Заключение

Когда эпоха крестовых походов подошла к концу, у Тевтонского ордена еще оставалось будущее. Если быть точными, несколько вариантов будущего, так как эта организация распалась на три различные части в 1525 году. Но судьба ордена не была предопределена, она лишь произошла так, как случилось.

Члены секуляризированного ордена в Пруссии оставили все попытки продолжать крестовые походы и заниматься религиозной деятельностью. Альбрехт фон Гогенцоллерн-Ансбах принял лютеранское учение и секуляризировал свои земли. Те, кто пожелал остаться рыцарями-монахами, отправились в Германию обсуждать невыполнимые планы по завоеванию Пруссии и восстановлению в ней римского католичества. Возможно, наилучшей возможностью для военного ордена следовать традиции крестовых походов было бы принять предложение польского короля – переселить их на границу с Турцией, используя ресурсы ордена в Германии, чтобы содержать маленькую, но эффективную армию. Предложения были отвергнуты. Причиной тому были гордость и упрямство, а также ненависть к польскому королю, справедливые подозрения, касающиеся мотивов его поведения, и страх поражения на Балканах. В любом случае, польские предложения не были до конца честными и справедливыми. Орден должен был обменять Пруссию на новые, неустроенные и полные опасностей земли. Рыцари увидели в этом хитрость, плохо замаскированное желание избавиться от них и забрать их земли. Поэтому Прусский орден оказал крестовому походу против турков лишь незначительную помощь. Возможно, эта пародия на переговоры о переселении ордена на Балканы как ничто иное продемонстрировала моральное банкротство традиций тевтонских рыцарей в Пруссии в их последние дни и аморальность их врагов.

Великий магистр Иоганн фон Тифен действительно командовал прусскими силами во время одного из последних крестовых походов – жалкого вторжения в Молдавию, возглавленного польским королем в 1497 году. Состарившийся Великий магистр скончался от болезней и истощения во время поспешного отступления христианских войск.

Братство ливонских рыцарей просуществовало дольше и более удачливо, чем их прусские собратья, но также пришло к своему концу. Нет серьезных оснований обвинять рыцарей в лености, пьянстве, трусости и аморальности. Более правильное объяснение событий заключается в том, что католический религиозный военный орден не мог более набирать рыцарей и воинов с северно-немецких земель, ставших протестантскими, а благородные семейства Ливонии не давали достаточно сыновей для пополнения рядов ордена[90].

У ордена не было денег, чтобы содержать в мирное время многочисленных наемников. Не было также и сил, чтобы убедить независимо настроенные земли Ливонской конфедерации платить налоги либо придерживаться общего плана действий в военное время. Наконец, орден не мог уже в случае нужды рассчитывать на подкрепления из Пруссии. Не в силах выстоять против хорошо вооруженных, подготовленных и опытных войск Ивана Грозного Ливонский орден пал, защищая в равной мере своих лютеранских и католических подданных против безумного русского царя.

В образовавшийся вакуум вторглись Швеция, Польша с Литвой и Русь. Ни одна из этих стран не была особо заинтересована в этом побережье, но каждая была твердо настроена не позволить другим завладеть им. Так что, хотя у всех участников были гораздо более важные проблемы – у Швеции с Данией, у Польши и Литвы с турками, у Руси с татарами,– все они оказались втянутыми в конфликт за жалкие остатки мини-империи Ливонского ордена.

Немецкий орден (Deutscher Orden – более правильное название для Тевтонского ордена в целом) продолжал играть свою военную и религиозную роль в Священной Римской империи еще почти три столетия. Рыцари ордена воевали в составе имперской армии против турецких султанов, французских королей и протестантских князей. Большинство его членов были католиками, но в согласии с Аугсбургским договором от 1555 года о веротерпимости часть рыцарей ордена были протестантами. Но тевтонские рыцари этой эпохи были уже организацией «стиля барокко», весьма отличавшейся от «готического» ордена средневековой Пруссии. Редко какая из германских земель не может похвастаться дворцом – бывшей резиденцией местного кастеляна. Их время постепенно истекло, и Наполеон запретил орден вместе со многими другими анахронизмами прошедших эпох.

Немецкий орден дважды возрождался после падения Наполеона – сначала как частный орден Габсбургской фамилии, а затем – как религиозный орден после 1929 года. Небольшие церкви и госпитали под его именем продолжают действовать и сегодня. Существуют миссии, чья история восходит к основанию ордена в Акре в 1189 году – уход за больными и стариками. Этот аспект деятельности ордена играл важную роль и в Средние века. Редкий город средних размеров в Германии обходился без госпиталя, церкви или монастыря, память о которых хранят сегодня названия улиц. На службе у местных коммун орден сохранил память о традициях прошлого.

Сегодня Немецкий орден поставляет священников для немецких землячеств в других странах, особенно в Италии и Словении. В этом он вернулся к еще одному аспекту своей изначальной миссии – духовной заботе о немцах, которых обходили вниманием другие ордена.

Позднейшая история подсказывает, что тевтонским рыцарям в Пруссии не стоило рассматривать себя исключительно как территориальное государство. Можно понять, почему они делали это – если вспомнить их изгнание из Трансильвании, потерю Святой Земли, разгром тамплиеров и зависть Ладислава Короткого. Труднее понять, почему они забыли о своей первоначальной обязанности – быть крестоносцами. Когда-то крестовый поход был категорией вне государственной, так что рыцари могли бы добиваться обращения Миндаугаса и его подданных без того, чтобы вначале завоевать их земли. Им достаточно было бы присутствовать при его христианской коронации. К несчастью, обретение орденом Западной Пруссии и Данцига сделало поляков из традиционных союзников ордена его смертельными врагами, так что рыцари стали рассматривать дальнейшие территориальные завоевания как средство защитить себя. Как только они убедили себя, что будут в безопасности, лишь завоевав всю Пруссию, а также Самогитию – чтобы обеспечить сухопутный путь в Ливонию,– они были обречены. Времена менялись, а рыцари оставались приверженными старым идеям.

Самогития была потеряна в 1410 году, факт, который орден более или менее признал в Договоре в Мельно в 1422 году. Но многие годы рыцари продолжали обманывать себя, считая, что традицию крестовых походов еще можно возродить. Хуже того, теперь они были уверены, что ничего нельзя сделать, пока орден не отомстит за свое поражение при Танненберге и поражения, последовавшие за этим. С давних пор рыцари были убеждены, что брату-рыцарю не прилично приходить на празднество, где, подобно привидению, он срывал всякую возможность веселья. Этот самообман стал злым роком ордена, сделав невозможным разрыв с прошлым.

Суммируя вышесказанное, можно заключить, что все, что происходило после Грюнвальдской битвы, было длительным и часто незапланированным изменением целей и задач существования ордена. На смену устаревшим идеям крестовых походов приходили другие. Это был болезненный процесс, и орден дорого заплатил за него. Будущее ордена частично определялось людьми, «стоявшими у руля» в это время, частично – событиями, не подвластными им. У истории собственные правила, и люди должны им следовать. Тевтонские рыцари использовали свои шансы в XIV веке и процветали. Когда же история поставила новые условия и орден не смог адекватно ответить на них, он распался на три части. Две из них – в Пруссии и в Литве – исчезли в XVI веке. Третья выжила, в итоге найдя свою маленькую, но полезную нишу в обширном строении современной католической церкви.

Что осталось от орденского политического наследия, так это яркие исторические символы. Литовцы и поляки помнили злодеяния, приписываемые крестоносцам, а немцы предпочитали помнить только лишь о своих славных победах.

В этих обстоятельствах следует избегать недопонимания обстоятельств, которые относятся скорее к современной истории, чем к Средневековью. Литва и Польша исчезли как государства в XVIII веке, в то время как Германия стала державой, более ориентированной на восток, которая связывала свои традиции и идеи со средневековой Пруссией. Это обстоятельство заставило последующие поколения рассматривать средневековые крестовые походы в Восточной Европе (и вообще миграцию на восток немцев, евреев и поляков, известную как Drang nach Osten) как первую ступень германского империализма, а затем как предтечу нацизма. Историки должны разделить вину за такое чересчур упрощенное трактование истории с теми, кто эту историю творит, и даже взять на себя большую часть вины. Уж они-то лучше всех должны отдавать себе отчет о последствия своих действий. Средневековая история полна жестокостей, тем не менее, не стоит подкидывать топливо в печь взаимной ненависти. Подобно тому как англичане и французы в целом простили друг друга за дела Столетней войны, должны простить друг другу потомки агрессоров и их жертв в Прибалтике. Простить хотя бы потому, что нельзя сказать, что одна стороны была исключительно агрессором, а другая – исключительно жертвой.

В первую очередь следует позаботиться о том, чтобы историки описывали крестовые походы не как проявление лишь эгоистичного желания захватить земли невинных людей, но как выражение множества локальных и глобальных событий. Не следует упускать из виду взаимодействие различных религий, экспансию народов, династий и торговли, великих личностей, а также географию, прошлые отношения и взаимодействие народов, их желание славы, мести и добычи, случайности жизни и смерти для главных и кажущихся менее значимыми политических фигур. Следует упомянуть и взаимное непонимание, хотя его легко преувеличить: христиане, возможно, немногое знали о Золотой Орде, но понять, чего хотят татары, было несложно. История состоит не только из жертв и героических поступков. Она, увы, сложнее, чем может описать любой историк. Но каждый должен делать, что может. Кроме прочего, нам стоит помнить, что историки, которые слишком упрощают прошлое, оказывают медвежью услугу будущим поколениям. Ведь им приходится жить под впечатлением, оказанным на читателей этими работами[91].