КАРЬЕРА СВЯТОГО УГОДНИКА

Католические интриги были особенно опасны из-за поддержки их иностранными монархами, прежде всего испанским королем. Испания Филиппа II — короля из рода Габсбургов, связанная тесными узами династических и других интересов с австрийской ветвью той же династии (ее представитель занимал трон германского императора), выдвигала притязания на гегемонию в Европе. Филипп II владел помимо Испании и (с 1580 года) Португалии Нидерландами, Франш-Конте, Неаполитанским королевством, Миланом и другими итальянскими городами и областями, необъятными территориями в Западном полушарии, богатыми островами и факториями в Юго-Восточной Азии. Доходы испанского короля во много раз превосходили те скромные ресурсы, которые находились в распоряжении Елизаветы. У него было 50-тысячное профессиональное войско, испанская пехота считалась лучшей в Европе, тогда как английское правительство не имело постоянной армии. Еще более опасной с точки зрения Лондона была мощь испанского военного флота. По количеству судов и их вооружению он далеко превосходил то, что ему могли противопоставить англичане, и имел явное преобладание на море (преимущество, которым, добавим, не мог впоследствии похвастать ни один из противников Англии).

До начала 70-х годов XVI столетия традиции испано-английского союза и соперничество обеих держав с Францией временно сглаживали острые углы в отношениях между Елизаветой и Филиппом II. Теперь же наступает перелом. Антагонизм Англии и Испании выдвигается в центр политической борьбы между государствами Западной Европы. Для Англии он на несколько десятилетий становится осью ее внешней политики. Прежним колебаниям политического курса приходит конец, вернее, теперь они касаются только методов проведения этого курса и связаны со стремлением отодвинуть открытый вооруженный конфликт.

Обострение отношений Англии с силами католической контрреформации привело к изданию 25 февраля 1570 года папой Пием V буллы, отлучавшей Елизавету от католической церкви, к которой она, впрочем, и не принадлежала, и, главное, освобождавшей англичан от присяги верности королеве. «Мы объявляем, — говорилось в булле, — указанную Елизавету еретичкой и подстрекательницей еретиков, и те, кто является ее приверженцами, также осуждаются и отделяются от христианского мира… Мы лишаем указанную королеву ее мнимых прав на королевство и всех остальных прав… Мы приказываем и запрещаем всем и каждому из ее дворян повиновение ее властям, ее приказам или ее законам». Правда, буллу никто не осмелился вручить надменной повелительнице Англии. Оригинал этого изъявления папского гнева так и остался в Ватикане, но его содержание не было пустой угрозой. Булла была издана при получении папой известий о католическом восстании на севере Англии. Правда, к тому времени оно уже было подавлено, но никто не мог предсказать, много ли англичан-католиков сохранят верность королеве, отлученной от церкви. Более того, Мария Стюарт после издания буллы становилась в глазах правоверных католиков законным претендентом на английский престол, «узурпированный» Елизаветой. А как показал опыт первого суда над шотландской королевой, надежды добиться ее руки и тем самым проложить путь к трону могли поколебать верность не одного из елизаветинских вельмож. Герцог Норфолк был тому самым недавним примером. Правда, против него не было прямых улик. Его выпустили из Тауэра, но все же оставили под домашним арестом.

Это не помешало участию Норфолка в новом заговоре — знаменитом «заговоре Ридольфи». Он назван так по имени итальянского банкира Ридольфи, выступавшего агентом папы, Филиппа II и его наместника в Нидерландах кровавого герцога Альбы. Итальянский банкир поддерживал тесные связи с приближенным Марии Стюарт Лжоном Лесли, епископом Росским, который считался послом шотландской королевы при английском дворе. Ридольфи имел несколько свиданий с Норфолком и заручился его согласием способствовать вторжению испанских войск в Англию. Герцог обещал, получив денежную субсидию, поднять восстание и держаться до прибытия испанской армии.

Однако Альба счел планы Ридольфи трудноосушествимыми и к тому же сомневался в том, что удастся сохранить в тайне заговор, в который итальянец успел посвятить слишком многих. Альба предпочитал бы избавиться от Елизаветы с помощью наемного убийцы, о чем и сообщил Филиппу II. Ридольфи счел необходимым уведомить о положении дел епископа Лесли, герцога Норфолка и ещё одного заговорщика — лорда Лэмли. Курьером он выбрал молодого фламандца Шарля Байи, неоднократно бывавшего в Англии. Байи бегло говорил по-английски и на нескольких других языках, и поэтому ему удавалось легко менять обличье, обманывая бдительность елизаветинских шпионов. Но на этот раз — дело происходило в апреле все того же 1571 года — счастье изменило фламандцу. В Лувре при таможенном досмотре у него обнаружили изданное во Фландрии на английском языке сочинение епископа Лесли «Зашита чести Марии, королевы шотландской», в котором недвусмысленно выдвигались ее права на престол. Одного такого мятежного произведения было вполне достаточно для ареста Байи. Кроме того, у него были изъяты еще какие-то подозрительные бумаги и письма, явно написанные шифром. На них не были указаны адресаты, стояли лишь цифры «30» и «40». Арестованный уверял, что его попросту попросили доставить эти письма в Лондон и что ему неизвестны ни имена лиц, которым они адресованы, ни шифр, которым они написаны. Вскоре же, однако, выявилось, что Байи лгал. При более тщательном обыске под подкладкой его камзола был обнаружен шифр. Не оставалось сомнений, что в руки властей попали нити нового заговора против королевы. Губернатор южных портов сэр Уильям Кобгем, который допрашивал Байи, решил, не теряя времени, отправиться с захваченными бумагами к главному королевскому министру Уильяму Сесилу, лорду Берли. При допросе присутствовал брат губернатора Томас Кобгем, тайно принявший католичество, с которым фламандец успел обменяться многозначительными взглядами. После этого Томас неожиданно заявил, что, если бумаги попадут к лорду Берли, герцог Норфолк — конченый человек. Губернатор, однако, не стал слушать брата и приказал подать лодку. Томас взялся сопровождать его и по дороге снова стал настойчиво убеждать не торопиться с передачей бумаг главному министру. Уильям Кобгем заколебался, сообразив, что речь идет о заговоре, организованном Ридольфи, с которым он и сам был как-то связан и боялся, что это обстоятельство выплывет наружу.

Кобгем понял, что не в его интересах передавать бумаги Уильяму Сесилу. Но скрыть их было еще опаснее. Лорд Берли все равно бы вскоре узнал об аресте Байи и его допросе Уильямом Кобгемом. Лодка уже приближалась к дому Берли, надо было на что-то решиться… и Кобгем приказал повернуть обратно. Он решился на хитрость. Бумаги были отправлены Джону Лесли с вежливой просьбой к епископу как иностранному послу завтра явиться к губернатору и вместе с ним распечатать и прочесть корреспонденцию. Иначе говоря, Кобгем давал шотландцу драгоценные сутки для подмены бумаг. Почтенного прелата не надо было просить дважды. Он сразу ринулся к испанскому послу дону Герау Деспесу. Началась лихорадочная работа. Взамен подлинных писем были составлены подложные, написанные тем же шифром. Для правдоподобия в них содержались полемические выпады в адрес королевы, но было опушено все, что могло бы навести на мысль о существовании антиправительственного заговора.

В пакет даже были дополнительно вложены еще другие подлинные письма, которыми обменивались заговорщики, но в которых не содержалось никаких улик. Настоящие же письма, полученные от Ридольфи, были отправлены Норфолку и лорду Лэмли. Теперь Кобгем мог переслать фальсифицированную корреспонденцию по прямому назначению — лорду Берли, а Лесли, играя свою роль, даже официально потребовал возвращения адресованных ему писем, на которые распространялась дипломатическая неприкосновенность.

Сесил если и был обманут, то только наполовину. Его шпионы во Фландрии уже успели известить его о каких-то приготовлениях к новому заговору. Кроме того, он был поражен наглым тоном, в котором была написана книга Лесли. Из нее явно проглядывали расчеты посла Марии Стюарт, что плененная королева займет не только шотландский, но и английским престол. Однако Берли ничем не выдал своих подозрений. Он предпочитал, чтобы его считали одураченным. Главным его козырем было то, что под арестом находился, очевидно, немало знавший Байи. Настойчивость, с которой Лесли пытался добиться освобождения фламандца, ссылаясь на то, что тот принадлежал к штату шотландского посольства, лишь укрепила Берли в убеждении, что Байи держит в своих руках ключ к тайне. А когда к Байи, заключенному в лондонскую тюрьму Маршалси, попытались проникнуть люди испанского посла, а потом какой-то ирландский священник по поручению епископа Росского, эта уверенность еще больше укрепилась. Тюремные власти перехватили людей, направленных к фламандцу, который томился в неизвестности и в отношении своего будущего и того, какой линии держаться на предстоящих ему допросах. Берли отлично оценил смятение, в котором находился Байи.

…Ночью в мрачной, сырой камере, где на вязанке соломы лежал, дрожа от холода, Байи, неожиданно появилась фигура. Узник с радостью узнал в нем своего старого знакомого Уильяма Герли, отважного католика, которого его благочестивые единоверцы почитали за святого великомученика. Он уверял, что является двоюродным братом леди Нортумберленд, жены предводителя недавнего католического восстания. За участие в этом восстании Герли был брошен в тюрьму. Заключенные и посетители тюрьмы Маршалси видели, как несчастного страдальца заковывали в тяжелые цепи и неделями держали в подземных темницах на хлебе и воде. Католики, включая епископа Росского и дона Герау, считали Герли невинной жертвой протестантов. Многие пытались даже заручиться советами или благословением узника в благочестивой уверенности, что на него нисходит Божья благодать. Последнее доказать, конечно, трудно. Доподлинно известно другое: Герли находился на постоянном жалованье у лорда Берли, который характеризовал его как «джентльмена, обладающего высокими достоинствами, мудростью и образованием, большим опытом… Он хорошо известен ее величеству, которая благосклонно относится к нему».

Как происхождение Уильяма Герли, так и причины его смерти в 1588 году остаются неизвестными. Его родственные связи с семейством лорда Нортумберленда, возможно, относятся к легенде, изобретенной им для пользы службы. Установлено, что Герли был родом из Уэльса, его письма свидетельствуют, что он получил основательное образование. Он утверждал, что хорошо знает несколько иностранных языков. И это, кажется, не было выдумкой. Некоторые его послания написаны по-латыни. Известно, что он говорил по-итальянски. Впоследствии «тюремный шпион» значительно продвинулся на службе лорда Берли. Ему даже была поручена дипломатическая миссия. История Герли — история одного из многих дворян — прожигателей жизни, не слишком разборчивых в средствах, когда речь шла о деньгах или о возможности разделаться с докучливыми кредиторами. В 1565 году его обвиняли в том, что он занимался пиратством в районе острова Уайт. Корабль, захваченный Герли и его компанией, оказался вдобавок голландским, а не испанским, что не соответствовало видам правительства. В свое оправдание Герли составил подробный дневник собственных деяний с 3-го по 27 июля 1565 года — документ этот сохранился с пометкой Уильяма Сесила. Как бы то ни было, Герли получил право отправиться в Лондон, чтобы лично представить свои оправдания. Видимо, они были приняты, а сам «безвинно обвиненный», возможно, принялся за прежнее ремесло. К 1569 году относится письмо Герли к Сесилу с попытками оправдаться уже в новых предосудительных действиях. В следующем году Герли опять оказался в конфликте с законом и властями. В ноябре 1570 года он был в числе четырех лиц, направленных по решению тайного совета в тюрьму Маршалси. Им запрещались контакты с другими арестантами. Герли выражал раскаяние, униженно предлагал свои услуги Сесилу, умоляя об освобождении и помощи, ибо «свобода без милости — все равно что жизнь без движения». Милость была оказана, правда, в стенах Маршалси. Герли была обеспечена «полная движения» жизнь тюремного шпиона и провокатора.

Разумеется, Байи не имел ни малейшего понятия о щекотливых подробностях биографии тюремного святого, а тот, напротив, успел приобрести немалый навык в своем хлопотливом ремесле. Герли вначале ничего не расспрашивал у Байи. Напротив, он доверил ему «важные тайны». А далее уже сам фламандец отплатил доверием за доверие. Более того, выяснилось, что спрос на услуги расторопного великомученика быстро возрастал. Герли был отнесен к числу арестантов, которым разрешали свидания с посетителями. Одним из них оказался посланец епископа Лесли, попросивший Герли помочь в установлении связи с Байи. Герли с готовностью согласился. Переписка между фламандцем и послом Марии Стюарт стала проходить через руки Герли или, что одно и то же, через канцелярию Сесила, где снимались точные копии со всех писем. Но письма были шифрованными, а раскрыть код никак не удавалось. И тут ещё Герли допустил досадную ошибку. Ему приходилось чуть ли не ежедневно писать длинные отчеты лорду Берли, в которых, разумеется, полагалось использовать официальную правительственную терминологию при упоминании всех недругов королевы. А в разговорах с Байи нужно было находить совсем иные слова для наименования тех же лиц и событий. И вот у святого, как на грех, один раз сорвалось с языка слово «мятежники» в отношении участников недавнего католического восстания. Этого было достаточно, чтобы фламандец догадался о подлинной роли Герли.

Приходилось действовать в открытую. Байи доставили к грозному министру, который потребовал от него расшифровать переписку с Лесли. Заключенный ссылался на то, что якобы потерял ключ к шифру. После этого допроса Байи был переведен в Тауэр. Там в одиночной камере он был надежно изолирован от своих сообщников. Министр приказал подвергнуть фламандца пытке, чтобы заставить раскрыть секрет шифра.

Молодой фламандец был, по-видимому, склонен читать наставления даже самому себе. На стенах его камеры сохранилась вырезанная им на камне надпись: «Мудрым людям следует действовать с осмотрительностью, обдумывать то, что они намерены сказать, осматривать то, что они собираются брать в руки, не сходиться с людьми без разбора и превыше всего не доверять им опрометчиво. Шарль Байи». Однако Байи, по-видимому, забыл то веское обстоятельство, что люди слишком часто поступают вопреки собственным мудрым поучениям.

В Тауэре Байи подвергали допросу под пыткой, впрочем, не очень суровой по понятиям того жестокого времени. Понятно, что и испанский посол дон Герау, и еще больше епископ Лесли с напряженным вниманием ловили известия, удалось ли сломить упорство фламандца. Дон Герау сообщал в своих депешах, что Байи напуган, но ему не нанесли больших телесных повреждений. Представителю Филиппа II было легко сохранять невозмутимость — не то, что его коллеге, епископу Лесли, которого очень слабо защищал пост посла королевы, свергнутой с престола в Шотландии и содержащейся под стражей в Англии. Он понимал, что в любую минуту может разделить участь Байи, если пытка развяжет язык его сообщника. Однако единственное, что мог сделать Лесли, — это посылать Байи постельные принадлежности и хорошую пишу с напоминаниями, как надлежит вести себя в языческих темницах борцам за веру Христову.

Между тем Берли по-прежнему не считал дыбу наилучшим способом узнать от фламандца тайны заговорщиков. Пусть Герли опростоволосился. Но, учитывая выявившуюся податливость Байи на уговоры христианских великомучеников, надо было подослать к нему святого с безупречной репутацией. И здесь сама собой напрашивалась кандидатура доктора богословия Стори. Это был ярый католический фанатик, призывавший к убийству Елизаветы. Стори эмигрировал в Нидерланды, где герцог Альба поручил ему роль цензора. В его обязанности входило просматривать книги, находившиеся на кораблях, прибывавших в Антверпен, и конфисковывать протестантские сочинения, которые контрабандным путем провозили во владения Филиппа II. Понятно, что ни сам доктор Стори, ни его богоугодная, как он считал, деятельность не вызывали восторга в Лондоне. Поэтому, когда однажды Стори явился на английский корабль для обычного досмотра, команда неожиданно подняла паруса, и доктор вскоре очутился в одной из лондонских тюрем. Суд приговорил его к смерти, но Елизавета, в эти годы нередко разыгрывавшая комедию милосердия и твердившая о нежелании отправлять людей на эшафот за политические преступления (это после казни сотен участников восстания на Севере!), не утвердила смертный приговор.

Стори оставался в Тауэре, ожидая решения своей участи, а его имя оказалось в полном распоряжении лорда Берли. Почему бы доктору Стори не продолжить игру, столь удачно начатую Уильямом Герли? Ведь фламандец никогда в глаза не видел почтенного теолога, хотя, разумеется, не мог не быть знакомым с его историей. Короче говоря, на роль Стори, по-видимому, был приглашен один из разведчиков Берли некий Паркер, который и организовал похищение Стори из Антверпена. Мы говорим «по-видимому», так как в литературе высказывалось и предположение, что роль Стори сыграл переодетый Уильям Герли. В камеры Тауэра свет проникал слабо, и Байи мог и не узнать своего недавнего приятеля. Тем не менее риск был велик, и трудно поверить, что Берли пошел на него без особой нужды.

Как бы то ни было, очередное действие драмы началось в точности как предыдущее. Ночью в темнице, где Байи со страхом ожидал очередного допроса, появилась длинная фигура доктора богословия. Новый святой угодник, как и Герли, тоже ни о чем не расспрашивал Байи, а только горячо сочувствовал страданиям фламандца. И не только сочувствовал, а стремился найти выход из ловушки, в которую попал Байи. И с Божьей помощью этот выход нашел. Байи, чтобы не подвергнуться предстоявшей ему назавтра пытке, более суровой, чем предшествующие, следовало просто перейти на службу к лорду Берли. Конечно, только для видимости, на деле же оставаясь верным приверженцем королевы Марии. Ведь, как ему, Стори, сообщили верные люди, нечестивый министр уже где-то раздобыл ключ к шифру. Байи поэтому лучше всего, со своей стороны, сообщить этот ключ и тем самым завоевать доверие властей. Таким образом он сумеет не только избегнуть жестоких мучений, но и оказать большую услугу святой католической церкви. Байи принял показавшийся ему блестящим план и на допросе без всякого отпирательства раскрыл ключ к шифрованной корреспонденции. Только после этого из поведения допрашивавших его лиц он с ужасом понял, что полностью выдал своих доверителей. Окончательно это стало ясно, когда было отвергнуто его предложение поступить на службу в английскую разведку. Что же касается лорда Берли, то больше его этот заключенный не интересовал, и Байи был предоставлен досуг заполнять стены своей камеры нравоучительными изречениями на английском, французском и латинском языках. Через несколько лет фламандца выслали на родину.

Байи выдал все, что знал, но знал он далеко не все. И прежде всего ему не было известно, кем являлись таинственные «30» и «40». На этот вопрос мог ответить только епископ Лесли.

Берли снова решил действовать по уже оправдавшей себя схеме. Новую игру начал все тот же Уильям Герли, о подлинной роли которого Лесли не имел ни малейшего представления. Посланцы епископа, крайне обеспокоенного отсутствием сведений о Байи, неоднократно навешали Герли. Тюремный шпион, потрясая кандалами, жаловался на муки, которые претерпевает во славу истинной веры, и постепенно сводил беседу к значению двух цифр «30» и «40». Но слуги епископа не могли удовлетворить его любопытство, так как и сами не были просвещены на сей счет. Герли направил тогда слезливое письмо самому Лесли, который, однако, несмотря на свое сочувствие невинному страдальцу, не видел причины знакомить его с содержанием своей секретной переписки.

Берли оставалось снова прибегнуть к силе. Это стало тем более важным, что к тому времени министр уже ясно понял подложность переданных ему писем из Фландрии. Надо было овладеть подлинными письмами. Тайный совет отдал приказ об аресте и допросе Лесли. Епископу была отлично известна соответствующая латинская формула о неприкосновенности дипломатов. («Посла не секут, не рубят», — примерно тогда же вольно перевел эту формулу царь Иван Грозный.) Но Лесли понимал, насколько призрачной была такая зашита для представителя содержащейся под стражей королевы. Поэтому посол Марии Стюарт попытался выпутаться с помощью новой лжи. Он уверял, что «30» означает дона Герау, а «40» — Марию Стюарт, что оба эти письма он сжег, но что они содержали только ответ на просьбу Филиппа II оказать помощь в борьбе против партии противников королевы в Шотландии.

Лорд Берли не сомневался, что епископ лжет и пытается замести следы заговора, который плетется в самой Англии. Но у английского правительства не было доказательств. Берли по-прежнему не знал подлинного значения цифр «30» и «40», хотя его агенты сообщали ему об испанских планах вторжения в Англию и надеждах на то, что им окажет содействие герцог Норфолк.

Неизвестно, сколько времени пришлось бы Берли оставаться в неизвестности, если бы не счастливый случай. Мария Стюарт получила из Франции денежную субсидию в 600 фунтов стерлингов для борьбы против своих врагов в Шотландии. По ее просьбе эти деньги были переданы французским послом герцогу Норфолку, который обещал оказать содействие в их доставке по назначению. Действительно, Норфолк приказал своему личному доверенному секретарю Роберту Хикфорду переслать эти деньги в Шропшир управляющему северными поместьями герцога Лоуренсу Бэнистеру, чтобы тот их переправил в Шотландию. В самой пересылке денег еще нельзя было усмотреть государственную измену. Главное, однако, что к письму Бэнистеру была приложена зашифрованная корреспонденция. Хикфорд попросил направляющегося в Шропшир купца, некоего Томаса Брауна из Шрюсбери, доставить Бэнистеру небольшой мешок с серебряными монетами. Тот охотно согласился выполнить такую, в те времена вполне обычную просьбу. Однако по дороге у Брауна возникли подозрения: слишком тяжелым оказался переданный ему мешок. Купец сломал печать на мешке и обнаружил в нем на большую сумму золото и шифрованные письма. Брауну не могло быть неизвестно, что герцога лишь недавно выпустили из Тауэра, где держали по подозрению в государственной измене. Нетрудно было догадаться, что означала тайная пересылка золота вместе с шифрованными посланиями. Купец повернул коня обратно и отправился к главному министру. Получив эту неожиданную добычу, Берли мог действовать. Хикфорд был немедленно арестован, но клялся, что не знает секрета шифра. Зато другой приближенный герцога в испуге выдал существование тайника в спальне Норфолка. Посланные туда представители тайного совета обнаружили письмо, в котором излагались планы Ридольфи. После этого Хикфорд, поняв бессмысленность дальнейшего запирательства, открыл ключ к шифру письма, которое было послано в мешке с золотом. Теперь уже было несложно разгадать, кто скрывался под цифрами «30» и «40» в корреспонденции, привезенной Байи из Фландрии.

Той же ночью герцог Норфолк был арестован и отправлен в Тауэр, где сначала пытался все отрицать, но потом, почувствовав, что полной покорностью, может быть, удастся спасти жизнь, начал давать показания. Одновременно, правда, герцог попытался переслать на волю приказ сжечь его шифрованную переписку. Это оказалось лишь на руку Берли. Письмо было перехвачено. Слуги Норфолка под пыткой выдали место, где хранилась эта переписка с шотландской королевой. А дабы убедиться, что слугами ничего не утаено, их поместили в Маршалси, где они попали под попечение Уильяма Герли, продолжавшего карьеру тюремного святого. Проходимец сумел превратить репутацию мученичества в настоящую золотую жилу.

Теперь можно было предъявить обвинение и Джону Лесли. Берли отлично учитывал, что этот чревоугодник и поклонник прекрасного пола (злые языки приписывали ему троих незаконных детей) не станет упрямиться, если ему прозрачно намекнуть, что он будет не первым католическим епископом, отправленным на эшафот, да к тому же сопроводить эту угрозу заманчивыми обещаниями. Сопротивление Лесли было недолгим. «Глупо скрывать правду, увидев, что дело раскрыто», — добавил он, имея склонность к поучительным сентенциям.

Как позднее Фальстаф в шекспировской драме, епископ счел, что лучшая черта храбрости — благоразумие. Лесли решил также, что глупо делать дело наполовину. Он сообщил все, что знал об участии Марии Стюарт и герцога Норфолка в подавленном католическом восстании, о планах нового восстания — теперь в Восточной Англии, о намерениях захватить Елизавету. Более того, Лесли объявил, что Мария Стюарт принимала прямое участие в убийстве Дарнлея. Но и это ещё не все. По уверению Лесли, ему доподлинно известно, хотя этого не знает никто другой, что шотландская королева отравила своего первого мужа Франциска II и пыталась таким же путем избавиться от Босвела. Затем в качестве епископа Лесли написал ей длинное письмо, где наряду с отеческими увещеваниями и наставлениями содержался совет уповать на милость королевы Англии. А чтобы этот документ не остался единственным, Лесли составил и льстивую проповедь в честь Елизаветы.

«Этот поп-живодер, страшный поп!» — яростно вскричала Мария Стюарт, получив епископское послание.

Однако Джона Лесли теперь могло беспокоить только одно — как бы английское правительство не поддалось соблазну и в обмен на лидеров католического восстания, укрывшихся в Шотландии, не выдало его сторонникам партии короля Якова, от которой епископу не приходилось ждать пощады. Но и здесь дело устроилось без угрозы для драгоценной особы почтенного прелата. Освобожденный от забот о своей грешной плоти, Лесли мог уже с философским спокойствием наблюдать из окна за казнью герцога Норфолка, который 2 июня 1572 года был обезглавлен в Тауэре. Лесли даже не утаил своего мнения, что участь герцога вряд ли была бы лучшей, если бы ему удалось жениться на Марии Стюарт.

«Заговор Ридольфи» закончился казнью Норфолка. Дон Ге-рау Деспес попытался было организовать покушение на Берли, но вскоре должен был покинуть Англию. А епископ Лесли после освобождения из Тауэра отправился во Францию.

Там его ждали новые подвиги ради блага многих лиц — королевы Елизаветы и Филиппа II, французского короля Генриха III и римского папы… Словом, на пользу всякого, кто, как надеялся почтенный епископ, мог бы обеспечить его достойной пенсией и добиться возвращения земель, конфискованных у него в Шотландии. А так как цели всех этих лиц были, как правило, прямо противоположными, то Лесли неоднократно уличали в двуличии, в занятии шпионажем, в воровстве и подделке государственных бумаг и во многом, многом другом.

Английская дипломатия максимально использовала раскрытие «заговора Ридольфи», чтобы ослабить поддержку Марии Стюарт Парижским двором, представив ее союзницей Испании. Но эти действия должны были быть такими вне зависимости от того, какой в действительности была подоплека «заговора Ридольфи».

При любом истолковании этого заговора не подлежит сомнению, что английская разведка в это время прибегала к провокациям крупного масштаба.

Заметную активность проявляла английская агентура и в Шотландии, где регенты при малолетнем короле Якове, начиная с Мерея, один за другим погибали либо от кинжала убийцы, либо на эшафоте и где даже не раз возникала опасность победы группировки, ориентировавшейся на католические державы.