией, пошлина на бочку вина составляла 80 рублей, а ввоз водки и предметов роскоши был совершенно воспрещен. Отдан был приказ сжигать всякий товар, привезенный контрабандой.

Наполеон увидел в этих мерах нарушение статьи 7 Тильзитского договора и, впав в сильнейший гнев, поручил своему министру написать Коленкуру: «Император сказал, что он скорее согласился бы получить пощечину, чем видеть сожжение произведений труда и умения своих подданных». Мог ли он на тех высотах славы, которых достиг, терпеть «то, чего не стерпел бы даже Людовик XV, дремавший в объятиях г-жи Дюбарри?» На эти представления русские отвечали, что это — меры внутреннего управления, что такое сожжение практикуется со времен Екатерины II, что Наполеон и сам повсюду велит сжигать контрабандные товары, что Россия, лишенная для своего вывоза каких-либо рынков, имеет право стеснять ввоз, который грозит ей окончательным разорением. Наполеон подчеркивал, что Россия не предупредила его, что сожжение — прием оскорбительный и т. п. К этим обвинениям присоединился целый ряд других столь же щекотливых вопросов.

Разочарование России в шведских и восточных делах. Выть может для удовлетворения собственных своих вожделений, а быть может из желания выполнить условия Тильзитского договора, Россия навязала себе целых пять войн: во-первых, войну с Англией, единственным результатом которой пока было пленение флота Сенявина, укрывшегося в устье реки Тахо и вынужденного сдаться одновременно с французской армией Жюно (в Синтре в 1808 г.);' во-вторых, войну 1809 года с Австрией, — эта война дала России в, виде компенсации за расширение Польши один только округ в восточной Галиции; в-третьих, войну с Персией, начатую в 1806 году и затянувшуюся до 1813 года; в-четвертых, войну с Турцией, начатую также в 1806 году и продолжавшуюся до 1812 года; в-пятых, войну шведскую, блистательно начавшуюся в 1808 году занятием Финляндии и продолженную зимой 1809 года, когда русские, захватив Аландские острова, под командой Кульнева, Багратиона и Барклая де Толли перешли по льду Ботнический залив и перенесли военные действия на берега Швеции.

Все эти войны либо принесли России одни разочарования, либо дали результаты лишь позднее, как это было, например, с персидской войной. Мы видели, как уже с 1810 года русским пришлось убедиться в том, что они не могут ни занять Константинополь, ни завоевать Болгарию, ни даже удержать за собой большую часть румынских областей. Самая удачная из этих войн, шведская, давшая России обширную область — Финляндию, а тем самым и драгоценный оплот против Швеции, все-таки не примирила русское общественное мнение с союзом с Францией. При каждой победе петербургская аристократия говорила с подчеркнутым сожалением: «Бедная Швеция, бедные шведы!» Та самая Финляндия, которой в России так долго домогались, утратила в глазах русских всю свою ценность с тех пор, как она оказалась подарком Наполеона. Когда свергнут был Густав IV (13 марта 1809 г.), когда его сменил старый Карл XIII, все еще благосклонно относившийся к французским идеям, и когда, наконец, в 1810 году шведский сейм избрал наследным принцем одного из наполеоновских маршалов, Бернадотта, русское общество, не знавшее того, насколько сам Наполеон был недоволен этим выбором, снова испытало сильное разочарование. Император сделал попытку пояснить истинный характер этого избрания. В Петербурге ему не поверили.

Беспокойство, вызванное в России беспредельным расширением Французской империи. Тревога, царившая в России, еще усиливалась, когда русские сравнивали приобретение Финляндии и незначительных областей в Молдавии, Галиции, Литве и в Азии с огромным расширением, какого достигла Французская империя. Наполеон пошел несравненно дальше тех дерзких захватов Директории, которые заставили Павла I примкнуть к крестовому походу монархов против Франции. Германия, на которую Россия со времен Петра Великого постоянно пыталась дипломатическим путем, браками, оружием приобрести преобладающее влияние, теперь целиком была в распоряжении Наполеона. Наполеон сгруппировал здесь все династии, состоявшие в родстве с домом Романовых, и образовал из них Рейнский союз; создал в Германии французское королевство Вестфалию и два полуфранцузских государства — Берг и Франкфурт, расчленил Пруссию и Австрию. Все, что еще оставалось в Италии неразделенным на французские департаменты, все это Наполеон подчинил себе нод названием королевства Италии и королевства Неаполитанского; он был «медиатором» Швейцарского союза, верховным властителем великого герцогства Варшавского. Французская империя и вассальные ее государства насчитывали 71 миллион людей из 172 миллионов, населявших Европу. Куракин писал своему государю: «От Пиренеев до Одера, от Зунда до Мессинского пролива все сплошь — Франция». Франция проникла в самый центр русских интересов: на всем Востоке она этого достигла, завладев Ионическими островами и Иллирийскими провинциями, на Балтийском море — благодаря дружбе с Данией и, так это по крайней мере казалось, — вследствие избрания Бернадотта наследным принцем Швеции. Она непосредственно граничила с Россией на Висле великим герцогством Варшавским. Вскоре Французская империя сделалась угрозой для России и в других местах.

«Присоединения» 1810 года; ольденбургское дело. Желание сделать континентальную блокаду реальной побудило французского цезаря к новым захватам. Голландия, северное побережье Германии, кантон Валлис — вот те земли, которые по преимуществу служили для провоза или для склада контрабанды. Опираясь на целый ряд сенатских постановлений, Наполеон в июле 1810 года объявил о присоединении к французской территории всего королевства Голландского, ссылаясь на то, что вся эта страна является лишь «наносом земли от рек империи»; 12 декабря было объявлено присоединение Валлиса; 18 февраля 1811 года — герцогства Ольденбургского, княжеств Сальм и Аренберга, части великого герцогства Берг, части Ганновера, недавно уступленного Жерому Вестфальскому, целого вестфальского департамента, наконец, трех ганзейских городов. Невестфальские земли вошли в состав трех департаментов: Верхнего Эмса с главным городом Оснабрюком, Устья Везера с Бременом, Устья Эльбы с главным городом Гамбургом и с Любеком в числе подпрефектур. Три новых департамента образовали «тридцать второй военный округ». Наполеон не считал нужным оправдывать это упразднение государств и вольных городов какими-либо серьезными соображениями; он делал все это в силу сенатских постановлений, подменяя международное право и договоры режимом декретов. Все немецкие князья почувствовали себя в опасности. Самые могущественные государства Европы обеспокоены были этими мероприятиями. В частности, Россия сочла себя задетой двумя из этих присоединений. С одной стороны, Наполеон, уже державший гарнизон в Данциге и все время грозивший оккупировать шведскую Померанию, приобретал теперь — с присоединением Любека — господство на том самом Балтийском море, где Петр Великий стремился обеспечить гегемонию России. С другой стороны, один из обобранных Наполеоном государей, наследник герцогства Ольденбургского, приходился шурином царю по женитьбе своей на великой княжне Екатерине Павловне. Наполеон, таким образом, отправил к своему союзнику Александру его сестру, у которой отнял будущую ее корону! Царь попытался добиться обратного водворения своих родственников или возмещения нанесенного им ущерба. Наполеон либо затягивал переговоры, либо предлагал ничтожную или ненадежную компенсацию. Александр разослал тем европейским дворам, которые сохранили независимость, копию своего формального протеста. Наполеон сделал вид, что счел этот поступок за новый вызов.

Польский вопрос. Из всех поводов к конфликту наиболее серьезным являлся, без сомнения, польский вопрос. Великое герцогство Варшавское, расширенное «приобретениями 1809 года, в сущности, ведь и являлось Польшей, восстановленной на самой границе России и готовой потребовать у России назад все области прежнего Польского королевства, завоеванные Россией за время от Иоанна Грозного до великой императрицы Екатерины. Тщетно Наполеон пытался до сих пор усыпить опасения своего союзника. Он даже уступил ему некоторые земли Польского королевства: в 1807 году — литовскую область Белосток, в 1809 году — русинскую область, восточную Галицию. Он ведь и не восстанавливал Польского королевства, а просто создал великое герцогство под властью саксонского короля. На официальном языке говорилось только о варшавских подданных, о варшавской армии. Но

Александр знал, какие надежды возлагали на Наполеона поляки как великого герцогства, так и русских областей, знал, с каким самоотвержением поляки французских армий проливали за Наполеона свою кровь на полях битвы. Александру небезызвестно было, что Варшавское герцогство еще могло увеличиться: для этого Наполеону достаточно было получить от Австрии находившуюся пока в ее руках часть Галиции, вернув за это Австрии Иллирийские области. И Данциг, который Наполеон держал про запас под именем вольного города, разумеется, вернулся бы к Польше. Словом, царь боялся восстановления Польши. С другой стороны, по мере того, как выяснялась возможность разрыва с Александром, Наполеон стал смотреть на восстановление Польши как на одну из своих главных задач.

Если бы в умах того времени как в Петербурге, так и в Париже этнографическое представление о бывшем польском государстве не было так туманно, то скоро поняли бы, что в сущности Польша (за исключением Галиции, остававшейся в руках Австрии) уже была восстановлена. Области, которые Александр собирался защищать от возрождавшейся Польши, а именно Литва, Белоруссия, Украина, вовсе не были польскими. Царя, Наполеона и даже самих поляков вводило в заблуждение то обстоятельство, что дворянство в этих областях было польское. Воспоминания о прежней политической жизни Польши поддерживали эту иллюзию: в то время как шляхта в самой Польше представляла собою как бы дворянскую демократию, знатнейшие магнаты, за которыми польские дворяне веками привыкли во всем следовать и покровительствуемыми клиентами которых они состояли, эти магнаты владели огромными поместьями в русских областях — Белоруссии, Украине и Литве. Впрочем, и между этими русскими областями надо делать некоторое различие: в Литве крестьяне — литовцы по происхождению — остались католиками, что способствовало ополячению известной части народа; здесь, по крайней мере в верхнем слое общества, встречался польский патриотизм, и великий польский национальный поэт Мицкевич был литовцем. Совершенно иным было положение других русских областей с менее многочисленной и менее энергичной польской аристократией, с населением русского племени и православного вероисповедания, не поддававшимся ни на какую польскую и католическую пропаганду, искренно преданным царю-единоверцу. Если Литва или, по крайней мере, ее правящие классы почти всегда шли заодно с Польшей, но белорусская и украинская. области во время польских восстаний поставляли лишь немногих бойцов. В этом отношении Наполеон так же ошибался в расчетах, как впоследствии вожаки польского восстания 1831 года. И Александр и Наполеон очень плохо знакомы были с этими этнографическими и политическими условиями; именно этим объясняются преувеличенный страх первого и надежды второго.

Попытки Александра столковаться с Наполеоном. Александр попытался сначала получить от своего союзника формальное обеспечение от случайностей, которых он опасался. Отсюда проект соглашения, представленный Румянцевым Коленкуру 4 января 1810 года. В нем говорится, что королевство Польское никогда не будет восстановлено, что слова «Польша» и «поляки» никогда не будут употребляться, что польские ордена будут уничтожены. Наполеон (письмо к Шампаньи, 6 февраля 1810 г.) счел эти предложения смешными, вздорными, не соответствующими его достоинству. Он согласен был только на одно — дать обязательство, что не окажет «никакой помощи никакому движению, направленному к восстановлению королевства Польского», не станет официально пользоваться терминами «Польша», «поляки» и не станет больше раздавать польских орденов, которые таким образом сами собой выйдут из употребления и исчезнут.

Этот вопрос вторично сделался предметом обсуждения лишь в июле 1810 года.

Попытки Александра столковаться с поляками. Пытаясь добиться от Наполеона обязательства никогда не восстанавливать Польшу, Александр в то я^е время мечтал восстановить ее в своих личных интересах. У него как раз был под рукой один из знатных литовских магнатов, недавно еще состоявший у него министром иностранных дел, князь Адам Чарторыйский. 5 апреля 1810 года Александр имел с ним любопытный разговор, во время которого высказал ему свой план: приобрести расположение поляков великого герцогства, присоединив к их государству восемь, считавшихся польскими, губерний Российской империи. В декабре царь выразил Чарторыйскому желание иметь точные сведения о настроении умов в великом герцогстве и дал ему нечто вроде поручения по этой части. Чарторыйский отвечал письмами, в которых объяснял чувства поляков к Наполеону; он писал императору Александру, что Наполеон хотя и не вполне удовлетворяет поляков, но сумел убедить их, что промедление в удовлетворении их желаний зависит от общего положения дел, а не от его воли, и что при первом же разрыве Франции с Россией Польша тотчас будет восстановлена. Чарторыйский напоминал об услугах, которые Наполеон уже оказал полякам, и указывал на давнее братство по оружию поляков и французов. Единственное средство противодействовать влиянию Наполеона на поляков заключалось в том, чтобы немедленно обеспечить им осязательные выгоды путем, например, присоединения восьми польских губерний России к великому герцогству, с автономией, гарантированной восстановлением конституции 3 мая 1791 года. Александр ответил 11 февраля, предлагая формальные обязательства и обещая требуемое присоединение. «Прокламации о восстановлении Польши должны были предшествовать всему другому».'Царь ручался, что австрийская Галиция наверно будет уступлена Польше. И действительно, как бы угадав намерения Наполеона и желая предупредить их, царь путем тайной своей дипломатии, т. е. без ведома Румянцева, завел переговоры с Австрией и, стараясь склонить ее в предстоящей борьбе на свою сторону, предлагал ей взамен Галиции часть Молдавии и всю Валахию, уже отвоеванные у турок русскими войсками (13 февраля 1811 г.).

В великом герцогстве и в польских областях было две партии: одна ждала всего от Франции, другая во всем рассчитывала на Россию. На вторую из них пытались влиять Чарторыйский в Варшаве и Александр в Петербурге. Чарторыйский не обольщал царя особыми иллюзиями: военачальники и все влиятельные лица великого герцогства продолжали оставаться верными Наполеону.

Великое герцогство Варшавское под угрозой со стороны России (март 1811 г.). Именно в этот момент (март 1811 г.) Александр задумал, повидимому, ускорить отпадение поляков от Наполеона посредством внезапного вторжения в великое герцогство. В то самое время, когда поляки в Петербурге, очарованные Александром, уверяли, что он решил восстановить Польшу и что он назначил 3 мая, годовщину конституции 1791 года, для обнародования соответствующего манифеста, — в это время большая масса русских войск украдкой приближалась к границам великого герцогства. Пять дивизий, отозванных из дунайской армии, двигались через Подолию и Волынь. Финляндская армия направлялась к югу. Под предлогом усиления таможенного надзора густая казацкая завеса скрывала от взора варшавян необычный приток войск в Литву. Поляки великого герцогства поторопились поднять тревогу в Гамбурге, где начальствовал Даву, и в Париже, где император, сначала предубежденный против слишком частых тревог и слишком явного воображения варшавян, в конце концов встревожился (март и апрель 1811 г.)[81]. Получив от Даву донесение о серьезности положения, он, не теряя времени, стал со своей стороны готовиться к защите. Он ускорил отправку подкреплений в Данциг, дал знать саксонскому королю о необходимости пополнить вооружение варшавских войск, потребовал от монархов Рейнского союза, чтобы они поставили свои контингенты на военное положение, обратился с призывом к своим армиям Итальянского и Неаполитанского королевств, приказал польским войскам, служившим в Испании, перейти обратно через Пиренеи во Францию, предписал Даву быть готовым к походу через шведскую Померанию на помощь великому герцогству. С этого момента всюду, от Рейна и до Эльбы, от Эльбы и до Одера, началось непрерывное движение полков, батарей, обозов. В ответ на подлинные или предполагаемые приготовления царя во всех военных центрах Франции и Германии последовали приготовления огромного масштаба.

Переговоры двух императоров. Эта подготовка к выступлению мало-помалу привела Александра и Наполеона к окончательному разрыву. Коленкур, которого Наполеон весьма несправедливо считал чересчур «русским», просил об отозвании. Он был заменен генералом Лористоном; что касается Куракина, которого можно было бы обвинить в том, что он слишком «француз», то его пробудили среди его беспечной лени; в Париж послан был флигель-адъютант царя Чернышев. Наполеон принял Чернышева тотчас по его прибытии в Париж, представил ему устрашающую картину своих сил, показал гигантскую армию с 800 орудий, готовую отправиться на восток; впрочем, все эти угрозы Наполеон закончил заявлением, что он желает только мира. Однако была минута, когда ему показалось, что Россия требует от него великого герцогства Варшавского в виде компенсации за Ольденбург, и тут он обнаружил сильнейший гнев: «Я заставлю Россию раскаиваться, и тогда ей, быть может, придется потерять не только польские области, но и Крым». Потом, сообразив, что Чернышев имел в виду один какой-то польский уезд, он смягчился, попытался рассеять остальные недоразумения, предложил щедрое вознаграждение за Ольденбург, вызвался подписать относительно Польши те гарантии, которые он предлагал уже раньше. Чернышев, полномочия которого касались только вознаграждения за Ольденбург, не мог входить в обсуждение всех этих вопросов. Впрочем, когда русские войска вдруг удалились от польской границы, Наполеон сразу успокоился, сделался ровнее, стал чаще делать мирные заверения, но в то же время обнаруживал все меньшую склонность связывать себя договорами. В разговоре с русским дипломатом Шуваловым, проездом посетившим Париж, Наполеон сказал: «Чего хочет от меня император Александр? Пусть он оставит меня в покое! Мыслимое ли дело, чтобы я пожертвовал 200 ООО французов для восстановления Польши?» Несмотря на непрекращавшиеся военные приготовления, в Европе в течение нескольких месяцев могли верить в сохранение мира. Европа, однако, снова впала в тревогу после сцены, которую Наполеон сделал старику князю Куракину 15 августа 1811 года во время торжественного приема диплома-тического корпуса. «Я не настолько глуп, чтобы думать, будто вас так занимает Ольденбург. Я вижу ясно, что дело тут в Польше. Вы приписываете мне всякие замыслы в пользу Польши; я начинаю думать, что вы сами собираетесь завладеть ею… Даже если бы ваши войска стояли лагерем на высотах Монмартра, я не уступлю пи пяди варшавской территории».

Русский ультиматум; разрыв. Лористон был хорошо принят Александром, который снова подтвердил свое желание сохранить мир и даже союз. Царь изъявил готовность выполнить условия Тильзитского договора; он допустит существование великого герцогства Варшавского, лишь бы только это не было началом восстановления Польши; будет соблюдать континентальную блокаду, только бы ему не запрещали торговых сношений с американцами и другими нейтральными народами. В этом пункте царь был непреклонен: «Я скорее готов вести войну в течение десяти лет… удалиться в Сибирь… чем принять для России те условия, в каких находятся сейчас Австрия и Пруссия» (февраль 1812 г.). А несколько дней спустя Наполеон твердил Чернышеву: «Это скверная шутка — уверять, будто имеются американские суда… все они английские!» Теперь Наполеон уже указывал Чернышеву на сосредоточение французских войск на Одере и на свои аванпосты по Висле. Он прибавил: «Такая война из-за пустяков!»

Ответом царя явился ультиматум, заготовленный уже с октября 1811 года; 27 апреля 1812 года Куракину поручено было передать его. Александр требовал эвакуации шведской Померании и ликвидации французских разногласий со Швецией, эвакуации прусских областей, сокращения данцигского гарнизона, разрешения торговли с нейтральными государствами[82]. В случае принятия Францией этих предварительных условий царь изъявлял готовность вести переговоры о компенсации за Ольденбург и об изменении русских тарифов, применяемых к французским товарам. Но незадолго до того в Париже в квартире Чернышева произведен был обыск, давший неоспоримые доказательства того, что Чернышев добыл секретные документы, подкупив одного из служащих военного министерства, некоего Мишеля. 13 апреля последний предстал перед судом присяжных. Он приговорен был к смерти и казнен. Понятно, что после осуждения Мишеля, т. е. после «заочного» осуждения России, аудиенция 27 апреля, во время которой Куракин передал Наполеону ультиматум, была неслыханно бурной. «Вы дворянин, — кричал Наполеон, — как вы смеете делать мне подобные предложения? Вы поступаете, как Пруссия перед Иеной».

Александр так мало рассчитывал на принятие своего ультиматума, что 21 апреля выехал из Петербурга к армии. Давно уже он окружал себя всеми, кто в Европе ненавидел Наполеона. Среди них были швед Армфельд, немцы Фуль, Вольцо-ген, Винценгероде, эльзасец Анштетт, пьемонтец Мишо, итальянец Паулуччи, корсиканец ди Ворго, британский агент Роберт Вильсон. 12 июня в Россию прибыл барон фон Штейн. Эти иностранцы образовали военную партию, еще более непримиримую, чем самые ярые русские.

Договоры Наполеона с Пруссией и Австрией. Пруссия предложила Наполеону 100 ООО человек, попросив за это лишь очистить одну из крепостей на Одере и уменьшить военную контрибуцию. Наполеон, вовсе не собираясь увеличивать армию Пруссии, а тем самым и ее могущество, заявил, что довольствуется контингентом в 20 000 человек, и согласился уменьшить контрибуцию всего на 20 миллионов.

Договор о совместных действиях против России подписан был 24 февраля 1812 года. Фридрих-Вильгельм III поручил начальство над своим корпусом Иорку фон Вартенбургу, который должен был поступить под командование Макдональда.

14 марта Наполеон подписал договор с Австрией, которая дважды, в феврале и в октябре 1811 года, отвергла предложения России. Австрия поставляла Наполеону контингент в 30 000 человек. Командовать ими должен был князь Шварценберг, тогдашний посланник в Париже. Кроме этого, в договор включены были и политические статьи, как, например, неприкосновенность Турции и (в особой тайной статье) возможность обмена Галиции на Иллирийские провинции.

Зато Наполеон обманулся в тех ожиданиях, которые он возлагал на Швецию и Турцию, вроде того, что султан станет во главе османской армии на Дунае. Из этих двух естественных союзников Франции, которых Тильзитский договор, так жестоко их обидевший, оттолкнул от нее, Турция осталась нейтральной, а Швеция вскоре перешла на сторону врага. Что касается двух еще так недавно привлеченных союзников, то их настоящие чувства нетрудно угадать. Фридрих-Вильгельм III ничего не забыл из прежних унижений; он слышал вопли своего народа, жестоко страдавшего от прохождения Великой армии; вспоминал клятву, которой обменялся с Александром в 1805 году на могиле Фридриха Великого, вспоминал бартенштейнские постановления (1807) и ждал спасения Пруссии только от Александра. Отправляя свой корпус в поход против России, Фридрих-Вильгельм III в то же время послал в Петербург фон Кнезебека.

Так же как и Пруссия, Австрия, заключая договор с Наполеоном, — хотя ее отчасти побуждал к этому страх перед притязаниями русских на Дунае, — уверяла Александра, что она только уступает категорической необходимости и что содействие, оказываемое ею против Александра, сведется на-нет, если Россия ничего не предпримет против Австрии.

Договоры Александра со Швецией, Англией, Турцией. Вернадотт избран был в наследники шведского престола неожиданно для Наполеона, который считал его наименее надеяшым из своих маршалов и предпочел бы какого-нибудь датского принца, чтобы подготовить объединение Скандинавии и крепче закрыть для России северные проливы. Наполеон удовольствовался изъявлением своего согласия на избрание. Он выплатил Бернадотту миллион, но отнял у него княжество Понтекорво и отозвал находившихся при его особе французских военных, так как не мог добиться от него обязательства никогда не воевать против Франции. 2 ноября 1810 года новый наследный принц, перейдя в лютеранство, совершил свой въезд в Стокгольм. Наполеон продолжал обращаться с ним как с подчиненным: «Наследный принц часто пишет императору, который не отвечает ему… Император… не состоит в переписке ни с одним наследным принцем.

Когда означенный принц сделается королем, император будет с удовольствием получать его письма и отвечать на них». (Из письма Шампаньи к Алькье, французскому послу в Стокгольме, от 22 декабря 1810 г.) Подобное высокомерие или разборчивость были недипломатичны в такой момент, когда Швеция всеми силами противилась континентальной блокаде, когда Бернадотт приобретал решительное влияние на старого шведского короля и правительство, когда император Александр относился к нему в высшей степени предупредительно и когда две враждующих дипломатии, французская и русская, оспаривали Швецию друг у друга. Впрочем, Бернадотт, чуждый всякой политике чувства, решил связывать Швецию только такими обязательствами, которые соответствовали бы шведским интересам или его собственным выгодам, понимаемым в самом эгоистическом и в самом узком смысле. Он просил у Наполеона поддержки Франции в деле присоединения Норвегии к Швеции. За это он обещал в случае разрыва между империями выступить против России, вторгнуться в Финляндию и угрожать Петербургу. Наполеон, уже давший слово своей союзнице Дании, отверг эти предложения все с тем же высокомерием: «В голове шведского наследного принца такая путаница, что я не придаю никакого значения сообщению, которое он сделал Алькье… Я буду игнорировать его до перемены обстоятельств… Передайте… что я слишком могуществен, чтобы нуждаться в чьем-либо содействии»[83]. Но вот в марте 1811 года Бернадотт, ввиду все возраставшей дряхлости короля Карла XIII, взял в свои руки управление делами. Жена наследного принца, Дезире Клари, дочь марсельского купца, которая чуть было не вышла замуж за Наполеона и сестра которой была женой Жозефа Бонапарта, могла бы способствовать тому, чтобы ее муж продолжал стремиться к союзу с Францией, но ей было скучно в Стокгольме, и она воспользовалась первым благовидным предлогом, чтобы вернуться во Францию. Когда в январе 1812 года Наполеон, под предлогом нарушения континентальной блокады или в видах обеспечения за собою всех подступов к России, велел захватить шведскую Померанию, шведский министр иностранных дел сказал русскому посланнику: «Теперь мы свободны от всяких обязательств по отношению к Франции».

В феврале Швеция, все еще жаждавшая получить Норвегию, изъявила царю готовность подписать формальный отказ от Финляндии и от Аландских островов, если он обязуется помочь Швеции завоевать Норвегию; предполагалось, что 25 000—30 000 шведов при содействии 15 000 русских совершат завоевание; после этого соединенные войска сделали бы десант в Германии, т. е. стали бы действовать против левого фланга Великой армии; можно было бы добиться присоединения Англии к шведско-русской коалиции. Эти предложения встретили благосклонный прием в Петербурге, и договор был подписан здесь 5 апреля 1812 года. Между тем в марте Наполеон одумался и предложил Вернадотту Финляндию, а сверх того — часть Норвегии. Но он одумался слишком поздно. Вспомнив свою военную профессию, Бернадотт уже щедро наделял всех врагов своего бывшего начальника, Наполеона, не только политическими, но и стратегическими советами, направленными к его ущербу. Этот француз преподавал им искусство бить французов и — верх подлости! — приглашал их не давать пощады солдатам Франции. Он тогда же высадил бы десант в Германии, если бы ему не помешала притворная верность Пруссии Наполеону. Во всяком случае, новый его образ действий давал русским возможность обратить против императора все свои войска, стоявшие в Финляндии.

3 мая 1812 года и Англия примкнула к договору 5 апреля между Россией и Швецией. 18 июля она заключила с Россией договор о союзе и помощи. Наконец, 28 мая Россия подписала с Турцией Бухарестский договор, который давал возможность бросить против Наполеона русскую дунайскую армию.

Наполеон в Дрездене. 9 мая 1812 года Наполеон покинул Париж, а 17-го он в сопровождении императрицы Марии-Луизы прибыл в Дрезден к саксонскому королю. Здесь повторились пышные празднества, свидетелем которых в 1808 году явился Эрфурт. Перед владыкою Европы, перед наследником Карла Великого склоняли юловы все коронованные особы Германии, не только участники Рейнского союза, но и австрийский император с супругой, явившиеся повидаться с дочерью и защищать свои интересы, и прусский король, взволнованный внезапной оккупацией крепостей Пиллау и Шпапдау двинувшейся в поход Великой армией. В последний раз Наполеон явился миру во всем блеске своего величия, явился властителем 130 французских департаментов, сюзереном семи вассальных королевств[84] и тридцати монархов, во главе войск, которые бесконечной вереницей двигались от Рейна к русской границе, явился, вызывая изумление Европы и удивление Германии — восторженное и вместе с тем полное страха[85].

Наполеон в Польше. Вечером 30 мая Наполеон совершил свой въезд в Познань. Он был встречен с невообразимым энтузиазмом. Весь город был иллюминован. Всюду транспаранты с хвалебными надписями: Heroi invincibili, Restau-ratori patriae! Grati Poloni imperatori magno[86], и т. д. Он принял знать, явившуюся в придворных костюмах, и сказал ей: «Я предпочел бы видеть вас в ботфортах и при шпорах, с саблей на боку, как ходили ваши предки». Затем он продолжал свой поход к Неману, не заезжая в Варшаву. И это был несчастный промах. Весьма ловкого своего представителя в великом герцогстве, Биньона, Наполеон сменил мехельнским архиепископом аббатом де Прадтом, рассчитывая, что духовный сановник будет пользоваться влиянием у такого ревностного католического народа. Данные де Прадту инструкции от 28 мая предписывали собрать сейм с целью объявить восстановление Польши, образовать повсеместно конфедерации и вызвать всеобщее восстание. К несчастью, архиепископ мехельнский хотя и слыл за остряка, но не был умен. Прибыв в Варшаву 5 июня, он тратил время на собственноручное исправление речей, которые должны были произноситься в сейме вождями Польши, и на удаление из этих речей всего того, что было «противно правилам изящного вкуса». Вместо того чтобы подогревать энтузиазм, он опасался крайностей, в которые может быть вовлечена эта масса людей, собравшихся вместе, и подумывал о том, чтобы распустить сейм, как только он откроется. 22 июня при открытии сейма старик князь Адам-Казимир Чарторыйский, избранный председателем, возвестил о восстановлении Польши в таких патетических выражениях, что раздались восторженные возгласы. Сейм объявил себя конфедерацией. Постановили, что больше не будет «двоеподданных», т. е. что поляки, имеющие владения и в великом герцогстве и в Российской империи, вынуждены будут сделать выбор между тем или другим государством. В результате этого постановления князь Адам Чарторыйский должен был послать царю Александру отказ от всех своих должностей. Наконец, решено было отправить депутацию к Наполеону.

Прадт, все еще не понимавший положения дел, писал герцогу Бассано: «Если дать им волю, они будут действовать слишком поспешно». Он не дал им воли, на третий день он велел объявить о закрытии сейма, а так как думали, что это распоряжение исходит от Наполеона, то «французы были удивлены, а поляки охладели» (Биньон). Наполеон, узнавший об этом слишком поздно, мог только сделать архиепископу строгий выговор.

Допущены были и другие ошибки. Теряли время на то, чтобы обучить польских рекрутов на французский лад, вместо того чтобы поднять всю страну и двинуть на русскую границу посполитое рушение (всеобщее ополчение). Вместо того чтобы соединить в одну массу свои регулярные польские войска, войска великого герцогства и войска, возвратившиеся из Испании, Наполеон распределил их по семи корпусам (гвардия, корпуса Мюрата, Понятовского, Даву, Жерома-Наполеона, Виктора, Макдональда). Этим путем (так утверждает де Прадт, который в данном случае сводит счеты с Наполеоном) он сделал «невидимою» целую армию поляков в 70 000 человек. Наконец, прохождение Великой армии через Польшу, как и через Германию, сопровождалось насилиями, и страна, без того уже бедная, страдала еще больше Германии от тех, кто называл себя ее освободителями. Надо отметить, что в числе этих 70 000 поляков Великой армии почти совершенно не было уроженцев Волыни и других русских областей.

Силы Наполеона. По сведениям, сообщенным инспектором смотров бароном Деннье, силы, собранные Наполеоном в Германии и Польше к 1 июня 1812 года, составляли в общей сложности одиннадцать корпусов, не считая императорской гвардии и кавалерийского резерва под командой Мюрата. В большинство из этих корпусов, кроме французов, входили иностранные контингента[87]. В императорскую гвардию (Лефевр, Мортье, Бессьер) входили и голландская пехота и польские уланы. В 40-тысячной кавалерии Мюрата были поляки, пруссаки и немцы Рейнского союза (вестфальцы, баварцы, вюртем-бержцы). В первом корпусе (Даву) сверх трех французских дивизий (Гюдэн, Фриан, Моран) — три дивизии, составленные из поляков, испанцев, немцев (мекленбуржцев, гессен-цев, баденцев). Во втором корпусе (Удино) — португальцы, хорваты, швейцарцы. В третьем (Ней) — португальцы, иллирийцы, вюртембержцы. В четвертом (вице-король Евгении) — почти только одни уроженцы северной Италии. В пятом (Иосиф Понятовский) — одни поляки. В шестом (Гувион-Сен-Сир) — одни баварцы (с баварскими генералами фон Вреде и Деруа). В седьмом (Рейнье) — одни саксонцы (с Лекоком и Франком). В восьмом (Жюно) — сплошь вестфальцы. Прибавим, что шестой, седьмой и восьмой корпуса состояли под командой вестфальского короля Жерома. В девятом корпусе (Виктор), кроме французов, были поляки, голландцы, немцы (из Берга, Бадена, Гессен-Дармштадта). В десятом (Макдо-нальд) — только поляки и немцы (саксонцы, вюртембержцы, вестфальцы), кроме того, две прусских дивизии под командой Иорка фон Вартенбурга. В одиннадцатом (Олсеро) наряду с французами были и немцы (вестфальцы, гессенцы, вюртембержцы, саксонцы). К императорской гвардии, кавалерийскому резерву Мюрата и одиннадцати армейским корпусам надо прибавить: значительный артиллерийский парк (французский и польский), датскую дивизию в 10 000 человек, так называемую княжескую дивизию, образованную мелкими государствами, входившими в состав Рейнского союза, и, наконец, 30 000 австрийцев князя Шварценберга.

Наличные силы, которыми располагал Наполеон на 1 июня 1812 года в Германии и Польше, состояли из 678 000 человек (включая австрийский корпус), из них 355 913 французов (к ним надо причислить и присоединенные народы, т. е. бельгийцев, голландцев, прирейнских жителей, немцев тридцать второго военного округа, генуэзцев, пьемонтцев, тосканцев, римлян) и 322 000 союзников. Таким образом, армия на деле более чем наполовину состояла из элементов, враждебных Франции 1789 года. Среди славянских народов, которые Наполеон сумел вооружить против великой восточной славянской империи, были поляки, хорваты, далматинцы, иллирийцы. Русские назвали Великую армию 1812 года армией «двунадесяти языков». Эти 678 000 человек заключали в себе 480 000 пехоты, 100 000 кавалерии, 30 000 артиллерии, остальные входили в состав шести понтонных команд или заняты были при огромном обозе.

Помимо этих 678 000, Наполеон располагал еще 150 000 солдат во Франции, 50 000 — в Италии, 300 00 — в Испании. Всего, таким образом, численность его армии достигала 1 178 000 человек.

Движение в глубь Российской империи должны были осуществить императорская гвардия, кавалерия Мюрата, первый, второй, третий, четвертый, пятый и восьмой корпуса. Предполагалось, что после перехода Немана шестой корпус (Гувион-Сен-(Зир) и десятый (Макдональд) остановятся на Двине и будут прикрывать левый фланг Великой армии; седьмой (Рейнье) и австрийский корпуса должны были прикрывать ее правый фланг против двух южных русских армий (армии Тормасова, стоявшей на Волыни, и Чичагова — в Румынии); девятый корпус (Виктор) держался в резерве на Висле и Одере; одиннадцатый (Ожеро) — на Эльбе. Датчан и несколько других мелких корпусов предположено было оставить в арьергарде.

Переход через Неман. Для вторжения в Россию Наполеон мог избрать один из следующих четырех путей: во-первых, через Киев на Москву; во-вторых, через Гродно и Смоленск на Москву же; в-третьих, через Ковно, Вильну, Витебск на Москву; в-четвертых, через Тильзит, Митаву, Ригу, Нарву на Петербург. Первая и четвертая комбинации были отвергнуты, так как первая ставила французов в слишком большую зависимость от Австрии, а четвертая — от Пруссии. Путь на Гродно также был отвергнут по причине трудности перехода через Пинские болота. Оставался путь на Ковно.

23 июня генерал Эбле со своими понтонерами меньше чем в два часа навел через реку Неман у Ковно три моста на расстоянии всего ста сажен один от другого. 24 июня утром войскам прочитано было знаменитое воззвание: «Солдаты, вторая польская война начата!» В течение трех дней — 24, 25, 26 июня — по мостам под Ковно прошли корпус Даву, кавалерия Мюрата, императорская гвардия (старая и молодая, пехота, конница, артиллерия), корпуса Удино и Нея. Евгений переправился по преннскому мосту (но только 28 июня), Жером — по гродненскому, Макдональд — по тильзитскому. Всего переправилось около 400 000 человек с 1000 орудий.

Наполеон в Литве. В тот самый день 24 июня, когда Великая армия начала свой переход через Неман, Александр присутствовал на празднестве, которое русские офицеры давали в его честь в окрестностях Вильны, пригласив высшее виленское общество. Здесь он вечером узнал о переходе через Неман. 26 июня он оставил город, отправив Балашова для фиктивных переговоров с Наполеоном, подобно тому, как несколько раньше Наполеон, желая выиграть время, посылал к Александру графа Нарбонна.

Во время двадцатимильного перехода от Ковно до Вильны Великая армия страдала от нестерпимой жары. Передовые отряды кавалерии достигли литовской столицы в ночь с 27 на 28 июня. 28-го утром вступил в город сам Наполеон. Проголодавшиеся солдаты уже принялись грабить предместья, что в значительной мере охладило энтузиазм обывателей. Наполеон не нашел здесь того воодушевления, с которым его встречали в коренной Польше. У него вырвалось замечание: «Эти поляки совсем не похожи на познанских». Потом удалось собрать дворянство, которое, вновь проявляя восторг, одобрило решение варшавского сейма о восстановлении Польши. Впрочем, Наполеон дал Литве отдельное от Польши устройство, с целью управлять ею непосредственно и увереннее распоряжаться ее средствами. Он разделил страну на четыре округа: Виленский, Гродненский, Минский, Белостокский.

В Литве обнаружилось то бедствие, которому суждено было погубить Великую армию. За отсутствием правильной организации интендантства, невозможной при таких огромных расстояниях и при таких плохих дорогах, солдаты приучились более чем когда-либо жить на счет страны и рассеиваться по сторонам с целью мародерстЕа. В Минске они в то самое время, когда в соборе служилось благодарственное молебствие по случаю восстановления Польши, ограбили военные склады. Так как большинство мародеров, особенно из числа солдат иностранных контингентов, превращалось в дезертиров, то ряды войска стали редеть. С 29 по 30 июня разразились грозы; они вызвали резкое понижение температуры, испортили дороги, погубили несколько тысяч лошадей и привели к тому, что не удалось настигнуть русских при их отступлении, во время которого русские армии уже начали опустошать страну.

Русские армии. Для оказания сопротивления тем 400 000 человек, которых вел с собою Наполеон, Александр имел или рассчитывал иметь в своем распоряжении пять армий: во-первых, 24 000 человек на севере под командой Витгенштейна (это войско вначале было занято подготовкой к обороне Риги); во-вторых, впереди Двины, от Динабурга до Витебска, 110 000 человек, так называемую «первую западную армию», под начальством военного министра Барклая де Толли, по происхождению прибалтийского немца[88]; в-третьих, впереди верховьев Днепра, от Смоленска до Рогачева, — «вторую западную армию» в составе 37 000 человек, под командой пылкого Багратиона, грузинского князя из царского грузинского рода, одного из учеников Суворова; в-четвертых, несколько южнее — «обсервационную армию» в 46 000 человек, под начальством Тормасова; в-пятых, на самом юге — 50-тысячную армию, прибывшую из Румынии, под начальством адмирала Чичагова. Всего — войско в 267 000 человек, которое предполагалось усилить новыми рекрутскими наборами и ополчением. Но так как армия Витгенштейна, которую предполагалось пополнить войсками из Финляндии, стеснена была в своих действиях маршалом Удино, а позднее Макдональдом и Гувионом-Сен-Сиром, и так как армии Тормасова и Чичагова находились под угрозой корпусов Рейнье и Шварценберга, то царь имел под рукой только армии Барклая де Толли и Багратиона, всего — 147 000 человек.

Французы на Днепре и на Двине. Наполеон задумал разъединить эти армии, обрушиться на Багратиона, рискнувшего дойти почти до самого Минска, и пробраться раньше него в Могилев. План этот потерпел неудачу из-за медлительности Жерома, которому надлежало содействовать Даву. Жером сделал двадцать миль в семь дней. Наполеон мало считался с затруднениями, стеснявшими движение войск в лесистом и болотистом краю. Он разгневался на своего брата и решил подчинить его маршалу Даву. Раздосадованный Жером вернулся в свое королевство, а командование его войсками перешло к Даву. Маршал сразился с Багратионом под Могилевом (23 июля) и отбросил его к Смоленску.

Тем временем левое крыло Великой армии достигло Двины. Царь Александр поддался уговорам немца Фуля, вздумавшего в литовских равнинах применить тактику Веллингтона в португальских горах и сделать из Дрисского укрепленного лагеря на Двине второе Торрес-Ведрас. Свой лагерь, задуманный по-ученому, Фуль к тому же расположил впереди реки, построив сзади четыре моста; словом, подготовлен был второй Фридланд. При приближении Наполеона никто и не думал защищать эту злополучную затею. Пришлось оставить линию Двины. Отсюда и в штабах русских армий и среди русской аристократии поднялось величайшее ожесточение против «проклятбго немца», даже против самого Александра. Наиболее преданным его слугам, Аракчееву и Балашову, пришлось осведомить царя о настроении общества, требовавшего, чтобы он покинул армию, так как его присутствие затрудняло действия. Ему внушали, что будет лучше, если он отправится в Смоленск, в Петербург, в Москву, чтобы организовать защиту и возбудить воодушевление. Самодержавный царь должен был уступить. Барклай и Багратион получили свободу действий.

Наполеон с корпусами левого крыла энергично теснил Барклая де Толли и дал ему два сражения, при Островне и по дороге в Витебск (25 и 27 июля). Барклай думал было остановиться и дать настоящую битву; он чувствовал, что как «немец» внушает подозрение генералам, солдатам, русскому народу. Но потом он счел нужным отступить и покинул Витебск, куда Наполеон и вступил 28 июля.

Наполеон начинал тревожиться: два раза подряд вышла неудача — с Багратионом и с Барклаем. Он понял, какова будет тактика русских, раньше чем сами русские решительно склонились к ней: уходить в глубь страны, оставляя за собой пустыню. Мародерство, вызывавшее жестокие расправы со стороны раздраженных крестьян, дезертирство, болезни, отставание — все это приводило к огромным потерям в Великой армии. В пути от Немана до Двины она потеряла около 150 000 человек, большей частью солдат из иностранных контингентов. Кавалерия Мюрата с 22 000 уменьшилась до 14 000 человек; корпус Нея — с 36 000 до 22 000; баварцы Евгения, пораженные эпидемической болезнью, — с 27 000 до 13 000; итальянская дивизия Пино, изнуренная переходом в 600 миль, сделанных в 3–4 месяца, с 11 000 сократилась до 5000 человек; даже молодая императорская гвардия в одной из своих дивизий потеряла 4000 человек из 7000; только старая гвардия стойко выносила все. Чтобы поднять мужество, пробудить военную доблесть, вернуть отставших, а может быть, и дезертиров, надо было одержать какую-нибудь значительную победу. Был момент, когда можно было на это надеяться.

Битва под Смоленском. Барклай и Багратион прибыли под Смоленск. Они созвали здесь военный совет, в котором приняли участие и великий князь Константин Павлович и много генералов обеих русских армий. По обыкновению, Барклай высказался за отступление. Багратион — за сражение. Чтобы дать удовлетворение Багратиону, произведено было нападение на передовые стоянки Мюрата и Нея, но на крупные операции не решились.

Начала наступление и Великая армия. 14 августа Мюрат у Красного столкнулся с силами Багратиона и нанес им урон в 1000–1200 человек. Чуть было не захватили и Смоленск, но Багратион и Барклай поспешили на защиту города, и Наполеону казалось, что наконец началось то сражение, которого он так долго искал. Сражение продолжалось два дня (17 и 18 августа). Барклай опять отступил, увлекая за собой Багратиона и отдав объятый пламенем Смоленск французам. Французы потеряли шесть или семь тысяч человек, русские — двенадцать или тринадцать тысяч. Но Наполеон считал, что не достиг цели: ведь ему не удалось окружить и уничтожить ни одной из двух русских армий. Зато его польские солдаты ликовали по поводу взятия древней крепости, в XVI и XVII веках выдержавшей такое множество осад.

Преследуя русских, Ней нагнал у Валутиной горы (19 августа) корпус Тучкова, одного из помощников Барклая. Встреча эта обошлась каждой из враждующих армий в 7000–8000 человек (здесь был убит Гюдэн), не приведя ни к одному из тех результатов, каких добивался Наполеон.

Однако Наполеон теперь являлся обладателем берегов Двины и Днепра, иначе говоря — двух рек, которые в былые времена составляли восточную границу не собственно Польши, а соединенного Польско-Литовского государства. Если бы у него хватило благоразумия остановиться на этих берегах и ограничиться укреплением господствовавших над ними крепостей, кто знает, какой ход приняла бы всемирная история? Польша была бы целиком восстановлена со всеми своими литовскими и русскими владениями; Россия — сведена к границам времен Иоанна Грозного. Но Наполеон хотел блестящих успехов, которые устрашили бы смятенную, готовую встрепенуться Германию, всю Европу, самое Францию; хотел какого-нибудь большого сражения, торжественного въезда в одну из столиц. Как некогда Карла XII, его неудержимо влекло в глубь русского государства. Он ревностно занялся усилением армии, обеспечением флангов и линий отступления. Маршалу Виктору он велел продвигаться к Литве; Ожеро — перейти с Одера на Вислу; сотне когорт национальной гвардии, постановлением Сената предоставленной в его распоряжение, — приготовиться к переходу через Рейн. Движение вооруженных масс с запада на восток, начавшееся в 1810 году, продолжалось. Впрочем, общее положение не представлялось Наполеону таким уж плохим. На севере, на Западной Двине, Удино занял Полоцк, дал Витгенштейну два победоносных сражения — при Якубове (29 июля) и при Дриссе (I августа). Макдональд занял Курляндию, одержал победу при Митаве, осаждал Ригу и угрожал Петербургу. Удино был ранен при продвижении вперед из Полоцка; но его сменил Гувион-Сен-Сир, который на следующий день в тех же местах нанес русским серьезное поражение (18 августа). В Польше после неудачи саксонского корпуса Рейнье при Кобрине, неудачи, вызвавшей панику в Варшаве, генерал Рейнье и князь Шварценберг разбили при Городечне Тормасова (12 августа). Наполеон выхлопотал у своего августейшего тестя (австрийского императора) фельдмаршальский жезл для Шварценберга.

Бородинский бой[89]. Барклай и Багратион задержались в Дорогобуже, как бы готовясь дать здесь битву. Наполеон чрезвычайно обрадовался. Потом, после короткого отдыха в Вязьме и в Царевом-Займище, они снова продолжали отступать. Очевидно, они вели французов к Москве.

Это было время проливных дождей. Состояние погоды тревожило французских генералов. Бертье дерзнул даже сделать представления императору. Тот назвал его «старой бабой» и прибавил: «И вы, вы тоже из тех, кто не хочет итти дальше!» Однако это заставило его призадуматься и под давлением того же Бертье, Нея, Мюрата, удрученных холодными дождями, он во время остановки в Гжатске сказал: «Если погода завтра не переменится, мы остановимся». Но как раз утром 4 сентября установилась ясная погода.

Среди русских непрерывное отступление вызывало сильную тревогу. Царя осаждали жалобами на Барклая и даже на Багратиона. Царь решил подчинить их обоих Кутузову, побежденному при Аустерлице, но оказавшемуся героем последней турецкой войны. Армия сразу воодушевилась надеждой. Солдаты говорили: «Приехал Кутузов бить французов». Однако и он продолжал отступать; но «чувствовалось, что отступление равносильно движению против французов». Кутузов отступал с целью приблизиться к ожидаемым подкреплениям. Царь побывал в московском Кремле, созвал там собрание дворян и купцов; дворяне обещали дать по одному рекруту на каждые десять крепостных; был объявлен созыв ополчения, от которого ожидали 612 000 «бородачей». Ростопчин, назначенный московским главнокомандующим, обещал, что одна Москва даст 80 000 человек.

б сентября произошел бой из-за обладания русским редутом при деревне Шевардине; французы потеряли около 4000–5000 человек, русские — около 7000–8000. Теперь по крайней мере выяснилось, что русские заняли позицию и намерены вступить в бой для защиты своей столицы. Кутузов выбрал небольшую равнину, орошаемую Колочей и ее притоками; на этой равнине находились деревни Бородино, Горки и Семеновское. На правом русском фланге Барклай расположил в деревне Бородино кавалерию Уварова и казаков Платова. В Горках стояла кавалерия и гренадеры Дохтурова. На Красной горе сооружено было то, что у русских называлось батареей Раевского, а у французов — «большим редутом». Далее находился глубокий Семеновский овраг. Затем — три батареи, так называемые Багратиоповы флеши. На крайнем левом фланге ополчение занимало Утицкий лес. Позади боевой линии, в Псареве и Князькове, находился резерв Тучкова. Русский главнокомандующий имел в своем распоряжении 70 000 человек пехоты, 18 000 регулярной кавалерии, 7000 казаков, 15 000 артиллерии и сапер, 10 000 ополченцев — всего 120 000 человек при 640 орудиях.

Наполеон мог противопоставить ему около 130 000 человек и 587 орудий. Против Бородина стоял Евгепий с баварцами, итальянский корпус, дивизии Морана и Жерара (преемник Гюдэна) из корпуса Даву; в цептре против большой батареи — Ней с французами под начальством Ледрю и Разу, с вюртембержцами Маршана и вестфальцами Жюно; на французском правом фланге, против трех флешей Багратиона, — Даву со своими дивизиями, бывшими под командой Компана и Дезэ; на крайнем правом фланге, против Утицы, — Понятовский с поляками; позади французской боевой линии — кавалерия Мюрата; в резерве — императорская гвардия.

Весь день 6 сентября обе армии отдыхали. Русские молились, причащались, поклонялись привезенным из Москвы чудотворным иконам, проносимым крестным ходом по полкам; 7 сяятября бой завязался в 5 часов утра. Он начался страшной канонадой, слышной на двадцать миль кругом, до самой Москвы. Затем началось наступательное движение французских войск. Вице-король Евгений взял Бородино. Даву со своими генералами бросился на батарею Раевского, но здесь дивизионный генерал Компан был ранен, сам Даву — сброшен с коня и контужен. Его сменили Ней и Евгений, которые взяли батарею в штыки, тогда как Разу, из корпуса Евгения, взял Вагратионовы флеши. Было 11 часов утра. В этот момент битва могла быть решена, если бы Наполеон внял совету Нея и Мюрата, рекомендовавших повести энергичную атаку на Семеновский овраг, где представлялась возможность разрезать русскую армию пополам и прорьать ее центр. Они просили у императора разрешения пустить в дело резервы. Излишнее, быть может, благоразумие заставило Наполеона отказать им в этом.

Тогда русские в свою очередь повели решительное наступление. Они массами бросились на захваченные французами укрепления, отбили назад батарею Раевского, атаковали Ба-гратионовы флеши, но тут были отброшены Неем и Мюратом. Последние собрались было снова взять батарею, но смелое нападение платовских казаков и кавалерии Уварова со стороны Бородина встревожило французскую армию и заставило отказаться от атаки. Когда казаков прогнали из Бородина, когда было получено известие о занятии Понятовским Утицких высот, батарея Раевского снова подверглась яростному штурму. Коленкур, родственник герцога Виченпского, с тремя полками кирасир и двумя полками карабинеров очистил Семеновский овраг, бросился на батарею, изрубил там пехоту Лихачева, но и сам пал, сраженный насмерть, в ту самую минуту, когда Евгений взбирался на парапет, рубя русских артиллеристов и пехотинцев. По ту сторону батареи дело кончилось бешеной схваткой французских кирасир с русской конной гвардией.

В четвертом часу сбитая со всех позиций, прикрывавших ее фронт, теснимая одновременно и с фронта и с левого фланга, — ибо французская армия образовала в это время изломанную под прямым углом линию, — русская армия отошла к деревням Псареву и Князькову, нашла здесь другие редуты и остановилась сплошной массой. Генералы просили Наполеона выпустить для довершения победы гвардию, насчитывавшую 18 000 сабель и штыков и еще не принимавшую участия в бою. Наполеон отказал: он не хотел отдавать ее «на уничтожение», находясь в 800 милях от Франции. Он удовольствовался энергичнейшей канонадой из 400 артиллерийских орудий по скученным массам русских. «Им, значит, еще хочется, дайте им еще», — говорил он. Только ночь спасла русскую армию[90].

Потери с обеих сторон были огромны: со стороны французов 30 000 человек, из них 9000—10 000 убитых; со стороны русских около 60 000 человек, не считая 10 000—12 000 пропавших без вести. У французов было убито три дивизионных, девять бригадных генералов, десять полковников; ранено — тринадцать дивизионных, двадцать пять бригадных генералов, двадцать пять полковников. Русские потери были еще ужаснее; среди убитых был и герой Багратион.

Конечно, французы одержали решительную победу[91]: французская армия хотя и сократилась до 100 000 человек, зато русская теперь насчитывала не более 50 000; следовательно, дорога на Москву была открыта Наполеону. И все-таки зрелище поля битвы, усеянного 30 000 мертвых и 60 000 раненых, омрачало победу. Сегюр отмечает, что вечером на бивуаке не слышно было песен.

Кутузов писал Александру, что стойко держался и что отступает единственно для прикрытия Москвы. Недомолвка Кутузова превратилась у царя в победу, о которой он и сообщил в послании к Чичагову.

Прибыв 13 сентября в деревню Фили, расположенную на одной из подмосковных высот, Кутузов собрал здесь военный совет. Надо было решить, отдавать ли столицу без боя, или рисковать армией в неравной борьбе. Барклай заявил, что, когда дело идет о спасении армии, Москва — такой же город, как и остальные. Русские герералы чувствовали, что этот город — не такой, как другие, и большинство высказывалось за сражение. Кутузов не счел возможным пойти на такой риск. В ночь с 13 на 14 сентября отступление продолжалось. Русская армия обошла столицу и стала на Рязанской дороге с целью преградить завоевателю доступ к богатым южным областям,

14 сентября французы подошли к Поклонной горе, с высоты которой они могли созерцать Москву, ее Кремль, со всеми его дворцами и храмами, сорок сороков ее церквей, — город, насчитывавший в то время 400 000 жителей[92]. Наполеон воскликнул: «Так вот он, этот знаменитый город! Наконец-то!»

Московский главнокомандующий Ростопчин. Ростопчин был в фаворе во времена Павла I, при нем же подвергся опале и оставался в немилости и после смерти Павла I.

В своих патриотических памфлетах против Франции, в своей переписке, в своих воспоминаниях, он является одним из наиболее проникнутых французской культурой русских людей, находившихся в то же время под сильнейшим влиянием предрассудков, враждебных Франции. Он выдавал себя за ярого русского человека старого закала, заклятого врага французских мод, идей, парикмахеров и наставников. Обстоятельства заставили царя назначить Ростопчина московским главнокомандующим. С этой минуты Ростопчин пустил в ход все средства, чтобы воодушевить вверенное его управлению население на борьбу с врагом; он выдумывал разные истории про патриотов-крестьян, распускал слухи о чудесах, издавал бюллетени о победах[93] над французами, снискивал расположение народной массы и духовенства показным благочестием, устраивал крестные ходы с «чудотворными» иконами, приблизил к себе Глинку и других патриотических писателей. Он организовал сыск, свирепствовал против русских, заподозренных в либеральных или «иллюминатских» идеях, против распространителей слухов, благоприятных Наполеону; приказал окатывать болтунов водой и давать им слабительное, наказывать розгами иностранцев, хваливших Наполеона; велел зарубить саблями одного русского, виновного в том же преступлении, сослал в Нижний Новгород 40 французов и немцев, среди которых был и актер Думерг, оставивший описание этого тягостного путешествия..

7 сентября Москва услышала ужасающую бородинскую пальбу. Вечером Ростопчин возвестил о большой победе. Этому не поверили, и богатые люди начали выезжать из города. Вскоре Ростопчин пожаловался царю, что Кутузов обманул его, а Кутузов в свою очередь запросил, где же те 80 000 добровольцев, которых обещал ему прислать московский главнокомандующий. Жители стали еще поспешнее покидать столицу; в Москве их осталось едва 50 000. Понимая, что город потерян, Ростопчин поторопился отправить в Петербург проживавших в Москве сенаторов, чтобы Наполеон не нашел никого, с кем можно было бы начать переговоры; он ускорил отправку из Москвы дворцового имущества, музеев, архивов, «чудотворных» икон. Другие мероприятия Ростопчи ia еще более знаменательны: он передал народу арсенал, открыл казенные кабаки1 и разрешил толпе вооружаться и напиваться, открыл тюрьмы и распустил арестантов по городу, вывез все пожарные насосы, которых в Москве было до 1600. Некоторые его тогдашние замечания лишь впоследствии стали понятны; так, принцу Евгению Вюртемберг-скому он сказал: «Лучше разрушить Москву, чем отдать ее»; своему сыну: «Поклонись Москве в последний раз, — через полчаса она запылает».

Вступление французов в Москву, 14 сентября Наполеон предписал Мюрату возможно скорее вступить в Москву; генералу Дюронелю — привести к нему власти и именитых людей города, которых он называл «боярами»; инспектору Деннье — отправиться в завоеванный город и заготовить там припасы и квартиры для войск. Мюрат галопом промчался через Дорогомиловскую слободу, доехал до моста через Москва-реку, обменялся здесь подарками и рукопоясатием с начальником русского арьергарда. После этого он проехал всю Москву; город оказался пустым. Затем Мюрат направился в Кремль, где его встретили ружейными выстрелами негодяи, которых выпустил, напоил и вооружил Ростопчин[94]. Здесь он узнал об отъезде всех сенаторов, всех состоятельных людей, самого главнокомандующего.

Весь вечер 14 сентября Наполеон провел в ожидании «бояр». Он говорил: «Может быть, жители этого города даже не умеют сдаваться». В конце концов ему привели под видом депутации нескольких русских из простонародья да нескольких французов. Наполеон провел ночь в слободе и назначил Мортье военным губернатором Москвы. «Главное, чтобы не было грабежей. Вы отвечаете мне за это головой». Ночью было сообщено, что на бирже вспыхнул пожар, но что с ним легко справились.

Утром 16 сентября Наполеон при звуках Марсельезы вступил со своей гвардией в Кремль. «Наконец я в Москве, — воскликнул он, — в древнем дворце царей, в Кремле!» Он поднялся на колокольню Ивана Великого и мог на досуге созерцать всю Москву: Кремль с Китай-городом и Гостиным двором, который заключал в себе огромные богатства, Белый город, окруженный каменной стеной, и Земляной вал. За исключением кремлевских дворцов, церквей и нескольких сот домов, принадлежавших богатым дворянам, Москва целиком состояла из деревянных построек. Даже мосты были деревянные. Все это настолько легко могло воспламениться, что полицейскими распоряжениями летом запрещалось разводить огонь в домах. Огромный город, покинутый жителями и лишенный всякой защиты от огня, мог сделаться жертвой первой же искры. А мы видели, насколько Ростопчин способствовал этому своими мероприятиями.

Французская армия была расквартирована по городу следующим образом: императорская гвардия — в Кремле; кавалерия Мюрата — в северо-восточных кварталах города; корпус Понятовского — в юго-восточных; корпус Даву — в юго-западных; корпус Евгения — в северо-западных; войска Нея — в восточных. Арестанты, выпущенные Ростопчиным, и брошенные своими господами дворовые уже начали грабить город. Однако армию пока еще удавалось сдерживать. Наполеон надеялся, что Александр попросит у него мира: он написал Александру 18 сентября. Солдаты, расположившись в богатых домах, отдыхали от лишений среди роскоши и изобилия.

Пожар. 15 сентября днем произошел пожар на казенном винном складе. С ним удалось справиться. Вдруг пожар вспыхнул в Гостином дворе, где навалены были колониальные товары, спиртные напитки и всякие богатства Азии. Это было совсем близко от Кремля, а в Кремле стояло 400 повозок гвардейской артиллерии, да в русском арсенале было 400 000 фунтов пороха, не считая ружейных патронов и пушечных зарядов. Полагая, что и этот пожар — случайность, сделали попытку, правда тщетную, совладать с ним. Пожар продолжался весь день, и нельзя было помешать войскам грабить богатства, которым все равно предстояло погибнуть. Когда поднялась буря, западные кварталы, самые богатые в Москве, были охвачены морем огня. Тогда французы поняли, что пожар этот — не простая случайность; схвачены были поджигатели; среди них оказались солдаты и полицейские, у которых найдены были горючие вещества и банки с керосином; исчезновение пожарных насосов окончательно открыло всем глаза.

Утром 16 сентября разбудили Наполеона и сказали ему всю правду. «Да это скифы!» — воскликнул он. Вскоре пламя настолько разбушевалось, что во дворце Екатерины II, где жил Наполеон, накалились оконные рамы. Искры падали на крыши, даже на повозки артиллерии. Генералы, обезумев от ужаса, умоляли Наполеона оставить дворец, который вот-вот взорвется. Он удалился в Петровский дворец, но ехать по улицам пришлось «между двумя стенами огня» (Сегюр). Все французские войска очистили свои городские квартиры. Последние жители убежали. Русские, раненные под Бородиным, были оставлены на произвол судьбы в госпиталях; 15 000 из них сгорело.

17 сентября ветер подул с юго-запада, потом с запада, и ни одна часть города не уцелела; 18-го пожар продолжался. Москва была окутана таким густым облаком дыма, что не было видно солнца. 19-го ветер стих, пошел дождь, и пожар остановился за неимением пищи; остались только груды дымящихся развалин, которые временами снова вспыхивали. Кремль удалось отстоять: солдаты императорской гвардии с ведрами в руках образовали вокруг него цепь. Точно также был спасен и район Кузнецкого моста при содействии гренадер и обитавшей здесь французской колонии.

Великая армия снова могла занять свои квартиры. Но как можно было теперь остановить солдат, прекратить грабежи, которым они предавались? Союзники французов, особенно немцы, грабили во-всю. Москвичи называли их беспардонным войском, отличая их от «настоящих французов». В Архангельском соборе, в Кремле, вюртембержцы осквернили и ограбили могилы древних русских царей. Благовещенский собор, где совершались бракосочетания царей, превращен был в конюшню; лошади кормились у алтаря и портили копытами мозаичный пол. Так как каменные церкви почти все уцелели от пожара, то солдаты всех национальностей расположились именно в них, оскорбляя русских осквернением святыни, употребляя иконы вместо столов, шутки ради одеваясь в священнические облачения, примешивая элемент маскарада к ужаснейшей драме века.

Продолжительное пребывание Наполеона в Москве. Вернувшись в Кремль, император принял меры, правда тщетные, для спасения того, что уцелело из продовольствия; Великая армия могла бы просуществовать в течение шести месяцев теми припасами, которые сохранились в погребах. Жителям, особенно французской колонии, роздано было пособие. Для охраны немногих уцелевших домов, в частности Воспитательного дома, великолепного здания, построенного Екатериной II для призрения подкидышей, были поставлены караулы. Наполеон посетил детей и разговаривал с заведующим, старым генералом Тутолминым.

Наполеон еще окончательно не потерял надежды вступить в переговоры с Александром; он пытался сделать это через генерала Тутолмина, через русского дворянина Яковлева, через Кутузова, зондировать которого поручил Мюрату. Царь оставался немым, непреклонным. Пожар Москвы, который он вначале приписывал Наполеону, осквернение его столицы и дворцов укрепили его в решении продолжать войну во что бы то ни стало. В Петербурге была еще партия мира, во главе с Румянцевым и Аракчеевым, но она была подавлена возмущенными возгласами русских патриотов, французских эмигрантов, выходцев из различных стран, нашедших убежище в России. Для последних конфликт перестал быть русским; он приобрел международное значение. Дело шло уже не только об избавлении России от нашествия; надо было «освободить» Европу. Александр вступил в еще более тесный союз с Англией и предоставил ей свой флот.

Неоднократно повторяя свои попытки завязать переговоры с Александром, Наполеон в то же время всячески старался госстаяовить мощь своего войска; он предписал Ларибуазьеру сформировать новые батареи из русских пушек, найденных в Кремле; Мортье — укрепить Кремль, очистить подступы к нему, «взорвать многоглавую мечеть», как он называл своеобразную и прекрасную церковь Василия Блаженного. Наполеон всячески старался ускорить дальнейшее движение корпусов, оставленных на Двине и Днепре. Австрийскому императору он писал об усилении корпуса Шварценберга, королю прусскому — о замене усталого контингента свежими полками, монархам Рейнского союза — о присылке новых войск. Он приказал приступить во Франции и в Италии к набору 1813 года.

Император много занимался планами устрашения и раздробления России. Он намеревался провозгласить себя королем Польским, вознаградить Иосифа Понятовского княжеством Смоленским, создать из казацких областей и Украины самостоятельное королевство, основав, таким образом, нечто вроде Рейнского союза, а именно «Привислинский союз». Он задумывал поднять казанских и крымских татар. Наполеон велел изучать в московских архивах историю дворянских заговоров против царей, историю пугачевского бунта, думая поднять русских крестьян обещанием свободы; это намерение внушало страх русскому дворянству и правительству, так как в некоторых местах крепостные ждали от Наполеона освобождения.

Занятый всеми этими делами и замыслами, Наполеон пробыл в Москве с 15 сентября до 19 октября, в общей сложности — 33 дня. Это промедление явилось одной из непосредственных причин конечной катастрофы: хотя солдаты и отдыхали, но лишенные фуража лошади продолжали гибнуть. Против массы казаков теперь уже нехватка кавалерии; вскоре стало очевидно, что не окажется достаточно лошадей, чтобы вывезти те 600 орудий, которые Наполеон привез в Москву, те, которые он хотел захватить с собой, и массу повозок, груженых амуницией, провиантом и добычей. Другая опасность состояла в том, что Кутузов получал подкрепления, что северная русская армия под начальством Витгенштейна увеличилась на 20 ООО человек, отозванных из Финляндии, что южные русские армии приближались к французским коммуникационным линиям. Уже недалек был момент, когда перевес сил, вначале целиком бывший на стороне Наполеона, должен был склониться на сторону русских. К действиям регулярных армий присоединялись действия партизанских вождей: Фигнера, Сеславина, Давыдова, крестьянки Василисы, дворянки Надежды Дуровой[95]. Партизаны и крестьяне задерживали курьеров, тревожили обозы, убивали отставших и мародеров.

Отступление казалось Наполеону операцией чрезвычайно опасной, с точки зрения политической, для его престижа в Европе и во Франции; с точки зрения военной — операцией чрезвычайно сложной, особенно, если увезти с собой русских пленных, своих раненых, московскую французскую колонию, всю материальную часть, все свои трофеи. Одно время он думал зимовать в Москве. Этот совет, — «совет льва», как говорил император, — давал ему Дарю; можно было последовать совету, но к весне пришлось бы съесть всех лошадей; к тому времени все русские армии усилились бы, объединились, сосредоточились. Вдобавок, что сталось бы с Европой, с Францией за то время, пока Наполеон был бы отрезан от остального мира? Он подумывал также о движении на Петербург, с тем чтобы, ограничившись в этом направлении одной демонстрацией, которая, однако, подняла бы его престиж, вернуться потом в Западную Европу через Прибалтийский край. Наконец он остановился на плане пробиться по Калужской дороге и вместо того чтобы возвращаться на запад через области, уже разоренные Великой армией, вернуться туда через южные области России, где все ресурсы еще оставались нетронутыми.

Наполеон пытается вернуться через южную Россию; битва при Малоярославце. Чтобы открыть себе дорогу через южную Россию, надо было сначала разбить Кутузова. Даже в случае победы приходилось рассчитывать — не говоря уже об убитых — на 10 000 раненых, которые еще больше перегрузили бы французские госпитали. На Калужской дороге Кутузов расположился лагерем у Тарутина. Он заключил с Мюратом нечто вроде молчаливого перемирия, но нарушил его сражением при Внякове[96]; здесь сильно досталось Себастиани, который был спасен только прибытием Мюрата. Этот инцидент заставил Наполеона решиться, тем более, что при первых холодах он понял, как опасно дольше задерживаться в Москве. Наполеон одновременно готовился к отбытию и к сражению. Приказ в поместить всех своих раненых в Воспитательный дом — вверив их, таким образом, покровительству генерала Тутолмина и великодушию русских, — он вместе с тем принял меры, которые должны были до крайности раздражить русских. Так, он велел снять крест с колокольни Ивана Великого и поручил оставленному в Москве Мортье взорвать храмы и дворцы Кремля. (И действительно, вследствие взрыва 23 октября кремлевские башни дали трещины, а дворец Екатерины был почти совершенно разрушен; в отместку за это при возвращении русских было перебито 4000 раненых французов.)

19 октября армия, еще насчитывавшая 100 000 человек, выступила из Москвы в следующем порядке: во главе шел вице-король Евгений, затем корпуса Даву и Нея, наконец Наполеон и императорская гвардия. Корпуса Мюрата и Понятовского уже были в соприкосновении с врагом. 23 октября Кутузов принял сражение при Малоярославце; вначале боя 18 000 французов и итальянцев пришлось выдержать натиск 50 000 русских[97], потом обя стороны получили подкрепления; город восемь раз переходил из рук в руки. 25-го на поле битвы прибыл Наполеон и, чуть было не попав в руки платовских казаков, заставил в конце концов Кутузова отступить. Французы несомненно одеряшш победу; но как было ею воспользоваться? Несмотря на потерю 4000 человек, войско Кутузова осталось неразгромленным; оно по прежнему преграждало путь на юг. Кутузова надо было не только победить, но и уничтожить, а ценой каких жертв можно было достичь этого? Решено было, опередив Кутузова на несколько переходов, свернуть через Боровск, Верею, Можайск на ту самую дорогу, по которой Великая армия пришла в Москву.

От Малоярославца до Дорогобужа. Задуманное отступление совершалось в следующем порядке: во главе шел Наполеон с гвардией; затем корпуса Мюрата, Нея, Евгения, Понятовского, Даву. Корпус Даву был самый сильный, ибо от Немана до Москвы он сократился с 72 000 человек только до 28 000; но из пяти его дивизионных генералов Гюдэн был убит у Валутиной горы, Фриан, тяжело раненный, не в состоянии был командовать, у Компана рука была на nepeвязи, а у Морана — забинтована вся голова. Жерар, преемник Гюдэна, начальствовал над крайним арьергардом. Выпавшая на долю Даву и Жерара задача была очень тяжела: приходилось сдерживать казаков Платова, опиравшихся на легкую артиллерию, понукать или поджидать 20 000 отстающих, число которых все увеличивалось, охранять повозки с ранеными, потому что возчики бросали раненых и уезжали с запряжкой, тащить за собой огромную артиллерию и огромный обоз. Войска Даву и Жерара приходили на этап, когда предшествующие корпуса уже успели съесть все запасы, и им же приходилось сносить несправедливые упреки императора, обвинявшего Даву в медлительности и излишней осторожности.

Три дня (с 26 по 28 октября) ушло на то, чтобы перебраться с Калужской дороги на Московскую у Можайска. Пришлось идти через Бородинское поле, распространявшее зловоние и представлявшее страшное зрелище. Узнав, наконец, какой путь избрали французы, Кутузов отправил казаков вдогонку за их арьергардом, а Милорадовичу поручил тревожить их левый фланг. Сам он выжидал, твердо решив не давать серьезного сражения и сохранить свою армию. Тщательно избегая риска, он ждал благоприятного случая; несмотря на все настояния английского официального агента при русской армии, Роберта Вильсона, он неотступно держался этой выжидательной позиции, которая сама по себе была совсем не героична, но зато в дальнейшем привела к таким блестящим результатам.

1 ноября французский арьергард вследствие скопления множества отрядов задержался у переправы при Царевом-Займище. Кавалерия Васильчикова попробовала было врезаться между корпусами Евгения и Даву, но была отброшена Жераром. 3 ноября при Вязьме вступила в бой главная масса русской армии; 3000–4000 русских были выведены из строя; но французские потери, 1500–1800 человек, были невознаградимы, а, кроме того, всякого раненого можно было считать за мертвого.

После этого сражения Наполеон поручил команду над арьергардом Нею. 9 ноября, когда армия достигла Дорого-бужа, выпал первый снег; это еще усугубило трудности перехода и движения обоза. Вскоре мороз достиг 12° по Цельсию; такой холод, конечно, был бы терпим, если бы войска были надлежащим образом одеты и снабжены продовольствием, но ведь они питались разболтанной в воде мукой и почти сырой кониной. Оказалось, что в этой армии, недавно еще насчитывавшей 100 000 человек, теперь было не более 40 000 солдат, годных к бою; большую же часть составляли отставшие; толпы их все увеличивались. Корпус Даву уже почти целиком растаял, а вследствие непрерывных лишений и нападений казаков и крестьян убыль все продолжалась.

В Дорогобуже узнали неприятную новость: Шварценберг, у которого оставалось всего 25 000 австрийцев, и Рейнье со своими 10 000 саксонцев не смогли помешать у Днепра соединению Чичагова и Тормасова, у которых теперь была сплоченная армия в 60 000 человек. Оставив Сакена а 25 000 человек для сдерживания этих двух наполеоновских генералов (Шварценберга и Рейнье), Чичагов отправил остальные 35 ООО вверх по Днепру и Березине, иначе говоря — прямо на линию отступления Наполеона. На Двине к Витгенштейну, имевшему 33 000 человек, присоединилась финляндская армия Штейнгеля численностью в 12 000 человек. Так как Макдональд не трогался из Динабурга, Сен-Сир со своими 6000 баварцев был изолирован в Полоцке, Удино — задержан на западе с 12 000 французов и 4000 швейцарцев, то Витгенштейн имел возможность направить большую часть своей 45-тысячной армии на юг, т. е. также на линию французского отступления. Действительно, 18–19 октября произошло второе сражение у Полоцка, причем раненый Гувион-Сен-Сир был выручен подошедшим маршалом Удино, и участвовавшие в сражении французы, причинив русским урон в 3000–4000 человек, все-таки вынуждены были отступить на Борисов и Березину. Зато, слившись здесь с французами дивизии Партуно, поляками и немцами Виктора, они явились некоторым подкреплением для Великой армии. Как бы то ни было, Чичагов со своими 35 000 человек, Витгенштейн со своими 40 000—45 000 были как бы двумя лезвиями ножниц, готовыми сдвинуться и отрезать наполеоновской армии отступление.

Известие о заговоре Мале. В довершение всего Наполеон получил из Парижа известие о республиканском заговоре Мале. Этот генерал, долго сидевший в тюрьме, затем содержавшийся в лечебнице для умалишенных, давно уже был одержим следующей «неподвижной идеей»: так как император постоянно подвергается неприятельскому огню, то рано или поздно случайное ядро избавит Францию от него и от Империи.

Вечером 22 октября Мале убегает из лечебницы, является к своим единомышленникам, надевает генеральский мундир и, сфабриковав подложную бумагу о якобы последовавшей в Москве смерти Наполеона и подложное постановление Сената о провозглашении республики, увлекает за собой десятую когорту национальной гвардии, квартировавшую в попенкурской казарме, освобождает из тюрьмы двух разжалованных генералов, Лагори и Гидаля, арестует министра полиции Савари и префекта полиции, поражает выстрелом из пистолета парижского коменданта Гюлэна и в продолжение нескольких часов считает себя хозяином столицы. Мятежного генерала, находящегося во главе своего отряда, вдруг узнает один штабной офицер, который велит позвать полицейского чиновника; последний опрашивает Мале, как он мог покинуть место своего заключения, и велит связать его на глазах озадаченной и растерявшейся десятой когорты. Постановлением военного суда Мале был приговорен к смерти и расстрелян вместе с двенадцатью своими сторонниками, из которых большинство было виновно лишь в излишней доверчивости.

Инцидент этот свидетельствовал о том, насколько дело Наполеона, поставленное на карту в равнинах России, было непрочно в самой Франции. Все «установления Империи», весь ее блеск — все это держалось жизнью одного человека, а сама эта жизнь зависела от случайного внезапного набега казаков или от пузырька с ядом, которым снабдил Наполеона его лейб-медик Юван, чтобы император по крайней мере не попался живым в руки врага.

От Дорогобужа до Смоленска. Теперь Наполеон и Великая армия возлагали все надежды на Смоленск, где должны были быть собраны огромные запасы. Во время пути Евгений, прикрывавший справа главную массу армии, был задержан крутым спуском, совершенно обледеневшим, и лошади, недостаточно хорошо подкованные, оказались не в состоянии справиться с этим препятствием. Пришлось бросить или уничтожить все крупные орудия и большую часть повозок. Далее, при переходе через Вонь мосты оказались недоделанными, множество солдат провалилось в реку и погибло; это уже была как бы будущая Березина в уменьшенном масштабе. Итальянская армия после этого двойного разгрома лишилась всей артиллерии, за исключением восьми пушек.

12 ноября остатки Великой армии собрались в Смоленске. Здесь их ждало новое разочарование: склады оказались почти пустыми, так как ранняя зима прервала речную навигацию, и много продовольствия осталось в Минске (где несколько дней спустя его захватили русские), в Вильне и Ковно. Тут же узнали, что бригада Ожеро из дивизии Барагэ д'Иллье, около 2000 человек, наткнулась на дороге в Ельню на русскую армию и была уничтожена.

Великая армия пострадала уже настолько, что гвардия насчитывала всего 10 000 или 11 000 человек, корпус Евгения — 6000, корпус Даву — от 11 000 до 12 000, Нея —5000, Жюно—1000, Понятовского—800; в общей сложности — около 34 000 человек. За исключением 4000 лошадей у гвардии и у поляков, во всей остальной армии едва ли можно было найти хотя бы 500 верховых лошадей. За неимением упряжных лошадей сожгли почти все повозки и экипажи. Решено было бросить женщин, следовавших за отступавшими от самой Москвы, а также и раненых.

Когда Наполеон 14 ноября покинул Смоленск, термометр показывал 25–26° по Цельсию. С этого момента потери людьми значительно увеличились; сделать привал на ночь было почти равносильно смерти; путь отступления обозначался трупами, занесенными снегом. Крестьяне обнаруживали еще больше остервенения, чем казаки: они пытали, спускали под лед, закапывали живьем пленников и отставших.

Вой под Красным. Так как корпуса французской армии все время следовали в том же порядке — с одним изменением: Ней занял в арьергарде место Даву, — то Наполеон 16 ноября добрался до Красного. Кутузов пропустил его, но в промежуток, образовавшийся между гвардией и Евгением Вогарнэ, он двинул Милорадовича. Таким образом, Наполеон с гвардией оказался отрезанным от остальной части армии. Сначала, 16 ноября, Евгений тщетно пытался форсировать переправу; посланный от Кутузова явился к нему с предложением сдаться, заявив, что Наполеон тоже разбит. Предложение было отвергнуто, канонада продолжалась. Наконец, Наполеон послал Роге с молодой гвардией. Стремительной штыковой атакой гвардия опрокинула отряд Милорадовича и расчистила путь «Евгению. И все-таки последнему пришлось бросить дивизию Вруссье.

На другой день, 17 ноября, на том же самом месте нападению подвергся Даву. Он явился с 9000 человек, но без артиллерии и подобрал остатки дивизии Вруссье, которая с 3000 человек сократилась до 400. Встретив на своем пути Милорадовича, он не стал дожидаться обстрела, а сам бросился в штыки; в свою очередь опять вступила в дело и молодая гвардия. Сражение продолжалось целый день. Когда Даву прибыл в Красное, оказалось, что Наполеон уже ушел оттуда. Даву держался в Красном против всей русской армии и пошел дальше только по приказу императора. Он потерял 6000 убитыми и ранеными, а кроме того — от 6000 до 8000 отставшими.

18 ноября все к тому же месту прибыл Ней с 6000 годных к бою солдат, за которыми шло еще 6000 отставших. Ней тоже был окружен и тоже получил предложение сдаться. Он сопротивлялся целый день, воспользовался ночью для переправы по неокрепшему льду Днепра и 20-го догнал у Орши остальную армию.

Таким образом, русские в течение четырех дней пытались захватить под Красным три корпуса французской армии. Попытка не удалась. Но корпуса Евгения и Даву потеряли половину своего состава, корпус Нея с 6000 человек сократился до 1200. Вся Великая армия, собравшаяся у Орши, насчитывала лишь 24 ООО годных к бою солдат да еще 25 ООО отставших. Со времени ухода из Москвы уже пришлось оставить врагу 50 ООО человек, 400 пушек, 5000 повозок 6 понтонных обозов.

В Орше по крайней мере оказались в целости мосты и значительные продовольственные запасы. Бездействие Кутузова попрежнему удивляло Роберта Вильсона. Русский главнокомандующий ограничивался подбиранием трофеев, которые доставлял ему главным образом мороз, но ничего не предпринимал для ускорения развязки. Впрочем, его войска пострадали от мороза и лишений почти так же сильно, как и французы, и число боеспособных солдат его армии с 60 000 сократилось до 30 000. Французская армия отдыхала в Орше два дня. Ее заставили уйти все более и более тревожные известия с севера и юга. Шварценберг и Рейнье, сдерживаемые помощником Чичагова, Сакеном, упустили Чичагова, который спешно пошел по направлению к Березине. Польские генералы Домбровский и Брониковский вынуждены были очистить Минск, где огромные запасы продовольствия попали в руки русских, и отойти к Борисову. На севере Удино вместе с Виктором имел всего 23 500 годных к бою солдат. Атаковав Витгенштейна, имевшего 40 000 человек у Смольяниц, оба маршала были отброшены и, оставив баварцев отряда генерала Вреде в Глубоком, стали дожидаться Наполеона в Черее. У Виктора и Удино была по крайней мере кавалерия, даже кирасиры.

Березина. Таким образом, река Березина и, в частности, окрестности Борисова становились местом встречи всех французских армий, остатки которых стягивались сюда. Этот же пункт должен был стать и местом встречи трех русских армий: Кутузов шел сюда с востока по следам Наполеона; Витгенштейн— с севера по левому берегу реки; Чичагов — с юга по правому берегу. У них было в общей сложности 100 000 человек[99] против 36 000 годных к бою французов. Уничтожение Великой армии и Наполеона было вопросом нескольких часов. Французам грозила гибель, если бы они не успели переправиться во-время. Между тем императору приходилось обсуждать вопрос о том, где всего легче перейти реку. Выбрано было место у Студянки, причем внимание неприятеля отвлекали фиктивными приготовлениями к наведению моста у Борисова. В довершение всех бедствий, вслед за жестокими морозами, уничтожившими армию, внезапно наступила оттепель, так что переход через реку сделался возможным только с помощью мостов. Так как понтонные обозы французами были брошены, приходилось ставить козлы, сооружая поверх них настил из досок. Генерал Эбле со своей понтонной командой работал над этим без перерыва 25 и 26 ноября, включая и ночь. Они навели два моста — один для пехоты, другой для обоза. Второй обвалился; тогда Эбле и его команда принялись за починку моста, стоя по пояс в ледяной воде. Никто из этих людей не остался в живых после такого героического самопожертвования.

Вечером 26 ноября переправился Удино с двумя дивизиями Леграна и Мезона, кирасирами Думерка, поляками Домбровского — всего 9000 человек и 2 орудия. 27 ноября утром переправились Наполеон и гвардия, Ней, Понятовский, вестфальцы и, наконец, Даву. Вечером того же дня завязалось сражение с тремя русскими армиями: Чичагов с правого берега пытался сбросить французов обратно в Березину; Кутузов и Витгенштейн, находившиеся на левом берегу, хотели загнать их туда же. Против Чичагова боролись Наполеон и войска, уже совершившие переправу; против двух других русских генералов — Виктор с поляками, голландцы, баденцы и французская дивизия Партуно. Последняя назначена была прикрывать переправу остальных войск Виктора. Это ей удалось. Но утром 28 ноября, еще находясь на левом берегу, она была окружена и совершенно уничтожена. В тот же день на правом берегу ранен был Удино. Его сменил Ней; он пустил в атаку своих кирасиров и вывел у русских из строя 6000 человек.

Таким образом, несмотря на численное и артиллерийское превосходство трех русских армий, французы не дали сбросить себя в Березину. Эта горсть истощенных людей сумела спасти своего императора и его знамена, нанеся врагу урон в 14 000 человек. 29-го мосты были сожжены. В это время произошел один из самых прискорбных эпизодов отступления: гибель отставших.

Отступление через Литву. Отступление продолжалось на Вильну. Его прикрывали Ней и Мезон приблизительно с 2000 человек. При каждой попытке русских подойти поближе, они наносили им серьезный урон. В Молодечне Ней и Мезон, сохранившие много пушек, решили расстрелять свою картечь по платовским казакам, прежде чем окончательно бросить или испортить орудия. Затем, когда арьергард растаял до 400е —500 человек, Ней сменен был на этом посту Виктором с 6000 баварцев генерала Вреде, прибывших из Глубокого. Впрочем, само преследование французов русскими сделалось менее настойчивым.

В Сморгони Наполеон покинул армию и отправился в Варшаву, а оттуда во Францию. Дарю говорил ему: «Ваш отъезд — гибель армии». Однако у императора для этого поступка имелись веские основания: если он даст немцам время узнать о размерах разгрома Франции, тогда — конец и Великой армии, и Франции, и Империи, и сам он избегнет русского плена лишь для того, чтобы попасть в плен к пруссакам. Наполеону необходимо было вернуться в Париж, в центр своего могущества и своих ресурсов, прежде чем Европа будет осведомлена о катастрофе. Только он один мог отдать приказ о новых рекрутских наборах во Франции и Италии, потребовать новых жертв от своих народов и своих вассалов, создать войска и артиллерию, которые весной 1813 года снова победоносно явились в Германию, к тому времени почти целиком восставшую.

6 декабря Наполеон созвал на совет Евгения, Мюрата, Бертье, маршалов, сообщил им свое решение, передал верховное командование Мюрату и отбыл в санях в Варшаву, захватив с собой только Коленкура, Дюрока, Лефевра-Денуэтта. В пути его чуть было не захватил партизанский отряд Сеславина, опоздавший всего на час. Наполеон очень недолго пробыл в Варшаве, где у него произошел любопытный разговор с де Прадтом, переданный последним в его мемуарах.

В Великой армии оставалось всего лишь 12 000 годных к бою солдат; позади нее из еще недавно самых здоровых ее элементов образовалась толпа в 40 000 отставших, эскортируемая 6000 баварцев Вреде. Армия с трудом плелась по Литве, по прежнему уничтожаемая морозами, которые к 6 декабря достигли 36° по Цельсию и заставляли людей плакать кровавыми слезами. Но на подмогу этой армии были приготовлены свежие войска: в Вильне стояли Луазон с 9000 французов, Франчески и Кутар с 7000–8000 поляков, итальянцев и немцев; в гарнизонах Литвы было еще 6000 человек. Сюда надо прибавить еще 25 000 австрийцев Шварценберга и 15 ООО саксонцев Рейнье, только что разбивших Сакена под Слонимом, 10 000 пруссаков и 6000 поляков под начальством Макдональда, 1б 000 французов Эдле в Кенигсберге, 18 000 французов под командой Гренье, спешивших из Италии. В общей сложности около 85 000 солдат — количество, достаточное для того, чтобы остановить все три русские армии, которые тоже жестоко пострадали и в общем сократились (считая и войска Сакена) до 100 000 человек[100]; из 10 000 рекрут в полк попадало едва 1500.

Из Вильны Луазон отправил войска навстречу тем, кто уцелел при Березине. Эти войска не были так- закалены или, вернее, не подверглись такому отбору путем тяжелых испытаний, как те, что возвращались из Москвы; в результате за двое суток погибло 8000—10 000 человек, больше всего из неаполитанской кавалерии, и пали все лошади, пораженные морозом.

Остатки Великой армии прибыли в Вильну 8 и 9 декабря. Эти несчастные сейчас же бросились грабить магазины, разбивать кабаки. Многие умерли от излишеств. Вильна не была укреплена, там не было никаких властей, главнокомандующий Мюрат совершенно потерял голову и бездействовал. Вдруг вечером 9 декабря распространилась весть о приближении платовских казаков. Несмотря на усилия Нея и Луазона и на то, что казаки быстро были отброшены, в дезорганизованных французских войсках разразилась паника. Пришлось продолжать отступление при 36° мороза, — к великому отчаянию доктора Ларрея, вынужденного бросить своих раненых.

После этого ожесточенная виленская чернь проявила величайшую свирепость. Раненых и больных французов предательски убивали и трупы их сваливали в одну кучу с трупами тех, кого сгубили мороз, алкоголь и излишества. Когда русские вступили в город, там валялось до 40 000 трупов, и Вильна производила впечатление огромного места свалки мертвых тел.

В одной миле от Вильны, у Понарской горы, отступавшая французская армия наткнулась на столь крутой и обледенелый подъем, что ни одна лошадь не могла справиться с ним. Здесь пришлось бросить последние повозки с больными и ранеными, последние орудия и фуры со снарядами, архивы с самыми секретными бумагами, даже фургон, в котором хранилась войсковая казна (10 миллионов франков). 10, 11 и 12 декабря французы продолжали путь на Ковно. Неман перешли по мостам у этого города. В Ковно нельзя было оставаться, потому что Неман замерз и уже не мог служить-защитой от казацкой удали. Мюрат поручил Нею и Жерару продержаться в Ковно столько времени (двое суток), сколько нужно было для того, чтобы армия могла продолжать отступление, проходя по замерзшей реке.

Затем, вследствие новой паники, армия окончательно распалась. Каждая отдельная кучка солдат спасалась на свой: страх и риск. Многие погибли у крутого подъема дороги, при самом выходе из Ковно. Нею удалось сохранить около себя лишь 600–600 человек. Когда старая гвардия добралась до Кенигсберга, она растаяла до 1600 человек, из которых только 500 были в состоянии носить оружие. От молодой гвардии ничего не осталось.

Размеры бедствия. Обычно считают, что русскую границу в июне 1812 года перешло около 420 000 человек, которых потом, уже в пределах России, догнало еще 113 000 человек[101] — всего 633 000 солдат. Из всей этой массы обратно переправилось через Неман в декабре 1812 года около 18 000 человек. Сюда надо присоединить 65 000 уцелевших в корпусах Мак-дональда, Рейнье, Шварценберга. Около 60 000 дезертировало в самом начале кампании. Около 130 000 осталось в плену в России. Таким образом, число погибших в России от лишений, болезней, мороза, неприятельского огня и крестьянской мести можно исчислить в 250 000 человек. А из тех, кто вернулся на родину, — многие ли пережили вынесенные страдания?

Для Наполеона бедствие было непоправимо. Выл нанесен удар не только его военному могуществу, но и всей той политической системе, которую он проводил в Европе. С истреблением его польских полков рушилось дело возрождения Польши, начатое образованием великого герцогства Варшавского; с истреблением немецких полков рушились Рейнский союз, королевство Вестфальское, все планы создания Германии, подвластной Франции. Великое отчаяние, вызванное этим страшным бедствием в европейских странах — Голландии, Бельгии, Швейцарии, во всей Италии от Милана до Неаполя и от Венеции до Турина, даже вплоть до Иллирийских провинций, — это отчаяние подготовило распадение наполеоновской Империи на мелкие части. Ведь в России главным образом погибли немецкие, итальянские, польские и другие иностранные генералы, офицеры и солдаты разных наций, которые верили в счастливую звезду императора и обеспечивали ему верность своих соотечественников; это были чужеземные полки, закаленные Наполеоном в бою, артиллерия, им организованная, солдаты, научившиеся кричать на всех языках Европы «Да здравствует император!» и рисковать жизнью за похвалу в его Бюллетенях или за крест его Почетного легиона.

Наполеоновская Европа была прежде всего Европой военных лагерей и полей сражений. Почти все те, кто ее представлял, полегли на равнинах России. Место этой Европы уже готовилась занять другая Европа; она заявила о своем пришествии 30 декабря 1812 года неожиданной изменой Иорка фон Вартенбурга. Наполеон в гордыне своей вооружил против России двадцать народов и, так сказать, передвинул Европу с запада на восток, от Сены до Москва-реки. Александр в свою очередь вооружил теперь не меньшее количество народов против французского Цезаря, и на этот раз поток вооруженных масс должен был направиться с востока на запад, от Немана к Сене, увлекая в своем течении нацию за нацией, армию за армией — всех тех, кто еще недавно восторженно приветствовал наполеоновские орлы.

Примечания:

1

Т. е. связанных непосредственно с императором «Священной Римской империй». — Прим. ред.

8

Наполеон, оторвав от Австрии Тироль, отдал его Баварии. Тирольское восстание усмиряли баварцы и французы. — Прим. ред.

9

Т. е. в Баварию. Речь идет о войне 1809 года Австрии против Наполеона и его немецких «союзников». — Прим. ред.

10

Королем Голландии был Людовик (Луи) Бонапарт, родной брат Наполеона, — Прим. ред.

80

Французский автор повторяет ничем необоснованный слух, пущенный в Европе еще в 1810 году с целью несколько смягчить впечатление от неудачного сватовства Наполеона. — Прим. ред.

81

Наполеон усиленно сам раздувал эти слухи (совершенно ложные), чтобы иметь предлог для обширных военных приготовлений. — Прим. ред.

82

Французская буржуазная историческая школа с давних пор называет вслед за самим Наполеоном «ультиматумом» предложение России, чтобы Наполеон выполнил, наконец, свое обязательство, данное в Тильзите в 1807 году, увести войска из Пруссии. Это напоминание в 1812 году было вызвано скоплением в Пруссии огромных наполеоновских сил, прямо угрожавших России; оно вовсе не было облечено в ультимативную форму. — Прим. ред.

83

Письмо Наполеона к Шампаньи от 25 февраля 1811 года.

84

Италии, Неаполя, Испании, Вестфалии, Баварии, Саксонии, Вюртемберга.

85

В это именно время лейпцигский университет решил назвать три звезды, образующие «пояс Ориона», «созвездием Наполеона».

86

Непобедимому герою, восстановителю отечества, благодарные поляки — великому императору.

87

Об иностранных контингентах см. главы: «Италия», «Швейцария», «Рейнский союз», «Голландия», «Польша».

88

Он был шотландского, а не немецкого происхождения. — Прим. ред.

89

Наполеон назвал этот бой битвой на Москве-реке (bataille de la Moskova), хотя эта река протекает очепь далеко от места сражения. Отсюда — титул Нея, именовавшегося впоследствии князем Московским.

90

Бородинский бой явился для своего времени одним из величайших сражений. Отражая нашествие завоевателя, русская армия с исключительным вородушевлением, упорством и мужеством билась с французской. Пораженный силой оказанного ему сопротивления, сам Наполеон писал: «Из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвой. Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми». Утверждение автора о том, что Наполеон одержал под Бородиным победу и что «только ночь спасла русскую армию», совершенно не соответствует действительности: Наполеон не только не достиг своей главной цели — разгрома русской армии, но первый начал отход на исходные позиции (за реку Колочу). Уход Кутузова и очищение им Москвы объясняются стратегическими соображениями, полностью себя оправдавшими. — Прим. ред.

91

Бородино не только не было «решительной победой» Наполеона, но, истощив его силы, оно подготовило общий разгром французской армии в России. — Прим. ред.

92

Цифра крайне преувеличена. В Москве в 1812 году, накануне нашествия Наполеона, числилось 261131 человек. — Прим. ред.

93

Ничего подобного Ростопчин не сделал. Автор повторяет распространенные во Франции вымыслы. — Прим. ред.

94

До сих пор не выяснено, кто были эти люди, пошедшие на явное самопожертвование, которых автор честит «негодяями». Едва ли Ростопчин был с ними связан. — Прим, ред.

95

Дурова служила не в партизанах, а в действующей регулярной армии, в уланском полку. — Прим. ред.

96

Никогда никакого перемирия Кутузов с Мюратом не заключал. Прим. ред.

97

«В начале боя» русских не было и пятнадцати тысяч. — Прим. ред.

99

Цифра преувеличена автором на 40 процентов: у Витгенштейна было 34483 человека, у Чичагова — 24 488. — Прим. ред.

100

Когда Кутузов входил в Вильну, у него было не более 27 000 человек. — Прим. ред.

101

Около 150 000. — Прим. ред.