Глава V.

Утром 23 августа мне доложили, что войска вражеской группировки, сосредоточенные на левом берегу Дона, перешли в наступление и наносят главный удар в стык наших 4-й танковой{28} и 62-й армий. В ближайшие часы выяснилось, что гитлеровцы развивали наступление в общем направлении Вертячий, разъезд «564 км», Рынок. Мощный удар вражеских войск сопровождался чудовищными ударами авиации и артиллерии. У нас не хватало ни сил, ни средств парировать таранный удар противника, и в тот же день передовые части немецкого клина вышли к Волге на участке Латашанка, Рынок.

Сталинградский фронт оказался разрезанным на две части, его боевые порядки разделялись узким восьмикилометровым коридором, занятым войсками противника. 62-я армия оказалась отрезанной от других частей Сталинградского фронта. В образовавшийся прорыв враг ввел еще одну мотодивизию и несколько пехотных дивизий.

События этого грозного и тяжелого дня развивались так. На рассвете я вызвал к телефону начальника гарнизона командира 10-й дивизии полковника Сараева, являвшегося в то же время комендантом городского обвода укреплений, который проходил непосредственно по окраине города. Эти укрепления и занимала, растянувшись на 50 километров, дивизия, которой он командовал. Оборона, естественно, была поэтому очень «жиденькой». К этому надо добавить, что соединение совершенно не [127] имело артиллерии. Зная характер обороны его дивизии, я дал ряд указаний товарищу Сараеву. Стало уже совсем светло. Попытался отдохнуть (в штабе), но заботы, удесятерившиеся за истекшие сутки, так и не дали заснуть.

В 8 часов я позвонил в штаб 62-й. Начальник штаба доложил, что танки противника при поддержке крупных масс авиации повели сильную атаку из района Вертячий, нацеливаясь в общем направлении на восток. Его авиация усиленно обрабатывала полосу севернее Большой и Малой Россошки. Было ясно, что противник перешел в наступление непосредственно на Сталинград.

Началась спешная и кропотливая работа по изучению действий противника, организации дополнительной разведки и наблюдения за ним с тем, чтобы нацелить свои собственные силы и средства на парирование вражеских ударов и остановить его продвижение.

9 часов. Звонок. Беру трубку.

Докладывает Н. Г. Селезнев (начальник штаба 8-й воздушной армии).

– Я слушаю.

– Только что возвратились летчики-истребители, летавшие в разведку. Они донесли, что в районе Малой Россошки идет сильный бой. На земле все горит. Летчики видели две колонны примерно по сто танков каждая, а за ними – сплошные колонны автомашин с пехотой. Все это движется на Сталинград. Головы колонн проходят рубеж Малая Россошка. Авиация противника большими группами бомбит наши войска, расчищая путь своим колоннам.

– Мое решение: немедленно поднимите всю авиацию Сталинградского фронта, – отвечаю я, – нанесите мощный удар по колоннам танков и мотопехоты противника.

– Есть, – ответил Селезнев.

Тут же я приказал адъютанту вызвать к телефону генерал-майора авиации Т. Т. Хрюкина, командующего военно-воздушными силами Юго-Восточного фронта. Когда меня соединили с ним, я приказал ему нанести штурмовой авиацией удар по выдвигающимся к Сталинграду колоннам противника, которые 20 минут тому назад находились на рубеже Малая Россошка; удар увязать с действиями авиации Сталинградского фронта. [128]

Были вызваны начальник автобронетанкового управления Сталинградского фронта генерал-лейтенант танковых войск А. Д. Штевнев и начальник оперативного отдела генерал-майор И. Н. Рухле.

Новый звонок.

– Что у вас нового? – спрашивает Никита Сергеевич.

– Новости не особенно приятные.

– Я сейчас же приду в штаб.

Еще звонок.

Полковник Е. А. Райнин (начальник корпуса противовоздушной обороны) сообщил, что в 9 часов с поста ВНОС из района Большая Россошка доложили о движении колонны танков свыше ста машин севернее этого населенного пункта в общем направлении на восток. Приказал усилить наблюдение и быть готовым к отражению танковой и воздушной атак, так как при подходе к Сталинграду противник обязательно будет атаковывать город и с воздуха.

Прибыли товарищи Штевнев и Рухле. Познакомил их с последними данными обстановки и отдал приказ немедленно образовать под командованием Штевнева группу из остатков двух танковых корпусов, которые предполагалось отправить на формирование. Корпуса эти были очень слабыми, имели в своем составе всего по 20-25 танков, главным образом Т-70. Группе поставил задачу не допустить танки и мотопехоту противника к Сталинграду с северо-запада и подготовить контрудар. Товарищу Рухле дал указание подготовить приказ по этому вопросу.

В одиннадцатом часу на КП прибыл товарищ Хрущев, с утра находившийся в войсках.

– Что нового? – озабоченным тоном обратился ко мне Никита Сергеевич.

– Новости неважные: крупные колонны танков и мотопехоты на подходе к городу, – и я показал ему карту обстановки (по данным к 10 часам утра), обратив внимание на участок северо-западнее города.

– Да, – обеспокоенно сказал Никита Сергеевич, – очень неприятные данные. Что же будем делать, чтобы не допустить противника в Сталинград?

Я коротко рассказал о принятых мерах. Товарищ Хрушев, отозвавшись одобрительно о них, добавил, что все партийные организации, все рабочие, все трудящиеся [129] Сталинграда готовы непосредственно защищать родной город и что необходимо немедленно поставить им конкретные задачи.

Чувствовалась общая взволнованность: ведь речь шла о судьбе Сталинграда и, возможно, о дальнейших перспективах всей кампании 1942 года.

Огромным напряжением воли я заставил себя сохранить полное спокойствие, помня, что в подобных случаях поведение командующего имеет серьезное значение. Создалось действительно очень тяжелое положение. В городе ведь почти не было войск, опасность его захвата была исключительно велика.

Нашу короткую беседу неожиданно прервал телефонный звонок.

– Между станцией Котлубань и разъездом Конный, – докладывал начальник военных сообщений фронта генерал-майор А. А. Коршунов, – танки противника разбили наш эшелон с боеприпасами, продовольствием и пополнением. Вражеские танки движутся на Сталинград. Что нам делать?

– Нести службу, – несколько резко ответил я. – Покончить с паникой.

Резкость моя объяснялась тем, что Коршунов докладывал упавшим, растерянным голосом.

В это время вошел начальник Сталинградского гарнизона, вызванный мною на командный пункт фронта.

Полковник Сараев, подтянутый, худощавый, среднего роста, четко доложил о своем прибытии.

– Танки противника, – сказал я ему, – в четырнадцати – пятнадцати километрах от Сталинграда. Они стремительно идут на северную часть города.

– Мне это известно, – вполголоса ответил Сараев.

– Что предприняли вы?

– Согласно ранее данным вами указаниям я распорядился двум полкам, занимавшим оборону на северозападном и северном направлениях, быть в готовности к бою.

Напомнил о том, чтобы эти полки имели связь с командирами артиллерийских дивизионов ПВО, расположенных на огневых позициях в том районе; приказал резервный полк, находившийся в районе пригорода Минина, немедленно перебросить в район завода «Баррикады». [130]

Позвонили мой заместитель по Юго-Восточному фронту генерал-лейтенант Ф. И. Голиков и начальник штаба фронта генерал-майор Г. Ф. Захаров. Они сообщили:

– Противник с 7 часов возобновил атаку и к 12 часам занял станцию Тингута и разъезд «74 км». На остальных участках атаки отбиты. 38-я стрелковая дивизия ведет бой в полуокружении. Принимаются меры для контратаки на Тингута.

– Хорошо, действуйте. Отдайте приказ подготовить к немедленному выступлению 56-ю танковую бригаду, находящуюся в резерве Юго-Восточного фронта.

Я ознакомил товарищей Голикова и Захарова с обстановкой на Сталинградском фронте.

Принесли завтрак, но было не до еды.

Доложили, что вызывает Москва.

– Кто просит?

– Заместитель начальника Генерального штаба.

– Доложите, я у аппарата.

Москва требовала доклада о происшедшем. Еще не окончил я разговора по Бодо с Москвой, как дежурный по связи сообщил, что командующий 62-й армией генерал Лопатин срочно просит меня к телефону.

– Докладывает Лопатин. До 250 танков и около 1000 автомашин с мотопехотой при одновременной, очень сильной поддержке авиации смяли полк 87-й стрелковой дивизии и правый фланг 35-й гвардейской стрелковой дивизии севернее Малой Россошки.

– Это известно. Примите меры, чтобы немедленно закрыть прорыв и отбросить противника от среднего обвода, восстановите положение.

Возвращаюсь в кабинет. Полковник Райнин докладывает, что в районе Орловка артиллерия ведет бой с танками противника. Есть подбитые орудия. Вслед за этим полковник Сараев сообщил, что 282-й полк 10-й дивизии ведет бой с танками и мотопехотой противника в районе выс. 136, что восточнее Орловки.

На минуту задумываюсь, мысленно перебирая в памяти, что и где можно взять, чтобы скорее перебросить в Сталинград. Я держал на особом учете замечательные части, которые уже не раз в тяжелые моменты исправляли положение. Это – 38-я мотострелковая бригада, 20-я истребительно-противотанковая артиллерийская [131] бригада, 738-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк, 133-я танковая бригада. Подходила к Сталинграду 124-я стрелковая бригада. Звонок телефона прервал мои мысли. Говорил товарищ Малышев со Сталинградского тракторного. Товарищ В. А. Малышев был тогда министром танковой промышленности и представителем ГОКО. Это был замечательный человек, прекрасный работник, мужественный, с широким кругозором, с партийным, большевистским подходом к любому вопросу. Он сообщил:

– С завода наблюдаем бой, идущий севернее города. Зенитчики дерутся с танками. Несколько снарядов уже упало на территории завода. Танки противника движутся на Рынок. Заводу грозит опасность. Наиболее важные объекты мы приготовили к взрыву.

– Пока ничего не взрывать, – ответил я. – Завод оборонять во что бы то ни стало. Нужно немедленно приготовить к бою рабочую дружину и не допустить противника к заводу. К вам уже вышла поддержка.

Затем товарищ Малышев передал трубку генерал-майору Н. В. Фекленко, который доложил:

– Я нахожусь в танковом учебном центре, имею до двух тысяч человек и тридцать танков; решил оборонять завод.

– Решение правильное, – отвечаю я. – Назначаю вас начальником боевого участка. Немедленно организуйте оборону завода силами учебного центра и рабочей дружины. К вам перебрасываются две бригады: одна танковая и одна стрелковая.

Тут же я приказал товарищу Рухле написать об этом приказ.

Прибыли начальник инженерной службы Юго-Восточного фронта генерал-майор инженерных войск В. Ф. Шестаков и начальник тыла генерал-майор Н. П. Анисимов. Они доложили, что поставленная задача – за 12 дней построить наплавной мост через Волгу в районе Сталинградского тракторного – выполнена досрочно, за 10 дней. Общая длина моста более трех километров.

– Очень хорошо, – сказал я, стараясь казаться спокойным. Объявите от лица службы благодарность людям, строившим мост, и командирам, которые руководили работами, в частности товарищу [132] Н. Н. Степанову и другим. Мост же приказываю уничтожить.

Товарищ Шестаков и Анисимов, переглянувшись, посмотрели на меня взглядом, выражавшим крайнюю степень удивления и боли. От неожиданности товарищ Шестаков сделал даже шаг назад. Наступила неловкая пауза, генералы, по-видимому, размышляли, все ли в порядке с командующим.

– Да, да, уничтожить, и немедленно, – сказал я тоном, не терпящим возражений.

Генералы не знали обстановки и не предполагали, что только что построенный мост уже находится под непосредственной угрозой захвата противником. Я объяснил им кратко создавшееся положение. Поняв его, глубоко потрясенные инженер и начальник тыла ушли выполнять приказ.

Вслед за товарищами Шестаковым и Анисимовым явился с докладом начальник группы минометных частей генерал-майор А. Д. Зубанов, находившийся в рядах нашей армии с 1920 года. Это был очень способный артиллерийский начальник (в 1943 году он погиб при автокатастрофе). С ним пришел генерал-майор П. А. Дегтярев, посвятивший себя работе в очень перспективной области развития нашей артиллерии и сделавший много полезного для нашей армии. Противник близко подошел к основным складам с боеприпасами, где хранились и реактивные мины. «Что делать?» – спрашивали они. Действительно, ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы эти виды боеприпасов попали в руки врага, для нас они были нужны как воздух. Я приказал приложить все силы к тому, чтобы вывезти снаряды в безопасное место.

Следующим был полковник С. Ф. Горохов, командир 124-й стрелковой бригады.

– Прибыл с бригадой в ваше распоряжение, – доложил он, – бригада переправляется через Волгу.

Из беседы с товарищем Гороховым, состоявшейся после его доклада, я получил представление о состоянии бригады. Товарищ Горохов произвел на меня очень хорошее впечатление. Участник гражданской войны, по происхождению из рабочей среды, в прошлом сам чернорабочий, с 1926 года в партии. В Сталинграде в дальнейшем [133] он проявил себя как стойкий и инициативный командир.

– Ускорьте переправу бригады и направляйте ее в район тракторного завода. Явитесь там к генералу Фекленко, от которого получите задачу.

Пытаюсь позавтракать, но снова попросили к телефону. Полковник Райнин доложил:

– С запада и с юго-запада на Сталинград идут большие группы немецких бомбардировщиков. Через 3-5 минут они будут над городом. Воздушная тревога объявлена. Команда к бою дана. Истребительная дивизия поднимается в воздух.

– Правильно. Действуйте! – спокойно отвечаю я Райнину, чувствуя, как сильно бьется сердце, как на лбу появились капли пота. Опасность для города была громадной. Шли большие группы самолетов, каждая примерно из 30-40 самолетов. Прикидываю: очевидно, это будет не менее 100 самолетов (в действительности самолетов оказалось около 600, хотя точно подсчитать их не удалось, так как город очень растянут, а вражеские самолеты делали по нескольку заходов). И вот ровно в 18 часов 23 августа фашисты обрушили с воздуха на Сталинград массированный удар.

Одновременно с ударом авиации противник танками и моторизованными войсками вышел к Волге в районе Рынка и развернул наступление на Сталинград с севера. Мощному артиллерийскому и минометному удару врага первым подвергся Сталинградский тракторный завод.

Первыми вступили в бой с танками противника минометчики и зенитчики, открывшие огонь по врагу из минометов и орудий; вскоре подоспели вооруженные противотанковыми ружьями истребительные батальоны, спешно занявшие оборону по рубежу Сухая Мечетка (в одном километре севернее Сталинградского тракторного завода). Завязался упорный бой. Несмотря на превосходство врага, его наступление было остановлено, а в ночь наши позиции севернее города были укреплены и усилены новыми частями.

Напряженнейшая борьба, которая носила исключительно маневренный характер и протекала в обстановке беспрерывного движения сил и средств противника и его ударов с самых различных направлений, выдвижение войск на угрожаемые участки, организация и создание [134] новых оборонительных рубежей, наведение порядка в самом городе – все это происходило в неимоверно трудных условиях, особенно после того, как противник начал страшную бомбардировку города.

У того, кто был в Сталинграде 23 августа, никогда не изгладится в памяти величественный образ волжского города, гордо выстоявшего, перенесшего невиданное испытание и нашедшего в себе исключительную стойкость для продолжения борьбы.

Враг бросил на Сталинград всю авиацию своего 4-го воздушного флота, начав в 6 часов вечера бомбардировку сразу всего города. В составе этого флота в то время насчитывалось свыше 1000 самолетов, из которых более 600 потом постоянно действовали на сталинградском направлении. Гитлеровские воздушные пираты буквально засыпали город фугасными и зажигательными бомбами.

Над Сталинградом и его окрестностями уже два месяца стояла сухая жаркая погода, не было ни одного дождя. Город, застроенный густо, имел много деревянных зданий с кровлями из легковоспламеняющихся материалов. В нем находились нефтехранилища, высились гиганты-заводы, созданные в годы пятилеток, с их запасами топлива и сырья. Обрекая огню это детище нашего народа, в которое он вложил столько неутомимого труда и которое грудью отстоял в дни царицынской обороны, фашистские стервятники не посчитались ни с чем, они низвергли на Сталинград лавину смерти и разрушения.

Сталинград потонул в зареве пожарищ, окутался дымом и копотью. Огонь возникал повсеместно, горел весь город: ярко, как костры, пылали деревянные строения; огромные клубы дыма и языки пламени взвивались над заводами; горели пристани; подобно действовавшему вулкану, извергавшему лаву, полыхали нефтехранилища. Кварталы огромного цветущего города, в котором проживало около 600 тысяч жителей, превращались в развалины: со звоном вылетали оконные стекла, с шумом обрушивались потолочные перекрытия, раскалывались и падали стены.

От прямых попаданий бомб, от огня и удушья пожаров, под обломками зданий гибли сотни мирных жителей. Неожиданный налет застал их врасплох. В первые [135] минуты налета люди, особенно женщины и дети, в ужасе метались по улицам, тщетно ища спасения от гибели. Мощный бомбовый удар воздушных пиратов обрушился в основном на жилые кварталы города, сильно пострадало его мирное население. Как уже отмечалось, войск в городе почти не было, они располагались далеко за его пределами.

В городе был разрушен водопровод. При отсутствии колодцев это страшно затруднило борьбу с очагами огня, во множестве возникавшими в разных местах одновременно. Сразу же нарушилась проводная связь, из строя вышли все радиостанции. По улицам невозможно было проехать и лишь с большим трудом удавалось пробираться пешком.

В этот тяжелейший для Сталинграда день нельзя было оставлять командный пункт, но мы с Никитой Сергеевичем все же несколько раз выходили наружу, чтобы увидеть своими глазами происходящее вокруг. Нашему взору открылась картина, которая не укладывалась в сознании.

Многое пришлось пережить в минувшую войну, но то, что мы увидели 23 августа в Сталинграде, поразило нас как тяжелый кошмар. Беспрерывно то там, то здесь взметались вверх огненно-дымные султаны бомбовых разрывов. Из района нефтехранилищ огромные столбы пламени взмывали к небу и обрушивали вниз море огня и горького, едкого дыма. Потоки горящей нефти и бензина устремлялись к Волге, горела поверхность реки, горели пароходы на сталинградском рейде, смрадно чадил асфальт улиц и тротуаров, мгновенно, как спички, вспыхивали телеграфные столбы. Здания ватной фабрики, расположенные против командного пункта, были объяты пламенем и клубами дыма; многие из них рухнули, изуродованные скелеты других страшно дымились; служивший квартирой Никите Сергеевичу домик, в котором я бывал в первые дни моего пребывания в городе, взлетел на воздух.

Вся сталинградская земля как-то взъерошилась и почернела. Казалось, чудовищный ураган ворвался в этот город, поднял его на воздух и обрушил осколки зданий на площади и улицы. Воздух сделался горячим, едким, горьким. Дышать было очень трудно. [136]

Стоял невообразимый шум, надрывавший слух адской дисгармонией самых разнообразных звуков. Визг летящих с высоты бомб смешивался с гулом взрывов, скрежетом и лязгом рушащихся построек, потрескиванием бушевавшего огня. В этом хаосе звуков отчетливо выделялись стоны и проклятия гибнущих, плач и призывы о помощи детей, рыдания женщин. Сердце сжималось от сострадания к невинным жертвам фашистского людоедства, ум не мирился с невозможностью предотвратить мучения сотен мирных людей, особенно детей.

Многие погибли в этот тяжелый день, навечно оставив в сердцах людей светлую память о себе.

В душе складывалась, вытесняя все другие, мысль о том, что после окончания этой войны следует принять все меры, чтобы жестоко покарать виновников этого варварства, мысль о том, что следует сделать все, чтобы простые люди на земле поняли, оценили глубину падения, тягчайшего преступления тех, кто поджигает мировые войны, и, объединившись, преградили им путь.

Открывшаяся тогда перед нами картина особенно ясно дала почувствовать благородство наших целей в Великой Отечественной войне, ее священную справедливость.

Однако Сталинград представлял собой не только зрелище чудовищного разрушения. Он демонстрировал умение советских людей, военных и гражданских, в любых условиях, перед лицом самых невероятных трудностей противостоять врагу.

Враг рассчитывал на панику, он хотел внести смятение в наши ряды, парализовать управление, подавить волю защитников Сталинграда и стать хозяином положения. Ему, возможно, казалось, что волжская твердыня стерта с лица земли, что ее защитников более нет, что они уничтожены или лишены воли к сопротивлению. Враг мнил, что победа близка. Но это был жестокий просчет. Скоро, очень скоро гитлеровцы стали все более ощущать это на «собственной шкуре».

По крестатым самолетам воздушных пиратов вели непрерывный меткий огонь более 500 орудий зенитной артиллерии, одновременно частью сил отбивавшей танковые наскоки фашистов. Отважно вступали в воздушный бой наши истребители. То и дело, оставляя за собой [137] полосу черного дыма, яростно ревя моторами, крылатые чудовища со скрежетом врезались в землю, распространяя чад и зловоние. Свыше 90 фашистских бомбардировщиков было сбито в этот день над Сталинградом зенитной артиллерией и истребительной авиацией наших фронтов.

Все гражданское население: рабочие предприятий, служащие, молодежь, домохозяйки, сплоченные и руководимые коммунистами, – неустанно боролись с пожарами и их последствиями, спасали людей и материальные ценности, отстаивали от огня заводы и фабрики с их ценным оборудованием, советские учреждения, укрывали от опасности детей и раненых.

В аду пожаров, разрушений, обвалов, в грохоте бомбардировок советские люди не упали духом, не спасовали. Они противопоставили фашистским варварам свою несгибаемую волю, сохранили спокойствие, не поддались панике и укрепили силы для дальнейшей победоносной борьбы.

Овладеть Сталинградом с ходу врагу не удалось. Он продвинулся лишь там, где в силу его огромного количественного превосходства ему удалось вывести из строя защитников того или иного участка обороны. Но на новых рубежах перед ним вставали новые части и подразделения, и гитлеровцы вынуждены были буквально «прогрызать» нашу оборону, чтобы хоть немного продвинуться вперед. День 23 августа был для сталинградцев беспредельно тяжелым, но вместе с тем он показал врагу, что стойкость и героизм наших людей, их выдержка и беспримерное мужество, воля к борьбе и вера в победу не могут быть поколеблены ничем.

Это было результатом той малозаметной, простой и будничной работы, которую вела Коммунистическая партия с советскими людьми в мирные годы, которую сейчас изо дня в день вели наши командиры и политработники под руководством товарища Хрущева. В суровые дни великой битвы он возглавил могучую армию сталинградских коммунистов, явивших пример железной стойкости и бесстрашия в бою, энтузиазма и самоотверженности в труде.

К 9 часам вечера на командный пункт приехали секретарь Сталинградского обкома Чуянов, Малышев, здесь уже были товарищи Хрущев и Василевский. [138]

Настроение у всех тяжелое. Городу нанесен огромный ущерб. Погибли плоды многолетнего вдохновенного труда десятков тысяч советских людей. Множество жертв среди мирного населения. Противник достиг немаловажного тактического успеха.

В это же время я вновь доложил Ставке по телефону о предварительных итогах дня. Верховный Главнокомандующий потребовал принять все меры для ликвидации прорвавшейся группировки противника.

До этого в радиограмме, полученной в полдень, он указывал:

«Противник прорвал ваш фронт небольшими силами. У вас имеется достаточно сил, чтобы уничтожить прорвавшегося противника. Соберите авиацию обоих фронтов и навалитесь на прорвавшегося противника. Мобилизуйте бронепоезда и пустите их по круговой железной дороге Сталинграда. Пользуйтесь дымами в изобилии, чтобы запутать врага. Деритесь с прорвавшимся противником не только днем, но и ночью. Используйте во всю артиллерийские и эресовские силы… Самое главное, не поддаваться панике, не бояться нахального врага и сохранить уверенность в нашем успехе. И. Сталин».

Пока Никита Сергеевич заслушивал сообщения прибывших о положении в городе, мы со штабными работниками занялись оперативными вопросами. Прежде всего были подведены итоги разведки, затем поставлены задачи авиации на ночь и на завтрашний день. По окончании этой работы обсудили вопросы подготовки предприятий к обороне, формирования новых рабочих дружин и т. д.

В 23 часа мы с начальниками штабов обоих фронтов рассмотрели данные для боевых донесений Ставке, направлявшихся в 24 часа ежедневно. В боевом донесении по Юго-Восточному фронту излагался ход напряженного боя в районе станции Тингута и разъезда «74 км». Этот документ почти ничего не говорил о происшедших в Сталинграде грозных событиях. При составлении же донесения по Сталинградскому фронту все мы вновь пережили страшные события истекшего дня. Теперь, когда все они были сведены вместе и излагались лаконичным языком оперативного документа, значение их, казалось, стало еще более отчетливым. [139]

Содержание донесения, которое направлялось Ставке, сводилось к следующему.

Противник прорвал оборону Сталинградского фронта на его левом фланге в районе Вертячий, Песковатка и стремительным ударом на восток в районе Латашанка вышел к Волге, разрезав таким образом фронт на две части.

Наступающие вплотную подошли к северной окраине Сталинграда, где они были остановлены, и начали обстрел Сталинградского тракторного завода. Были перерезаны две железнодорожные линии, подходящие к Сталинграду с севера и северо-запада.

Таким образом, вместе с определенным тактическим успехом противнику удалось добиться серьезного нарушения наших коммуникаций: волжского водного пути, по которому шло снабжение горючим не только армии, но и страны, и железнодорожных линий, питавших войска обоих фронтов.

Зверская бомбардировка города, кроме непосредственных последствий, создала исключительно тяжелое положение для работы промышленных предприятий, затруднила как деятельность городских советских и партийных органов, так и работу штабов по руководству войсками.

В полночь мы с болью в сердце подписали это донесение Верховному Главнокомандованию. После этого к моему столу присели товарищи Хрущев, Василевский, Малышев и Чуянов. Мы обсудили положение, создавшееся в Сталинграде. В связи с резко изменившейся обстановкой на фронтах секретарь обкома поставил вопрос о необходимости эвакуации некоторых промышленных предприятий за Волгу и о подготовке к взрыву ряда других. Обменявшись мнениями, решили позвонить в Ставку.

Сняв трубку прямого телефона, я доложил И. В.Сталину буквально следующее:

– Положение в Сталинграде тяжелое, о чем я уже донес вам. Нами принимаются все меры, чтобы отстоять Сталинград. Но у городского руководства, которое к нам обращалось, есть мнение о необходимости эвакуации ряда предприятий за Волгу и подготовки к взрыву ряда других. Мы с Никитой Сергеевичем этого мнения не разделяем. [140]

Верховный Главнокомандующий ответил на это приблизительно так:

– Я не буду обсуждать этого вопроса. Следует понять, что если начнется эвакуация и минирование заводов, то эти действия будут поняты как решение сдать Сталинград. Поэтому ГОКО запрещает подготовку к взрыву предприятий и их эвакуацию.

Все собравшиеся поняли ответ И. В. Сталина без моих объяснений.

Сразу же после этого мы составили обращение: одно к войскам, другое к населению Сталинграда. В них было указано, что Государственный Комитет Обороны требует вернуть захваченную врагом узкую полосу сталинградской земли, окружить находящихся здесь гитлеровцев и истребить их. С этой целью необходимо усилить контратаки на этом участке с тем, чтобы закрепиться вновь на внешнем сталинградском обводе. Документы подписали товарищ Хрущев и я.

Эти обращения помогли нам мобилизовать все силы на отпор наглому врагу.

Не успели мы закончить эту работу, как адъютант доложил о прибытии начальника разведки Сталинградского фронта. Он просил разрешения представить для допроса пленного, могущего, по его мнению, дать ценные показания.

Вводят немецкого летчика, довольно молодого, с холеным надменным лицом. Приказываю переводчику спросить воинское звание и фамилию пленного. Раздаются громкие, лающие звуки: «Лейтенант имперских военно-воздушных сил барон такой-то».

– Спросите, что он имеет сказать командующему фронтом, – снова говорю я переводчику.

Снова звучит резкий голос военнопленного. Заявив о том, что он служит в подразделении, которым командует внук канцлера германской империи князя Отго фон Бисмарка, вражеский летчик просит сохранить ему жизнь.

Отвечаю, что, по-видимому, лейтенант привык принимать геббельсовское вранье о зверствах Красной Армии за чистую монету.

– Скоро вы убедитесь, что многое из ваших прежних представлений является не более чем юношеским заблуждением. Ваша жизнь будет сохранена, как и [141] жизнь всех германских военнопленных, потому что Советский Союз придерживается общепринятых законов ведения войны. Кстати, вы убедитесь, куда приведет Германию война за неправое дело. Почему вы сожгли Сталинград? – спросил я в упор, с ненавистью глядя на этого молокососа. Ведь это он и ему подобные в течение сегодняшнего дня превратили город в руины. Он побледнел, как-то сжался и растерянно произнес: «Таков был приказ фюрера. Если бы русские сдали Сталинград, город был бы сохранен, а теперь он исчезнет с географической карты».

– Поживем – увидим, – ответил на это Никита Сергеевич.

О планах фашистов на будущее этот недоросль ничего не знал.

Приказал отправить пленного в тыл. Предположив, что его поведут на расстрел, барон вдруг мертвенно побледнел и, круто повернувшись ко мне, со слезами на глазах вновь попросил пощадить его. Пошатываясь, он вышел в сопровождении начальника разведки, смущенного тем, что никаких ценных сведений командование не получило{29}.

Казалось, что день закончился, но тут прибыл один из офицеров связи, только что вернувшийся с передозой у северных окраин Сталинграда. Приказываю ему доложить подробности боев на том участке, где он был. Вот что он рассказал:

«В минометном батальоне капитана Саркисяна, когда я туда приехал, только что закончился обед. Люди, утомленные степным зноем, разместились по тенистым уголкам. Кто с книгой или газетой, кто за письмом к родным. Подразделение находилось в этот день во втором эшелоне. Однако командир строго и требовательно следил за тем, чтобы все виды охранения несли свою службу без малейших послаблений. [142]

В 16 часов 30 минут в блиндаже капитана зазвонил телефон. Докладывал командир взвода лейтенант Бабко:

– На высоте перед взводом появилась группа танков. Стволы их пушек направлены на город. Чьи танки – неизвестно.

Через полторы минуты об этом же доложил мотоциклист из боевого охранения.

Бабко продолжал наблюдать. Взяв с собой четырех бойцов, он выдвинулся навстречу танкам. С расстояния примерно 50 метров он заметил на машинах красные флажки. Несколько дальше стояли автомашины с пехотой. Впереди несколько трехтонных зисов, за ними другие автомобили, так тщательно замаскированные маскировочными сетями, что определить их марку не было возможности.

Приказав автоматчикам остаться на месте, Бабко подошел к танкам и крикнул:

– Командир колонны, ко мне!

Люк ведущей машины медленно приподнялся. Из него высунулся человек в синем комбинезоне и кожаном танкистском шлеме. Он ничего не ответил Бабко, только рукой махнул: «Проходи, мол, не надоедай…»

Выслушав историю о «немых» танкистах, командир батальона пришел к выводу, что, переодев своих солдат в красноармейскую форму и усадив их на несколько советских машин с красными флажками, фашистское командование решило прорваться к городу. И это. врагу почти удалось: танки и пехота противника прошли без выстрела передовую и оказались здесь, на подступах к городу.

Вскоре новые донесения подтвердили предположение Саркисяна. Батальон стал лицом к лицу с прорвавшимся противником, превосходившим его по численности.

Командир батальона приказал батарее тяжелых минометов вести по вражеским танкам огонь; другой батарее (батальонные минометы) – поставить огневую завесу между танками противника и его мотопехотой. Ряду батарей было приказано уничтожать машины с пехотой и отдельных вражеских стрелков, которым удастся просочиться через огневую завесу. [143]

Первый танк появился в зоне обстрела минометного расчета старшего сержанта Бабикова. Наводчик Махловский выпустил мину и угодил ею прямо под гусеницы. От второй его мины остановился еще один немецкий танк. Мотопехота, пытавшаяся прорваться через огневую завесу, понесла большие потери и откатилась за высоту. За ней последовали и танки.

Пытаясь закрепиться на высоте, враг начал окапываться. Капитан Саркисян приказал немедленно перестроить систему огня. Теперь одна батарея тяжелых минометов продолжала бить непосредственно по танкам, а две другие повели методический огонь по глубине немецкого боевого порядка.

Фашисты снова пошли на штурм. Результат второй атаки оказался еще плачевнее для нападающих. У высоты осталось больше 20 пылающих автомашин и десятки трупов солдат и офицеров. Враг откатился, но и положение минометчиков было довольно затруднительным. Мины иссякли, а бронированные машины в громе пушечных выстрелов и в лязге гусениц снова катились на минометчиков.

Комбат поднял над головой противотанковую гранату. В едином порыве с гранатами в руках поднялись за командиром все минометчики и пошли навстречу танкам. Взорвалась под гусеницей танка первая граната. За ней вторая, третья… десятая. Пять танков с подорванными гусеницами остановились в степи.

Пока шла неравная борьба минометчиков с танками, сзади слышались частые и дружные залпы. Это били по врагу зенитчики, соседи, пришедшие на выручку. Их огонь был метким и сокрушительным. Один за другим танки выходили из строя. Враг здесь был остановлен».

День на командном пункте фронта заканчивался, но это было уже утро нового дня. События, происшедшие в этот жаркий летний день, оставили в памяти каждого из нас глубочайший след, который не может стереть время. Я старался возможно подробнее воспроизвести события этого дня, чтобы дать читателю конкретное представление о работе командования фронта. Нельзя не подчеркнуть, что подобных дней в период беспримерной обороны Сталинграда было много.

В последующие дни противник беспрерывно атаковывал Сталинград с севера, но быстро принятыми мерами [144] этот участок фронта был укреплен, что вынудило противника остановиться. К юго-западу от Сталинграда противник также прорвал оборону наших войск и вышел в район Тундутово, где завязались ожесточенные бои. Но и на этом участке нам тоже удалось остановить продвижение противника. Однако положение Сталинграда в связи с выходом противника к Волге оставалось чрезвычайно тяжелым и с каждым днем еще более ухудшалось.

В дни, последовавшие за 23 августа, как говорилось уже выше, враг не прекращал мощных авиационных налетов на город и обстрел его окраин тяжелой артиллерией. Одной из существенных забот Военного совета в тесной связи с городскими партийными и советскими органами было обеспечение и в этих тяжелейших условиях бесперебойной работы сталинградских заводов по выпуску военной продукции и по ремонту поврежденной боевой техники, прежде всего танков и артиллерии.

Этой задаче много времени отдавал Н. С. Хрущев, часто бывавший на заводах. Об одной из таких поездок на тракторный завод мне более или менее подробно рассказал сопровождавший Н. С. Хрущева офицер для поручений.

Приехав на завод, Никита Сергеевич прошел в комнату, где обычно проводилась планёрка{30}. Здесь находился главный инженер, главный технолог, начальники цехов, некоторые из мастеров. Быстро вникнув в суть дела, Никита Сергеевич несколько раз выступил по ходу совещания. Он дал ряд советов по налаживанию производства в цехах, имевших повреждения, по организации противопожарной службы, созданию отрядов самообороны и т. п. Эти советы носили весьма конкретный характер, и после планёрки руководители завода благодарили Никиту Сергеевича, говоря, что он их не раз выручал своими ценными указаниями о выходе из, казалось бы, безвыходного положения. Затем Никита Сергеевич пошел по цехам, и главным образом по тем, где требовалась помощь. Его прибытие в сборочный цех помогло разрешить вопрос о быстром вывозе готовой продукции с территории завода. В то время когда [145] Никита Сергеевич был на заводе, враг произвел по заводу сильный огневой налет, одновременно его авиация начала очередную серию бомбовых ударов по заводу и позициям наших войск, оборонявшихся севернее завода. Территория завода стала походить на поле битвы, то здесь, то там слышались ухающие взрывы снарядов и бомб, возникали пожары. Появились признаки растерянности, а кое-где и паники, особенно среди служащих заводоуправления, в большинстве женщин. Неспокойно стало и в цехах, работа кое-где прекратилась. Частью и администрация несколько подрастерялась. Никита Сергеевич на ходу собрал коммунистов и поставил перед ними задачу ликвидировать всякие признаки паники, разъяснив им, что при оставлении рабочих мест опасность для их жизни не уменьшится, а от бесперебойной работы завода во многом зависит успех обороны города. Тут же Никита Сергеевич связался со мной, прося принять меры против ударов противника. Была дана команда нашей дальнобойной артиллерии и зенитчикам утихомирить врага. Исключительное спокойствие Никиты Сергеевича, деловые советы парткому, администрации и рабочим, оперативность и распорядительность так повлияли на коллектив и так выправили положение, что каждому стало понятно, что главная опасность в таких случаях – бездеятельность, ибо она порождает панику.

Человек, знающий свою задачу и понимающий ее важность, не поддается страху. Характерно, что в дальнейшем коммунисты тракторного завода и весь его коллектив ни разу не дрогнули, хотя враг не прекращал своих артиллерийских и авиационных налетов. Урок, полученный от члена Военного совета фронта, сыграл свою роль. [146]